будни переводчика через дорогу

Я и транслитерация названий.
Вот есть место, именуемое «Sepulchrum Maleficarum». Окей, думаю я. Прикидываю варианты.
«Сепульхрум» — не пойдет, очень явственно читается «хрум». Хрум-хрум-хрум. А дальше — чавканье и хруст... У меня, конечно, упыри, в смысле Кровавые Ангелы, но они же цивилизованные упыри.
«Сепулькрум» — теперь сепульки вылезли. Получаемые путем сепуления в сепулярии, ага. Но это не то далекое будущее, сепульки нам не нужны.
«Сепулкрум» — ну вот как-то прилично выглядит, пусть остается. Хорошо хоть малефикарум никуда не меняется.

...а потом я же вижу название «Kheru» и ничтоже сумняшеся пишу его как «Кхеру».
Планета, конечно, не особо ценная и вообще там сейчас тираниды, но может, не надо ее сразу нахер посылать? (=
(а планетка в итоге стала Керу, из соображений благозвучности)

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу

---

круглодесант к высадке готов

(десять тысяч лет ничего толком не писал в дайрик, ну что за напасть)

Меж тем недавно было семь лет, как я упал в эту проклятую Ваху. Точнее, начал я читать Ересь в январе 2014, а в начале июня меня отчетливо накрыло осознанием — вот оно, вштырило. 63-й автобус, вечер, аудиодрама про Локена (которая «Legion of one»).

чуточку рассуждений и спгс

Вообще, почему меня так тащит именно история Локена (и Мерсади, которая в некотором смысле его отражает и дополняет) — потому что это история про «как жить, когда ты умер». Он символически мертв, у него нет ни легиона, ни братства, ни идеалов, ничего вообще. А дальше грести как-то надо. Ну вот хотя бы на чувстве долга.
У Мерсади аналогичная фигня, только возможностей что-то делать поменьше. А так — the legionary without a legion, the remembrancer without memories (по-русски не так красиво, сорри). Ну и в финале Solar War обе линии замыкаются друг на друга совершенно прекрасно. Впрочем, об этом я уже писал, кажется. Но повторять не устану (=

В Вахе хорошо и уютно, до сих пор не отпускает, а по вышеупомянутому маршруту (автобус плюс дальше по Кинг стрит) я каждый год прохожусь под ту же самую аудиодраму. Но. На этот раз у меня появился круглодесантник, сшитый лапками прекрасного товарища @rebis_surana по мотивам моих старых рисунков.
А поскольку круглодесантник не кто-нибудь, а собственно Локен, то я решил пройтись с ним вместе по местам, гм, боевой славы (=. И немножко фоточек нащелкал, конечно. Местность с тех пор слегка поменялась, в частности, той скамейки, где я сидел с подвернутой ногой и дослушивал аудиодраму, уже нет, и вообще парк изрядно переделали. Но хуже он не стал, даже наоборот.

пять штук

На заднем плане — концертный зал, имеющий форму перевернутой миски. Он клевый на самом деле, стеклянный, но реально миска же.


Башня — просто башня, потому что люблю я ее. Когда откроют, надо будет забраться туда с круглодесантником (=.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

круглое и пушистое: возвращение

Потому что нельзя так просто взять и перестать делать помпончики. Они размножаются (=
Сюжеты, традиционно, накурены коллективно с Grey Kite aka R.L., за что большое ему нечеловеческое спасибо.

Шарики-троецзуние:

(4 фото)

Шарики и воспитание молодежи, в смысле Цзинь Лин и дядюшки:

(4 фото)

Примечание: Авторы осознают, что европейские сказки в китайском сеттинге чудовищно неаутентичны, но честно признаются — это стеб и на глубины мысли не претендует. Простите нас заранее.










Шарики и день рожденья Яо (на внеконкурс была тематическая выкладка):

(2 фото)

И, как ни странно, вансяни. Тоже пушистые (=

(3 фото)

А также Вэй Усянь, который учит молодежь бухать культурному отдыху:

(7 фото)

Тут, поскольку меня настиг дедлайн в острой форме, я не успел добавить реплики на картинки. Пришлось подписывать просто так.


Вэй Усянь: «Вот, про ритуал я вам рассказал. В следующий раз будете знать. А сейчас после такого нет повода не выпить!.. Что смотрите, вы же люди взрослые, никто за вами не следит. Ну?»


Вэй Усянь: «Даа, вот она, ланьская наследственность. Цзинъи больше не наливать».


Лань Ванцзи: «Вэй Ин! Что здесь творится и почему ты спаиваешь моих учеников?»

Вэй Усянь: «Не спаиваю, а преподаю важные жизненные уроки!»


Цзян Чэн: «Кто посмел спаивать моего племянника?!»


Вэй Усянь: «Это наш общий племянник, вообще-то!»
Лань Сычжуй: «Нас никто не спаивал, мы это... все сами!»


Вэй Усянь: «А лучше положи Цзыдянь и выпей с нами, тут еще есть!»
Цзян Чэн, вздыхая: «Ладно, что с вами всеми делать...»
Так в семейной ссоре победила дружба (и немного — алкоголь).

@темы: культивация и культиваторы

---

всё подряд

(дайри сыпятся, самое время писать посты)
Ощущения от дайри-постапокалипсиса: сижу на развалинах, чищу винтовку, прикидываю, как лучше отстреливаться от зомби (первые зомби в лице спам-ботов уже потихоньку лезут, кстати). Ну то есть нормальный постапокалипсис, в принципе, говорю как любитель жанра (=
А, да, как и полагается — выкопал бункер (на дыбре). Точнее, выкопал уже давно, но настало время отряхнуть с него пыль. Если получится, перетащу туда всё нажитое непосильным трудом добро (и вроде в дайрике ничего объективно ценного нет, но за четырнадцать лет накопилось прилично, жалко будет просто потерять). Даже если перетащить не выйдет, писать все равно буду — странным образом крушение дайри мотивирует вползти обратно в бложик.

В других новостях: прошла ЗФБ. Наша командочка скромного и обаятельного китайского злодея вздребезнулась, сопритюкнулась и выложила наконец-то деанон.

(и он же на AO3, если тут помре)
Вклад моих лапок там — возвращение пушистых шариков, немного переводов, сомнительный юмор и верстка вот этого всего. Не стреляйте в мумрика, он верстает как умеет. И из второй китайской команды тоже немного есть, надо бы тоже сопритюкнуться и перетащить всё хотя бы на фикбук (да и сюда, для порядка).

В окружающей же реальности происходит весна, теплеет, крокусы цветут, парочка безумных магнолий тоже собралась зацветать зачем-то. Локдаун слегка приподняли, магазины открыли, и это радует — меня бездуховно раздражала невозможность купить одежду где-то, кроме несчастного Волмарта. И невозможность зайти в магазин GW потрепаться с тамошними прекрасными работниками про миньки. Теперь вот могу (=
Кстати, о минечках: сижу, крашу, медленно, но уверенно. Недавно добил сорориток, теперь думаю, что дальше — коробка примарисов или одержимый экскаватор? А еще есть коробка штормкастов, которая вообще куплена была для крылышек святой Селестины (ну ладно, не только, вливаться в сигмарятину я тоже хочу, не одним же сороковником). Как обычно, планов много, и основная проблема — это не покупать еще минек (говорит человек, который позавчера заказал кровавоангельского дредноута, но у меня была причина — его хрен поймаешь, вечно out of stock).
Да, отдельный пост про все эти куски пластика, конечно, будет. И про примарха, и про домик для маленьких сорориток, и вообще про всех (=

@темы: лытдыбр, фандомное побоище, сорок тысяч способов подохнуть

---

С новогодним настроением как-то не очень, с итогами тоже, поэтому пока что тут полежат рождественские космодесантники. Хоть какое-то настроение (=

@темы: картинная галерея, сорок тысяч способов подохнуть

---

сыны Сангвиния пыщ-пыщ

Давно хотел написать пост про своих ангелочков. А то что они стоят покрашеные, пылятся себе — надо хоть зафиксировать. И дурацкие имена для всех таких возвышенных воинов Императора, как же без них (=

И да, я придумал им всем имена и характеры

— брат-капитан Кусиэль
Назван в честь героя Ереси (про которого мы с товарищами когда-нибудь таки напишем, и вообще нормальное имя у него есть, но как-то так исторически сложилось, что мы зовем его Кусиэлем). В случае необходимости делает КУСЬ. Суров, непоколебим, неостановим (попробуй останови терминатора), отличается талантом к неожиданным тактическим решениям.

— брат-апотекарий Гематоген
Технически он Сангвинарный жрец, конечно, с чашей и всем прочим. В чаше красиво плещется кровушка, внутре тоже она же (священная кровь примарха, в смысле). А вот сам апотекарий к питию крови особенной любви не испытывает — профдеформация, и так ее слишком много вокруг.

— брат Аматиэль
Он же попросту Ам, он же первый опыт в сборке и покраске. «Ам» — потому что любит пожрать, в том числе и на поле боя (ну упыри, что с них взять). Печень там откусить, кровушки хлебнуть... Что интересно, при этом ходит с плазмаганом. С другой стороны, после болтера вообще остается только фарш, и еще пойди его отскреби со всех поверхностей, а он, может, предпочитает прожаренное мясо врагов.

— брат Упоротион
Непревзойден в стойкости веры. Перед боем молится Сангвинию, в бою не прекращает молиться; иногда примарх ему даже отвечает (по его собственным утверждениям). Возгласы типа «крыло Ангела осеняет нас, братья, вперед!» очень хорошо действуют на боевой дух, поэтому ему выдали знамя и артефактный силовой меч, чтобы вдохновлял еще больше. Очень любит приносить обеты, так что печати чистоты висят на всем, где только можно. Был бы капелланом, но карьере препятствует тот факт, что там нужно много читать и писать, а его хотя бы грамоте научили уже в ордене и то с трудом, из очень дикого племени товарищ.

— брат-сержант Марк, чаще называемый Пугнус Магнус
Он же «Большой Кулак», но мы интеллигентный орден и перевели это на высокий готик. Собственно, экипирован силовым кулаком, которым с равной эффективностью устрашает противников и собратьев. Без специализированного кулака тоже много чего может — ходят байки про то, как он чуть ли не голыми руками забил орочьего варбосса. Мужик простой и незамысловатый, как и полагается сержанту, так что в отделении у него полный порядок.

— брат Флориан
Он же Цветочек, но это строго для своих. Ветеран сражений, серьезен, собран, немногословен и все такое.
Драматическая история про то, как он познакомился с товарищем сержантом: во-первых, они ровесники, во-вторых, происходят из соседних племен с кровной враждой между собою. Поэтому при первой же встрече, еще на отборочных испытаниях, эти милые юноши немедля набили друг другу морды. Их, конечно, разняли (то есть капеллан просто взял обоих за шкирку и тряхнул пару раз), но они не угомонились и продолжали взаимопинание всё время обучения. Потом, будучи уже полными братьями, они влетели в какую-то очередную ебалайку на боевом задании, поспасали друг другу жизнь и вдруг осознали, что хрен ли они соперничают, если так круто друг друга дополняют. С тех пор и дружат, уже две сотни лет как.

— брат Аквариус
Он же был поименован Реликвариумом (из-за кучи висящих на нем припендячек), он же немедленно переименован в Аквариума. Ходит по краю Черной Ярости, но от перевода в Роту Смерти пока удерживается — во многом благодаря силе веры (реликвии на нем висят не просто так). Зато печатей с клятвами нет, кроме одной — но даже на ней ничего не написано, и какой обет он дал, знает только он сам.

— брат Суфаэль
Он же Зефирка (каюсь, назван в честь конфеты — но это реально звучит как хорошее ангельское космодесантское имя!). Ходит со здоровенным штурмовым болтером, пыщит всё живое, в целом выглядит так, будто за «зефирку» расстреляет на месте, но на самом деле обладает трепетной тонко чувствующей душой. Хотя успешно это скрывает.

— брат Амфибрахий
Как ни смешно, реально поэтичен по самое некуда. В качестве проявления поэтичности нацеплял крылышки на броню куда только мог, обеты на печатях пишет в стихах и так далее. Врагов разделывает тоже красиво и поэтично (ну, если кого фонтаны крови не смущают). Правда, набор метафор у него, гм, несколько ограничен — но зато может красиво задвинуть про пятьдесят оттенков красного.

— брат Ориальтус Ориолион
(тут в ход пошел генератор имен, и был он беспощаден)
Немного паладильник. Таскает артефактную старую броню, почитает священный Алый Грааль, старательно соблюдает ритуалы. В порядке смирения духа и воспитания добродетелей увлекается, кстати, вышиванием (и отличные ведь гобелены выходят, один даже у капитана роты висит).

— брат Хелидис
Типичный снайпер должен бы быть тихим и немногословным... ага, щас. Этот — любитель поржать, порассказывать непотребные анекдоты про примархов и вообще душа компании. Впрочем, в бою таки замолкает и только стреляет — как и положено, редко, но метко.

— брат Кориол
Ходит с мельтой, любит жечь всё, что попадается на пути. К высокому искусству и поэтичности не склонен, но страшно этого стесняется (еще бы, в этом-то ордене) и старается как-то скомпенсировать. Ну хотя бы усовершенствованием методов сжигания.

А теперь — слайды:

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

три медведя под окном

Любимый жанр «Ваха и древние знания». И то, во что эти знания превращаются за сорок тысяч лет.
Читал книжку про Коула и просто не могу не поделиться (=

‘You are aware of Gul Du Lac’s Three Ursine Hypothesis, surely?’ Cawl addressed them all. ‘No? Someone? Really?’ he said in surprise at Felix’s blank look. ‘All right. Some education is required. Gul Du Lac was a scientist of ancient Earth,’ he said. ‘She was one of the thirteen Appollians who led mankind away from Terra tens of thousands of years ago, landing first on Luna. She was instrumental in determining the suitability of alien worlds for mankind’s habitation. Her greatest theorem posited that certain worlds occupy positions that enable life to flourish, the so-called Zonality Gul Du Lac. Position is the most important. This is familiar now, yes?’
‘No, my lord archmagos,’ Felix said.
‘Really? Then imagine if you will, as Gul Du Lac did all those centuries ago, three ursines.’
‘Three ursines?’ said Daelus.
‘Three ursines,’ repeated Cawl. ‘Each has gruel for his breakfast. The first ursine has gruel that is too hot, and goes hungry. The third ursine has gruel that is too cold, and rejects his repast. But the middle ursine!’ Cawl flourished an array of bionic limbs. ‘His gruel is just right. Gul Du Lac used this analogy to classify worlds.’

перевод на коленке

— Вы ведь знакомы с гипотезой Гуль дю Лак о Трех Медведях, я уверен? — обратился Коул ко всем ним. — Нет? Совсем никто? Неужели? — удивленно переспросил он в ответ на непонимающий взгляд Феликса. — Ну хорошо. Немного просвещения не повредит. Гуль дю Лак была ученым с древней Земли, — начал он. — Она была одной из тринадцати Апполонийцев, которые повели человечество с Терры десятки тысяч лет назад, впервые высадившись на Луне. Она также сыграла ведущую роль в определении того, настолько подходят чужие миры для обитания человека. Ее величайшая теорема постулировала, что определенные планеты занимают позиции, где жизнь имеет возможность процветать; так называемая зональность Гуль дю Лак. Позиция — наиболее важный фактор. Это вам знакомо, ведь верно?
— Нет, милорд архимагос, — ответил Феликс.
— Неужели? Тогда вообразите себе, как сделала Гуль дю Лак все эти столетия назад, троих медвежат.
— Медвежат? — переспросил Делус.
— Троих медвежат, — повторил Коул. — Каждому подали кашу на завтрак. У первого медвежонка каша слишком горячая, и он остается голодным. У третьего слишком холодная, и он отвергает свою трапезу. Но средний медвежонок! — Коул взмахнул веером бионических рук. — Его каша как раз нужной температуры. Гуль дю Лак использовала эту аналогию для классификации планет.

подсказка

Goldilocks zone — так называемая «зона Златовласки», она же зона обитаемости вокруг звезды, где уже не жарко и еще не холодно. См. сказочку про трех медведей, только не версию с Машей, а англоязычный вариант с этой самой Златовлаской.
Ну, про «тринадцать Аполлонийцев» и так понятно, но сформулировано просто прекрасно.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

эльдарская некромантия и тираниды

Еще один выцепленный из сборников рассказ (этот из «Shield of Baal»), без всякого особого повода. Просто мне нравится Йанден и их концепция «раз не осталось живых, значит, мертвые — встать!»

Название: Полет призраков
Оригинал: «Wraithflight», Guy Haley
Размер: 5760 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Йанна Ариенал, эльдары Йандена
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Флот-улей Левиафан наступает, эльдары предследуют собственные цели... Но общий враг может заставить их объединиться с людьми.
Скачать: .docx

Полет призраков
Гай Хейли

Провидцы путей пели свои песни; песни, что помнили дни славы и дни красоты. Печальные песни, что никогда не должны были стать таковыми, радостные песни, сделавшиеся скорбными от того, что их исполняли в эти ужасные времена. Пути Паутины всё еще отвечали на эти гимны славы, пусть народ певцов и ослабел ныне. Мембрана реальности разорвалась. Золото паутины сменилось чернотой космоса. Холодные объятия Великого Колеса ожидали народ Йандена.

Йанна Ариенал потянулась к мертвым вокруг нее. К тем, что заключен был в ядре бесконечности ее корабля, «Вестника Иннеада». К тем, что находились в истребителях «Цикута» и в ядрах боевых кораблей. К бесплотным воинам, населяющим корабли эскадрильи, к духам, направляющим призрачные бомбардировщики. Их было так много. На флоте Йандена мертвые во много раз превосходили живых.

+Мы снова идем на войну,+ сказала она им.

Неживые зашевелились, отвлекаясь от дел мертвых. Жажда мести зажглась в их медленных мыслях. Корабли эскорта «Вестника Иннеада» выстроились за крейсером, ожидая дальнейших указаний — «Акониты» Призрачной эскадрильи, бессмертный флот Дома Халадеш. Дюжины истребителей ждали за ними.

Паутина распахнулась, точно рот, и извергла флот Йандена из своей золотой глотки. На быстрых крыльях корабли один за другим влетали в реальное пространство, ярко блестя желтым и синим на фоне черноты.

Перед ними был мир, который люди называли Крокенгард — уродливое имя для уродливой планеты. Пепельно-серая атмосфера, пронизанная ядовитыми облаками, окутывала поверхность. Умирающий мир, зараженный людской чумой. Но даже этот отравленный кусочек был лакомством для Великого Дракона. Тираниды Голодного Дракона, того, что люди звали Левиафаном, атаковали планету. Человеческие корабли сражались с ними, отчаянно пытаясь защитить свое испачканное логово.

На мостике «Вестника Иннеада», поодаль от панелей управления, возлежала на кушетке Йанна Ариенал. Она была окружена другими духовидцами. Ангел Йандена свернулась в центре, а остальные семеро расположились вокруг нее, точно лепестки вокруг сердца совершеннейшего из из цветов. С точки зрения тех, кто управлял кораблем, духовидцы находились в вертикальной плоскости, но рамки гравитации мало что значили для эльдаров. Трое живых составляли экипаж «Вестника Иннеада»: двое рулевых и их капитан. За духовидцами стоял строй призрачных стражей. Дюжина их выстроилась полукругом, неподвижные, точно надгробные камни, охраняя Ангела Йандена. Множество мертвых проскальзывало яркими огнями через обнаженное ядро бесконечности, делясь с кораблем своей силой, обеспечивая работу его систем. Среди них были могучие мертвецы, те, что сумели пронести свою силу и цели через врата Морай-Хег.

Шлемы духовидцев были сняты. Глаза закрыты. Дыхание — ровное. Постороннему наблюдателю Йанна могла показаться спящей, пусть и с тревожными снами. Морщина пересекла ее идеальный лоб. Глаза метались под тонкими веками, подведенными прозрачно-голубым.

Она была не одинока в своем беспокойстве. Разум улья причинял боль эльдарам. Как только корабли покинули Паутину, тяжелый груз словно бы рухнул на их души, угрожая раздавить их. Под психической тенью разума улья их мысли становились медлительными, словно у мертвецов. Они были так далеко от тиранидских кораблей — и всё же ужас пробирался в их сердца. Разум улья адаптировался. Рев его слитной души усилился в двадцать раз со времени битвы при Дуриэле. Прежде он лишь приносил боль и отчаяние, теперь же приблизиться к нему означало смерть для чувствительных эльдарских душ.

Иные, более слабые эльдары могли дрогнуть и отступить от такого надругательства над сокровенным — но не народ Йандена. В горьком прошлом они обрели силу. Их гнев превосходил страх. Не только Великий Дракон способен был адаптироваться. Не только Великий Дракон мог использовать мертвых.

+Вперед,+ передала Йанна.

Развернулись паруса кораблей боевой группы, вспыхнули голубым двигатели истребителей. Они набрали скорость и двинулись прочь от основного флота Йандена.

Флот-улей Голодного Дракона вытянулся невообразимо длинной каплей. Его авангард был уже рядом с планетой. Монстры с клювами и твари со щупальцами приблизились к Крокенгарду почти вплотную. Против этой первой волны стояла линия человеческих кораблей и орбитальных защитных станций. Дымка из органических ошметков заволакивала звезды. Но люди не могли победить. С каждым уничтоженным живым кораблем Великий Дракон отвоевывал у людей еще одну позицию. Каждую убитую тварь заменяла дюжина других. А в систему прибывали всё новые и новые, с каждым проходящим циклом.

Йанна видела творения многих людских культур. Даже на высотах своего искусства человечество производило уродливые вещи, а в эту эру Трупа-Императора они были далеки от высот. Их корабли оскорбляли взор одним своим видом.

Среди философов встречались те, кто находил мрачное удовлетворение, рассматривая судьбу человечества упрощенную и грубую версия Падения. Йанна не соглашалась с ними. Их судьба была перевернутым отражением судьбы эльдаров. Бог людей был жив, но умирал медленной смертью. Он не мог спасти их. Ее богиня, Иннеад, еще не явилась, и сейчас шло ее долгое рождение. Ее пришествие должно было вернуть эльдарам прежнюю славу. Но люди считали себя хозяевами галактики.

Время человечества заканчивалось. В грядущие эпохи историки оглянутся на этот перерыв во владычестве эльдаров и отметят краткое появление людей со скучающей прилежностью. Шестьдесят миллионов оборотов эльдары правили звездами. Они будут править ими снова, и уже скоро. Что значили десять тысяч оборотов перед шестидесятью миллионами? Наступала эра возрождения. Люди были не больше, чем крысы, заполонившие закрытый дом и не знающие, что истинные хозяева скоро вернутся.

Человеческие корабли, пусть и уродливые, всё же неплохо держались. Йанна была вынуждена признать это. Но их сопротивление не протянется долго; капля уплощалась, становилась плотнее. Вскоре все космические отродья прибудут на поле боя, и человеческий флот будет раздавлен, а мир, который они защищали, — пожран.

Этого нельзя было допустить.

«Вестник Иннеада» заложил вираж, изящно повернулся из стороны в сторону — рулевой заставлял корабль танцевать просто ради удовольствия. За ним следовали дюжины эльдарских истребителей. «Ночные крылья» и «Ночные тени», перехватчики Алых Охотников, все под управлением живых эльдаров, разошлись тремя широкими веерами, становясь в полумесяцы атакующего построения. Те, в свою очередь, разделились на две эскадрильи по шесть; каждая эскадрилья охраняла такое же число призрачных истребителей «Цикута».

Корабли живых кружились и ныряли, вылетая друг перед другом, точно резвящиеся в волнах дельфины. В разительном контрасте машины в кильватере «Вестника Иннеада» четко следовали курсу — так прямо, что они, казалось, не двигаются вовсе. Это были призрачные бомбардировщики, и все до единого их пилоты были мертвецами. Сквозь волнение варпа они смотрели на Йанну, не отрывая лишенных век глаз от мерцания ее души. Она была маяком, ведущим их к исполнению долга. Ее разум соединялся с ними через ядро бесконечности «Вестника Иннеада»; она была с ними вместе. Тонкая нить судьбы отделяла ее от них, и эту нить так легко было перерезать.

+Лорд-адмирал Келемар, я выдвигаюсь на боевые позиции.+ Ее сообщение было трудно отправить и еще труднее услышать — слабый крик на фоне психического рева разума улья. Лишь огромное количество призраков внутри корабля позволяло ее словам дойти до адресата. Их энергия ускоряла ее мысли, подталкивала машины, которые передавали сообщение. Она обдумывала, не перейти ли на более простые технологии, но разум улья осаждал их на всех уровнях, и электромагнитная интерференция была ничуть не слабее психической.

Келемар ответил.

+Великий Дракон видит тебя миллиардами глаз и сдвигает свои петли. Будь осторожна, духовидец.+

Йанна проследила ментальный импульс Келемара. Части флота отделялись от главного роя, образуя из себя защитный периметр.

+Сметите их со звезд. Дайте нам безопасный проход.+

+Разбей паутину, и мы последуем,+ ответил Келемар.

На мгновение основная часть флота Йандена повисла рядом с тиранидами, на самом краю ореола боли, что порождал разум улья. Они не могли приблизиться дальше. С этого относительно безопасного расстояния изящные военные барки и изогнутые боевые корабли послали невидимые залпы энергии в тиранидские суда, маневрирующие, чтобы заблокировать атаку Йанны. На пути ее боевой группы из расколотых панцирей изливались целые озера жидкости, замерзающие или вскипающие облаками ледяных газов.

Сила разума улья росла и росла по мере того, как «Вестник Иннеада» неуклонно двигался вперед. Давление было чудовищным, пусть даже Йанна и ее группа были защищены от наихудших его воздействий. Ее связь с Келемаром ускользнула, замолкла. Йанна насторожилась, готовясь к худшему. Как и во всех столкновениях с Великим Драконом, в этой партии был элемент отчаяния. Каждая битва приносила новые опасности и новую эволюцию. Йанна заставила себя расслабиться. Она должна была держать свой разум ясным, чтобы не смущать призрачное воинство. Они победят, как побеждали во всех недавних битвах. Так было предрешено.

Она погрузилась в глубину слияния с призрачными пилотами. Завеса смертности спала с ее второго зрения, и она видела мир так, как видят ушедшие. Мерцающий щит, выставленный множеством мертвых «Вестника Иннеада», простирался перед крейсером, прикрывая ее боевую группу от полной силы разума улья. Мертвые защищали живых.

За щитом она видела истинный облик Великого Дракона. Не чудовищных тварей, вторгнувшихся в смертный мир, что плыли среди черноты звездного моря; и не так, как могли бы видеть провидцы — огромный переплетенный канат злой судьбы, доминирующий над всем плетением. Первое было лишь частью целого, второе — психической абстракцией. То, что Йанна видела вместо этого, было реальностью его души.

Это была гигантская тень, заметная издалека, волна ужаса и психической слепоты, что предваряла прибытие флота-улья. Но величайшие тени всегда отбрасывает ярчайший свет, и вблизи душа разума улья сияла ярче, чем любое солнце.

Йанна была так близко, что различала изломанную топографию этого разума, больше звездных систем, сущность, превосходящая размерами богов. Он обдумывал мысли-континенты и выстраивал планы сложнее целых миров. Он видел сны, которые нельзя было даже измерить. Она чувствовала себя маленькой и испуганной перед ним, но не позволила страху сковать ее непокорство.

На фоне этой равнины мигали души эльдаров, их блеск драгоценных камней тускнел рядом с неизмеримым свечением Великого Дракона. И это было лишь одно щупальце этого создания. Его тело тянулось прочь, свивая тугие петли в высшие измерения, соединяясь вдалеке с другими, а затем соединяясь снова, пока из великого сопряжения частей не возникала ужасная истина целого. Йанна смотрела на ее сияние. В отличие от ее бесстрастных мертвых воинов, что ощущали при виде этого лишь эхо гнева, она была заворожена красотой открывшегося зрелища. О, если бы — подумала она — если бы подобную сущность можно было смирить, она изгнала бы Ту-что-жаждет навеки. Если бы только ее голод можно было утолить чем-то иным, кроме плоти и крови миров...

Йанна оборвала свои размышления. Это существо было полностью чужим — враждебным к любой жизни, кроме своей собственной, огромное животное, сосредоточенное только на добыче. В его поступках не было мыслей, не было интеллекта. Да, оно было хитро. Оно проявляло признаки нарождающегося, механического интеллекта, какие можно разглядеть в эволюции, если ускорить ее изменения настолько, как сделал разум улья. Но истинного интеллекта в этом не было. Разум улья не мыслил.

Чем ближе они подходили к битве, тем сильнее людские психические послания — грубой и невнятной формы, как и их корабли, — дразнили ее высшие чувства. Йанна сомневалась, что другие люди вообще могли получить эти сообщения, ибо рев Великого Дракона заглушал всё. Но она чувствовала их, пусть даже для этого ей приходилось тянуться за призрачный щит и подставиться чистой мощи разума улья, что обжигала ее внутреннюю суть. Йанна уловила смысл сообщений и нырнула обратно в безопасность.

Это были неуклюжие стихи, наброски, очерченные затертыми метафорами.

И все они были мольбами о помощи.

Ядро бесконечности «Вестника Иннеада» запульсировало. Заговорил капитан:

— Госпожа Йанна, люди пытаются выйти с нами на связь.

+Я знаю,+ передала она. Ее мысленный голос эхом отразился на мостике. Она задумалась на мгновение, сожалея, что не обладает предзнанием провидцев. +Включите их сообщение.+

Среди треска помех послышался лихорадочный человеческий голос. Их технология не могла справиться с яростью роя, и потребовалось немало тонкой настройки на «Вестнике Иннеада», прежде чем стало возможно различить слова.

— Эльдарский корабль, назовите себя. Эльдарский корабль, вы враждебны или нет?

По правде говоря, вряд ли это могло иметь значение — ее корабли были слишком далеко и слишком быстры, чтобы люди сумели открыть по ним огонь, даже если бы не были заняты сражением с Великим Драконом.

Йанна находила людей одновременно отвратительными и завораживающими. Их слова были немногим лучше животного хрюканья, исковерканные неуклюжими губами, но эмоции за ними были чисты, пусть и слабы, и они выдавали нечто высшее. Йанден помнил их до их первого падения, когда они были чем-то лучшим. И Йанна не могла на самом деле ненавидеть их за это.

— Ты ответил, Йетельминир? — она заговорила вслух — чуждое, неприятное ощущение сейчас, когда она пребывала в единении. Наполовину вырванная из совершенного гнева мертвых, она испытывала отвращение к собственной плоти. Тело было точно слеплено из вязкой глины, зубы казались увязшими в земле шероховатыми камнями, и язык ворочался между этих камней трупным червем.

— Нет. Люди по-прежнему требуют аудиенции, — отстраненно ответил капитан Йетельминир. Он тоже был наполовину соединен с ядром бесконечности корабля, погружаясь в утешение мертвых, как и сама Йанна. Он был высок и красив, его одежды сияли яркостью радуги, но лицо его было столь же мрачным и отмеченным печатью скорби, как у любого на Йандене. — Будем ли мы говорить с ними? Они могут оказаться полезными.

Йанна обдумала это. Она согласилась.

— Я поговорю с ними.

Открылся канал связи, настроенный на грубую технологию мон-кей.

— Я — Йанна Ариенал, духовидец Йандена, — сказала она. Человеческая речь была такой ограниченной, неспособной передать тонкие оттенки — разве что приблизительно. Йанна была благодарна за это. Они воспримут в ее словах только то, что будет произнесено. — Мы пришли, чтобы предложить помощь.

Последовала задержка — скорость света ограничивала сообщения. Психическое впечатление пришло задолго до их ответа. Чувство облегчения было почти осязаемым. А ведь эти существа сожгли бы ее живьем просто за то, кем она была. Как разительно всё менялось, когда они оказывались одни и испуганы. Разумы мон-кей были просты и незамысловаты, точно галька в реке.

Наконец, в сфере изображений появился человек, мужчина. Машины «Вестника Иннеада» идеально воспроизводили его уродство. Лицо и голос выдавали его подозрения.

— Я — капитан Гортенс со «Славного завоевания». Мы должны обсудить, как нам скоординировать наши усилия. Каковы ваши намерения?

Йанна открыла глаза и позволила своему изображению проявиться перед ним.

— Мы убьем их корабли-разумы, затем их матку.

Еще одна пауза.

— Тот огромный корабль в сердце флота?

Йанна чуть наклонила голову. Для эльдаров это означало бы согласие, хотя и дополненное саркастическим одобрением в адрес того, кто подтверждал очевидное. Затем она вспомнила, с кем разговаривает.

— Да, — сказала она.

— Мы уже близко. Ваша атака на фланг позволит нам проникнуть в глубину роя. Мы двинемся вперед и уничтожим их! Сражаемся вместе?

Йанна поморщилась, слыша отрывистый лай человеческой речи. Изо рта капитана летели брызги слюны. Даже эльдарские дети умели лучше контролировать себя.

— Да. Вместе, — она говорила медленно, чтобы человек точно понял. — Не дайте им развернуться, пока мы не разрушим их психическую сеть. Тогда вы должны двинуться вперед без задержек.

Капитан тупо смотрел на нее, пока сообщение неслось к его кораблю в безыскусной волновой форме. Затем он кивнул, воодушевленный. Она была помощью, на которую они и не надеялись. Пот облегчения катился по его лицу.

— Возможно, мы могли бы...

— Я всё сказала.

Йанна оборвала болтовню усилием мысли. Слушать людей было так утомительно. У нее были дела, которые следовало выполнить. Ее боевая группа была уже у внешних границ роя.

— Мы приближаемся к цели, госпожа Йанна, — сказал Йетельминир. — Психические щиты держатся. Мертвые исполняют свою задачу и хорошо прикрывают нас.

Йанну печалили эти новости. Призраки потратили многое, чтобы защитить ее. Теперь они станут слабее. Некоторые расточатся вовсе и будут поглощены.

— Через одну десятую цикла мы будем среди их заградительных кораблей, — продолжил Йетельминир. Его глаза метались туда-сюда, следя за спроецированным машинами дисплеем, видимым лишь ему.

В глазах мертвых их цель отделилась от сияния Великого Дракона — узел в его сложнейшей сущности-паутине. Один из огромных кораблей-ульев, не величайший, но всё же значительный. Давящее воздействие разума улья рядом с подобныс созданием было чудовищным, и дальше должно было стать еще хуже. Мертвые не испытывали этого. У них не было физических оболочек, из которых их души можно было исторгнуть. Йанна вела призраков Йандена к их мести, чтобы живые могли следовать за ними.

Мимо проплывали разорванные тела тиранидских кораблей. Еще больше их приближалось, чтобы заткнуть пролом. Ночные крылья и Алые охотники уже втягивались в быстрые схватки с червеобразными торпедами и змеевидными тварями-перехватчиками, которые преследовали их с выхлопами ярко-зеленой биоплазмы.

Сперва следовало расчистить путь.

+Перережьте канат,+ скомандовала Йанна.

По ее приказу «Цикуты» рванулись вперед; корабли эскорта отстреливали заградительные шипы в их сторону. Истребители пробивались к целям, приготовив оружие ближней дистанции. Щупальца на кораблях-кракенах зашевелились в предвкушении. Из дыхалец вылетели противолазерные ледяные поля. Вторичные рты изрыгнули заградительные облака плоти.

Вся эта защита была бесполезна против оружия, которое несли «Цикуты».

В Ином Море раздался вой — яростный вопль, полный боли и смерти. У Йанны заныли зубы, а ведь она была давно привычна к этому. Она чувствовала скорбь пилотов-зачарователей, которые направляли ярость мертвых в орудия своих кораблей. Там сущность мертвецов переплавлялась в вопящее лезвие, рассекающее душу. Боль пронзила каждый эльдарский разум в радиусе действия и сразу же сменилась облегчением, когда психическая коса пронеслась по варпу, отрезая души тиранидских кораблей от разума улья. Их псевдоподии и клешни замерли, и выхлопы био-двигателей прекратились. Люминесценция замигала, угасая.

Остались лишь мертвые панцири.

Разумы кораблей, охраняющих психический узел, были уничтожены. Они безжизненно плыли по волнам битвы. Тяжелое давление разума улья слегка уменьшилось. Йанна яростно усмехнулась.

+Дальше! Дальше!+ передала она, подстегивая мертвых своим триумфом. Они подобрались ближе к кораблю-улью.

Орудийные трубки незадетых тиранидских кораблей дернулись в судороге, облака газа вылетели из выхлопных отверстий. Стая противокорабельных червей устремилась к «Цикутам».

Эльдарские корабли свернули в сторону, ни на мгновение не нарушив строй. Один из червей попал в цель и вонзился в крыло, прямой, точно копье. Вцепившись, он мгновенно утратил твердость. Червь затрепыхался, затем обернулся вокруг корабля и сжал кольца. Истребитель взорвался осколками блестящей призрачной кости. Психические крики его пилота-зачарователя и призрачных пилотов пронзительно звучали на фоне глухого рева разума улья. Даже здесь, в этом владении света и тени, где правило пламя дракона, Йанна расслышала далекий, безумный смех Той-что-жаждет.

Еще один истребитель взорвался, расколотый ракетой из кровавых костей. Третий влетел в облако крошечных жуков, которые набросились на него и, точно обезумев, прогрызли обшивку и всё, что было под ней. Четвертый, а за ним и пятый взорвались, поглощенные выбросами плазмы.

—Дракон целится в «Цикуты», — заметил Йетельминир.

+Конечно же,+ передала Йанна.

Но другие уже прошли кордон, сопровождающие их Алые Охотники вились между червями, змеями и жадными щупальцами. Они рассекали их на части сияющими копьями. Другие на высокой скорости встряхивали крыльями, чтобы сбросить вцепившихся червей и позволить товарищам по эскадрилье вскрыть их лазерным огнем.

Это было сделано. Пустая воронка пространства, обрамленная бездушными оболочками защитных существ, вела точно к узловому кораблю. Йанна сфокусировала на нем свое колдовское зрение, внушая срочность призрачным бомбардировщикам, что летели за ней следом. Она погрузилась в собственные воспоминания о Тройной Горести, вспоминая вторжение тиранидов на Йанден. Купола, расколотые органическим оружием, сады, пожранные неразумными животными, чтобы создать новых неразумных животных без всякой мысли о тонкостях бытия. Эльдары, быстрые и прекрасные в жизни, раздавленные под копытами живых танков. Ее собственный гнев горел ярким пламенем.

+Вперед,+ передала она им.

Разумы духов встрепенулись от воспоминаний Йанны. Жажда мести вытащила их из мира снов обратно, в материальный мир, пусть и на время. Со скорбным воем эльдарские призрачные корабли устремились к кораблю-улью, изящно огибая дрейфующие тела его мертвого эскорта.

Йанна смотрела глазами «Вестника Иннеада», темпоральными и психическими. В Великом Колесе корабли неслись через черноту, усеянную кусками плоти, к похожему на слизня кораблю-улью. Он впечатлял размерами — не меньше огромных куполов над Йанденом. Связь этого корабля с разумом улья была слишком сильна, чтобы разрушающие косы «Цикут» могли перерезать ее, а мощь Дракона слишком велика, чтобы смертные могли к нему приблизиться. И потому физическое уничтожение оставалось единственным выходом. Иней блестел на морщинистой коже, изрытой тысячелетиями космических путешествий. Обрамленная щупальцами голова, крошечная в сравнении с астрономическими размерами остальной туши, трепыхалась впереди. На противоположном конце находился плоский хвост, точно у пиявки. Меньшие существа кишели на его теле, отыскивая подходящие позиции для стрельбы из огромных пушек, растущих на их спинах. Вдоль тела корабля открылись отверстия в панцире, выпуская наружу орудия.

Влажные орудийные порты изрыгнули в космос свои заряды. Корабль-улей содрогнулся, открывая огонь. Существа на панцире направили свои паразитические пушки на призрачные бомбардировщики и плюнули плазменными разрядами.

Йанна стиснула зубы. Бомбардировщики были слишком медлительны, чтобы самостоятельно уйти из-под обстрела. Призрачные корабли эскадрильи поддержали своих меньших братьев. Пульсарные и плазменные пушки уничтожали тучи живых ракет, но их было слишком много. Йанна и ее духовидцы вели призрачный флот, напрягая все силы. Мучительный выбор каждый раз открывался перед ними. Слишком мало было духовидцев, чтобы направлять всех, слишком много душ, которые нужно было спасти. Какой корабль получит их наставления? Какой останется без управления и слепо врежется в заградительный огонь? Йанна выбирала, какие из душ вернутся в цепи бесконечности Йандена, а какие обречены будут на худшую из возможных судеб, — и выбирала, не раздумывая. После боя она ужаснется своему выбору, каким бы он ни оказался. Сейчас у нее не было на это времени. Она изгнала из своего разума грядущую скорбь.

Призрачные бомбардировщики подошли с головы и с фланга; те, что заходили с кормы, отыскивали огромные родовые каналы кораблей снизу. Призрачная эскадрилья поливала корабль-улей беспощадным пульсарным огнем.

+Освободите свое возмездие, мертвые Йандена,+ подумала Йанна. Ее слуги повторили мысленное послание семь раз.

Из-под изогнутых вперед крыльев ударили ракеты. Они скользили в космическом море, точно были рождены для этого, изящно уворачиваясь от заградительных шипов, выплюнутых кораблем-ульем.

Ракеты переделали, взяв за образец тварей-бурильщиков из флота-улья. Они вонзились в поверхность корабля, и термоядерные генераторы проплавляли путь в глубину тела существа. Секунды спустя вспыхнул не-свет. Йанна отвернулась. Она заставила отвернуться мертвых. Идеальные сферы на месте взрывов распахнулись в варп, и на кратчайшую долю мгновения Слаанеш смотрела прямо на них жадными глазами. Невыразимый ужас — оказаться пойманным между настолько неутолимым голодом с двух сторон.

Порталы захлопнулись. Плоть корабля-улья осталась усеяна огромными сферическими пустотами. Он извивался в агонии, и его предсмертный крик был чудовищен. Следом взметнулся новый вопль. Великий Дракон взревел от ярости — часть его безграничного духа была уничтожена. Черная пустота появилась в свете его огня души. Давление в разумах эльдаров уменьшилось.

Снаружи заграждения из живых кораблей адмирал Келемар продолжал бомбардировку. Флот-улей, по-прежнему растянутый по всей системе, был втянут в бой на трех фронтах. Он выгнулся в сторону основной части флота Йандена. Эльдары скользнули прочь; их пульсары песли свои невидимые, беззвучные песни смерти.

Имперский флот упрямо продвигался вперед, к главному судну Дракона — кораблю-норне. Некоторые из их кораблей безвольно дрейфовали, оплетенные щупальцами кракенов, чьи клювы глубоко погрузились в их борта. Оставшиеся пытались выбраться на подходящие огневые позиции. Они были осаждены со всех сторон, но удар Йанны возле самого сердца флота-улья оттянул на себя подкрепления, и теперь имперцы были всё ближе к цели.

Йанна выбрала еще один корабль — раздутый, похожий на кожистую медузу, окруженную быстрыми стаями тварей-истребителей. Этот был намного меньше, не один из центральных кораблей-ульев, но тоже представлял собой мощный узел.

+Вторая цель,+ передала она.

Снова «Цикуты» расчистили путь, и снова призрачные бомбардировщики доставили свой смертельный груз. Как только синапсы были обрублены и мощь разума улья уменьшилась, Келемар подвел свой флот ближе, поливая рой убийственным огнем.

Так продолжалось снова и снова, пока седьмой гигантский корабль не погиб под атакой Йанны.

Люди уже проникли в сердце роя, где обрушились на огромный корабль-норну — место обитания чудовищной тиранидской матки. Для эльдаров битва была выиграна.

+Это последний из них. Отходим,+ приказала Йанна. Ее корабли мгновенно перестроились и двинулись через поле обломков, созданное ими самими, обратно в чистое пространство.

+Потери невелики как среди живых, так и среди мертвых. Вас можно поздравить, моя госпожа,+ передал Келемар. Теперь, когда синапсы роя были уничтожены, разум улья превратился в фоновый шум, и они вновь могли свободно общаться.

+Так суждено,+ ответила Йанна.

Она начала освобождать свой разум из мира мертвых. Еще не завершив процесс, она села и потянулась, позволяя свой душе пребывать в двух мирах. Ощущение собственного тела перешло из отвратительного в прекрасное — она полностью вернулась в физическую сущность. Напряжение в мышцах приносило радость, и она улыбнулась.

— Люди снова вызывают нас, — сказал Йетельминир.

Йанна пожала плечами. Позволь им говорить, подразумевал этот жест, но меня не волнует, что они скажут.

Лицо капитана Гортенса снова появилось перед ней. Оно было хмурым, его грубые черты выражали отчаяние — или какое-то более простое человеческое чувство сродни этому.

— Что вы делаете? — спросил он.

— Мы завершили свою задачу, — сказала Йанна. — Нити судьбы сдвинулись в нашу пользу. Будущее подчиняется нашему замыслу.

Давление разума улья, и без того разрушенное уничтожением кораблей-синапсов, становилось всё меньше по мере того, как «Вестник Иннеада» мчался назад к вратам Паутины.

— Вы бросаете нас умирать! Вы оставляете наш мир на съедение.

— Это не так, — сказала Йанна. — Смотрите.

На сером мраморе Крокенгарда вспыхнуло пламя.

Гортенс отвлекся на секунду — его команда докладывала информацию. Йанна знала, о чем они должны были говорить. Лицо капитана ожесточилось.

— Значит, всё это было уловкой. Вы явились, чтобы напасть на нас! — его рот искривился. — Экстерминатус! Вы уничтожили наш мир. «Вероломны эльдары, нет им доверия!» — Он цитировал какой-то людской священный текст. — Я должен был знать, что от вас нечего ожидать милосердия.

Йанна могла оборвать связь, но не стала этого делать. Она испытывала некое сочувствие к этому низшему существу. В конце концов, он сражался отважно.

— Огненное Сердце, — пояснила она. — Устройство, уничтожающее этот мир, чтобы Великий Дракон не пожрал его. Мы убиваем вас, это правда, но лучше это сделаем мы, чем ваш мир станет пищей Великого Дракона. — Она сделала паузу. — Я приношу извинения.

Она окинула взглядом битву. Остатки флота-улья продолжали сражаться, разъединенные, но по-прежнему смертоносные.

— Если мы атакуем этих существ и поможем вам дальше, это приведет к недопустимым потерям среди моего народа, — сказала Йанна. — Наступает время, когда мы будем биться рядом с вами. Но сегодня — не один из таких дней. Корабль их матки роя умирает. Этот мир мертв. Здесь им нечем питаться, кроме собственных мертвых, и нет возможностей восстановить свою численность. Это щупальце уничтожено, и здесь Великий Дракон не найдет себе пищи, если попытается в будущем вновь двинуться в этот регион. Разве это не стоит вашей жертвы? Один мир ради многих?

Она моргнула, с любопытством изучая человека. Она жалела его. Его собственные сородичи делали то же самое в других местах, и всё же он был шокирован. Сколько других он бездумно обрек на смерть сам? Похоже, собственное уничтожение всегда значило больше.

— Если вы отступите сейчас, вы можете спасти некоторые из ваших кораблей, — продолжила Йанна. — В конце концов, здесь вам уже нечего защищать.

Гортенс чуть не задохнулся от возмущения. Она надеялась, что он прислушается к ней.

— Это не...

Психический импульс Йанны завершил их разговор.

— Возвращаемся домой, капитан Йетельминир, — сказала она.

Капитан поклонился:

— Да, моя госпожа.

Врата в Паутину широко открылись, и «Вестник Иннеада» устремился к ним. За ним ярко пылал костер уничтоженного Крокенгарда.

Йанна снова одержала победу. Пятнадцать миров не достанутся больше бездонной пасти Голодного Дракона благодаря применению Огненного Сердца, и это заставит тиранидов свернуть прочь от эльдар, в сторону...

Что-то было не так. Некое ощущение где-то на задворках разума. Ощущение усилилось, превращаясь в боль.

Ее душа была охвачена страданием.

Йанна закричала, рухнув с кушетки на пол. Боль отступила, затем вновь вцепилась в нее. Ее стошнило.

Мертвые были в смятении. Удар по ней отразился на ее боевой группе, перепрыгивая от одного разума к другому. Двигатели призрачных бомбардировщиков заглохли. Хрупкие крейсера призрачной эскадрильи завертелись, раскачанные психической волной.

Слепящий свет обжигал душу Йанны. Узкий тоннель протянулся вдаль, охватывая бесконечное расстояние. Пробой через ткань мироздания. Она чувствовала, как от него расходится рябь в варпе. Чувствовала рябь в паутине.

Она ощутила словно бы око, подчиненное великой силе. Интеллект, перед которым умалялось Великое Колесо галактики. Она открыла второе зрение — лишь затем, чтобы понять: Дракон смотрит на нее своим чудовищным взглядом.

Казалось, бесконечно долгие эпохи он изучал ее. И в этом взгляде была ярость.

Дракон был разъярен, и он гневался на нее. Не на галактику, или этот сектор, или ее расу. На нее лично. Обещание бесконечных мучений было в этом взгляде, того, что сама ее сущность будет порабощена и использована против других, что ее тело будет восстановлено снова и снова, чтобы страдать под мщением Дракона.

Ужас, о котором она не могла и помыслить, затопил ее разум. Она закричала снова, и на сей раз каждый эльдар флота закричал вместе с ней.

*
Когда Йанна наконец очнулась, на «Вестнике Иннеада» было темно. Она с трудом выдохнула. Ноги дрожали. Она заставила себя подняться, ухватившись за спинку кушетки. В пальцах не было силы. Другие духовидцы лежали на своих местах неподвижно. Двое, она была уверена, были мертвы.

Рулевые обмякли без сознания над приборными панелями, а капитан распростерся на полу в ворохе разноцветных одежд. Главный обзорный шар по-прежнему светился. В нем Йанна видела, что эльдарский флот рассыпался, беспомощно дрейфуя в пространстве. Люди, тем не менее, продолжали сражаться. Корабль-норна яростно пылал. Возможно, именно это оборвало связь между ней и Великим Драконом?

От одной мысли о контакте ее замутило.

Мысли Йанны потянулись к кораблю, и мертвые «Вестника Иннеада» тоже пробудились, выбираясь из ядра бесконечности, где они прятались, потрясенные и робкие.

Вновь загорелся свет. Тусклое мерцание стен росло, пока корабль не стал выглядеть как подобает. Йетельминир застонал и перевернулся. Он с трудом встал, выпутываясь из своего переливчатого плаща. Рулевые тоже очнулись, хотя и не без усилий.

— Моя госпожа?

— Я в порядке, Йетельминир, — ответила Йанна. Она не сводила глаз с отчаянной битвы. Флот-улей был разбит. Но, даже лишенные управления, отдельные живые корабли были смертельны и превосходили людей в численности — двадцать к одному.

Она смотрела, как трое кораблей-кракенов схватили один из людских крейсеров. Он разломился на части, его реактор взорвался яркой вспышкой плазмы.

Йанна приняла решение.

— Лорд адмирал? — она произнесла это вслух.

Келемар отозвался не сразу, и пауза была долгой.

— Моя госпожа? — ответил он слабым голосом.

— В каком состоянии ваш корабль? Ваш флот?

— Неповреждены. Мой экипаж страдает. Некоторые мертвы.

— Собирайте их.

— Что это было?

— Великий Дракон, — сказала Йанна. Она говорила холодно, боясь, что страх отразится в ее голосе. Если это произойдет, она была уверена, что сойдет с ума. — Постройте корабли в боевой порядок.

— Мы не возвращаемся на Йанден?

— Мы не возвращаемся на Йанден. Мы остаемся, чтобы помочь мон-кеям.

— Этого не было в плане.

— Планы меняются, — отрезала она. — В грядущей битве пригодится каждое оружие.

Эльдарский флот медленно перестроился в прежний порядок и двинулся назад, на тиранидов.

— Скажите людям, что мы идем, — сказала Йанна.

Йетельминир кивнул. На его лице виднелись морщины, которых не было прежде.

Йанна вновь откинулась на кушетку и соединилась с мертвыми пилотами призрачных бомбардировщиков, сообщая им их новую задачу.

Они приняли ее с радостью, ибо мщение мертвых не знает пределов.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

кирпичики

Внезапно нашел в одном из сборников (BL Events Anthology 2018-19) рассказик про Сигизмунда — ну и перевел, не отходя от кассы. Люблю кирпичиков в исполнении Френча, а Сигизмунда так вообще всегда (=

Название: Защитник клятв
Оригинал: «Champion of Oaths», John French
Размер: 4901 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Сигизмунд, Имперские Кулаки
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Сигизмунд — непревзойденный воин, и он по праву занимает место среди рыцарей Храма Клятв. Но чтобы стать главой Храмовников, он должен сразиться со всеми своими братьями... // мечемашество в ассортименте, няшный упоротый Сигизмунд, воспоминания про детство и юность прилагаются
Скачать: .docx

Защитник клятв
Джон Френч

«Меч обретает то лезвие, что дают ему».
— афоризм Кланов Клинка Гобинала, Терра (эпоха неизвестна)

— Ты готов?

Сигизмунд поднял взгляд. Архамус, мастер хускарлов, смотрел на него в ответ — ровно и твердо.

Сигизмунд позволил дыханию пройти сквозь себя, успокаивая; позволил адреналину схлынуть из его мыслей; позволил своим пальцам повиснуть, пустым и неподвижным. Над ним черные стены Храма Клятв поднимались к сводчатому потолку. Имена воинов легиона смотрели с этих стен — отмеченные золотом, высеченные в камне. Пламя горело в бронзовых чашах, висящих на железных цепях. В тенях ждали его братья — две сотни воинов, закованные в черное и желтое, в черно-белых накидках-табардах, с оружием в руках. Храмовники. Стражи клятв Седьмого легиона. Именно здесь каждый воин Имперских Кулаков приносил свою клятву братьям, примарху и Императору, и Храмовники защищали их своими мечами и своими жизнями.

Архамус по-прежнему смотрел на Сигизмунда, ожидая. Мастер хускарлов занял свой пост лишь год назад; но он пользовался уважением задолго до того, как стал главным телохранителем Рогала Дорна. Архамус был одним из Первых — тех воинов, что были приняты в легион после того, как Император нашел Рогала Дорна. Одного этого было бы достаточно, чтобы Архамус заслуживал почтения. Он был здесь в качестве заместителя Рогала Дорна, чтобы проследить, что всё сделано правильно. Если Сигизмунд потерпит неудачу, примарх не увидит его слабости. Сигизмунд коротко кивнул.

— Хорошо же, — сказал Архамус и протянул меч, который принес из оружейной «Фаланги». Другой меч висел за его спиной, в ножнах из черной кожи и серебра; клинок клятвы Храма, меч, который будет носить Сигизмунд, если сумеет пройти грядущее испытание.

Сигизмунд стиснул рукоять предложенного клинка и ощутил, как вес оружия вливается в его руку, когда Архамус отпустил меч. Сервомоторы брони негромко загудели, когда он обернулся к кругу своих братьев.

— Начинайте, — произнес Архамус, и первый из двухсот Храмовников бросился на Сигизмунда в вихре стали.

***

Ночь опустилась на Ионическое плато. Кочующие лагеря, покрывавшие равнину, появились здесь недавно — наследие Объединения и войн, что велись ради него. Те, кто могли сбежать от войны между старыми тиранами и новым, явились сюда и укрылись в руинах забытых империй. Они построили лабиринт из металла и ткани, что раскинулся на двести километров и обрывался в итоге в радиационные зоны на юге. Это была зараженная земля. Зараженная не так, как ядовитые пустоши Гоби, но порченная легендами, что цеплялись за эти места. Потому-то она и была пуста, когда пришли беженцы.

Старые монархи и деспоты, что высекали свои дворцы в каменных склонах гор и чьи могилы усеивали равнины внизу, были колдунами и говорили с духами. Они сгинули в забвении Древней Ночи, оставив свои распадающиеся царства и смутные воспоминания о страхе в землях, что граничили с ними. Беженцы презрели эти страхи — нужда в убежище оказалась сильнее призраков из старых историй. И всё же мало кто решался заглянуть в руины или коснуться гробниц.

Кроме юных. Для них мертвое прошлое существовало лишь ради того, чтобы его можно было подобрать и носить, точно сброшенный плащ. Стаи молодежи, что собирались и блуждали по равнине, взяли старые истории и присвоили их. Отправляясь в набеги и погромы, они надевали рогатые маски из зазубренного металла, вымазанные белой краской, и короны из полированных обломков. Названия их банд отзывались на легенды этой земли: Кровавые Призраки, Короли-Трупы, Королевы Аида. Они приходили в ночи, и убивали или жестоко мучили тех, кто не мог защититься. Чаще всего их добычей становились тысячи сирот, что обитали в трещинах жизни кочевых лагерей. Иные говорили, что банды забирают тех, кого могут, и принимают к себе, пополняя свои ряды с помощью похищений.

Сигизмунд поглядывал на доски, закрывающие вход в заброшенную цистерну. Дождей не было уже много дней, и в воздухе висел металлический привкус статического электричества вместе с запахом пыли и дымом костров, на которых готовили еду. Кочевые лагеря тянулись во все стороны — море обломков и изорванной ткани. Веревки с колокольцами, сделанными из металлолома, звенели на горячем ветру. Электрические воздушные змеи висели высоко над головами, привязанные к пустым батареям, ожидая, когда ударят молнии. К западу поднимались отроги Афлонийской горы, царапая небо цвета ушибов. Кости и черепа старых крепостей сияли оранжевым и золотым на ее склонах под последними лучами солнца.

— Я их не слышу, — сказал Нестро, подтягивая ноги под себя и поворачиваясь к Сигизмунду и Тере. — Может, они не придут...

— Они не придут, — тихо произнесла Тера; ее голос оставался странно спокойным. — Просто держись позади, когда это случится.

— Что ты собираешься делать? — спросил Сигизмунд, не в силах скрыть нарастающий страх.

Тера посмотрела на него. У нее были темные глаза, пересеченные полоской света, падающего сквозь щель в досках у входа. Кто-то из детей, сгрудившихся в темноте, в глубине старой цистерны, захныкал.

— Всё будет в порядке, — сказала Тера.

И тогда он услышал их — шорох шагов снаружи.

Тера закрыла глаза и коснулась лбом железной перекладины в руках. Она обмотала вокруг одного конца полоски кожи, чтобы удобней было держать.

— Зачем ты это делаешь? — услышал Сигизмунд собственный вопрос.

Она не ответила. Над ними шаги снаружи остановились. Тени закрыли угасающий свет, сочащийся через заколоченную дверь, и свет очага заменил пыльное тепло закатного солнца.

Сигизмунд чувствовал, как сердце молотом колотится в груди. Они не выживут. Вот и всё, вот и конец жизни, которая, казалось, началась с горящего города, когда он бежал и бежал прочь, во тьму.

Что-то острое проскрежетало по доскам двери, и шипящий смех задрожал в воздухе. К нему присоединились другие, сливаясь в хриплый насмешливый хор. Свет факелов пробился через дыры в двери.

— Придите в наше царство, малыши... — позвал высокий голос. — Придите и узрите смерть...

Удар сотряс дощатую дверь.

Тера открыла глаза. Сигизмунд заметил мгновенную дрожь в ее руках, а затем они замерли. Она начала подниматься на ноги. На ее лице мелькнула боль. Она сдвинулась, пытаясь не опираться на левую ногу. Кто-то из младших детей застонал. Тера повернулась к двери. Сигизмунд схватил ее за руку. Она оглянулась на него; синяки и полузажившие ссадины сливались с тенями, заполнявшими впадины ее лица. Она коротко покачала головой.

— Это должно случиться, — сказала она. — Иначе они не остановятся, не сейчас. Я причиняю им боль, но недостаточно.

Он задержался на мгновение, глядя ей в глаза; в ушах звенело.

— На этот раз их будет слишком много, — сказал он. Тера снова покачала головой — Сигизмунд не смог бы сказать, соглашаясь или возражая, — и дернула дверь.

***

Первым был Анакс. Анакс Седой, старейший из братьев Храма, взращенный к мечу в Северных ульях Терры, выдающийся воин еще прежде, чем у Седьмого легиона появилось имя, которое они понесли к звездам, — и теперь он был первым, кто встретил Сигизмунда. Удар его булавы обрушился сверху, с двух рук, — сила, перетекающая в камень и сталь. Сигизмунд встретил удар, позволил ему направить свой меч вниз, позволил клинку повернуться вслед за инерцией столкновения — и лезвие врезалось в лицевую пластину Анакса. Треснул керамит, а Сигизмунд уже бил снова, еще дважды, снизу и сверху, и Анакс разворачивался, чтобы поднять булаву для атаки. Под пинком Сигизмунда треснул керамит с обратной стороны колена Анакса, и его меч описал широкий взмах, когда воин споткнулся.

— Сдаюсь! — проворчал Анакс. Лезвие меча Сигизмунда касалось его шеи. Сигизмунд отвел клинок.

За ним в круге уже стоял Эктуро, вытащив короткий меч и кинжал, без шлема, с мрачным лицом — он бросился вперед. Сигизмунд встретил бросок и полоснул по шее Эктуро. Удар не достиг цели. Эктуро пригнулся, уходя от клинка, отпарировал меч Сигизмунда своим и ткнул кинжалом под ребра противника. Выпад был быстрым и плавным, почти красивым.

Эктуро происходил с Арканисиса, и он принес игру меча и кинжала из этого мира болот и железа. Посвящение в легион и годы в 85-м штурмовом батальоне прибавили к искусству его родного мира сверхчеловеческие силу и ловкость. Он был смертоносен так, как только мог быть космодесантник и воин Храма.

Сигизмунд почти позволил кончику ножа коснуться его, а затем бросил весь свой вес вперед, опуская меч и запутывая ноги Эктуро. Молодой воин попытался отступить, но он наполовину падал — всё его преимущество испарилось в мгновение ока. Сигизмунд поймал левую руку Эктуро, крутанулся и с силой швырнул его. Эктуро ударился о пол и начал подниматься, но лезвие меча Сигизмунда коснулось сзади его шеи.

— Сдаюсь!

Но следующий воин уже шагал в круг, уже делал выпад, и танец клинков и смертельных ударов продолжался без малейшей запинки. Две сотни клинков в руках лучших воинов легиона, две сотни клинков, обратившихся на него один из другим — до тех пор, пока он не проиграет или не дойдет до конца. Иначе не могло быть — не для Храмовников, не для легиона. Чтобы стать Первым из Храмовников, предводителем Хранителей Клятв, он должен был встретить их всех, лицом к лицу. На поле битвы они стояли вместе; они были братьями, связанными воедино кровью и клятвами, но здесь он должен был стоять один.

Его меч встретил новый удар, и лязг стали эхом отразился от отмеченных клятвами стен.

***

Тишина. Гулкая тишина и рябь света от факелов, пробивающаяся через дверь из мира снаружи. Ни дыхания, ни криков — ничего, чтобы отменить удар металла о череп и шорох тела, падающего на пол.

Сигизмунд не шевельнулся.

— Тера? — прозвучал тихий голос из глубины пещеры-цистерны. Сигизмунд оглянулся. Нестро смотрел на него широко раскрытыми глазами, обняв руками колени. Нестро... Юркий Нестро, не самый маленький, но тот, кто следовал за Терой, словно тень. Нестро, который каким-то образом добрался сюда один из Кипры, после того, как та сгорела. Нестро, который дрожал при виде открытого пламени. Он трясся и сейчас. — Тера? — спросил он снова, с пробивающимся страхом, на грани паники. — Где Тера?

— Ваши короли пришли, — позвал высокий шипящий голос снаружи. — Выходите в темноту...

Сигизмунд на мгновение закрыл глаза. Он сделал вдох, задержал его и ощутил, как бьется его кровь.

Он не хотел этого делать. Он не хотел умирать в пыли, с переломанными костями, истекая кровью, пока его убийцы будут скалиться, как шакалы. Он не хотел, чтобы это оказался его долг. Он не был бойцом. Он даже не был старшим после Теры. Он был быстрым, но не сильным; всегда тем, кто выживает, но никогда — тем, кто побеждает. Но он был здесь, и если он не двинется, не ступит наружу за дверь, то он сдастся за них всех.

Сигизмунд открыл глаза. Он встал, чувствуя, как дрожит, и шагнул к двери. Он видел их — силуэты в свете пламени, выше него, тонкие руки и ноги под серым тряпьем, маски из изломанного металла, острые угловатые короны, ножи и цепи в их руках.

Он не смотрел на Теру, лежащую перед дверью. Земля под его ногами была влажной и липкой, когда он прошел вперед.

Толпа масок шевельнулась, звякнули цепи.

— Ты здесь, чтобы преклонить колени или чтобы присоединиться к ней? — спросил высокий голос из-за одной из масок.

Сигизмунд слышал собственное дыхание, хрипло вырывающееся из легких. Его босая нога коснулась железной перекладины, лежащей в неподвижных пальцах Теры. Он наклонился, по-прежнему не сводя глаз с толпы в масках. Кожаная обмотка на рукояти была липкой от крови, когда он поднял оружие.

За одной из масок прозвучал смех, раскатился по толпе.

— Еще один в костяные ямы...

Перекладина тяжело лежала в его руках. Он уже дрался прежде — всем потерянным так или иначе приходилось драться — но он понятия не имел, что собирается делать. Он почувствовал, как начинают дрожать руки.

Он увидел в памяти Теру, увидел, как она поднимает железную перекладину и касается лба, услышал свой вопрос, на который она не ответила.

«Почему ты это делаешь?»

Дыхание в его легких замедлилось. Дрожь в руках улеглась. Круг выжидающих масок замер в неоконченном мгновении, застыл на краю, готовый броситься вперед в вихре ударов.

Медленно, осторожно, он коснулся лба холодным железом.

***

Кровь. Кровь была на лице Сигизмунда и во рту. Удар сломал его челюсть с левой стороны. Перед глазами всё расплывалось. Осколки разбитого керамита посыпались с его тела, когда он рванулся вперед. Сервомоторы правой ноги уже не работали, так что он тащил мертвый вес брони одной лишь силой мышц. Быстро запекающаяся кровь текла из сочленений доспеха — там, где клинки отыскали слабые места.

Бросок Сигизмунда скользнул мимо посоха Каливара и врезался в грудь. Сила удара сбила знаменосца с ног, точно пушечное ядро. Будь силовое поле активно, меч разрубил бы торс Каливара пополам. Сигизмунд уже стоял над противником, провернув меч и направив его вниз, и остановился — так, что смертельный удар завис над лицом Каливара.

— Сдаюсь, — выдохнул Каливар.

Сигизмунд выпрямился, повернулся, встречая первый выпад следующего противника. Но выпада не было. Его взгляд обежал круг бронированных фигур; знакомые глаза следили за ним с окровавленных лиц и из-под разбитых шлемов. Неужели это всё? Он встретил их всех?

Его сердца замедлились, мысли очистились. Размытые силуэты боя обрели четкость, занимая положенные места в его разуме.

Нет, он еще не встретил всех. Это еще не закончилось.

— Ты готов, мальчик? — голос был низким, полным треска помех. Сигизмунд на секунду закрыл глаза, слыша лязг и шипение механических шагов.

Он обернулся.

Гора из черного железа и желтых пластин брони стояла в кругу напротив него. Это уже больше не был космодесантник — не полностью. Как генетическое искусство превратило Сигизмунда и его братьев в нечто за пределами человеческого, так и искусство мастеров кузниц вывело воина перед ним за пределы сверхчеловеческого.

Его очертания отчасти повторяли, будто эхо, силовую броню Адептус Астартес, и символика не позволяла усомниться в его верности и происхождении: черный крест на белом, сжатый кулак на желтом. Но ростом он превосходил Сигизмунда почти вдвое. Высоко на торсе, лишенном головы, виднелась зеленая продольная щель. Сигизмунд различал глаза, глядящие из мерцающей амниотической жидкости за бронестеклом. Конечности его были из металла, его мускулы — моторы и поршни. В левой руке он держал молот, в правой — щит из выщербленного металла. Оба были огромны, даже космодесантник в полной броне не смог бы поднять их. Но это был не космодесантник. Это был один из мертвых, что приковал себя к жизни и войне. Дредноут — так называли их теперь, всех этих братьев из двадцати легионов, что спали железным сном и пробуждались, чтобы сражаться в войне, убившей их.

Но это был не просто дредноут. Это был воин, который получил лавры победы из рук Императора при Месоре, когда Терра еще была разделена, который сражался при осаде Луны и рядом с великим Хорусом, когда он еще был единственным из сыновей Императора. Аппий, первый, кто отринул врата смерти и принял железный сон — Отец Дредноутов.

— Мастер, — сказал Сигизмунд, на мгновение склонив голову, но не опуская взгляд.

Сервомышцы сократились под пластинами брони, поршни в руках Аппия двинулись.

— Начнем, — гулко произнес дредноут и бросился вперед — громовым раскатом железа и стали.

***

Сигизмунд упал. Каменный пол больно ударил в спину. Он перекатился, мгновенно вскакивая на ноги. Еще один удар пришелся в плечо. Боль пронзила его плоть, и он зашатался, поднял меч для выпада, но следующий удар угодил в руку. Сила удара была точно выверенной — и всё же едва не раздробила ему предплечье. Он оступился снова, рванулся вперед, и холодное железо врезалось ему в лоб. Он снова упал и снова перекатился, но, поднявшись, увидел, что старый воин уже выходит из тренировочного круга.

Сигизмунд хотел было опуститься на колени и ждать указаний, но Аппий бросил на него один взгляд — и этого было достаточно, чтобы удержать Сигизмунда на месте. Мастер оружия чистил неактивированную булаву, которой только что сражался. Его борода и волосы были седыми, цвета пепла, покрывающего пол тренировочной арены. Он носил стеганую тунику поверх сплошного черного комбинезона. Кожа на его руках блестела, когда он чистил оружие, — шрамы прошлых войн отсвечивали под лучами прожекторов. На левой щеке виднелась татуировка — орлиная голова и скрещенные молнии.

— В чем была твоя ошибка? — спросил Аппий.

— Я слишком медленно реагировал, — без колебаний ответил Сигизмунд.

Старый воин приподнял бровь:

— Ты уверен?

— Вы уже собирались ударить меня, когда я двигался. Я был недостаточно быстр, чтобы сбить ваш рассчет времени.

Аппий задержал взгляд на Сигизмунде, а затем отвернулся, поднял булаву и понес ее к рядам оружейных стоек, привинченных к полу. Сигизмунд ждал.

Зал для тренировок был пуст, не считая их двоих; воздух неподвижен, палуба и стены лишены вибрации, что сотрясала их, когда работали двигатели «Фаланги». Корабль-крепость Имперских Кулаков стоял на якоре, проглатывая боеприпасы и продовольствие с орбитальных станций Урана, прежде чем отправиться через Элизианские врата и дальше, на границы крестового похода. В космическом городе войны царил редкий миг тишины. Именно это и привело Сигизмунда сюда, на тренировочную палубу, к урокам Аппия. Разумеется, это было настолько же уроком, насколько и испытанием.

Он был едва не самым младшим из тех, кого выдвинули для принятия Клятвы Храма. Двадцать лет отделяло его от кочевых лагерей Ионии и мальчика, которого забрал легион, чтобы сделать из него воина. Эти годы дали ему цель, о которой он и не подозревал прежде. Всегда наступая, никогда не колеблясь, никогда не делая даже шага назад, он сражался в битвах и противостоял врагам Империума. Он видел триумфы и поражения, и выучил уроки, которые они несли: и то, и другое может уничтожить тебя, если только им позволить. Он никогда не пытался подняться в звании или должности. Он просто встречал то, что было перед ним.

Аппий выбрал меч. По размеру и форме это был близнец клинка, что лежал на полу перед Сигизмундом. Аппий крутанул запястьем, и меч зашипел в воздухе. Движение выглядело бессознательным, расслабленным, но Сигизмунд видел вариации в каждом взмахе. С тех пор, как мастер оружия начал учить его, Сигизмунд успел понять, что Аппий ничего не делал случайно — каждое движение и жест служили цели.

— Встань, — сказал Аппий. Сигизмунд поднялся, подобрав меч. Аппий прошел к кругу пепла, опустив свой клинок. — Нападай, — скомандовал он.

Сигизмунд прыгнул вперед, вскидывая меч для первого удара, который должен был рассечь лицо Аппия от глаз до подбородка.

Меч Аппия врезался в голову Сигизмунда плоской стороной. Свет полыхнул перед глазами, но он уже двигался, превращая свой неудавшийся удар в замах снизу, проходящий под защитой Аппия. Раскаленная добела линия обожгла плечо. Кровь потекла по руке. Еще один порез, и еще — всё больше крови лилось на пол. Он поднял было меч, но кончик клинка Аппия уже был у его горла. Старый воин встретился взглядом с Сигизмундом над полосой полированной стали.

Аппий убрал меч, стряхнул с него тонкую струйку крови Сигизмунда, уже начавшую запекаться на лезвии. Он повернулся и зашагал к краю круга; Сигизмунд чувствовал, как останавливается кровь, текущая из раны.

— Ты хороший воин, — сказал Аппий, чуть помолчав, — может быть, уже даже великий. — Мастер оружия устало улыбнулся. — Лучше меня, без сомнений.

Сигизмунд ощутил жгучую необходимость возразить, но держал рот закрытым.

— Ты станешь Храмовником, в этом нет сомнений... — Аппий сделал паузу, и Сигизмунд почувствовал, что едва ли не впервые мастер оружия не уверен, что сказать дальше. — В этом нет сомнений. Вопрос в том, чем еще ты станешь.

Он повернулся к Сигизмунду, смерив его ровным взглядом янтарных глаз.

Сигизмунд покачал головой.

— Я выкладываюсь на полную, мастер.

— Да, это верно — всегда идешь вперед, всегда наступаешь, всегда — завоеватель, всегда — не щадя себя. Но это не то, о чем я говорю или почему ты всё еще не смог коснуться меня клинком.

— Вы — великий фехтовальщик... — начал Сигизмунд.

— Я стар, — оборвал его Аппий. — Проживи вместе с войной так долго, как я, мальчик, и она научит тебя всему, что я знаю, и даже больше. Ты молод, обучен и готов сражаться в кругу мечей, готов стать Храмовником, и этого должно быть достаточно, чтобы ты сделал больше, чем позволил старому псу войны оставлять тебе дуэльные шрамы.

Сигизмунд не шевелился. Молчание и неподвижность длились и длились.

— Что за твоей спиной? — наконец сказал Аппий. — Ты идешь вперед, мы все наступаем — такова наша война, как определено Императором и примархом, но что за твоей спиной? Что это значит — то, что ты не оборачиваешься, что ты идешь вперед, словно пытаешься обогнать шторм?

— Потому что если мы... Если я не буду идти вперед — никто не пойдет. Потому что если мы не пойдем вперед, мы потеряем всё.

— Мы? Сдается мне, мальчик, что мы с тобой умрем в крови, с мечами в руках, как бы там ни было. Так кто такие эти «мы», которые потеряют всё?

Свет закатного солнца упал из открытой двери его памяти. За ней он видел силуэты в одеждах древних королей, с кровью на клинках...

— Все, кто не так силен, как мы, — сказал Сигизмунд. Аппий замер на мгновение, а затем кивнул.

— Еще раз, — сказал он и шагнул обратно в круг, поднимая меч.

***

Дредноут ударил стремительно, почти неразличимым движением. Лязгнули поршни. Сигизмунд крутанулся в сторону, и молот врезался в пол храма. Фонтаном взлетела каменная крошка. Он взмахнул мечом одной рукой, целясь в провода на левой руке Аппия, но даже на полпути к смерти старый воин оставался мастером в своем искусстве. Молот дернулся назад, и дредноут уклонился, разворачивая весь корпус с механической скоростью.

Удар Сигизмунда пришелся в металл щита Аппия. Столкновение болью отдалось в руку. Поршни за щитом толкнули его вперед. Сигизмунд повернулся, отражая удар, но опоздал на долю секунды. Он отлетел спиной вперед, падая; молот дредноута уже опускался. Так быстро, невероятно быстро. Он ударился об пол и откатился в сторону за миг до того, как молот расколол камень там, где он только что был. Он вскочил, но щит снова толкнул его, вынуждая отступать неверными шагами.

Сигизмунд увидел брешь в защите — две пластины брони расходились на секунду, открывая провода и трубки под ними. Он сделал выпад, зная, что удар не достигнет цели, зная, что Аппий нарочно показал ему возможность. Дредноут повернулся, и меч Сигизмунда перерезал обнажившиеся сочленения. Хлынули гидравлическая жидкость и масло. Рука, держащая щит дредноута, остановилась — ее заклинило. Но не успел выпад завершиться, как сила поворота Аппия свела пластины брони обратно, зажимая меч Сигизмунда. Клинок сломался.

Сигизмунд успел отпрянуть — молот дредноута рухнул на то место, где он стоял. Аппий шел вперед, ударяя снова и снова, и Сигизмунд отступал спиной вперед, сжимая рукоять обломанного меча. Он должен был...

Молот угодил в левое плечо. Треснула броня. Сломались кости. Он падал. Сейчас, в самом конце пути, он проиграет. Он не станет Мастером Храмовников. Эта честь достанется другому. И где-то в самой глубине медленно разворачивающихся мыслей он понял: это не имеет значения. Ни честь, ни звания не были теми наградами, что тянули его вперед. Это было лишь результатом того, что он стоял, сражался, противостоял судьбе. И дело было не в гордости. Если он не был достаточно силен, чтобы выстоять, чтобы вести, чтобы быть защитником клятв своих братьев, — значит, ему следовало проиграть.

«Но кто, если не ты? — мысль звучала в замедленном миге его падения, и голос мог принадлежать ему самому, или Аппию, или Тере. — Кто выстоит, если ты не сможешь? Кому ты позволишь умереть вместо себя?»

Он ударился о пол. Дредноут нависал над ним, занеся молот для удара, и Сигизмунд чувствовал рукоять сломанного меча в руке. Он вскочил на ноги — разбитая броня скрежетала, мышцы бросили его вперед с невероятной скоростью. Внутри него стояла тишина, стук сердца замер между взлетом и падением. Он ударил, вонзая сломанный клинок между пластин брони, врезаясь всё глубже в брызгах масла, и суставы замерли.

Он остановился, стоя перед Аппием, почти касаясь обломанным концом меча мерцающей щели в саркофаге дредноута. Железное тело Аппия скрипело, но не двигалось, превратившись в бронированную статую.

— Я сдаюсь, — донесся голос Аппия из динамиков дредноута.

Сигизмунд опустил меч.

— Клятвы нашего легиона обрели своего защитника. — Низкий голос раскатился по всему храму. Каждый из легионеров немедля опустился на колени. Сигизмунд слышал, как его кровь капает на расколотый камень пола, и тоже преклонил колено. Один только Архамус остался стоять, когда Рогал Дорн, примарх Имперских Кулаков, прошел через круг склонившихся воинов. Он остановился в шаге от Сигизмунда.

— Встань, сын мой, — сказал Дорн. Сигизмунд поднялся. Молчание исходило от примарха, словно затишье, что случается перед бурей. Сигизмунд поднял взгляд, встречаясь глазами со своим генетическим отцом. Они смотрели друг на друга долгую секунду, а затем Дорн сделал жест: — Архамус, меч.

Архамус выступил вперед и протянул Дорну меч в ножнах; примарх взял его и вытащил одним слитным движением. Свет пламени в чашах играл на лезвии клинка и словах, выгравированных вдоль него: «Imperator Rex», гласили они. Дорн развернул меч и протянул его оголовьем вперед. Сигизмунд выждал удар сердца и принял предложенное. Он преклонил колени вновь, опустив меч кончиком вниз, сцепив руки на рукояти над гардой. Остальные воины в храме поднялись на ноги.

— Отдаешь ли ты себя делу стражи этого места клятв? — спросил Рогал Дорн.

— Я отдаю себя этому долгу, — ответил Сигизмунд. Внутри него вместо спокойствия, которое он познал в битве, его мысли снова и снова перепрыгивали по ступеням прошлого, неся его вперед, в будущее войны и самопожертвования.

— Отдаешь ли ты свою жизнь и свой меч тем, кто прошел здесь, и тем, кто еще придет?

— Я отдаю себя братству легиона.

— Принесешь ли ты свою клятву снова, перед лицом всех, кто разделяет ее?

— Я есть клятвы принесенные, и они — мои цепи и моя кровь. — Пауза; тишина в освещенных пламенем тенях.

— Меч и клятва — твои, — сказал Рогал Дорн. Сигизмунд поднял голову. Свет от факелов и пламенеющих чаш падал на лица его братьев, и на секунду ему показалось, что он чувствует вкус пыли на ветру, что дул по Ионическому плато.

Он медленно закрыл глаза и коснулся лбом металла меча в руках.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

ФБ, Толкин-команда

Тут вышло как-то совсем грустно — всего два перевода. Но зато оба рейтинговые (=. И интересные/нестандартные, что ценно.

Пополам с  Grey Kite aka R.L., как обычно.

Название: И каменная кладка была поистине превосходной
Оригинал: The Stonework was Admirable, Culumacilinte
Размер: миди, 4234 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Эовин / Фарамир
Категория: гет
Жанр:
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: «— Что бы я ни понимал, я знаю точно: ты заслужила почет и славу на поле боя, и показала себя умелым бойцом, бесстрашным и прекрасным. И я знаю, что ты не уступишь милосердием ни одной женщине, и сердце твое мягче, чем ты пыталась показать. Знаю еще, что даже ради своей жизни я не стал бы делать тебя меньше, чем ты есть. И я хотел бы взять тебя в жены, и жить с тобой в мире — как с Эовин, или Дернхельмом, или кем бы ты ни пожелала быть. А тому, чего я еще не понимаю, я научусь, и с радостью».
Примечание: genderfluid!Эовин
читать на AO3

Не то чтобы Эовин желала быть мужчиной, пускай даже оделась, как один из них, отправляясь на битву. Она желала, скорее, чтобы с нею не обращались, как с женщиной. Так она сказала Фарамиру, когда они стояли вместе в Палатах Исцеления, покуда занималась заря, и он предложил ей плащ своей матери, прекрасный, будто вечернее небо в россыпи звезд. Она взяла плащ и прижала его одной рукою к груди, расправив плечи и высоко подняв шею. Она смотрелась величественно и холодно, и пускай щеки ее порозовели, как небеса на восходе, но Эовин отступила на шаг и пристально взглянула на Фарамира серыми своими глазами.

— Меня улещать не нужно, — проговорила она презрительно.

Фарамир нахмурился, не понимая значения ее слов, но желая всё же исправить обиду, которую мог невзначай нанести.

— Госпожа моя...

— Знаю, ты вовсе не это имел в виду, — вздохнула она. — Но разве не таков, по сути своей, смысл даров любви? Мужчина стремится обрести благосклонность женщины, или превзойти в своих ухаживаниях другого, и подбирает дары всё более величественные и прелестные. — Она умолкла, перевела дыхание и постаралась смягчить выражение своего лица. — И всё же я говорю тебе, капитан Гондора: собственное сердце не тайна для меня, и мне не нужно ни драгоценностей, ни цветов, ни красивых одежд, чтобы читать в нем безо всякой неясности.

Фарамир молчал, взвешивая слова Эовин столь же тщательно, как мог бы делать это, обсуждая ход сражения с одним из своих командиров, и несколько минут тишину этого свежего утра нарушали лишь трели дрозда и скворца.

— С такой стороны на это я не смотрел, — признал он, и Эовин рассмеялась: смехом чистым, но резким, как столкновение клинков под светом солнца.

— Это потому, что ты не рожден женщиной.

— Воистину это так. И признаю: я провел больше времени в обществе мужчин, а не женщин; моя мать умерла, когда я был еще очень мал, и в этом Городе уделом женщин редко бывают военное дело и книжная премудрость.

Слабая улыбка тронула губы Эовин — по-прежнему редкая гостья в недели после ранения; она уловила, как вместо «не» он произнес «редко». Улыбнулась она не потому, что подозревала здесь правду, ибо полагала — в Гондоре дела обстоят точно так же, как и в Рохане, если не хуже, — но потому, что Фарамир ради нее следил за собственной речью, а не бездумно воспрещал своими словами саму такую возможность.

— А даже будь оно по-другому, — сказала она, — то наука не всем одинаково идет впрок. Не все женщины возмущаются подобно мне. О да, я слышала: юной деве лестно должно быть, если возлюбленный одарит ее на память.

Фарамир улыбнулся ее словам. То была, впрочем, не жестокая улыбка и не насмешливая; равно она и не выражала той усталой, почти отеческой нежности, какую порой выказывал по отношению к сестре Эомер, хотя был всего на горстку лет ее старше. То была мягкая улыбка, ведь и сам Фарамир был мягок, и, как то подобало книжнику, желал — даже жаждал — узнавать новое. Тепло всколыхнулось у Эовин в груди, колеблясь, подобно огоньку, разожженному путником среди зимней бури, и она отвернулась в сторону полей Пеленнора — так, чтобы улыбка ее досталась восходящему солнцу, а не Фарамиру с ней рядом. Ей казалось: она едва ли встречала прежде мужчин, подобных ему. В Рохане невысоко ставили что ученость, что мягкость.

— Что, если я хочу одарить тебя просто так, без причины? Или потому что ты получаешь подобные дары не так часто, как того заслуживаешь?

— Я не позволю, чтобы меня жалели, господин мой, — предупредила Эовин. В ее голос вернулся холод, и Фарамир поднял перед собой ладони, признав поражение. Жест был сделан словно бы в шутку, но выражение на его лице было серьезным и строгим.

— И я не собираюсь жалеть тебя, Эовин. — Своей большой ладонью он коснулся ее руки — той, которой она прижимала к себе прекрасный плащ, — и пускай рука эта была бледной и тонкой, точно лилия, на ней ощущались мозоли, подобные его собственным: от клинка и езды верхом. — Я многое предложил бы тебе, но только не жалость. Жалость для сломленных и разбитых, ты же исцелилась и выздоравливаешь день ото дня.

«Я чувствую себя разбитой», — чуть не сказала Эовин, но сдержала себя, ибо не всегда это было правдой, и пускай она стала чувствовать к Фарамиру большое расположение, но не готова была доверить ему свои сокровенные тайны, которыми не делилась ни с кем. Гэндальф догадался о них, как и Арагорн, пока она лежала под Черной Немочью, но этого ей не нужно было знать. Взамен она произнесла:

— Если хочешь меня одарить, то можешь сразиться со мной, как только я исцелюсь от ран. Если, воистину, мир к тому времени еще не падет под тень.

Фарамир смешался; взгляд его скользнул по очертаниям ее щитовой руки, висящей на перевязи под серым плащом.

— Твоя рука... та, которой ты держишь меч, еще слаба, а другой потребуются недели, прежде чем она станет полностью целой, даже учитывая вмешательство короля...

— Я не сказала «немедленно», — прервала его Эовин, и впервые ее голос прозвучал мягко, пускай по-прежнему с покорностью и печалью. — Может, я и плохая болящая, но пока что я не стану пытаться брать в руки меч. Не ради забавы. Но когда я буду здорова и обе руки вновь будут мне подчиняться? Тогда это станет лучшим подарком, какой ты только бы мог мне преподнести.

Быть может, Фарамир, подобно многим мужчинам, страшился сойтись в бою со столь изящной и стройной девой из опасения причинить ей вред, пусть даже она давно доказала свою силу и сразила врага, превосходившего даже самых отважных. Но что бы он ни думал про себя, он уступил ее желанию:

— Когда ты поправишься. Я рад буду увидеть воочию бранное мастерство дочерей Рохана.

Лишь тень улыбки отразилась в ее глазах, но всё же это была улыбка; она кивнула и обернулась к востоку, глядя на тени гор Мордора, пусть даже солнце уже поднялось над горизонтом и коснулось шпиля башни Эктелиона.

***
— Не знаешь ли ты, что сталось с моим снаряжением?

Ее меч и щит расколоты были в схватке с предводителем назгулов, но, насколько знала Эовин, ее кольчуга и шлем, кожаная куртка и бриджи — всё это осталось в целости, разве только запятнано было кровью врагов да кое-где сохранились следы от удачливых чужих клинков. Но всё это сняли с нее, когда принесли в Палаты Исцеления, и с тех пор она носила по большей части простые платья, какие могли предложить ей целители и швеи Города.

Улыбалась она теперь чаще, и улыбки придавали ей вид юной девы, а не высокородной и строгой дамы; вот и сейчас она улыбнулась Фарамиру, произнеся:

— Если мне предстоит раскатать тебя по тренировочному полю, я хотела бы делать это в подобающем облачении.

Скорбь Фарамира также уменьшилась, хотя выше всего было его счастье — как говорили — с Девой Рохана, и он рассмеялся.

— О да, моя гордость не сможет перенести подобного — быть поверженным противником, который не только едва встал с ложа болезни, но и лишен доспехов!

— Следует ли мне напомнить, что ты и сам совсем недавно покинул ложе болезни? — В ее голосе звучала лукавая насмешка, но лицо Фарамира омрачилось мыслями и вспомнившейся вдруг скорбью, и Эовин устыдилась своих слов.

— Я не забыл, — пробормотал он, касаясь плеча — там, где была рана от харадримской стрелы. Эовин не знала, что сказать, ибо понимала, что горе его по отцу еще свежо; и потому взамен она подошла к нему в молчании и положила руку на плечо. Его пальцы сдвинулись, касаясь ее руки, и он вздохнул. Чуть погодя, изменившимся тоном, он заговорил снова.

— Когда ты отправилась на войну, как, поведай, удавалось тебе сохранять свою тайну? Под шлемом можно скрыть многое, это я способен понять, но в долгих переходах — ты слишком красива, и я не в силах представить, как можно принять тебя за мужчину.

Эовин натянуто улыбнулась, отвернувшись в сторону и глядя вниз на свое тело; затем повернулась вновь к Фарамиру, приподняв бровь.

— Мне говорили, что мое лицо может принимать безмерно суровое выражение.

Ее голос подначивал, и Фарамир принял вызов, словно бы они вели ученый спор.

— Оно несомненно сурово, моя госпожа, но лишено даже намека на бороду.

Она подняла руку, касаясь подбородка.

— Увы, ты прав. Но забрало скрывает многие грехи, а моя фигура не столь женственна, чтобы ее нельзя было спрятать, если я того пожелаю.

Фарамир, казалось, слегка смутился тем, что она говорит так откровенно, но это было правдой. Не были широки ни плечи ее, ни бедра; руки и ноги были сильны, с четкими мышцами, а грудь совсем невелика. Что же до ее лица, то, хотя оно и было без сомнения девичьим, но строгие его черты были высечены будто бы резцом; брови хмурились тяжелее, чем у иных дев, и рот сжат был строже. Всё это Фарамир, конечно же, видел, пусть и старался изо всех сил показать, что не делает никаких суждений о том, насколько женственно ее тело. Эовин сжалилась над ним.

— Долгий переход, это верно, но и войско было велико. Никого не заботило то, что один юный воин предпочитает держаться наособицу, когда эоред становился лагерем.

Всё это она произнесла без стыда за свою уловку, ибо не испытывала и доли этого чувства, и посмотрела спокойным взглядом на Фарамира, который пристально наблюдал за ней.

— Имя, которое я взяла, будучи воином — Дернхельм. На моем языке это значит «шлем тайны».

— Подходяще, — заметил Фарамир.

— Да, весьма подходяще, — согласилась Эовин. — Но... думаю, не по той причине, о которой ты думаешь. Да, конечно же, я хранила в тайне мой пол, но... — она замолчала, покачав головой, и прошла к балюстраде, чтобы взглянуть на поле Кормаллен, полное шатров и ярких знамен. — Я думаю, большее притворство было в том, что это не было притворством. Что я — в той же мере юный воин, что и дева Рохана. И бывают дни, когда роскошные платья и украшения кажутся таким же притворством, как кольчуга и шлем. Как полагаешь, в этом есть хоть какой-то смысл?

Никогда прежде не говорила она подобное никому, и даже сейчас не думала, что осмелится сказать кому-то еще, кроме Фарамира. Но ее доверие оказалось оправдано, ибо он смотрел на нее внимательно, прищурив глаза, словно бы она была древним пергаментом, в переводе которого он сомневался. Он кивнул.

— Я не уверен, признаюсь честно. Но если я не понимаю чего-то — еще не значит, что это бессмысленно.

Облегчение от этих его слов оказалось неожиданным, и некое напряжение, о котором сама Эовин не подозревала, вдруг ослабло, и она испустила долгий вздох, прикрыв глаза и оперевшись всем весом на парапет.

— Это... хорошо — слышать, что ты говоришь так.

За спиной она услышала, как Фарамир поднялся, и его размашистые шаги, когда он подошел и остановился рядом с ней.

— Если ты желаешь сказать что-то еще, Эовин, я рад буду услышать это.

Поистине, едва ли она встречала другого такого мужчину, как Фарамир. Она подняла лицо к нему, и ее серые глаза сияли.

— Ты так добр. Но сейчас, думаю, я желаю лишь получить мой доспех.

***
С тех пор Эовин уже покинула Палаты Исцеления, и ей предоставили дом на седьмом уровне. Она по-прежнему часто бывала с Фарамиром, но если он был занят делами Наместника, или же у нее попросту были другие намерения, она проводила время с хольбитлан, и встречалась с Пиппином, о котором Мерри столько говорил, или с Леголасом и Гимли, которые явились в Эдорас вместе с Арагорном так много месяцев назад, или же знакомилась с теми из их родичей, которых они позвали в Минас-Тирит, чтобы помочь с восстановлением города.

Поскольку она провела всю жизнь в Эдорасе, эти двое были первыми эльфом и гномом, кого она видела, и Эовин с любопытством и некоторой настороженностью говорила об их родичах, эльфах Лихолесья и гномах Одинокой Горы. Ей многому предстояло научиться, и она поистине много узнала, и именно об этом она размышляла однажды вечером, когда они с Фарамиром снова проводили время вместе. Он сидел в кресле, читая книгу, а Эовин стояла на балконе, глядя на город внизу.

— Знал ли ты, — она была уверена, что ее голос донесется до него, — что некоторые из гномов, которых привел Гимли из Одинокой Горы — женщины?

Она обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Фарамир удивленно поднял взгляд.

— Я не знал, — его голос звучал точно так, как она и ожидала. — Я слышал...

— Будто у гномов нет женщин? — предвосхитила его слова Эовин, изогнув губы. — Гимли именно так и говорил. Что они настолько похожи голосом и внешностью на гномов-мужчин, что возникли слухи, будто их не существует вовсе. — Она чуть заметно грустно улыбнулась. — И всё же я встретила двоих сегодня. Аи, сестра Гимли, и Фьялар, чья семья — знаменитые кузнецы, насколько я поняла. Сперва я даже не могла поверить, ведь их бороды длинны, и ладони широки, и голоса звучат низко. Но по мере того, как мы говорили, я начала видеть не только бороды — и они действительно женщины.

— Мир полон странных вещей, — сказал Фарамир. — Что ты думаешь об этих женщинах-гномах? Ибо я догадываюсь, что они остались в твоей памяти не просто как любопытная диковина.

— Нет, — вздохнула Эовин. — Мы говорили о многом, ибо я желала знать, на что похожа жизнь женщин этой расы, и я... думаю, я завидую.

— Завидуешь? — теперь Фарамир поднялся с кресла, отложил книгу и оперся на дверной косяк, глядя на Эовин. — Почему? Неужели ты желаешь обзавестись собственной роскошной бородой, чтобы заплетать ее в косы, украшать драгоценностями и затыкать за пояс?

Вопрос вызвал смех, как и должен был, но совсем ненадолго.

— Среди гномов, мне кажется... пол не важен. Они ценят своих женщин, это верно, ибо те рождаются редко, но детей воспитывают одинаково, и когда они выходят к людям, их принимают за гномов-мужчин. Ты понимаешь?

Эовин боялась, что он не поймет, и отчаянно хотела донести свою мысль — вспомнив, как он сказал ей, что будет рад услышать всё, что она скажет.

— Они могут быть мужчинами и женщинами одновременно, и ни капли ничего не изменит, если они захотят быть обоими сразу, или же в один день — одним, в другой — другим. Как бы то ни было, они остаются гномами.

И тогда Фарамир, похоже, понял — он испустил долгий вздох, и лицо его смягчилось.

— Кажется, я понимаю. Гномы — замечательный народ, судя по всему. Но знай, Эовин, что я полагаю тебя столь же прекрасной в кольчуге и коже, как и в изысканнейшем из платьев.

Она хотела бы иметь возможность различить, настолько он и в самом деле понимает, что стоит за его красивыми словами — ибо она все-таки полюбила его, и предпочла бы, чтобы он любил ее всю, полностью, даже те странные и изломанные части, которые она и сама не вполне понимала. И потому ее голос сделался упрямым и испуганным.

— Дело не только в одежде! Это... я не знаю, как сказать об этом, могу только сказать, что я — я сама, Эовин, обнаженная под любой одеждой, какую бы я ни носила, — я не лишь женщина или лишь мужчина. И я хотела бы жить так, как мне желается, но я не могу. Никогда не могла. Но ты, похоже, понимаешь, и я так хочу...

Но Фарамир уже стоял перед ней, и руки его лежали на ее плечах, а негромкий голос звучал спокойно и уверенно.

— Что бы я ни понимал, я знаю точно: ты заслужила почет и славу на поле боя, и показала себя умелым бойцом, бесстрашным и прекрасным. И я знаю, что ты не уступишь милосердием ни одной женщине, и сердце твое мягче, чем ты пыталась показать. Знаю еще, что даже ради своей жизни я не стал бы делать тебя меньше, чем ты есть. И я хотел бы взять тебя в жены, и жить с тобой в мире — как с Эовин, или Дернхельмом, или кем бы ты ни пожелала быть. А тому, чего я еще не понимаю, я научусь, и с радостью.

И Эовин, переполненная чувствами так, как не было со времени Пеленнорской битвы, упала в его объятия, и положила голову ему на плечо, и долго не говорила ничего.

***
Несколько недель спустя Эовин возвратилась в Рохан вместе со своим братом и его свитой, а с ними и многие всадники, что уезжали вместе с ними на битву к югу. На сей раз, однако, Эовин отправлялась с почетом под собственным своим именем, распустив волосы, и радостно скакала среди весны. Она скакала рядом с Эомером впереди дрог, где покоилось тело короля Теодена, укрытое золоченой тканью с гербом Дома Эорла, белым конем на зеленом поле, — ибо они провожали его домой.

В Эдорасе Теодена положили в курган: семнадцатого в роду старинных королей. Могильный холм укрыли свежим дерном, и вскоре там уже вырастут симбельмине: как росли от века, насколько хватало памяти, над благородными мертвыми Рохана. Равно и женщины, и великие воины оплакивали его смерть, и слагали песни о его доблести и мудрости. Но после похорон Эомер впервые воссел на трон, и был коронован руками своей сестры, и объявлен королем Эомером, первым этого имени, властителем Роханского Предела, и слезы уступили место праздничным торжествам.

Было также объявлено, что Эовин сочетается браком с Фарамиром, наместником Гондора, и оба они, Эовин и Эомер, плакали от радости, и от утраты, и от всего, что переменилось, и крепко обнимали друг друга. В последующие дни, когда улажены были дела, бывшие в беспорядке во время отсутствия короля, Эомер передал управление двором и хозяйством Эльфхельму, своему маршалу, и возвратился вместе с Эовин в Гондор, где та должна была выходить замуж, везя с собой множество ее одежд и другого имущества.

И вот так, при великой радости, состоялась ее свадьба, и свидетелями церемонии были ее брат, и Гэндальф, и государь Арагорн. Фарамир облачился в черное с серебром Города, Эовин же была в бело-зеленом платье со сверкающей на солнце кольчугой поверх, ибо не стыдилась быть девой щита. И всюду в толпе возликовали, когда они поцеловали друг друга, ибо Фарамира любили все, а Эовин была героиней, и сердце Эовин бешено колотилось под самым горлом, ибо вот уже много лет она и мысли не допускала, что придет день, когда она выйдет замуж и будет счастлива этому.

Но так оно и было, и многие в тот день говорили: никогда еще не доводилось им видеть, чтобы Дева Рохана улыбалась столь ярко.

***
Как сладко было брать его, подобно мужчине.

Эовин знала обо всём этом, ибо она выросла среди всадников, и пусть она и принадлежала к королевскому дому, она не была так уж далека от своего народа. Таков был обычай солдат, далеко от своих домов и возлюбленных, в одиночестве походных ночевок, или же в порыве после безумия битвы — чтобы чувствовать себя живыми.

Фарамир тоже знал, ведь он и сам был солдатом. И хотя он полагал, что капитану не подобает предаваться таким забавам со своими подчиненными, он не был ни слеп, ни глух. Да, возможно, многие не сочли бы подобающим делать это с собственной женой — но это было только для них двоих, и никого из них не заботили чужие мнения.

И потому он лежал сейчас, вжав колени в постель и прижавшись щекой к подушке; его волосы разметались в беспорядке, а спина плавно поднималась к бедрам Эовин, где ее сильные белые руки крепко держали его. Хриплый вздох вырывался из его груди с каждым ее толчком; она держалась прямо — так, должно быть, она объезжала лошадей со дней своей юности, изогнув позвоночник и расправив плечи. Они оба были обнажены, и молочно-белую кожу Эовин не скрывало ничто, кроме россыпи веснушек на спине и плечах, и ремней на бедрах; их закаленные в битвах тела дрожали от напряжения.

— Эовин! — вскрикнул Фарамир ломким голосом, и Эовин вновь толкнулась вперед — так беспощадно — и не стала подаваться назад. Вместо этого она наклонилась ниже, подстраивая изгиб своего тела к Фарамиру, и просунула руку под его грудь, поднимая его, прижимаясь животом и грудями к его спине, чтобы можно было шептать ему на ухо. Они оба содрогнулись, тяжело дыша. Фарамир стиснул простыни в кулаках, чтобы только не протянуть руку и не коснуться собственного члена, тяжело набухшего между ног, чтобы не довести себя до завершения, не дожидаясь ее. Но он не стал этого делать.

— Чего ты желаешь, мой лорд? — выдохнула Эовин едва слышно.

— Я...

Она медленно двинула бедрами по кругу, перемещая деревянный стержень внутри него, и он дернулся, хватая ртом воздух, уронив голову. Эовин вновь подсказала ему, тихо дыша в ухо:

— Фарамир?

— Я хотел бы, чтобы ты продолжала, — хрипло выговорил Фарамир, и, чуть подождав, толкнулся бедрами назад, к искусственному члену Эовин. На одно ошеломленное мгновение Эовин не в силах была решить, стоит ли ей возмутиться или засмеяться, но Фарамир заговорил опять, обращаясь к ней: — Мой лорд.

И они оба действительно рассмеялись, но смех этот был словно клич всадника, скачущего во имя смерти и смеющегося перед блистающими клинками, ибо его клинок ярче. Потому она ухватилась за него крепче, и толкнула обратно на постель, и скакала до тех пор, пока он не задрожал и не рассыпался на части под ней, восхваляя ее срывающимся голосом — «прекрасно, Эовин, восхитительно» — и умоляя о большем. И она продолжила, больше и сильнее, пока он не замер, наконец, напрягшись всем телом, как натянутый лук, и не достиг своего финала с придушенным криком.

Несколько секунд она ждала, пока не утихнет сотрясающая его дрожь, и затем осторожно вышла из него и откинулась назад, созерцая его бессильно раскинувшееся тело и румянец, заливающий его лицо и грудь. Он встретился с ней взглядом и улыбнулся такой довольной и милой улыбкой, что сердце Эовин подпрыгнуло в ее груди, и она не могла не улыбнуться в ответ, хотя и не без нотки голода, ибо она сама еще не была удовлетворена.

Фарамир приподнялся на локтях, чтобы поцеловать ее, и шепнул на ухо:

— Ложись.

Стоило ей опуститься, он принялся расстегивать ремни на ее бедрах, осторожно касаясь красных полос, оставшихся от них. Отложив в сторону приспособление, Фарамир пустил в дело свой искушенный рот, проводя языком по отметинам, а затем целуя между ее бедер, погрузив нос во влажные светлые кудри, пока она тоже не выкрикнула его имя, забросив ноги ему на плечи и выгибая спину, содрогаясь в наивысшем мгновении.

— Ты истинно благородный муж, — выдохнула Эовин, приходя в себя и улыбаясь своему супругу.

— А ты — нет.

— Да неужто?

— Ничуть. — Он улыбнулся, касаясь губами ее бедра, и запечатлел там жесткий поцелуй, тут же успокоив легким прикосновением. — Ты — необузданный лорд-лошадник с Севера, которого я пока что не укротил.

И Эовин засмеялась, и привлекла Фарамира к себе для поцелуя, и опрокинула его на спину.

После этого они, вымывшись, лежали вместе, вытянувшись рядом на постели, сонные от недавних усилий. Льняные волосы Эовин рассыпались по подушке, и Фарамир запустил в них пальцы, поглаживая ее по голове, пока их дыхание замедлялось.

— Спишь ли ты, мой лорд? — пробормотал Фарамир спустя некоторое время, уже засыпая.

И Эовин, в полудреме сама, уткнулась лицом в его плечо и решила:

— Пожалуй, леди. Пока что.

Фарамир мягко улыбнулся и поправил:

— Моя леди. — И добавил, подразумевая то и другое одновременно: — Эовин.

***
Фарамир и Эовин жили вместе в прекрасном доме в Эмин Арнен; перед ним был разбит дивный сад, полный всех растений и трав, которые использовали в этих землях в искусстве исцеления. За домом построены были конюшни по обычаю Рохана, с переплетенными резными узорами и конскими головами на позолоченных колоннах, и лошадь венчала крышу, словно нос корабля. Сам же дом, по просьбе Эовин, был выстроен гномьими женщинами Эребора, пришедшими работать в Минас-Тирит, и каменная кладка была поистине превосходной, и достаточно прочной, чтобы простоять еще много эпох.



Название: Трудности перевода
Оригинал: lost in translation, elftrash
Размер: мини, 2914 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Халет / Карантир
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Халет нужно как-то справляться с горем, и никто не притрагивался к Карантиру уже столетиями; это не значит, что они хоть сколько-то хорошо понимают друг друга.
Примечания: контакт культур, культурные различия и всё, что из этого получается.
читать на AO3

Делить постель с эльфом, как выясняется, куда больше похоже на то, когда делишь постель с женщиной из халадин, а не с мужчиной. Карантир, конечно, мужчина, но он тратит на Халет больше времени, чем любой воин из тех, с которыми ей доводилось спать. Обычно для этого Халет предпочитает женщин — не только для постели, но и для долгих поцелуев, для прикосновений и бессмысленных, но приятных разговоров. С мужчинами она хочет иначе: быстро, жестко, и расстаться сразу после.

Первый раз это случается после пира, который князь Карантир устраивает в Таргелионе, — как часть помощи, которую он предлагает народу халадин после их спасения. И не то чтобы ей так уж нравился эльфийский князь, но он весьма хорош собой, пусть и вечно хмурится, и чем больше Халет смотрит на него и пьет крепкое красное вино, тем чаще его губы складываются не столько в злую насмешку, сколько в обиженную гримасу. От вина у него всё сильнее краснеет лицо.

Он заливается краской еще сильней — хотя, казалось бы, куда уж, — когда под конец вечера она решительно берет его за уши и целует. Можно подумать, его никогда не целовали прежде, так он вздрагивает! Халет не намерена ложиться в постель с девственницами, будь то мужчины или женщины, так что она отпускает его, и он смотрит на нее, моргая своими невозможно длинными ресницами.

Смущенный и растерянный — таким он ей нравится. Это идет ему куда больше, чем высокомерие.

— Это твой первый поцелуй?

— Я... нет, — отвечает князь Карантир. — Я был... был женат. Прежде.

Из вдовцов любовники лучше, чем из мужчин, которые никогда не женились.

— Тогда ты знаешь, что делать, — говорит Халет. — Где твоя спальня?

Эта комната больше подходит высокородной госпоже, чем надменному государю-воину, которого она встретила в грязи и крови на берегу реки. Вдали от полного людей зала в воздухе чувствуется аромат каких-то цветов, которые она не может узнать, а постель покрыта не только шкурами, но и странными мягкими подушками и богатой тканью. Халет едва утруждает себя тем, чтобы оглядеться вокруг, а затем толкает его на кровать и стягивает его панцирь, дергает завязки его кожаных штанов и своих собственных.

Она седлает его, кусая в обнажившееся плечо, насаживается на него и трахает, и доказывает себе, что она всё еще жива, пока он хватает ртом воздух и вздрагивает под ней, побежденный.

Эльф по-прежнему тяжело дышит, когда она кончает — чуть позже него самого; смотрит на нее широко раскрытыми глазами. Халет по-прежнему не сняла большую часть своих доспехов и, не вставая, она принимается стаскивать кожаный панцирь с грубыми металлическими пластинами, расстегивая задубевшие ремни. Затем следует ее туника. На ней еще остается рубашка с отметинами пота и ржавчины, и нагрудная повязка, и кожаные поножи, но Карантир вдруг снова сосредотачивается на ней, крепче стискивает ее бедра, и они начинают двигаться снова.

Закончив, Халет поднимается и собирает свою одежду. Грязная кожа и металл ее отброшенных доспехов выглядят неуместно на этом полу, среди свежего тростника и раздавленных трав. Ее нижнее белье не отличается чистотой и ароматом. Как и она сама.

— Эмм... — говорит эльф позади нее. Он по-прежнему в основном одет, не считая сброшенного плаща и сорванного панциря. Его броня устроена куда как сложнее. Халет даже подумывала, не будет ли быстрее попросту срезать ее. — У меня есть... купальня.

— Это что, жалоба?

— Предложение.

— Хмм, — отвечает Халет.

Как выясняется, эльфы умеют нагревать воду для купания без особого труда. Да она могла бы переспать с Карантиром только за это. Это, пожалуй, даже лучше, чем постельные игры, — вымыться в тихой, уютной комнате, в безопасности, где далекие звуки ее веселящихся людей лишь смутно доносятся сквозь стены. И здесь жарко. Когда она в последний раз не мерзла?

— У меня есть масло, — говорит Карантир.

— Для чего это? — с подозрением спрашивает Халет.

— Для твоих волос, — поясняет эльф. Он смотрел, как она моется, не произнеся ни слова. Теперь он опускается на колени рядом с ванной. — И гребень. — Он покраснел сильнее, чем она, а ее кожа уже ярко-розовая от горячей воды. — Можно мне?..

— Если хочешь, — отвечает Халет, и эльф выливает свое масло в воду. Это тот же цветочный запах, что был в комнате, сильный и сладкий. Он направляет ее голову под поток воды, положив ладони на ее череп. Затем он наливает еще масла на ее волосы и втирает его, и Халет совсем не против это потерпеть, так что хорошо, что ему явно нравится это делать.

— Какие жесткие, — замечает он, не убирая рук от ее волос. Она ничего не отвечает.

Затем эльф берет свой гребень — он что, так и носит его с собой? нет, ну не в битву же — и принимается за работу. Так проходят самые странные полчаса в жизни Халет, и она точно не планировала ничего подобного после пира, кого бы ни хотела затащить в постель, чтобы доказать, что всё еще жива. Карантир осторожно распутывает каждый колтун и узел — так невообразимо долго. Затем он разделяет ее волосы на затылке и перекидывает пряди вперед на плечи, пусть они и довольно короткие.

Вода в ванне остыла, и когда он касается губами ее открывшейся шеи, она вздрагивает. Она хотела уйти, как только вымоется, но теперь разленилась в тепле, сытая, удовлетворенная. Выбравшись из ванны, Халет заворачивается в сброшенный плащ Карантира, пока он раздевается, и остается смотреть, как он отмывается в ее использованной воде. Лишь позже она поймет и оценит его непривычную спешку, пренебрежение обычными стандартами чистоты.

Его кожа такая светлая — бледная, точно у женщины. Нет никаких волос — ни на длинных ногах, ни в подмышках, ни на груди, только едва заметный пушок внизу живота да тень между бедер. Его соски розовее, чем ее собственные, и это даже мило. Его длинные темные волосы блестят, как озеро Хелеворн под вечерним небом, и под ее взглядом он расплетает сложные косы и вынимает серебряные заколки, и волосы рассыпаются по его плечам.

Затем он выступает из ванны ей навстречу, и третий их раз — нежнее, чем первый. Теперь Халет занимается с ним любовью так, как делала бы это с женщиной. Она трогает его повсюду, скользит ладонями по бокам — жесткое, мягкое, снова жесткое. Целует его — впервые с тех пор, как вытащила его из зала. Когда он целует ее в ответ, она запускает пальцы в его длинные, невозможно длинные волосы, проводит от корней до кончиков, и чувствует, как Карантир содрогается, словно бы она взяла его в рот.

Обычно она не делает подобного для мужчин, но этот такой чистый. Она могла бы. Но пока что ей довольно и поцелуев. От них тепло поднимается внизу ее живота, сладкое, но не бьющее в голову, и Карантир оказывается так необычно податлив для всего, чего ей захочется, пока она не убирает руки из его волос. Насмешливый, недосягаемый эльфийский князь, который заставлял ее чувствовать себя ниже грязи, теперь содрогается для нее и позволяет ей толкнуть себя обратно на постель.

На этот раз она ложится вместе с ним, и это еще одна разновидность удовольствия — ощущать голой кожей меха, и шелка, и тяжелую ткань, которую он называет бархатом. Его кожа больше всего похожа на шелк. Он не пытается оказаться сверху. Похоже, что он тоже доволен поцелуями, хотя его член лежит на внутренней стороне ее бедра, и она вольна делать, что захочет. Его руки неспешно скользят по ее спине, но сжимаются крепче, когда она снова припадает ртом к его груди, пока его соски не становятся такими же красными, как его губы.

Он по-прежнему так мило ахает — ахает, когда она берет его в руку, ласкает его член. Он просто лежит и позволяет ей трогать его, раскрасневшийся и с широко распахнутыми глазами, словно бы ожидает, когда она снова направит его внутрь себя. Халет даже интересно — что нужно сделать, чтобы он проявил грубость, чтобы перевернул ее, прижал к постели и заставил принять его. Неужели все эльфы таковы в постели? Если эльфийские женщины так же стыдливы, как и мужчины, как они вообще трахаются?

Она почти не видела детей в залах Таргелиона. Может, и вовсе никак. Может, они не умеют, или умеют очень плохо. Может, они только целуются и целуются, и засыпают в сорочках, держась за руки.

— Эльф, иди сюда, — говорит наконец Халет, и видит, как ресницы Карантира дрожат от желания, и притягивает его к себе, ухватив за задницу.

За те недели, что халадин остаются под его кровом, они трахаются еще не раз. Халет не хочется, чтобы Карантир ожидал этого, но ей нравится купальня, и она всё еще не закончила отыскивать способы заставить его покраснеть.

Он заливается ярко-алым, когда она впервые берет в рот его член, — будто бы никто раньше не проделывал с ним такого. Когда она спрашивает его, он только хмурится, так что надо полагать — и впрямь никто. Он никогда не ласкал никого ртом — бедная его жена — и Халет решает в следующий раз научить его. Он быстро достигает успехов и готов проводить часы между ее ног так же, как готов проводить их за поцелуями. Примерно так и проходят все ее вечера в Таргелионе, это странное время — яркое, точно самоцвет, запятнанное скорбью, — которое она будет помнить всю оставшуюся жизнь: в купальне князя Карантира, пока он расчесывает ее спутанные пряди, или в его постели, где его гордая голова сжата меж ее бедер, а ее пальцы вцепляются в его темные волосы.

Если дернуть его за волосы, он вскидывается, и ахает, и запрокидывает голову так, как если бы она брала его сзади. Этот простой жест заставляет его глубже вонзать в нее язык или тереться о ее живот, словно ему отчаянно хочется трахаться — неважно, в какой роли. Однажды вечером она и впрямь трахает его с помощью его цветочного масла, и ее пальцы внутри него заставляют его дрожать, и толкаться в ее рот, и кончать снова и снова. Ей нравится, каким он бывает тихим с ней, но и это нравится тоже. Интересно, будет ли он таким же резким и взбудораженным, если кто-нибудь возьмет его сзади в то время, как он будет брать ее?

От этого предложения он тоже заливается румянцем — но совсем некрасиво. Он идет красно-белыми пятнами, его губы кривятся — тоже некрасиво — а затем он кричит на нее, и она поспешно одевается и вылетает из его комнат, намеренная никогда не возвращаться.

Халет чувствовала на себе эльфийские взгляды всё это время: они следили, как она уходит с их князем в его покои, следили, как покидает их; быстрые яркие взгляды, их странные яркие глаза, следующие за ней неотступно. Она ожидает грубости теперь, когда она перестала делить постель с их господином, но ничего не меняется. Они по-прежнему относятся к ней с величайшим уважением и даже зовут «госпожой» Халет, словно бы халадин настолько глупы, чтобы пресмыкаться у ног своих вождей и возносить их на незаслуженные высоты. Они по-прежнему следят за ней. По-прежнему склоняют головы, когда она проходит мимо.

Карантир мрачно зыркает на нее издалека, но он тоже следит за ней. Он напоминает ей разъяренного кота — теперь, когда она знает, как он любит, когда его гладят по волосам, как часто он настаивает на мытье: и до, и после. Он смотрит на нее, когда они встречаются в его залах, словно бы хочет на нее нашипеть; смотрит холодными жесткими глазами. Так, словно бы нет на его спине отметин ее коротких ногтей, всё еще красных и ноющих, под всей его броней, под длинным красным плащом, отороченным роскошным мехом, в который она однажды кутала свою наготу.

Ее постель не пустует: теперь это одна из женщин, с которой Халет уже спала прежде — подруга, соратница по битвам — и она пытается не думать о других, с кем была раньше, кто погиб в грязи, как и столь многие из ее народа, как ее отец и брат. Все, кого не успел спасти эльфийский князь на своем высоком коне со всем своим войском.

Халадин продолжают приготовления к отъезду. Они готовились уйти с того момента, как явились сюда, но им нужно было время — чтобы вылечить раненых, оплакать павших, накормить голодных детей. Таргелион дал им время. Эльфы — странный и заносчивый народ, их пища непривычна, но хороша. Они смотрят на халадин, их одежду, их доспехи, их немногие сбереженные ценности так, словно они заслуживают лишь жалости, и почти не пытаются это скрыть, но они добры к детям. Они помогают с ранеными.

От них у Халет болит голова.

Карантиру требуется еще несколько дней, чтобы вообще заметить, что они делают — и тогда он хватает Халет за локоть и утаскивает в свою спальню, да так, что она несомненно намерена воткнуть в него нож, как только он ее отпустит.

— Ты что, уходишь?

— Конечно, я ухожу, — отвечает Халет и видит, как он белеет — не краснеет; это даже любопытно.

— Не надо, — говорит он и сжимает зубы. — Я сделаю... это. Что ты хочешь. Пусть это отвратительно, и извращенно, и...

Халет может только уставиться на него. Она даже не сразу понимает, о чем он говорит.

— Ты вправду думаешь, что я останусь ради этого? — У нее есть народ, которому нужно восстанавливать свою жизнь и свои дома, нужно отыскать место, где они могли бы жить по-новому и в безопасности. — Ради тебя?

Она не хотела, чтобы это прозвучало настолько уж недоверчиво, но Карантир бледнеет еще сильнее.

Ах да, вот еще что:

— Извращенно?

Он вскидывается:

— Возлежать с двумя сразу...

— Это была лишь мимолетная мысль, — говорит Халет. — И не имеет никакого отношения к моему уходу. Я и мой народ бесконечно благодарны за твою помощь, князь Карантир, но мы не хотим зависеть ни от чьей доброй воли, и мы не можем вечно оставаться в твоих залах.

— Нет, — соглашается эльф. Он всё-таки еще не совсем утратил разум. — Нет, но — послушай. В моих землях. Не так далеко, как прежде. Где я смогу прийти вам на помощь, если понадобится. И вы сможете помочь мне, конечно же! — добавляет он. — Это может быть... связь во имя взаимной помощи и поддержки. Я вижу теперь, что люди обладают многими достоинствами. Я не думал прежде — но теперь понимаю, чего вы стоите; я думаю, что союз между нами будет...

— Только теперь вы видишь, чего мы стоим? — слова бьют больно, точно удар в живот. — Не раньше, когда мы впервые пришли на запад; теперь, когда мы почти вымерли. Или дело в том, что я разделила с тобой постель? Теперь, когда мы слабы, мы годимся в достойные вассалы...

— Вы нужны мне не потому, что слабы! — выкрикивает Карантир. — Вы нужны мне, потому что вы так сильны! Потому что я видел, как долго вы противостояли оркам; видел, как долго вы держались в осаде; видел, как...

— И ты понял, какой хороший щит из нас получится? Тело, которое можно бросить между вам и Севером! Отличная стена, о которую могут разбиваться орки!

Он издает разъяренный, отчаянный звук. Это не так уж отличается от звуков, которые он издает в постели, и ей хочется шлепнуть его, и дернуть за волосы, и бросить на кровать и оттрахать его, как в первый раз; ей хочется ответить ему в манере, подобающей вождю халадин, дочери своего отца; и — больше всего остального — она хочет ударить его ножом.

— Я хочу заключить с тобой союз, — шипит эльф сквозь зубы; его лицо застыло в оскале — жестче, чем его обычная усмешка, — а глаза сверкают болезненно-ярко.

Халет отвечает столь же яростным взглядом.

— Халадин пришли так далеко на запад не для того, чтобы попросту служить другому господину. Мы хотим, чтобы нас оставили в покое. Одних.

— В Белерианде никому не выжить в одиночку! Тебя ведь все устраивало здесь, пока...

— Мы всегда собирались уйти!

Он смотрит так, будто она и в самом деле ударила его, ткнула ножом.

— Всегда?

— Всегда, — кивает Халет.

— С самого начала?

— Я же сказала! Мы благодарны за твою помощь, но она больше не нужна нам. Мы уходим через четыре дня.

— Ты не можешь уйти, — заявляет он. — Мы — мы делили ложе!

Вот поэтому-то Халет и не спит с девственницами.

— И что с того?

Он смотрит на нее, не говоря ни слова, и только рот его движется, словно он пережевывает то, что хочет сказать, словно размалывает камни в пыль.

Карантир по-прежнему молча смотрит на нее и в тот день, когда халадин уходят, отправляясь дальше на запад. Они не хотели брать ничего сверх той малости, что принесли с собой, но эльфы Таргелиона нагружают их вещами: дорожный хлеб и сушеное мясо, фрукты и овощи, семена, которые можно будет посеять — на будущее. Одежда и пеленки для женщин и детей. Теплые одеяла и меха. Лечебные травы и снадобья. Лошади, чтобы нести это всё.

— Я думал, ты отказалась от союза, — замечает вдова ее брата.

— Я отказалась, — говорит Халет.

— Я думаю, на вашем языке это можно назвать «утренним подарком», — говорит один из эльфов, помогающий навьючивать лошадей. — Не знаю, есть ли у вас такое понятие...

Эти лошади такие гладкие и черные, их бока блестят, будто волосы эльфов. Они куда прекраснее и изящнее, чем коренастые дикие лошади, обитающие в этих землях, — в точности как сами эльфы.

— Что? — переспрашивает Халет, но затем ее отвлекают — нужно решить очередной срочный вопрос во всеобщей суматохе. Она так и не узнаёт ответа.

@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу

---

пушистое (=

На челлендж мы с товарищем Коршуном, как обычно, упоролись. То есть на этот раз не совсем как обычно — мы решили, что нам и команде нужна пушистость. Зримая, явная и воплощенная. Так родились они.
Пушистые шарики.

болтовня про процесс изготовления

Вообще говоря, это самые обыкновенные помпоны (нормальные люди цепляют их куда-нибудь на шапки, к примеру), и для их изготовления нужны всего-то шерсть, картонка и полчаса свободного времени. Хотя тонкости технологии я освоил не сразу, первый помпончик вышел чахлый и дохлый. А еще я не знаю, как люди разрезают намотанные нитки ножницами, я после первой попытки перешел на нож-для-бумаги (возможно, просто ножницы тупые как я, а ножей у меня в связи с всяким крафтом много).
Запилить реквизит было делом посложнее, в основном потому, что это надо же всё придумать. Но у меня много барахла и знаний в изготовлении странных штук (=. Поэтому в результате есть: шапочка из бумаги, флейта из коктейльной трубочки, гуцинь из полимерки, мечи из картона и фольги и прочая дребедень. Навыки в покраске минек особенно пригодились, надо заметить (в частности, шапочка крашена целиком, черной бумаги как-то не случилось под рукой).
Также в ассортименте обрезки шерсти, изображающие расчлененку, каноничная настойка на языках в мааленькой баночке (язык тоже из полимерки) и вполне реальные чашки с чайником (удивительно подошли по размеру, шарики как раз в них помещаются). А, и еще немного крови (тщательно закрашенной), потому что я, конечно же, порезался — нельзя же совсем без крови (=.
И дивная формулировка из разговоров, пока я смотрел на этикетку пряжи: «Получается, в Не Минцзюэ десять процентов альпаки, десять шерсти...» — «И восемьдесят — чистой ярости!»

И, собственно, вот они шарики.

Недаром говорят, что Цзинь Гуанъяо имеет множество лиц.
Таков он рядом со своим любимым названным братом, Лань Сичэнем:

фотокомикс номер раз, 9 фото

Бонус:



А потом, завершив дневные заботы, он идет в подвалы Башни Кои, где ожидает его аморальный подручный, темный заклинатель Сюэ Ян:

фотокомикс номер раз, тоже 9 фото

А также вольное переложение финальных сцен в храме Гуаньинь, в исполнении шариков.

(всего две фоточки)

@темы: культивация и культиваторы

---

ФБ, китайцы, тексты раз

На этот раз я напищал аж два текста (=. Оба в соавт с  Grey Kite aka R.L., оба в режиме «сначала мы вдохновенно гоним, а потом записываем в типа художественной форме». Кажется, это вообще мой коронный жанр.

Название: Упасть в пионы
Размер: драббл, 529 слов
Пейринг/Персонажи: Лань Сичэнь / Цзинь Гуанъяо
Категория: слэш
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Нельзя так просто взять и упасть в пионы, или о сложностях достижения возвышенной страсти.
читать на AO3

Цзинь Гуанъяо отличался привычкой к стратегическому мышлению. На посту Верховного заклинателя это была очень полезная привычка, спору нет. Но вот иногда... в других, не связанных с политикой и благополучием клана вопросах...

— Упасть в пионы, — еще раз задумчиво пробормотал он. — Вот так просто взять и упасть.

Падение подразумевалось, конечно, не в одиночку, а с возлюбленным, и как поэтический образ было изысканно и прекрасно. В реальности же... Но Цзинь Гуанъяо не привык отступать. Тем более перед такими мелочами, как реальность. Нужно было только все как следует просчитать.

*
Ланьлинские садовники, поколениями выращивавшие знаменитые пионы, слегка удивились новым требованиям.

— И высотой не менее трех чи! А лучше четырех. И листья пораскидистее, нашим клумбам нужна пышная зелень, чтобы достойно оттенять белое и золотое.

— Но вывести новый сорт не так легко, это может занять и десять лет...

Цзинь Гуанъяо вздохнул и занялся составлением мелодии, ускоряющей рост растений. Подождать годик до следующего сезона цветения он еще был согласен, но десять — это чересчур.

Поменять расположение дорожек между клумбами оказалось несложно. Правда, подробный план садов в развернутом виде занимал весь пол кабинета — широкой души люди были в ордене Цзинь, любили свои геральдические символы, — и для внесения в него поправок приходилось левитировать, чтобы не порвать тонкую бумагу, но что поделать. Зато теперь среди цветущих пионов появилось множество укромных уголков, куда можно было словно бы случайно завернуть во время прогулки.

Не свалиться бы только в какой-нибудь пруд с лотосами. «Нет, — решительно подумал Цзинь Гуанъяо, вычеркивая пруды. — Лотосы — перенести. Что у нас, садов мало?»

Незаметно внести изменения в расписания стражи было задачей посложнее. Нельзя же просто взять и приказать им всем не ходить среди пионов и даже не смотреть в эту сторону. Да и подозрительно бы это выглядело для лазутчиков соперничающих кланов (Цзинь Гуанъяо точно знал, кто они и какие места занимают, и именно поэтому не спешил никого раскрывать).

Постепенные мелкие поправки заняли несколько месяцев, но в итоге ни один лазутчик не догадался бы, что с маршрутами стражи что-то не так.

*
Оставалось самое важное: во время следующего визита главы Лань пригласить его прогуляться в садах и как-то невзначай намекнуть...

С «невзначай», увы, выходило плохо. Лань Сичэнь был воспитан настолько безупречно, что намеков добросовестно не понимал и намерен был блюсти честь свою и названного брата до последнего. Что ж, с мрачной решимостью подумал Цзинь Гуанъяо — у которого проблемы с честью были уже давно и по причинам, о которых Лань Сичэню знать было вовсе не обязательно, — пора брать дело в свои руки.

В конце концов: он с самого начала подозревал, что просто так всё равно не получится.

Дойдя до очередного куста особенно раскидистых пионов (одного из тщательно запланированных, вплоть до того, что неподалеку припрятаны были запасные ханьфу — падать ведь придется на землю, а ходить в грязных одеждах главам орденов не подобает), он провел незаметную подсечку, и бело-золотые лепестки, взметнувшись, скрыли их обоих и грядущую тайную страсть.

*
— Знаешь, А-Яо, — произнес Лань Сичэнь, растянувшись на спине и глядя вверх с мечтательной улыбкой, — это очень... неожиданный ракурс, но с такой точки зрения пионы тоже прекрасны. Как просвечивает небо сквозь их лепестки… Это достойно картины. Стоит запомнить этот образ на будущее...

Тайная страсть, похоже, временно отменялась. Но Цзинь Гуанъяо обнаружил, что не против подождать еще немного. Пока что его — неожиданно, но приятно — все полностью устраивало и так.


Название: Раз пошли на дело...
Размер: мини, 1262 слова
Пейринг/Персонажи: Лань Сичэнь, Цзинь Гуанъяо
Категория: джен (но если хотите, то можно слэш)
Жанр: юмор, повседневность
Рейтинг: R
Краткое содержание: Почему бы двум благородным заклинателям не пойти в народ повспоминать прежние дни? Вот только криминальные элементы немного мешают.
Предупреждения: немного расчлененки
читать на AO3

— тиха ланьлинская ночь...
— но трупы надо перепрятать.
— погоди, трупов же нет!
— ничего, скоро будут.

...Идея о том, чтобы «выйти развеяться» и «вспомнить прежние дни, когда мы были предоставлены только сами себе», принадлежала, конечно же, Лань Сичэню. Воспоминания Цзинь Гуанъяо о «прежних днях» несколько отличались по тону — поскольку именно ему приходилось тогда зарабатывать деньги, добывать еду и в принципе заботиться о всех тех мирских делах, о которых наследник славного ордена Лань честно не имел представления. Но, конечно, озвучивать это вслух и разочаровывать Лань Сичэня он не собирался.

Развеяться, так развеяться, решил он. И решительно застегнул поверх простых, лишенных орденской символики одежд пояс с Хэньшэн.

*
Получилось даже неплохо. Они бродили по городу, не торопясь никуда, вдумчиво прицениваясь к сладостям с лотков, порой останавливаясь посмотреть уличные представления. Яо по привычке вслушивался, о чем болтают в толпе, но быстро бросал это занятие — беседа с Сичэнем была куда интереснее. А еще — пусть и ненадолго — не нужно было думать ни о каких нерешенных делах, неразобранных бумагах и прочих бесчисленных обязанностях. В общем, идея пойти в народ инкогнито определенно того стоила.

Инкогнито их в итоге и подвело.

Стоило бы задуматься, что, когда пробираетесь темными улицами и выглядите — ну, не как благородные заклинатели, конечно, но все же как довольно респектабельные господа, — добром это не кончится.

*
В переулке было темно. Свет одинокого фонаря едва долетал сюда, и когда из мрака выступили широкоплечие фигуры, преграждая дорогу — Цзинь Гуанъяо даже не удивился. Удивляться стоило скорее уж тому, что никто не попытался ограбить их раньше и остановили только здесь, уже у самой окраины города.

Времена после войны все еще были неспокойные, по стране чего только не шаталось — и недобитые лютые мертвецы, и осмелевшие чудовища, и просто люди, привыкшие к праву сильного и легкому заработку. И, честно признаться, с мертвецами было бы попроще...

— Куда это вы идете, господа хорошие? — поинтересовался самый наглый из бандитов.

Цзинь Гуанъяо быстро оглянулся через плечо — обратный путь тоже, разумеется, загородили. Итого дюжина, не меньше. Наверняка думают, что с двоими справятся без труда.

— А хотя куда б ни шли — пришли уже! — бандит хохотнул. — Давайте сюда кошельки, да и плащи тоже, уж больно ткань хороша. Вы ж богатенькие, по вам сразу видно, так надо с бедными делиться, в том эта, как ее... добродетель.

Лань Сичэнь шагнул вперед.

— Думаю, мы можем договориться. Вы идете своим путем, мы — своим. И никто не пострадает.

Для убедительности он откинул полу плаща, демонстрируя меч.

Увы, недостаточное знакомство с не-заклинательским миром Сичэня в очередной раз подвело. Заклинатель увидел бы рукоять прославленного духовного оружия, с владельцем которого не всякий рискнет вступить в бой.

Необразованные же бандиты видели, к сожалению, только тяжелую длинную железяку, которой в узком переулке размахивать будет несподручно. По лицу главаря отчетливо читалось, что железяка к тому же богато украшена и ее можно будет очень выгодно продать.

В его руке мгновенно возник кривой нож, соратнички тоже зашевелились, поднимая оружие и угрожающе подступая поближе. Недобрые нынче разбойники пошли; а ведь сперва хотели их просто распугать, были бы добрее — могли бы и целыми остаться...

У большинства людей существовали до крайности превратные представления о том, какими навыками могло наделить человека детство в веселом доме.

Например, мало кто бы включил в этот список умение метко пнуть оппонента по яйцам. Главарь бандитов согнулся, отшатнулся назад, врезавшись в своих же подручных и создавая кучу-малу. Вот теперь и для меча настало время.

Хэньшэн запела, разворачиваясь, зазвенела струной.

Самый ретивый упал, зажимая рассеченное горло, еще один рухнул на колени с раной в животе. Следующий попытался зайти сзади, занося над головой Лань Сичэня наточенный боевой серп — зря. Хэньшэн без усилий перерубила оба запястья, оставив разбойника истекать кровью из артерий.

Кто-то из бандитов, видимо, некстати вспомнил любимые уличные представления — потому что попытался перехватить лезвие рукой, пускай даже обернутой в край плаща. Пальцы влажно шмякнулись наземь, но их бывший владелец не прожил достаточно долго, чтобы достойно оплакать расставание со столь важной частью себя.

Оклемавшийся к этому времени главарь попытался напасть еще раз, и Яо не отказал себе в удовольствии посмотреть ему в глаза, прижав клинок к шее — так, чтобы понял, кому перешел дорогу. Пусть даже в последнее свое мгновение.

Вся драка продлилась считанные минуты — Лань Сичэнь не успел даже вытащить меч из ножен.

*
— Так, это барахло, это тоже, а вот ножичек ничего так — ограбили еще кого-то, надо полагать...

Цзинь Гуанъяо быстрыми, привычными движениями обшаривал тела невезучих разбойников. Одно тело, кажется, дернулось — он проверил пульс и таким же быстрым движением добил чересчур живучего. Не оставлять же свидетелей, в самом деле.

— Так, а что у этого найдется? — он вытащил из заплечной сумы разбойника связку амулетов. — Тоже ерунда, но я знаю, где их можно выгодно продать...

Лань Сичэнь смотрел молча, но очень, очень выразительно. Кажется, таких навыков он точно не ожидал, даром что тоже побывал на войне.

— Старая привычка, — развел руками Цзинь Гуанъяо. — Выживать в свое время приходилось... по-всякому. К тому же, черный рынок — это ценнейшие источники сведений, там никогда не помешает завести связи.

— А вот этот весь мусор зачем?

Он смущенно вздохнул.

— Жалко выбрасывать. И потом, какое-никакое, а развитие торговли...

*
Речка за чертой города была как нельзя кстати для избавления от ненужных трупов. Оставлять их валяться было как-то неловко — незачем честным прохожим поутру натыкаться на всякую дрянь.

Правда, для облегчения транспортировки пришлось заняться расчленением тел прямо там, в переулке (даже в безразмерный мешочек запихнуть несколько взрослых мужских тел — не самая осмысленная задача).

— Дражайший брат, думаю, лучше тебе будет отойти... покараулить выход, — предложил Цзинь Гуанъяо. Чуть было не сказал «постоять на стреме», все-таки общение с Сюэ Яом давало о себе знать.

Не то чтобы он считал Лань Сичэня уж настолько деликатным, однако сноровку в определенных навыках Цзинь Гуанъяо предпочел бы второму брату не демонстрировать. Учитывая самый недавний опыт применения этих навыков (как и навыков транспортировки расчлененного тела).

Отрезать голову с помощью любимого меча было не так сподручно, как тесаком, но Хэньшэн не возражала.

Тем более... Цзинь Гуанъяо критически оглядел труп. Одна из этих самых шей без того держалась на нескольких кусках кожи и честном слове. С остальными пришлось потрудиться, но он хорошо знал, где соединяются позвонки и как резать так, чтобы не слишком брызгала кровь. Руки и ноги он складывал аккуратным штабелем, чтобы не раскатывались в стороны.

Когда он закончил, Лань Сичэнь привычным жестом протянул Цзинь Гуанъяо платок, и тот с благодарной улыбкой принял его, осторожно обтирая руки от все же налипшей крови.

Он знал, что даже в таких обстоятельствах всегда может рассчитывать на поддержку.

*
И вот теперь они сидели на берегу, глядя, как по реке проплывает то, что еще недавно вечером было относительно благополучными представителями криминального мира Ланьлина.

— Древняя мудрость гласит, — задумчиво произнес Лань Сичэнь, глядя вниз с обрыва, — если долго сидеть на берегу реки, мимо проплывет труп твоего врага...

— Слишком долго предполагается сидеть, можно и не дождаться. Предпочитаю брать дело в свои руки.

— В том числе и заранее обеспечивать трупы?

— Прошу заметить, трупы образовались сами. Им даже предоставили выбор. Не все могут похвастать подобной роскошью, а значит — они вдвойне преступники, раз ей пренебрегли.

С этим утверждением Лань Сичэнь спорить уже не стал. В конце концов, он действительно предлагал решить дело без крови. Но даже у миротворческих стремлений есть свой предел.

Они еще немного посидели в молчании.

Цзинь Гуанъяо извлек из рукава сверток с купленными в городе пирожками — он тогда еще долго и с удовольствием торговался с лоточницей, причем на ее же собственном диалекте, пока не сбил цену до половины. Пирожки давно остыли, но все еще оставались вкусными.

— И что будем делать теперь? — спросил, наконец, Лань Сичэнь.

Последние остатки тел как раз исчезли из виду под бледным светом недавно взошедшей луны.

— Можно остаться тут. Ночь так хороша, — протянул Цзинь Гуанъяо, вытягиваясь прямо на траве. Одежды было, по старой привычке, немного жалко, но все же не слишком.

В конце концов, ночи под открытым небом тоже входили в понятие о «прежних днях».



И нимношк переводов, потому что как без них.

Название: Не больше человеческого, чем в песне
Оригинал: no more human than a song, dragonofeternal
Размер: драббл, 557 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Цзинь Гуанъяо
Категория: джен
Жанр: character study
Рейтинг: G
Краткое содержание: Инструменты, игре на которых Цзинь Гуанъяо учили, и те, которым он научился сам.
читать на AO3

Мать Цзинь Гуанъяо не учила его играть на эрху.

Он был предназначен, говорила она, для великих свершений — не для того, чтобы играть песенки и развлекать тех, кто покупал любовь за считанные монеты. Он изучал руководства по самосовершенствованию, написанные людьми, которые так и не сумели сформировать золотое ядро, и корпел над книгами по искусству владения мечом, благодаря которым в настоящей битве в лучшем случае отрубили бы руку.

Но всё же звуки эрху плыли по воздуху, когда прославленная Мэн Ши развлекала гостей, и струны под ее пальцами звенели ясно и пронзительно, и он всё равно запомнил эти мелодии и движения рук.

***

Лань Сичэнь не учил его играть на сяо.

У них почти не было времени в те скудные, украдкой полученные мгновения, которые они делили после того, как Цзинь Гуанъяо спас его жизнь в начале войны Низвержения Солнца. Но всё же бывали моменты — когда Лань Сичэнь не спал, восстанавливаясь от ран, когда Цзинь Гуанъяо (тогда еще Мэн Яо, еще совершенно никто) не был занят любой работой, какая только подворачивалась, лишь бы накормить теперь двоих человек, — бывали моменты, когда ему удавалось услышать, как играет Лань Сичэнь. Ноты плыли в воздухе, протяжные и печальные, и Цзинь Гуанъяо понимал, что тоскует о доме, которого — он знал — у него не будет никогда.

Цзинь Гуанъяо не учился играть на сяо, но он подобрал первые ноты той мелодии, что заставляла его сердце петь от радости и печали в грядущие годы.

***

Цзинь Гуанъяо научился играть на гуцине сам.

Он научился этому, как учился многим другим вещам — внимательно наблюдая. Музыка и увеселения были непременной частью жизни в Башне Кои; в круговороте пиров, встреч и праздников, которые он устраивал, находилось немало моментов, когда можно было наблюдать за изящным семиструнным инструментом, изучить его пути и мелодии. Потом, когда он просил Лань Сичэня о наставлениях, оказалось даже сложно притвориться, будто это искусство для него внове.

Лань Сичэнь делился с ним тайными мелодиями своего ордена с такой бесхитростностью щедростью, что это казалось почти что воровством; но Цзинь Гуанъяо никогда не называл себя хорошим человеком. Он брал всё, что Лань Сичэнь давал ему, крепко держал это у самого сердца и сплетал ноты, наиболее напоминающие его, в песню своего стремления.

***

Все люди умеют петь.

Даже если они никогда не учились, они могут издавать звуки, находить ритм, превращать эти звуки в ноты и складывать песни. Но песня — это нечто большее; это проявленные чувства и воплощенные переживания, это невыразимые мечты, перелитые в стихи и мелодию, чтобы — может быть — достичь того, из мыслей о ком родились эти мечты.

И потому каждый раз, когда Лань Сичэнь играет, Цзинь Гуанъяо смотрит, и танец его рук на струнах или поцелуй его губ на флейте — это песня, которая много больше, чем та мелодия, что звучит сейчас. Он запоминает ноты, и историю, и тайное стремление, и песня вечно-верного сердца Лань Сичэня уводит его, танцуя, всё глубже и глубже в отчаянную, изнывающую любовь: дуэт для песни собственного сердца Цзинь Гуанъяо, которой — он знает — он никогда не должен позволить прозвучать.

Может быть, когда-нибудь настанет время для этого. Но сейчас у него есть музыка, и ее достаточно.


Название: Неоновый свет
Оригинал: Changing Lights, dragonofeternal
Размер: мини, 1048 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Цзинь Гуанъяо / Сюэ Ян
Категория: джен, слэш
Жанр: зарисовка, AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: Цзинь Гуанъяо наносит визит в мастерскую Сюэ Яна, чтобы проверить, как идет работа.
Примечания: киберпанк-AU
читать на AO3

В мастерской Сюэ Яна такой же беспорядок, как и в прошлый раз, когда Цзинь Гуанъяо заглядывал сюда. Пол скользкий от машинного масла и крови, каждый верстак завален грудами проводов, инструментов и микросхем. Сам же Сюэ Ян склонился над последним своим проектом; его лицо освещено мигающим неоновым светом от рекламных вывесок и экранов за окном. Цзинь Гуанъяо готов поспорить, что он начал работу задолго до темноты — если судить по горе конфетных оберток и отсутствию любого другого света.

Цзинь Гуанъяо откашливается, напоминая о себе.

— Сюэ Чэнмэй.

— О, привет! — Сюэ Ян ухмыляется, оглядываясь через плечо. — Я и не знал, что ты сюда заскочишь. Я бы тогда прибрался.

— Врать нехорошо.

— Нет, серьезно! Я бы хоть вытер это масляное пятно, а то ведь ты опять примешься читать лекции по пожарной безопасности.

Сюэ Ян вытирает руки о штаны, нашаривает в кармане конфету и отправляет в рот.

— Итак, как продвигаются твои исследования?

— Медленно, — отвечает Сюэ Ян с набитым ртом. — Я пытаюсь понять, как Основатель заставил работать свой лучший проект реанимации, а эта чертова штука не хочет даже давать мне базовый доступ, как бы я ни старался взломать ее коды.

Он с выразительным хрустом раскусывает конфету и захлопывает панель управления. Цзинь Гуанъяо видит, что работа над этой моделью далека от завершения: провода, вживленные в бледную мертвую плоть рук болтаются, не подключенные ни к чему, а дыра в груди — пробитой насквозь и затем вскрытой, чтобы установить новый источник энергии — зияет пустотой. Это всего лишь мясо и кости, и лишь технологический талант Сюэ Яна может превратить это в нечто яростное, неизменно верное, наполовину живое.

Сюэ Ян перехватывает оценивающий взгляд Цзинь Гуанъяо и усмехается ему, откидываясь на стуле еще сильнее.

— На этот раз я хочу закончить с мозгом и позвоночником прежде, чем испытаю протоколы реанимации. Думаю, если подключить всё это до того, как сознание получит хоть какой-то шанс сопротивляться...

— Ты сможешь лучше контролировать сопротивление, время отклика и тому подобное.

— Бинго! — Неоновый свет снаружи вспыхивает ярко-алым — какое-то объявление о новой процедуре аугментации зрения, которое обещает увеличенную скорость чтения и дальность взгляда, если потратить всего-то целое состояние и позволить доктору-шарлатану воткнуть вам в глаза нанотехнологии. Реклама отбрасывает потусторонние кровавые тени на лицо Сюэ Яна, едва заметно подсвечивая блеск его острых зубов и ярких глаз. — Как приятно работать на того, кто меня понимает.

— Я стараюсь. Не повлияет ли такой долгий срок ожидания на возможность затем пробудить сознание? — Огни снаружи снова мигают, когда реклама на вывеске меняется, и Цзинь Гуанъяо, позволяя себе минутное удовольствие, проводит рукой по изгибу шеи Сюэ Яна, чтобы ощутить пульс в его венах.

— Может быть, но там посмотрим. Думаю, если мне удастся пробиться достаточно глубоко... Говорю же, это всё догадки. Пока я не смогу заставить этого его берсерка подняться или выдать мне доступ ко всем тем штукам, что Основатель в нем наворотил, мы можем только гадать.

В голосе Сюэ Яна слышится поражение — но не тоскливая готовность сдаться, а злое, обиженное упрямство: он будет биться головой об эту проблему до тех пор, пока не расправится с ней. И это дает Цзинь Гуанъяо надежду, что со временем он добьется успеха. Впрочем, есть и другие неотложные дела: Цзинь Гуанъяо достает из кармана микродиск и передает Сюэ Яну.

— Что ж, возможно, тогда ты мог бы подумать о чем-нибудь еще. Очистить разум, взглянуть на новые перспективы... Как минимум, это не даст моему самому одаренному агенту заскучать.

Цзинь Гуанъяо с удовлетворением чувствует, как пульс под его пальцами ускоряется; Сюэ Ян резко выпрямляется, чтобы взглянуть, что же ему принесли.

— Неужели это?..

— Еще заметки? Я искренне на это надеюсь. Мы вытащили эти файлы из различных неучтенных источников в даркнете, а также из нескольких частных сетей, которые, как мы полагаем, принадлежали Основателю до его смерти.

Сюэ Ян смотрит так, словно он готов немедленно проглотить микродиск целиком, чтобы впитать информацию и энергию прямо в свою плоть; он улыбается так широко, что лицо едва не трескается пополам. Цзинь Гуанъяо пропускает через пальцы волосы Сюэ Яна, возвращая его обратно в реальность.

— Займись этим. Вытащи отсюда всё, что только сможешь за ближайшие два дня.

Энтузиазм Сюэ Яна сменяется отвращением.

— Два дня? — хмурится он. — У меня точно не хватит времени как следует разобраться с этой хренью!

— Тогда разберись быстрее, — подначивает его Цзинь Гуанъяо. — Через два дня мы отправляемся в поездку, и я хочу, чтобы ты знал как можно больше.

Сюэ Ян только хмурится сильнее, излучая раздражение — Цзинь Гуанъяо требует слишком много, это возмутительно.

— И почему это ты не можешь отложить поездку или вообще обойтись без меня? Если вдруг тебя поразили слепота и слабоумие, я тут буквально по локти во всей этой херне, которую ты...

— Это касается протокола прерывания «Тигриная печать», — произносит Цзинь Гуанъяо, и его довольный тон и жестокая улыбка заставляют Сюэ Яна мгновенно замолчать. Или, возможно, дело просто в перспективе заполучить самое желанное и самое опасное изобретение Основателя, таинственный черный ящик, что превращал любые технологические устройства в его игрушки и едва не уничтожил искусство нео-культивации, — возможно, именно поэтому Сюэ Ян слушает. — Поскольку ты — лучший среди моих людей, — Цзинь Гуанъяо проводит большим пальцем по враз онемевшим губам Сюэ Яна, — я решил, что тебе стоит меня сопровождать.

Он целует Сюэ Яна со всей собственнической нежностью — жест, скорее говорящий «ты мой», чем выражающий какую-либо привязанность. У поцелуя вкус сахара и машинного масла.

— Итак. Два дня. Будь готов.

Сюэ Ян рассеянно кивает, и Цзинь Гуанъяо, поклонившись, уходит и снова оставляет его одного в темной мастерской; реклама аугментации зрения вспыхивает снова, обрамляя его жестокого, гениального подручного алым светом.


Название: Конец будущего
Оригинал: End of Tomorrow, EHyde
Размер: драббл, 706 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Цзинь Гуанъяо, Вэнь Жохань
Категория: джен
Жанр: драма, AU
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Жить. Умереть. Повторить. // К этому моменту Мэн Яо провел в Безночном Городе больше времени, чем длилась вся его жизнь до того.
Примечания: Идейный кроссовер с фильмом «Грань будущего»
читать на AO3

Мэн Яо ждал на окраине Безночного Города. Он уже знал, что его посреднику можно доверять, но стражники тщательно несли свою службу. Он всегда был осторожен.

Затем — блеск меча. Короткая, острая боль. Недостаточно осторожен.

-вспышка-

Первое мгновение, когда он увидел Вэнь Жоханя. Он всегда возвращался именно тогда, никогда — раньше. Мэн Яо было о чем сожалеть в жизни и прежде, разве нет? Его мать была мертва, и Не Минцзюэ думал...

Неважно, что думал Не Минцзюэ. Всё, что произошло перед этим бесконечным, повторяющимся кошмаром, было так давно — хотя он и помнил это совершенно ясно — что могло бы случиться в другой жизни. Мэн Яо начал эту жизнь заново еще раз, и у него было дело, которое нужно выполнить.

Первое мгновение, когда он увидел Вэнь Жоханя — настоящее первое мгновение — было ужасно. Теперь же напряжение исчезло. Двадцать два раза он проживал эти месяцы, и он помнил каждую мельчайшую подробность. В первые несколько повторений — в те разы, когда ему удавалось добраться настолько далеко — он всегда старался отыскать что-нибудь новое, что-то еще, что можно было бы отправить Лань Сичэню. Затем он достиг той точки, где чуть более значимая победа или несколько спасенных жизней уже не стоили того, чтобы умирать и начинать снова. Теперь он лишь задумывался, почувствует ли хоть какую-то разницу в двадцать третий раз, или двадцать четвертый, или двадцать пятый.

Мэн Яо знал теперь, где расположены стражники, знал, как обойти их. Он еще ни разу не встречался со своим посредником именно в эту ночь, но, в конце концов, даже если у него не получится — он будет помнить в следующий раз.

Но на этот раз не было никакой вспышки. Вэнь Жохань взял его живым.

*
— Я мог бы держать тебя здесь бесконечно, — заверил его Вэнь Жохань. — Для меня нет никакой разницы. — В большинстве случаев, когда речь шла о пытках, это было бы ложью, Мэн Яо знал. Но не сейчас. — Понимаешь ли, — сказал Вэнь Жохань, — я совершенно точно знаю, что происходит. Ты умираешь и возвращаешься к началу. Будь уверен — я узнаю.

— Ты... тоже? — выдавил Мэн Яо через боль.

— Однажды, — кивнул Вэнь Жохань. — Достаточно долго, чтобы различать те же приметы в других. Как, ты думаешь, я построил всё это?

Он не понимает, подумал Мэн Яо. Не понимает, что это — признание в несовершенстве и уязвимости, признание, что его можно убить и его уже убивали, в том, что он тоже умирал и начинал заново бессчетное количество раз, чтобы достичь своих целей.

— Тогда убей меня сейчас, — сказал Мэн Яо. — Увидимся в прошлом.

Вэнь Жохань усмехнулся.

— Не думаю. Не сейчас, во всяком случае. Мне нужно, видишь ли, чтобы ты запомнил — хорошо запомнил, что означает пойти против меня.

В итоге это оказался самый долгий срок, который прожил Мэн Яо с тех пор, как его жизнь закольцевалась, и в итоге никто иной, как Не Минцзюэ положил конец его страданиям — судя по всему, это была победа в кампании Низвержения Солнца. Победа, которую Мэн Яо предпочел бы обменять на победу по своему собственному выбору.

-вспышка-

Первое мгновение, когда он увидел Вэнь Жоханя.

Мэн Яо улыбнулся.

— Глава Вэнь, — сказал он. — Я ничуть не сожалею о будущем, которое не случилось.

Вэнь Жохань научил его пользоваться своей силой, и вместе они расправились с противниками в войне Низвержения Солнца и построили империю. Смерть стала привычкой: всегда по приказу Вэнь Жоханя, всегда — чтобы его сделать его сильнее.

— Почему вы не делаете этого больше? — спросил Мэн Яо.

— Сила оставила меня.

— Откуда вы знаете? — Мэн Яо не мог сдержать смертельное любопытство.

— Потому что я победил, — ответил Вэнь Жохань, и его глаза блеснули. — Ты бы тоже узнал это — но не думаю, что тебе доведется это испытать. Пока что ты мне еще пригодишься.

Он ошибался, конечно же. Мэн Яо прожил победу Вэнь Жоханя еще дюжину раз, запомнил всё, что было нужно, вытянул из Вэнь Жоханя знание о том, как именно он разглядел его силу, а потом...

-вспышка-

На этот раз всё прошло идеально. Он убил Вэнь Жоханя. Он победил. После тридцати трех смертей — он победил. Он встретил Не Минцзюэ, встретил Лань Сичэня — впервые за, может быть, десятилетия. И какие бы испытания не подстерегали его в этой жизни, он помнил слова Вэнь Жоханя. Он никогда больше не осмеливался приближаться к смерти.

До тех пор, пока...

*
— Будь ты проклят, Не Минцзюэ! Думаешь, я боюсь тебя?

И...

-вспышка-

@темы: перевожу слова через дорогу, буквы руками, культивация и культиваторы

---

ФБ, китайцы, тексты два

Название: Расти-зарастай
Оригинал: Overgrowth, SetsuntaMew
Размер: миди, 5501 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Лань Сичэнь / Цзинь Гуанъяо
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Говорят, если оставаться на одном месте слишком долго, то пустишь корни... Но для Лань Сичэня всё наоборот. Корни находят его и не отпускают.
Предупреждения: боди-хоррор, глюки, растения прорастают

читать на AO3


Как обычно, переведено пополам с Grey Kite aka R.L.

Название: Раскрываясь
Оригинал: Unraveled, Kika988
Размер: миди, 5478 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Лань Сичэнь / Цзин Гуанъяо
Категория: слэш
Жанр: PWP (porn with plot)
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: «— Ты не причинишь мне вреда, — говорит Цзинь Гуанъяо с такой уверенностью, что Лань Сичэнь почти готов поверить — если бы только не жгучая, мучительная потребность, рвущая ему жилы. Он хочет обернуть Цзинь Гуанъяо в себя, как в кокон, хочет брать, брать и брать, хочет наполнять и быть наполненным, хочет того, что даже не способен облечь в слова».

читать на AO3

@темы: перевожу слова через дорогу, культивация и культиваторы

---

ФБ, китайцы, тексты три

И даже целое макси есть у нас. Традиционно переведено пополам с товарищем  Grey Kite aka R.L., найдено им же, за что большое мумричье спасибо (=

Название: Переговоры с горем
Оригинал: grief negotiations, Nomette
Размер: макси, 17513 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Лань Сичэнь / Цзинь Гуанъяо
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Спустя пять лет после событий в храме Гуаньинь Лань Сичэнь получает в подарок том песен, написанных Цзинь Гуанъяо. Но музыка, которую он играет, — нечто большее, чем просто песня, и вскоре жизнь и благополучие Лань Сичэня повисают на волоске, в то время как он изо всех сил пытается разгадать обступившие его тайны — и спасти Цзинь Гуанъяо, пока не стало слишком поздно.
Примечания: постканон

читать на AO3

Картинка для привлечения внимания, она же иллюстрация от бесконечно прекрасного atarinke:

@темы: перевожу слова через дорогу, культивация и культиваторы

---

Для истории: я теперь гордый обладатель аж цельного примарха. Сангвиния, разумеется (=
Вообще я планировал его на день рожденья, но на сайте Форджворлда угрожающе писали про обработку заказа до тридцати пяти дней, ну и я прикинул, что как раз за месяц дойдет. Привезли вчера, за пять дней управились. Не то чтобы я был против.
Вчера же радостно его распаковал. Конечно, это не пластик, а гребаная смола, и я уже предвижу, как заколебусь ее красить. И собирать. В первую очередь собирать, потому что оно может ломаться прямо в руках (вчера я уже отломал кусок наплечника, пока сковыривал его, но оперативно приклеил обратно. Если будет заметно, выдам за battle damage, не первый раз). Крылышки зато аккуратно завернуты каждое в пупырчатую пленку, я прямо умилился.
Копье, конечно же, кривое. Меч тоже кривой. С выбором оружия я пока не определился, всё равно оба распрямлять.
А вообще он отличный, сколько бы я там не гнал на мелкие неприятности. С деталечками и всем. Всё-таки примарх. Я пока побаиваюсь на него даже дышать, не то что красить, но рано или поздно придется. Надеюсь, не сильно налажаю (=

Апдейт (18.09.2020):
Эпическую сагу про сборку запишу сюда же. Я его почти возненавидел в процессе, честно скажу. Но все-таки почти, Саня слишком прекрасен, его нельзя ненавидеть (=
Ачивка «склеил примарха» (заодно неоднократно склеил себе пальцы, что поделать, суперклей коварен). Испытал дивные чувства, глядя, как погнутое копье, будучи засунуто в кипяток, бодро гнется — кажется, его можно было бы даже в узелок завязать. Завязывать не стал, просто выпрямил. И меч заодно выпрямил, а то ведь не подобает.
Ачивка «сломал копье два раза». Причем не просто так, а пока пытался пристроить крылья — потому что по уму надо было сначала их, а потом уже копье. Ну ничего: отпилил руку, приклеил обломившееся по обе стороны от этой руки копье, приклеил всё обратно (уже с крыльями). Нормально, стоит в красивой пафосной позе.
Еще обломал нижние клыки саблезубому котику, который работает у Сангвиния плащиком. Ну ой. Будем считать, что клыки были обломаны лично примархом в процессе становления котика шкуркой (=.
Потом я решил, что как-то маловато финтифлюшек на пресветлом нашем ангеле. Насобирал с остатков ангелочков всяких капелек и прочих подвесок и прицепил на крылья. А что, он канонично на крылья всякое цеплял. Будет летать и мелодично позвякивать. Где бы взять еще не менее каноничные цепочки — проблема в том, что они должны быть _очень_ тонкие, чтобы на миньке не выглядеть как якорные цепи. Надо поискать.
Красить его все еще побаиваюсь, так и стоит серенький (=

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

Внезапно подумали с товарищем, что один старый анекдот идеально подходит в текущий канон под наше ОТП. Извините, я все еще в китайцах (=

Сияо, романтичная ночевка где-то в лесу.
— Скажи, эр-гэ, о чем ты думаешь, глядя на эти звезды?
— О том, как они прекрасны, пусть и далеки, и как звездный свет напоминает мне о сиянии твоих глаз, А-Яо...
— А я вот думаю, что у нас палатку сперли.

@темы: смеющиеся грибы, культивация и культиваторы

---

многобукв от любимого автора

А вот длиннющее интервью с АДБ, на восемь с хвостом тыщ слов. Про ордена из недавнего рассказа там тоже есть. И еще много чего есть.
Цитирую кусками особо доставившее, сразу перевод, чтоб два раза не вставать.

Про экшн ради экшена, лор ради лора, и немного про Аргел Тала

Сложно ли найти нужный баланс между чистым действием и более глубоким погружением в лор/внутренний мир персонажей, когда пишешь про WH40k? Как ты находишь эту точку?

Это, возможно, будет самый длинный мой ответ, так что потерпите немного.

Экшн ради экшена — довольно слабая идея. Части с активным действием играют в истории ту же роль, что и любая другая сцена: они рассказывают что-то об участвующих в них персонажах. Что-то, что читатель должен знать, что-то важное и стоящее того, чтобы донести это до человека, который открыл книгу. Таким образом вы помещаете персонажей в контекст внутри того мира, где они обитают. Для этого действие должно раскрывать персонажа и продвигать сюжет — иначе это вообще не часть истории. А если оно не часть истории, то зачем оно там? Читатели — не идиоты. Они это почувствуют. Даже если они не осознают это с точностью до формулировок, сцена покажется пустой и бессмысленной, какой бы «крутой» она ни выглядела внешне.

Читатель должен выйти из сцены боя или дуэли с более глубоким пониманием тех, кто там сражался. Почему они сделали во время боя именно тот выбор, который сделали? Как это раскрывает их недостатки и достоинства? Почему вообще они сражались? Так ли это было необходимо? И если вправду необходимо, то что это говорит о них? Что они сами думают о следующих из этого выводах? И что персонажи узнали друг о друге?

Опять же, не нужно тыкать это всё прямо в лицо читателю. В хорошей работе это получается по сути подтекст, хотя может и быть частью более явного представления персонажа.

Вот пример из того, что писал я сам: возьмем такого персонажа, как Аргел Тал. Несмотря на то, что он искусный мечник и десятилетиями учился обращаться с оружием, он отличается склонностью переходить в бою на кулаки, пинки и когти; сначала это отражает его фанатичную верность в ущерб дисциплине, а потом — то, как он проигрывает битву с демоном внутри себя самого. Это самый очевидный уровень.

Но под ним есть штуки не настолько заметные. По мере своего падения он всё больше времени в битвах тратит на то, чтобы защитить других персонажей, вместо того, чтобы убивать противников самому; это напрямую отражает войну внутри него — он сражается за то, чтобы сохранить свою личность. Он уже встал на губительный путь, если говорить о проклятии и морали, он буквально одержим демоном, но он пытается сохранить свою верность тем, кто окружает его. Он пытается быть хорошим. В его собственной искаженной, обреченной интерпретации «хорошего», во всяком случае.

Замечают ли читатели это всё настолько четко? Да, некоторые наверняка замечают, но насколько это важно? Отчасти он закончил свой путь как персонаж так удачно именно потому, что его действия отражали его внутренние конфликты и борьбу с моралью. Никакого «смотрите сюда, смотрите, что он делает». Но детали были просто разбросаны повсюду, чтобы в голове у читателей в итоге щелкнуло. Доверяйте читателям. Большинство из них оправдывают это доверие.

Так же обстоит дело с подачей лора или глубоким погружением в него. Будь это новая информация или что-то классическое, что ты открываешь заново, всё это должно давать контекст для персонажей и событий книги, и это применимо как к темам повествования, так и к сюжетным аркам отдельных персонажей. Ты не демонстрируешь старый лор исключительно ради него самого, ты делаешь это потому, что это что-то значит. Что именно? Почему значит именно это? Как это отражается на сеттинге и персонажах внутри него?

Если покопаться в этом достаточно долго, рано или поздно обнаружишь историю.

Нужно признать: есть заметная, хотя и небольшая, часть читателей, которые покупают официальные книги почти исключительно ради «информации» про сеттинги, которые им нравятся; просто сухие факты, которые можно потом пересказать на Реддите или где-нибудь еще. Это не все читатели, даже не большинство, но они однозначно существуют. Их полностью устроил бы отстраненный пересказ этой информации, потому что им не нужна история или более глубокое изучение сеттинга, им нужен контент. Но если говорить о написании лора — когда вставляешь что-нибудь исключительно ради откровения или шокового эффекта, я бы сказал, что это ровно то же самое, что экшн ради экшена.

Одна из причин, по которой в «Повелителе человечества» нет по сути ничего нового про Императора — это собрание того, что мы уже знали о персонаже или во что верили, но показанное с точки зрения людей непосредственно внутри сеттинга. Я не то чтобы люблю повторять откровения. Я предпочитаю взять то, что уже известно, и исследовать, почему люди так думают и каково это — думать так внутри мира.

Про фокальных персонажей и точки зрения

В качестве повествователей ты выбираешь несколько необычных персонажей, которые в норме не оказываются в фокусе в книгах ГВ, — например, Октавия и Кирена. Как ты решаешь, кого использовать как протагониста или рассказчика, и как ты добиваешься того, чтобы они звучали достоверно?

Если посмотреть на исторические романы, особенно лучшие из них, они часто написаны не с точки зрения знаменитых, прославленных персонажей — нет, это перспектива тех людей, кто был приближен к этим персонажам. В «Саге о короле Артуре» Бернарда Корнуэлла протагонист — один из наиболее доверенных командиров короля Артура. В «Вратах огня» Стивена Прессфилда рассказчик — раб-оруженосец, оказавшийся при Фермопилах вместе со спартанцами. В «Песни Ахиллеса» Мадлен Миллер главный герой — Патрокл, возлюбленный Ахиллеса, во время осады Трои.

В своих работах я делаю то же самое, как от первого лица, так и от третьего. Очевидные примеры первого лица — Хайон и Анурадха. Хайон — один из самых доверенных офицеров Абаддона; он достаточно близок к трону, чтобы как следует разглядеть Абаддона и вписать его в контекст сеттинга, но в то же время достаточно отдален, чтобы обладать собственным контекстом в мире. То же самое, только в большем масштабе, происходит и с Анурадхой: будучи орденской рабыней, она обладает боевым опытом и беспощадно эффективна, но тем не менее буквально принадлежит к другому биологическому виду, чем космодесантники (и испытывает благоговейный страх перед их сверхчеловеческой сущностью). Она видит их абсолютную бесчеловечность лучше, чем кто-либо еще, но также имеет уникальную возможность наблюдать их проблески человечности.

Это не какая-то магическая формула, просто определенный угол повествования. Просто возьмите любую историю, какая придет в голову, и посмотрите, с какой перспективы она получается интереснее всего. Часть притягательности «Властелина колец» в том, что Кольценосец — вовсе не один из дунаданов, таких героически-превозмогающих и проникновенно-меланхоличных. Он просто хоббит, у которого есть друзья, который не слишком-то хотел оказаться в той ситуации, где оказался, но должен исполнить долг, поскольку ответственность теперь лежит на нем. Это дает ему немало понимания, которого не хватает традиционно героическим персонажам. Это также позволяет персонажам типа Арагорна засиять в новом свете.

Кирена, смертная исповедница в легионе сверхлюдей-воинов-монахов; это очень интересное место. Какой путь пришлось пройти, верно? Октавия, пленница-навигатор на борту пиратского корабля сверхлюдей-еретиков, одновременно рабыня и самая важная, могущественная персона на корабле. Какую офигительно крутую точку зрения на всё происходящее это дает ей. Что их перспективы говорят о других персонажах в истории? Как работает их восприятие и их собственный контекст, если смотреть на более традиционных в 40k персонажей, фракции и тропы?

Это — именно то, что нужно. Дьявол именно в этих деталях.

Про космодесант, отношения внутре них и спейсмаринскую психологию

Если посмотреть на твои работы, где действуют Астартес — в частности, «Копья», «Хелсрич», Черный легион и Повелители Ночи, — заметен общий фокус на братстве между космодесантниками и их взаимодействии с обычными людьми. Что делает эту тему такой важной для тебя, когда ты пишешь про космодесант?

Потому что это реальность. Вообще здесь сложно ответить, это примерно если бы меня спросили: «почему ты пишешь о том, что небо голубое?» Потому что оно голубое, как иначе-то. Голубой цвет — одна из определяющих характеристик неба.

Отчасти дело в том, что отношения между людьми и Адептус Астартес — бесконечно, абсолютно захватывающая штука, и они полны тонких нюансов. На институциональном уровне, где есть Адептус Терра и автономия Астартес; и на личном уровне, где космодесантники — миф для большей части Империума, а для тех, кто хотя бы знает об их существовании — ужасные сверхчеловеческие ангелы смерти.

Когда люди и космодесантники вращаются в одних и тех же кругах, это помещает обе группы в определенный контекст, и есть бесконечное количество вариантов для их взаимодействия и восприятия друг друга. Это никогда не утратит для меня притягательности. И к тому же, космодесантники очень много взаимодействуют с некоторыми группами людей, в особенности орденскими слугами или имперскими командирами, и это всегда напряженные, холодные, социально и психологически нагруженные взаимодействия, которые можно разобрать.

Что же до братства, то отчасти дело в том, что такие братские отношения — основополагающий компонент реальной военной жизни и многих исторических орденов, на которых основаны космодесантники, поэтому игнорировать его — значит проявить неуважение к сеттингу. Отчасти же дело в том, что эти связи в разных культурах и обществах порождают интереснейшие сюжетные зацепки, достоинства, недостатки и психологические дилеммы.

Братство среди космодесантников — также определяющий принцип в их гипно-индоктринации, в орденских культах и в повседневной жизни. Это их основные отношения с окружающими, которым посвящена большая часть их жизни как на поле боя, так и вне его. И эти взаимотношения так же сложны, как любые отношения между братьями, ослабленные в каких-то аспектах, но усиленные в других. Это всегда потрясающе интересно исследовать.


В предсловии к «Копьям» ты говорил о том, как находил ветеранов, медработников, участвовавших в боевых действиях, и других со схожим тяжелым опытом, чтобы правильно передать детали. В итоге в книге мы видим не только то, как Анурадха борется за возвращение к нормальной жизни, но также и то, что даже космодесантник, как бы далек он ни был от человечества, может испытывать некую форму посттравматического синдрома. Как ты додумался сделать этот прыжок от реального опыта к фантастике и применить это таким образом?

Как и с предыдущим вопросом, ответить сложно, потому что обычно это звучит как «я про это думаю, и это происходит в сеттинге, вот я и пишу про это». Хотя я понимаю, что такой ответ звучит адски скучно для кого угодно.

Я думаю, что тема восстановления (а заодно попыток восстановиться и потенциальной возможности никогда не быть прежним) — не зря такой увлекательный фактор во вселенной Вархаммера. Есть известная цитата, которую Гэв Торп использовал несколько раз, и которую я немного перефразирую: «Если Супермен неуязвим, то как причинить боль такому персонажу?» — и ответ, конечно же, «с помощью чувств».

Легко смотреть на космодесант и видеть процесс их создания как нечто однозначное, просто убирающее напрочь всю человечность и оставляющее их идеальными, без единого изъяна. Но такой взгляд предельно далек от истины. Суть в том, что (как и везде в сороковнике), этот процесс безнадежно неидеален, и многие знания утрачены. Именно недостатки процесса и делают его интересным. Индоктринация космодесанта выковывает, точно молотом, из людей живое оружие — безжалостно, через боль, — и это отлично годится для создания супер-солдат, но это не делает их идеальными. Это дает им мысленное оружие против искушения, и страха, и различных слабостей человеческой психики... но вовсе не делает неуязвимыми ко всем этим вещам. Что бы там ни говорили в пропаганде.

И, что более важно, это открывает другие пути к потенциальным изъянам. Тщеславие. Гордость. Иллюзия величия. Многое из этого — именно те пути, которыми Хаос прокрадывается в их сердца. Хаос — это не болезнь, которую можно вдруг подхватить. Это метафизическая угроза, которая доводит твои добродетели до грани изъянов, а потом немного подталкивает. Никто не ступает на Путь Славы просто потому, что они решают быть злыми. Они делают это потому, что — заблуждаясь — думают, будто способны справиться, или же по глупости вовсе не понимают, что делают.

И есть вопросы, связанные с психологией Адептус Астартес. Что может травмировать или хотя бы повлиять на космодесантника в плане мышления, или же духовно, или эмоционально? Мы так часто видим их оправданные, но полные заблуждений причины для «падения», когда невозможные, несправедливые жесткие рамки Империума угрожают их автономии, их власти, и даже их существованию. Но разве это и всё? Каково это — быть лишенным человечности, превращенным в оружие, а потом обнаружить себя в позиции, где война, которую ты вел сотни лет, оказывается бесчестной и лицемерной? Что, если организации, которым ты служишь, становятся всё более продажными и развращенными? Что, если ты покалечен в битве настолько, что уже не можешь быть оружием, каким был прежде?

В особенности это последнее: каким адом на земле это должно быть для психики космодесантника? Всё, что он есть — оружие. Но что, если людям, использующим это оружие, нельзя доверять? А что, если это оружие ломается? Что такое тогда космодесантник? Кто он такой?

Я люблю эти вопросы. Это и есть то самое, что меня волнует.

И это реально круто. Это именно то, что делает людей людьми, так что, разумеется, это — то, что делает персонажей правдоподобными и продуманными. Это важно.

Про Империум и всеплохо в оном

Нет ли осознанного намерения превратить Вуаль Элары в нечто вроде Миров Саббат? Сделать этакий отдельный кусок сороковника от АДБ?

Было бы неплохо... но, честно говоря, тут всё как раз наоборот. Вуаль Элары — это осознанная демонстрация того, как выглядит жизнь в Темном Империуме. Ничего специального или уникального; просто показать, как тяжела жизнь на этой стороне галактики.

Это был не самый легкий переход в каком-то смысле, потому что некоторые детали могут противоречить друг другу — в том, что касается Империума Нихилус и того, насколько легко/сложно пересечь Великий Разлом. Сроки выхода новых материалов устроены таким образом, что многое публикуется, скажем так, параллельно, и конечный результат может выйти немного неровным. Но такова судьба, что поделать.

Сейчас существует такая точка зрения, что Непобедимый Крестовый поход — это средство всё исправить, и темная половина Империума всего самую чуточку хуже нормальной половины. В реальности же Империум Санктус похож на прежний Империум, постоянно осажденный и раздираемый войной, отнюдь не безопасный, а Империум Нихилус — мрачное пророческое видение того, во что может превратиться Империум после победы Хаоса. Разрозненные, уменьшающиеся владения, взывающие о помощи, неспособные надолго удержать наступающую ночь.

Это плохое, очень плохое, опасное, реально плохое место.

Про Абаддона и мотивы действий

В цикле про Черный Легион Абаддон предстает перед Хайоном в почти мифическом величии, соперничая даже с клоном Хоруса. Возможно ли, что он (или, пожалуй даже, они) делает это нарочно, превращая Хайона в некоего своего глашатая, чтобы потом отослать его к Верховным Лордам и еще больше усилить свою легенду? Примерно как он сделал с Черным Мечом во второй книге, только на другом уровне? Возможно, что Абаддон изначально искал его именно с этой мыслью?

Это, определенно, возможно. Вопрос, который нужно задать себе в таких ситуациях — «зачем?»

Допустим, к примеру, что это правда. Зачем? Какую пользу в действительности можно из этого извлечь? Так же, как отправляли на Терру Черный Меч. Зачем? Это было не для того, чтобы раздуть свою славу, и не потому, что Абаддон — всего лишь инструмент. Конечно, здесь есть психологическое воздействие и мотивы; да в конце-то концов, это чертовски стильный способ сообщить Империуму, что Чемпион Императора мертв. Но на самом деле это формальное объявление войны, и это уходит корнями в исторические средневековые войны. Абаддон всецело уважал Сигизмунда. Он даже уговаривал Сигизмунда присоединиться к нему. И когда со всем этим было покончено, они отнеслись к его телу с уважением, как и к Черному Мечу.

Мы не единожды видим, как хаосмарины забирают себе реликвии Империума. Хайон, Леор и Телемахон носят оружие, выкованное из переплавленного меча Сангвиния. Хаоситы всегда так делают. Им нужны оружие и доспехи — они их забирают. Особенно если эти вещи многое значат для их врагов. Так что из Черного Меча получился бы офигенно потрясающий трофей, верно?

Но нет. Абаддон отправляет его обратно на Терру. Для того, чтобы покрасоваться? Или же это было мгновение, когда он вспомнил о рыцарской чести, о братстве?

Так зачем же Хайон оказался на Терре? Чего он действительно хочет добиться, рассказывая свою историю парочке инквизиторов? Или же здесь скрыто что-то еще?

Отчасти играет роль и тот факт, что реакция Хайона на Абаддона основана на том, как все хаосмарины (да и вообще все) реагируют на него. Мы не слишком-то много видели это, поскольку в источниках есть лишь краткие упоминания, но если посмотреть на Кодекс Хаоса из второго издания (который лежит в самом сердце цикла про Черный легион), то Абаддон там — смертельно серьезная угроза. Он был местным Чингисханом. Представьте, как были напуганы власти какого-нибудь города, когда встречались с Чингисханом в тринадцатом веке. Когда Великий Хан объявлялся там и говорил: «Сдавайтесь мне полностью, или я уничтожу под корень всю вашу цивилизацию». И они знали, что он не просто может это сделать — он точно это сделает. Черт, да он уже это сделал с предыдущей дюжиной городов.

Вот это Абаддон. Примархи-демоны обладают феноменальной силой, но они — рабы Богов. Абаддон отказывается быть рабом. Он свободен так, как не могут быть свободны примархи. Это буквально основа его характера, суть его места в лоре. И у него есть силы, которые намного превосходят собственные силы демонов-примархов. Он — тот единственный человек, который способен объединить армии Ада. Часто — лишь временно, да. Это же Хаос, в конце концов. Но это — именно то, что делает его уникальным. Он может делать то, чего не может никто больше.

На стороне Хоруса была половина Империума, и он умер обманутым и лишенным всего. Абаддон начал с нуля. Он был на самой нижней ступеньке иерархии. Сыны Хоруса, его легион, были на грани уничтожения. Абаддон создал самый большой легион из ничего, в буквально адских обстоятельствах. Он — единственный, кому еще и удается объединить другие легионы под знаменами Черных Крестовых походов. Это — основополагающий пункт его лора. Это то, для чего существует этот персонаж.

Цикл про Черный легион на самом деле стоит на плечах гигантов. Я невероятно много почерпнул, прослеживая различных авторов 40k и старые источники, чтобы полностью понять, кто такой Абаддон, почему он такой, и — что самое важное — кем он должен был быть, потому что некоторые аспекты могли с годами потеряться при пересказах, особенно если дело доходит до мемов.

Так что, когда чуваки, которые придумали Абаддона, говорят: «Он — маяк постоянно восполняющейся силы Хаоса, и это напоминает Императора, только в хаотической версии этой ослепляющей ауры, и Боги постоянно осыпают его дарами, пытаясь заполучить его верность...» В общем, всё это звучит для меня как-то ближе, чем когда кто-нибудь в интернете, уже не любящий персонажа, фыркает и пишет очередной пост про «Фэйлбаддона» просто потому, что доверяет мемам, а не лору.

Абаддон не идеален. У него есть слабости, сомнения, ошибки, изъяны — они все видны и открыты. И я последний человек, который стал бы спорить с тем, что в прошлом его изображали идеально, уж поверьте. Но когда в книгах он помещен в контекст, объясняющий, почему он так крут, — это как раз та ситуация, когда Хайон действительно говорит чистую правду. И это подводит нас к следующему вопросу...

И про Хайона нимношк

Увидим ли мы еще намеки на то, что Хайон противоречит сам себе, в будущих книгах?

О, несомненно. Один из прекраснейших моментов касательно очень информированных персонажей-хаосмаринов — то, что они могут с наибольшим авторитетом говорить о сложностях метафизики вселенной 40k, и в то же время они сильнее всех заблуждаются.

Жаль, что некоторые люди (обычно те, чьих любимых персонажей или фракции Хайон описывает и/или не уважает) отвергают его: «он ненадежный рассказчик, он просто лжет». Как бы... не совсем. Конечно, все персонажи сороковника — ненадежные рассказчики. На самом ли деле всё это произошло, или он просто рассказывает правдоподобную историю? Мне нравится этот уровень сомнений, и он вложен нарочно, но Хайон к тому же вполне буквально объясняет, как работают многие вещи в сеттинге, поскольку у него есть редкая возможность наблюдать все эти штуки как часть своей повседневной жизни. Многое в сеттинге включает в себя явные и скрытые противоречия.

Противоречия в словах Хайона тщательно запланированы, и всегда касаются вещей, уходящих корнями глубоко в недра сеттинга. Например, боги — они нереальны, или же реальны и ненавидят человечество, или же реальны, но любят человечество. Когда Хайон говорит подобное, он всегда предельно честен. Все три этих утверждения абсолютно истинны.

Галактика большая, на отдельных персонажах концентрироваться не стоит

Есть ли персонажи, чью историю ты действительно хотел бы продвинуть дальше в этом смысле контекста — например, повернуть историю Абаддона в новом направлении?

По правде говоря, я не из тех, кто любит мета-сюжет. Во многих смыслах меня не особенно заботит, что происходит в мета-сюжете, когда Именной Персонаж делает Что-то в регионе Где-то. Я опасаюсь, что если слишком фокусироваться на этом, вселенная съеживается до неправдоподобных масштабов. Примерно как Боба Фетт был «самым знаменитым охотником за головами в галактике».

Потому что галактика — она, ну, офигительно большая. Не надо так.

Я и мои товарищи по играм не используем Именных Персонажей в наших играх — мы используем наших собственных командиров, и в моих книгах Большие Имена обычно выступают в качестве камео, чтобы передать что-то о главных героях или истории в целом. Даже с Абаддоном — ну, не зря же цикл называется «Черный легион», а не «Абаддон». Как я уже упоминал, большая часть моих работ написана с точки зрения персонажей вокруг Больших Имен, а не собственно изнутри их головы. Всегда есть исключения, но, как правило, я стараюсь этого придерживаться.

Мой личный подход к написанию 40k в том, что я хочу взять классические вещи, устоявшиеся тропы, всё то, что мы так любим в сеттинге — и поместить их в контекст, привязать к реальности, показать, каково на самом деле переживать это. Новых идей полным-полно. Они просто повсюду. Я могу заниматься чем-нибудь, не связанным с сороковником, чтобы тратить мои новые идеи где угодно. Я пишу 40k, чтобы показать сеттинг, который я люблю, через призму живущих в нем персонажей, и заодно надеюсь показать, почему тот или иной элемент на самом деле крут, если кто-то раньше считал его отстоем.

Как запилить свой орден/варбанду, вдумчивые советы

Очень эгоистичный вопрос, но все-таки: не найдется ли у тебя несколько коротких советов или мудрых напутствий для тех, кто создает свои собственные ордена или хаоситские варбанды?

Тут можно написать отдельную статью на несколько тысяч слов. Ну, постараюсь кратко.

Самый очевидный и знаменитый совет — «выберите тему», и так далее. Тут добавить особо нечего, всё уже много раз сказали. Я предпочитаю обратить внимание на два тезиса, касающиеся тактики использования лора.

Тезис 1: «Вы уникальные. Не лучше всех».
Тезис 2: «Неважно, кто у вас папа».

По первому пункту всё просто. Ваш орден что-то умеет очень хорошо, но есть другие аспекты, в которых они не так круты. Если они специализируются на определенном способе ведения войны, значит, они пренебрегают другими элементами ради этой специальности. Если они предпочитают широкий профиль, как большинство космодесанта, у них все равно есть различные интересные элементы — что-нибудь связанное с их геносеменем, их флотом или их родным миром. Интересные элементы могут помочь им выделяться, но — и это принципиально — не делают их безоговорочно «лучше» других орденов.

Вот пример. Есть три ордена, называемые Триархией. Они — наследники Кровавых Ангелов: Погребальная Стража, Красные Серафимы и Ангелы Неисповедимые. Соответственно, это ордена Алана Блая, Джона Френча и мой собственный.

Погребальная Стража — это готические мотивы, темы вампиров и живых мертвецов, выкрученные до упора. Они носят черную броню, выглядят как трупы, спят в стазис-склепах, убивают и соблюдают бесчисленные кровавые ритуалы, о которых никому не говорят. Красные Серафимы — это Возрождение и римское искусство в силовой броне. Их доспехи изысканно украшены, они пытаются превозмочь Изъян в геносемени, подчеркивая свои ангельские качества и сосредотачиваясь на чистоте разума и духа. А Ангелы Неисповедимые — это воинственный аспект мифологических ангелов; они — Воинство Небесное, которое бесконечно истекало кровью, сражаясь с падшими ангелами Сатаны. Они носят броню из темной бронзы, их культура отсылает нас в сторону древней Персии, и они жертвуют своей Ротой Смерти в бою как грубым инструментом, считая их не чтимыми братьями, а поддавшимися слабости духа.

Три ордена: все — ангелы, все — упыри, все — равно яростные и опасные, но каждый отличается специфическими культурными особенностями, которые делают их правдоподобными и уникальными, в то же время не делая их «лучше», чем остальные.

Второй пункт немного сложнее и более шире по смыслу.

Две трети всех орденов происходят от Ультрамаринов.

Это стабильное геносемя. И, собственно, всё. Это не значит, что две трети орденов — по сути, просто Ультрамарины. Это не значит, что две трети орденов считают Ультрамаринов крутыми.

Есть тенденция делать ордена-наследники калькой с Легионов Первого Основания, и многие фаны и читатели заходят в этом слишком далеко. В этом есть смысл в контексте лора, потому что почти все знаменитые ордена-наследники, которых мы видим — ордена Второго Основания, а эти ребята по сути образовались из наследия своих легионов. Они напрямую происходят из этих легионов, в том-то и смысл. Ордена Второго Основания часто следуют за эстетикой своего легиона (Багровые Кулаки, все наследники Кровавых Ангелов), или иногда берут специфический элемент культуры легиона и выкручивают до упора (Черные Храмовники и Расчленители).

Но после первой пары Оснований становится уже не так важно, кто твой папа, и со временем этот вопрос значит всё меньше. Надо признать, «в точности как их орден-родитель...» — это популярный и легко продаваемый подход, но источники вроде книг по Бадабской войне от Forgeworld показывают, как много орденов понятия не имеют о тонкостях своего происходжения или вовсе об этом не думают.

Копья Императора — тоже неплохой пример. Сразу видно, что кто-то упустил суть, когда они говорят: «Кто они такие? Выглядят круто. А, наследники Ультрамаринов. Фу, ерунда. Терпеть не могу Ультрамаринов».

Копья Императора не имеют почти ничего общего с Ультрамаринами, как и большинство орденов, происходящих от этой линии. (На самом деле, когда Копья пересеклись с Ультрамаринами, они остались очень недовольны и угрожали порвать с ними все отношения — что, опять же, не уникальная ситуация и не относится только к Копьям).

Если вам нравится космодесант, вам нравятся ордена-наследники Ультрамаринов. Так что можете не беспокоиться.

Обратная сторона монеты, кстати, это то, что использование геносемени предателей — не такая уж большая проблема, как думают об этом персонажи внутри вселенной. Империум боится, что это проблема, потому что Империум — невежественная фашистская теократическая тирания, где молятся машинам и уничтожают собственную историю из страха перед настоящими чудовищами, выскакивающими из-за изнанки нашей реальности. Некоторые читатели (и их можно понять) тоже так считают — когда с орденом что-то идет не так, взять то же Проклятое Основание, частенько это такое подмигивание с намеком: «ну, они же были от геносемени предателей».

Может быть! Но... вряд ли. Существует несколько орденов от геносемени предателей, с которыми всё в полном порядке, и никто даже не знает, что у них оно есть — потому что на самом деле это ничего не значит.

Недавно, в мета-сюжете, Жиллиман запрещал Коулу использовать геносемя предателей, после чего следовало предположение, что Коул уже это сделал. Внутри вселенной это круто, но мы, как фаны и читатели, знаем, что это втайне делалось в прошлом и не оказало никакого влияния.

Или давайте развернем наоборот! Давайте будем считать, что геносемя предателей значит что-то серьезное, в конце концов. Давайте скажем, что все ордена Проклятого Основания лишены интересных тайн и это просто «они использовали геносемя предателей, а оно содержит глубинную духовную тьму» (что очень прямолинейно... хотя тоже по-своему круто). Но в таком случае это очень плохая штука и ваш орден по сути обречен.

Серьезно, если у вашего ордена есть интересные нестабильные генетические элементы, это отлично. Геносемя деградирует, мутирует, изменяется со временем и по-разному реагирует с разными человеческими культурами и планетарными условиями. Это круто и дает куда больше простора для воображения, чем предыдущий вариант. Багровые Кулаки не могут плеваться кислотой или погружаться в летаргический сон. Это прекрасно и придает им уникальные черты. Это изъян геносемени, который создает выразительную разницу. Препятствие, которое нужно преодолевать, и правдоподобное в рамках сеттинга.

Тот же второй тезис применим и к хаоситским варбандам. С хаоситами у вас есть ордена-ренегаты, чье название говорит само за себя... но еще есть три уровня отношения к легиону для варбанд, которые происходят от легионов-предателей. И в их случае «кто твой папа» может значить столь же много или мало, как и для лоялистов.

Обычный вариант по умолчанию — варбанда легиона. В этом случае, скажем, у варбанды Несущих Слово будет собственное название, история, культура, знаменитые битвы, союзники, соперники и открытые враги — всё, что может быть, когда проводишь вечность, живя в Оке Ужаса и набегая на Империум. Они могут вообще ничего общего не иметь с родительским легионом, активно противостоять им, или быть близкими союзниками. Всё это зависит от конкретных лидеров и разногласий.

Как пример можно привести Черное Братство Айреаса, варбанду Черного легиона, принимавшую участие в Осаде Вракса, или варбанду Разбитой Аквилы, подразделение Талоса в цикле про Повелителей Ночи. Векторум из Гвардии Смерти — тоже хороший пример; они как бы переходный этап и подчеркивают пересечение со следующим уровнем, показывая, что отдельные варбанды легиона не обязаны следовать цветовой схеме легиона-прародителя.

Второй уровень, немного менее распространенный среди фанов, но довольно частый в сеттинге, это варбанда типа «легион, но...» Они по всей видимости еще остаются частью своего родительского легиона, или хотя бы союзниками, но они несколько более независимы. Обычно у них есть собственный модус операнди, возможно, сфокусированный на отдельном элементе идеологии легиона, превращающий этот элемент в специальность, — и они, как правило, отличаются собственными цветовами схемами, более разнообразными, чем в родительском легионе.

Примеры могут включать Освященных (Несущие Слово, поклоняющиеся Кхорну) и Стальные Братья (независимые Железные Воины).

Третий уровень — варбанды «легион? нет, спасибо». И эти могут быть, во всех смыслах, абсолютно чем угодно, что вам заблагорассудится. Они отвернулись от своего исходного легиона — настолько, что отвергают всё, за что сражаются их братья. Иронично, но лучший пример этому — ранний Черный легион, которые не хотели иметь ничего общего с почти вымершими, унижаемыми Сынами Хоруса. Еще один хороший пример — Братство Тьмы (Повелители Ночи, избравшие более демонический путь).

Вы можете делать буквально что угодно с этими варбандами, так что не сдерживайте себя. Что они видели там, в бесконечных бурных волнах нереальности? Как жизнь в аду изменила их? Что они вынесли оттуда?

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, links_in_the_chain

---

визитки и желуди

Новые горизонты ФБ-экстрима: пилил визитку почти на лоне дикой природы, пытаясь поймать дикий вайфай из закрытой библиотеки. Сверху падали разгрызенные желуди — это питалась белка. Пара желудей прилетела мне на макушку и клавиатуру. Так я понял, что сижу под дубом.
Кстати, ровно под тем же дубом на прошлой неделе видел опоссума. Полное единение с природой, даром что это всего-то скверик за библиотекой.
Ноут в итоге разрядился, доверстывать пришлось с телефона, но я превозмог и это. И, раз такая пьянка, собственно визитки моих команд, обе две:





Они няшные, заходите (=

@темы: лытдыбр, фандомное побоище

---

рассказик, ангелочки, АДБ

Название: Последнее дыхание традиций
Оригинал: «Tradition's Last Breath», Aaron Dembski-Bowden
Размер: 1778 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: ордена-последователи Кровавых Ангелов
Категория: джен
Рейтинг: G
Краткое содержание: Трое, произошедшие от Двух, рожденные от Одного, встречаются снова, как велит обычай. Но времена изменились, и галактика ныне не та, что была прежде. Возможно, традиция мертва для этих Ангелов Смерти.
«Трое ангелов, связанных кровью своего прародителя. Трое испивающих кровь и поедающих смерть собрались в эту ночь здесь, в пепельных садах своего величайшего поражения.
Это — традиция».

Последнее дыхание традиций

Аарон Дембски-Боуден

Трое бессмертных братьев встречаются этой ночью под небом, лишенным света звезд. Вокруг них лежат погруженные в молчание останки мертвого города: башни, расколотые в давней войне поколения назад, источенные ветрами до безжизненных каменных скорлупок. Братья стоят здесь, в сердце опустевшего мира, некогда бывшего домом ордену; единственные посланники трех кораблей, зависших на якоре на низкой орбите. Когда-то этот мир принадлежал Кровавым Орлам. Теперь он остается данью их памяти. Здесь царит спокойствие, пусть это и спокойствие могилы — идеальная тишина уроков, усвоенных слишком поздно.

Каждый из братьев приносит на собрание свои победы, уравновешенные — как требует того старый закон — невзгодами. Братья всегда честны в эту ночь ночей. Да, не каждую истину они произнесут вслух, ибо существуют столь постыдные тайны, о которых не следует говорить даже с родичами. Но так условлено было древними клятвами, скрепленными на крови: не прозвучит ни одного слова лжи, когда собираются представители Триархии.

Это — традиция.

Традиция — слово, хорошо известное этим бессмертным. Она формирует их, связывает их, и порой угрожает погрести под собой. Традиция для этих воинов — то же, что воздух для смертных мужчин и женщин: нечто, что присутствует всегда, незыблемое и вечное, но отсутствие его сразу заметно, а будучи отравленным — оно смертельно.

Первый из братьев носит керамитовую броню царственно-красного цвета, изящно задрапированную полотняным лорумом, скроенным рабами; льняная ткань выкрашена в оттенок драгоценной слоновой кости. Керамит, защищающий его бледную плоть, отмечен смутными символами и украшен талисманами веры и ярости. Вот на запястье болтается на цепи склянка клонированной крови, тихо позвякивая с каждым жестом. Вот на нагруднике — крылатый символ легиона-прародителя, высеченный художниками из невообразимо редкого терранского мрамора. Он прекрасен так, как прекрасна благородная ложь, так, как статуи Ангелов Смерти Императора изображают божественность без изъяна. Даже в его шрамы вшиты крохотные драгоценные камни, и лицо его, которое казалось бы изуродованным войной, выглядит вместо этого восстановленным с роскошью.

Это — Инох. Он с неприкрытой гордостью демонстрирует символ своего ордена на наплечнике: крылатая фигура, сжимающая в латных перчатках чашу, ясно говорит о том, что этот бессмертный принадлежит к Красным Серафимам.

Второй из братьев носит броню из исцарапанной бронзы. Ему пришлось пробиваться сюда с боем, и это проявляется в сотне примет — некоторые видны глазам смертных, другие заметны лишь для чувств бессмертных. Цепной меч на его поясе потерял несколько зубьев в предыдущих битвах и скалится теперь щербатой ухмылкой нищего. Воин стремится скрыть усталость от братьев, хотя они и слышат глухой гром его сердец, который, несмотря на спокойный ритм, выдает недавние усилия, равно как и чувствуют запах боевого пота, высохшего на его темной коже не так много часов назад. В сочленениях керамитовых пластин проступает зеленоватая патина — знак долгой войны вдалеке от кузниц его родного мира и мастерских на борту его флагмана. Неназываемая Нужда — также именуемая Вожделением, Красной Жаждой, Жестоким Голодом, — видна в его клыкастой улыбке; еще один признак того, что великая усталость одолевает его.

Это — Джагудир. На его плече, в строгом траурном величии, изображен бледный череп в нимбе клинков: символ Ангелов Неисповедимых.

Третий и последний из братьев носит броню, созданную в подражание полированному блеску вулканического стекла. Этот бессмертный, облаченный в обсидиан с темно-красным, цвета венозной крови, обрамлением, не выказывает вовсе никаких эмоций. Его кожа отливает могильной серостью. Его дыхание наполняет воздух запахом застаревшей крови и мяса, что сгнило еще прежде, чем было поглощено. Над кожей витает затхлый запах стазис-крипты. Длинный плащ смердит пылью гробниц. Его можно бы принять за статую, разве что взгляд медлительно скользит по сторонам; глаза — белые, точно чистый туман, — не пропускают ни единого движения в разрушенном зале.

Это — Мордат. Его наплечник украшает вычурный стилизованный крест Погребальной Стражи.

Трое ангелов, связанных кровью своего прародителя. Трое испивающих кровь и поедающих смерть собрались в эту ночь здесь, в пепельных садах своего величайшего поражения.

Это — традиция.

— Мы — три ордена, произошедшие от двух линий крови, рожденные от одного легиона, — произносит Инох. Первый человеческий голос, звучащий на этой мертвой планете за многие поколения.

— Мы — Три, — эхом отзывается Джагудир, — произошедшие от Двух, рожденные от Одного.

Мордат повторяет те же слова, хотя и не без едва заметной нотки холодного веселья. Его род здесь, безусловно, старейший. Погребальная Стража была древней уже тогда, когда их родичи — орден Кровавых Орлов — разорвали себя на части и образовали две таких разных ветви, стоящие перед ним сейчас.

Ритуальные слова произнесены, и братья могут начать свое собрание.

Это — традиция.

Это традиция в эпоху, когда традиции начинают умирать.

Инох, облаченный в кроваво-алый керамит, говорит о том, что удалось спасти его Красным Серафимам. Он повествует о прошедших сражениях, защищенных городах, побежденных врагах, исполненных клятвах. Список подвигов ордена длинен и широко известен. Он говорит о благородстве Серафимов, об их стойкости перед лицом Проклятия Прародителя, об их сопротивлении надвигающейся Ночи.

Он говорит звучно, как поэт, и страстно, как оратор, — но на его братьев это не производит впечатления. Джагудир сплевывает на выщербленную землю при одном особенно цветистом обороте, больше от усталости, чем из неуважения. Мордат едва ли моргнул хоть раз, слушая все эти рассказы.

Инох завершает свою речь признанием и жестом латной перчатки, поднятой к небу над их головами. К небу, запятнанному пурпуром сверхъестественного гнева.

— Со всем сожалением я должен сознаться, что мы, несмотря на все наши усилия, так и не смогли пока что пересечь Великий Разлом.

Джагудир, закованный в потемневшую бронзу, говорит следующим. Инох говорил о прошлой стойкости, Джагудир же рассказывает об истекающем кровью настоящем. Он говорит о войнах, которым положил конец гнев Ангелов Неисповедимых, о жестоких космических битвах на границах уменьшающихся территорий, и о том, что всё больше сородичей поддаются Ярости Прародителя и облачены теперь в черные доспехи Роты Смерти. Триархия разбросана среди зараженных звезд. Скверна изливается из великой раны галактики. Искажение прорастает через Империум Нихилус, точно гниль, внутри удерживаемых верными линий фронта. Путешествия от системы к системе и даже от планеты к планете превращаются в долгие, кровавые одиссеи. Астрономикан, священный свет Падишаха-рекомого-Императором, остается темным и тусклым. Даже новых воинов-примарисов, Второго поколения, может быть недостаточно, чтобы переломить ход войны.

Инох кивает в мрачном согласии. Мордат слушает в недвижном молчании. Джагудир рычит проклятие сквозь оскаленные клыки и заканчивает тем же признанием.

— Мы также не смогли пересечь Разлом. Мы можем лишь сражаться с ядом, что изливается из него.

Старый закон гласит, что каждый должен рассказать о прошлом, настоящем и будущем своего ордена. Инох сказал о Красных Серафимах. Джагудир сказал об Ангелах Неисповедимых. Теперь оба воина ждут, когда Мордат сделает то же самое для Погребальной Стражи.

Это — традиция в эпоху, когда традиция не дает больше ответов.

Мордат, суровый и похожий на труп рядом с братьями, отмеченными войной, тихо выдыхает. Когда он говорит, он не повествует о победах и поражениях своего ордена. Его слова — жесткие и резкие, его дыхание отдает смертным холодом.

— Традиции подвели нас, — говорит он братьям. — Мы исходим яростью в темноте. Мы тянемся к умирающему свету. Мы сражаемся за то, что прежде было нашим. Мы умираем ради того, что уже потеряно. Но довольно этого, говорю я. Довольно.

Инох и Джагудир едва ли соглашались хоть в чем-либо за всю свою жизнь, будучи рождены в орденах, которые не согласны ни в чем. Но двое воинов раздумчиво кивают, даже не замечая, как идеально отражают друг друга сейчас.

— Мы наступаем, — Мордат шипит слова сквозь клыки. — Мы наступаем. Неиссякаемая волна. Неизбывная ярость. Мы донесем наш гнев до звезд. Мы больше не будем держать рубежи. Мы должны открыть охоту на врагов, встретить их клинками и клыками, болтерами и пламенем.

Инох закрывает глаза. Его кулак касается груди напротив сердца в торжественном согласии. Джагудир усмехается без всякого веселья, дыша сквозь сжатые зубы. Его клыки впиваются в нижнюю губу, и острый запах выступившей крови разливается в воздухе между братьями.

— Если мы умрем, — произносит Погребальный Страж, — мы умрем вместе. Обнажив мечи. Обагрив клыки. Оставив наши тела гнить в сердце вражеских владений.

Последнее обещание — поистине опасно. Если его братья взбунтуются, это случится из-за этих последних слов. Красные Серафимы чтят своих мертвых, заключая их в богато украшенные саркофаги в прекрасных трюмах своих кораблей. Ангелы Неисповедимые соблюдают сложные ритуалы сожжения, чтобы освободить дух и позволить теням мертвых достичь золотого трона Падишаха.

Но ни один из воинов не отворачивается. Всего несколько лет назад такие слова были бы богохульством. Теперь, в эту ночь, они — благословение. Традиции подвели их всех. Новая эра войны и крови требует больше, чем законы прошлого когда-либо могли предложить.

— И если мы достигнем Возрожденного примарха и его Непобедимый Крестовый поход, — начинаем Инох.

— Мы присоединимся к нему, — заканчивает Джагудир.

На это Мордат не отвечает ничего. Он только улыбается.

Несколько часов спустя, когда рассвет касается горизонта над древним мертвым городом, три боевых корабля отходят от молчащей планеты. Первый — «Мизерикордия», и он несет слова надежды скованным битвой Красным Серафимам. Второй — «Арувал», его двигатели пробуждаются для долгого путешествия назад, к осажденным Ангелам Неисповедимым. И последним, удостоверившись, что другие уже открыли путь в бушующий варп, отходит от планеты «Безмолвный псалом», разрезая неверную ночь, чтобы вернуться к Погребальным Стражам.

В грядущие месяцы сюда вернутся целые флоты. Собрание мощи. Призванное воинство ангельской ярости.

Это — не традиция. Это — выживание.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

дыбр

Рубрика новостей «знамения апокалипсиса»: в окрестностях Торонто наблюдаются кровавые реки.
Ну то есть это ровно одна речка-переплюйка и четыреста литров красных чернил, которые в нее случайно вылились. Что поделать, какой апокалипсис, такие и знамения (=
Но выглядит мило.


(ссылка на статью)

В остальном жизнь у нас продолжается как всегда: ждем весны, которой нет, самоизолируемся, соблюдаем социальную дистанцию, равную длине хоккейной клюшки (серьезно, на какой-то вполне официального вида листовке наблюдал такую формулировку — про два метра там тоже было, но это же Канада). Нормально, в общем, всё.

@темы: лытдыбр, Canada notes