...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Вообще-то это рассказ из сборника про Эйзенхорна, того, где новый роман. Но на первый взгляд он не связан совсем никак, можно просто так читать (=.
Название: Чума
Оригинал: «Pestilence», Dan Abnett («The Magos»)
Размер: 7700 слов в оригинале
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Скачать: .doc | .epub
I.
Я убежден, что память есть величайший дар, присущий нашему виду. Благодаря функциям памяти мы способны собирать, оттачивать и передавать всевозможное знание к вящей пользе человечества — и к бесконечной славе Бога-Императора, да стоит Его Золотой Трон вечно и впредь!
Забыть ошибку — значит потерпеть поражение еще раз: так учат нас проповеди Тора. Как мог бы командующий планировать свою кампанию без памяти о битвах, что были выиграны и проиграны прежде? Как могли бы его солдаты воспринять наставления и совершенствоваться без этого дара? Как могла бы Экклезиархия распространять свою весть среди населения галактики, если бы это население не смогло удержать учение в памяти? Кто такие ученые, клерки, историки и хроникеры, если не адепты памяти?
И что такое забвение, если не поражение памяти, уничтожение драгоценного знания — и, по сути, скверна?
Я, пребывая на службе Его Высочайшего Величества Императора Терры, вел войну с этой скверной всю свою жизнь. Я стремлюсь к тому, чтобы обнаружить забытое и вернуть его во власть памяти. Я — тот, кто рыщет во тьме, тот, кто освещает тени, тот, кто переворачивает давно нетронутые страницы, тот, кто задает вопросы, оставшиеся прежде незамеченными, кто вечно ищет ответы, которые иначе канули бы в тишину. Я — собиратель, вырывающий у молчаливой вселенной потерянные тайны и возвращающий их в безопасную гавань памяти, где они смогут вновь облегчить наше бремя среди рассеянных звезд.
Дисциплина, к которой я питаю наибольшую привязанность — materia medica, так как моим изначальным призванием была именно медицина. Наши познания о механизмах собственного тела велики и достойны уважения, но никогда нельзя узнать слишком много о нашей биологии, о том, как защищать, восстанавливать и улучшать ее. Наш вид обречен существовать в галактике, вечно раздираемой войной, а где есть война — там процветают и ее слуги: ранения и болезни. И там, где армии отступают, потерпев поражение, или гибнут, медицинские познания также умаляются или забываются. Эти пробелы в знаниях я и пытаюсь восстановить.
Именно с этой целью я прибыл на Симбал Йота на исходе сорок восьмого года жизни, разыскивая Эбхо. Чтобы прояснить ситуацию, позвольте мне сказать, что тогда шел третий год Геновингской кампании в Сегментуме Обскура, и девять астрономических месяцев прошло с первой вспышки Ульреновой Оспы среди легионов Гвардии, размещенных на самой Геновингии. Также известная в народе как «кровавая пена», Ульренова Оспа была названа по имени первой своей жертвы — старшего сержанта Густава Ульрена, из 15-го Мордианского полка, если память меня не подводит. А я горжусь тем, что она не подводит меня почти никогда.
Если вы изучали историю Империума — и, тем более, materia medica — вы тоже должны помнить об Ульреновой Оспе. Она поражает тело и жизненные силы и чрезвычайно заразна; она разлагает изнутри, сгущая циркулирующие в организме жидкости и разрушая костный мозг, и покрывает кожу жертв гнойными язвами и опухолями. Между инфицированием и смертью проходит самое большее четыре дня. На поздних стадиях разрушаются внутренние органы, кровь эмульсифицируется и выступает сквозь поры кожи, а жертвы испытывают сильнейшие галлюцинации. Существуют даже предположения, что в этой фазе сама душа подвергается распаду. Смерть неизбежна почти в каждом случае.
Эта болезнь появилась на Геновингии без предупреждения, и не успел пройти и месяц, как отчеты Медика Регименталис стали отмечать до двадцати смертей в день. Невозможно было найти препараты или процедуры, которые могли хотя бы замедлить симптомы. Не удавалось обнаружить источник инфекции. Что хуже всего — несмотря на всё более суровые меры карантина и обеззараживания, не находилось ни одного метода, позволяющего предотвратить массовое инфицирование. Не обнаружены были ни переносчики заразы, ни способы ее распространения.
И, подобно тому, как слабеет и подчиняется болезни один человек, силы Имперской Гвардии начали падать духом и слабеть по мере того, как чума уничтожала их лучших воинов. Спустя два месяца штаб Вармастера Рингольда уже сомневался в возможности продолжать кампанию. На третий месяц Ульренова Оспа вспыхнула также (совершенно необъяснимым, внезапным образом, учитывая то, что процесс ее распространения оставался неизвестным) на Геновингии Минор, Лорхесе и Адаманксере Дельта. Четыре отдельных центра инфекции, и все — на переднем краю Имперского фронта в этом секторе. К этому времени зараза распространилась и среди гражданского населения Геновингии, и Администратум выпустил официальное объявление о пандемии. Говорили, что небо над городами этого могучего мира почернело от трупных мух, и смрад биологического загрязнения пропитал каждый акр планеты.
Я в то время занимал административный пост на Лорхесе, и был включен в состав срочной комиссии, занимавшейся поиском решения. Это была изматывающая работа. Я лично провел больше недели в архиве, не видя солнечного света, наблюдая за систематическим извлечением информации из этого огромного, пыльного хранилища знаний.
Мой друг и коллега, Администратор Медика Ленид Ваммель, первым обратил наше внимание на Пиродию и Мучение. Это была достойная восхищения работа с его стороны, истинный подвиг, совершенный благодаря внимательному изучению, перекрестным ссылкам и памяти. Ваммель всегда обладал отличной памятью.
Согласно распоряжениям верховного Администратора Медика Юнаса Мальтера, мы перенаправили более шестидесяти процентов наших сотрудников на дальнейшие исследования записей о Пиродии, а также послали запросы в другие миры Геновингинской области для изысканий в их собственных архивах. Мы с Ваммелем лично обрабатывали накапливающиеся данные, всё больше уверяясь в том, что мы направили луч света в нужную тень и отыскали полезную истину.
Уцелевшие записи касательно инцидента Мучения на Пиродии были крайне скудными, хотя и непротиворечивыми. В конце концов, это произошло тридцать четыре года назад. Выживших было немного, но мы смогли отследить сто девяносто одного человека, которые могли быть всё еще живы. Они рассеялись по всем четырем космическим ветрам.
Рассмотрев наши выводы, верховный администратор Мальтер дал разрешение на персональный сбор информации — столь серьезна была ситуация — и сорок из нас, все в ранге как минимум старшего администратора, немедленно получили назначения. Ваммель, мир его душе, был отправлен на Гандиан Сатурналию, где попал в локальную гражданскую войну и был убит. Я не знаю, сумел ли он найти того человека, который был ему нужен. Здесь память немилосердна ко мне.
Что же до меня — я был отправлен на Симбал Йота.
II.
Симбал Йота — там, где поверхность не покрыта океанами, отличающимися глубоким пурпурным цветом (происходит это, насколько я понимаю, благодаря обильно растущим водорослям) — жаркий, цветущий мир. Острова, покрытые дождевыми лесами, опоясывают экватор широким кольцом.
Я высадился на планету в Симбалополисе, где строения улья цеплялись, точно морские раковины, к склонам старого вулкана с усеченной вершиной, и там пересел на тримаран, который через пять дней доставил меня, пробираясь вдоль группы островов, к обители Святого Бастиана.
Я проклинал медлительность судна — хотя, по правде говоря, оно скользило по пурпурным волнам со скоростью выше тридцати узлов — и несколько раз пытался раздобыть орнитоптер или воздушный транспорт. Но жители Симбала — морской народ, не доверяющий путешествиям по воздуху. Это было мучительно, а я не обладал запасами терпения. Мне потребовалось десять дней, чтобы пересечь эмпиреи от Лорхеса до Симбал Йота на борту фрегата Флота. Теперь же половина этого времени ушла на то, чтобы преодолеть неизмеримо меньшее расстояние.
Стояла жара, и я в основном проводил время в каюте, читая инфо-планшеты. Солнце и морской ветер Симбала обжигали мою кожу, привыкшую за годы к свету библиотечных ламп. Я завел привычку надевать широкополую соломенную шляпу в дополнение к мантии служителя Администратума всякий раз, когда выходил на палубу, — деталь, которую мой сервитор Калибан находил неизменно забавной.
На пятое утро остров Святого Бастиана поднялся перед нами из фиолетовых вод — пирамидальная башня вулканических пород, одетая зеленью джунглей. Пока мы перебирались с тримарана на берег в моторной шлюпке, бирюзовые птицы метались над нашими головами, а я не мог различить никаких признаков того, что остров обитаем. Густой покров леса подходил к самому берегу, открывая лишь тонкую линию белого песка у его края.
Шлюпка зашла в бухту, где древний каменный причал торчал из-под полога деревьев, словно недостроенный мост. Калибан, жужжа бионическими конечностями, перенес мой багаж на причал, а затем помог перебраться мне. Я стоял там, обливаясь потом в своей мантии, опираясь на обозначающий мою должность посох и отгоняя жуков, круживших в душном воздухе бухты.
Никто не вышел мне навстречу, хотя я несколько раз за время путешествия объявлял по воксу о своем прибытии. Я оглянулся на своего сопровождающего — хмурого симбальца за рулем шлюпки — но он, похоже, ничего не знал. Калибан проковылял к концу причала около берега и обратил мое внимание на медный колокол, покрытый зеленой патиной от времени и морского воздуха, который свешивался с крюка на краю пирса.
— Позвони в него, — велел я, и он подчинился, осторожно постучав длинными обезьяньими пальцами по медному куполу. Затем он снова нервно оглянулся на меня; его оптические импланты под низким лбом пощелкивали, фокусируясь.
В скором времени появились две сестры Экклезиархии в безупречно-белых рясах, таких же накрахмаленных и жестких, как и их двурогие головные уборы. Они оглядели меня — как мне показалось, с некоторым весельем, — и безмолвно указали следовать за ними.
Я зашагал за ними, а Калибан — за мной, неся багаж. Немощеная дорога через джунгли вскоре обернулась крутым подъемом, а затем превратилась в лестницу. Солнечные лучи, словно копья, пробивались через листву над нашими головами, а влажный воздух был полон экзотических птичьих песен и жужжания насекомых.
Дорога вильнула, и Приют Святого Бастиана Отступника неожиданно воздвигся передо мной. Это было массивное каменное строение в типичном ранне-имперском наивном стиле; его древние контрфорсы и нижние стены заросли лианами и вьюнками. Я мог различить центральное здание в пять этажей и примыкающую к нему часовню, которая казалась самой старой частью комплекса, а также внешние постройки, кухни и огражденный стенами сад. Над кладбищенскими воротами из кованого железа возвышалась потрепанная статуя нашего возлюбленного Бога-Императора, сокрушающего Архиврага. После ржавых ворот ухоженная тропинка вела через подстриженный газон, усыпанный могильными камнями и склепами. Каменные ангелы и суровые образы Адептус Астартес провожали меня взглядами, пока я следовал за сестрами к главной двери приюта.
Я заметил мимоходом, что окна на двух верхних этажах были прочно перегорожены железными решетками.
Оставив Калибана снаружи с моим имуществом, я переступил порог следом за сестрами. Главный атриум обители был темным и восхитительно прохладным мраморным оазисом, с известняковыми колоннами, исчезавшими в сумраке высокого купола. Мой взгляд задержался на прекраснейшем триптихе в алтарном конце, под витражным окном, перед которым я немедля совершил должные поклоны. В ширину он превосходил размах раскинутых рук человека и изображал три аспекта святого. Слева он блуждал по пустыне, в изгнании отступничества, отвергая демонов воздуха и огня; справа он совершал чудо искалеченных душ. На центральной панели его подвергнутое мученической смерти тело, укрытое синим покровом — девять болтерных ран без труда насчитывались на бледной плоти — возлежало на руках сияющего и подобающе скорбного Императора.
Поднявшись с колен, я обнаружил, что сестры уже ушли. Я ощущал почти незаметные вибрации психического хора, мысленно поющего неподалеку. Прохладный воздух пульсировал.
Некто стоял передо мной. Высокий, похожий на статую, в ослепительно белой рясе и с ослепительно черной кожей, он, казалось, рассматривал меня с тем же весельем, что и сестры на пристани.
Я осознал, что по-прежнему стою в соломенной шляпе. Поспешно сняв ее и бросив на ближайшую скамью, я достал пикт-планшет с рекомендациями, врученный мне верховным Администратором Мальтером перед тем, как я покинул Лорхес.
— Я — Баптрис, — произнес незнакомец низким и доброжелательным голосом. — Добро пожаловать в приют святого.
— Старший Администатор Медика Лемюаль Сарк, — ответил я. — Моя должность — собиратель знаний, и я был недавно назначен на Лорхес, Геновингинская общая группа четыре-пять-семь-семь, как часть вспомогательного архивного корпуса кампании.
— Добро пожаловать, Лемюаль, — сказал он. — Собиратель. Что ж. Мы еще не принимали здесь прежде таких, как ты.
Я не вполне понял, что он имел в виду, — хотя теперь, в ретроспективе, меня бросает в дрожь от того, что подразумевал его неверный вывод.
Я сказал лишь:
— Вы ожидали меня? Я передавал сообщения по воксу.
— Здесь в обители нет вокс-передатчика, — ответил Баптрис. — То, что происходит снаружи, не касается нас. Наша работа сосредоточена на том, что происходит внутри... Внутри этого строения, внутри нас самих. Но не тревожься. Ты не помешаешь нам. Мы принимаем всех, кто приходит сюда. Нас не нужно предупреждать о своем прибытии.
Я вежливо улыбнулся его загадочному ответу и постучал пальцами по посоху. Я надеялся, что они будут готовы, что всё будет на месте, чтобы я мог начать работу немедленно. Неспешный ритм Симбал Йоты снова мешал мне действовать.
— Брат Баптрис, я должен спешить. Я хотел бы приступить к делу как можно быстрее.
Он кивнул.
— Конечно. Все, кто приходит к Святому Бастиану, спешат начать. Позволь мне проводить тебя и обеспечить трапезой и местом для омовения.
— Я бы предпочел увидеть Эбхо. Как можно скорее.
Он остановился, озадаченный.
— Эбхо?
— Полковник Федж Эбхо, 23-й полк Ламмаркских Копейщиков. Прошу, скажите мне, что он еще здесь. Что он еще жив.
— Он... здесь, — Баптрис замешкался и наконец посмотрел как следует на мой пикт-планшет. Некое озарение проявилось на его благородном лице.
— Примите мои извинения, старший администратор Сарк. Я неверно понял вашу цель. Я вижу, что вы в самом деле действующий собиратель, отправленный сюда по официальному заданию.
— Разумеется! — резко ответил я. — Кем еще я могу быть?
— Просителем, явившимся сюда, дабы найти покой. Пациентом. Те, кто прибывают на пирс и звонят в колокол, — всегда именно они. У нас нет посетителей, кроме тех, что приходят к нам за помощью.
— Пациентом? — повторил я.
— Разве вы не знаете, где оказались? — спросил он. — Это — Приют Святого Бастиана, убежище для безумцев.
III.
Сумасшедший дом! Не самое благоприятное начало для моей миссии. По исследованиям у меня сложилось впечатление, что приют Святого Бастиана был обителью монашеского ордена, предлагавшего убежище и утешение тем храбрым воинам из легионов Императора, кто был слишком тяжело ранен или исковеркан войной, чтобы продолжать служить. Я знал, что в этом месте принимали калек и потерянных из зон боевых действий по всему сектору, но, по правде говоря, я понятия не имел, что ранения, на которых они специализируются, — это вред, нанесенный душе и рассудку. Здесь был приют для измученного разума, для тех, кто добровольно приходил к здешним воротам в надежде на искупление.
И что хуже всего, Баптрис и сестры приняли меня за просителя! Эта проклятая соломенная шляпа придавала мне ровно тот вид безумца, которого они ожидали. Пожалуй, мне повезло, что меня не одели бесцеремонно в смирительную рубашку и не поместили в закрытую палату.
По некоторому размышлению я понял, что мне следовало бы догадаться. Бастиан, столь почитаемый здесь святой, был безумцем, который отыскал здравый рассудок в любви Императора и который позже чудесным образом исцелял повредившихся в уме.
Баптрис позвонил в колокол, вызывая послушников. Калибан был препровожден внутрь вместе с моим багажом. Нас оставили в атриуме одних, и Баптрис отправился заняться приготовлениями. Пока мы ожидали, в зал вошел седеющий мужчина с мешаниной старых шрамов на месте левой руки. Он был обнажен, не считая потрепанного пустого патронташа, опоясывавшего крест-накрест его торс. Он посмотрел на нас затуманенным взглядом, качая головой, а затем проследовал дальше своей дорогой и исчез из вида.
Где-то вдалеке я различал звуки плача, и настойчивый голос повторял что-то снова и снова. Сгорбившись рядом с мной, оперевшись костяшками пальцев на каменный пол, Калибан тревожно посматривал на меня, и я ободряюще положил руку на его широкое волосатое плечо.
Нас окружили другие фигуры: изможденные мужчины с тонзурами, в длинных черных облачениях Экклезиархии, и призрачные сестры в льдисто-белых рясах и рогатых головных уборах. Они столпились в тенях по обе стороны атриума и молча наблюдали за нами. Один из мужчин безмолвно повторял тексты на длинных лентах пергамента, которые мальчик рядом с ним доставал из усеянного заклепками ларца. Другой что-то царапал пером в маленькой записной книжице. Еще один размеренно помахивал медным кадилом, наполняя воздух сухим запахом благовоний.
Наконец, Баптрис вернулся.
— Братья, поприветствуйте старшего администратора Сарка, явившегося к нам по долгу службы. Вы окажете ему всяческое гостеприимство и содействие.
— Какой еще службы? — спросил старый священник с записной книжкой, сверля меня взглядом. Полукруглые линзы очков были встроены в его переносицу, и бусины четок свешивались с покрытой складками кожи шеи, точно цветочный триумфальный венок.
— По вопросу собирания знаний, — ответил я.
— И чего конкретно касается этот вопрос? — не отставал он.
— Брат Жардон — наш архивариус, администратор Сарк. Прошу простить его настойчивость.
Я кивнул Баптрису и улыбнулся престарелому Жардону, но не дождался ответной улыбки.
— Я вижу, мы родственные души, брат Жардон. Оба мы посвятили себя сохранению знаний.
Он неопределенно пожал плечами.
— Я здесь, чтобы побеседовать с одним из ваших... пациентов. Возможно, он хранит некоторые факты, которые даже сейчас могут спасти миллионы жизней в Геновингинской группе систем.
Жардон закрыл свою книжицу и уставился на меня, как будто ожидая продолжения. Верховный Администратор Мальтер поручил мне по возможности не упоминать о пандемии, поскольку новости о подобном бедствии могли лишь усилить беспокойство среди населения. Но я решил, что должен сказать им больше.
— Вармастер Рингольд командует масштабной военной операцией в Геновингинской группе. Болезнь, названная Ульреновой Оспой, поражает его войска. Исследования показали, что она может иметь сходство с недугом, известным как Мучение, опустошившим Пиродию около тридцати лет назад. Один из переживших эту эпидемию нашел приют здесь. Если бы он мог предоставить мне любые подробности о том случае, это послужило бы подспорьем в поиске лечения.
— Насколько всё плохо там, на Геновингии? — спросил другой старый священник — тот, что держал кадило.
— Ситуация... под контролем, — солгал я.
Жардон хмыкнул.
— Конечно, под контролем. Именно поэтому старший администратор решил лично проделать весь этот путь. Ты задаешь неимоверно глупые вопросы, брат Гирод.
Теперь заговорил еще один священник. Он был старше всех, согбенный и полуслепой, со сморщенной лысиной, усеянной пигментными пятнами. Слуховой аппарат с раструбом цеплялся за рясу на его левом плече тонкими механическими лапками.
— Я опасаюсь, что эти вопросы и изменение распорядка могут потревожить спокойствие приюта. Я не хочу, чтобы наши подопечные были чем-то расстроены.
— Мы примем к сведению твое замечание, брат Ниро, — сказал Баптрис. — Я уверен, что администратор Сарк будет осторожен.
— Разумеется, — заверил я их.
***
Был поздний вечер, когда Баптрис наконец отвел меня наверх по лестнице, в сердце приюта. Калибан следовал за нами, неся несколько ящиков из моего багажа. Призрачные сестры провожали нас взглядами из-под каждой арки и из каждой тени.
Лестница привела нас в просторный зал на третьем этаже. Воздух здесь казался спертым. Здесь были десятки пациентов, но никто из них даже не посмотрел на нас. Некоторые были одеты в потрепанные, плохо сидящие комбинезоны, другие же носили древнюю солдатскую форму или парадные мундиры Имперской Гвардии. Все знаки различия, нашивки и погоны были убраны, и ни у кого не было ни ремней, ни шнурков. Двое сосредоточенно играли в регицид за старой жестяной доской у окна. Еще один сидел прямо на деревянном полу, бросая кости. Другие бормотали что-то или отсутствующе смотрели вдаль. Обнаженный мужчина, которого мы видели в атриуме, скорчился в углу, наполняя свой патронташ пустыми гильзами. Многие из здешних обитателей отличались старыми шрамами и увечьями, гротескными и уродливыми.
— Они все... безопасны? — шепотом спросил я Баптриса.
— Мы разрешаем самым стабильным из них свободу передвижения и использование общих зон. Разумеется, за приемом медикаментов тщательно следят. Но все, кто приходит сюда — «безопасны», и все, кто приходит сюда — приходят добровольно. Конечно, некоторые приходят и для того, чтобы найти спасение от эпизодов, затрудняющих обычную жизнь.
Всё это не слишком обнадеживало меня.
После зала начинался длинный коридор с отдельными кельями по обеим сторонам. Некоторые двери были закрыты и заперты снаружи. Некоторые были забраны решетками. И в каждой двери непременно была смотровая щель. В воздухе чувствовался запах дезинфектанта и испражнений.
Кто-то — или что-то — тихо и размеренно стучал в одну из запертых дверей, мимо которых мы прошли. Из-за другой я различил пение.
Некоторые двери были открыты. Я заметил, как двое послушников мыли губками изможденного старика, привязанного к металлической койке полосами ткани. Он плакал, вызывая жалость. В другой комнате, где дверь была открыта, но решетки прочно заперты, мы увидели огромного, мускулистого мужчину, сидящего в кресле с плетеной спинкой; он глядел наружу через решетку. Едва ли не всё его тело было покрыто татуировками: полковые эмблемы, девизы, подсчет убитых. Глаза его горели истинно маниакальным светом. В его нижнюю челюсть были имплантированы клыки какого-то дикого животного, которые не помещались во рту и торчали над верхней губой.
Когда мы проходили мимо, он вскочил и попытался дотянуться до нас через решетку. Его мощные кулаки сжимались и разжимались. Он негромко зарычал.
— Веди себя прилично, Йок! — приказал ему Баптрис.
Рядом располагалась нужная нам келья. Дверь была открыта, и там нас ждали одна из сестер и один послушник. Комната за их спинами была непроглядно темной. Баптрис коротко переговорил с послушником и сестрой, а затем повернулся ко мне.
— Эбхо не склонен к общению, но сестра убедила его, что поговорить с вами будет правильно. Войти внутрь вы не можете. Пожалуйста, сядьте возле двери.
Послушник пододвинул табурет, и я уселся в дверном проеме, расправив мантию на коленях. Калибан прилежно открыл мои ящики и установил записывающий прибор на трехногом штативе.
Я всмотрелся в черноту комнаты, пытаясь различить очертания. Ничего не было видно.
— Почему там так темно?
— Болезнь Эбхо, его повреждение разума, усиливается от света. Он требует темноты, — Баптрис пожал плечами.
Я мрачно кивнул и откашлялся.
— Милостью Бога-Императора Терры, я явился сюда на Его священной службе. Я — Лемюаль Сарк, старший Администратор Медика, приписанный к Администратуму Лорхеса.
Я оглянулся на прибор. Он тихо застрекотал и выдал начало записи на пергаментной ленте — которая, я надеялся, вскоре станет длинной и информативной.
— Я разыскиваю Феджа Эбхо, некогда полковника 23-го полка Ламмаркских Копейщиков.
Молчание.
— Полковник Эбхо?
Голос — тонкий, как лезвие ножа, холодный, словно труп, — прошептал из темной комнаты:
— Это я. Что у вас за дело?
Я наклонился вперед.
— Я хотел бы обсудить с вами события на Пиродии. Эпидемию Мучения, которую вы пережили.
— Мне нечего сказать. Я не буду ничего вспоминать.
— Послушайте, полковник. Я уверен, что вы сможете, если постараетесь.
— Вы не поняли. Я не сказал, что я не могу вспомнить. Я сказал, что не буду этого делать.
— Специально?
— Именно. Я отказываюсь.
Я вытер губы и осознал, что у меня пересохло во рту.
— Почему нет, полковник?
— Пиродия — причина того, почему я здесь. Тридцать четыре года в попытках забыть. Я не хочу начинать вспоминать.
Баптрис посмотрел на меня со слегка беспомощным жестом. Похоже, он намекал, что беседа окончена и мне следует отступить.
— Люди на Геновингии умирают от болезни, которую мы знаем как Ульренова Оспа. Эта болезнь по всем признакам совпадает с Мучением. Всё, что вы сможете мне рассказать, возможно, поможет спасти жизни.
— Тогда я не смог. Тридцать пять тысяч людей умерло на Пиродии. Я не смог спасти их тогда, хотя старался изо всех своих сил. Что может измениться теперь?
Я посмотрел на невидимый источник холодного голоса.
— Я не могу сказать точно. Но я верю, что стоит попытаться.
Последовала долгая пауза. Записывающий прибор бессмысленно жужжал. Калибан кашлянул, и механизм записал этот звук с коротким перестуком клавиш.
— Сколько людей?
— Простите, полковник? О чем вы спросили?
— Сколько людей умирает?
Я сделал глубокий вдох.
— Когда я покинул Лорхес, девятьсот были мертвы и еще пятнадцать сотен заражены. На Геновингии Минор — шесть тысяч, и вдвое больше больны. На Адаманксере Дельта — двести, но там началось совсем недавно. На самой же Геновингии... два с половиной миллиона.
Я услышал, как Баптрис потрясенно ахнул. Я мог лишь надеяться, что он не станет об этом распространяться.
— Полковник?
Тишина.
— Полковник, пожалуйста...
Холодный и острый голос возник снова — резче, чем прежде.
— Пиродия была проклятым местом...
IV.
Пиродия была проклятым местом. Мы не хотели отправляться туда. Но Архивраг захватил восточный континент, разрушил тамошние ульи, и северные города были в опасности.
Вармастер Гетус послал нас на фронт. Сорок тысяч Ламмаркских Копейщиков, практически полный состав всех полков Ламмарка. Двадцать тысяч танкистов с Фаншо и их машины, и полный взвод Адептус Астартес — Орлы Обреченности, сияющие серым и красным.
Место, где мы разместились, называлось Пиродия Полярная. Оно было старым, бог знает насколько. Циклопические башни и колонны из зеленого мрамора, высеченные в древние времена — и я не уверен, что сделавшие это руки принадлежали людям. Было что-то странное в их геометрии, в углах, которые всегда казались немного неправильными.
Холодно было просто зверски. У нас была зимняя форма, толстые белые шинели с меховыми капюшонами, но лед намерзал на лазганы и они стреляли слабее, а проклятые танки Фаншо попросту отказывались заводиться. И еще был день: постоянный вечный день. Ночи не было вообще — не то время года. Настолько далеко на север мы забрались. Немного темнело только в сумерках, когда одно из двух солнц ненадолго заходило, и небо становилось розовым, точно плоть. А потом снова наступал день. Мы воевали с переменным успехом уже два месяца. В основном перестреливалась артиллерия, разнося в пыль блуждающие льды. Никто не мог спать из-за постоянного света. Я знал двоих — один был из ламмаркцев, и я совсем не горжусь этим — которые вырвали себе глаза. Второй был с Фаншо.
А потом они пришли. Черные точки на льдинах, тысячи их, размахивающие омерзительными знаменами, они...
А, неважно. Мы были не в состоянии сражаться как следует. Обезумевшие от света, неспособные сосредоточиться из-за отсутствия сна, доведенные до нервных тиков нечеловеческой геометрией места, которое должны были защищать, — мы были легкой добычей. Силы Хаоса смели нас, растоптали и заставили отступить в город. Гражданские — миллиона два их было — оказались хуже, чем бесполезными. Бледные, апатичные создания, без всяких побуждений или устремлений. Когда судьба настигла их, они просто сдались.
Мы были осаждены пять месяцев, несмотря на шесть попыток Орлов Обреченности вырваться из ловушки. Святая вера, какой же они внушали ужас! Эти гиганты — как они гремели своими болтерами перед каждой битвой, как с криком бросались на врагов, как убивали по пять десятков на каждого застреленного нами.
Но это было всё равно что сражаться с приливом, и, несмотря на всю их силу — их было всего шестьдесят.
Мы вызвали подкрепления. Гетус обещал прислать их, но к тому времени он давно уже убрался подальше на своем корабле, отойдя за линию фронта на случай, если дела пойдут совсем плохо.
Первый, кого я увидел заразившимся Мучением, был капитан моего седьмого взвода. Он просто однажды потерял сознание и упал в лихорадке. Мы отнесли его в инфирмиум Пиродии Полярной, где всем заправлял Субъюнктус Валис, апотекарий роты Орлов Обреченности. Час спустя капитан был мертв. Его кожа покрылась волдырями и опухолями. Его глаза взорвались. Он попытался убить Валиса обломком железной койки, который оторвал от стены. А потом он истек кровью.
Хотите знать, что это значило? Всё его тело истекло кровью из каждого отверстия, каждой поры. Когда это закончилось, от него осталась только высохшая оболочка.
На следующий день после гибели капитана уже шестеро пали жертвами болезни. На следующий — двести. На следующий — тысяча. Большинство умирали за два часа. Другим удавалось протянуть дольше... несколько дней, в язвах и страданиях.
Люди, которых я знал всю жизнь, превращались в иссохшие мешки с костями у меня на глазах. Будь ты проклят, Сарк, за то, что заставил меня вспомнить это!
На седьмой день зараза дошла до войск с Фаншо. На девятый она достигла гражданского населения. Валис приказал принять все возможные меры карантина, но всё было тщетно. Он работал неустанно все часы бесконечного дня, пытаясь найти вакцину, пытаясь хоть как-то ослабить беспощадную инфекцию.
На десятый день заразился один из Орлов Обреченности. Под властью Мучения, брызгая кровью из решетки шлема, он убил двоих своих братьев и девятнадцать моих людей. Болезнь преодолела даже печати чистоты Адептус Астартес.
Я пришел к Валису, надеясь на хорошие новости. Он устроил лабораторию в инфирмиуме, где образцы крови и тканей кипели в тиглях и дистиллировались в склянках. Он заверил меня, что Мучение будет остановлено. Он пояснил, что для заразы нехарактерно распространение в таком холодном климате, где нет тепла для инкубации и разложения. Он также полагал, что зараза не будет процветать при свете. Потому он приказал расставить лампы в каждом уголке города, чтобы здесь не было никакой тьмы.
Никакой тьмы. Здесь, где темнота и так не наступала, даже тени в закрытых комнатах оказались под запретом. Всё было залито светом. Возможно, теперь вы понимаете, почему я питаю отвращение к свету и предпочитаю темноту.
Смрад кровавых испражнений был ужасающ. Валис делал свою работу, но мы продолжали умирать. К двадцать третьему дню я потерял тридцать семь процентов своих войск. Из Фаншо не осталось почти никого. Двадцать тысяч жителей Пиродии были мертвы или умирали. Шестеро Орлов Обреченности поддались болезни.
Вот вам факты, если вы хотите их. Чума свирепствовала в климате, который должен был убить ее. Она очевидно не распространялась обычными способами. Она не поддавалась никаким попыткам сдержать или контролировать ее, несмотря на все усилия — мы ужесточали карантин и зачищали зараженные зоны огнеметами. Она была невероятно заразна. Даже печати чистоты космодесанта не обеспечивали защиты. Ее жертвы умирали в агонии.
Затем один из Орлов Обреченности расшифровал нечестивую надпись на одном из знамен Хаоса, выставленных за нашими стенами.
Там было...
Там было одно слово. Одно отвратительное слово. Одно проклятое, омерзительное слово, и я провел свою жизнь, пытаясь забыть его.
V.
Я наклонился дальше в темный дверной проем.
— Какое слово? Что за слово это было, полковник?
С огромным усилием он произнес его. Это не было даже словом. Это было отвратительное нечестивое бульканье, слегка облагороженное согласными. Имя-символ чумного демона, одно из девяноста семи Святотатств, Что Не Должны Быть Записаны.
Когда оно прозвучало, я отшатнулся и упал с табурета, охваченный подступившей к горлу тошнотой. Калибан завизжал. Сестра упала в обморок, а послушник в ужасе бежал.
Баптрис отошел от двери на четыре шага, развернулся, и его зрелищно стошнило.
Температура в коридоре упала на пятнадцать градусов.
Пошатываясь, я попытался поднять свой перевернутый табурет и подобрать записывающий прибор, который опрокинул послушник. Я увидел, что там, где было записано то самое слово, пергаментная лента начала тлеть.
Крики и стоны из множества келий разносились по коридору. А потом Йок вырвался на свободу.
Он был за соседней дверью и слышал всё, прижимая покрытую шрамами голову к прутьям решетки. Теперь же решетка слетела с петель и рухнула на пол коридора. Обезумев от ярости, бывший гвардеец выбрался наружу и повернулся к нам.
Он собирался убить меня, я уверен, но я всё еще был распростерт на полу, и ноги меня не слушались. Тогда Калибан, благословенно будь его храброе сердце, обратился против него. Мой верный сервитор поднялся на дыбы на своих усеченных ногах, вскидывая огромные бионически аугметированные руки в предупреждающем жесте. От расставленных ног до высоко поднятых рук в Калибане было одиннадцать футов роста. Он обнажил стальные клыки и хрипло завизжал.
Капая пеной из клыкастого рта, Йок отшвырнул Калибана в сторону. Мой сервитор оставил внушительную вмятину в стене.
Йок бросился на меня.
Я взмахнул своим посохом и нажал выключатель под набалдашником.
Электрические искры брызнули из верхушки посоха. Йок содрогнулся в конвульсиях и упал. Подергиваясь, он лежал на досках пола, утратив контроль над своим телом. Баптрис тем временем уже поднялся на ноги. Звенели сигналы тревоги, и в коридор поспешно устремилась толпа послушников со смирительными рубашками наготове.
Я встал и оглянулся на темный дверной проем.
— Полковник Эбхо?
Дверь со стуком захлопнулась.
VI.
О продолжении беседы этим вечером не могло быть и речи — брат Баптрис ясно дал мне это понять, невзирая на все мои возражения. Послушники проводили меня в гостевую келью на втором этаже. Это была простая комната с побеленными стенами, жесткой деревянной кроватью и небольшим столом-скрипториумом. Окно в свинцовой раме выходило на кладбище и джунгли за ним.
Я испытывал большое смятение духа и мерял шагами комнату, пока Калибан распаковывал мои пожитки. Я подошел так близко, даже начал уже вытыскивать информацию из Эбхо, несмотря на всё его сопротивление. И теперь мне отказывают в возможности продолжать, когда открылись поистине темные тайны!
Я остановился возле окна. Зловещее багровое солнце опускалось в пурпурный океан, превращая густые джунгли в черный барельеф теней. Чайки кружили над бухтой в угасающем свете. На темно-синих краях неба начали проявляться звезды.
Немного успокоившись, я задумался о том, что, какая бы буря ни бушевала у меня внутри, беспорядок в самом монастыре был куда сильнее.
Стоя у окна, я слышал всевозможные крики, вопли и плач, стук дверей, грохот шагов, звон ключей. Нечестивое слово, что произнес Эбхо, повергло все хрупкие разумы в этом приюте безумцев в смятение — подобно тому, как раскаленный металл, опущенный в холодную воду, заставляет ее вскипеть. Прикладывались огромные усилия, чтобы успокоить пациентов.
***
Некоторое время я просидел за скрипториумом из тикового дерева, пересматривая записи, пока Калибан дремал на кушетке у двери. Эбхо, в частности, упоминал некоего Субъюнктуса Валиса, апотекария Орлов Обреченности. Я пролистал копии старых отчетов с Пиродии, которые взял с собой, но имя Валиса появлялось только в списках сборов. Выжил ли он? Только прямой запрос в Орден Орлов Обреченности мог предоставить ответ, а это могло занять месяцы. Адептус Астартес были печально известны своей скрытностью, и порой даже открыто отказывались сотрудничать с Администратумом. В лучшем случае это закончилось бы серией официальных запросов, попытками потянуть время и долгими переговорами. Но, тем не менее, я хотел сообщить моим братьям на Лорхесе о потенциальном следе.
Проклятая обитель Святого Бастиана, в которой не было вокс-передатчика! Я не мог даже отправить сообщение в астропатический анклав Симбалополиса, чтобы они передали его за пределы планеты.
Одна из сестер принесла мне поднос с ужином. Когда я заканчивал трапезу, а Калибан зажигал лампы, в мою комнату вошли Ниро и Жардон.
— Братья?
Жардон перешел сразу к делу, неотрывно глядя на меня сквозь полукруглые линзы.
— Братство приюта провело совет, и мы решили, что вы должны покинуть это место. Завтра. Дальнейших встреч позволено не будет. У нас есть судно, которое доставит вас в рыбацкий порт на острове Мат. Оттуда вы сможете добраться до Симбалополиса.
— Я разочарован, Жардон. Я не намерен уходить. Мое задание еще не завершено, я не собрал всю информацию.
— Вы уже собрали всё, что могли! — резко ответил он.
— В приюте еще никогда не было такого волнения, — тихо сказал Ниро. — Уже начались драки. Двое послушников ранены. Трое пациентов попытались наложить на себя руки. Годы работы разрушены за несколько секунд.
Я кивнул:
— Я сожалею, что причинил беспокойство, но...
— Никаких «но»! — рявкнул Жардон.
— Простите, администратор Сарк, — сказал Ниро. — Но ничего не поделать.
***
Я плохо спал, устроившись на узкой неудобной койке. Мой разум — моя память — не унимались, раз за разом прокручивая детали беседы. Да, Эбхо был глубоко потрясен и травмирован, я был уверен, — ибо с ним произошло поистине травмирующее событие. Но было и нечто еще: тайна, стоящая за всем, что он рассказал мне, некое глубинное воспоминание. Я чуял его.
Я не мог позволить помешать мне. Слишком много жизней зависело от этого.
Калибан забылся крепким сном, когда я, крадучись, покинул свою комнату. В темноте я ощупью отыскал дорогу к лестнице и наверх, на третий этаж. В душном воздухе висело беспокойство. Я прошел мимо запертых келий, где стонали во сне и бормотали в бессоннице.
Время от времени я укрывался в тенях, прячась от послушников с лампами, обходящих коридоры. Потребовалось почти три четверти часа, прежде чем я добрался до блока келий, где обитал Эбхо. Я нервно прокрался мимо запертой двери в камеру Йока.
Смотровая щель открылась от моего прикосновения.
— Эбхо? Полковник Эбхо?
— Кто? — ответил холодный голос.
— Это Сарк. Мы не закончили.
— Уходите.
— Я не уйду, пока вы не расскажете мне остальное.
— Уходите.
Я пытался что-то придумать, и отчаяние придало мне жестокости.
— У меня есть фонарь, Эбхо. Яркая лампа. Хотите, чтобы я посветил сквозь эту щель?
Когда он заговорил снова, в его голосе был ужас. Да простит меня Император за это принуждение.
— Что еще я могу рассказать? — спросил он. — Мучение распространялось. Мы умирали тысячами. Я не могу помочь вашему делу, хотя мне бесконечно жаль всех этих людей на Геновингии.
— Вы не сказали мне, как всё это закончилось.
— Разве вы не читали доклады?
Я оглянулся на темный коридор, чтобы убедиться, что мы по-прежнему одни.
— Читал. Но они... обрывочны. В докладах сказано, что Вармастер Гетус сжег врагов с орбиты, и корабли были отправлены к Пиродии Полярной, на помощь вам. Потери от чумы были ужасны. Пятьдесят девять тысяч мертвых. Потери среди гражданского населения не учитывались. В отчетах также сказано, что, когда прибыл флот подкрепления, с Мучением было покончено. Четыреста человек было эвакуировано. Из них только сто девяносто один до сих пор живы, согласно записям.
— Значит, вот ваш ответ.
— Нет, полковник. Это не ответ! Как именно справились с болезнью?
— Мы нашли источник инфекции и зачистили его. Вот как.
— Как, Эбхо? Во имя Господа-Императора, как?
— Это был разгар эпидемии. Тысячи мертвых...
VII.
Это был разгар эпидемии. Тысячи мертвых, трупы повсюду, гной и кровь, текущие по проклятым ярким залам.
Я пришел к Валису снова, умоляя о новостях. Он оставался в своем инфирмиуме, не прекращая работу. Еще одна серия вакцин, которую нужно испытать, сказал он мне. Последние шесть потерпели неудачу и даже, казалось, усугубили заражение.
К тому времени люди дрались друг с другом, убивая в страхе и отвращении. Я сказал Валису об этом, и он промолчал, склонившись над горелкой на стальном верстаке. Он был громадным, конечно... Адептус Астартес, на полторы головы выше меня, в красной мантии с капюшоном поверх брони Орлов Обреченности. Он вытащил из нартеция пробирки с образцами, поднося их к неизменно яркому свету.
Я устал, устал так, что вы даже представить не можете. Я не спал уже много дней. Я поставил на пол огнемет, который использовал для зачистки, и уселся на стул.
— Неужели мы все сгинем здесь? — спросил я апотекария.
— Мой дорогой, отважный Эбхо, — со смешком ответил он. — Бедный маленький человек. Конечно же, нет. Я не допущу этого.
Он повернулся ко мне лицом, наполняя длинный шприц из закупоренной пробирки. Я не мог не благоговеть перед ним, даже когда мы провели вместе столько времени.
— Вы один из счастливцев, Эбхо. До сих пор не заразились. Я не хотел бы увидеть, как вы тоже подхватите этот вирус. Вы были моим верным союзником в это темное время, помогая распространять вакцины. Я непременно упомяну вас перед командованием.
— Благодарю, апотекарий.
— Эбхо, — сказал он, — я думаю, будет честным признать, что мы не сможем спасти никого, кто уже поражен болезнью. Мы можем только надеяться привить еще здоровых против этой инфекции. Я приготовил сыворотку для этой цели, и я намерен привить ею всех оставшихся здоровыми. Вы поможете мне. И вы будете первым. Чтобы я мог быть уверен, что не потеряю вас.
Я замешкался. Он шагнул ко мне со шприцем, и я начал закатывать рукав.
— Расстегните китель и рубашку. Укол нужно сделать в брюшную стенку.
Я потянулся к застежкам кителя.
И увидел это. Совсем незаметное. Совсем крошечное. Зеленовато-желтую язву прямо под правым ухом Валиса.
VIII.
Эбхо замолчал. Воздух, казалось, потрескивал электричеством. Пациенты в соседних кельях взбудораженно метались, кто-то начал кричать. В любой момент могли появиться следящие за порядком послушники.
— Эбхо? — окликнул я сквозь щель.
Его голос упал до испуганного шепота — шепот человека, который просто не в состоянии облечь в слова те образы, что преследуют его разум.
— Эбхо?
Неподалеку зазвенели ключи. Из-под двери коридора мелькнул свет фонаря. Йок колотил в дверь своей кельи и рычал. Кто-то плакал, кто-то еще причитал на непонятном языке. В воздухе висел запах испражнений, пота и взбудораженного страха.
— Эбхо!
Времени почти не оставалось.
— Эбхо, прошу вас!
— Валис был заражен Мучением! Постоянно был, с самого начала! — пронзительный голос Эбхо был полон страдания. Слова вылетали из щели, резкие и смертельные, как лазерные выстрелы. — Он распространял его! Он! Через свою работу, свои вакцины, свое лечение! Он распространял чуму! Его разум был поглощен ею, он не знал, что делает! Все, все его вакцины не работали — потому что это не были вакцины! Это были новые штаммы Мучения, выведенные в его инфирмиуме! Он был переносчиком: злобная, голодная чума, принявшая облик благородного человека, убивающая тысячи и тысячи!
Я похолодел. Никогда прежде я не испытывал такого холода. Сама идея была чудовищна. Мучение было не просто болезнью, уносящей жизни; оно было разумным, живым, целенаправленным... оно планировало и действовало через обращенный им инструмент.
Дверь кельи Йока тряслась и прогибалась наружу. Вокруг поднимались вопли — паника и страх в равной мере. Весь приют содрогался в бесконтрольном психозе.
В конце коридора замигали фонари. Послушники с криками побежали вперед, увидев меня. Они бы добрались до меня, если бы Йок не вырвался снова, обезумевший и исходящий пеной, врезавшись в них своим огромным телом и в ярости атакуя их без разбора.
— Эбхо! — выкрикнул я сквозь щель. — Что вы сделали?
Он плакал, его голос прерывался тяжелыми всхлипами.
— Я схватил огнемет! Император милостивый, я схватил его и окатил Валиса огнем! Я убил его! Убил его! Я убил гордость Орлов Обреченности! Сжег его дотла! Я уничтожил источник Мучения!
Мимо меня пролетел один из послушников — его горло было разодрано клыками. Его коллеги отчаянно пытались одолеть Йока.
— Вы сожгли его.
— Да. Пламя подожгло химикалии в инфирмиуме, пробирки с образцами, склянки с бурлящей чумной водой. Они взорвались. Огненный шар... о боги... ярче, чем дневной свет, что никогда не угасал. Ярче, чем... огонь повсюду... жидкий огонь... пламя вокруг меня... везде... нет...
Яркие вспышки наполнили коридор — громкие разряды лазерного оружия.
Я отступил от двери кельи Эбхо, дрожа. Йок лежал мертвым среди изуродованных трупов троих послушников. Несколько других, раненых, стонали на полу.
Брат Жардон с лазпистолетом в костлявой руке протиснулся через служителей и экклезиархов, собравшихся в коридоре, и наставил оружие на меня.
— Мне следовало бы убить вас, Сарк. Как вы посмели!
Баптрис шагнул вперед и забрал у Жардона пистолет. Ниро смотрел на меня с усталым разочарованием.
— Позаботьтесь об Эбхо, — приказал Баптрис ближайшим сестрам. Они отперли дверь кельи и вошли внутрь.
— Вы уедете завтра, Сарк, — сказал Баптрис. — Я отправлю жалобу вашему начальству.
— Отправляйте, — ответил я. — Я не хотел этого, но я должен был добиться правды. Возможно, благодаря тому, что Эбхо рассказал мне, мы найдем способ сразиться с Ульреновой Оспой.
— Надеюсь на это, — Баптрис с горечью окинул взглядом бойню в коридоре. — Это стоило достаточно.
Послушники провожали меня обратно в мою комнату, когда сестры вынесли наружу тело Эбхо. Испытание воспоминаниями убило его. Я никогда не прощу себе этого, и неважно, сколько жизней на Геновингии мы спасли.
И я никогда не забуду, как он выглядел — когда наконец увидел его той ночью.
IX.
Я отбыл на следующий день на шлюпке вместе с Калибаном. Никто из приюта не проводил меня и даже не говорил со мной. С острова Мат я передал свой отчет в Симбалополис, а оттуда он был астропатически отправлен через варп на Лорхес.
Победили ли мы Ульренову Оспу? В итоге — да. Моя работа помогла в этом. «Кровавая пена», в точности как Мучение, была создана Архиврагом и точно так же была разумна. Пятьдесят два офицера-медика — источники заразы, как Валис, — были казнены и сожжены.
Я забыл, скольких всего мы потеряли в Геновингинской группе. Я многое забываю в эти дни. Моя память уже не та, что прежде, и порой я благодарен за это.
Я так никогда и не забыл Эбхо. Я никогда не забыл его труп, вывезенный на каталке сестрами. Он сильно пострадал в том пожаре инфирмиума на Пиродии Полярной. Лишенный рук и ног, сморщенный и иссохший, он висел в подвесном кресле, оставаясь в живых только благодаря внутривенным инъекциям и стерильным спреям. Искалеченный, вызывающий отвращение обрубок человека.
У него не было глаз. Я помню это яснее всего. Пламя выжгло их.
У него не было глаз, и всё же он боялся света.
Я по-прежнему верю, что память — величайший дар, доступный нашему виду. Но, клянусь Золотым Троном, есть вещи, которые я хотел бы никогда не вспоминать.
Название: Чума
Оригинал: «Pestilence», Dan Abnett («The Magos»)
Размер: 7700 слов в оригинале
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Скачать: .doc | .epub
«Чума»
Дэн Абнетт
Дэн Абнетт
«Архивраг пронизывает своей инфекцией всю вселенную. Если мы не остановимся, чтобы дать бой этой инфекции здесь, в нас самих, — есть ли смысл нести нашу войну к звездам?»
— Апотекарий Энган, из «Трактата о медицине Империума»
— Апотекарий Энган, из «Трактата о медицине Империума»
I.
Я убежден, что память есть величайший дар, присущий нашему виду. Благодаря функциям памяти мы способны собирать, оттачивать и передавать всевозможное знание к вящей пользе человечества — и к бесконечной славе Бога-Императора, да стоит Его Золотой Трон вечно и впредь!
Забыть ошибку — значит потерпеть поражение еще раз: так учат нас проповеди Тора. Как мог бы командующий планировать свою кампанию без памяти о битвах, что были выиграны и проиграны прежде? Как могли бы его солдаты воспринять наставления и совершенствоваться без этого дара? Как могла бы Экклезиархия распространять свою весть среди населения галактики, если бы это население не смогло удержать учение в памяти? Кто такие ученые, клерки, историки и хроникеры, если не адепты памяти?
И что такое забвение, если не поражение памяти, уничтожение драгоценного знания — и, по сути, скверна?
Я, пребывая на службе Его Высочайшего Величества Императора Терры, вел войну с этой скверной всю свою жизнь. Я стремлюсь к тому, чтобы обнаружить забытое и вернуть его во власть памяти. Я — тот, кто рыщет во тьме, тот, кто освещает тени, тот, кто переворачивает давно нетронутые страницы, тот, кто задает вопросы, оставшиеся прежде незамеченными, кто вечно ищет ответы, которые иначе канули бы в тишину. Я — собиратель, вырывающий у молчаливой вселенной потерянные тайны и возвращающий их в безопасную гавань памяти, где они смогут вновь облегчить наше бремя среди рассеянных звезд.
Дисциплина, к которой я питаю наибольшую привязанность — materia medica, так как моим изначальным призванием была именно медицина. Наши познания о механизмах собственного тела велики и достойны уважения, но никогда нельзя узнать слишком много о нашей биологии, о том, как защищать, восстанавливать и улучшать ее. Наш вид обречен существовать в галактике, вечно раздираемой войной, а где есть война — там процветают и ее слуги: ранения и болезни. И там, где армии отступают, потерпев поражение, или гибнут, медицинские познания также умаляются или забываются. Эти пробелы в знаниях я и пытаюсь восстановить.
Именно с этой целью я прибыл на Симбал Йота на исходе сорок восьмого года жизни, разыскивая Эбхо. Чтобы прояснить ситуацию, позвольте мне сказать, что тогда шел третий год Геновингской кампании в Сегментуме Обскура, и девять астрономических месяцев прошло с первой вспышки Ульреновой Оспы среди легионов Гвардии, размещенных на самой Геновингии. Также известная в народе как «кровавая пена», Ульренова Оспа была названа по имени первой своей жертвы — старшего сержанта Густава Ульрена, из 15-го Мордианского полка, если память меня не подводит. А я горжусь тем, что она не подводит меня почти никогда.
Если вы изучали историю Империума — и, тем более, materia medica — вы тоже должны помнить об Ульреновой Оспе. Она поражает тело и жизненные силы и чрезвычайно заразна; она разлагает изнутри, сгущая циркулирующие в организме жидкости и разрушая костный мозг, и покрывает кожу жертв гнойными язвами и опухолями. Между инфицированием и смертью проходит самое большее четыре дня. На поздних стадиях разрушаются внутренние органы, кровь эмульсифицируется и выступает сквозь поры кожи, а жертвы испытывают сильнейшие галлюцинации. Существуют даже предположения, что в этой фазе сама душа подвергается распаду. Смерть неизбежна почти в каждом случае.
Эта болезнь появилась на Геновингии без предупреждения, и не успел пройти и месяц, как отчеты Медика Регименталис стали отмечать до двадцати смертей в день. Невозможно было найти препараты или процедуры, которые могли хотя бы замедлить симптомы. Не удавалось обнаружить источник инфекции. Что хуже всего — несмотря на всё более суровые меры карантина и обеззараживания, не находилось ни одного метода, позволяющего предотвратить массовое инфицирование. Не обнаружены были ни переносчики заразы, ни способы ее распространения.
И, подобно тому, как слабеет и подчиняется болезни один человек, силы Имперской Гвардии начали падать духом и слабеть по мере того, как чума уничтожала их лучших воинов. Спустя два месяца штаб Вармастера Рингольда уже сомневался в возможности продолжать кампанию. На третий месяц Ульренова Оспа вспыхнула также (совершенно необъяснимым, внезапным образом, учитывая то, что процесс ее распространения оставался неизвестным) на Геновингии Минор, Лорхесе и Адаманксере Дельта. Четыре отдельных центра инфекции, и все — на переднем краю Имперского фронта в этом секторе. К этому времени зараза распространилась и среди гражданского населения Геновингии, и Администратум выпустил официальное объявление о пандемии. Говорили, что небо над городами этого могучего мира почернело от трупных мух, и смрад биологического загрязнения пропитал каждый акр планеты.
Я в то время занимал административный пост на Лорхесе, и был включен в состав срочной комиссии, занимавшейся поиском решения. Это была изматывающая работа. Я лично провел больше недели в архиве, не видя солнечного света, наблюдая за систематическим извлечением информации из этого огромного, пыльного хранилища знаний.
Мой друг и коллега, Администратор Медика Ленид Ваммель, первым обратил наше внимание на Пиродию и Мучение. Это была достойная восхищения работа с его стороны, истинный подвиг, совершенный благодаря внимательному изучению, перекрестным ссылкам и памяти. Ваммель всегда обладал отличной памятью.
Согласно распоряжениям верховного Администратора Медика Юнаса Мальтера, мы перенаправили более шестидесяти процентов наших сотрудников на дальнейшие исследования записей о Пиродии, а также послали запросы в другие миры Геновингинской области для изысканий в их собственных архивах. Мы с Ваммелем лично обрабатывали накапливающиеся данные, всё больше уверяясь в том, что мы направили луч света в нужную тень и отыскали полезную истину.
Уцелевшие записи касательно инцидента Мучения на Пиродии были крайне скудными, хотя и непротиворечивыми. В конце концов, это произошло тридцать четыре года назад. Выживших было немного, но мы смогли отследить сто девяносто одного человека, которые могли быть всё еще живы. Они рассеялись по всем четырем космическим ветрам.
Рассмотрев наши выводы, верховный администратор Мальтер дал разрешение на персональный сбор информации — столь серьезна была ситуация — и сорок из нас, все в ранге как минимум старшего администратора, немедленно получили назначения. Ваммель, мир его душе, был отправлен на Гандиан Сатурналию, где попал в локальную гражданскую войну и был убит. Я не знаю, сумел ли он найти того человека, который был ему нужен. Здесь память немилосердна ко мне.
Что же до меня — я был отправлен на Симбал Йота.
II.
Симбал Йота — там, где поверхность не покрыта океанами, отличающимися глубоким пурпурным цветом (происходит это, насколько я понимаю, благодаря обильно растущим водорослям) — жаркий, цветущий мир. Острова, покрытые дождевыми лесами, опоясывают экватор широким кольцом.
Я высадился на планету в Симбалополисе, где строения улья цеплялись, точно морские раковины, к склонам старого вулкана с усеченной вершиной, и там пересел на тримаран, который через пять дней доставил меня, пробираясь вдоль группы островов, к обители Святого Бастиана.
Я проклинал медлительность судна — хотя, по правде говоря, оно скользило по пурпурным волнам со скоростью выше тридцати узлов — и несколько раз пытался раздобыть орнитоптер или воздушный транспорт. Но жители Симбала — морской народ, не доверяющий путешествиям по воздуху. Это было мучительно, а я не обладал запасами терпения. Мне потребовалось десять дней, чтобы пересечь эмпиреи от Лорхеса до Симбал Йота на борту фрегата Флота. Теперь же половина этого времени ушла на то, чтобы преодолеть неизмеримо меньшее расстояние.
Стояла жара, и я в основном проводил время в каюте, читая инфо-планшеты. Солнце и морской ветер Симбала обжигали мою кожу, привыкшую за годы к свету библиотечных ламп. Я завел привычку надевать широкополую соломенную шляпу в дополнение к мантии служителя Администратума всякий раз, когда выходил на палубу, — деталь, которую мой сервитор Калибан находил неизменно забавной.
На пятое утро остров Святого Бастиана поднялся перед нами из фиолетовых вод — пирамидальная башня вулканических пород, одетая зеленью джунглей. Пока мы перебирались с тримарана на берег в моторной шлюпке, бирюзовые птицы метались над нашими головами, а я не мог различить никаких признаков того, что остров обитаем. Густой покров леса подходил к самому берегу, открывая лишь тонкую линию белого песка у его края.
Шлюпка зашла в бухту, где древний каменный причал торчал из-под полога деревьев, словно недостроенный мост. Калибан, жужжа бионическими конечностями, перенес мой багаж на причал, а затем помог перебраться мне. Я стоял там, обливаясь потом в своей мантии, опираясь на обозначающий мою должность посох и отгоняя жуков, круживших в душном воздухе бухты.
Никто не вышел мне навстречу, хотя я несколько раз за время путешествия объявлял по воксу о своем прибытии. Я оглянулся на своего сопровождающего — хмурого симбальца за рулем шлюпки — но он, похоже, ничего не знал. Калибан проковылял к концу причала около берега и обратил мое внимание на медный колокол, покрытый зеленой патиной от времени и морского воздуха, который свешивался с крюка на краю пирса.
— Позвони в него, — велел я, и он подчинился, осторожно постучав длинными обезьяньими пальцами по медному куполу. Затем он снова нервно оглянулся на меня; его оптические импланты под низким лбом пощелкивали, фокусируясь.
В скором времени появились две сестры Экклезиархии в безупречно-белых рясах, таких же накрахмаленных и жестких, как и их двурогие головные уборы. Они оглядели меня — как мне показалось, с некоторым весельем, — и безмолвно указали следовать за ними.
Я зашагал за ними, а Калибан — за мной, неся багаж. Немощеная дорога через джунгли вскоре обернулась крутым подъемом, а затем превратилась в лестницу. Солнечные лучи, словно копья, пробивались через листву над нашими головами, а влажный воздух был полон экзотических птичьих песен и жужжания насекомых.
Дорога вильнула, и Приют Святого Бастиана Отступника неожиданно воздвигся передо мной. Это было массивное каменное строение в типичном ранне-имперском наивном стиле; его древние контрфорсы и нижние стены заросли лианами и вьюнками. Я мог различить центральное здание в пять этажей и примыкающую к нему часовню, которая казалась самой старой частью комплекса, а также внешние постройки, кухни и огражденный стенами сад. Над кладбищенскими воротами из кованого железа возвышалась потрепанная статуя нашего возлюбленного Бога-Императора, сокрушающего Архиврага. После ржавых ворот ухоженная тропинка вела через подстриженный газон, усыпанный могильными камнями и склепами. Каменные ангелы и суровые образы Адептус Астартес провожали меня взглядами, пока я следовал за сестрами к главной двери приюта.
Я заметил мимоходом, что окна на двух верхних этажах были прочно перегорожены железными решетками.
Оставив Калибана снаружи с моим имуществом, я переступил порог следом за сестрами. Главный атриум обители был темным и восхитительно прохладным мраморным оазисом, с известняковыми колоннами, исчезавшими в сумраке высокого купола. Мой взгляд задержался на прекраснейшем триптихе в алтарном конце, под витражным окном, перед которым я немедля совершил должные поклоны. В ширину он превосходил размах раскинутых рук человека и изображал три аспекта святого. Слева он блуждал по пустыне, в изгнании отступничества, отвергая демонов воздуха и огня; справа он совершал чудо искалеченных душ. На центральной панели его подвергнутое мученической смерти тело, укрытое синим покровом — девять болтерных ран без труда насчитывались на бледной плоти — возлежало на руках сияющего и подобающе скорбного Императора.
Поднявшись с колен, я обнаружил, что сестры уже ушли. Я ощущал почти незаметные вибрации психического хора, мысленно поющего неподалеку. Прохладный воздух пульсировал.
Некто стоял передо мной. Высокий, похожий на статую, в ослепительно белой рясе и с ослепительно черной кожей, он, казалось, рассматривал меня с тем же весельем, что и сестры на пристани.
Я осознал, что по-прежнему стою в соломенной шляпе. Поспешно сняв ее и бросив на ближайшую скамью, я достал пикт-планшет с рекомендациями, врученный мне верховным Администратором Мальтером перед тем, как я покинул Лорхес.
— Я — Баптрис, — произнес незнакомец низким и доброжелательным голосом. — Добро пожаловать в приют святого.
— Старший Администатор Медика Лемюаль Сарк, — ответил я. — Моя должность — собиратель знаний, и я был недавно назначен на Лорхес, Геновингинская общая группа четыре-пять-семь-семь, как часть вспомогательного архивного корпуса кампании.
— Добро пожаловать, Лемюаль, — сказал он. — Собиратель. Что ж. Мы еще не принимали здесь прежде таких, как ты.
Я не вполне понял, что он имел в виду, — хотя теперь, в ретроспективе, меня бросает в дрожь от того, что подразумевал его неверный вывод.
Я сказал лишь:
— Вы ожидали меня? Я передавал сообщения по воксу.
— Здесь в обители нет вокс-передатчика, — ответил Баптрис. — То, что происходит снаружи, не касается нас. Наша работа сосредоточена на том, что происходит внутри... Внутри этого строения, внутри нас самих. Но не тревожься. Ты не помешаешь нам. Мы принимаем всех, кто приходит сюда. Нас не нужно предупреждать о своем прибытии.
Я вежливо улыбнулся его загадочному ответу и постучал пальцами по посоху. Я надеялся, что они будут готовы, что всё будет на месте, чтобы я мог начать работу немедленно. Неспешный ритм Симбал Йоты снова мешал мне действовать.
— Брат Баптрис, я должен спешить. Я хотел бы приступить к делу как можно быстрее.
Он кивнул.
— Конечно. Все, кто приходит к Святому Бастиану, спешат начать. Позволь мне проводить тебя и обеспечить трапезой и местом для омовения.
— Я бы предпочел увидеть Эбхо. Как можно скорее.
Он остановился, озадаченный.
— Эбхо?
— Полковник Федж Эбхо, 23-й полк Ламмаркских Копейщиков. Прошу, скажите мне, что он еще здесь. Что он еще жив.
— Он... здесь, — Баптрис замешкался и наконец посмотрел как следует на мой пикт-планшет. Некое озарение проявилось на его благородном лице.
— Примите мои извинения, старший администратор Сарк. Я неверно понял вашу цель. Я вижу, что вы в самом деле действующий собиратель, отправленный сюда по официальному заданию.
— Разумеется! — резко ответил я. — Кем еще я могу быть?
— Просителем, явившимся сюда, дабы найти покой. Пациентом. Те, кто прибывают на пирс и звонят в колокол, — всегда именно они. У нас нет посетителей, кроме тех, что приходят к нам за помощью.
— Пациентом? — повторил я.
— Разве вы не знаете, где оказались? — спросил он. — Это — Приют Святого Бастиана, убежище для безумцев.
III.
Сумасшедший дом! Не самое благоприятное начало для моей миссии. По исследованиям у меня сложилось впечатление, что приют Святого Бастиана был обителью монашеского ордена, предлагавшего убежище и утешение тем храбрым воинам из легионов Императора, кто был слишком тяжело ранен или исковеркан войной, чтобы продолжать служить. Я знал, что в этом месте принимали калек и потерянных из зон боевых действий по всему сектору, но, по правде говоря, я понятия не имел, что ранения, на которых они специализируются, — это вред, нанесенный душе и рассудку. Здесь был приют для измученного разума, для тех, кто добровольно приходил к здешним воротам в надежде на искупление.
И что хуже всего, Баптрис и сестры приняли меня за просителя! Эта проклятая соломенная шляпа придавала мне ровно тот вид безумца, которого они ожидали. Пожалуй, мне повезло, что меня не одели бесцеремонно в смирительную рубашку и не поместили в закрытую палату.
По некоторому размышлению я понял, что мне следовало бы догадаться. Бастиан, столь почитаемый здесь святой, был безумцем, который отыскал здравый рассудок в любви Императора и который позже чудесным образом исцелял повредившихся в уме.
Баптрис позвонил в колокол, вызывая послушников. Калибан был препровожден внутрь вместе с моим багажом. Нас оставили в атриуме одних, и Баптрис отправился заняться приготовлениями. Пока мы ожидали, в зал вошел седеющий мужчина с мешаниной старых шрамов на месте левой руки. Он был обнажен, не считая потрепанного пустого патронташа, опоясывавшего крест-накрест его торс. Он посмотрел на нас затуманенным взглядом, качая головой, а затем проследовал дальше своей дорогой и исчез из вида.
Где-то вдалеке я различал звуки плача, и настойчивый голос повторял что-то снова и снова. Сгорбившись рядом с мной, оперевшись костяшками пальцев на каменный пол, Калибан тревожно посматривал на меня, и я ободряюще положил руку на его широкое волосатое плечо.
Нас окружили другие фигуры: изможденные мужчины с тонзурами, в длинных черных облачениях Экклезиархии, и призрачные сестры в льдисто-белых рясах и рогатых головных уборах. Они столпились в тенях по обе стороны атриума и молча наблюдали за нами. Один из мужчин безмолвно повторял тексты на длинных лентах пергамента, которые мальчик рядом с ним доставал из усеянного заклепками ларца. Другой что-то царапал пером в маленькой записной книжице. Еще один размеренно помахивал медным кадилом, наполняя воздух сухим запахом благовоний.
Наконец, Баптрис вернулся.
— Братья, поприветствуйте старшего администратора Сарка, явившегося к нам по долгу службы. Вы окажете ему всяческое гостеприимство и содействие.
— Какой еще службы? — спросил старый священник с записной книжкой, сверля меня взглядом. Полукруглые линзы очков были встроены в его переносицу, и бусины четок свешивались с покрытой складками кожи шеи, точно цветочный триумфальный венок.
— По вопросу собирания знаний, — ответил я.
— И чего конкретно касается этот вопрос? — не отставал он.
— Брат Жардон — наш архивариус, администратор Сарк. Прошу простить его настойчивость.
Я кивнул Баптрису и улыбнулся престарелому Жардону, но не дождался ответной улыбки.
— Я вижу, мы родственные души, брат Жардон. Оба мы посвятили себя сохранению знаний.
Он неопределенно пожал плечами.
— Я здесь, чтобы побеседовать с одним из ваших... пациентов. Возможно, он хранит некоторые факты, которые даже сейчас могут спасти миллионы жизней в Геновингинской группе систем.
Жардон закрыл свою книжицу и уставился на меня, как будто ожидая продолжения. Верховный Администратор Мальтер поручил мне по возможности не упоминать о пандемии, поскольку новости о подобном бедствии могли лишь усилить беспокойство среди населения. Но я решил, что должен сказать им больше.
— Вармастер Рингольд командует масштабной военной операцией в Геновингинской группе. Болезнь, названная Ульреновой Оспой, поражает его войска. Исследования показали, что она может иметь сходство с недугом, известным как Мучение, опустошившим Пиродию около тридцати лет назад. Один из переживших эту эпидемию нашел приют здесь. Если бы он мог предоставить мне любые подробности о том случае, это послужило бы подспорьем в поиске лечения.
— Насколько всё плохо там, на Геновингии? — спросил другой старый священник — тот, что держал кадило.
— Ситуация... под контролем, — солгал я.
Жардон хмыкнул.
— Конечно, под контролем. Именно поэтому старший администратор решил лично проделать весь этот путь. Ты задаешь неимоверно глупые вопросы, брат Гирод.
Теперь заговорил еще один священник. Он был старше всех, согбенный и полуслепой, со сморщенной лысиной, усеянной пигментными пятнами. Слуховой аппарат с раструбом цеплялся за рясу на его левом плече тонкими механическими лапками.
— Я опасаюсь, что эти вопросы и изменение распорядка могут потревожить спокойствие приюта. Я не хочу, чтобы наши подопечные были чем-то расстроены.
— Мы примем к сведению твое замечание, брат Ниро, — сказал Баптрис. — Я уверен, что администратор Сарк будет осторожен.
— Разумеется, — заверил я их.
***
Был поздний вечер, когда Баптрис наконец отвел меня наверх по лестнице, в сердце приюта. Калибан следовал за нами, неся несколько ящиков из моего багажа. Призрачные сестры провожали нас взглядами из-под каждой арки и из каждой тени.
Лестница привела нас в просторный зал на третьем этаже. Воздух здесь казался спертым. Здесь были десятки пациентов, но никто из них даже не посмотрел на нас. Некоторые были одеты в потрепанные, плохо сидящие комбинезоны, другие же носили древнюю солдатскую форму или парадные мундиры Имперской Гвардии. Все знаки различия, нашивки и погоны были убраны, и ни у кого не было ни ремней, ни шнурков. Двое сосредоточенно играли в регицид за старой жестяной доской у окна. Еще один сидел прямо на деревянном полу, бросая кости. Другие бормотали что-то или отсутствующе смотрели вдаль. Обнаженный мужчина, которого мы видели в атриуме, скорчился в углу, наполняя свой патронташ пустыми гильзами. Многие из здешних обитателей отличались старыми шрамами и увечьями, гротескными и уродливыми.
— Они все... безопасны? — шепотом спросил я Баптриса.
— Мы разрешаем самым стабильным из них свободу передвижения и использование общих зон. Разумеется, за приемом медикаментов тщательно следят. Но все, кто приходит сюда — «безопасны», и все, кто приходит сюда — приходят добровольно. Конечно, некоторые приходят и для того, чтобы найти спасение от эпизодов, затрудняющих обычную жизнь.
Всё это не слишком обнадеживало меня.
После зала начинался длинный коридор с отдельными кельями по обеим сторонам. Некоторые двери были закрыты и заперты снаружи. Некоторые были забраны решетками. И в каждой двери непременно была смотровая щель. В воздухе чувствовался запах дезинфектанта и испражнений.
Кто-то — или что-то — тихо и размеренно стучал в одну из запертых дверей, мимо которых мы прошли. Из-за другой я различил пение.
Некоторые двери были открыты. Я заметил, как двое послушников мыли губками изможденного старика, привязанного к металлической койке полосами ткани. Он плакал, вызывая жалость. В другой комнате, где дверь была открыта, но решетки прочно заперты, мы увидели огромного, мускулистого мужчину, сидящего в кресле с плетеной спинкой; он глядел наружу через решетку. Едва ли не всё его тело было покрыто татуировками: полковые эмблемы, девизы, подсчет убитых. Глаза его горели истинно маниакальным светом. В его нижнюю челюсть были имплантированы клыки какого-то дикого животного, которые не помещались во рту и торчали над верхней губой.
Когда мы проходили мимо, он вскочил и попытался дотянуться до нас через решетку. Его мощные кулаки сжимались и разжимались. Он негромко зарычал.
— Веди себя прилично, Йок! — приказал ему Баптрис.
Рядом располагалась нужная нам келья. Дверь была открыта, и там нас ждали одна из сестер и один послушник. Комната за их спинами была непроглядно темной. Баптрис коротко переговорил с послушником и сестрой, а затем повернулся ко мне.
— Эбхо не склонен к общению, но сестра убедила его, что поговорить с вами будет правильно. Войти внутрь вы не можете. Пожалуйста, сядьте возле двери.
Послушник пододвинул табурет, и я уселся в дверном проеме, расправив мантию на коленях. Калибан прилежно открыл мои ящики и установил записывающий прибор на трехногом штативе.
Я всмотрелся в черноту комнаты, пытаясь различить очертания. Ничего не было видно.
— Почему там так темно?
— Болезнь Эбхо, его повреждение разума, усиливается от света. Он требует темноты, — Баптрис пожал плечами.
Я мрачно кивнул и откашлялся.
— Милостью Бога-Императора Терры, я явился сюда на Его священной службе. Я — Лемюаль Сарк, старший Администратор Медика, приписанный к Администратуму Лорхеса.
Я оглянулся на прибор. Он тихо застрекотал и выдал начало записи на пергаментной ленте — которая, я надеялся, вскоре станет длинной и информативной.
— Я разыскиваю Феджа Эбхо, некогда полковника 23-го полка Ламмаркских Копейщиков.
Молчание.
— Полковник Эбхо?
Голос — тонкий, как лезвие ножа, холодный, словно труп, — прошептал из темной комнаты:
— Это я. Что у вас за дело?
Я наклонился вперед.
— Я хотел бы обсудить с вами события на Пиродии. Эпидемию Мучения, которую вы пережили.
— Мне нечего сказать. Я не буду ничего вспоминать.
— Послушайте, полковник. Я уверен, что вы сможете, если постараетесь.
— Вы не поняли. Я не сказал, что я не могу вспомнить. Я сказал, что не буду этого делать.
— Специально?
— Именно. Я отказываюсь.
Я вытер губы и осознал, что у меня пересохло во рту.
— Почему нет, полковник?
— Пиродия — причина того, почему я здесь. Тридцать четыре года в попытках забыть. Я не хочу начинать вспоминать.
Баптрис посмотрел на меня со слегка беспомощным жестом. Похоже, он намекал, что беседа окончена и мне следует отступить.
— Люди на Геновингии умирают от болезни, которую мы знаем как Ульренова Оспа. Эта болезнь по всем признакам совпадает с Мучением. Всё, что вы сможете мне рассказать, возможно, поможет спасти жизни.
— Тогда я не смог. Тридцать пять тысяч людей умерло на Пиродии. Я не смог спасти их тогда, хотя старался изо всех своих сил. Что может измениться теперь?
Я посмотрел на невидимый источник холодного голоса.
— Я не могу сказать точно. Но я верю, что стоит попытаться.
Последовала долгая пауза. Записывающий прибор бессмысленно жужжал. Калибан кашлянул, и механизм записал этот звук с коротким перестуком клавиш.
— Сколько людей?
— Простите, полковник? О чем вы спросили?
— Сколько людей умирает?
Я сделал глубокий вдох.
— Когда я покинул Лорхес, девятьсот были мертвы и еще пятнадцать сотен заражены. На Геновингии Минор — шесть тысяч, и вдвое больше больны. На Адаманксере Дельта — двести, но там началось совсем недавно. На самой же Геновингии... два с половиной миллиона.
Я услышал, как Баптрис потрясенно ахнул. Я мог лишь надеяться, что он не станет об этом распространяться.
— Полковник?
Тишина.
— Полковник, пожалуйста...
Холодный и острый голос возник снова — резче, чем прежде.
— Пиродия была проклятым местом...
IV.
Пиродия была проклятым местом. Мы не хотели отправляться туда. Но Архивраг захватил восточный континент, разрушил тамошние ульи, и северные города были в опасности.
Вармастер Гетус послал нас на фронт. Сорок тысяч Ламмаркских Копейщиков, практически полный состав всех полков Ламмарка. Двадцать тысяч танкистов с Фаншо и их машины, и полный взвод Адептус Астартес — Орлы Обреченности, сияющие серым и красным.
Место, где мы разместились, называлось Пиродия Полярная. Оно было старым, бог знает насколько. Циклопические башни и колонны из зеленого мрамора, высеченные в древние времена — и я не уверен, что сделавшие это руки принадлежали людям. Было что-то странное в их геометрии, в углах, которые всегда казались немного неправильными.
Холодно было просто зверски. У нас была зимняя форма, толстые белые шинели с меховыми капюшонами, но лед намерзал на лазганы и они стреляли слабее, а проклятые танки Фаншо попросту отказывались заводиться. И еще был день: постоянный вечный день. Ночи не было вообще — не то время года. Настолько далеко на север мы забрались. Немного темнело только в сумерках, когда одно из двух солнц ненадолго заходило, и небо становилось розовым, точно плоть. А потом снова наступал день. Мы воевали с переменным успехом уже два месяца. В основном перестреливалась артиллерия, разнося в пыль блуждающие льды. Никто не мог спать из-за постоянного света. Я знал двоих — один был из ламмаркцев, и я совсем не горжусь этим — которые вырвали себе глаза. Второй был с Фаншо.
А потом они пришли. Черные точки на льдинах, тысячи их, размахивающие омерзительными знаменами, они...
А, неважно. Мы были не в состоянии сражаться как следует. Обезумевшие от света, неспособные сосредоточиться из-за отсутствия сна, доведенные до нервных тиков нечеловеческой геометрией места, которое должны были защищать, — мы были легкой добычей. Силы Хаоса смели нас, растоптали и заставили отступить в город. Гражданские — миллиона два их было — оказались хуже, чем бесполезными. Бледные, апатичные создания, без всяких побуждений или устремлений. Когда судьба настигла их, они просто сдались.
Мы были осаждены пять месяцев, несмотря на шесть попыток Орлов Обреченности вырваться из ловушки. Святая вера, какой же они внушали ужас! Эти гиганты — как они гремели своими болтерами перед каждой битвой, как с криком бросались на врагов, как убивали по пять десятков на каждого застреленного нами.
Но это было всё равно что сражаться с приливом, и, несмотря на всю их силу — их было всего шестьдесят.
Мы вызвали подкрепления. Гетус обещал прислать их, но к тому времени он давно уже убрался подальше на своем корабле, отойдя за линию фронта на случай, если дела пойдут совсем плохо.
Первый, кого я увидел заразившимся Мучением, был капитан моего седьмого взвода. Он просто однажды потерял сознание и упал в лихорадке. Мы отнесли его в инфирмиум Пиродии Полярной, где всем заправлял Субъюнктус Валис, апотекарий роты Орлов Обреченности. Час спустя капитан был мертв. Его кожа покрылась волдырями и опухолями. Его глаза взорвались. Он попытался убить Валиса обломком железной койки, который оторвал от стены. А потом он истек кровью.
Хотите знать, что это значило? Всё его тело истекло кровью из каждого отверстия, каждой поры. Когда это закончилось, от него осталась только высохшая оболочка.
На следующий день после гибели капитана уже шестеро пали жертвами болезни. На следующий — двести. На следующий — тысяча. Большинство умирали за два часа. Другим удавалось протянуть дольше... несколько дней, в язвах и страданиях.
Люди, которых я знал всю жизнь, превращались в иссохшие мешки с костями у меня на глазах. Будь ты проклят, Сарк, за то, что заставил меня вспомнить это!
На седьмой день зараза дошла до войск с Фаншо. На девятый она достигла гражданского населения. Валис приказал принять все возможные меры карантина, но всё было тщетно. Он работал неустанно все часы бесконечного дня, пытаясь найти вакцину, пытаясь хоть как-то ослабить беспощадную инфекцию.
На десятый день заразился один из Орлов Обреченности. Под властью Мучения, брызгая кровью из решетки шлема, он убил двоих своих братьев и девятнадцать моих людей. Болезнь преодолела даже печати чистоты Адептус Астартес.
Я пришел к Валису, надеясь на хорошие новости. Он устроил лабораторию в инфирмиуме, где образцы крови и тканей кипели в тиглях и дистиллировались в склянках. Он заверил меня, что Мучение будет остановлено. Он пояснил, что для заразы нехарактерно распространение в таком холодном климате, где нет тепла для инкубации и разложения. Он также полагал, что зараза не будет процветать при свете. Потому он приказал расставить лампы в каждом уголке города, чтобы здесь не было никакой тьмы.
Никакой тьмы. Здесь, где темнота и так не наступала, даже тени в закрытых комнатах оказались под запретом. Всё было залито светом. Возможно, теперь вы понимаете, почему я питаю отвращение к свету и предпочитаю темноту.
Смрад кровавых испражнений был ужасающ. Валис делал свою работу, но мы продолжали умирать. К двадцать третьему дню я потерял тридцать семь процентов своих войск. Из Фаншо не осталось почти никого. Двадцать тысяч жителей Пиродии были мертвы или умирали. Шестеро Орлов Обреченности поддались болезни.
Вот вам факты, если вы хотите их. Чума свирепствовала в климате, который должен был убить ее. Она очевидно не распространялась обычными способами. Она не поддавалась никаким попыткам сдержать или контролировать ее, несмотря на все усилия — мы ужесточали карантин и зачищали зараженные зоны огнеметами. Она была невероятно заразна. Даже печати чистоты космодесанта не обеспечивали защиты. Ее жертвы умирали в агонии.
Затем один из Орлов Обреченности расшифровал нечестивую надпись на одном из знамен Хаоса, выставленных за нашими стенами.
Там было...
Там было одно слово. Одно отвратительное слово. Одно проклятое, омерзительное слово, и я провел свою жизнь, пытаясь забыть его.
V.
Я наклонился дальше в темный дверной проем.
— Какое слово? Что за слово это было, полковник?
С огромным усилием он произнес его. Это не было даже словом. Это было отвратительное нечестивое бульканье, слегка облагороженное согласными. Имя-символ чумного демона, одно из девяноста семи Святотатств, Что Не Должны Быть Записаны.
Когда оно прозвучало, я отшатнулся и упал с табурета, охваченный подступившей к горлу тошнотой. Калибан завизжал. Сестра упала в обморок, а послушник в ужасе бежал.
Баптрис отошел от двери на четыре шага, развернулся, и его зрелищно стошнило.
Температура в коридоре упала на пятнадцать градусов.
Пошатываясь, я попытался поднять свой перевернутый табурет и подобрать записывающий прибор, который опрокинул послушник. Я увидел, что там, где было записано то самое слово, пергаментная лента начала тлеть.
Крики и стоны из множества келий разносились по коридору. А потом Йок вырвался на свободу.
Он был за соседней дверью и слышал всё, прижимая покрытую шрамами голову к прутьям решетки. Теперь же решетка слетела с петель и рухнула на пол коридора. Обезумев от ярости, бывший гвардеец выбрался наружу и повернулся к нам.
Он собирался убить меня, я уверен, но я всё еще был распростерт на полу, и ноги меня не слушались. Тогда Калибан, благословенно будь его храброе сердце, обратился против него. Мой верный сервитор поднялся на дыбы на своих усеченных ногах, вскидывая огромные бионически аугметированные руки в предупреждающем жесте. От расставленных ног до высоко поднятых рук в Калибане было одиннадцать футов роста. Он обнажил стальные клыки и хрипло завизжал.
Капая пеной из клыкастого рта, Йок отшвырнул Калибана в сторону. Мой сервитор оставил внушительную вмятину в стене.
Йок бросился на меня.
Я взмахнул своим посохом и нажал выключатель под набалдашником.
Электрические искры брызнули из верхушки посоха. Йок содрогнулся в конвульсиях и упал. Подергиваясь, он лежал на досках пола, утратив контроль над своим телом. Баптрис тем временем уже поднялся на ноги. Звенели сигналы тревоги, и в коридор поспешно устремилась толпа послушников со смирительными рубашками наготове.
Я встал и оглянулся на темный дверной проем.
— Полковник Эбхо?
Дверь со стуком захлопнулась.
VI.
О продолжении беседы этим вечером не могло быть и речи — брат Баптрис ясно дал мне это понять, невзирая на все мои возражения. Послушники проводили меня в гостевую келью на втором этаже. Это была простая комната с побеленными стенами, жесткой деревянной кроватью и небольшим столом-скрипториумом. Окно в свинцовой раме выходило на кладбище и джунгли за ним.
Я испытывал большое смятение духа и мерял шагами комнату, пока Калибан распаковывал мои пожитки. Я подошел так близко, даже начал уже вытыскивать информацию из Эбхо, несмотря на всё его сопротивление. И теперь мне отказывают в возможности продолжать, когда открылись поистине темные тайны!
Я остановился возле окна. Зловещее багровое солнце опускалось в пурпурный океан, превращая густые джунгли в черный барельеф теней. Чайки кружили над бухтой в угасающем свете. На темно-синих краях неба начали проявляться звезды.
Немного успокоившись, я задумался о том, что, какая бы буря ни бушевала у меня внутри, беспорядок в самом монастыре был куда сильнее.
Стоя у окна, я слышал всевозможные крики, вопли и плач, стук дверей, грохот шагов, звон ключей. Нечестивое слово, что произнес Эбхо, повергло все хрупкие разумы в этом приюте безумцев в смятение — подобно тому, как раскаленный металл, опущенный в холодную воду, заставляет ее вскипеть. Прикладывались огромные усилия, чтобы успокоить пациентов.
***
Некоторое время я просидел за скрипториумом из тикового дерева, пересматривая записи, пока Калибан дремал на кушетке у двери. Эбхо, в частности, упоминал некоего Субъюнктуса Валиса, апотекария Орлов Обреченности. Я пролистал копии старых отчетов с Пиродии, которые взял с собой, но имя Валиса появлялось только в списках сборов. Выжил ли он? Только прямой запрос в Орден Орлов Обреченности мог предоставить ответ, а это могло занять месяцы. Адептус Астартес были печально известны своей скрытностью, и порой даже открыто отказывались сотрудничать с Администратумом. В лучшем случае это закончилось бы серией официальных запросов, попытками потянуть время и долгими переговорами. Но, тем не менее, я хотел сообщить моим братьям на Лорхесе о потенциальном следе.
Проклятая обитель Святого Бастиана, в которой не было вокс-передатчика! Я не мог даже отправить сообщение в астропатический анклав Симбалополиса, чтобы они передали его за пределы планеты.
Одна из сестер принесла мне поднос с ужином. Когда я заканчивал трапезу, а Калибан зажигал лампы, в мою комнату вошли Ниро и Жардон.
— Братья?
Жардон перешел сразу к делу, неотрывно глядя на меня сквозь полукруглые линзы.
— Братство приюта провело совет, и мы решили, что вы должны покинуть это место. Завтра. Дальнейших встреч позволено не будет. У нас есть судно, которое доставит вас в рыбацкий порт на острове Мат. Оттуда вы сможете добраться до Симбалополиса.
— Я разочарован, Жардон. Я не намерен уходить. Мое задание еще не завершено, я не собрал всю информацию.
— Вы уже собрали всё, что могли! — резко ответил он.
— В приюте еще никогда не было такого волнения, — тихо сказал Ниро. — Уже начались драки. Двое послушников ранены. Трое пациентов попытались наложить на себя руки. Годы работы разрушены за несколько секунд.
Я кивнул:
— Я сожалею, что причинил беспокойство, но...
— Никаких «но»! — рявкнул Жардон.
— Простите, администратор Сарк, — сказал Ниро. — Но ничего не поделать.
***
Я плохо спал, устроившись на узкой неудобной койке. Мой разум — моя память — не унимались, раз за разом прокручивая детали беседы. Да, Эбхо был глубоко потрясен и травмирован, я был уверен, — ибо с ним произошло поистине травмирующее событие. Но было и нечто еще: тайна, стоящая за всем, что он рассказал мне, некое глубинное воспоминание. Я чуял его.
Я не мог позволить помешать мне. Слишком много жизней зависело от этого.
Калибан забылся крепким сном, когда я, крадучись, покинул свою комнату. В темноте я ощупью отыскал дорогу к лестнице и наверх, на третий этаж. В душном воздухе висело беспокойство. Я прошел мимо запертых келий, где стонали во сне и бормотали в бессоннице.
Время от времени я укрывался в тенях, прячась от послушников с лампами, обходящих коридоры. Потребовалось почти три четверти часа, прежде чем я добрался до блока келий, где обитал Эбхо. Я нервно прокрался мимо запертой двери в камеру Йока.
Смотровая щель открылась от моего прикосновения.
— Эбхо? Полковник Эбхо?
— Кто? — ответил холодный голос.
— Это Сарк. Мы не закончили.
— Уходите.
— Я не уйду, пока вы не расскажете мне остальное.
— Уходите.
Я пытался что-то придумать, и отчаяние придало мне жестокости.
— У меня есть фонарь, Эбхо. Яркая лампа. Хотите, чтобы я посветил сквозь эту щель?
Когда он заговорил снова, в его голосе был ужас. Да простит меня Император за это принуждение.
— Что еще я могу рассказать? — спросил он. — Мучение распространялось. Мы умирали тысячами. Я не могу помочь вашему делу, хотя мне бесконечно жаль всех этих людей на Геновингии.
— Вы не сказали мне, как всё это закончилось.
— Разве вы не читали доклады?
Я оглянулся на темный коридор, чтобы убедиться, что мы по-прежнему одни.
— Читал. Но они... обрывочны. В докладах сказано, что Вармастер Гетус сжег врагов с орбиты, и корабли были отправлены к Пиродии Полярной, на помощь вам. Потери от чумы были ужасны. Пятьдесят девять тысяч мертвых. Потери среди гражданского населения не учитывались. В отчетах также сказано, что, когда прибыл флот подкрепления, с Мучением было покончено. Четыреста человек было эвакуировано. Из них только сто девяносто один до сих пор живы, согласно записям.
— Значит, вот ваш ответ.
— Нет, полковник. Это не ответ! Как именно справились с болезнью?
— Мы нашли источник инфекции и зачистили его. Вот как.
— Как, Эбхо? Во имя Господа-Императора, как?
— Это был разгар эпидемии. Тысячи мертвых...
VII.
Это был разгар эпидемии. Тысячи мертвых, трупы повсюду, гной и кровь, текущие по проклятым ярким залам.
Я пришел к Валису снова, умоляя о новостях. Он оставался в своем инфирмиуме, не прекращая работу. Еще одна серия вакцин, которую нужно испытать, сказал он мне. Последние шесть потерпели неудачу и даже, казалось, усугубили заражение.
К тому времени люди дрались друг с другом, убивая в страхе и отвращении. Я сказал Валису об этом, и он промолчал, склонившись над горелкой на стальном верстаке. Он был громадным, конечно... Адептус Астартес, на полторы головы выше меня, в красной мантии с капюшоном поверх брони Орлов Обреченности. Он вытащил из нартеция пробирки с образцами, поднося их к неизменно яркому свету.
Я устал, устал так, что вы даже представить не можете. Я не спал уже много дней. Я поставил на пол огнемет, который использовал для зачистки, и уселся на стул.
— Неужели мы все сгинем здесь? — спросил я апотекария.
— Мой дорогой, отважный Эбхо, — со смешком ответил он. — Бедный маленький человек. Конечно же, нет. Я не допущу этого.
Он повернулся ко мне лицом, наполняя длинный шприц из закупоренной пробирки. Я не мог не благоговеть перед ним, даже когда мы провели вместе столько времени.
— Вы один из счастливцев, Эбхо. До сих пор не заразились. Я не хотел бы увидеть, как вы тоже подхватите этот вирус. Вы были моим верным союзником в это темное время, помогая распространять вакцины. Я непременно упомяну вас перед командованием.
— Благодарю, апотекарий.
— Эбхо, — сказал он, — я думаю, будет честным признать, что мы не сможем спасти никого, кто уже поражен болезнью. Мы можем только надеяться привить еще здоровых против этой инфекции. Я приготовил сыворотку для этой цели, и я намерен привить ею всех оставшихся здоровыми. Вы поможете мне. И вы будете первым. Чтобы я мог быть уверен, что не потеряю вас.
Я замешкался. Он шагнул ко мне со шприцем, и я начал закатывать рукав.
— Расстегните китель и рубашку. Укол нужно сделать в брюшную стенку.
Я потянулся к застежкам кителя.
И увидел это. Совсем незаметное. Совсем крошечное. Зеленовато-желтую язву прямо под правым ухом Валиса.
VIII.
Эбхо замолчал. Воздух, казалось, потрескивал электричеством. Пациенты в соседних кельях взбудораженно метались, кто-то начал кричать. В любой момент могли появиться следящие за порядком послушники.
— Эбхо? — окликнул я сквозь щель.
Его голос упал до испуганного шепота — шепот человека, который просто не в состоянии облечь в слова те образы, что преследуют его разум.
— Эбхо?
Неподалеку зазвенели ключи. Из-под двери коридора мелькнул свет фонаря. Йок колотил в дверь своей кельи и рычал. Кто-то плакал, кто-то еще причитал на непонятном языке. В воздухе висел запах испражнений, пота и взбудораженного страха.
— Эбхо!
Времени почти не оставалось.
— Эбхо, прошу вас!
— Валис был заражен Мучением! Постоянно был, с самого начала! — пронзительный голос Эбхо был полон страдания. Слова вылетали из щели, резкие и смертельные, как лазерные выстрелы. — Он распространял его! Он! Через свою работу, свои вакцины, свое лечение! Он распространял чуму! Его разум был поглощен ею, он не знал, что делает! Все, все его вакцины не работали — потому что это не были вакцины! Это были новые штаммы Мучения, выведенные в его инфирмиуме! Он был переносчиком: злобная, голодная чума, принявшая облик благородного человека, убивающая тысячи и тысячи!
Я похолодел. Никогда прежде я не испытывал такого холода. Сама идея была чудовищна. Мучение было не просто болезнью, уносящей жизни; оно было разумным, живым, целенаправленным... оно планировало и действовало через обращенный им инструмент.
Дверь кельи Йока тряслась и прогибалась наружу. Вокруг поднимались вопли — паника и страх в равной мере. Весь приют содрогался в бесконтрольном психозе.
В конце коридора замигали фонари. Послушники с криками побежали вперед, увидев меня. Они бы добрались до меня, если бы Йок не вырвался снова, обезумевший и исходящий пеной, врезавшись в них своим огромным телом и в ярости атакуя их без разбора.
— Эбхо! — выкрикнул я сквозь щель. — Что вы сделали?
Он плакал, его голос прерывался тяжелыми всхлипами.
— Я схватил огнемет! Император милостивый, я схватил его и окатил Валиса огнем! Я убил его! Убил его! Я убил гордость Орлов Обреченности! Сжег его дотла! Я уничтожил источник Мучения!
Мимо меня пролетел один из послушников — его горло было разодрано клыками. Его коллеги отчаянно пытались одолеть Йока.
— Вы сожгли его.
— Да. Пламя подожгло химикалии в инфирмиуме, пробирки с образцами, склянки с бурлящей чумной водой. Они взорвались. Огненный шар... о боги... ярче, чем дневной свет, что никогда не угасал. Ярче, чем... огонь повсюду... жидкий огонь... пламя вокруг меня... везде... нет...
Яркие вспышки наполнили коридор — громкие разряды лазерного оружия.
Я отступил от двери кельи Эбхо, дрожа. Йок лежал мертвым среди изуродованных трупов троих послушников. Несколько других, раненых, стонали на полу.
Брат Жардон с лазпистолетом в костлявой руке протиснулся через служителей и экклезиархов, собравшихся в коридоре, и наставил оружие на меня.
— Мне следовало бы убить вас, Сарк. Как вы посмели!
Баптрис шагнул вперед и забрал у Жардона пистолет. Ниро смотрел на меня с усталым разочарованием.
— Позаботьтесь об Эбхо, — приказал Баптрис ближайшим сестрам. Они отперли дверь кельи и вошли внутрь.
— Вы уедете завтра, Сарк, — сказал Баптрис. — Я отправлю жалобу вашему начальству.
— Отправляйте, — ответил я. — Я не хотел этого, но я должен был добиться правды. Возможно, благодаря тому, что Эбхо рассказал мне, мы найдем способ сразиться с Ульреновой Оспой.
— Надеюсь на это, — Баптрис с горечью окинул взглядом бойню в коридоре. — Это стоило достаточно.
Послушники провожали меня обратно в мою комнату, когда сестры вынесли наружу тело Эбхо. Испытание воспоминаниями убило его. Я никогда не прощу себе этого, и неважно, сколько жизней на Геновингии мы спасли.
И я никогда не забуду, как он выглядел — когда наконец увидел его той ночью.
IX.
Я отбыл на следующий день на шлюпке вместе с Калибаном. Никто из приюта не проводил меня и даже не говорил со мной. С острова Мат я передал свой отчет в Симбалополис, а оттуда он был астропатически отправлен через варп на Лорхес.
Победили ли мы Ульренову Оспу? В итоге — да. Моя работа помогла в этом. «Кровавая пена», в точности как Мучение, была создана Архиврагом и точно так же была разумна. Пятьдесят два офицера-медика — источники заразы, как Валис, — были казнены и сожжены.
Я забыл, скольких всего мы потеряли в Геновингинской группе. Я многое забываю в эти дни. Моя память уже не та, что прежде, и порой я благодарен за это.
Я так никогда и не забыл Эбхо. Я никогда не забыл его труп, вывезенный на каталке сестрами. Он сильно пострадал в том пожаре инфирмиума на Пиродии Полярной. Лишенный рук и ног, сморщенный и иссохший, он висел в подвесном кресле, оставаясь в живых только благодаря внутривенным инъекциям и стерильным спреям. Искалеченный, вызывающий отвращение обрубок человека.
У него не было глаз. Я помню это яснее всего. Пламя выжгло их.
У него не было глаз, и всё же он боялся света.
Я по-прежнему верю, что память — величайший дар, доступный нашему виду. Но, клянусь Золотым Троном, есть вещи, которые я хотел бы никогда не вспоминать.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous
-
-
11.10.2018 в 03:22-
-
11.10.2018 в 04:17Мимими, спасибо (=. Давайте переводить "Магоса"!
-
-
11.10.2018 в 08:59-
-
11.10.2018 в 11:34Давайте переводить "Магоса"!
Можно подумать, я с самого начала не был "за".;J Просто действительно много других дел вокруг.