...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Опять же было очень нимношк, я что-то всю зиму протупил. Тем не менее, переводы есть и они даже няшны (=
Название: То, для чего не найти слов
Оригинал: That for which there is no word, avanti_90; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 507 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Румиль, упоминаются Феанор, Мелькор
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Пять языков, которые выучил Румиль из Тириона.
1. Квэнья
Я легко кладу мои испачканные чернилами пальцы поверх руки ребенка, направляя его кисть по пергаменту. Я делаю это лишь по давней привычке, ибо движения его кисти безупречны — до тех пор, пока он не дергает рукой и вместо изящной дуги не остается резкая линия.
Я отдергиваю руку и восклицаю в гневе, но он продолжает, не слушая меня, — обозначает четкими линиями семь различных форм гласных. Я стою в молчании, и сердце мое полнится изумлением и разгорающейся гордостью; одновременно я вдруг понимаю, что, сколько бы учеников у меня не было, никогда больше мне не встретить такого, как он.
2. Язык энтов
Мне доводилось засыпать под колыбельную соловьиных трелей, пробуждать в себе ярость сотрясающим кости львиным рыком, вызывающим на поединок; но этот язык...
Медленный и звучный, и каждый слог наполнен тысячелетиями опыта, бесконечно тонкими различиями тона и ударения...
Таурэлиломэтумбалеморнатумбалетаурэломеанор
Наш первый разговор длится пятьдесят солнечных лет, и когда наконец одной звездной ночью в чаще леса, где пахнет сосновыми иглами и снежинки опускаются на мои волосы, я понимаю полностью значение того, что было сказано, — тогда, впервые за два столетия огня и крови, я не сожалею, что пересек Льды.
3. Синдарин
Я не сдаюсь, даже когда закованные в железо кулаки заставляют меня рухнуть на колени перед троном. Даже тогда, вопреки крови и мучениям вокруг, я пою о непокорстве, глядя в лицо Темного Владыки.
Он смеется и, к моему ужасу, повторяет мои собственные слова — но его голос извращает каждую фразу до мрачнейшего из возможных значений, и так до тех пор, пока моя песня не становится столь ужасной, столь отвратительной, что я задыхаюсь и зажимаю уши руками, но это не в силах остановить его голос, и я начинаю кричать.
4. Орочий
Каждую ночь в запятнанных кровью, залитых слезами темницах Ангбанда Темный Владыка входит в мои сны. Не кошмары; те были бы милосердны. Он же не знает милосердия. Ночь за ночью мне снится жемчужный песок, и мягкие постели, и легкие руки тех, кто приходит ко мне на помощь; день за днем я просыпаюсь для новых пыток.
Однажды я вижу во сне, что врата Ангбанда рушатся с грохотом, сотрясающим солнце; вижу, как светлые огни спускаются во тьму, куда не может проникнуть никакой свет.
Я плачу в страхе и молю моих тюремщиков о пощаде, зная, что не дождусь ее.
5. Валарин
Когда Валар песнью придают облик нашему новому дому, я слышу в их голосах, звенящих над Одиноким Островом, каждую известную мне песню — от переливов соловья до рокота деревьев и барабанов войны.
А затем в одно мгновение бесчисленные мелодии сливаются вместе, в одну песню, один голос — одно слово.
Это слово разрастается вокруг меня, внутри меня, наполняя меня радостью столь великой, что она способна стереть столетия мучений и молчания, и наконец оно звучит моим голосом; бесконечно прекрасное, бесконечно могущественное, и голос поднимается, чтобы присоединиться к первейшей из песен, что течет беспрерывно от начала до конца всего сущего.
Название: Сестра, возлюбленная, жрица, мудрая женщина, королева
Оригинал: Sister, Lover, Priestess, Wise-Woman, Queen, oshun; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1565 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Мелиан, Элронд
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: Встреча родственников в Валиноре.
Примечание: написано на челлендж — фик по первой строчке какой-либо известной книги. Использована цитата из «Туманов Авалона» Марион Зиммер-Брэдли.
— В свое время меня называли по-разному: сестрой, возлюбленной, жрицей, мудрой женщиной, королевой. Были те, кто говорил обо мне, как о богине или ведьме, — произнесла Мелиан, глядя на него с печалью и словно бы слегка недружелюбно. Да, она не собиралась прогонять его, пусть он и нарушил ее уединение. С другой стороны, это явно должен был быть нелегкий разговор.
Она была прекрасна, но холодна. Ее телесная оболочка казалась мерцающей, сероватой, словно бы существующей не вполне здесь. Трудно было представить ее, вскружившую голову надменному королю Элу Тинголу, да так, что он позабыл от любви весь свой народ. Но Древние Дни, как звались они в стихах и песнях, были наполнены историями тех, кто оказался втянут в грандиозные и трагические события, разрушившие их невинность, и это заставило их сомневаться во всем, что они видели и понимали. Впрочем, сам он — пусть его и стали считать старым — всегда чувствовал себя частью младшего поколения, одним из тех, кто никогда не был уверен, что сможет понять хоть что-то полностью. Он вырос, помня, что расслабляться опасно, и никогда не считал, что другие понимают всё.
Ее кожа была бледной до прозрачности, и темные густые волосы ниспадали на спину. Лицом она напоминала Арвен, но выглядела обескровленной, и это слегка пугало. Элронд считал себя высоким, но она превосходила его ростом. Он хотел бы знать, всегда ли она была такой высокой. Ее рассеянный взгляд вдруг стал яснее, словно бы она наконец осознала, что не ответила ему. Он ощутил легкое, точно перышко, прикосновение к своему разуму, которое тут же отдернулось, не двинувшись дальше.
Она вздернула изящный заостренный подбородок — намек на раздражение, как будто она надеялась, что он уйдет, но обнаружила, что он не собирается этого делать.
— Но если я возьмусь описывать себя, — сказала она, — неудача — вот первое слово, что приходит на ум в качестве подходящего описания.
Он не был уверен, как это вышло, но он сумел пробиться через укрепления ее уединения. На мгновение он ощутил даже некоторую жалость к себе — от того, что она не рада была его видеть. Но ему стоило перестать вести себя как отвергнутый ребенок. С чего бы ей приветствовать его? Она ничего о нем не знала. Он был неожиданностью, и не то чтобы приятной.
Но всё же она приняла форму эльдэ из снисхождения к нему. Она была не настолько далекой и бесстрастной, как ему рассказывали. В ее глазах цвета олова смешивались сожаления и возможности. Она была, по правде говоря, вовсе не такой уж недосягаемой. Элронд и сам бывал упрямым, и потому знал, какие усилия необходимы, чтобы удерживать себя в такой отстраненности. Возможно, она уже немного смягчалась.
— Вы знаете, кто я, моя госпожа? Вы узнаёте меня? Я думал, возможно, вы можете узнать, ибо я назвал бы вас той, кто видит и знает многое — прошлое, будущее, те исходы, что могли бы произойти при некоем малейшем изменении желаний или стремлений. Я думал, вы можете увидеть во мне нечто знакомое. Мне часто говорят, что я похож на родичей со стороны матери.
Она вздрогнула и широко распахнула глаза; прилив чувств окрасил призрачно-бледные щеки.
— Ты мне родня? Внук?
Ее ровный, холодный голос смягчился, превратившись из стали в нечто текучее, отзвук нездешних слез — так он скорее представлял себе Ниенну-Плакальщицу, а не прославленную чаровницу Мелиан. Он достаточно общался на своем веку с измученными скорбью духами и знал, что их можно расшевелить. Он улыбнулся про себя, сохраняя спокойное выражение лица, с нежностью вспомнив Маэдроса и Маглора — как он впервые узнал их в детстве и как легко они отвечали двум непоседливым мальчишкам, требовавшим внимания и тепла.
— Почти что так, — ответил Элронд. — Я ваш праправнук, потомок Берена и Лютиэн через их сына Диора и его единственную дочь Эльвинг. Вы можете удивиться, узнав, что я также частью нолдо, почти что феаноринг и совершенно точно потомок Финвэ.
Он знал, что любопытство может послужить мощным оружием для того, чтобы проникнуть за броню души. Он заметил, как ее глаза на мгновение посветлели, прежде чем она замкнулась снова.
— Зачем ты здесь? Мне нечего больше предложить тебе. Я едва способна удерживать эту телесную оболочку достаточно, чтобы сосредоточиться на твоем голосе.
— Что ж, хорошо, — он немного запнулся. Она говорила уклончиво; но он чувствовал, что она уже немало заинтересовалась. — Должен сказать, что не ожидаю ничего от вас, госпожа, но лишь стремлюсь узнать о вас чуть больше.
Он не смог полностью сдержать легкую усмешку, приподнимающую уголки рта и грозящую превратиться в настоящую улыбку. В Мелиан было нечто, что напоминало о тех обрывках впечатлений, что остались у него от матери — нечто величественное и трагическое, и, возможно, склонность к манипулированию другими, сдержанная рассудком. Он не верил, что всего лишь вообразил себе прилив тепла, постепенно нарастающую телесность в бесцветной женщине, стоящей перед ним. Да, она ощущалась именно женщиной, почти что матерью. Теперь он явственно улавливал избранный ею пол. Возможно, стоило попытаться донести до нее, почему он так настаивал на встрече с ней.
— Я потерял многих из тех, кто был мне дорог, — продолжил он, чуть пожав плечами, — но всё же, как видите, я по-прежнему живу и надеюсь. Мы перенесли похожие потери. Я пришел к вам в поисках той части моей семьи, которой долго был лишен. Я слышал, что вы отказывались принимать гостей с тех пор, как покинули Средиземье. Но я думал — возможно, самонадеянно, — что у меня найдется, что предложить вам. Если же нет, то я не буду тревожить ваш покой. Последнее, чего мне хотелось бы - это умножать ваши печали.
Напряжение постепенно исчезало с ее лица, и живой цвет медленно заменял призрачно-бескровный вид. Теперь она действительно смотрела Элронду в глаза.
— Ты, потомок моей возлюбленной дочери, наверняка слышал мою историю хотя бы в основных чертах. Квэнди так любят свои хроники. А я не уверена, что готова сейчас заполнять особо болезненные пропуски или исправлять ваши заблуждения. Мне бы хотелось услышать что-нибудь о твоей жизни и твоем времени. — Она указала на стол и два стула из светлого ясеня, стоящих под почтенных дубом, которых он до сих пор не замечал. — Возможно, ты предпочтешь присесть?
Они говорили долгие часы. Точнее, в основном говорил он, а она задавала вопросы, но она казалась всё менее бестелесной с каждым часом. Тем временем Элронд устал и охрип. Будь осторожен в своих желаниях — они могут исполниться, подумал он. Его невыносимо клонило в сон и чуть шатало от голода.
— Я поистине ценю время, которое вы уделили мне. И всё же я пришел узнать о вас, а вышло, что только я сам и говорил. — Он тяжело вздохнул — столько усилий, и так мало результата.
Ему показалось, что он заметил проблеск веселья в ее глазах. За то короткое время, что он провел в Амане, он обнаружил, к своему разочарованию, что большинство Айнур совершенно лишены понимания смешного. Возможно, она в этом отличалась. Как бы то ни было, беседа с его прародительницей оказалась весьма изнуряющим испытанием, словно бы он пытался выведать у нее секреты, с которыми она наотрез отказывалась расставаться.
— Но если вы, почтенная госпожа, действительно хотите узнать все подробности, вы можете нанести визит в залы Вайрэ Ткачихи, — он тоже мог быть своевольным. — Я слышал, что она создала великолепные гобелены... возможно, вы могли бы замолвить за меня словечко и взять меня с собой?
— Возможно, мне и впрямь следует посетить Вайрэ. Она предлагала разделить со мной ее труды. Я отказала ей, разумеется. Меня интересуют вовсе не подробности исторических событий — сегодня я хотела узнать, как именно ты, мой благородный внук, расскажешь свою историю. Ты не только лицом похож на мою дочь — ты унаследовал ее неодолимое упорство! — она хмыкнула и моргнула, глядя на него — уже не без тепла, но всё еще осторожно. — Хорошо же. Теперь оставь меня. Я почти забыла, как вы, создания плоти, страдаете от усталости и голода. Тебе наверняка нужно поесть. Если ты вернешься в ближайшие дни, я расскажу тебе часть своей истории и позабочусь, чтобы ты мог подкрепить силы.
Довольный и счастливый, Элронд ехал по дороге, ведущей из садов Лориэна к дому, где обитали он и Келебриан. Ему предстояло еще несколько часов пути, но хотя бы его конь как следует отдохнул. Слуги Эстэ поднесли ему фруктов, сыра и легких хлебцов — не лембас — и дали фляжку с водой, чудесным образом восстанавливающей силы. От этого напитка у него полностью прояснилось в голове. Он не мог дождаться возможности удивить свою жену новостями о том, что ее хитроумный супруг не только сумел поговорить с замкнутой майа-отшельницей, но и убедил ее признать его своим внуком.
традиционно пополам с Grey Kite aka R.L., и следующий текст тоже, ну как обычно (=
Название: Под черным дождем
Оригинал: In the Bitter Rain, Zdenka, запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 996 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: оригинальные персонажи
Категория: джен, фемслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: подразумевается смерть персонажей
Краткое содержание: Последняя битва жен энтов и сожжение Буроземья.
Примечание автора: читать дальшеЧто касается судьбы жен энтов, Толкин писал: «Я думаю, что жены энтов на самом деле пропали навсегда, будучи уничтожены вместе с их садами в Войне Последнего союза (3429-3441 В. Э.), когда Саурон придерживался тактики выжженной земли и сжег их владения, чтобы помешать наступлению армий союза по Андуину» (письмо 144). Но он также предполагает в том же письме, что некоторые из них могли выжить, и я предпочитаю с этим согласиться.
Энтомолвище продолжалось три дня. То было поспешное совещание, но все они знали: не оставалось времени ждать, пока события развернутся и созреют мало-помалу. Войско эльфов и людей маршировало к югу вдоль Андуина — так говорил голос речных течений, — но войска Саурона двигались им навстречу из Мордора, и сюда враг должен был добратьсять первым.
Возможно, в последний раз энтицы произносили речи на своем родном языке, мелодичном и богатом на слова, сквозь неторопливое, медлительное гудение и бормотание, без конца обмениваясь аргументами в споре. И в конце они не достигли полного согласия; да и как могли бы, если каждый выбор был злом?
Бежать, спасая себя, но бросить возлюбленные деревья и сады, оставить их на произвол орочьих топоров и огня; зная, что даже если превратности войны и жестокость Саурона минуют их поля, столетняя работа пойдет прахом за краткий миг — олени и кролики изгрызут ягодные кусты, к пределам фруктовых рощ вновь подступят дикие травы, покуда все не смешается воедино, а их позаброшенные деревья станут страдать от пожаров и насекомых, от голода и болезней, как те дички, за которыми не ухаживала никакая из энтиц.
Или же — остаться и сражаться, направив силу собственных рук против язвящей стали, и сдерживать мощь Мордора столько, сколько им это удастся. В конце концов, именно таким и оказалось их решение: младшие энтицы уйдут в тайне, забрав с собой те семена и саженцы, что смогут унести. Остальные же останутся, дабы сражаться за землю, которую они любили, и за деревья, которые доверяли им.
Уходя с Энтомолвища, Ривелит догнала Лумурин и зашагала с ней рядом. Лумурин взяла ее за руку, стиснув сильными узловатыми пальцами, и это успокаивало Ривелит. Еще с тех пор, как они были юными девами-энтицами, она любила Лумурин — ее упрямую силу и звонкий смех, ее гладкую коричневую кожу и глубокие, точно колодцы, глаза, прекраснее, чем у всех прочих энтов в лесу. Когда Лумурин нашла ее и сказала: «Мы отправляемся на восток, чтобы разбить сады в землях за Великой Рекой. Пойдешь ли ты с нами?», Ривелит ответила «да» едва ли не прежде, чем Лумурин закончила вопрос, рассмешив ее своей поспешностью. В плодородных долинах, питаемых Андуином, они терпеливо растили сады и фруктовые деревья — долгие, долгие годы, видя, как из семян прорастают саженцы и как из цветов вызревают плоды. Здесь они вместе жили в любви, радуясь красоте своих садов и разделяя их богатство со всеми вокруг. Если теперь всему этому пришел конец, Ривелит была рада, что Лумурин остается с ней.
Вместе они миновали сады, и фруктовые рощи, и пологие луга у реки, посещая напоследок все места, которые так любили. Они откупорили кувшины сладкого питья, что на вкус было как солнечный свет и созревшие за долгое лето плоды, и налили друг другу по чаше. В последний раз они укоренились ногами в доброй земле и отдыхали, стоя рядом. А когда с юга прозвучал тревожный зов, они были готовы.
Бок о бок Ривелит и Лумурин прошли длинными быстрыми шагами к южной границе садов и заняли свои места. Поодиночке и парами приходили другие энтицы, пока зеленое поле, где они собрались, не стало напоминать ожившую рощу.
Фимбретиль, старшая и сильнейшая, вела их. Она стояла чуть впереди других, молчаливая и терпеливая. Ривелит понимала, что она слушает слова земли, воздуха и воды. Ривелит попыталась послушать сама, но воздух был тяжелым и душным. Даже голос Великой Реки звучал приглушенно.
Фимбретиль медленно повела головой из стороны в сторону; в ее глубоких глазах заметна была тревога.
— Чую что-то в ветре, что мне не нравится, — пробормотала она. — Разве дует ветер с юга в это время года? Хуумм! Пусть приходят, эти рубящие-деревья-и-жгущие-поля. Мы готовы встретить их.
Еще один тревожный оклик донесся от энтиц, выставленных в дозор, и впереди показались темные ряды марширующих орков.
Ривелит ожидала, что орки будут вооружены мечами и топорами, острыми клинками, чтобы кромсать дерево и плоть. Вместо этого они держали зажженные факелы, словно бы на каком-то странном празднике. Еще один ряд орков выступил вперед — эти вооружены были луками и стрелами. Они окунули стрелы в огонь, и наконечники тут же вспыхнули, пропитанные какой-то жидкостью с резким запахом. Повинуясь хриплому приказу, орки разом выстрелили. Стрелы шипели в полете, падая, точно черный дождь. Казалось, им не будет конца. Ривелит приготовилась встретить залп, но стрелы не долетали до энтиц, падая на зеленое поле между армиями. И там, где они касались земли, трава занималась пламенем.
Ветер дул мимо них, сильнее раздувая огонь. Порыв ветра пронесся мимо лица Ривелит, принеся запах дыма и чего-то еще, куда хуже; чего-то, похожего на древесную гниль и разложение. Выкрики отчаяния прокатились по их рядам, словно слитный ропот листьев. Затем Фимбретиль шагнула вперед с высоким, яростным криком. Строй выровнялся.
Вокруг них поднялась боевая песня жен энтов: множество голосов сплетались вместе, словно звонкие трубы, и ровный бой барабанов поддерживал ритм. Ривелит снова потянулась к Лумурин; их руки сцепились и расстались. А затем они бросились вперед — через огонь, по плодородной земле, за которой столько ухаживали. Орки отшвырнули луки и вытащили мечи. Ривелит видела, что они растерялись, видя скорость их атаки; передние ряды дрогнули и отступили. Но за ними было еще много рядов, и эти стояли твердо. Ривелит снова запела; голос Лумурин присоединился к ней, и энтицы с обеих сторон подхватили напев.
Последний марш жен энтов, подумала Ривелит, последнее цветение славы… А потом уже не было времени думать.
Название: Сказки тысячи и одной ночи
Оригинал: Tales of the thousand and one nights, FakeCirilla9; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 3374 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Ар-Фаразон/Саурон
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: дисбаланс власти, манипуляция, элементы бондажа, оральный секс
Краткое содержание: О том, как Саурон начал путь к влиянию в Нуменоре.
Ар-Фаразон — король Нуменора, предводитель народа, по праву именуемого Королями Людей, самовластный правитель самого технологически развитого и цивилизованного государства, какое знали люди от начала времен, благословенный, долгоживущий повелитель своей славной страны, — осушил глотком еще один бокал крепкого вина (взятого добычей где-то в южных областях Средиземья), пытаясь унять свое нездоровое желание.
Как пытался сделать это весь вечер. Безуспешно.
Дело в том, что он и не представлял, насколько пленительным окажется владыка Саурон. Но сейчас Ар-Фаразон не мог заставить себя не глядеть на золотистые локоны волос, отблескивающие рыжиной при свете свечей, чувственно колыхавшиеся при каждом движении их обладателя. Он не сводил пристального взгляда — не в силах был оторваться — от изящных, утонченных, выверенных жестов своего пленника. Он пожирал голодными глазами богатые одежды, столь отличные от нуменорских: изысканные, текучие, с великим тщанием подчеркивающие золотистый оттенок кожи и совершенно-мужественные очертания тела. Саурон выглядел воплощением идеальной внешности, без единого изъяна. Мужественный, сильный, хорошо сложенный, сладостный для глаз, притягательный.
Ар-Фаразон глядел на него и пытался соотнести божественное зрелище, открывающееся ему, со всеми теми ужасающими историями, что слышал о своем узнике: о крови, пролитой их злейшим врагом, о бедствиях, свершенных его волей, или о страхе, который пробуждал в плененных дикарях один лишь звук его имени. А также — с могуществом, господством и жестким порядком, установленным на материке посредством силы, приказа и непреклонной беспощадности.
Никакое количество спиртного не помогало Ар-Фаразону соединить два этих образа вместе. Ибо перед ним восседал не варварский вождь, грязный и волосатый, подобный более зверю, чем человеческому существу. Нет, он видел перед собой совершенное, холеное воплощение чистой красоты. Саурону удавалось держаться, говорить и пировать так, словно провел годы, изучая манеры, свойственные каждой из культур Средиземья, со всеми их тончайшими различиями. Он способен был шутить и говорить комплименты, но держаться при том целиком в рамках приличий, не преступив за целый вечер ни единой общественной условности.
Саурон был узником и должен был бы находиться в оковах, но Ар-Фаразон способен был обращаться с царственной особой так, как заслуживала того благородная кровь. Мысль об оковах вызвала невольные видения в его помутившемся разуме: образы золотых, тяжелых наручников на тонких запястьях, мышц, напряженных под цепями, растрепавшихся совершенных волос...
Ар-Фаразон резко втянул воздух — завораживающие глаза Саурона, пылающие золотом, остановились на его собственных. Он почувствовал себя, точно ребенок, пойманный за шалостью — или, может, точно он же сам, пойманный на измене своей супруге. И всё же в золотых радужках не читалось по отношению к нему никакого презрения — они оставались непроницаемыми, загадочными, исполненными возможностей. Лишь рот — эти идеально очерченные пухлые губы — изогнулся в улыбке. И, может быть, всему виной было его воображение, но Ар-Фаразону она показалась весьма обольстительной.
А может, воображение было и ни при чем. Ибо весьма скоро, так, что Ар-Фаразон даже не понял, когда именно это произошло, он осознал, что пленник его совсем близко: сидит вплотную к нему, на месте королевы. Куда же делась Мириэль? Когда она успела исчезнуть?
— Мой повелитель. — Низкий голос звучал едва ли не мурлыканьем, соблазнительно, бархатисто. Ар-Фаразон мог бы вечно слушать его. — Я заметил ваше внимание. Вы чего-то желаете от меня? Некоего еще не обговоренного выражения моей капитуляции?
Король чуть не разлил содержимое своего кубка, когда ладонь легла на внутреннюю сторону его бедра. Он быстро огляделся, чтобы убедиться, что никто не обращает внимания, но все вокруг были увлечены победным пиршеством — со всем свойственным тому разгулом и пьянством. И даже если кто-то здесь оставался исключением, которого не мог заметить Ар-Фаразон, он решил, что ему в действительности безразлично, что подумают о нем советники и вассалы. Пусть глядят. Пусть завидуют. Даже этот старый хрыч Амандиль — пускай он смотрит сверху вниз, как всегда, этим своим презрительным взглядом, но не его это неземное существо одарило своим вниманием.
— Ты, — хрипло произнес Ар-Фаразон, недовольный тем, как грубо звучит собственный голос в сравнении с певучими интонациями его собеседника, — по-прежнему носишь свои драгоценности.
Он не мог подобрать никаких осмысленных слов.
«Я глядел на тебя, потому что ты возбуждаешь меня так, как не подобает никакому мужчине? Как не умела ни одна женщина уже давно?»
Улыбка сошла с этого восхитительного лица напротив. Саурон жестом защиты стиснул золотой талисман в форме глаза, висящий на его шее.
— Станете ли вы отнимать у меня даже столь незначительные безделицы, мой повелитель? Вы уже отняли у меня титул и власть. Будете ли вы удовлетворены лишь тогда, когда я останусь перед вами совершенно нагим?
Широко раскрытые глаза; серьезная манера речи; совершенно политического рода беседа. Исключительно политического. Никак иначе. И всё же выбор слов...
Будь проклят Эру. Что бы ни имел в виду Саурон — он оставался Ар-Фаразоновым пленником, и Ар-Фаразон мог делать с ним всё, чего пожелает. То, что он по-прежнему дышал, уже было милосердием. Он принадлежал Ар-Фаразону целиком и полностью: как и всё, что было на нем. Ар-Фаразон потянулся к ожерелью.
Саурон поколебался, но следом позволил своим пальцам разжаться, освобождая путь. Их с Ар-Фаразоном ладони соприкоснулись. Майа был таким горячим, что Ар-Фаразон явственно ощущал этот жар даже сквозь собственную согретую вином кожу.
— Почему именно око? Почему ты избрал его своим символом?
Ар-Фаразон нежно погладил металл, прежде чем успел осознать, что именно делает. Саурон взглянул ему в лицо.
— Вы нацеливаетесь прямиком на то, чем я дорожу сильнее всего: на мои тайны. Я могу поведать вам многие из них, мой повелитель, раскрыть перед вами таинства и секреты, о которых вы не могли и мечтать, но время для этого еще придет. Вы желаете знать, отчего я избрал око. Да будет так, ибо я в вашей власти. Отныне ваша просьба — закон для меня. Я расскажу вам об этом одном сегодняшней ночью, но разве хотите вы, чтобы об этом говорилось здесь, перед всеми вашими людьми?
Подозрение закралось в мысли Ар-Фаразона на этом вопросе об его людях. Кто-то был пьян, кто-то щупал служанок, кто-то даже уже храпел под столом. Они не услышат. И всё же кто-то мог притворяться, мог и в самом деле тайком следить за тем, что делает Ар-Фаразон.
Затем он почувствовал, как ладонь на его бедре чувственно передвинулась выше, и в мгновение ока принял решение.
Он встал из-за стола одним движением и галантно протянул руку Саурону. Майа принял ее без каких-либо возражений.
***
— Возможно, вам следует сковать меня, мой повелитель, — прошептал Саурон ему на ухо своим столь пленительным голосом. — Я опасный узник, враг, захваченный на войне, а вы здесь со мной одни. Что-то вроде оков было бы только уместно.
Ар-Фаразон едва не отказал ему, заявив, что ему не угрожает опасность от одного-единственного пленника, пусть даже майа, и что он мог бы с легкостью одолеть Саурона, если бы захотел, как уже сделал единожды, во главе сокрушительного нуменорского войска. И всё же его взгляд упал на золотую цепь, которую держал его пленник, — каким-то образом добытую откуда-то, — и его воображение вновь затопили образы совершенного подчинения. Он счел, что отказываться в этот момент будет только во вред ему, и принял цепь.
Он взял Саурона за руки, замечая, что ведет себя до странности осторожно, как если бы вдруг устрашен был присутствием божества. Он защелкнул тяжелые золотые кандалы на тонких запястьях — звук этот эхом отозвался в тишине комнаты. Глядя на дело рук своих — Саурона, скованного и покорно глядящего на него, — Ар-Фаразон почувствовал прилив силы, окативший жаром всё его тело, но особенно — чресла.
— Возможно, вам следует теперь обыскать меня, мой повелитель? У меня могло остаться какое-то оружие, — подсказал Саурон.
Ар-Фаразон больше не мог думать о том, нет ли в словах пленника некой двусмысленности. Не в себе от выпитого вина, от запаха божественного создания в своих объятиях, пьяный от всей той силы, что была у него в руках, он потянулся к тому чуду творения, которое являло собой тело Саурона. Он начал с его рук, боясь поначалу дотрагиваться до чего-то столь хрупкого, как шея. Он прикоснулся к богатой, мягкой ткани чужеземных одежд, ощущая под нею твердые мышцы. Он провел по всей длине рук Саурона, вплоть до того места, где оковы соединяли вместе его запястья; провел по тяжелым золотым браслетам, прежде чем перейти к бокам и к спине, сначала дотрагиваясь до него осторожно, потом более решительно, почти тиская. Ему не хватало близости; ему хотелось добраться до голой кожи...
Он замешкался над ключицей, уже готовый порвать одежду, раздираемый между безумным желанием — и неприличием подобного жеста.
— Я в вашей власти, — шепнул Саурон. — Поступайте со мной, как пожелаете. — И то было всё ободрение, в каком нуждался Ар-Фаразон. Тонкая ткань поддалась под его сильными руками, и он разорвал ее, обнажая грудь Саурона.
Кулон с оком, висевший на тонкой цепочке, приковал его взор. Ар-Фаразон собственнически ухватил его, позволяя себе задержать руку на горячей коже под украшением — на более долгий срок, чем это действительно было необходимо.
— Смысл, — прорычал он. Быть может, ему следовало бы обеспокоиться, что в присутствии своего пленника его речь свелась к односложным фразам, но прямо сейчас это больше не казалось важным.
Саурон, впрочем, в отличие от него беглости вовсе не лишился: слова у него текли легким, мелодичным потоком:
— Это лишь символ, заключенный в приятном украшении. Знак во имя того, чтобы всегда оставаться настороже. Подобно раскрытому оку, он напоминает: всегда следует быть бдительным, всегда следить, никогда не терять сосредоточения, иначе этим воспользуются враги. Видеть всё и всех вокруг и использовать собранные сведения во имя собственных целей.
— Ха. Я мог бы использовать это здесь, где все строят козни против меня... Этот ублюдок Амандиль и его заносчивый сынок Элендиль.
— Возможно, вы могли бы использовать меня, мой повелитель... — Голос Саурона дрогнул, будто бы от сомнения. Ар-Фаразон ощутил, как сбивается дыхание под его ладонью, лежащей на гладкой груди. — ...подобным образом.
Глядя, как шевелятся эти губы, нелегко становилось сосредотачиваться на ходе беседы.
— Для шпионажа?
— Для сбора сведений.
— И отчего бы мне доверять тебе? — Ар-Фаразона поразило, насколько запоздало звучал вопрос, когда он уже прижимал наполовину раздетого пленника к изукрашенному столу за ними весом собственного своего тела, стоя между его слегка раздвинутыми ногами. И дорогая ткань одежд Саурона, висевших теперь на нем клочьями, скорее подчеркивала, чем скрывала, его физические достоинства.
— Оттого, что я завишу от вас. — Дыхание Саурона обдавало лицо Ар-Фаразона теплом. — Я целиком в вашей власти, обезоруженный вашим великолепием. Вполне естественно, что я желаю снискать ваше расположение, дабы не провести остаток дней своих в подобных кандалах.
Саурон поднял скованные руки, желая подчеркнуть сказанное, и цепи звякнули; золото засверкало в свете свечей, точно драгоценности южных шлюх. Тяжелые браслеты на изящных запястьях усиливали его, но всё же золотой блеск исходил словно бы от самого майа.
— Превосходно, — хрипло выдохнул Ар-Фаразон.
— Да, они превосходны, мой повелитель. — Тон его пленника был теперь снисходительным, как если бы он мог прочесть грешные мысли Ар-Фаразона, но вместо того, чтобы разочароваться в нем из-за них, вел себя, точно снисходительный опекун по отношению к избалованному ребенку. — И всё же я предпочел бы не носить их всё время... В постели с ними будет весьма неудобно.
Стоило этим полным губам произнести слово «постель», и Ар-Фаразон больше не мог сдержать себя: он втянул Саурона в грубый поцелуй, неистовый и исполненный запретного желания. Саурон охотно ответил. На губах его ощущалось не вино — скорее, нечто неуловимое, что не в силах вызвать к жизни никакие краски художника, что Ар-Фаразон никогда не чувствовал даже на некрашенных, несоблазнительных губах супруги. Та никогда не пользовалась косметикой, не применяла то, что представлялось ей уловками шлюх, чтобы не приглашать его в свою постель чересчур уж часто… при мысли об этой фанатичной девке Ар-Фаразон тут же вообразил, каким возмущенным сделалось бы ее лицо, увидь она их с Сауроном прямо сейчас.
Он вдруг разорвал поцелуй.
— Мы не можем… — сказал он своему пленнику.
— Отчего же? — Только теперь Ар-Фаразон осознал, что скованные руки Саурона запутались в его собственных одеждах спереди. Его золотой узник не отводил их, и Ар-Фаразону не хотелось отстраняться.
— Между двумя мужчинами… это неправильно, — он неуверенно повторил наставления, которые с раннего детства внушали ему жрецы и общественное мнение. Даже для него самого собственные слова звучали не то чтобы убедительно, и, вероятно, еще менее — для слуха Саурона.
— Я не смертный мужчина, и не равный вам, — возразил Саурон. — И кто узнает? А даже если узнают, то кто посмеет судить вас? Вы — могущественный правитель, и можете брать всё, что сочтете вашим. Я — ваша военная добыча, так присвойте же меня, как трофей.
Слышать, как он говорит подобное, отдавая себя на волю Ар-Фаразона, было уже слишком для короля, и он не мог противиться больше. Ар-Фаразон стиснул его в объятиях, срывая с него остатки одежды, до тех пор, пока Саурон не предстал перед ним полностью обнаженный: всё это чудесное тело, открытое его собственническим прикосновениям.
На горле Саурона виднелся шрам — старая, рваная рана, больше похожая на укус собаки, чем полученное в бою ранение. Но, конечно же, столь могущественный владыка не позволил бы кусать себя какой-то шавке?
— Что это? — Саурон явственно напрягся, когда Ар-Фаразон коснулся шрама. — Как ты получил такую отметину?
— Один секрет за одну ночь, мой повелитель. Не заставляйте меня раскрыть их все разом, позвольте сохранить мои тайны чуть дольше — равно как и ваш интерес. Иначе я быстро наскучу вам.
— Ты никогда не сможешь мне наскучить.
Саурон хмыкнул — многозначительно и сдержанно, чего никак нельзя было ожидать от того, кто пил весь вечер наравне с прочими гостями.
— Вы льстите мне, мой повелитель, хотя я и боюсь, что в вас говорит вино.
— Я не пьян… Или, как бы то ни было, достаточно трезв для этого. — Ар-Фаразон придвинулся ближе, касаясь бедром обнаженной кожи Саурона.
Руки пленника, по-прежнему скованные, скользнули к одеяниям Ар-Фаразона, развели полы мантии и ощупали его через бриджи, обнаружив, несомненно, его наливающееся силой мужское достоинство.
Саурон ахнул.
— Вы поистине велики, мой повелитель.
Ар-Фаразон зарычал, готовый опрокинуть его на спину, на стол, где подписывали дипломатические документы, и взять, точно женщину, — но Саурон вдруг опустился на колени с текучей эльфийской грацией.
У Ар-Фаразона перехватило дыхание от этого зрелища — Саурон на коленях перед ним, полностью обнаженный, в цепях, уязвимый; он поднял взгляд золотых глаз, и губы его искривились в скрытной усмешке.
— Позвольте мне услужить вам, как подобает, мой повелитель, как требует того ваше величие: на коленях. Позвольте показать вам глубину моей преданности.
Руки Саурона аккуратно распустили шнуровку на его бриджах, ровно настолько, чтобы извлечь уже отвердевший член, и когда эти горячие губы сомкнулись на нем, Ар-Фаразон забыл о всех своих планах и таких сложных вещах, как позы для соития. Он даже не мог думать связными словами, мог только чувствовать влажные прикосновения языка Саурона, восхитительный жар, окружающий его, слышать влажные звуки и стоны — его собственные, понял он. В этот момент его не волновало достоинство — он вцепился в шелковистые золотые пряди Саурона, которыми так восхищался весь вечер, и толкнулся в послушный рот: может быть, слишком грубо, но Саурон не проронил ни слова жалобы.
Ар-Фаразон имел его в рот без всякой сдержанности, как абсолютный монарх, каким он и являлся, овладевая тем, что принадлежало ему. И Саурон, как он сам указал, принадлежал ему. Он контролировал глубину и ритм, он был полностью одет в королевское облачение, тогда как пленник был обнажен у его ног.
Саурона, казалось, полностью устраивало грубое обращение. Он принимал Ар-Фаразона глубоко в горло, держа голову точно под нужным углом, иногда проводя по члену Ар-Фаразона языком — король лишь стонал и вбивался в него еще сильнее.
Ар-Фаразон опустил взгляд на завораживающее зрелище этой красоты, этого чуда природы, обхватившего полными губами его член, скользящий взад и вперед, блестящий от слюны. Саурон почти не двигался, закрыв глаза и покорно сложив скованные руки на коленях, не пытаясь замедлить движения Ар-Фаразона или помочь ему удержать равновесие.
Более того, Саурон, казалось, наслаждался его грубыми толчками; Ар-Фаразон заметил из-под прикрытых век, хотя дымка удовольствия и окутывала всё его существо, что Саурон ласкает себя обеими руками — его запястья были стянуты слишком туго, чтобы освободить для этого всего одну.
Ар-Фаразон решил — или, точнее, ощутил, ибо это было больше чистое животное желание, чем сознательная мысль, — что он хочет обладать Сауроном еще полнее, так близко, как только возможно соединиться для двух человеческих тел. Он отстранился от рта Саурона, поморщившись, когда холодный воздух сменил его блаженный жар.
— Встань, — хрипло приказал он. — Я хочу… хочу тебя.
Он не знал, насколько это внятно, но Саурон явно понял его безошибочно: он поднялся на ноги, почти возвышаясь над королем.
— На стол.
— Как прикажете, мой повелитель.
Член Ар-Фаразона нетерпеливо дернулся, когда Саурон исполнил его повеление, усевшись на краю стола и приглашающе разведя ноги; его член — безупречный, как и всё в нем, — гордо вздымался вверх. Каждое движение Саурона было исполнено чувственности в глазах Ар-Фаразона: как он вытягивает ногу, как изгибает спину, как протягивает к нему скованные руки…
На краткий миг Ар-Фаразон забеспокоился, что Саурон попросит снять оковы, украшающие его запястья, но его опасения оказались не обоснованы — Саурон поманил его ближе, закидывая скованные руки Ар-Фаразону на шею, заключая его в объятия из плоти и золота.
— Ну же, возьмите меня. — Саурон притянул его еще ближе, обхватывая ногами талию Ар-Фаразона. — Дайте мне…
Ар-Фаразон оборвал его речь, исполнив в точности то, о чем пленник и умолял его. Он толкнулся внутрь Саурона — смазанный слюной член проскользнул на удивление легко, и это на мгновение заставило его задуматься, не явился ли Саурон к нему готовым к любым поворотам, или спланировал это заранее, или же это некий майярский фокус. Но затем он начал двигаться, и стенки обхватывали его член точно так, как нужно — приятно, но не болезненно туго, — и Ар-Фаразон позабыл совершенно все свои мысли.
Он вонзался в податливое тепло снова и снова, плавясь от наслаждения, что растекалось от его чресел по всему телу горячими искрами.
— Да, да, так, мой повелитель, здесь, сильнее, — его пленник уже практически приказывал ему, но Ар-Фаразона сейчас это ничуть не волновало. Его охваченное желанием тело следовало указаниям, смешанным со стонами, почти инстинктивно; бедра ударялись о ягодицы Саурона в древнем, как человеческий род, танце поиска завершения.
Саурон царапал его спину — он чувствовал остроту когтей даже через тяжелую ткань мантии, но царапины лишь обостряли ощущения. Ар-Фаразон запустил пальцы в золотые локоны Саурона, вторую руку опустив к его члену и лаская его.
Саурон подавался бедрами навстречу его толчкам, насколько позволяла его поза, приятно сжимаясь при каждом ударе.
Наконец, это стало невыносимо, и пусть ему хотелось бы удержать это ускользающее наслаждение на целую ночь, Ар-Фаразон ощутил, как напрягается его тело, как застывает натянутой струной каждый мускул, и наконец кончил с животным рыком.
Словно издалека, он почувствовал, как член Саурона в его судорожно стиснувшейся ладони дернулся, орошая его пальцы семенем.
Обессиленный, Ар-Фаразон едва ли не упал в объятия Саурона. Пленник удержал его на весу, по-прежнему сидя прямо, поддерживая всем собой его обмякшее тело.
Ар-Фаразон опустил лицо в золотой водопад волос Саурона, вдыхая его божественный аромат, удовлетворенный и счастливый.
— Я не запру тебя в подземелье, — проговорил он в шелковистые пряди, как только смог вновь овладеть голосом. — Я буду держать тебя рядом, днем и ночью, всегда.
— Благодарю, мой повелитель, это поистине великая честь, — ответил Саурон, оперев подбородок на плечо Ар-Фаразона и скрыв лицо от взгляда короля.
Если бы Ар-Фаразон видел его в это мгновение, он заметил бы улыбку на губах Саурона: улыбку, полную злобы и триумфа, и совсем немного — истинной благодарности.
Название: То, для чего не найти слов
Оригинал: That for which there is no word, avanti_90; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 507 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Румиль, упоминаются Феанор, Мелькор
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Пять языков, которые выучил Румиль из Тириона.
1. Квэнья
Я легко кладу мои испачканные чернилами пальцы поверх руки ребенка, направляя его кисть по пергаменту. Я делаю это лишь по давней привычке, ибо движения его кисти безупречны — до тех пор, пока он не дергает рукой и вместо изящной дуги не остается резкая линия.
Я отдергиваю руку и восклицаю в гневе, но он продолжает, не слушая меня, — обозначает четкими линиями семь различных форм гласных. Я стою в молчании, и сердце мое полнится изумлением и разгорающейся гордостью; одновременно я вдруг понимаю, что, сколько бы учеников у меня не было, никогда больше мне не встретить такого, как он.
2. Язык энтов
Мне доводилось засыпать под колыбельную соловьиных трелей, пробуждать в себе ярость сотрясающим кости львиным рыком, вызывающим на поединок; но этот язык...
Медленный и звучный, и каждый слог наполнен тысячелетиями опыта, бесконечно тонкими различиями тона и ударения...
Таурэлиломэтумбалеморнатумбалетаурэломеанор
Наш первый разговор длится пятьдесят солнечных лет, и когда наконец одной звездной ночью в чаще леса, где пахнет сосновыми иглами и снежинки опускаются на мои волосы, я понимаю полностью значение того, что было сказано, — тогда, впервые за два столетия огня и крови, я не сожалею, что пересек Льды.
3. Синдарин
Я не сдаюсь, даже когда закованные в железо кулаки заставляют меня рухнуть на колени перед троном. Даже тогда, вопреки крови и мучениям вокруг, я пою о непокорстве, глядя в лицо Темного Владыки.
Он смеется и, к моему ужасу, повторяет мои собственные слова — но его голос извращает каждую фразу до мрачнейшего из возможных значений, и так до тех пор, пока моя песня не становится столь ужасной, столь отвратительной, что я задыхаюсь и зажимаю уши руками, но это не в силах остановить его голос, и я начинаю кричать.
4. Орочий
Каждую ночь в запятнанных кровью, залитых слезами темницах Ангбанда Темный Владыка входит в мои сны. Не кошмары; те были бы милосердны. Он же не знает милосердия. Ночь за ночью мне снится жемчужный песок, и мягкие постели, и легкие руки тех, кто приходит ко мне на помощь; день за днем я просыпаюсь для новых пыток.
Однажды я вижу во сне, что врата Ангбанда рушатся с грохотом, сотрясающим солнце; вижу, как светлые огни спускаются во тьму, куда не может проникнуть никакой свет.
Я плачу в страхе и молю моих тюремщиков о пощаде, зная, что не дождусь ее.
5. Валарин
Когда Валар песнью придают облик нашему новому дому, я слышу в их голосах, звенящих над Одиноким Островом, каждую известную мне песню — от переливов соловья до рокота деревьев и барабанов войны.
А затем в одно мгновение бесчисленные мелодии сливаются вместе, в одну песню, один голос — одно слово.
Это слово разрастается вокруг меня, внутри меня, наполняя меня радостью столь великой, что она способна стереть столетия мучений и молчания, и наконец оно звучит моим голосом; бесконечно прекрасное, бесконечно могущественное, и голос поднимается, чтобы присоединиться к первейшей из песен, что течет беспрерывно от начала до конца всего сущего.
Название: Сестра, возлюбленная, жрица, мудрая женщина, королева
Оригинал: Sister, Lover, Priestess, Wise-Woman, Queen, oshun; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1565 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Мелиан, Элронд
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: Встреча родственников в Валиноре.
Примечание: написано на челлендж — фик по первой строчке какой-либо известной книги. Использована цитата из «Туманов Авалона» Марион Зиммер-Брэдли.
— В свое время меня называли по-разному: сестрой, возлюбленной, жрицей, мудрой женщиной, королевой. Были те, кто говорил обо мне, как о богине или ведьме, — произнесла Мелиан, глядя на него с печалью и словно бы слегка недружелюбно. Да, она не собиралась прогонять его, пусть он и нарушил ее уединение. С другой стороны, это явно должен был быть нелегкий разговор.
Она была прекрасна, но холодна. Ее телесная оболочка казалась мерцающей, сероватой, словно бы существующей не вполне здесь. Трудно было представить ее, вскружившую голову надменному королю Элу Тинголу, да так, что он позабыл от любви весь свой народ. Но Древние Дни, как звались они в стихах и песнях, были наполнены историями тех, кто оказался втянут в грандиозные и трагические события, разрушившие их невинность, и это заставило их сомневаться во всем, что они видели и понимали. Впрочем, сам он — пусть его и стали считать старым — всегда чувствовал себя частью младшего поколения, одним из тех, кто никогда не был уверен, что сможет понять хоть что-то полностью. Он вырос, помня, что расслабляться опасно, и никогда не считал, что другие понимают всё.
Ее кожа была бледной до прозрачности, и темные густые волосы ниспадали на спину. Лицом она напоминала Арвен, но выглядела обескровленной, и это слегка пугало. Элронд считал себя высоким, но она превосходила его ростом. Он хотел бы знать, всегда ли она была такой высокой. Ее рассеянный взгляд вдруг стал яснее, словно бы она наконец осознала, что не ответила ему. Он ощутил легкое, точно перышко, прикосновение к своему разуму, которое тут же отдернулось, не двинувшись дальше.
Она вздернула изящный заостренный подбородок — намек на раздражение, как будто она надеялась, что он уйдет, но обнаружила, что он не собирается этого делать.
— Но если я возьмусь описывать себя, — сказала она, — неудача — вот первое слово, что приходит на ум в качестве подходящего описания.
Он не был уверен, как это вышло, но он сумел пробиться через укрепления ее уединения. На мгновение он ощутил даже некоторую жалость к себе — от того, что она не рада была его видеть. Но ему стоило перестать вести себя как отвергнутый ребенок. С чего бы ей приветствовать его? Она ничего о нем не знала. Он был неожиданностью, и не то чтобы приятной.
Но всё же она приняла форму эльдэ из снисхождения к нему. Она была не настолько далекой и бесстрастной, как ему рассказывали. В ее глазах цвета олова смешивались сожаления и возможности. Она была, по правде говоря, вовсе не такой уж недосягаемой. Элронд и сам бывал упрямым, и потому знал, какие усилия необходимы, чтобы удерживать себя в такой отстраненности. Возможно, она уже немного смягчалась.
— Вы знаете, кто я, моя госпожа? Вы узнаёте меня? Я думал, возможно, вы можете узнать, ибо я назвал бы вас той, кто видит и знает многое — прошлое, будущее, те исходы, что могли бы произойти при некоем малейшем изменении желаний или стремлений. Я думал, вы можете увидеть во мне нечто знакомое. Мне часто говорят, что я похож на родичей со стороны матери.
Она вздрогнула и широко распахнула глаза; прилив чувств окрасил призрачно-бледные щеки.
— Ты мне родня? Внук?
Ее ровный, холодный голос смягчился, превратившись из стали в нечто текучее, отзвук нездешних слез — так он скорее представлял себе Ниенну-Плакальщицу, а не прославленную чаровницу Мелиан. Он достаточно общался на своем веку с измученными скорбью духами и знал, что их можно расшевелить. Он улыбнулся про себя, сохраняя спокойное выражение лица, с нежностью вспомнив Маэдроса и Маглора — как он впервые узнал их в детстве и как легко они отвечали двум непоседливым мальчишкам, требовавшим внимания и тепла.
— Почти что так, — ответил Элронд. — Я ваш праправнук, потомок Берена и Лютиэн через их сына Диора и его единственную дочь Эльвинг. Вы можете удивиться, узнав, что я также частью нолдо, почти что феаноринг и совершенно точно потомок Финвэ.
Он знал, что любопытство может послужить мощным оружием для того, чтобы проникнуть за броню души. Он заметил, как ее глаза на мгновение посветлели, прежде чем она замкнулась снова.
— Зачем ты здесь? Мне нечего больше предложить тебе. Я едва способна удерживать эту телесную оболочку достаточно, чтобы сосредоточиться на твоем голосе.
— Что ж, хорошо, — он немного запнулся. Она говорила уклончиво; но он чувствовал, что она уже немало заинтересовалась. — Должен сказать, что не ожидаю ничего от вас, госпожа, но лишь стремлюсь узнать о вас чуть больше.
Он не смог полностью сдержать легкую усмешку, приподнимающую уголки рта и грозящую превратиться в настоящую улыбку. В Мелиан было нечто, что напоминало о тех обрывках впечатлений, что остались у него от матери — нечто величественное и трагическое, и, возможно, склонность к манипулированию другими, сдержанная рассудком. Он не верил, что всего лишь вообразил себе прилив тепла, постепенно нарастающую телесность в бесцветной женщине, стоящей перед ним. Да, она ощущалась именно женщиной, почти что матерью. Теперь он явственно улавливал избранный ею пол. Возможно, стоило попытаться донести до нее, почему он так настаивал на встрече с ней.
— Я потерял многих из тех, кто был мне дорог, — продолжил он, чуть пожав плечами, — но всё же, как видите, я по-прежнему живу и надеюсь. Мы перенесли похожие потери. Я пришел к вам в поисках той части моей семьи, которой долго был лишен. Я слышал, что вы отказывались принимать гостей с тех пор, как покинули Средиземье. Но я думал — возможно, самонадеянно, — что у меня найдется, что предложить вам. Если же нет, то я не буду тревожить ваш покой. Последнее, чего мне хотелось бы - это умножать ваши печали.
Напряжение постепенно исчезало с ее лица, и живой цвет медленно заменял призрачно-бескровный вид. Теперь она действительно смотрела Элронду в глаза.
— Ты, потомок моей возлюбленной дочери, наверняка слышал мою историю хотя бы в основных чертах. Квэнди так любят свои хроники. А я не уверена, что готова сейчас заполнять особо болезненные пропуски или исправлять ваши заблуждения. Мне бы хотелось услышать что-нибудь о твоей жизни и твоем времени. — Она указала на стол и два стула из светлого ясеня, стоящих под почтенных дубом, которых он до сих пор не замечал. — Возможно, ты предпочтешь присесть?
Они говорили долгие часы. Точнее, в основном говорил он, а она задавала вопросы, но она казалась всё менее бестелесной с каждым часом. Тем временем Элронд устал и охрип. Будь осторожен в своих желаниях — они могут исполниться, подумал он. Его невыносимо клонило в сон и чуть шатало от голода.
— Я поистине ценю время, которое вы уделили мне. И всё же я пришел узнать о вас, а вышло, что только я сам и говорил. — Он тяжело вздохнул — столько усилий, и так мало результата.
Ему показалось, что он заметил проблеск веселья в ее глазах. За то короткое время, что он провел в Амане, он обнаружил, к своему разочарованию, что большинство Айнур совершенно лишены понимания смешного. Возможно, она в этом отличалась. Как бы то ни было, беседа с его прародительницей оказалась весьма изнуряющим испытанием, словно бы он пытался выведать у нее секреты, с которыми она наотрез отказывалась расставаться.
— Но если вы, почтенная госпожа, действительно хотите узнать все подробности, вы можете нанести визит в залы Вайрэ Ткачихи, — он тоже мог быть своевольным. — Я слышал, что она создала великолепные гобелены... возможно, вы могли бы замолвить за меня словечко и взять меня с собой?
— Возможно, мне и впрямь следует посетить Вайрэ. Она предлагала разделить со мной ее труды. Я отказала ей, разумеется. Меня интересуют вовсе не подробности исторических событий — сегодня я хотела узнать, как именно ты, мой благородный внук, расскажешь свою историю. Ты не только лицом похож на мою дочь — ты унаследовал ее неодолимое упорство! — она хмыкнула и моргнула, глядя на него — уже не без тепла, но всё еще осторожно. — Хорошо же. Теперь оставь меня. Я почти забыла, как вы, создания плоти, страдаете от усталости и голода. Тебе наверняка нужно поесть. Если ты вернешься в ближайшие дни, я расскажу тебе часть своей истории и позабочусь, чтобы ты мог подкрепить силы.
Довольный и счастливый, Элронд ехал по дороге, ведущей из садов Лориэна к дому, где обитали он и Келебриан. Ему предстояло еще несколько часов пути, но хотя бы его конь как следует отдохнул. Слуги Эстэ поднесли ему фруктов, сыра и легких хлебцов — не лембас — и дали фляжку с водой, чудесным образом восстанавливающей силы. От этого напитка у него полностью прояснилось в голове. Он не мог дождаться возможности удивить свою жену новостями о том, что ее хитроумный супруг не только сумел поговорить с замкнутой майа-отшельницей, но и убедил ее признать его своим внуком.
традиционно пополам с Grey Kite aka R.L., и следующий текст тоже, ну как обычно (=
Название: Под черным дождем
Оригинал: In the Bitter Rain, Zdenka, запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 996 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: оригинальные персонажи
Категория: джен, фемслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: подразумевается смерть персонажей
Краткое содержание: Последняя битва жен энтов и сожжение Буроземья.
Примечание автора: читать дальшеЧто касается судьбы жен энтов, Толкин писал: «Я думаю, что жены энтов на самом деле пропали навсегда, будучи уничтожены вместе с их садами в Войне Последнего союза (3429-3441 В. Э.), когда Саурон придерживался тактики выжженной земли и сжег их владения, чтобы помешать наступлению армий союза по Андуину» (письмо 144). Но он также предполагает в том же письме, что некоторые из них могли выжить, и я предпочитаю с этим согласиться.
Энтомолвище продолжалось три дня. То было поспешное совещание, но все они знали: не оставалось времени ждать, пока события развернутся и созреют мало-помалу. Войско эльфов и людей маршировало к югу вдоль Андуина — так говорил голос речных течений, — но войска Саурона двигались им навстречу из Мордора, и сюда враг должен был добратьсять первым.
Возможно, в последний раз энтицы произносили речи на своем родном языке, мелодичном и богатом на слова, сквозь неторопливое, медлительное гудение и бормотание, без конца обмениваясь аргументами в споре. И в конце они не достигли полного согласия; да и как могли бы, если каждый выбор был злом?
Бежать, спасая себя, но бросить возлюбленные деревья и сады, оставить их на произвол орочьих топоров и огня; зная, что даже если превратности войны и жестокость Саурона минуют их поля, столетняя работа пойдет прахом за краткий миг — олени и кролики изгрызут ягодные кусты, к пределам фруктовых рощ вновь подступят дикие травы, покуда все не смешается воедино, а их позаброшенные деревья станут страдать от пожаров и насекомых, от голода и болезней, как те дички, за которыми не ухаживала никакая из энтиц.
Или же — остаться и сражаться, направив силу собственных рук против язвящей стали, и сдерживать мощь Мордора столько, сколько им это удастся. В конце концов, именно таким и оказалось их решение: младшие энтицы уйдут в тайне, забрав с собой те семена и саженцы, что смогут унести. Остальные же останутся, дабы сражаться за землю, которую они любили, и за деревья, которые доверяли им.
Уходя с Энтомолвища, Ривелит догнала Лумурин и зашагала с ней рядом. Лумурин взяла ее за руку, стиснув сильными узловатыми пальцами, и это успокаивало Ривелит. Еще с тех пор, как они были юными девами-энтицами, она любила Лумурин — ее упрямую силу и звонкий смех, ее гладкую коричневую кожу и глубокие, точно колодцы, глаза, прекраснее, чем у всех прочих энтов в лесу. Когда Лумурин нашла ее и сказала: «Мы отправляемся на восток, чтобы разбить сады в землях за Великой Рекой. Пойдешь ли ты с нами?», Ривелит ответила «да» едва ли не прежде, чем Лумурин закончила вопрос, рассмешив ее своей поспешностью. В плодородных долинах, питаемых Андуином, они терпеливо растили сады и фруктовые деревья — долгие, долгие годы, видя, как из семян прорастают саженцы и как из цветов вызревают плоды. Здесь они вместе жили в любви, радуясь красоте своих садов и разделяя их богатство со всеми вокруг. Если теперь всему этому пришел конец, Ривелит была рада, что Лумурин остается с ней.
Вместе они миновали сады, и фруктовые рощи, и пологие луга у реки, посещая напоследок все места, которые так любили. Они откупорили кувшины сладкого питья, что на вкус было как солнечный свет и созревшие за долгое лето плоды, и налили друг другу по чаше. В последний раз они укоренились ногами в доброй земле и отдыхали, стоя рядом. А когда с юга прозвучал тревожный зов, они были готовы.
Бок о бок Ривелит и Лумурин прошли длинными быстрыми шагами к южной границе садов и заняли свои места. Поодиночке и парами приходили другие энтицы, пока зеленое поле, где они собрались, не стало напоминать ожившую рощу.
Фимбретиль, старшая и сильнейшая, вела их. Она стояла чуть впереди других, молчаливая и терпеливая. Ривелит понимала, что она слушает слова земли, воздуха и воды. Ривелит попыталась послушать сама, но воздух был тяжелым и душным. Даже голос Великой Реки звучал приглушенно.
Фимбретиль медленно повела головой из стороны в сторону; в ее глубоких глазах заметна была тревога.
— Чую что-то в ветре, что мне не нравится, — пробормотала она. — Разве дует ветер с юга в это время года? Хуумм! Пусть приходят, эти рубящие-деревья-и-жгущие-поля. Мы готовы встретить их.
Еще один тревожный оклик донесся от энтиц, выставленных в дозор, и впереди показались темные ряды марширующих орков.
Ривелит ожидала, что орки будут вооружены мечами и топорами, острыми клинками, чтобы кромсать дерево и плоть. Вместо этого они держали зажженные факелы, словно бы на каком-то странном празднике. Еще один ряд орков выступил вперед — эти вооружены были луками и стрелами. Они окунули стрелы в огонь, и наконечники тут же вспыхнули, пропитанные какой-то жидкостью с резким запахом. Повинуясь хриплому приказу, орки разом выстрелили. Стрелы шипели в полете, падая, точно черный дождь. Казалось, им не будет конца. Ривелит приготовилась встретить залп, но стрелы не долетали до энтиц, падая на зеленое поле между армиями. И там, где они касались земли, трава занималась пламенем.
Ветер дул мимо них, сильнее раздувая огонь. Порыв ветра пронесся мимо лица Ривелит, принеся запах дыма и чего-то еще, куда хуже; чего-то, похожего на древесную гниль и разложение. Выкрики отчаяния прокатились по их рядам, словно слитный ропот листьев. Затем Фимбретиль шагнула вперед с высоким, яростным криком. Строй выровнялся.
Вокруг них поднялась боевая песня жен энтов: множество голосов сплетались вместе, словно звонкие трубы, и ровный бой барабанов поддерживал ритм. Ривелит снова потянулась к Лумурин; их руки сцепились и расстались. А затем они бросились вперед — через огонь, по плодородной земле, за которой столько ухаживали. Орки отшвырнули луки и вытащили мечи. Ривелит видела, что они растерялись, видя скорость их атаки; передние ряды дрогнули и отступили. Но за ними было еще много рядов, и эти стояли твердо. Ривелит снова запела; голос Лумурин присоединился к ней, и энтицы с обеих сторон подхватили напев.
Последний марш жен энтов, подумала Ривелит, последнее цветение славы… А потом уже не было времени думать.
Название: Сказки тысячи и одной ночи
Оригинал: Tales of the thousand and one nights, FakeCirilla9; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 3374 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Ар-Фаразон/Саурон
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: дисбаланс власти, манипуляция, элементы бондажа, оральный секс
Краткое содержание: О том, как Саурон начал путь к влиянию в Нуменоре.
Ар-Фаразон — король Нуменора, предводитель народа, по праву именуемого Королями Людей, самовластный правитель самого технологически развитого и цивилизованного государства, какое знали люди от начала времен, благословенный, долгоживущий повелитель своей славной страны, — осушил глотком еще один бокал крепкого вина (взятого добычей где-то в южных областях Средиземья), пытаясь унять свое нездоровое желание.
Как пытался сделать это весь вечер. Безуспешно.
Дело в том, что он и не представлял, насколько пленительным окажется владыка Саурон. Но сейчас Ар-Фаразон не мог заставить себя не глядеть на золотистые локоны волос, отблескивающие рыжиной при свете свечей, чувственно колыхавшиеся при каждом движении их обладателя. Он не сводил пристального взгляда — не в силах был оторваться — от изящных, утонченных, выверенных жестов своего пленника. Он пожирал голодными глазами богатые одежды, столь отличные от нуменорских: изысканные, текучие, с великим тщанием подчеркивающие золотистый оттенок кожи и совершенно-мужественные очертания тела. Саурон выглядел воплощением идеальной внешности, без единого изъяна. Мужественный, сильный, хорошо сложенный, сладостный для глаз, притягательный.
Ар-Фаразон глядел на него и пытался соотнести божественное зрелище, открывающееся ему, со всеми теми ужасающими историями, что слышал о своем узнике: о крови, пролитой их злейшим врагом, о бедствиях, свершенных его волей, или о страхе, который пробуждал в плененных дикарях один лишь звук его имени. А также — с могуществом, господством и жестким порядком, установленным на материке посредством силы, приказа и непреклонной беспощадности.
Никакое количество спиртного не помогало Ар-Фаразону соединить два этих образа вместе. Ибо перед ним восседал не варварский вождь, грязный и волосатый, подобный более зверю, чем человеческому существу. Нет, он видел перед собой совершенное, холеное воплощение чистой красоты. Саурону удавалось держаться, говорить и пировать так, словно провел годы, изучая манеры, свойственные каждой из культур Средиземья, со всеми их тончайшими различиями. Он способен был шутить и говорить комплименты, но держаться при том целиком в рамках приличий, не преступив за целый вечер ни единой общественной условности.
Саурон был узником и должен был бы находиться в оковах, но Ар-Фаразон способен был обращаться с царственной особой так, как заслуживала того благородная кровь. Мысль об оковах вызвала невольные видения в его помутившемся разуме: образы золотых, тяжелых наручников на тонких запястьях, мышц, напряженных под цепями, растрепавшихся совершенных волос...
Ар-Фаразон резко втянул воздух — завораживающие глаза Саурона, пылающие золотом, остановились на его собственных. Он почувствовал себя, точно ребенок, пойманный за шалостью — или, может, точно он же сам, пойманный на измене своей супруге. И всё же в золотых радужках не читалось по отношению к нему никакого презрения — они оставались непроницаемыми, загадочными, исполненными возможностей. Лишь рот — эти идеально очерченные пухлые губы — изогнулся в улыбке. И, может быть, всему виной было его воображение, но Ар-Фаразону она показалась весьма обольстительной.
А может, воображение было и ни при чем. Ибо весьма скоро, так, что Ар-Фаразон даже не понял, когда именно это произошло, он осознал, что пленник его совсем близко: сидит вплотную к нему, на месте королевы. Куда же делась Мириэль? Когда она успела исчезнуть?
— Мой повелитель. — Низкий голос звучал едва ли не мурлыканьем, соблазнительно, бархатисто. Ар-Фаразон мог бы вечно слушать его. — Я заметил ваше внимание. Вы чего-то желаете от меня? Некоего еще не обговоренного выражения моей капитуляции?
Король чуть не разлил содержимое своего кубка, когда ладонь легла на внутреннюю сторону его бедра. Он быстро огляделся, чтобы убедиться, что никто не обращает внимания, но все вокруг были увлечены победным пиршеством — со всем свойственным тому разгулом и пьянством. И даже если кто-то здесь оставался исключением, которого не мог заметить Ар-Фаразон, он решил, что ему в действительности безразлично, что подумают о нем советники и вассалы. Пусть глядят. Пусть завидуют. Даже этот старый хрыч Амандиль — пускай он смотрит сверху вниз, как всегда, этим своим презрительным взглядом, но не его это неземное существо одарило своим вниманием.
— Ты, — хрипло произнес Ар-Фаразон, недовольный тем, как грубо звучит собственный голос в сравнении с певучими интонациями его собеседника, — по-прежнему носишь свои драгоценности.
Он не мог подобрать никаких осмысленных слов.
«Я глядел на тебя, потому что ты возбуждаешь меня так, как не подобает никакому мужчине? Как не умела ни одна женщина уже давно?»
Улыбка сошла с этого восхитительного лица напротив. Саурон жестом защиты стиснул золотой талисман в форме глаза, висящий на его шее.
— Станете ли вы отнимать у меня даже столь незначительные безделицы, мой повелитель? Вы уже отняли у меня титул и власть. Будете ли вы удовлетворены лишь тогда, когда я останусь перед вами совершенно нагим?
Широко раскрытые глаза; серьезная манера речи; совершенно политического рода беседа. Исключительно политического. Никак иначе. И всё же выбор слов...
Будь проклят Эру. Что бы ни имел в виду Саурон — он оставался Ар-Фаразоновым пленником, и Ар-Фаразон мог делать с ним всё, чего пожелает. То, что он по-прежнему дышал, уже было милосердием. Он принадлежал Ар-Фаразону целиком и полностью: как и всё, что было на нем. Ар-Фаразон потянулся к ожерелью.
Саурон поколебался, но следом позволил своим пальцам разжаться, освобождая путь. Их с Ар-Фаразоном ладони соприкоснулись. Майа был таким горячим, что Ар-Фаразон явственно ощущал этот жар даже сквозь собственную согретую вином кожу.
— Почему именно око? Почему ты избрал его своим символом?
Ар-Фаразон нежно погладил металл, прежде чем успел осознать, что именно делает. Саурон взглянул ему в лицо.
— Вы нацеливаетесь прямиком на то, чем я дорожу сильнее всего: на мои тайны. Я могу поведать вам многие из них, мой повелитель, раскрыть перед вами таинства и секреты, о которых вы не могли и мечтать, но время для этого еще придет. Вы желаете знать, отчего я избрал око. Да будет так, ибо я в вашей власти. Отныне ваша просьба — закон для меня. Я расскажу вам об этом одном сегодняшней ночью, но разве хотите вы, чтобы об этом говорилось здесь, перед всеми вашими людьми?
Подозрение закралось в мысли Ар-Фаразона на этом вопросе об его людях. Кто-то был пьян, кто-то щупал служанок, кто-то даже уже храпел под столом. Они не услышат. И всё же кто-то мог притворяться, мог и в самом деле тайком следить за тем, что делает Ар-Фаразон.
Затем он почувствовал, как ладонь на его бедре чувственно передвинулась выше, и в мгновение ока принял решение.
Он встал из-за стола одним движением и галантно протянул руку Саурону. Майа принял ее без каких-либо возражений.
***
— Возможно, вам следует сковать меня, мой повелитель, — прошептал Саурон ему на ухо своим столь пленительным голосом. — Я опасный узник, враг, захваченный на войне, а вы здесь со мной одни. Что-то вроде оков было бы только уместно.
Ар-Фаразон едва не отказал ему, заявив, что ему не угрожает опасность от одного-единственного пленника, пусть даже майа, и что он мог бы с легкостью одолеть Саурона, если бы захотел, как уже сделал единожды, во главе сокрушительного нуменорского войска. И всё же его взгляд упал на золотую цепь, которую держал его пленник, — каким-то образом добытую откуда-то, — и его воображение вновь затопили образы совершенного подчинения. Он счел, что отказываться в этот момент будет только во вред ему, и принял цепь.
Он взял Саурона за руки, замечая, что ведет себя до странности осторожно, как если бы вдруг устрашен был присутствием божества. Он защелкнул тяжелые золотые кандалы на тонких запястьях — звук этот эхом отозвался в тишине комнаты. Глядя на дело рук своих — Саурона, скованного и покорно глядящего на него, — Ар-Фаразон почувствовал прилив силы, окативший жаром всё его тело, но особенно — чресла.
— Возможно, вам следует теперь обыскать меня, мой повелитель? У меня могло остаться какое-то оружие, — подсказал Саурон.
Ар-Фаразон больше не мог думать о том, нет ли в словах пленника некой двусмысленности. Не в себе от выпитого вина, от запаха божественного создания в своих объятиях, пьяный от всей той силы, что была у него в руках, он потянулся к тому чуду творения, которое являло собой тело Саурона. Он начал с его рук, боясь поначалу дотрагиваться до чего-то столь хрупкого, как шея. Он прикоснулся к богатой, мягкой ткани чужеземных одежд, ощущая под нею твердые мышцы. Он провел по всей длине рук Саурона, вплоть до того места, где оковы соединяли вместе его запястья; провел по тяжелым золотым браслетам, прежде чем перейти к бокам и к спине, сначала дотрагиваясь до него осторожно, потом более решительно, почти тиская. Ему не хватало близости; ему хотелось добраться до голой кожи...
Он замешкался над ключицей, уже готовый порвать одежду, раздираемый между безумным желанием — и неприличием подобного жеста.
— Я в вашей власти, — шепнул Саурон. — Поступайте со мной, как пожелаете. — И то было всё ободрение, в каком нуждался Ар-Фаразон. Тонкая ткань поддалась под его сильными руками, и он разорвал ее, обнажая грудь Саурона.
Кулон с оком, висевший на тонкой цепочке, приковал его взор. Ар-Фаразон собственнически ухватил его, позволяя себе задержать руку на горячей коже под украшением — на более долгий срок, чем это действительно было необходимо.
— Смысл, — прорычал он. Быть может, ему следовало бы обеспокоиться, что в присутствии своего пленника его речь свелась к односложным фразам, но прямо сейчас это больше не казалось важным.
Саурон, впрочем, в отличие от него беглости вовсе не лишился: слова у него текли легким, мелодичным потоком:
— Это лишь символ, заключенный в приятном украшении. Знак во имя того, чтобы всегда оставаться настороже. Подобно раскрытому оку, он напоминает: всегда следует быть бдительным, всегда следить, никогда не терять сосредоточения, иначе этим воспользуются враги. Видеть всё и всех вокруг и использовать собранные сведения во имя собственных целей.
— Ха. Я мог бы использовать это здесь, где все строят козни против меня... Этот ублюдок Амандиль и его заносчивый сынок Элендиль.
— Возможно, вы могли бы использовать меня, мой повелитель... — Голос Саурона дрогнул, будто бы от сомнения. Ар-Фаразон ощутил, как сбивается дыхание под его ладонью, лежащей на гладкой груди. — ...подобным образом.
Глядя, как шевелятся эти губы, нелегко становилось сосредотачиваться на ходе беседы.
— Для шпионажа?
— Для сбора сведений.
— И отчего бы мне доверять тебе? — Ар-Фаразона поразило, насколько запоздало звучал вопрос, когда он уже прижимал наполовину раздетого пленника к изукрашенному столу за ними весом собственного своего тела, стоя между его слегка раздвинутыми ногами. И дорогая ткань одежд Саурона, висевших теперь на нем клочьями, скорее подчеркивала, чем скрывала, его физические достоинства.
— Оттого, что я завишу от вас. — Дыхание Саурона обдавало лицо Ар-Фаразона теплом. — Я целиком в вашей власти, обезоруженный вашим великолепием. Вполне естественно, что я желаю снискать ваше расположение, дабы не провести остаток дней своих в подобных кандалах.
Саурон поднял скованные руки, желая подчеркнуть сказанное, и цепи звякнули; золото засверкало в свете свечей, точно драгоценности южных шлюх. Тяжелые браслеты на изящных запястьях усиливали его, но всё же золотой блеск исходил словно бы от самого майа.
— Превосходно, — хрипло выдохнул Ар-Фаразон.
— Да, они превосходны, мой повелитель. — Тон его пленника был теперь снисходительным, как если бы он мог прочесть грешные мысли Ар-Фаразона, но вместо того, чтобы разочароваться в нем из-за них, вел себя, точно снисходительный опекун по отношению к избалованному ребенку. — И всё же я предпочел бы не носить их всё время... В постели с ними будет весьма неудобно.
Стоило этим полным губам произнести слово «постель», и Ар-Фаразон больше не мог сдержать себя: он втянул Саурона в грубый поцелуй, неистовый и исполненный запретного желания. Саурон охотно ответил. На губах его ощущалось не вино — скорее, нечто неуловимое, что не в силах вызвать к жизни никакие краски художника, что Ар-Фаразон никогда не чувствовал даже на некрашенных, несоблазнительных губах супруги. Та никогда не пользовалась косметикой, не применяла то, что представлялось ей уловками шлюх, чтобы не приглашать его в свою постель чересчур уж часто… при мысли об этой фанатичной девке Ар-Фаразон тут же вообразил, каким возмущенным сделалось бы ее лицо, увидь она их с Сауроном прямо сейчас.
Он вдруг разорвал поцелуй.
— Мы не можем… — сказал он своему пленнику.
— Отчего же? — Только теперь Ар-Фаразон осознал, что скованные руки Саурона запутались в его собственных одеждах спереди. Его золотой узник не отводил их, и Ар-Фаразону не хотелось отстраняться.
— Между двумя мужчинами… это неправильно, — он неуверенно повторил наставления, которые с раннего детства внушали ему жрецы и общественное мнение. Даже для него самого собственные слова звучали не то чтобы убедительно, и, вероятно, еще менее — для слуха Саурона.
— Я не смертный мужчина, и не равный вам, — возразил Саурон. — И кто узнает? А даже если узнают, то кто посмеет судить вас? Вы — могущественный правитель, и можете брать всё, что сочтете вашим. Я — ваша военная добыча, так присвойте же меня, как трофей.
Слышать, как он говорит подобное, отдавая себя на волю Ар-Фаразона, было уже слишком для короля, и он не мог противиться больше. Ар-Фаразон стиснул его в объятиях, срывая с него остатки одежды, до тех пор, пока Саурон не предстал перед ним полностью обнаженный: всё это чудесное тело, открытое его собственническим прикосновениям.
На горле Саурона виднелся шрам — старая, рваная рана, больше похожая на укус собаки, чем полученное в бою ранение. Но, конечно же, столь могущественный владыка не позволил бы кусать себя какой-то шавке?
— Что это? — Саурон явственно напрягся, когда Ар-Фаразон коснулся шрама. — Как ты получил такую отметину?
— Один секрет за одну ночь, мой повелитель. Не заставляйте меня раскрыть их все разом, позвольте сохранить мои тайны чуть дольше — равно как и ваш интерес. Иначе я быстро наскучу вам.
— Ты никогда не сможешь мне наскучить.
Саурон хмыкнул — многозначительно и сдержанно, чего никак нельзя было ожидать от того, кто пил весь вечер наравне с прочими гостями.
— Вы льстите мне, мой повелитель, хотя я и боюсь, что в вас говорит вино.
— Я не пьян… Или, как бы то ни было, достаточно трезв для этого. — Ар-Фаразон придвинулся ближе, касаясь бедром обнаженной кожи Саурона.
Руки пленника, по-прежнему скованные, скользнули к одеяниям Ар-Фаразона, развели полы мантии и ощупали его через бриджи, обнаружив, несомненно, его наливающееся силой мужское достоинство.
Саурон ахнул.
— Вы поистине велики, мой повелитель.
Ар-Фаразон зарычал, готовый опрокинуть его на спину, на стол, где подписывали дипломатические документы, и взять, точно женщину, — но Саурон вдруг опустился на колени с текучей эльфийской грацией.
У Ар-Фаразона перехватило дыхание от этого зрелища — Саурон на коленях перед ним, полностью обнаженный, в цепях, уязвимый; он поднял взгляд золотых глаз, и губы его искривились в скрытной усмешке.
— Позвольте мне услужить вам, как подобает, мой повелитель, как требует того ваше величие: на коленях. Позвольте показать вам глубину моей преданности.
Руки Саурона аккуратно распустили шнуровку на его бриджах, ровно настолько, чтобы извлечь уже отвердевший член, и когда эти горячие губы сомкнулись на нем, Ар-Фаразон забыл о всех своих планах и таких сложных вещах, как позы для соития. Он даже не мог думать связными словами, мог только чувствовать влажные прикосновения языка Саурона, восхитительный жар, окружающий его, слышать влажные звуки и стоны — его собственные, понял он. В этот момент его не волновало достоинство — он вцепился в шелковистые золотые пряди Саурона, которыми так восхищался весь вечер, и толкнулся в послушный рот: может быть, слишком грубо, но Саурон не проронил ни слова жалобы.
Ар-Фаразон имел его в рот без всякой сдержанности, как абсолютный монарх, каким он и являлся, овладевая тем, что принадлежало ему. И Саурон, как он сам указал, принадлежал ему. Он контролировал глубину и ритм, он был полностью одет в королевское облачение, тогда как пленник был обнажен у его ног.
Саурона, казалось, полностью устраивало грубое обращение. Он принимал Ар-Фаразона глубоко в горло, держа голову точно под нужным углом, иногда проводя по члену Ар-Фаразона языком — король лишь стонал и вбивался в него еще сильнее.
Ар-Фаразон опустил взгляд на завораживающее зрелище этой красоты, этого чуда природы, обхватившего полными губами его член, скользящий взад и вперед, блестящий от слюны. Саурон почти не двигался, закрыв глаза и покорно сложив скованные руки на коленях, не пытаясь замедлить движения Ар-Фаразона или помочь ему удержать равновесие.
Более того, Саурон, казалось, наслаждался его грубыми толчками; Ар-Фаразон заметил из-под прикрытых век, хотя дымка удовольствия и окутывала всё его существо, что Саурон ласкает себя обеими руками — его запястья были стянуты слишком туго, чтобы освободить для этого всего одну.
Ар-Фаразон решил — или, точнее, ощутил, ибо это было больше чистое животное желание, чем сознательная мысль, — что он хочет обладать Сауроном еще полнее, так близко, как только возможно соединиться для двух человеческих тел. Он отстранился от рта Саурона, поморщившись, когда холодный воздух сменил его блаженный жар.
— Встань, — хрипло приказал он. — Я хочу… хочу тебя.
Он не знал, насколько это внятно, но Саурон явно понял его безошибочно: он поднялся на ноги, почти возвышаясь над королем.
— На стол.
— Как прикажете, мой повелитель.
Член Ар-Фаразона нетерпеливо дернулся, когда Саурон исполнил его повеление, усевшись на краю стола и приглашающе разведя ноги; его член — безупречный, как и всё в нем, — гордо вздымался вверх. Каждое движение Саурона было исполнено чувственности в глазах Ар-Фаразона: как он вытягивает ногу, как изгибает спину, как протягивает к нему скованные руки…
На краткий миг Ар-Фаразон забеспокоился, что Саурон попросит снять оковы, украшающие его запястья, но его опасения оказались не обоснованы — Саурон поманил его ближе, закидывая скованные руки Ар-Фаразону на шею, заключая его в объятия из плоти и золота.
— Ну же, возьмите меня. — Саурон притянул его еще ближе, обхватывая ногами талию Ар-Фаразона. — Дайте мне…
Ар-Фаразон оборвал его речь, исполнив в точности то, о чем пленник и умолял его. Он толкнулся внутрь Саурона — смазанный слюной член проскользнул на удивление легко, и это на мгновение заставило его задуматься, не явился ли Саурон к нему готовым к любым поворотам, или спланировал это заранее, или же это некий майярский фокус. Но затем он начал двигаться, и стенки обхватывали его член точно так, как нужно — приятно, но не болезненно туго, — и Ар-Фаразон позабыл совершенно все свои мысли.
Он вонзался в податливое тепло снова и снова, плавясь от наслаждения, что растекалось от его чресел по всему телу горячими искрами.
— Да, да, так, мой повелитель, здесь, сильнее, — его пленник уже практически приказывал ему, но Ар-Фаразона сейчас это ничуть не волновало. Его охваченное желанием тело следовало указаниям, смешанным со стонами, почти инстинктивно; бедра ударялись о ягодицы Саурона в древнем, как человеческий род, танце поиска завершения.
Саурон царапал его спину — он чувствовал остроту когтей даже через тяжелую ткань мантии, но царапины лишь обостряли ощущения. Ар-Фаразон запустил пальцы в золотые локоны Саурона, вторую руку опустив к его члену и лаская его.
Саурон подавался бедрами навстречу его толчкам, насколько позволяла его поза, приятно сжимаясь при каждом ударе.
Наконец, это стало невыносимо, и пусть ему хотелось бы удержать это ускользающее наслаждение на целую ночь, Ар-Фаразон ощутил, как напрягается его тело, как застывает натянутой струной каждый мускул, и наконец кончил с животным рыком.
Словно издалека, он почувствовал, как член Саурона в его судорожно стиснувшейся ладони дернулся, орошая его пальцы семенем.
Обессиленный, Ар-Фаразон едва ли не упал в объятия Саурона. Пленник удержал его на весу, по-прежнему сидя прямо, поддерживая всем собой его обмякшее тело.
Ар-Фаразон опустил лицо в золотой водопад волос Саурона, вдыхая его божественный аромат, удовлетворенный и счастливый.
— Я не запру тебя в подземелье, — проговорил он в шелковистые пряди, как только смог вновь овладеть голосом. — Я буду держать тебя рядом, днем и ночью, всегда.
— Благодарю, мой повелитель, это поистине великая честь, — ответил Саурон, оперев подбородок на плечо Ар-Фаразона и скрыв лицо от взгляда короля.
Если бы Ар-Фаразон видел его в это мгновение, он заметил бы улыбку на губах Саурона: улыбку, полную злобы и триумфа, и совсем немного — истинной благодарности.