рассказик два, Хайон и как всегда

[Альре Сноу]

Если кто помнит, то этот рассказ был в лимитке «Когтя Хоруса», но добыть его мне удалось почему-то не сразу (никто добрый не выкладывал). Перевод в принципе существует уже давненько, но когда меня это останавливало. И на спецквест подошло идеально, даже ничего натягивать не пришлось.
А еще, кстати, здесь впервые появляется Хайонов варпокотик (=

Название: Мастер чудес
Перевод: WTF Warhammer Legions 2020
Бета: WTF Warhammer Legions 2020
Оригинал: Aaron Dembski-Bowden, The Wonderworker
Размер: 5544 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Искандар Хайон
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В битве с лже-Хорусом Хайон потерял многое — вернейшее оружие и вернейшего друга. Ему нужен новый клинок, и он обращается к мастеру-оружейнику из бывших братьев собственного легиона...

— I —

Только смертные измеряют время прошествием лет. Бессмертные и те, кто ближе всего к вечной жизни, исчисляют ход времени мгновениями и воспоминаниями. Я могу вспомнить каждое слово, сказанное мне за всю мою жизнь, могу воссоздать каждую секунду, проведенную на полях битвы по всей галактике, но я измеряю это время, лишь вызывая в памяти особенно яркие моменты. Целые войны сводятся к таким моментам, значащим больше всего — дуэль с вражеским предводителем, возможно, или павший в битве брат, что уже никогда не поднимется впредь.

Таких отметок у меня в избытке. Империум — империя, которую я некогда помогал создавать, — убил тысячи моих братьев с тех пор, как была объявлена Долгая Война. И я поверг сотни его воинов, равно достойных и недостойных.

Иногда можно свести это к еще более безыскусной поэзии. В прошлом я отмерял проходящие годы, подсчитывая покушения Телемахона на мою жизнь — и мои попытки уничтожить его, в свою очередь. Но в те ранние годы, в самом начале, наша вражда еще не играла особой роли. Только когда за нашими плечами стояли армии, эти обиды стали глубже и разрушительнее.

Есть некое странное утешение в мысли о том, что сейчас он где-то там, вдалеке от Терры, командует моим флотом. Он марширует рядом с Воителем, тогда как я — здесь, ослепленный и искалеченный, в темнице, диктую эти истории сервитору, который не способен даже понять, не солгал ли я.

Сегодня мою плоть покалывает от причиненной боли. Инквизиция не настолько наивна, чтобы думать, что их жалкие пытки что-то значат для меня, и потому я даже не знаю, зачем они тратят на это время. Пусть они режут мою кожу освященными клинками и дробят мои кости святыми инструментами — это не изменит ни единого слова из того, что я говорю.

В конце концов, я не могу изменить истину.

Я думаю, некоторых из них беспокоит то, что я добровольно сдался в руки Империума. Они не уничтожили мою армию и не взяли меня в плен в бою; я пришел один на поверхность Терры, и это остается ударом по их гордости. Неудивительно, учитывая, сколько раз Инквизиция пыталась убить меня в прошлом. Поколение за поколением агенты Инквизиции охотились за мной — на протяжении тысяч лет, выслеживая меня под бесчисленными именами и титулами. Некоторым даже почти удалось увидеть мою гибель. Империум упорен, в этом ему не отказать.

Не все мои тюремщики поддаются так просто. В особенности же — Сирока. Она всё чаще приходит одна, и я задумываюсь, кто забирает пергамент, содержащий надиктованные мной слова.

— Что случилось после Гармонии? — спрашивает она.

Как мне ответить на это? Всё. Всё случилось после Гармонии. Война за войной, битва за битвой, союз за союз и предательство за предательством. Мы выстояли, мы выжили, и мы восстали.

— Но случилось сперва?

Инквизитор Сирока бывает нетерпеливой.

— Сперва, — говорю я ей, — мы зализали раны. Один из пунктов в этом процессе восстановления привел меня к Чаризу Тереноху, Мастеру чудес с Анзу, Тауматургу Хека. Мы встретились в его крепости.

— И?

— И он сказал мне, что я уже умер.

— II —

— Ты — не Искандар Хайон, — сказал он мне.

Чариз Теренох был не выше меня ростом, и его броня была выполнена в том же вычурном стиле, с теми же отметками на ней. Главная разница была в том, что он после Рубрики предпочитал глубокий темно-зеленый цвет и золотую окантовку, мой же доспех — в эти месяцы после Гармонии — по-прежнему оставался бесцветно-серым; некрашеный керамит и обоженная пламенем бронза. Казалось неправильным вновь носить кобальт Тысячи Сынов, а Абаддон тогда еще не объявил черный нашим цветом.

— Твои слова ставят меня в некоторое затруднение, — признал я. — Ибо я действительно Искандар Хайон.

— Хайон умер при Дрол Кхейре.

Я покачал головой.

— Ты даже не представляешь, как я устал это слышать, Чариз.

С шипением сжатого воздуха я стянул шлем, и мои чувства немедля заполнил хлористый привкус священных масел. Его тронный зал пропитан был смертельным, смолистым запахом переработанных алхимических ингредиентов. Я не мог и вообразить, какие вещества Мастер чудес использовал в своей работе.

Стоило мне снять шлем, как двое воинов Рубрики, стоящих на страже у трона из металла и плоти, повернулись ко мне в своей медленной, неживой манере. Они, как и их хозяин, носили зеленое и бронзу боевого отряда Хека. Не считая этих двух часовых, мы с Чаризом были одни в огромном зале. Я не ощущал никаких отголосков былых сущностей, отпечатавшихся на стенах. Я сомневался, что он часто принимает здесь гостей.

Чариз — тоже без шлема, со смуглой кожей, обычной для уроженцев Тизки, — не был убежден, даже увидев мое лицо.

— То, что ты носишь лицо Хайона, еще ни о чем не говорит. Я встречал как-то оборотня, который мог принять облик любого — мужчины, женщины или легионера — просто попробовал каплю их крови. Если ты вправду Хайон, как утверждаешь...

— Это я.

— Тогда где твоя адская гончая? И где твоя крылатая чужачка-убийца? — он прищурил холодные светло-карие глаза, небрежно взмахнув рукой в мою сторону. — Эти существа никогда не покидают Хайона.

Что я мог ответить? Что мы сражались с клоном, считавшим себя убитым Воителем Империума, и он уничтожил физическую оболочку Вихрь? Что обезумевшее от крови создание в броне Хоруса устроило резню в наших рядах и едва не убило Нефертари?

— Пока что, — сказал я, — они обе покинули меня.

— Тогда где «Тлалок»?

— Мертв. Уничтожен.

— А твой драгоценный топор?

— Разбит.

— А где же Мекари и Джедор?

У него был истинный талант ковырять свежие раны.

— Я счел благоразумным прийти в одиночку. Это должна была быть демонстрация добрых намерений, Чариз. Ты заставляешь меня пожалеть об этом выборе.

В лицо Мастера чудес были вделаны жемчужины, очерчивающие контуры костей черепа. Во рту блестели изумруды, имплантированные в искусственную кость его зубов. И то, и другое было тизканской традицией — обычаи, встречавшиеся среди наиболее богатых и уважаемых мастеров моего родного мира.

Зал, где мы стояли, не уступал мрачной и причудливой элегантности его владельца; на изогнутых стенах искусная бронзовая чеканка изображала падение Просперо. Я восхитился особенно впечатляющей сценой, где Магнус отворачивался от огненного дождя с небес. Нигде еще я не видел, чтобы его усталое предательство было передано с такой точностью: сила нашего примарха позволила бы ему сразиться с Волками еще прежде, чем они успели бы приблизиться к планете, но он — из превратно истолкованного чувства вины — предпочел укрыться в своей башне почти до самого конца и допустил, чтобы Эйнхерии уничтожили наш родной мир.

И потому сыны его заплатили кровью в искупление вины своего отчаявшегося отца. Иногда мне казалось, что Леор прав. Возможно, Тысяча Сынов и в самом деле — до смешного сентиментальный легион, не способный преодолеть свое прошлое.

— Чему мне верить? — спросил Чариз, возвращая меня в настоящее. — Я говорю с братом, погибшим при Дрол Кхейре, без всяких доказательств собственной личности, который утверждает, что был послан ко мне мертвым Верховным вождем мертвых Сынов Хоруса, и давным-давно потерянный флагман Легионов Астартес висит на орбите над моей крепостью. Призрак явился в мой мир, посланный другим призраком, прибывший на призрачном корабле. Что я должен думать, Хайон? Что сделал бы ты на моем месте?

На это, во всяком случае, было легко ответить.

— Я бы поверил этому призраку и сделал бы то, о чем он меня попросит.

Владыка Хека улыбнулся, но выражение его глаз не изменилось.

— И почему бы я должен это делать?

— Потому что если ты не согласишься добровольно, друг мой, «Мстительный дух» разнесет эту крепость на части, и я вырву командование твоими рубрикатами из твоего умирающего разума. Но я хотел бы достичь соглашения, прежде чем настанет пора обратиться к примитивным угрозам. Нам нужны твои таланты.

Он ответил не сразу. Чариз Теренох был не из тех людей, кого стоило торопить.

— Абаддон действительно жив? — спросил он наконец.

— Да. И более того, он владеет оружием, которое убило Ангела и искалечило Императора.

В подозрительном взгляде мелькнуло нечто яростное, нечто близкое к хитрости.

— Я хотел бы увидеть эти клинки собственными глазами.

— Это можно устроить.

Чариз обдумал мои слова.

— А если я соглашусь, — сказал он наконец, — что Абаддон потребует от меня?

— Эзекиль ничего не требует от тебя. Это мне нужен твой опыт, не ему.

Любопытство вспыхнуло огнем в темных глазах.

— Теперь я знаю, что ты — не тот, кем себя называешь. Искандар Хайон никогда не смог бы позволить себе цену моего искусства.

— Времена меняются, Чариз.

Я отстегнул колоду карт Таро, висящую на цепи на моем поясе, и вытащил карты из прочного папируса из кожаного футляра. Каждая карта изображала искаженную, демонически-безумную сущность, тщательно прорисованную вручную. Я развернул карты веером перед Чаризом, и мои пальцы сами собой сжались крепче, когда я услышал, как у него перехватило дыхание. Его желание завладеть ими любой ценой давило на мое шестое чувство: маслянистый, полный зависти поток.

Я протянул ему последнюю карту, с самого низа колоды.

Он взял ее с должным почтением; жадный огонь по-прежнему вспыхивал в его глазах. Пальцы латной перчатки коснулись обработанного папируса, прослеживая линии рисунка.

— Хайон, — выдохнул он, понизив голос до шепота. — Значит, это все-таки ты.

Я кивнул, не произнося ни слова, зная, что молчание скажет всё за меня. Не было большего знака доверия, чем позволить другому последователю Искусства взять в руки свой демонический гримуар. То, что я позволил ему коснуться любой карты — не говоря уже об этой конкретной, — было в лучшем случае авантюрой, а в худшем — серьезным риском. Колдуны убивали друг друга за куда меньшие проступки.

Конечно же, Чариз продолжил, разглядывая детали нарисованного на папирусе демона.

— Только ты мог взять одного из их волков и присвоить.

Это была карта Охотницы. Она изображала волка, сотканного из дыма и тени, с сияющими белыми глазами. Как и на других картах, пигменты, использованные для рисунка, представляли собой смесь редких реагентов, выбранных из-за своих свойств. В отличие от других карт, на ней не было номера, и она не предназначалась для пророческих раскладов Таро. Часть набора, но безусловно отдельная.

— Вихрь сама выбрала свой облик. Я не имел к этому отношения.

— Прости за то, что сомневался в тебе, — сказал Чариз, протягивая карту обратно. — Зачем ты пришел?

— Мне нужно, чтобы ты выковал мне новое оружие.

Он кивнул: несомненно, иного он и не ожидал.

— Ты сказал, что твой топор был сломан?

— Да. Хорус Луперкаль разбил его Сокрушителем Миров.

Тогда Чариз Теренох, Тауматург Хека и один из самых прославленных кузнецов оружия, рожденных в легионе Тысячи Сынов, посмотрел на меня так, словно мои слова вдруг лишились смысла.

— Кто сделал что?

— III —

В последний раз, когда я наслаждался сомнительным гостеприимством Чариза, он провел меня во внутреннее святилище своей крепости. Глубины его цитадели были сродни глубинам его разума. Камень и бронза стен сменились тускло-красным кораллом, переплетающимся и создающим сложные структуры. Планета Анзу была покрыта обширными океанами, и Чариз творил свои темные и таинственные чудеса глубоко под кипящими волнами. Там, в подводной бездне за коралловыми стенами, огромные огненные сущности пожирали друг друга в бесконечной войне. Я чувствовал их, но не видел. Они существовали для моего ищущего разума, но для сканеров моего корабля и для моего собственного зрения воды за сплетениями кораллового замка оставались пусты и безжизненны.

Этот мир бесконечно реагировал на движения мыслей своего хозяина, как свойственно многим демоническим мирам. Его беспокойное воображение проявлялось в образе непрестанной океанской битвы между чудовищами, которых не видел никто, кроме самого Чариза.

Его тайные кузницы находились внизу, в самых глубоких пределах крепости. Я ожидал, что мне предложат еще один шанс пройти по этим глубинным залам, но здесь я ошибался. Он — первый из бесчисленного множества братьев, которые позже будут просить об этом, — пожелал увидеть «Мстительный дух». Не из ностальгии или сентиментальной привязанности, нет: чтобы увидеть, какие изменения влияние Великого Ока произвело на его священных палубах. Я согласился без сопротивления.

Главный ангар был почти пуст, не считая отключенных штурмовых катеров и истребителей, занятый лишь редкими группками низкоранговых техноадептов с «Тлалока» и их сервиторами. Стоило нашим сапогам коснуться палубы, я ощутил, как Чариз тянется вперед шестым чувством, выискивая новые ощущения, пытаясь нащупать узлы психического резонанса.

Осторожнее, предупредил я его.

Он осознал смысл предупреждения почти мгновенно, отброшенный назад в свой разум яростным рывком.

Как много жизни, передал он. Его безмолвный голос сочился подозрением.

— Как вы набрали команду для корабля класса «Глориана», Хайон?

— Никак, — отозвался я. — Пока что. Идем, я покажу тебе то, что ты почувствовал.

Ступив в лабиринт корабельных коридоров, мы встретили хрустальных мертвецов. Они по-прежнему пели свою безмолвную психическую песнь, я и не удивился, заметив, что Чариз относится с ним с подобающим покойникам почтением, а не пытается разбить и пронаблюдать за их реакциями. Пальцы его латной перчатки касались их с большей охотой, чем это когда-то делал я, хотя я и ощущал, что они интересуют его как феномен варпа, не как посмертные памятники верной команды. Еще один урожай ценных наблюдений. Еще один урок Великого Ока, который следует усвоить.

Подобная бесстрастность была необходима. Но всё же я не был уверен, что она нужна была именно здесь, с этими статуями. Я научился уважать их — по-своему. Когда-то мне снились волки; теперь тихие, скорбные песни сотни тысяч мертвых мужчин и женщин служили мне колыбельной.

— Они зовут тебя, — сказал он, когда мы миновали уже несколько серых кристалльных фигур, тянущихся вперед.

— Я знаю, Чариз.

— Они поют твое имя.

— Я знаю.

— Хайон, Хайон, Хайон, — негромко произнес он, вторя траурному напеву, звучащему в наших разумах. Я подождал, пока он не убрал свои мысли обратно в собственный череп.

— Брат, — сказал я, — не хочешь ли ты увидеть Сангвиния?

— IV —

Ангел Крови стоял на коленях в сердце Зала Луперкаля, под знаменами полузабытых воинских лож, символами союзов между легионами и подразделениями, которые давно с тех пор сгинули в недоверии и раздорах. Здесь, в стратегиуме, невдалеке от командной палубы, первые еретики стоили свои планы на фундаменте фальшивой уверенности и лжи безумных богов.

Сангвиний был один, изображенный недвижным штормом противоречий — сила полубога и слабость смертного в одних и тех же безупречных линиях. Он опустился на колени, но его огромные крылья были широко распахнуты, поднимаясь ввысь. Он умер, искалеченный Хорусом, но здесь был сбережен без единой раны, без всякого следа жестоких увечий.

Яснее всего этот контраст был виден в его глазах. Они были прикрыты в отражении страдания, но в то же время выражали чувство глубокого сожаления, что пронизывало и сгущало воздух вокруг хрустальной статуи. Серые полупрозрачные руки примарха были протянуты вперед, но не в мольбе, как тянули руки другие — чтобы защититься от последнего удара, оборвавшего его бессмертную жизнь.

Эта деталь показалась мне фальшью — будто неверно взятая нота. Да, Ангел Крови умер здесь на коленях, сраженный и убитый Первым, Ложным Воителем. Но я не мог представить, чтобы Сангвиний умолял о пощаде или встретил последний удар клинка в столь жалкой позе. «Мстительный дух» — и моя сестра, воплощенная теперь как его сознание — обладал памятью столь же долгой и бережно хранящей обиды, как и любой из воинов Легионов.

Чариз медленно обошел вокруг коленопреклоненной статуи раз и другой, касаясь кончиками пальцев безупречно воссозданных перьев на крыльях Архангела, прядей волос примарха. Я услышал, как мой брат сглотнул, и почувствовал, как сложно ему подбирать слова.

Это — совершенство, — передал он мне. — Самое изысканное смертное эхо из всех, что я видел.

— Я часто прихожу сюда для медитаций, — признался я.

— Но где Хорус?

Этим вопросом я и сам задавался не единожды. Ашур-Кай и я провели много долгих часов, пытаясь отыскать следы духовного наследия первого среди примархов. Мы оба пришли к одному и тому же выводу.

— «Мстительный дух» помнит всех, кто умер на его палубах. Все, кто сделал последний вздох в этих залах, удостоены подобной чести.

— Тогда Хорус должен быть здесь, — заметил Чариз.

— Я тоже так думал, но Император не убил Хоруса. Император уничтожил его. Первичная материя его тела была разрушена, а его душа — удалена из реальности.

— Изгнана?

— Изгнание подразумевает существование где-то еще. Она была... стерта. Вырвана из существования, превращена в ничто. Нет никакого эха его смерти, которое корабль мог бы вспоминать. — Я указал на коленопреклоненного Ангела. — И потому Сангвиний здесь один, склонившийся перед разрушенным троном Хоруса.

Я и мой брат молчали некоторое время. Это было дружеское молчание — я позволил ему свыкнуться с всеми вещами, которые стали для меня обыденностью. Месяц назад зрелище страданий умирающего полубога, воплощенное в сером пси-кристалле, лишило бы меня дара речи от восхищения. Теперь же это был просто мой дом.

— Достаточно ли ты видел? — вежливо спросил я.

— Я — Тауматург, Хайон. Я творю чудеса. Я никогда не могу увидеть или узнать достаточно, но если ты желаешь двигаться дальше, я последую за тобой. Какие еще чудеса скрываются на этом корабле?

Теперь, увидев наш корабль, он явно стал намного вежливее. Эту тенденцию я также часто буду встречать в будущем, когда мы столкнемся с братьями из других легионов.

— Многие, очень многие. Тем не менее, ты так и не согласился еще выковать мне оружие.

— Тогда я соглашаюсь — здесь и сейчас. Потребуется несколько недель, чтобы настроить компоненты на твою аниму, прежде чем ковать клинок. — Колебание вновь мелькнуло в его темных глазах, и он задумчиво провел пальцем по жемчужинам, инкрустированным в его лицо. — У тебя есть исходные материалы?

Я не сдержал улыбки при виде этого внезапного проявления профессионализма. Наконец передо мной был тот мастер-оружейник, которого я искал.

— У меня есть такие материалы, подобных которым ты никогда не видел прежде, Чариз. Кровь клонированного примарха. Осколки Сокрушителя Миров, булавы Хоруса Луперкаля. Пепел Солнечного Жреца, аватары Астрономикана.

Его разум потянулся к моему в яростном желании узнать, не обманываю ли я. Но я никогда не был лжецом. Каждое произнесенное мной слово было ничем иным, как холодной истиной.

— И это не всё, — пообещал я ему. — Меч самого Сангвиния хранится на этом корабле, Чариз. Он лежал рядом с телом, когда Хорус поверг его. Эзекиль подарил этот меч нам троим, позволив использовать части разбитого клинка, как нам заблагорассудится.

Я был последним, кто еще не нашел применения этому подарку. Телемахон расплавил свою часть и сделал новую серебряную маску запредельной красоты. Леор, с типичной для Пожирателей Миров прямотой, перековал свои обломки в сотни мономолекулярных зубьев для своего арсенала цепного оружия.

Теперь в глазах моего брата зажглось не только благоговение. Алчность горела там, жадность, не ведающая стыда. Если таковы были материалы, которые я готов был предоставить ему для создания нового клинка, то его плата должна оказаться не менее грандиозной.

Если позволите, я на мгновение прервусь для размышлений: насколько я понимаю, фрагменты меча Рогала Дорна были использованы, чтобы выковать меч Верховных Маршалов — реликвию, которой Империум по-прежнему дорожит и в этом последнем, темном тысячелетии. Подобно этому, Телемахон также сохранил свою маску на протяжении тысяч лет.

Для сравнения: множество осколков клинка Сангвиния пошли на зубья цепного топора, который Леор утопил в болоте спустя меньше десяти лет после его создания. Не все из нас относятся к легендам одинаково.

— Если это будет энергетическое оружие, — заметил Чариз, — следует подумать о психически резонансном веществе, необходимом для создания генератора силового поля.

Тауматург угадал мое намерение. Он уже поворачивался к невероятной, искаженной страданием статуе Сангвиния, когда я разбил ее одним телекинетическим импульсом. Зазубренные, острые осколки серого стекла разлетелись по залу, дребезжа о дюрасталевую палубу.

В звенящей тишине я услышал крик Сангвиния. Это тоже звучало фальшью. Желания варпа? Самообман одержимого корабля? Как бы то ни было, это не имело значения. Я указал на рассыпавшиеся кристаллы.

— Используй эти.

— V —

Я наблюдал за его работой в кузницах на борту «Мстительного духа». Множество непроизнесенных слов висели в обожженом огнем воздухе между мной и Чаризом. Я немногое поведал ему о моем путешествии за Огненный Прилив, и он, в свою очередь, немногое поведал мне о тех боевых отрядах, что пользовались его услугами. Он считал меня скрытным и раздражающим. Я считал его наивным, порой до глупости. С моей точки зрения, ему чрезвычайно повезло, что до сих пор ни один отряд не взял его в рабство, чтобы использовать в качестве собственного мастера оружия.

Чариз был редчайшим явлением: истинный наемник, предлагающий свои услуги любому лидеру, способному заплатить его цену. Некоторой своей работы он стыдился, в этом я был уверен. Стыд порой вспыхивал волнами в его ауре, когда беседа становилась слишком уж личной. В такие моменты он замолкал и не говорил больше. Я не видел пользы в том, чтобы пытаться извлечь из него эту информацию.

Мы были братьями, но не были близки; воспитанные одинаково, но рожденные в разных культурных кастах. Его корни взращены были небрежной легкостью жизни богатых мастеров и ремесленников. Я происходил из более склонных к философии, обращающих взгляд к звездам слоев общества.

Летописи Старой Земли — Терры, что была прежде — говорят нам о трех столпах примитивных обществ: те-кто-трудятся, те-кто-молятся и те-кто-ведет. Крестьяне, священники и князья.

Тизка была устроена так же, но лишена варварских предрассудков. Наш закон гласил — Ixacalla teotich asta hicuan, что означало «Все равны под сияющим солнцем». Касты могли свободно взаимодействовать между собой, и это всячески поощрялось.

В рядах Тысячи Сынов Чариз стал одним из лучших мастеров легиона, сочетая колдовство и кузнечное мастерство в своем собственное изводе Искусства. Он стремился овладеть возможностями сверхъестественного не ради знания, войны или власти, но для того, чтобы использовать в своих творениях. Я не мог не восхититься практичностью этого подхода, хотя и понимал, что он лишь по случайности смог избежать Рубрики. Когда ошибка Аримана опустошила наш легион и погубила тех, кто обладал недостаточной психической силой, я ожидал, что Чариз — и такие, как он, — окажутся в итоге среди пепельных мертвецов.

Он использовал мою кровь, чтобы выковать оружие. Он использовал мое дыхание, мои эмоции и мои воспоминания. Клинок был настроен на меня — на мою душу — еще прежде, чем я коснулся его. Он был идеально подогнан под мою руку прежде, чем мои пальцы впервые сомкнулись на его рукояти.

Чариз не спрашивал, какое именно оружие я желал, равно как не спрашивал никаких подробностей о форме и весе. Его искусство заключалось в том, чтобы выковать оружие, соответствующее нуждам его носителя, сплетенное с душой его владельца. Таков был его дар и его провидение. Он не исполнял капризы вождей, которые требовали вычурных украшений или демонов, заключенных в нечистом железе. Просители приносили ему материалы и более ничем не вмешивались в решения мастера. Доверие его суждениям было не просто одним из аспектов его искусства: это было его начало и конец.

— Подержи это, — сказал он мне в какой-то момент.

Насколько я знал, он не спал уже шесть дней к тому времени, как влил оранжевый расплавленный металл в латные перчатки моих подставленных ладоней. Казалось, я пытаюсь удержать магму. Раскаленная сталь шипела и дымилась, медленно пытаясь прожечь жароустойчивый керамит, а Чариз быстро, но не суетливо отсоединил перчатки от доспеха, пользуясь своими инструментами, и бросил их в огонь своей кузницы вместе с раскаленным комком металла, который просил меня подержать.

Несколько ночей спустя он вложил мне в рот осколок черной шрапнели. Металл тут же изрезал мне язык, и рот наполнился медный вкусом моей собственной крови поверх отдающего выжженной землей привкуса старых войн.

— Проглоти это, — сказал он мне, — затем вырежь его из своего живота через час, своим собственным ножом. Верни его мне, покрытый твоей непросохшей кровью и внутренней кислотой.

Я выполнил первый приказ. Спустя час я выполнил второй, узнав — когда держал осколок на ладони — что он скормил мне фрагмент шипастого навершия Сокрушителя Миров. Сразу же после этого откровения я выполнил третью просьбу Чариза. Он взял осколок, не сказав ни слова, и разбил его молотом, превратив в бесформенный комок металла. Наковальня, которую он принес с Анзу, была сделана из темного железа, в форме раненого бескрылого дракона. Молот Тауматурга словно стремился заново сломать спину чудовища при каждом ударе.

Токугра, фамилиар Ашур-Кая, присоединялся к нам порой, в ночи, когда оружие уже близилось к завершению. Ворон усаживался на одной из горгулий, украшающих стены главной кузницы, но хранил благословенное молчание, не спеша каркать свои пророчеста. Чариз, казалось, даже не замечал его. Я подозревал, что Токугра служил здесь глазами Ашур-Кая, а не являлся из собственного интереса.

В последнюю ночь под высокие своды кузницы бесшумно вошла просперийская рысь. Отблески пламени превращали ее белые глаза в ограненный янтарь, когда она оглядывалась по сторонам с ленивой, равнодушной кошачьей надменностью.

Вонь машин и фальшивый огонь, — мысленно передал мне зверь. — Пойдем лучше охотиться, чем смотреть на труды этого мастера чудес.

Чариз услышал — он поднял взгляд в ответ на нахальное требование рыси. Стук молота затих, и он повернулся к источнику безмолвной речи.

— Вихрь? — спросил он огромную кошку. Я ощутил, как он тянется разумом к зверю. Его шестое чувство было значительно слабее моего. Я понял это именно тогда: его ищущий разум будто дрожал, как детские руки, готовые вот-вот разжаться.

Просперийские рыси названы не слишком удачно, если обращаться к истокам их именования. Сведения из архивов указывают, что исходный вид на Древней Терре был небольшим животным, скорее даже падальщиком, и в лучшем случае охотился на грызунов. Рыси моего родного мира приближались своими размерами к терранским лошадям, и обладали слабыми психическими способностями, как и большая часть фауны Просперо. Если они и напоминали кого-то из терранских кошачьих, то это был бы тигрус, хотя и те показались бы в сравнении маленькими и тощими. Шерсть этой рыси была черной, с темно-серыми полосами на боках. У нее была вкрадчивая походка убийцы и повадки обласканной жизнью королевы.

— Вихрь? — снова спросил Чариз. Рысь зевнула — явно напоказ — и облизала длинные выступающие клыки.

Тогда я буду охотиться без тебя, — передала она мне.

Мы почти закончили.

Кошачий разум отразил мои слова обратно — психический эквивалент нежелания обращать внимание. Не глядя больше на нас, рысь прошла к выходу из кузницы, остановившись только для того, чтобы зарычать на ворона Ашур-Кая. Токугра взъерошил перья и перескочил на горгулью повыше.

Чариз повернулся ко мне, всё еще сжимая в руке молот.

— Это была просперийская рысь.

— Да. Была.

— Я думал, они вымерли.

— Так и есть.

— Это была Вихрь?

Я указал на металл, остывающий на наковальне.

— Продолжай работать, Тауматург.

— VI —

Искусные мастера, как правило, помечают свою работу. Подпись в углу картины; проигрыш в конце песни; отпечаток в основании статуи — что-нибудь, где-нибудь, что отметит произведение искусства как принадлежащее его создателю. Мастера оружия в этом отношении ничем не отличаются. Немало историй рассказывают о кузнецах, что ради символизма роняли каплю своей крови в воду, где остужали металл, когда приходило время закалить новорожденный клинок.

Чариз отдал куда больше, чем каплю крови. Он отдал часть самого себя, вплетая свою ауру и шестое чувство в оружие, которое создавал, вкладывая в него свою собственную гордость и силу. Лишь краткое прикосновение его души — но этого было достаточно, что отличить его клинки от всех других, даже если бы его мастерство не позволяло распознать его гений столь безошибочно. Тот, кто обладал выкованным Чаризом оружие, знал человека, который посвятил совершенству всё свое сердце.

Он преподнес мне его без церемоний, еще исходящий паром от последнего поцелуя остужающей — и запятанной кровью — воды.

Меч. Десятки лет я сражался топором, но он сделал для меня меч. Я не испытывал раздражения. Я знал, что это — мой клинок, еще прежде, чем коснулся его, и когда мои пальцы сжались на рукояти, я знал, что никогда не будет у меня оружия настолько же полностью, безраздельно моего, как это. Саэрн был моим драгоценнейшим оружием из-за того, что он значил. Меч, который Чариз выковал для меня, был лучшим.

Длинный серебряный клинок весь покрыт был тонкой гравировкой — тизканские руны, складывающиеся в спиральные мантры и мандалы. Рукоять из черненого металла, точно подогнана под мою руку, оказалась невыразимо удобной. Когда воины говорят об оружии как о продолжении себя, они говорят о привычке и тренировках. Этот меч — клинок, который я никогда не держал прежде, — казался продолжением моего разума и силы так же естественно, как и продолжением моей руки. Он завибрировал с чуть слышным гулом: запитанные от кристаллов генераторы в его рукояти пробудились от моего прикосновения. Украшение на навершии было выполнено из психически обработанного янтаря, изображая звериную морду с распахнутой пастью. Половина этой химеры была воющим фенрисийским волком, половина — оскалившейся просперийской рысью. Странным образом оно выглядело естественным — Чариз сумел безупречно соединить обе половины звериных голов.

Я чувствовал вес меча в руках — не физический, но резонанс его и значимость. Список сверхъественных и тайных материалов, использованных в его создании, слишком длинен, чтобы перечислять здесь, но два самых очевидных компонента нельзя обойти вниманием. То был меч, выкованный из осколков оружия двух примархов.

Он никогда еще не оставлял раны и не отбирал жизни, но уже пульсировал приглушенной угрозой и смертоносным обещанием. Как запоет он, омытый десятью тысячами лет ихора и крови?

Я не помню, сколько времени я стоял в прострации в ту ночь, просто глядя на совершенство, созданное моим братом. Я знаю, что именно его голос вернул меня из размышлений.

— Хайон, — сказал он, и явно не впервые.

Я посмотрел на него, впервые осознавая, как благодарность может достигать таких яростных высот, что никакие слова не способны ее передать. Вместо слов я просто отправил чистую, неотфильтрованную благодарность — от моего сердца к его. Психическое давление было настолько тяжелым, что заставило его отступить назад на два шага.

— Твое удовлетворение радует и меня, — произнес он. — Ты знаешь, что я желаю в качестве платы.

Я знал. Я знал это с того мига, как он ступил на борт.

— Мы подозревали, что ты спросишь. Эзекиль уже дал свое согласие. Ты один из нас с того момента, как пожелаешь этого, Чариз.

Прежде чем ответить, он опустил взгляд на мою броню, на бесцветные пластины доспеха.

— К кому я присоединяюсь, Хайон? Кто вы?

— Мы еще не знаем. — Я баюкал меч в руках, всё еще завороженный его совершенством. — Но мы отправляемся к остаткам Луперкалиоса, ибо мы намерены выяснить это. Если последние из Сынов Хоруса не обнажат свое горло и не поклянутся нам в верности, они умрут, как и остальные.

В этот миг наши глаза встретились. Эта простая связь разрушила все уловки и обманы. Меч не был услугой для меня. Это было его испытание, его проверка — окажется ли он достоен отправиться с нами. Ни он, ни я не сказали этого, но мы оба всегда это знали.

— Что ты сделал бы со мной, если бы я не прошел испытание, Хайон?

Как я говорил Тоту и Сироке множество раз прежде, я не одарен языком лжеца. И потому я — снова — сказал только правду.

— Я бы выпотрошил тебя, отдал бы твою голову Эзекилю, и отобрал бы твоих рубрикатов, привязав их к себе.

Мы всё еще не отводили взгляды.

— Ты и сейчас собираешься отобрать моих рубрикатов. — Это был не вопрос.

— Да. Как бы мы ни назвали этот новый легион, я буду хозяином пепельных мертвецов.

Зрительный контакт наконец прервался — Чариз отвел глаза. Он опустился на одно колено передо мной, склонив голову, прижав руку к сердцу.

В этот момент он стал первым из воинов Черного легиона, кто склонился передо мной, как его военачальником.

— Мой лорд, — сказал он.

В своем разуме я ощутил присутствие Абаддона — и его гордость. Он видел всё, что происходило на «Мстительном духе». Никто из нас не знал, как ему это удавалось.

Начинается, Хайон. Начинается.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous