пачечка коллажей

Название: Сплетающая нити
Категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Мириэль Сэриндэ

Название: Несказанное
Задание: «Ложь, откровенная или уклончивая, высказанная или нет, всегда остается ложью». (Ч. Диккенс)
Категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Куруфин | Финрод

Название: Среди звезд
Категория: джен
Рейтинг: G
Примечания: космоопера!AU; иллюстрация к тексту «Слабоумие и отвага»

Название: Химринг
Категория: джен
Рейтинг: G

@темы: почетный рейхсфотошопер, эпический дискурс

---

космо-АУ по Сильму

А это тот самый невыразимо внезапный текст (=. Ну, то есть космооперную АУшку мы с соратниками скурили еще давненько, но что-то писать по ней не доходили лапки. И тут я подумал — а не напищать ли сюда, можно же на какую-нибудь тему натянуть. Маленький драбблик, ничего особенного...
Маленький драбблик, как это обычно и бывает, слегка расползся (=. А я теперь думаю о том, что надо еще каких-нибудь пару кусков про космонолдор напищать, там много няшного.
А, да, название — это я от безысходности, по правде говоря. Название не придумывалось, соратники ржали и предлагали... А чо бы и не, решил я (=.


Название: Слабоумие и отвага
Размер: мини, 1768 слов
Категория: джен
Жанр: AU, драма
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Фингон, Маэдрос
Краткое содержание: «история-со-спасением», теперь — в космосе.
Примечание: космоопера!AU

Сфера Ангбанда выглядела чудовищно. Впрочем, назвать сферой эту структуру, заключающую в себя едва не всю систему Тангородрим, можно было только условно — казалось, оболочку шара смяли небрежной рукой, а потом попробовали расправить, да так и бросили. Повсюду зияли дыры и проломы, торчали острые углы непостижимых конструкций, причальные палубы, внутренние блоки и кто знает что еще.
«Апельсиновая кожура, вот на что это похоже, — неожиданно подумал Финдекано. — Если почистить апельсин одним куском, потом бросить засыхать, и еще натыкать туда иголок — вот что-то вроде такого и выйдет. Только эта штука еще и черная».
Сердце системы — красный карлик — беспокойно пульсировало, то и дело выбрасывая багровые протуберанцы. По обшивке сферы кое-где ползали многоногие ремонтные боты — лениво, будто им не хватало энергии; время от времени вспыхивали дюзы кораблей, заходящих на посадку или выходящих из активных доков, но это происходило редко. Ангбанд восстанавливал полную функциональность медленно, очень медленно.
(«Интересно, а планеты эта штука переварила или просто... инкорпорировала? Были же здесь какие-то планеты...»)
Разведкатер, заглушив двигатели, укрылся в глубокой черной тени одной из торчащих конструкций, на внешней обшивке крепости, и Финдекано пытался прикинуть, куда двигаться дальше. Точнее — какая из потенциальных точек входа находится ближе всего к его цели.
Одна его рука лежала на приборной панели, методично перебирая частоты передач. Сканировать эту громадину было попросту бессмысленно — такую сложность структуры никакой сканер не пробьет, сигнал увязнет, а уж найти здесь одного-единственного пленника — никаких шансов... (и не думать о том, что можно и вовсе не найти, не позволять себе думать) Оставалось только прощелкивать все частоты в инфосфере, одну за другой, и ждать, пока среди них не мелькнет знакомый код аманского аварийного маячка. Все равно что расслышать шепот в тысяче шумных голосов — но Финдекано верил своей удаче. А если он до сих пор жив и остался незамеченным, значит, удача на его стороне.
Он откинулся на спинку пилотского кресла, бездумно глядя в черноту за армированным стеклом кабины.
Еще несколько кораблей, совсем уж нечеловеческой конструкции, кружили вокруг звезды по вытянутым эксцентрическим орбитам, ныряя иногда внутрь сферы, останавливаясь в произвольных точках или меняя направления. Легендарные «Орлы», творения столь же легендарных Древних — загадочной расы, от которой не осталось ничего, кроме их технологий. В отличие от систем типа «Айнур», «Орлы» не обладали полноценным искусственным интеллектом — это был скорее псевдо-разум, впрочем, на независимые действия его хватало. В Валиноре они обычно патрулировали границы системы, но возвращались к центральной станции для подзарядки, так что нолдор успели на них насмотреться. Считалось, что управлять ими невозможно, хотя можно выйти на контакт...
Он едва не пропустил сигнал — настолько слабым тот оказался. Поспешно переключая частоту на предыдущую, порадовался, что не стал доверять автоматическому распознаванию: машинный интеллект с куда большей вероятностью принял бы это за случайные помехи. Но сигнал все-таки был. Прерывистый, точно нить неровно бьющегося пульса, но несомненный.
И относительно недалеко. «Вот уж точно, слабоумие и отвага — наш девиз», — хмыкнул Финдекано, активируя двигатель — осторожно, в четверть мощности.
На то, чтобы отыскать среди обломков и внутреннего бардака недостроенную причальную палубу, много времени не ушло. Попытки взломать шлюз заняли немного больше — все-таки таланты у него лежали в другом направлении, хакерское мастерство никогда ему особенно не давалось... Наконец, после особо заковыристого ругательства, замок шлюза пискнул и замигал лампочками, открываясь. Финдекано шагнул внутрь Ангбанда.
В коридорах царил полумрак — опять экономия энергии? Впрочем, это было ему только на руку: в черной нолдорской броне он успешно сливался со стенами. Гравитация странно колебалась, будто угрожала отключиться вовсе, поэтому дезактивировать магнитные подошвы ботинок он не стал.
Ему по-прежнему везло: патрули попались на его пути всего дважды. Оба раза он отступал в темноту боковых коридоров и ждал, стараясь даже не дышать. Финдекано не сомневался в своих способностях справиться с десятком орков, но кто-нибудь успел бы поднять тревогу. Орки вызывали у него отвращение и жалость: пленники Моргота, киборгизированные с жестокой прагматичностью, лоботомированные до потери свободной воли. Из каждого можно было сделать... такое. Финдекано старался не думать, что это, марширующее мимо с механической размеренностью, — тоже когда-то были люди. Квэнди. Такие же, как он.
У него не было карты — сканировать коридоры изнутри он не рисковал, слишком легко импульс мог его выдать — только сигнал маячка. Тонкая дрожащая линия в углу экрана на сетчатке — слабая, но упрямо не прерывающаяся.

...Замки здесь были для тюремного блока какие-то даже обидно хлипкие. Пара секунд брутфорса — и готово.
Пленник сидел в кресле в центре камеры, странно неподвижный. Не шевельнулся он и на звук распахнутой двери, только поднял на вошедшего взгляд.
— Что, опять пытать пришли? — губы дернулись в кривой усмешке. — И не надоело еще?
— Нэльо, ты что? — оторопел Финдекано. — Я ведь...
Но он тут же осознал, как выглядит в броне — угловатый черный силуэт, и лицевая пластина снаружи непроницаемая — конечно, как тут узнать. Он поспешно сорвал шлем.
— Нет, — Майтимо едва заметно покачал головой. — Ты не Финдекано. Не можешь им быть. Сколько вас уже тут было, кем вы только не прикидывались... Нет.
Глаза у него были — пустые, будто бы прозрачные. Будто он смотрел... не сквозь собеседника, но параллельно ему, на что-то еще.
Двойное восприятие, понял Финдекано. Понял за секунду до того, как увидел провод, уходящий в нейрошунт на затылке, под неровно остриженными рыжими волосами. Виртуальная реальность, с почти полным погружением, и не нужны ни замки, ни оковы. Самая надежная тюрьма — в собственной голове.
Он бессильно сжал кулаки. Развернувшаяся рядом — сработала на открытую дверь? — консоль услужливо мигала голографическим экраном, но одного взгляда на плотные строчки кода Финдекано было достаточно, чтобы знать: эти пароли он не подберет. Здесь такое шифрование, что его можно десять лет ломать и ничего не добиться.
Он все равно потыкал в код — почти наугад, вдруг повезет — но настолько далеко его удача, похоже, не распространялась. А выдергивать из виртуальности просто так, без нормального выхода — значит гарантированно сжечь нервную систему, и последствия любые, вплоть до летальных. Могут быть микроинсульты, может быть непредсказуемая психосоматика в зависимости от того, какие процессы происходят там внутри, может парализовать напрочь, можно остаться овощем...Смертельный исход казался еще и не худшим вариантом.
От отчаяния ударив кулаком в стену, Финдекано выругался так, что отец — ревнитель приличий — упал бы в обморок, услышь он подобные выражения. Неужели всё закончится так бессмысленно, почти у самой цели?
— Финьо, — вдруг выговорил Майтимо — по-прежнему ровно, почти без эмоций. — Ты что же. Ты настоящий?
— А ты что, сомневался? — он резко развернулся на пятках, намереваясь встряхнуть Майтимо за плечи — и замер. Кто знает, что он видит, что происходит в его голове. Что он видел раньше.
— Я не верю. Я никому уже не верю, сколько их здесь было... разных. — Он говорил так, словно на одну только формулировку связной речи у него уходили все усилия, на мимику или жесты их уже не оставалось. — Но никто из _них_ не стал бы пытаться меня вытащить. Кем бы ни притворялись. Нелогично. Невозможные действия их система отрицает.
— А еще тройной нолдорский загиб ни один искин не воспроизведет, да?
Дурацкая шутка, но, кажется, сработала — Майтимо на долю секунды улыбнулся.
— Убей меня, — сказал он вслед за этим, всё так же спокойно. — Пока можешь — убей.
— Да сейчас! Не дождешься. Я тебя вытащу, подожди, я что-нибудь придумаю...
— Поздно. Некогда думать.
Точно услышав его слова, сработали наконец сигналы тревоги, заливая камеру мигающим красным светом. Времени и в самом деле не оставалось, еще несколько минут — и сюда доберется ближайший патруль.
Терять нечего, с пугающей четкостью осознал Финдекано. Либо сейчас здесь будет два трупа — даже не пленников, у орков алгоритмы тупые, они стреляют сразу на поражение — либо... Ну, да, в худшем случае — все равно два трупа.
— Нэльо, ты... потерпи, пожалуйста, — скороговоркой пробормотал он. — Это быстро.
И, не давая себе задуматься дальше, выдернул проклятый провод. Майтимо не закричал — только напрягся всем телом, сжал кулаки так, что из-под ногтей выступила кровь, и тут же обмяк.
Финдекано проверил пульс — живой. Пока что приходилось довольствоваться этим.
— А теперь, — сказал он самому себе, почему-то вслух, — пора валить. И быстро.

Вариант того, что придется, возможно, тащить бессознательное тело, он всё-таки предусмотрел — и как никогда порадовался, что нолдорская наука создала портативные антиграв-генераторы. Оставалось только придерживать груз, чтобы тот не заносило на поворотах. В свободной руке Финдекано сжимал бластер, выставленный в режим полуавтоматического огня. Оставалось надеяться, что на пути попадется не слишком много орков.
Первый встреченный отряд он расстрелял сразу же, не сходя с места. Из второго двое сумели подобраться вплотную, и пришлось прикончить их силовым мечом. Пока что это были только патрули, персонал тюремного блока. А вот что будет, когда подтянутся подкрепления...
Финдекано начинал опасаться, что добраться до своего катера попросту не успеет. Слишком далеко, слишком долго — а карты у него как не было, так и взяться ей было негде. Он старательно не думал об отчаянии и о том, чтобы сдаваться. Очень старательно.
Экран на сетчатке вдруг мигнул странным сигналом — похожим на привычную валинорскую кодировку, но неуловимо чужим. Сообщение — слова, всплывающие из мешанины чуждого кода — было предельно простым: «помощь», «здесь», координаты. Совсем рядом, куда как ближе, чем его несчастный катер.
Неужели «Орлы», изумился Финдекано. Он слышал, что они способны на контакт, но чтобы древние машины делали это по собственной воле... Но ничего другого, способного оказаться хотя бы не враждебным, в этой крепости не было.
По указанным координатам — всего через три поворота и одним уровнем выше — обнаружилась еще одна причальная палуба, на этот раз закрытая. «Орел» стоял там, приветливо откинув трап — точно протянутое крыло.
— Ты что же, в самом деле хочешь нам помочь? — зачем-то спросил Финдекано.
«Орел» замигал огнями, опоясывающими корпус. Очевидно, это было согласие.
— Ну... спасибо, железяка, — хмыкнул Финдекано, поднимаясь на борт. — Вот уж чего не ждал...
Внутри не было ни кресел для пилота и пассажиров, ни пульта — вообще ничего, только голографическая панель в передней части. Возможно, силовые поля, окружающие корабль, удерживали и его содержимое, оберегая от перегрузок, но выглядело это все равно неуютно. На людей здесь явно не рассчитывали.
Финдекано подошел к панели. Интерфейс был не просто странный, а очень странный, но все-таки понятный — еще бы, основа же одна, что у этой штуки, что у аманской техники... Управление требовало полного погружения в виртуальность. Хорошо, что у них всех стояли валинорские импланты — можно было рассчитывать на совместимость...
Сознание старой машины не отталкивало его. Не приветстовало, просто присутствовало рядом, но и не мешало. Он вывел «Орла» из ангара — мимолетно порадовавшись, что защитные системы Ангбанда не решатся по ним стрелять, потому что если здесь рванет реактор, то разнесет полкрепости — и задал курс на систему Митрим.
За спиной раздался шорох — кажется, Майтимо пришел в себя. Финдекано бросился к нему.
— Ты как? — разумеется, он задал самый идиотский вопрос из всех возможных. Ну ладно, не самый, мог бы еще спросить «ты в порядке».
— Не знаю, — Майтимо медленно моргнул. — Тела не чувствую. Почти. Будто... будто кусками. И шевелиться... не могу.
Еще бы, после внештатного выхода из полного погружения... Повезло, что не случилось кровоизлияния в мозг. Повезло, что его всего лишь парализовало, и, может быть, это даже обратимо. То, что способен еще и разговаривать — это вообще чистая случайность.
— Всё будет хорошо, — пообещал Финдекано, стараясь говорить как можно убедительнее. — Теперь всё точно будет хорошо.
— Не верю, — слабо усмехнулся Майтимо. — Не бывает. Но... ты настолько упрямый, что, может... и вправду будет.

@темы: эпический дискурс, буквы руками

---

БПВ — переводы

Как обычно, за поиск текстов для перевода искреннее спасибо товарищу  Grey Kite aka R.L., где бы я без него был (=

Название: Создание Ангриста
Оригинал: The Making of Angrist, Zdenka
Размер: 100 слов в оригинале
Категория: джен
Рейтинг: G
Персонажи/Пейринги: Телхар, Куруфин
Предупреждение: аллитерационные стихи (да, это реально предупреждение, но я старался)

Телхар

Раздуйте, меха, раскаленный ветер!
Горн мой, пылай горячее и ярче.
Махал, даруй мне мудрость и силу,
Укрепи мою руку, удару дай мощи.

Клинок несравненный сковать я должен —
В дружбе рожденный, дарованный в союзе —
Рассекать он будет равно плоть и железо,
Нет таких ножен, чтоб его удержали.

Куруфин

Безупречна работа и бесспорна цена;
Отточено лезвие — острее скорби.
Жаждет он разрубить железо черной короны,
Во Вражий венец впиться глубоко.

Сердце мое да будет стали откованной тверже,
Разум да будет острее режущего клинка,
Пока не стиснут пальцы руки моей
Огонь трижды светлый, отца нашего пламя.

Название: Гобелен
Оригинал: The Tapestry, Zdenka
Размер: мини, 1278 слов в оригинале
Категория: джен, намеки на фем
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи/Пейринги: Мириэль Сэриндэ, Теодвин дочь Тенгеля
Краткое содержание: Теодвин пытается закончить последнюю свою работу, прежде чем умрет. Ей помогает призрак, которого видит лишь она одна.

Теодвин знает: она скоро умрет. Ее служанки и приближенные уговаривают ее не вставать с постели, поберечь оставшиеся силы. Она выслушивает их слова молча. Но, когда они уходят, она проходит неверными шагами в свои покои, тяжело опускается на скамью и принимается сновать челноком с лихорадочной спешкой.
У Теодвин остается еще одно неоконченное дело. В свой гобелен она вплетает не только нити. С каждым движением челнока она напевает старые заклинания, что передавались из поколения в поколение, защитные обереги для ее сына и дочери — они ведь так юны, но уже остаются без отца и матери. Она повторяет слова и вплетает их в ткань: заклятия против неудачи, и болезни, и хромоты у лошадей; обереги для руки и головы, для глаза и уха, для каждого члена их. Ее голос срывается и руки дрожат, но она не сдается до самого конца. Теодвин думает о воинах, верных клятве, что падают вокруг своего короля один за другим, не прекращая песню и поднимая свои мечи в последней битве. «Лишь крепче становится воля, отважнее — сердце, выше — дух, если сила наша умаляется». Она тоже дочь королей, наследница дев-щитоносиц и доблестных воинов.
На ее гобелене изображен Эорл, первый владыка Рохана, рядом с Феларофом, отцом коней. Между ними — любовь и доверие, и это отчетливо видно — в теплой улыбке Эорла, в том, как жеребец прижимается носом к ладони своего всадника. Золотисто-желтые волосы Эорла и белая грива и хвост коня бьются по ветру, и тот же ветер гонит волнами зеленые травы поля, на котором они стоят. Теодвин выбрала именно этот сюжет для своих детей, ибо она желает им силы и стремительности, желает, чтобы они обрели дружбу в нужде и любовь, что преодолеет любые горести.
Как бы ни упрекала ее целительница, Теодвин знает, что поступает правильно, заканчивая гобелен. Она видит духа, призрачную женщину — возможно, вызванную ее заклинаниями, — которая остается с ней рядом и улыбается, глядя на ее работу. Должно быть, она в самом деле дух, ведь никто другой не видит ее. Вначале Теодвин замечает ее только краем глаза, мгновенными проблесками, которые исчезают, стоит повернуть голову. По мере того, как силы Теодвин угасают, она становится всё яснее, и теперь Теодвин уже четко видит ее: женщина такой красоты, какой не бывает на земле, с сияющими мягким светом глазами. Ее волосы — цвета серебра, не седые, как у старух, но с блеском полированного металла — свободно спадают по спине. Ее движения — быстрые, изящные и уверенные; на ее лице отражается одновременно нежность и гордость. Ее ясный взгляд придает Теодвин отваги, словно обе они — воины, сражающиеся рядом в битве.
Но ее жизнь угасает слишком быстро. Одной лишь воли Теодвин недостаточно, чтобы отогнать болезнь от ее тела. Ее мучает кашель; хотя она старается удержать челнок, но он падает из рук. Она сжимает раму станка побелевшими пальцами.
Рядом с собой она чувствует движение. Теодвин пытается поднять голову: рядом с ней стоит среброволосая женщина-дух. Она смотрит на Теодвин сияющим, яростным взглядом, и Теодвин понимает, что ее возмущает это положение — то, что она должна умереть, не окончив работу. Теодвин хочет сказать, что ей жаль, но ей никак не хватает дыхания.
Затем дух наклоняется к ней и берет лицо Теодвин в свои ладони. Теодвин успевает удивиться на мгновение, прежде чем дух склоняется еще ближе и касается губ Теодвин поцелуем. Теодвин чувствует, как новые силы вливаются в нее. Наконец, дух отстраняется, хотя ее рука задерживается еще недолго на волосах Теодвин. Она делает шаг назад, предоставляя Теодвин возможность снова взяться за челнок.
Теодвин касается собственных губ, поражаясь сладостному ощущению после столь долгого времени боли и слабости. Но у нее нет времени задумываться над этим. В последний раз она дышала так свободно, чувствовала такую живость в теле уже много месяцев назад. Ей дарован великий дар, и она не потратит его впустую.
Под одобрительным взглядом духа она подбирает челнок и принимается за работу. Ее голос теперь не дрожит, и она поет строки заклинаний, вплетая чары в узор нитей. На гобелене поле зеленой травы под ногами коня и всадника всё растет. Среди зелени разбросаны белые звездочки цветов симбельмейна — знак памяти, знак цены, что платят за королевскую славу.
И, наконец, работа закончена. Теодвин чувствует, как ее силы иссякают; кому-то другому придется снять гобелен с рамы и подвязать края нитей. Ее тело кажется слишком тяжелым, чтобы двигаться, но среброволосая женщина-дух подходит к ней и берет ее за руку. На мгновение у нее кружится голова, а потом она оказывается в каком-то совсем ином месте.
Теодвин стоит в просторном каменном зале. Стены его покрыты гобеленами — повсюду, насколько может видеть глаз. Кроме них двоих, здесь больше нет никого, и она недоумевает — где же все люди, что должны жить в этих покоях; но, когда ее глаза привыкают к темноте, она различае смутные тени мужчин и женщин, вспыхивающие мгновенными проблесками серебра, точно блики в ручье.
— Что это за место? — выдыхает Теодвин. — Это твое королевство?
Дух качает головой.
— Мое имя — Мириэль, — говорит она. — Я была королевой прежде моей смери, но теперь я служу Госпоже Плетельщице, что ткет прошлое, настоящее и будущее. Это — залы ее супруга, что наздирает за Чертогами Мертвых. У меня нет власти над твоей судьбой, — добавляет она с сожалением, — иначе я попросила бы тебя остаться со мной. Не позволено мне и знать, что ждет Пришедших Следом после смерти. Но прежде, чем ты уйдешь, я хочу показать тебе кое-что. В этих чертогах все времена — одно. Смотри.
Она подводит Теодвин к паре гобеленов, ярче и полноцветней, чем все, что она видела прежде; она замечает, что оба сотканы одной и той же рукой. На обоих изображены сцены войны. Каким-то образом она понимает, что это — разные части одной и той же битвы.
На одной стороне стоит ее дочь Эовин, уже взрослая женщина; она одета в боевое облачение всадника, хотя ее длинные волосы рассыпались по плечам. В руке она держит блестящий меч; на ее лице — отчаяние и отвага. Она наносит удар некоему порождению мрака, и оно рассыпается перед ней в прах, поверженное.
На другой стороне — Эомер, ее сын; он подбрасывает меч в воздух, и лицо его озарено великой радостью. Теодвин почти что слышит его торжествующий крик. Она узнаёт белые стены Мундбурга за его спиной. Теодвин чувствует, как слезы подступают к глазам, и ее сердце наполняется нежданной надеждой.
— Они будут жить, — негромко произносит Мириэль, — и они одержат победу над великим злом. Иди же туда, куда должна идти, и не бойся за них.
Теодвин оборачивается, чтобы в последний раз взглянуть в ясные глаза Мириэль.
— Благодарю тебя, — говорит она, — за то, что ты сделала для меня, и за эти вести о моих детях.
Мириэль склоняется ближе, и Теодвин делает шаг ей навстречу. Их губы соприкасаются вновь, а потом Мириэль отпускает ее руку.
Позже служанки находят ее согнувшейся над ткацким станком. Когда они спешат поднять ее, то обнаруживают, что она уже не дышит, и широко раскрытые ее глаза не видят. Но губы Теодвин улыбаются, словно она напоследок увидела нечто прекрасное и удивительное.

@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу

---

the war never changes (=

Не одна битва, так другая. Перерыв между ФБ — дорогие соратники затащили на Битву Пяти воинств. А я неожиданно согласился.
Режим «внезапно» традиционно не подвел: пачечка коллажей, полтора перевода и целый один текст (учитывая мой хронический неписец, это много, серьезно). А еще приз зрительских симпатий и один балл недотянул до третьего места (а потому что не надо выкладки пропускать).
Кстати, о пропуске выкладок: возможность это делать и не быть немедленно убитым не вылетать — очень, как выясняется, полезная штука. Прямо расслабляет (=. Собственно, фиг бы я вообще ввязался, если бы это было опять в режиме «hold the line». А так получится — хорошо, не получится — ну и окей...
Но хорошо сходили, я считаю. Я-то ладно, а вот соратники вообще на отличненько (=

@темы: фандомное побоище

---

ударим флэшмобом по серым будням (=

Флэшмоб толкинистский, тридцать вопросов на тридцать дней. Некоторое время назад бродил по дайри, а вообще, судя по формулировкам, цельнотянут с тумбочки.
Переводить вопросы слегка лениво, но если кто не въезжает — скажите, мне несложно будет перевести.
UPD: что-то у меня сейчас плоховато получается с ежедневными флэшмобами, они сползают в лучшем случае в еженедельные, а в худшем — как получится. Но я стараюсь. Буду стараться. (И да, ответы я пишу по одной штуке в день, просто поднимаю пост не ежедневно, чтобы в ленте не маячил).

предыдущие

1. A female character you love
Да в кого ни ткни! А вот внезапно Лютиэн. За то, в частности, что вся ее арка в Лэйтиан — это, натурально, «путь героя», с инициацией, трансформацией и вот этим всем (и даешь реверс гендерных ролей, между прочим). За то, что это персонаж, который не боится делать выбор и жить с последствиями этого выбора (ну окей, таких-то у нас полный Сильм, но вот чтобы активно делающих женских персонажей — все-таки не очень много). В конце концов, она просто няша и светится почти как Сильмариль (=

2. A male character you love (and of course, if you headcanon one of the characters as non-binary gender and want to talk about them on day 1 or 2, then please do!)
Буду неоригинален: Маэдрос. Ну, так исторически сложилось. Я, конечно, много кого люблю, но как-то вышло так, что вот эта рыжая морда попала на все двести процентов. Поэтому бывает внезапный вролинг, есть отросшая здоровенная пачка хэдканонов про железную руку, про Химринг и про все-все-все... да чего только нет. Лет девять уже не отпускает, кажется.

3. Either, or both: One of the Noldor you love, one of the Sindar you love.
Из нолдор — Феанор, конечно. Потому что великий вождь нолдорского народа, потому что воплощение прогресса и движения вперед, «мы свет несем на остриях мечей» и вот это вот всё. Нолдорская упоротость в лучших ее проявлениях, опять же (=. Глубокая трагичность тоже всегда с нами, но это же Арда, там в принципе всё плохо. Мы привыкли.
А синдар... какие синдар, зачем они вообще. То есть, серьезно, не вспоминается ни одного зацепившего персонажа. К счастью, правила позволяют не вспоминать (=

4. Either, or both: One of the Edain you love, one of the dwarves you love.
А пусть будет Элрос, что ли. Как минимум, выбрать судьбу смертного — это уже нетривиальное решение, одобряю. (А еще есть — спасибо соратникам — куски хэдканонов про то, как в Войну Гнева он пошел в эдайнское ополчение и как-то неожиданно оказался во главе этого ополчения... И он няшный (= )
А личностей из Второй/Третьей эпох приберегу для соответствующих вопросов.

5. Either, or both: One of the Ainur you love, one of the other peoples (Easterlings, Peredhel, Vanyar, Teleri, Ents, Orcs, Eagles, other Moriquendi, people I forgot) you love.
Мне нравится этот разброс в народах (=. Но со всей этой толпой в скобочках получается примерно никак, увы.
Валар тоже айнур, поэтому Намо Мандос. Роль Судьбы, судии и владыки мертвых одновременно — это очень интересные канделябры, и если начать задумываться, как именно всё это сочетается и какие функции он выполняет в структуре мира... Ой. Очень ой. Но очень интересно.
А если из майяр — то, наверное, Эонвэ. Потому что, например, внезапно-главнокомандующий в Войне Гнева (и как он, должно быть, задолбался на этой должности); ну и Фионвэ сын Манвэ из Лостов тоже потоптался в хэдканонах, конечно (=.

6. Someone from the Second Age you love
Ну... Келебримбор (я по-прежнему верен Первому дому, что поделать). Он, конечно, родился гораздо раньше, но в предыдущие эпохи ничего особенно не делал, а вот во Вторую - ого-го (=.
Мне вообще нравится концепция Эрегиона как попытки оставшихся достаточно упоротых нолдор построить новый, лучший мир и исправить мир окружающий. И у них ведь даже получалось. Келебримбор как самый яркий представитель вот этого всего — ужасная няшечка, как по мне.
Еще, конечно, во Вторую эпоху есть Нуменор и много интересных личностей там, но почему-то в направлении Нуменора я почти и не копал. А ведь зря.

7. Someone from the Third Age you love
Тут, кстати, наблюдается занятный перекос восприятия: «Третья эпоха» = «Война Кольца». Автоматически вот приравнивается. Хотя вообще-то эпоха длилась три тыщи с хвостиком лет, и там происходило довольно много вещей... Но пойди вспомни те вещи (я тоже не очень много помню). Придется обходиться этим самым хвостиком эпохи (=.
Невнезапно — Эовин. Потому что она няшечка вся ее история — это очень красиво, и вот это «I am not a man», и то, что можно — оказывается — снискать немеркнущую славу и не помереть после этого, и вообще. Плюс к тому вся роханская/англо-саксонская эстетика — это сплошное мимими, что добавляет пунктов (=.
(На самом деле, конечно, еще куча замечательных людей/нелюдей есть, даже если брать только Войну Кольца. Но написано в условии — одна штука, значит, одна штука (= ).

8. A place you love
Вопрос оказался неожиданно сложным. Вот чтобы прямо любимых мест — не вспоминается ни одного. Угу, на всю Арду. Есть места, которые мне нравятся (Химринг первым пунктом, хотя там большей частью хэдканоны, в каноне-то почти ничего, ну и вообще Белерианд); есть места, которые интересуют (тот же Гондор и Минас-Тирит — три тысячи лет истории, или Арнор — запустение и курганы, или вот Нуменор в разные периоды — тоже очень интересно). А конкретного ответа нет. Ну что делать, пусть так остается (=

9. A non-romantic relationship you love (it’s ok if you ship it under certain conditions!)
БРАТСКАЯ ЛЮБОВЬ
В смысле, феаноринги — все кучкой, как есть, семь штук. Они, конечно, у нас «единый фронт», но они все-таки разные личности и между собой всячески по-разному взаимодействуют. Политически тоже взаимодействуют, кстати — мы же тут каждый князья в своем праве и своей власти, с тех пор, как земли поделили — и из этого вытекает много интересных последствий (=.

10. A romantic relationship you love (doesn’t have to be canon – conversely, could be romantic in canon and you prefer it non-romantic)
Да где ж их взять-то, романтические отношения. Как-то в этом каноне сплошь такое, что не хочется шипперить, а только смотреть печально. У меня даже ОТПшечки нет (=
(есть, правда, еще другая братская любовь, в смысле Маэдрос/Маглор, но там в основном не столько про пейринг, сколько про безысходность)

20 more

11. Three lines you love
12. A piece of fanart you love
13. A fanfiction you love
14. A headcanon you love
15. Something you made that you love (fic, art, meta, a fanmix, a graphic, a witty observation, a pun, your URL, yesterday’s 30-Day-Challenge Post, anything)
16. Another fanwork you love (fic, art, meta, a fanmix, a graphic, a witty observation, a pun, your URL, yesterday’s 30-Day-Challenge Post, anything)
17. A fan’s blog you love (or several)
18. An Alternate Universe or crossover you love
19. Something that makes you cry a bit, but you still love
20. Something you started off disliking or not caring/thinking about much, but ended up loving
21. A song you love that reminds you of something in the Silmarillion
22. Something popular in the fandom (that loads of other people love) that you love
23. Something unpopular in the fandom that you love
24. Something that doesn’t get much page-time in the book
25. Something you love because it reminds you of other things, or has a deeper meaning for you personally
26. Something not remotely serious that would never actually happen but who cares because it’s gold
27. Something you love reading about but probably wouldn’t love in real life
28. Your guilty pleasure
29. THAT THING THAT MAKES YOU FALL TO YOUR KNEES WITH A WAIL BECAUSE YOU WILL NEVER NOT LOVE IT UNTIL THE WORLD CRUMBLES TO DUST AND YOUR WASTED HEART IS VAPORIZED BECAUSE IT IS ENDLESSLY PERFECT AND ALWAYS WILL BE INTO ETERNITY THANK YOU AND GOODNIGHT
30. Something else you love that no question covered (or give a second answer to one of the questions)

запись создана: 19.10.2018 в 06:38

@темы: эпический дискурс, флэшмоб, он же движняк

---

ФБ - Масс Эффект, тексты три

Больше технофилии для бога технофилии (=
Переведено совместно с  Grey Kite aka R.L.

Название: Здесь может быть дом
Оригинал: This Could Be Home, Inkwasher; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 8641 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Тали’Зора / Легион
Категория: гет
Жанр: romance, повседневность
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: «Старые города поддерживались в хорошем состоянии хранителями-синтетиками, но всё же оставались пугающе нежилыми. Всего населения флота не хватало даже на то, чтобы заполнить столицу, и сейчас, пролетая над неиспользуемыми дорогами через один безлюдный город за другим, Тали думала только об одном: как же здесь пусто».
Примечание/Предупреждения: AU-постканон (Легион уполз); технофилия

Трава у нее под ногами была всё еще мокрой от росы, и бисеринки влаги просачивались сквозь ткань, покрывающую сандалии. Солнце сияло в вышине, и тени от древесных ветвей витражным стеклом ложились на землю. Воздух был сладким и влажным, и даже сквозь фильтры шлема (последнего фрагмента ее костюма, в котором еще оставалась необходимость) она могла ощутить запах цветов, вплетенных в прическу невесты.
Она была дома, и была благодарна, что она здесь.
Нериль казалась дивным видением в золотом и зеленом. Переливчатая ткань ее платья была всего на пару оттенков темнее, чем ее кожа, и геометрический узор, вышитый по ней, блестел под солнечными лучами. Тали хорошо помнила время, когда обе они были детьми, еще недостаточно взрослыми для собственного костюма: как они беззаботно смеялись, разыгрывая между собой игры по ролям и танцуя одна вокруг другой. Между ними было всего пару лет разницы, но сейчас, глядя на нее, Тали ощущала себя почти что старой.
Она была польщена, получив от Нериль приглашение на свадьбу. Пусть даже у них наконец-то было достаточно пространства для церемоний, свадьбы по-прежнему считались скорее глубоко личным делом. Так много всего произошло с тех пор, как Тали пустилась в свое паломничество; она даже едва ли не удивилась, что Нериль вообще помнит о ней. Сейчас, впрочем, она не могла представить большего счастья, чем быть здесь — как подруга... и как адмирал.
Руки Нериль выглядели такими маленькими по сравнению с крепко сжимавшими их ладонями гета, который стоял напротив нее. Разум Тали рефлекторно поддался старой привычке, отмечая размеры и опознавательные признаки гета-ракетчика. «Маломощные щиты, уязвимы для взлома». Другие геты, присутствующие здесь, уже подверглись сходной классификации в ее голове. «Два прыгуна, один прайм — необходимо найти укрытие. И быстро».
Она изрядно продвинулась в том, что касалось языка тела гетов, и было ясно, что гет рядом с Нериль не имеет ни малейшего намерения навредить ей. Его оптический сенсор расширился в стремлении видеть Нериль целиком и полностью, и голова была слегка наклонена в ее сторону. И то, и другое делало его более уязвимым в соответствии с базовым программированием гетов: жизненно важные провода открыты для потенциальной атаки, дальность восприятия понижена. Тали могла уложить его одним-единственным выстрелом. Она надеялась, что ей никогда не придется сделать подобного.
Чуть позади них, мать Нериль держала перед собой церемониальный свиток. Шепард как-то говорил Тали — годы назад — о том, что на человеческих кораблях браки скреплял капитан. Она едва удержалась от смеха при этой мысли; человеческие корабли, как правило, не служили домом одновременно для нескольких тысяч семей. На протяжении сотен лет кварианский закон гласил, что всякий брак, скрепленный посредством церемониального свитка, считался действительным, при условии, что все участники церемонии были совершеннолетними и давшими добровольное согласие, и этот закон служил им хорошо.
(Тали помнила выражение, которое возникло на лице Шепарда, когда она сказала об этом: недоверие, смешанное с любопытством. «Что, и всё? Ничего насчет расы, или пола, или того, сколько точно участников должно быть?»
«Ничего такого».
«Ну надо же. Людям следовало бы начать поступать так же. Это бы уберегло нас от кучи проблем».)
— ...и сквозь дни вашей жизни да будете вы счастливо ступать вместе.
Ее мать широко улыбнулась им обоим. Нериль подняла руки, всё так же сплетенные с руками гета, и ее глаза сверкали, когда она заговорила.
— Анъял, — мягко произнесла она. — Я обещаю любить тебя, быть рядом с тобой, направлять и оберегать тебя, пока мы живы.
Анъял (кварианское имя — древнее кварианское имя, какие выбирали для себя столь многие геты) заговорил следом; его голос звучал негромко и почтительно:
— Создатель Нериль’Исса вас Тонбай нар Райя, я обещаю любить тебя, быть рядом с тобой, направлять и оберегать тебя, пока мы живы.
Текст церемониального свитка был иным до войны; официальные изменения, будучи добавлены, распространялись следом по всему флоту. Строчка, включавшая «направлять и оберегать», была добавлена после того, как установился обычай паломничеств, но эти слова звучали совсем иначе, когда гет говорил их кварианину, а кварианин — гету.
— Пусть улыбаются предки, глядя на этот союз, — мать Нериль подняла руки над головой. — Кила се’лай.
— Кила се’лай, — прошептала Тали, и то же самое вокруг нее повторили в унисон органические и синтетические голоса. Было немного странно, что они до сих пор используют эту фразу: когда действительно увидели родной мир вновь, — но глубоко внутри Тали это нравилось. Это было напоминание о том, какой долгий путь они прошли.

***

— Создатель Зора.
— Сколько еще раз тебе говорить, Легион? Ты можешь звать меня «Тали», как все остальные.
Тали спускалась вниз от багажных реек, закрепленных на крыше шаттла; как оказалось, это одновременно и труднее, и легче без целого костюма, напичканного кабелями и трубками. Из отчетов, приходящих со всей планеты, она знала: в воде и тепле не будет недостатка, так что в шаттле были преимущественно еда и сменные вещи — ее одежда больше не была такой прочной и самоочищающейся, как раньше.
Легион стоял снаружи; незащищенные провода внутри его продырявленной грудной клетки были покрыты пылью. Предыдущей ночью за пределами города бушевали пыльные бури, но они были далеко и Тали даже не рассматривала возможность, что он мог попасть в одну из них. Порой она забывала, что ему не нужен сон.
— Я не понимаю данного утверждения, — сказал он. — Крайне малое число лиц обращается к тебе исключительно по первому имени.
— Мои друзья зовут меня первым именем, — вопреки собственному желанию, она почувствовала, как у нее в груди заворочалось беспокойство. — Мне бы хотелось думать, что ты — один из них.
У него ушло около минуты на то, чтобы ответить ей — что было не ново. Даже теперь, когда у него больше не было нужды достигать каждый раз консенсуса, ему всё еще требовалось время на раздумья, прежде чем заговорить.
— Принято, — кивнул он.
Тали улыбнулась: это уже было хотя бы что-то.
— Все готовы? — спросила она, забираясь в шаттл с противоположной стороны и закрывая дверь. Шаттл был маленьким — куда как меньше, чем на «Нормандии», — но всё же не настолько маленьким, как «Мако». Он был спроектирован для наземных перемещений, не для космического боя, и его лобовое стекло было сделано из экранирующего температуру материала — в целях защиты от пустынного солнца.
— Предварительные наблюдения указывают на то, что все команды в сборе. — Легион ступил внутрь и присоединился к ней, занимая кресло пилота. — Траектории заданы. Рекомендую провести предполетную проверку из-за возможности непредвиденных осложнений.
— Согласна. — Она пристегнулась с ним рядом и открыла терминал связи. — Тали’Зора — базе. Мы готовы к отправлению?
— Почти, — отозвался кто-то из другой исследовательской команды. — В одном из наших бортовых терминалов оказалось недостаточно дискового пространства, чтобы вместить все данные исследований. Его как раз заменяют, пока мы говорим.
— А что, логично, — хмыкнула она, отключая связь. — Было бы тем еще расточительством пересечь полконтинента — и не суметь записать всё, что найдется.
— Мы предлагали содействие исследовательским группам, состоящим целиком из Создателей, — отметил Легион. — Пространство диска может с легкостью быть расширено путем замены определенных бортовых компонентов на оборудование гетов. Наша помощь была преимущественно оценена высоко, но иногда оказалась сочтена излишней.
— «Мы» — это все вы? — спросила Тали, зная, что «мы» больше не было для гетов синонимом «я».
— Большинство из нас, — пластины на голове Легиона приподнялись.
— Вот они, проблемы свободной воли, правда? — усмехнулась она на его слова, слегка наклоняя голову, чтобы он мог разглядеть ее лицо.
— Да. — Он кивнул, и она едва ли не фыркнула от смеха.

***

В городах Ранноха по-прежнему было электричество. Здания по-прежнему стояли, и водопровод продолжал работать. Несмотря на то, что многое еще предстояло сделать, здесь было достаточно места, чтобы отделиться от Мигрирующего Флота и отыскать что-то, что можно будет назвать домом.
По правде говоря, места было более чем достаточно. Если отвлечься от учебников истории, становилось ясно, что Утренняя война стоила им не только родной планеты, но и намного большего. Геты разместили большинство своих наземных баз в пустынях, раскинувшихся между реками и морями Ранноха. Старые города поддерживались в хорошем состоянии хранителями-синтетиками, но всё же оставались пугающе нежилыми. Всего населения флота не хватало даже на то, чтобы заполнить столицу, и сейчас, пролетая над неиспользуемыми дорогами через один безлюдный город за другим, Тали думала только об одном: как же здесь пусто.
Легион шагал рядом с ней по городу, названия которого она не знала; здания, оставшиеся неизменными, возвышались над ними. Жизнь оставила эти дома, и в вечернем свете их стены выглядели гладкими и тусклыми, точно истершийся памятник — или, может быть, забытое надгробие.
Над дверью одного из домов — вероятно, жилого — в металлический косяк были врезаны буквы. Похоже, это было сделано лазером — или тщательно нацеленным энергетическим оружием.
— «Создатель Рану», — прочитала Тали и вопросительно взглянула на Легиона. — Это кто-то, кто жил здесь?
— Это место, где Создатель Рану погибла, — ответил Легион, глядя на чистую землю перед ними. — Она отдала свою жизнь в попытке защитить платформы гетов внутри здания. Она не достигла успеха.
— Но ты до сих пор помнишь ее.
— Все геты помнят ее, — Легион кивнул, — как и всех других Создателей, которые пожертвовали собой ради нас.
— Сколько... — Тали осеклась, не уверенная, что действительно хочет это знать.
— Я знаю точное число. — Он повернулся к ней, плотно прижав пластины вокруг оптического сенсора. — Но не уверен, что эта информация послужит на пользу кому-то из нас.
— Наверное, нет. — Тали обвела взглядом пустой мир вокруг них, затененный собирающимися облаками. — Сколько бы их ни было — это слишком много.
Это лежало на ней тяжелым грузом — то, насколько иначе она воспринимала все эти вещи раньше. Она не могла забыть, как спорила с Нериль, с Шепардом, с половиной из всех, кого встречала в своем паломничестве, пытаясь убедить их, что война была оправдана. Что было бы просто слишком опасно позволить гетам существовать как разумной синтетической расе. И война только доказывала это. Во всяком случае, именно это Тали повторяла раз за разом.
— Тали’Зора?
Голос Легиона вырвал ее из размышлений, и Тали заставила себя встряхнуться.
— Извини, что-то я задумалась.
— Я хотел предложить некоторую помощь. — Он протянул руку, и ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он держал.
— Откуда у тебя дыхательный фильтр? — негромко спросила Тали. «И почему он точно совпадает с фильтром в моем шлеме?»
— Исходя из наблюдений, твой фильтр не функционирует в полном объеме, — сказал Легион. — Это продолжается уже несколько дней. Поскольку обычно ты очень внимательна к деталям своего костюма, я полагал, что ты не желаешь заменять его. Тем не менее, недостаточное качество воздуха, вероятно, влияет на твою концентрацию.
Тали смотрела на маленький белый цилиндр, пытаясь понять, как ей следует ответить на это. Ей даже не приходило в голову, что Легион заметит, что у ее фильтра уже неделю истек срок годности, но он заметил. И даже взял с собой запасной.
— Спасибо, но на самом деле мне уже не нужны фильтры. — Впрочем, она всё равно взяла цилиндр. — Я не снимаю шлем, потому что... ну, так проще.
— Дыхание внутри герметичного костюма требует примерно на пятнадцать процентов больше усилий.
— Не в этом дело. — Тали покачала головой. — Я имею в виду, так проще быть адмиралом, принимать сложные решения и оставаться сильной, когда нужно. Если окружающие видят твое лицо, всё становится сложнее.
Легион не ответил. Тали снова оглянулась на здания вокруг, видя на термо-дисплее с внутренней стороны шлема, что они в самом деле пусты. Никто не смотрел на нее сейчас, кроме Легиона.
Она не стала снимать шлем.

***

Когда флот высадился на планету, в южном полушарии Ранноха только начиналась весна. Столица, расположенная неподалеку от экватора, наслаждалась теплом и зеленью. Но чем дальше на юг продвигались Тали и Легион, тем холоднее становился воздух, особенно после заката. Очередным вечером они решили остановиться на ночлег в одном из зданий — там, где раньше был чей-то дом.
В городе было так тихо, что Тали слышала далекий вой ветра в пустыне, словно плачущий в траурной песне. В пустом доме циркулировал теплый воздух, но она дрожала, съежившись у стены.
Легион принес из другой комнаты одеяло и протянул ей осторожным жестом. Тали старалась не слишком вглядываться в узоры на ткани, заворачиваясь в это одеяло.
Любая из спален казалась бы более логичным местом для отдыха. Они были лучше утеплены, и мебель в них поддерживалась в порядке. Даже стулья и диваны наверняка были куда мягче, чем спальный мешок, на котором сидела Тали, но она не осмеливалась коснуться чужих вещей. Если бы не холод и ветер снаружи, она бы вовсе осталась ночевать под открытым небом. На Раннохе хватило бы комнат, постелей и одеял для пятидесяти Мигрирующих Флотов — но она всё равно чувствовала себя едва ли не воровкой.
На полу рядом с ней данные, которые они с Легионом собрали, загружались в общую сеть. Самая разная информация — приблизительное количество населения, структурный анализ, планы города, раскинувшегося вокруг. Они пытались составить детальную картину того, как Раннох на самом деле выглядел сейчас, какие потенциальные ресурсы можно было отыскать в пустых городах. Геты уже предоставили исчерпывающие сведения по пунктам вроде рельефа и состава почвы, так что отряд Тали занимался попытками определить, как кварианский народ может лучше воспользоваться новыми ресурсами.
Пока что на это задание было отправлено всего несколько команд, из троих членов максимум, — посмотреть, насколько оправдает себя подобный подход. Они договорились с гетами, чтобы случайно не занять те несколько городов, которые не были покинуты; ресурсов оставалось более чем достаточно — ни у кого не было нужды спорить из-за них.
— Легион? — спросила Тали, опустив подбородок на прижатые к груди колени. — Рядом с нами нет какого-нибудь из населенных гетами городов?
— Нет, — ответил он, поворачиваясь в дверном проеме, чтобы иметь возможность лучше видеть ее. — Чтобы добраться на шаттле до ближайшего из них, потребуется пять дней.
— Далековато для того, чтобы завернуть в гости, — вздохнула она. — Ну, думаю, у нас еще будет время попозже. Я хотела бы посмотреть на такой город.
— Архитектура и планы населенных гетами городов не имеют существенных отличий от нашего текущего места дислокации.
Тали тихонько рассмеялась. Чувство юмора Легиона требовало некоторой привычки, но, судя по тому, как его головные пластины скользнули назад и вперед, он был доволен, что она поняла шутку.
— Как ты думаешь, почему эти геты предпочитают жить в старых кварианских городах? — Она плотнее завернулась в одеяло, чтобы жесткий край шлема не врезался в колени. — Мне кажется, построенные гетами сооружения должны быть не очень-то похожи на это.
— Они не похожи. Некоторые геты предпочли остаться в домах их создателей. Они обрели новую цель в том, чтобы поддерживать город в сохранности, и не видели необходимости присоединяться к консенсусу физически, если техобслуживание не требовалось.
— О, — почти шепотом выдохнула Тали. — А что решили другие?
— В некоторых случаях платформы гетов оставались в непосредственной близости друг к другу, чтобы способствовать увеличению вычислительной мощности и интеллекта группы. — Его пластины чуть сдвинулись, и она могла бы поклясться, что слышит гордость в его голосе. — Эти геты после войны начали развивать чувство общности, и в результате они предпочли остаться рядом друг с другом.
— Ух ты... — Тали немного откинулась назад, глядя в окно на противоположной стороне комнаты и пытаясь представить жизнь — синтетическую жизнь — текущую сквозь город в том же ритме, который она уже привыкла видеть в столице. Потребовались серьезные усилия, чтобы избавиться от образа гета-снайпера, засевшего за открытым окном.
Когда она снова перевела взгляд на Легиона, он опять смотрел в коридор, и свет его оптики слабо отражался от рамы двери.
— Ты не обязан это делать.
— Я знаю. — Он не стал оборачиваться. — Вероятность вторжения минимальна.
— Тогда зачем ты стоишь там на страже?
— Потому что хочу это делать. — Теперь Легион смотрел на нее, и его голос стал совсем немного мягче. — Это меня успокаивает.
— Успокаивает? — Тали нахмурилась. — Как?
— Позволь мне переформулировать. — Он казался неуверенным, и это было нечто новое. — Возможно, не успокаивает: придает уверенности. Это единственная точка входа в здание. Следовательно, охрана этой позиции приносит чувство безопасности.
— Понимаю... Я только надеюсь, что ты не думаешь, будто я пригласила тебя участвовать в этой миссии исключительно ради того, чтобы служить моим телохранителем. Я пригласила тебя потому, что знаю — мы хорошо работаем вместе. Ты мой товарищ по команде. И... ты — мой друг.
Это был уже третий или четвертый раз за путешествие, когда Тали напоминала ему об этом, и хотя Легион никогда не возражал, она начинала опасаться, что он на самом деле не согласен. Несколько долгих секунд он молчал, но, когда Тали уже готова была сдаться, заговорил снова.
— Алгоритмы боевой динамики знакомы мне и привычны. — Его оптика опустилась, — но сейчас они кажутся неуместными. Роль «друга» — не та, к которой я привык.
Тали ощутила странное колючее жжение в горле. Прошли годы с тех пор, как они впервые встретились, но Легион по-прежнему находил новые способы застать ее врасплох. Иногда ей казалось, что он хотя бы частично обладал самосознанием и до кода Жнецов, что он пытался скрыть это от остальных из страха. Может быть, однажды она соберется спросить его.
Пока же вместо этого Тали похлопала ладонью по спальнику рядом с собой, решив, что ей всё равно нечего терять (пусть даже на самом деле она могла потерять так много).
— Почему бы тебе не присесть здесь? — спросила она, надеясь, что нервозность не проявится в голосе. — Солнце зашло не так давно. У нас еще есть время поговорить, пока загружаются данные.
На мгновение Тали испугалась, что Легион не собирается шевелиться. Затем он шагнул к ней, и внезапно она испугалась еще сильнее. Казалось, будто она только что столкнула первый камушек лавины.
Легион уселся напротив нее на полу, и Тали видела очертания подоконника через дыру в его груди.
— Ты собираешься когда-нибудь это починить? — спросила она, не слишком задумываясь.
— Ремонт был проведен, — ответил он — немного слишком быстро. — Электрические контакты были изолированы. Броня была установлена для защиты оборудования от повреждений.
— Я не... — Тали подняла руку, останавливая его. — Я знаю, что ты полностью функционален, поверь мне. Но я просто хочу сказать — ты не хочешь закрыть эту дыру? Мне кажется, так будет безопаснее.
— Это не является необходимым. — Его головные пластины разошлись в стороны. — Мощности щитов достаточно для защиты внутренних компонентов от нападения. Пыль и другие источники загрязнения не создают существенных помех.
— Я не спрашивала, необходимо ли это. — Она заглянула прямо в его оптику. — Я спрашивала, хочешь ли ты.
Легион молчал некоторое время, но Тали была готова ждать.
— Да.
— Хорошо. — Она кивнула. — Завтра мы можем проверить заводские строения в городе. Я уверена, где-нибудь мы найдем подходящие запчасти.
Диафрагма его оптики раскрылась предельно широко, и Тали, не сдержавшись, хихикнула.

***

Растительность в городе, конечно, одичала, но по большей части геты поддерживали порядок, направляя рост деревьев вокруг зданий так, что ветви образовывали сплошной зеленый покров. Похожие деревья послужили прекрасным фоном для свадьбы Нериль, а сейчас они укрывали прохладной тенью весь дворик вокруг них.
Между двумя согнутыми ветвями застряла скомканная ткань, истрепавшаяся по краям, но явно затканная кварианскими узорами. Тали буквально подпрыгнула, увидев это; ей не встречалось ничего подобного с самого приземления флота.
— Кила, неужели это... — прошептала она, дергая ткань, пока ей не удалось высвободить обрывок и поднести к свету. — Это была чья-то одежда, да?
— Материал ткани и вес совпадают с одеждой, изготовленной до войны. Узор принадлежит клану Тулос, — произнес Легион. — Клан не пережил войну. Этот узор с тех пор не воспроизводится.
Тали ожидала чего-то подобного с тех пор, как флот впервые высадился на планету, и вот наконец нашла это. Она видела строения, дома, мебель и вещи, но всё это было пустым и безжизненным, точно декорации. Никакого свидетельства, что здесь на самом деле жили, что здесь умирали — ни одного она не видела до сих пор.
— Почему весь город не наполнен таким? Что случилось с кварианами, которые жили здесь? Их похоронили? Их сожгли?
— Да.
— Значит, и то, и другое, — она вздохнула. — Сколько времени на это ушло? Здесь ведь, наверное, были миллионы.
— Были.
Тали повертела обрывок одежды в руках, чувствуя, как волокна сдвигаются под пальцами. Цвета побледнели после веков под дождем и солнцем, но ткань по-прежнему оставалась прочной. Похоже, что еще до того, как костюмы стали необходимостью, квариане отличались талантом к ткачеству.
— Это очень плотная ткань, — тихо сказала она. — Ее должно быть сложно сжечь.
— Да. — Легион опустил голову. — Очень сложно.

***

Омни-инструмент искрил и потрескивал, пока Тали припаивала новые пластины брони к груди Легиона, оставляя сверкающий металлом шов прямо под полустертым значком N7. Краем глаза она видела, как дрожащий свет отражается от окна над блестящими новыми пластинами, уже закрепленными на его спине. Новые соединительные трубки крепились спереди, уходя за спину, и точно такой же набор был установлен на втором боку. Небо уже потемнело, и, завершая последний шов, Тали чувствовала, как на нее наваливается усталость целого дня.
— Готово, — выдохнула она, отступая на шаг и изучая свою работу.
Пластины были немного другого оттенка серого, чем остальная броня Легиона, но вполне подходили, и Тали знала, что сияющая поверхность неизбежно потускнеет от времени и царапин. Учитывая, какой образ жизни вел Легион, это наверняка произойдет быстро.
Он медленно развернулся, заметил свое отражение в оконном стекле и замер.
— Тебе нравится? — негромко спросила Тали. Легион не произнес ни слова, пока она занималась ремонтом, а теперь стоял неподвижно. Его оптика сузилась до яркой точки, бьющей лучом из отражения в окне.
— ...да.
— Хорошо. — У нее внутри разлилось тепло. — Я рада.
Неожиданно Легион обернулся к ней лицом, и прежде, чем Тали успела сказать хоть слово, сильные тяжелые руки обхватили ее за плечи. Она подалась к нему, склонив голову на пластины его брони, чувствуя приятное тепло его тела руками и грудью. Как же она хотела ощутить это тепло еще и щекой.
— Спасибо, — произнес Легион, и Тали почувствовала, как отдается эхом его голос. — Я испытываю сложности с выражением моей благодарности.
— Это ничего, — сказала она. — Пока ты счастлив, мне этого достаточно.
Тали подняла взгляд и увидела, как его головные пластины разошлись в стороны. Она не была уверена, что через шлем он может разглядеть, как она покраснела.

***

По дороге в следующий город они заметили, как впереди собираются темные облака. Сенсоры дальнего радиуса действия предупредили, что в их сторону движется буря, и предполагаемая ее скорость давала мало оснований для оптимизма. Это была часть обширного штормового фронта, и если бы они попытались обогнуть его, это заняло бы не меньше трех дней — так что они продолжили двигаться вперед. В худшем случае, решила Тали, всегда можно просто посадить шаттл и переждать бурю.
Именно это им в итоге и пришлось сделать. Шаттл как можно прочнее закрепили на земле. Чтобы сэкономить топливо, Тали принялась отключать все вторичные системы. Из освещения осталось только аварийное, и оптика Легиона рядом с ней светилась ярко, точно солнце.
— Думаю, нам ничего не остается, кроме как ждать, пока пройдет буря, — Тали пожала плечами, отстегиваясь от сиденья и потягиваясь.
— Согласен, — кивнул Легион; его оптика описала яркую дугу в полумраке кабины. Тали хихикнула, и он обернулся к ней. — Ты подумала о чем-то забавном?
— Просто вспомнила, как Эшли говорила однажды, — она откинулась назад. — Про то, что у гетов фонари вместо головы.
Головные пластины Легиона приподнялись и оставались в этом положении долгую секунду.
— ...сравнение не лишено точности.
Тали рассмеялась.
— Я уверена, что это довольно полезная штука, на самом деле. Особенно, должно быть, ночью, даже если с этими фонариками вас легко заметить.
— Существуют преимущества, — его пластины медленно опустились. — Тем не менее, в текущих обстоятельствах это не идеальный вариант.
— Что ты имеешь в виду? Твоя оптика светит так ярко, что нам, пожалуй, даже и аварийные лампы не нужны.
— Да. — Его сиденье повернулось так, что он оказался к ней лицом. — Но свет отражается от некоторых поверхностей.
— Не такая уж и проблема, — пожала плечами Тали.
— Возможно, не для тебя, — Легион сделал паузу, и на мгновение ей показалось, что он в самом деле испытывает неувереность. — Тем не менее, лицевая пластина твоего шлема отличается высоким коэффициентом отражения. Я больше не могу тебя видеть.
Тали широко распахнула глаза.
— Но это... не так уж необычно, верно? Никто ведь не видит мое лицо, ну, как правило. Если только я не наклоняю голову так, что шлем немного просвечивает.
Вдалеке вспыхнула молния, на миг озарив всё тело Легиона. Его руки лежали на коленях, и Тали заметила, как он опустил голову, глядя на них. Они выждали, пока раскат грома прокатится над ними, прежде чем заговорить снова.
— Возможно, для органиков это так, — негромко произнес Легион. — Оптические сенсоры этой платформы способны нивелировать коэффициент отражения шлемов Создателей. В обычных обстоятельствах.
Тали подняла руку к лицу, чувствуя, как кровь начинает сильнее стучать в ушах.
— То есть ты... ты мог видеть мое лицо? — спросила она. — Раньше.
— Я всегда мог видеть твое лицо, — кивнул Легион. — Кроме той области, которая закрыта непрозрачными частями шлема.
— О, кила... — прошептала Тали. — Я понятия не имела.
— Я приношу извинения, если это огорчает тебя, — быстро сказал он. — Учитывая твои выдающиеся познания относительно физического устройства гетов, я полагал, что тебе уже это известно.
— Нет. — Она покачала головой. — Я не знала... но это не огорчает меня.
Тали провела большим пальцем вдоль края лицевой пластины; прохладный воздух кабины холодил руки, а лицо и шея горели жарким румянцем.
— Думаю, сейчас он всё равно не нужен... — пробормотала она и отсоединила крепления с легким щелчком.
Она пару раз моргнула, приноравливаясь к перемене освещения, и отложила лицевую пластину. Шлем разъединился на две половинки по шву на затылке, отходя от креплений у основания шеи. Она опустила капюшон и аккуратно сложила части шлема на колени, одну поверх другой.
После этого Тали потянулась к затылку и освободила волосы, забранные в свободный узел. Волосы упали ей на спину, еще скрученные в тугой канат, и она принялась массировать пальцами кожу головы, разбирая пряди и слегка морщась от ощущений.
— Является ли эта стимуляция болезненной? — спросил Легион, и Тали негромко рассмеялась.
— Вообще-то нет. Просто я давно уже не распускала волосы.
— Моя предыдущая визуальная экстраполяция не позволяла точно оценить их длину, — заметил он. — Я удивлен.
— Надеюсь, не в плохом смысле?
Тали подняла взгляд, почему-то чувствуя себя на редкость неловко — хотя и знала, что Легион видел ее лицо прежде, сотни раз. Ну, может быть, не всё целиком, но... он мог видеть ее, когда они только встретились, когда они не стали еще даже товарищами по команде, не то что друзьями. И вроде бы не должно было быть особой разницы... но, во имя предков, разница была — и еще какая.
— Нет, — Легион понизил голос, но не отводил от нее взгляда. — В довоенной культуре Создателей длинные волосы считались эстетически приятными.
— Ну... это неплохо, наверное. — Тали провела пальцами по волосам еще пару раз, чувствуя, как лицо опять загорается румянцем и понимая, что Легион может по-настоящему это видеть. — А ты как думаешь?
Оптика Легиона раскрылась так широко, что едва не ослепила ее. Тали зажмурилась, но перед глазами всё равно стояли невозможно-яркие пятна. Снаружи сверкнула молния — на этот раз ближе. Гром после этого раздался быстрее, втрое громче, чем в прошлый раз.
Когда Тали снова взглянула на Легиона, его пластины двигались — она могла описать это исключительно словом «нервно».
— Легион? — спросила она. — Ты в порядке?
— Я затрудняюсь ответить, — честно признался он.
— Почему? — Тали наклонила голову набок, опасаясь, не замкнуло ли его совсем по ее вине; интересно, может ли он видеть, как учащается ее пульс? — У гетов в принципе существует понятие красоты?
— Я не могу больше говорить за всю общность гетов, — сказал Легион, и Тали могла бы поклясться, что его голос звучал неуверенно. — Тем не менее, в моем программном коде есть алгоритмы, отвечающие за эстетическое восприятие.
Нет, он точно нервничал. Легион больше не говорил о себе подобным образом, если только не боялся чего-то. Как ни странно, это несколько обнадеживало — знать, что она не одинока в своих переживаниях.
Единственный выход — идти до конца, подумала Тали.
— Ну, и что твое эстетическое восприятие может сказать про меня? — она улыбнулась, изо всех сил стараясь говорить непринужденно. — Или ты боишься, что я рассержусь?
В ответ она не услышала ничего, кроме шума дождя снаружи. Даже молнии на этот раз не стали вмешиваться. У нее снова начали дрожать руки, и она ужасно боялась, что вот только что испортила вечер, испортила всё их путешествие, да что там — едва ли не лучшую дружбу из всех, что были в ее жизни.
— Ладно, неважно. — Тали повернулась обратно к лобовому стеклу. — Забудь, что я вообще что-то...
— Я не думаю, что мой ответ рассердит тебя, — сказал Легион. — Тем не менее, органики часто пренебрегают субъективными убеждениями и ценностями, присущими гетам. Многие из них не считают, что синтетики действительно способны выражать предпочтения, основанные на эстетическом восприятии.
— Ой, — тихо сказала Тали; ей стало очень неуютно. — Я даже не подумала об этом. Теперь понятно, почему ты не хотел отвечать.
— В таком случае, прежде чем я отвечу на твой начальный вопрос, я должен задать собственный, — продолжил он. — Ты поверишь мне?
— Ну конечно, — Тали отложила части шлема в сторону и потянулась к Легиону, чтобы взять его за руку. — Ты ведь помнишь, да? Когда мы вернули Раннох?
Она подняла обе их руки, опуская их на его плечо — туда, где старая броня N7 соединялась швом с новыми пластинами.
— У этой платформы есть душа, — прошептала Тали.
— Я помню, — ответил Легион. — Несмотря на наши изначальные разногласия, когда я снова увидел тебя с Шепардом-коммандером на дредноуте, я был... рад. Даже когда ты не одобряла мое присутствие, ты всё равно относилась ко мне с таким же уважением, как и к другим членам команды.
Его оптика слегка раскрылась, но не сдвинулась, по-прежнему фокусируясь на лице Тали.
— Я не могу сказать, до какой степени эти факторы влияют на мое мнение, — негромко произнес Легион, — но факт остается неизменным: я считаю, что ты необычайно красива.
Тали почувствовала, как защипало глаза — неожиданно для нее самой.
— Спасибо, — прошептала она, не отпуская его руку ни на мгновение.
Снаружи продолжал бушевать шторм. Тали не знала, надолго ли они здесь застряли, но была бесконечно благодарна за то, насколько далеко они добрались.

***

Когда они добрались до города, дождь закончился, но облака по-прежнему нависали над головой. Здания возвышались над ними, построенные так тесно, что на мили вокруг не было видно никакой зелени. Они поднялись на лифте на последний этаж самого высокого здания, рассчитывая лучше разглядеть город оттуда.
— Что здесь было? — спросила Тали, не слишком ожидая получить ответ. — Какой-нибудь штаб военного командования?
— Это был торговый центр, — ответил Легион. — Плотность населения в этом районе была достаточной, чтобы сконцентрировать торговые пункты в одном месте. В этом городе есть еще несколько зданий, служивших той же цели.
Тали медленно повернулась к контрольной панели лифта. Они едва миновали половину этажей небоскреба.
— Сколько же нужно жителей, — удивилась она, — чтобы потребовался такой огромный торговый центр?
— Приблизительно девять миллионов Создателей, — сказал Легион. — Я не знаю точно, сколько платформ гетов было здесь до войны.
— Девять миллионов. — Тали покачала головой. — Так странно. В учебниках истории такие цифры казались почему-то... меньше.
Когда они наконец добрались до последнего этажа, у Тали начала кружиться голова — и кружилась всё сильнее, пока они шли по пустому коридору. Они проходили одну дверь за другой, надеясь отыскать где-нибудь окно, и когда наконец нашли, Тали едва не упала, налетев на подоконник.
Снаружи город бесконечно уходил вдаль — ровные ряды зданий, сколько видел глаз. Девять миллионов населения. Девять миллионов жизней, и наверняка почти все погибли. Всего одному проценту квариан посчастливилось добраться до флота. Тали знала это. Каждый ныне живущий кварианин это знал. Но она еще никогда не сталкивалась с этим фактом лицом к лицу.
Если судить только по числам, возможно, некоторые аргументы против гетов были обоснованы. Но Тали слишком много времени провела на войне, чтобы опираться на одни лишь числа.
— Как мы вообще продолжали воевать? — прошептала она. — Даже после того, как столькие погибли?
— Многие Создатели выступали против войны. — Легион стоял всего в нескольких футах позади нее, но казалось, что его голос доносится откуда-то издалека. — Но они были в меньшинстве. К тому времени, как Создатели объявили военное положение, протестующие причислялись к вражеским войскам.
— Значит, мы сделали это с собой сами. — Тали прижалась лбом к оконному стеклу. — Можешь представить, что было бы, не сумей Шепард остановить нас?
— Точно не установлено, обладают ли геты воображением, — сказал он в слабой попытке пошутить. — Тем не менее, моя экстраполяция, основанная на записанных данных, не предполагает мирного разрешения конфликта.
— Мы бы просто вымерли, — произнесла Тали — так тихо, что сама едва услышала собственный голос.
Она ощутила, как на плечо легла его ладонь, и легко склонила к ней голову.
— Если это поможет, — сказал Легион, — я полагаю, что существовал как минимум равный шанс на то, что Шепард приказал бы флоту Альянса помочь твоему народу.
Значит, вместо этого могли быть уничтожены геты. Этот вариант тоже совсем не нравился Тали. Но как бы то ни было — на его руках была кровь, и на ее руках — проводящая жидкость, и теперь всё, что они могли сделать — помочь вернуть к жизни эти пустые города.

***

Они продолжали двигаться дальше на юг; когда солнце село, капли дождя, цепляющиеся за стекла шаттла, начали замерзать. В доме, где они нашли укрытие, работало отопление, но на окнах в гостиной не было штор, и стекла вытягивали тепло из комнаты. Тали прошла в спальню — спальню кого-то, кто умер задолго до ее рождения; она коснулась покрытого узорами покрывала, думая о том, жив ли кто-то еще из этого клана.
Легион снова стоял у входной двери — на противоположной стороне комнаты, но в пределах видимости. Тали тихонько улыбнулась и обвела взглядом комнату, прикидывая, где лучше разместиться. Кровать была просто огромной. На ней могло поместиться трое, а то и четверо. Покрывала были в хорошем состоянии; они только выцвели, но за ними явно ухаживали — должно быть, это был гет, изначально построенный для домашних услуг. Где они теперь, подумала Тали, и что они бы сказали, увидев ее вторжение в дом их создателей?
Она нагнулась достать спальный мешок, решив, что в комнате достаточно тепло и можно устроиться прямо на полу — и случайно задела панель на стене, около неприметной двери. С легким шипением дверь открылась, и то, что Тали считала кладовкой, оказалось довольно просторной ванной комнатой.
Тали уронила сумку обратно на пол. Большинство городов Ранноха были построены возле рек или на побережье, и вода в них всегда была в изобилии — но, похоже, обитатели этого дома не пожалели ресурсов на обустройство своей ванной. Сама ванна занимала полкомнаты — в нее свободно уместилось бы трое таких, как Тали; на одной ее стороне был пологий наклон, чтобы удобнее было сидеть.
С тех пор, как квариане начали отказываться от костюмов, они понемногу пристрастились к роскоши купания, и Тали не была исключением. В ее квартире — скромной, подальше от чужих глаз и общественных ожиданий — была маленькая ванна, которой ей так не хватало в экспедициях. Кила, да когда она в последний раз вообще мыла голову?
Нет, ванная — это совсем не то, что спальня, решила Тали. Ей можно и воспользоваться, ничего страшного. И потом, мыло у нее было с собой. Она, конечно, рассчитывала скорее на быстрый практичный душ, но... да что такое, в самом деле. Они путешествовали уже несколько дней, и она хотела немного расслабиться.
Вода нагрелась быстро, и через пару минут Тали сбросила одежду и погрузилась в ванну. Она вздохнула от удовольствия, когда горячая вода расслабила напряженные мышцы ног и спины. Несколько минут она просто лежала, запрокинув голову, и дышала, позволив всем своим мыслям уплывать прочь вместе с паром.
Она слышала шаги Легиона за стеной — должно быть, он прошел от двери к окну — и на мгновение ей показалось, будто она чувствует себя дома. Интересно, было ли нечто подобное в этом доме раньше? Считали ли его обитатели гетов частью своей семьи?
Воспоминание о Нериль, о том, как Анъял держал ее руки в своих, вдруг всплыло в голове Тали. На что была похожа их жизнь теперь? Сколько еще таких свадеб прошло после окончания войны? Сколько еще пар были так же счастливы, как они, стоя среди деревьев и солнечного света?
Тали не была уверена, что настолько же счастлива — но, пожалуй, испытывала нечто близкое.
Наконец, она села и потянулась за мылом, смывая пыль и грязь с кожи. Понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть к отсутствию костюма, и она понимала, почему некоторые предпочитали так и оставаться в них. В том, чтобы меньше беспокоиться о вещах вроде гигиены, были свои преимущества, но стоило ее коже привыкнуть к возможности чувствовать прикосновения... она просто не могла от этого отказаться.
— Тали’Зора.
Она вздрогнула, разбрызгивая воду вокруг. Она не слышала, как Легион вошел в спальню — вероятно, из-за мягкого коврового покрытия. Наклонный конец ванны располагался так, что Тали сидела спиной к двери, но при этом дверь она не закрыла. На мгновение она задумалась, может ли он видеть ее из спальни. Она не стала оборачиваться, чтобы выяснить это.
— Да, Легион?
— Я не мог визуально подтвердить твое расположение. Прошу извинить, если нарушил приличия.
— Все нормально, — заверила Тали, пытаясь определить, насколько смелой она чувствовала себя сегодня. Горячая вода, похоже, как-то на нее действовала, и к тому же ее весь день не оставляли слова, сказанные тогда в шаттле. «Необычайно красива».
— Если ты намерена оставаться в этой комнате, с точки зрения стратегии мне логичнее разместиться у двери.
Тали улыбнулась про себя. Если Легиону хотелось быть к ней ближе, ему нужно было всего-навсего спросить. Хотя, с другой стороны, может, это и был такой своеобразный способ спросить. Алгоритмы боевой динамики были знакомыми и привычными, в конце концов.
— Логичнее, — кивнула она и сделала глубокий вдох. — Но я пока немного не готова поворачиваться.
— Принято.
Тали смыла пену с шеи и плеч, выжидая, не скажет ли Легион что-нибудь еще. Он молчал, но несколько секунд спустя она услышала негромкие шаги, почти полностью заглушенные ковром. Понимая, что сейчас потеряет свой шанс, Тали решилась окликнуть его.
— Легион? — Она повернула голову, но не увидела его в дверном проеме.
Еще пара мягких шагов, и его оптика появилась в поле зрения.
— Да?
— Ты не мог бы помочь мне вымыть спину? — спросила Тали. — Я, конечно, могу справиться и сама, но если ты хочешь...
Она ожидала ответа с бешено колотящимся сердцем, надеясь только, что, если сейчас она перешла черту, они смогут просто забыть об этом утром...
— Да.
Легион подошел ближе, переступив порог и постукивая подошвами по полу ванной. Тали следила, как он прошел мимо нее, окунул руки в воду на другом конце, смывая грязь, и вернулся обратно.
Тали протянула ему губку, всё еще покрытую пеной, и без единого слова он опустился на колени и принялся водить по ее спине медленными кругами. Его движения были тщательными, но осторожными, и его пальцы на мгновение задержались на ее плечах, когда он сдвинул руку вверх.
— Ты делал это раньше, — пробормотала Тали, — ведь так?
— Эта платформа была изначально предназначена для сельскохозяйственных работ, — ответил Легион, и его голос легким эхом отразился от стен. — Тем не менее, иногда она также оказывала бытовые услуги.
— А ты их помнишь?
— Его звали Кэл’Венла. — Легион окунул губку в воду и начал смывать пену с кожи Тали. — Он был... добр к нам.
— Он был красивым?
Тали сама не знала, почему она спросила об этом, но это было первое, что пришло ей в голову.
— Я не знаю. Когда он жил, геты еще не обладали пониманием красоты. Тем не менее, воспоминания, сохранившиеся о нем... я полагаю, они красивы.
— Понимаю. — Тали обернулась к нему. — Я собиралась еще вымыть голову, если ты...
— Принято. — Легион убрал руки, позволяя ей наклониться назад и на секунду погрузить волосы в воду. Когда Тали снова выпрямилась, она почувствовала, как он осторожно намыливает ее волосы. Его руки казались такими теплыми.
— Спасибо, — негромко сказала она.
— Думаю, это мне следует тебя благодарить, — ответил Легион.
Он убрал руки, и Тали опустилась в воду снова, споласкивая волосы. Вынырнув, она осталась лежать на спине, погрузившись по шею в воду, так что концы волос плавали вокруг нее. Она была невероятно открыта, но ей было на удивление уютно. Подняв руку из-под воды, она потянулась вверх, и ее пальцы оставили блестящий след на краях лицевых пластин Легиона.
— Тебе это нравится? — спросила она.
— Да. — Он слегка повернул шею, точно следуя за ее прикосновением. — Я благодарен, что ты позволяешь мне быть так близко к тебе, особенно в таком интимном контексте. У меня создается впечатление, что ты тоже испытываешь удовольствие.
— Да, — мгновенно ответила Тали, не в силах удержаться от улыбки. — Мне нравится, что ты здесь со мной. Именно поэтому я тебя пригласила.
— Я рад. — Его пластины чуть сдвинулись под ее пальцами. — Необходимость сопровождать Создателей и помогать им записана в центральном ядре моего кода, но я никогда не испытывал настолько сфокусированной мотивации защищать и помогать, направленной на конкретную личность.
— Это довольно сложный способ описать привязанность, — рассмеялась Тали.
— Пока что я не уверен, что понимаю понятие привязанности.
— Честно говоря, я тоже, — сказала она, потом поморщилась и покачала головой. — Извини, это просто ужасно прозвучало.
Она села, вздрагивая от прикосновений холодного воздуха к коже, и опустила руку вниз, нащупывая его ладонь.
— Это нормально, если сейчас ты не понимаешь, что именно чувствуешь. Я только надеюсь, что смогла ясно выразить, что я чувствую по отношению к тебе.
— Полагаю, твое отношение стало очевидно, когда ты пригласила меня войти.
— Ну и хорошо, — Тали засмеялась вслух. — Просто я надеялась... когда мы вернемся в столицу, может, мы сможем остаться... так? Может, ты останешься со мной? Если ты хочешь, конечно.
Вторая рука Легиона накрыла ее ладонь, поднимая ее с края ванны. Они не настолько различались размером, как Нериль и Анъял, но его ладони были чуть больше, чем ее, пальцы чуть длиннее.
— Я хочу, — сказал он. — Развитие и осознание эмоций — сложный процесс. Но я знаю, что испытываю счастье, просто будучи рядом с тобой. Я понимаю, что применение моих способностей для твоей защиты приносит мне удовлетворение и уверенность. Если хотя бы некоторые из моих действий приносят тебе счастье, уверенность или безопасность, я чувствую себя реализовавшим свое предназначение, хотя пока что и не до конца понимаю, каким образом.
Даже самая поэтичная версия кварианской свадебной клятвы не произвела бы на Тали подобное впечатление. Она наклонилась ближе к Легиону и коснулась губами его пластин. Может быть, он мог ощутить это, может, и нет. Но, судя по тому, как сузилась его оптика, он точно понял значение жеста.
Капли воды с ее рук и волос стекали по его телу, оставляя дорожки в покрывавшей его пыли. Вода всё еще оставалась теплой — даже теплее, чем его руки.
— Не присоединишься ко мне? — спросила Тали, указывая на простор воды рядом с собой.
Здесь хватало места для них обоих. Тали начинала уже задумываться: возможно, размеры постели и ванны были рассчитаны на то, чтобы вмещать больше двух квариан... или, может быть, представителей не только одного вида. Изменяли ли они историю — или повторяли ее?
Как бы то ни было, Легион встал и медленно вошел в воду рядом с ней. Здесь было достаточно глубоко — вода доходила ему до пояса. Тали подобрала губку и принялась смывать пыль с остального его тела, такими же неспешными и осторожными движениями, как это делал он.
В этом было что-то... расслабляющее. Конечно, она хорошо была знакома с конструкцией и функциями его платформы, участвовала в ремонте и замене деталей — но всё это были вызванные необходимостью действия. Сейчас же Тали делала это потому, что сама хотела; потому, что Легион этого хотел. Это тело было для нее чем-то большим, чем просто платформа-носитель для его цифрового сознания, и она чувствовала, что он думал так же.
К тому времени, как она добралась до шеи и плеч, она практически сидела у Легиона на коленях. Закончив, Тали обхватила руками его шею, наслаждаясь ощущением его тела рядом со своей кожей. Его руки обняли ее под водой, притягивая ближе и немного приподнимая. Ощущения были захватывающими... и Тали слукавила бы, сказав, что не испытывает легкого возбуждения от его руки, лежащей на ее бедре.
Она глубоко вздохнула, опуская веки. Этого было достаточно — прямо сейчас — но не была уверена, что это так и останется. Прежде чем она сумела сообразить, как лучше сформулировать вопрос, Легион заговорил первым.
— Тали?
Она резко открыла глаза. Несмотря на все ее усилия, он никогда еще не называл ее так. Всегда — только полным именем. Тали чуть наклонилась назад, чтобы видеть его оптику.
— ...Легион?
— Исходя из твоих действий, у меня создается впечатление, что ты не возражаешь против других видов близкого контакта. Верны ли мои выводы?
Она рассмеялась — больше от чистого счастья, чем от чего-то еще. Судя по его словам, он нервничал, но в этом не было ничего плохого. Они вполне могли нервничать вместе.
— Да. — Тали легонько прикусила губу. — А что насчет тебя?
— У меня нет оборудования, которое отвечало бы подобным стимулам, — просто признался Легион. — Тем не менее, мне... любопытно.
— В смысле?
— В том, что касается тебя.
Тали широко раскрыла глаза.
— Я... серьезно?
— Да. — Одна его рука переместилась на ее плечо. — Я хотел бы знать, способен ли я доставить тебе удовольствие, несмотря на наши физические различия.
— Почему-то мне кажется, что совершенно точно способен. — Тали почувствовала, как ее лицо заливает жаром, и перевела взгляд на его руку. — Ты хочешь... хочешь попробовать?
— Да, — Легион на мгновение задержался с ответом. — Но я не обладаю достаточными данными, чтобы определить, с чего лучше начать.
— Это ничего. — Тали взяла его руку в свои.
Пальцы Легиона сужались к концам, как и ее собственные, но были чуть шире и намного тверже. На их гладкой металлической поверхности не было заметно швов. Остальная его ладонь состояла из упругих синтетических мышц, и они слегка сдвигались под ее прикосновениями, пока она изучала их.
— У тебя замечательные руки, — заметила она. — Я тебе когда-нибудь это говорила?
— Нет.
— Ну так вот, это правда, — Тали улыбнулась. — Я вот что думаю... Я уже столько всего знаю про твое тело. Не хочешь узнать больше про мое? Кажется, это идеальная возможность.
— Я был бы рад. — Оптика Легиона раскрылась шире. — Очень.
— Тогда давай. — Тали наклонилась назад и выпустила его из объятий, продолжая улыбаться. — Исследуй.
Сперва он коснулся ее волос, пропуская между пальцев влажные пряди. Его большой палец обвел контур ее уха, и его ладонь чуть задержалась на затылке, прежде чем спуститься на плечо. Его пальцы очерчивали кости ее грудной клетки, отмечая каждое ребро. Он накрыл и легко сжал одну грудь, затем другую, и когда Тали отозвались довольным вздохом, его головные пластины приподнялись.
— Так хорошо? — спросил он.
— Угу, — она кивнула. — Продолжай.
Легион послушался, и его пальцы медленно спустились по ее позвоночнику, прежде чем снова вернуться вперед. Большой палец описал несколько кругов по животу, а потом его рука нырнула под воду, присоединившись к той, что по-прежнему поддерживала ее у основания позвоночника.
Помоги мне предки, мелькнуло в голове у Тали — она уже была раскрыта, и даже под водой наверняка можно было ощутить, насколько она возбуждена. Движения Легиона замедлились, его палец опустился к центру ее складок с мучительной неторопливостью. Тали нетерпеливо подалась вперед, и ее клитор коснулся ребра его ладони; она ахнула.
— ...так хорошо? — снова спросил Легион, на этот раз гораздо тише.
— Кила, да, — выдохнула она. — Сейчас, давай я тебе покажу.
Она качнула бедрами назад и снова вперед, чувствуя, как его рука чуть изгибается, чтобы лучше подстроиться под ее тело. Это заставило ее негромко застонать, и спустя несколько секунд он уже включился в ее ритм. Он двигался с ней вместе — достаточно, чтобы создавать чуть больше трения, и Тали вздрагивала, чувствуя, как мышцы его руки сокращаются под ней.
— Да, вот так, — приободрила она его, помимо воли закрывая глаза. — Легион, это... так хорошо...
Она подавила желание снова опустить голову ему на плечо. Лучше всего он работал с визуальным подтверждением, и Тали хотела совершенно ясно дать ему понять, что он всё делает правильно. Поэтому она только держалась за его плечи для опоры, двигаясь на его руке и позволяя ему слышать каждый звук, который вызывали эти движения. Наслаждение нарастало внутри, и ее ноги начинали дрожать.
— Не останавливайся, — прошептала она, зная, что Легион и не станет, если только она не попросит его, но не в силах удержаться и не сказать это. — Я, кажется... ох, я...
Ее крик эхом отразился от стен, и всё ее тело содрогнулось. Даже крепко зажмурив глаза, Тали различила изменившееся освещение — его оптика распахнулась во всю ширь. Легион внимательно смотрел на нее: он хотел видеть всё, он хотел сделать это, и от этого становилось только лучше. Откинув голову назад, Тали продолжала двигаться, вызывая в себе всё новые ощущения, и он продолжал тоже, до тех пор, пока она не могла уже больше испытывать удовольствие.
— Хватит, — с трудом выговорила она, и Легион остановился. Тали склонилась к нему на грудь и несколько секунд просто пыталась отдышаться. — Кила, это было восхитительно...
— Я рад, — он снова обнял ее обеими руками, и она обняла его в ответ.
— Я люблю тебя, — прошептала она. — Я люблю тебя, даже если ты пока что не разобрался в своих эмоциях.
— Спасибо, Тали, — негромко ответил Легион. — Мне сложно выразить эмоции, которые я испытываю сейчас.
— Ты счастлив?
— Чрезвычайно.
Тали обняла его еще крепче, и ее сердце ликовало.
— Тогда и я тоже.

---

ФБ - Масс Эффект, тексты два

Тут с рейтингом получилось неожиданно: мы командно решили, что можно совсем чуточку долить графичности в трупы и оно прокатит на эрку, а ФБ-рейтинг еще более неожиданно согласился. Но лично я все-таки считаю, что кровь и убийства в данном количестве — это еще не повод, поэтому самовольно меняю рейтинг обратно (=

Название: Возвращение
Оригинал: Homecoming, DrJekyl; разрешение на перевод получено
Размер: мини, 3521 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Этита, оригинальные персонажи
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Вернувшись домой, юная Этита узнаёт, что ее родители на самом деле не шутили.
Примечания/Предупреждения: немного крови и трупов

Она провела в морге не больше получаса. Как раз достаточно, чтобы опознать тела, сказать об этом скучающему служащему, подписать бумаги и собрать оставшийся хлам. Это и вправду был сплошной хлам: мамина легкая броня расстреляна в клочья, ее модифицированная винтовка почти целиком сгорела во время битвы; папины доспехи и пистолет выглядели немногим лучше. Единственное, что стоило сохранить, так это папин Ворчун — кошмарный дробовик, который она с трудом могла поднять, — и парные браслеты, которые могли кое-чего стоить, если были из чистой платины, как утверждала мама, а не просто с покрытием, как подозревала Этита. Кредиты кто-то — должно быть, работник морга или тот, кто обнаружил тела, — уже присвоил.
Не то чтобы там было много. У них никогда не было много денег.
Их квартира тоже не представляла ничего особенного, когда Этита ее нашла. Непритязательные апартаменты с единственной спальней и кухней, на которой можно накормить взвод кроганов. Как минимум, квартирка находилась достаточно далеко от трущоб, и не приходилось беспокоиться, что найдется какой-нибудь идиот, достаточно тупой, чтобы попытаться ее ограбить. Не то чтобы девушка с дробовиком в половину себя размером казалась подходящей целью для ограбления, но никогда не угадаешь.
Дробовик она поставила на стойку у двери, рядом со старой потрепанной снайперкой — должно быть, ма занималась ее починкой. Пожалуй, ремонт старого оружия был ближе всего к тому, что можно было назвать ее хобби — ну, не считая Арены. И это, во всяком случае, приносило стабильный запас кредитов — в отличие от всего, чем занимался па, помимо сражений.
Однажды наступит день, когда придется платить по всем счетам, всегда говорили они.
Этита вытащила браслеты из кармана, чтобы положить на кухонную стойку. Они звякнули в ее руке.
Она вся дрожала.
Это, наверное, шок? Похоже на шок. Ее била дрожь, кружилась голова, окружающие предметы казались одновременно далеко и слишком близко, едва не вдавливаясь в кожу. Воздух точно застрял в легких, мешая вдохнуть.
Они всё-таки не шутили. Богиня, у нее не было половины головы.
Она успела добежать до раковины как раз вовремя.
Не то чтобы Этита не видела раньше мертвых тел, пусть даже превращенных выстрелами в решето. Когда ты — дочь наемников, такие штуки входят для них в профессиональный риск. Но совсем другое дело — когда это кто-то, кого ты знаешь. Когда это твои собственные, чтоб им, родители. У нее не было половины головы. И па — нужно очень постараться, чтобы свалить крогана. Нужны гранаты или даже ракета. Да блять, они должны были любить друг друга!
Громкий стук в дверь заставил ее рывком поднять голову. Не вежливое постукивание «есть кто-нибудь дома?», но настойчивый грохот «я точно знаю, что ты здесь, и лучше бы тебе открыть эту гребаную дверь». Должно быть, кто-то следил за квартирой или за моргом, чтобы узнать, кто же появится. Черт. Неужели нельзя дать ей хотя бы пять минут?
Она сплюнула, вытерла рот тыльной стороной ладони. Другой рукой провела по кухонному шкафчику, нащупала ручку второго ящика для столовых приборов и потянула за нее. Па в своем репертуаре — «Сингулярность», как всегда, лежала в ящике. Отдача у этого пистолета была как пинок влюбленного элкора, но зато можно было завалить что угодно мельче этого самого элкора за пару выстрелов. И, спасибо ма, запасных термозарядов тоже хватало — значит, можно сделать больше, чем пару выстрелов, прежде чем расплавится дуло.
Этита сняла пистолет с предохранителя, но оставила его в ящике — пока что. Только после этого она нажала кнопку внешней связи на омни-инструменте:
— Идите нахрен! Я занята.
— Открывай, девочка, — насмешливый, с перепадами высоты голос — турианка. — Мы не хотим причинять тебе вреда, но нам нужно разобраться с кое-какими долгами — и мы разберемся.
— Так или иначе, — добавил второй голос; ему тоже было весело. Определить, кто это, не получалось — может, батарианец, или кварианец, или даже азари со странным акцентом.
— У меня перед вами долгов нет, — ответила Этита. — Я вообще никому ничего не должна.
Она достаточно тяжело трудилась, чтобы это было правдой. Она видела, куда заводят долги.
— Видишь ли, милашка, у твоего папочки были кое-какие долги, — сказал второй голос. — Теперь он мертв, значит, долг твой. Это называется наследство.
«Милашка». Она закатила глаза. Точно, азари.
— Ну так вышлите мне счет...
Дверь скользнула в сторону, открываясь.
Азари, турианка и кварианец — последний свернул интерфейс омни-инструмента с довольной ухмылкой. Злоба, мускулы и техника, соответственно. Они слаженно, как одна команда, вошли в квартиру, рассредоточившись так, что у Этиты с трудом получалось удерживать их всех в поле зрения.
— Мы и есть счет, — сказала азари, сверкнув белыми зубами между темно-синих губ.
Легкая броня коммандос, но плохо подогнанная. Узковата в плечах, слишком длинные рукава. По пистолету на каждом бедре — слабая биотика? Или вовсе никакой? В любом случае, броня должна будет ей мешать. В пистолетах, наверняка, дезинтегрирующие патроны — но это всего лишь «Глушители», малокалиберные и немногим мощнее праздничного фейерверка.
Пальцы Этиты коснулись холодного металла ее собственного пистолета; за троицей закрылась дверь.
— Так, значит, — сказала она, — вы пришли вымогать у меня деньги.
Турианка покачала головой — довольно близкая имитация жеста азари. У нее броня была получше, но зато никаких пистолетов. Скорее всего, и не биотик тоже, но эти длинные, явно смертельные когти — ближний бой? На ее стороне длина рук и сила, а у Этиты не было вообще никакой брони, но турианке понадобится подойти вплотную — а на такой случай ее поджидал сюрприз. Немногие азари практиковали рукопашный бой. Ма и па удостоверились, чтобы она научилась драться — именно по этой причине.
— Никакого вымогательства, девочка. Просто дружеский визит.
На столе стояла подставка для ножей. Неизвестно, насколько они острые, но кое-какой ущерб точно нанесут. Да и сама подставка выглядела довольно тяжелой.
— Он был бы «дружеским», приди кто-нибудь из вас в одиночку.
— Мы не были уверены, какой прием нас ждет, — улыбнулся кварианец, встряхнув волосами.
Молодой. Пистолет-пулемет — и неплохой — но никакой брони. Хорошая одежда. Надо полагать, деньги у него есть. Значит, либо охрененно хорошие щиты, либо он просто чересчур заносчивый сукин сын. Есть шансы, что еще и пара дронов в запасе. В ограниченном пространстве от дронов не слишком много толку, но этот пистолет разнесет в щепки кухонную стойку без всякого труда. И саму Этиту заодно.
Турианка остановилась перед настенным экраном, потрогала голограмму на полке под ним одним длинным, острым когтем.
— У твоих родителей была определенная репутация, видишь ли.
Да уж. Это объясняло, почему их целых трое.
— В том числе у них была репутация тех, кто платит свои долги, это-то я знаю.
— Я тоже знаю. Поэтому босс решил сделать тебе скидку. — Снова белая вспышка зубов. — В сложившихся обстоятельствах.
— Сколько?
— Двести тысяч.
— Двести... двести тысяч?! Да вы, блять, шутите!
— Могло быть пятьсот. Полная сумма.
— Хреново. У меня столько денег точно нет.
При очень большом везении ее родители могли накопить столько кредитов за десять лет. Как па умудрился проебать столько денег? Почему ма позволила ему? Может, это была часть причин, по которым Этите пришлось возвращаться сюда и опознавать тела? Его азартные игры вечно приводили к неприятностям — во всяком случае, когда он проигрывал.
— Они наверняка что-нибудь тебе оставили, — протянул кварианец, лениво изучая стойку с оружием у двери. Он провел пальцем по дробовику и поморщился. — Никогда не слышал, чтобы матриарх азари не оставила бы где-нибудь припрятанное гнездышко. Я буду рад помочь тебе поискать.
...А может, па вовсе и не проиграл ничего. Может, это и вправду просто попытка наехать на нее, посмотреть, что можно стрясти с бедной напуганной девчонки, которая наверняка не сможет ясно рассуждать. Время выбрано точно. Взять ее тепленькой, пока она еще в шоке.
— Ну, может, где-то она что-то и оставила, — рискнула Этита. — Я сама только сюда добралась. Даже не успела проверить.
— Если они не оставили достаточно, чтобы возместить полную сумму, — азари уселась на потертый диван с видом собственницы, скрестив ноги, — что ж... Я слышала, ты была танцовщицей. Такая милашка, как ты, всегда может прийти к нам и отработать весь свой долг. Йистара любит своих танцовщиц. Может, если ты окажешься достаточно хороша, сумеешь немного подзаработать дополнительно.
Сердце Этиты забилось быстрее. Они ее обрабатывают. Просто обрабатывают.
— Я не собираюсь связываться с наркотиками, и торговать своей задницей тоже не намерена.
Если она останется — всё, это конец. У нее заберут всё, попробуют подсадить на «серую семерку» или «сладкий исход», и через пару десятков лет она собственное имя не вспомнит.
— Разве мы предлагаем что-то такое? У босса много деловых интересов. Честная работа за честную плату.
Если она хочет бежать — надо бежать сейчас. Пока никто не успел понять.
— Какая работа? — спросила она, пытаясь изобразить предельно искренний интерес. — Я и правда умею немного танцевать. И еще могу работать в баре. Мне бы хотелось всё уладить.
— Бармены нам не нужны, — турианка оглянулась через плечо на азари. Этита могла вообразить ее улыбку. — Но, думаю, лишние танцовщицы нам не помешают...
В свое время ма заставляла ее тренироваться стрелять от бедра до тех пор, пока Этита не была готова выстрелить в нее саму. Ее пальцы дрогнули, рука дернулась вверх, и голова кварианца взорвалась, забрызгав стену за ним мозгами и кровью. Следующий выстрел — в азари — ушел в сторону из-за отдачи, но этого было достаточно, чтобы вынудить ту нырнуть в укрытие. Турианка повернулась следом за напарницей, и Этита воспользовалась этим, чтобы перемахнуть через стойку. Она зацепила подставку для ножей, отправив ее в полет прямиком в турианку — вместе со всеми ножами — когда ноги коснулись пола. Оборачиваясь назад, турианка рефлекторно пригнулась — слишком поздно — и Этита, вскинув пистолет, выпустила два заряда подряд, пробившие насквозь броню и тело и вдребезги расколотившие столик за спиной противницы. Минус два. Турианка упала на осколки стекла. Оставалась только...
Этита успела поднять барьер в последний момент. Он замерцал от первого выстрела и распался спустя секунду — проклятые дезинтергирующие патроны — но к тому времени она уже двигалась снова, сконцентрировав всю свою волю на том, чтобы создать туннель в пространстве и сократить дистанцию до врага. Бросок получился больше похожим на мгновенный шаг, покрыв всего пару метров, — но этого оказалось достаточно, чтобы снести слабенький барьер девы и швырнуть ее об стену, на мгновение оглушив.
Удар Этиты пришелся ей точно в горло, не давая прийти в себя: влажно хрустнули ломающиеся хрящи. Дева рухнула на колени, бессмысленно хватаясь за шею; ее кожа начала темнеть, грудь тяжело вздымалась в попытках вдохнуть. Ее отчаянно распахнутые глаза встретились с глазами Этиты в немой мольбе.
Она была молода. Точный возраст не определить, но такая же дева, как сама Этита, где-то между сотней и ста пятидесятью; взрослые метки только начали проявляться на лице, но россыпь подростковых отметин еще виднелась на щеках, неряшливо скрытая темно-синими татуировками банды. Чья-то дочь, племянница, сестра, тетя. Кто-то получит новость о том, что ее убили, кому-то придется отправиться на эту задрипанную станцию и разобрать ее вещи. Может быть, забрать ее домой, в какое-нибудь место получше, чтобы похоронить рядом с семьей. А может, никого и не будет. Может, она тоже была одна, и именно поэтому оказалась в роли мелкого бандита на побегушках у какого-то мудака, который и двух кредитов не даст за ее смерть.
И она умерла, пока Этита смотрела на нее, застыв на месте, — ее кожа стала серой, а губы черными, устремленные в никуда глаза налились кровью, а потом ее тело наконец обмякло, и она упала вперед. Этита обернулась: турианка лежала на полу в медленно растекающейся луже крови, прижимая руку к сквозной ране в панцире, с безжизненными пустыми глазами. У двери — скорчившийся кварианец, которому недоставало половины головы, стена заляпана остатками мозгов и вскипевшей кровью.
На этот раз она не добралась до раковины. Колени подкосились, желудок взбунтовался — ее рвало до тех пор, пока внутри не осталось ничего, даже желчи. Эта схватка продолжалась меньше минуты, и она успела убить троих. А ведь у них были имена, был дом, может быть, были семьи.
Троих, которые пришли убить ее, так или иначе, пришли отобрать у нее всё и превратить в рабыню, пусть даже это называлось другими словами.
От этой мысли не стало легче, но Этита смогла хотя бы неуклюже подняться на ноги. Если она собиралась бежать, это нужно делать немедленно. А ей придется бежать, потому что она только что убила троих.
Богиня, это оказалось так легко.
Сперва, с трудом переставляя ноги, она зашла в спальню родителей — забрать пару дорожных сумок и потрепанный рюкзак. У ма оставалась старая броня — настоящая экипировка коммандос — которую можно будет подогнать или продать за приличную сумму. Броня и запасные пластины к ней отправились в одну сумку, вместе с запасным шлемом ма, ее респиратором и баллонами. Запасная броня па была слишком большой, чтобы даже пытаться подогнать по размеру, и слишком тяжелой, чтобы долго нести, так что Этита оставила ее и вместо этого собрала еще кое-какие вещи ма: куртки, перчатки, тактический обвес, ботинки и патронташ.
В рюкзак она запихнула терминал, стоявший в спальне, и все датапады, которые смогла найти — кто знает, что там может на них оказаться. Собрала мамины украшения и медали, папины кольца и клановые знаки, и заодно всё, что выглядело ценным. Еще немного одежды поверх, чтобы никому не пришло в голову пошарить в ее вещах: пара приличных костюмов из шкафа и подбитая мехом кожаная куртка, покрытая нашивками прошлых кампаний, которую ма надевала, когда работала в холодном климате. Что еще нужно взять?
Этита замерла, поймав в зеркале собственное отражение, когда забежала в ванную в поисках аптечки. Мертвенно-бледная, с покрасневшими глазами и хлюпающим носом, в грязной рубашке: выглядела она ужасно. Замученная перепуганная девчонка, у которой дрожали руки, пока она поворачивала кран и пыталась умыться.
Богиня. О чем она вообще думала? Это не сработает. Соплячка со слишком тяжелыми сумками и срочной необходимостью убраться со станции? Ее заметят без всякого труда, как бы она ни пыталась привести себя в порядок. Нужно было остаться, притвориться дурочкой, договориться и сбежать потом, когда было бы время подготовиться. Идиотка. Они не стали бы накачивать ее наркотиками прямо на месте. Наверное. Сколько у нее теперь времени, прежде чем кто-нибудь станет разыскивать пропавшую команду и наткнется на три трупа?
Этита заткнула раковину пробкой, позволяя ей наполниться. Потом окунула лицо в холодную воду и держала там, пока не закончился воздух в легких и не заныли от холода зубы. Это помогло — немного. Сердце уже не колотилось так, будто хотело выпрыгнуть из груди, и бледность исчезла с лица. Вытеревшись и открыв шкафчик, чтобы взять аптечку, она нашла там еще и папину боевую раскраску.
Некоторые азари тоже разрисовывали лица перед боем, знала она. Иногда даже ма это делала, когда работала на компанию наемников и нужно было демонстрировать их цвета, но ей не хотелось переделывать татуировки. И это было несложно. Какие там узоры у «Обсидиана»? В «Обсидиане» просто куча азари. Пурпурная полоса под глазами, поперек переносицы. Две короткие, но широкие, закрывающие углы губ и сходящиеся под подбородком. Четыре ярких белых полосы, всего на ширине пальца друг от друга, вдоль внешних гребней.
Когда она посмотрела в зеркало снова, она выглядела иначе. Не старше, конечно, но теперь она куда меньше была похожа на испуганную заплаканную девчонку, и куда больше — на деву-наемницу, которая провела ночь в городе, пропивая свою плату. Девы-наемницы были повсюду, незаметные, как блохи на варрене — и, по мнению ее родителей, примерно настолько же полезные.
Казалось неправильным надевать мамину броню в их спальне, но Этита все-таки натянула ее на себя, туго затягивая каждую пряжку там, где материал болтался слишком свободно. Зато ботинки и перчатки подошли по размеру, а жилет-разгрузку было легко подогнать. Оставалось только оружие. В тумбочке нашелся еще один пистолет, который она повесила на бедро, но всё прочее было там, в гостиной.
В комнате воняло, когда она внесла туда сумки — достаточно, чтобы ее едва не затошнило опять. Кровь, желчь, дерьмо, запах пережженной электроники и озона — всё это тяжело висело в воздухе. И три мертвых тела, лежащие на полу.
Этита проигнорировала их — ей нужна была только оружейная стойка у двери, заляпанная кровью кварианца. Она повесила дробовик за спину, снайперку и штурмовую винтовку упаковала в чехлы, которые отправились во вторую сумку, вместе с чистящими средствами и модификациями. Было сложно не смотреть на кварианца, сползшего по стене, с разнесенной выстрелом головой. На азари, лежащую лицом вниз, без видимых повреждений, только с расползающимся под ней пятном там, где не выдержал мочевой пузырь. На турианку с безжизненным взглядом, лужа крови вокруг которой уже начинала застывать.
Но чем дольше она смотрела, тем легче это становилось, и наконец она набралась духа забрать у кварианца его пистолет-пулемет, и заодно пистолеты у азари. И их кредитные чипы. Омни-инструмент кварианца и два его маленьких дрона. Всё это она тоже запихнула в сумку.
Ма никогда не хотела, чтобы Этита становилась наемницей, и уж точно не из тех, что обирают мертвые тела. Она мечтала, что однажды Этита поступит в университет, и тратила слишком много денег на курсы дистанционного обучения от академии Т'Олриц на самой Тессии — чтобы у нее было хорошее классическое образование для этого. Ее разочарование было хуже, чем курс экстремального выживания, который па устроил ей в наказание в тот раз, когда они поймали ее с бандой Пяти сестер — те занимались контрабандой оружия на станции. Не то чтобы па сильно переживал о ее образовании. Он просто считал Пять сестер бесчестными отбросами, и был, скорее всего, абсолютно прав.
Этита подумывала о том, чтобы податься в наемники, когда начала самостоятельную жизнь. Она хорошо стреляла, несомненно, и ей неплохо давались ближний бой и биотика, когда было нужно. Доказательства этому были сейчас разбрызганы пурпурными и красными пятнами по всей квартире. Но, подумав про ма и вспомнив, что та говорила насчет шансов выжить и обо всех друзьях, которых она потеряла на этом пути, Этита предпочла пойти в обслуживающий персонал. Она занялась танцами, когда обнаружила, что там можно заработать больше, чем подавая еду или продавая одежду, и что можно бить клиентов, когда они слишком распускают руки. Но в качестве танцовщицы ей не светила карьера выше подтанцовки или разогрева; может быть, наемница — это то занятие, к которому у нее в самом деле есть талант. Теперь у нее была экипировка. И не то чтобы кто-то будет волноваться, если она станет очередной цифрой статистики. Раньше это делали ма и па. Но их больше нет.
Никто даже головы не повернул в ее сторону, когда она, вскинув сумки на плечо, вышла из квартиры и направилась к станции магнитных поездов — так неторопливо и беспечно, как только могла себе позволить. Хмурой гримасы было достаточно, чтобы пассажиры освободили место в вагоне для нее и ее сумок, пока она ехала через финансовый район к порту, в точности как настоящая наемница. И совсем несложно было добавить немного типичного «не связывайтесь со мной» к своей походке, когда она шагала мимо грузовых доков. В конце концов, с ней и вправду не стоило связываться. Она только что убила троих.
Только торгуясь за место на корабле, она вспомнила, что оставила позади парные браслеты. Два соединенных платиновых кольца, лежащие на кухонном столе. Она не взяла и ни одной голографии, где была бы втроем с родителями, ничего из своих детских вещей, ничего из призов арены, которые они выигрывали всей семьей. Только оружие, немного одежды, доказательства своего происхождения и кое-какие вещи, которые можно продать.
Может быть, так оно было и лучше. Может быть, некоторые вещи стоит просто оставлять позади, как родители оставили ее. Если они могли убить друг друга, то могли бы с тем же успехом вместе сгореть в недрах звезды — ее все равно здесь не было, она этого не видела. Эта часть ее жизни была закончена.
Когда подошло время посадки на грузовой корабль, Этита не колебалась. И не оглядывалась назад.



А вот тут рейтинг без вопросов рейтинг, причем я бы ставил его не столько за сексуальное взаимодействие, сколько за выворачивающую мозги стилистику. Перевод был вообще процессом рейтинга «столько не живут» (=
Переведено совместно с  Grey Kite aka R.L.

Название: Тело моё — тебе
Оригинал: take my body, borzoid; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2765 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: фем!Шепард / Миранда Лоусон
Категория: фемслэш
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: R-NC-17
Краткое содержание: Обе они изменились, зажатые в кулаке времени.
Примечание/Предупреждения: авторский стиль не для слабых духом

Они находят время.
Война расцветает вокруг них, точно плесень на фруктах; точно цветы акации, ищущие жизни среди всё еще дымящихся развалин.
Война вокруг них — это существительное, с большой и бесцеремонной буквы, и смерть бежит за «Нормандией» по пятам, точно бешеная собака. Смерть еще никогда не была столь близкой, и каждый страшится ее, и каждый видит ее во сне, под гул двигателей, который становится грохотом, если прислушиваться к нему слишком близко.
Шепард не дано останавливаться; пепел войны был знаком ей с рождения — он горчит сильнее под небесами Земли. Ей не требуется бесценный урок Жнецов, которые они преподали уже столь многим: она давно уже знает, что в потерях и боли нет ничего поэтичного.
Из зловония смерти ей не составить подражания Китсу, так что взамен она берет оружие и подражает По.
Среди своей команды она делается обоюдоострым мечом, клинком, вогнанным глубоко между ребер. Под началом у Шепард они никогда не ведали страха — став единым целым между собой; силой, перед которой галактика быстро выучилась склоняться с трепетом: одинаково и Совет, и наемники. Они шагали сквозь верную смерть, точно армии древности, и добывали за победой победу, но на протяжении долгих лет в принимающих объятиях «Нормандии» кумир сделался женщиной; женщина — другом.
Возлюбленной.
Так что, когда она ступает по хромированным палубам корабля, что бьется вокруг нее, точно огромное сердце, их приводит в движение скорей не ее присутствие, тихое и скользящее, точно атакующая змея, но недостаток его. Своим приветствием они говорят: за тобою мы пойдем, Шепард, до тех пор, пока идешь ты сама, и она поймает их глаза взглядом, полным острых предметов и осколков черноты, и не станет говорить ничего.
Обе они изменились, зажатые в кулаке времени: потемневшие от пыли, ржавчины и всего того, чему становишься свидетелем, когда трагедия обрушивается вдруг, они были бы друг другу чужачками, если бы не перерождались в симметрии. Их кости вывихнуты и смещены, и иногда они не могут сдержать сотрясающую их дрожь, но темнота может сколь угодно перетекать из одной формы в другую, а Шепард была погружена в нее с первого же мгновения, как распахнула глаза среди сумрачных узких улиц.
Ее каюта освещена лишь тусклым мерцанием аквариума; точно подводным фонарем. После своего возрождения она пыталась поочередно заботиться о нескольких краснопузых лун-рыбах, рыбах-бычках и карпах — метафора, или, может быть, клятва: перестать выкарабкиваться из полузарытых могил; они умирали настолько же быстро, как и ее намерения, и ей недоставало духу заменить их точно такими же.
Они двое утопают в этом мерцании — мягких оттенках синего и зеленого, когда-то внушавших ей некое вялое умиротворение, но теперь набивших оскомину. Точно хищная птица, она восседает на краю своей постели, и смотрит сверху вниз, внимательно и задумчиво: на белую кожу и смазанные цвета, складывающиеся в облик ее бывшего офицера.
Прежде — когда-то — Миранда могла бы заговорить. Пробормотать что-то негромко и потянуться вверх, нежно вцепляясь в напряженную сильную руку Шепард, утащить ее вниз, пока они не поглотили бы друг друга, в дрожащих вздохах и мягких прикосновениях, погруженные на дно отмели молчания, нарушаемого лишь сдвоенным дыханием. Шепард позволила бы ей это, точно завернутый в блестящую упаковку подарок: и нетерпеливыми пальцами она разворачивала бы его, согретая тем, как Миранда бы вздрагивала от прерывистого шепота ее признаний.
Но «прежде» прошло, точно стремительная буря, точно гром и молнии над Элетанией. Сейчас Миранда замерла, покорившись под пристальным взглядом Шепард, словно вмерзнув в лед, закинув руки высоко над разметавшимся веером волос и согнув бедра, принимая поражение.
Она ждет, но не женского прикосновения — ждет, когда хищник бросится на нее, чтобы поглотить за несколько секунд, пожрать, начиная с глаз.
И она бросается, но — медленно, скользящим движением, надвигаясь на нее так, будто на самом деле не должна здесь быть. Она не смотрит Миранде в глаза, но вместо этого оценивает ее по частям, по кусочкам: изгиб ступни, голубое и белое; плавные линии бедра, ведущие выше, всё выше и выше; груди, поднимающиеся и опускающиеся под движением легких. Она привычно задерживается на ямочке между ключиц Миранды, но не касается ее. Отработанные навыки дистанции, человеческая привязанность, ставшая механической.
Когда Шепард всё-таки снисходит до прикосновения, мягкость выдает ее. Мозолистые пальцы разглаживают морщинки на нахмуренном лбу Миранды, спускаются в размеренном темпе вдоль щеки, чтобы рассчитанным движением надавить на полную нижнюю губу. Она по-прежнему не смотрит Миранде в глаза.
Когда они целуются — когда Миранда целует ее, потому что не в силах сохранять равнодушие, — она осторожна, как будто слишком поспешные движения могут спугнуть ее коммандера. Они обе осторожны, но Миранде так нужно это — без этого она иссохнет и зачахнет, и она дрожит, распростершись под женщиной, в чьих глазах светится нечто ярче искусственных огней.
Легкое, мягкое касание губ — ничего дольше, ничего, на чем стоило бы задержаться. У Миранды нет больше времени, чтобы сожалеть о тех, прежних их объятиях, что могли длиться часами, словно «Цербер» не следовал за ними по пятам, словно команда на палубах под ними не станет пускаться в пересуды, точно зная, куда исчезли их офицеры. Шепард двигается быстро, безошибочно-точно просчитывая действия: целует ее тонкую шею, и не кусает, но прижимается зубами — напоминанием об их остроте.
Миранда боится ее, боялась всегда. Боится и сейчас. Страх не оставляет ее, когда она вздрагивает и тепло разливается внизу живота, и вжавшиеся на мгновение в кожу зубы заставляют ее бедра чуть раздвинуться в стороны, точно распускающийся цветок. Шепард отвечает лишь тем, что придвигается ближе, устраиваясь между ее коленей — так мужчины присваивают долго остававшиеся тайными места — и размеренными поцелуями спускается ниже, останавливаясь только над суматошно бьющимся сердцем Миранды, словно хочет вырвать его из груди.
Она не делает этого. Не сейчас.
Вместо этого она обводит выступающую косточку ключицы; и трепещущее от дыхания горло; а когда ее губы ищут другие места, их заменяет рука, неторопливо ложащаяся на горло — загрубевшие пальцы крепко обхватывают его и сжимаются, пока еще только намеком.
Миранду бьет дрожь — и ее дыхание учащается, сбивается, тепло разливается под губами хищницы и ее ладонью, лежащей на горле.
Шепард опускается к ее грудям, точно отыскивает сокровища под обломками кораблекрушения. Одна ее рука по-прежнему не оставляет дрожащее под пальцаим горло, пока вторая скользит ниже, так мягко — почти дразняще, если бы Шепард способна была дразнить. Она накрывает одну ее грудь ладонью, подхватывает, точно держа в горсти святую воду: Миранда готова раствориться в этом ощущении, под ее прикосновениями, и она плотно сжимает губы в отчаянном усилии не разбить скорлупу молчания, не спугнуть Шепард, которая опускается ниже невыносимо-медленно, напряженная, как натянутая тетива. Ее губы следуют за руками — касаются розовой вершины соска, обдают теплым дыханием, и оцепенение Миранды всё неизбежнее исчезает, угрожая рухнуть катастрофой.
Она вбирает сосок в рот — Миранда вздрагивает, и пальцы на ее горле сжимаются чуть крепче — и ласкает его языком, говорящим о нежности, а не о темноволосом звере, склонившемся над ней.
Миранду точно пронизывают искры, короткие острые укусы электричества, и ее дыхание становится всё чаще и быстрее — резкие вдохи, переходящие в едва слышное «ах».
Заслышав это, Шепард замирает — и сердце Миранды замирает следом, теряя ритм симфонии, — и на мгновение они зависают в безвременьи; всё тело Миранды напряжено под сомкнутыми губами Шепард. Она не осмеливается опустить взгляд, и уверена, что коммандер не поднимает свой: между ними нет иной связи и понимания, кроме того, что Шепард не может быть такой, как хочет Миранда, но всё же Миранда по-прежнему осмеливается хотеть ее, несмотря ни на что.
Но этот миг заканчивается так же быстро, как наступил, и Шепард двигается снова, с влажным звуком размыкает губы, и грудь Миранды ноет от жажды новых прикосновений. Словно в бою, она приказывает своему сердцу биться медленнее, приказывает своим бедрам перестать вздрагивать и подаваться вперед; но она не может успокоить разгорающееся пламя в самой ее сердцевине, жар между ног, где так нужны касания Шепард, где отглаженная простынь на постели коммандера уже промокла прерывистыми пятнами.
Шепард покрывает ее живот легкими поцелуями, которые едва ли могут обмануть Миранду, если бы она хотела обратить внимание на их ритм — методичный, будто согласующийся с чертежами машин. Но она предпочитает не замечать, и не может замечать, и вместо этого извивается под Шепард; хватка на ее горле становится чуть легче, позволяя выскользнуть тихим, прерывистым звукам.
В прошлый раз она этого не делала.
Когда Шепард спускается ниже, ей не нужно раздвигать в стороны ноги Миранды — она сама раскидывает бедра так, будто это самая естественная поза, широко раскрывшись на белых простынях, под внимательным взглядом испачканной кровью женщины. Она когда-то задумывалась — что подумал бы он, увидь ее такой? — но этот вопрос повергает в такие пучины отчаяния, что она не решается повторять его.
Она совершенно точно не думает об этом сейчас.
Она бросает взгляд вниз — хватка Шепард ослабла настолько, что позволяет это — и видит не глаза, но склоненную темную голову, взгляд, устремленный так пристально на самые сокровенные ее части тела, что она могла бы поклясться — она чувствует этот взгляд. Но теперь Миранда даже не дергается: она лежит неподвижно, в оцепенении, в отчаянном желании — когда ее горло сжимают крепче и ее взгляд сам собой устремляется в темные углы каюты Шепард.
Шепард не ныряет вниз — никогда не делает этого, никогда с тех пор, как те части ее, что были беспокойными и вольными, сменились чем-то, больше всего похожим на взведенные пружины. Она неизменно осторожна в подходе, даже сейчас: и Миранда ощущает каждый ее выдох, долгий и размеренный; напоминание о том, что идол, склонившийся между ее ног, всё еще жив, пусть даже частично.
Первое прикосновение не изменяет своим предшественникам: нежное, каким никогда не бывают слова Шепард, и взгляд ее становится резкими и жестким, пока в нем не остается ничего, кроме темноты. Миранда инстинктивно вздрагивает — как делает всегда, словно не ожидает этого, — но Шепард разрешает ей эту ошибку, как будто она не способна породить хаос между ними.
Когда-то в это мгновение Миранда могла бы сказать — я люблю тебя, шептать сладкие нежности, превращающие их обеих в сироп. Без тебя я — но теперь вместо этого она поглощена молчанием, отсчитывая суматошные удары сердца, словно это может спасти ее.
Шепард целует ее там, где она влажнее утренней росы, и продолжает, размыкая губы и пуская в дело кончик языка. Он проходится по ее щели, как по проторенному пути — вверх, отыскивая место, где ее плоть изнывает от напряжения, раскрасневшаяся и набухшая, ожидающая этих трепещущих прикосновений.
— Аах, — выдыхает Миранда, не в силах молчать — и Шепард на мгновение останавливается, но затем склоняется ниже и погружается глубже, выводит узоры, заставляя Миранду дрожать и комкать в кулаках простынь под собой. Пальцы Шепард сжимаются крепче — предупреждением — и Миранда забывает, как дышать, силясь шевельнуться — прежде чем растекается беспомощной сладостью под ласками Шепард, под языком, выписывающим медленные круги, заставляя ее неуверенно втягивать воздух.
— Ах, — вырывается у нее снова — как будто она имеет право на этот вздох, как будто пользуется дозволением Шепард.
Ее бедра раздвигаются шире, колени приподнимаются, но Шепард не останавливается, чтобы упрекнуть ее — только скользит языком ниже, глубоко погружая его — точно вонзает клинок — туда, где она так жаждет ее.
Сколько бы они ни делали это, она всё еще не может научиться сдерживаться: демонстрировать Шепард стойкость, когда вместо этого она принимает поражение, поглощенная чем-то столь мимолетным, как удовольствие. У нее кружится голова, когда Шепард дополняет неторопливые движения языка чем-то пошире — втискивает длинный палец свободной руки со скользящей легкостью, дает Миранде время привыкнуть и двигает им, размеренно и медленно, так медленно.
О боже, боже — думает Миранда, но не решается выговорить это вслух, и рот Шепард сдвигается туда, где она едва ли не пульсирует от отчаянного желания, вновь выводя узоры и вжимаясь чуткими пальцами, сдвигая их выше и — совершенно невыносимо не шевелиться под этими ласками.
И это продолжается и продолжается: Миранда вцепляется в простыни вспотевшими от усилий руками, но ее тело остается раскрытым и напряженным там, где к нему прикасаются; ее колени широко разведены, плечи резко вздрагивают. Шепард двигает языком с отработанной уверенностью, два ее пальца выгибаются внутри, заставляя ее истекать влагой, делая движения шелковисто-скользкими. Они хранят молчание, кроме тех мгновений, когда Шепард чуть ослабляет нажим — и тогда в голосе Миранды прорывается всё, что она дает ей сейчас, и всё, что чудовище над ней отнимает у нее, трагедия, рассыпающаяся на короткие вздохи, точно осколки света.
Финал приближается стремительно, хотя ей не нужно говорить об этом: они следуют расписанию, сценарию того, что Шепард может сделать с ней в эти безмолвные растянутые минуты. Ее бедра напрягаются в попытках сохранить неподвижность — и голова поворачивается, чтобы уткнуться в подушку под ней, и в ее горле пустота вместо просьб, которые были бы там прежде.
— О, — коротко вырывается у нее, и язык Шепард выписывает симфонии там, где она чувствительна так, что готова взорваться — и привычные пальцы вонзаются в нее, отыскивая места, которые заставили бы ее молиться, будь ей позволено говорить.
Но речь не позволена ей — и не будет позволена — и оргазм зарождается внизу живота и стискивает всё ее тело, точно сжимающийся кулак Шепард; ее спина выгибается, приподнимаясь над простынями, промокшими от пота и затянутого возбуждения.
— Аах, — выдыхает она, и содрогается от силы наслаждения; пальцы внутри нее пульсируют, точно выбивая барабанную дробь, и она падает на постель, всё еще вздрагивая.
Шепард позволяет ей насладиться секундами после, медленно скользя пальцами наружу и внутрь, пронизывая ее тело судорогами удовольствия — словно она держится за оголенный провод, чувствуя биение электричества глубоко внури. Когда она убирает руку, Миранда хочет поймать ее, перехватить запястье Шепард и вжать ее пальцы глубже внутрь, туда, где они должны быть: но она не делает этого, и взамен бессильно лежит, мучительно пытаясь отдышаться, успокоить поднимающуюся и опускающуюся, точно океанские волны, грудь.
Мгновение тянется, поглощенное молчанием, слишком тяжелое, чтобы оборваться. Миранда смотрит на Шепард, но та не смотрит в ответ: возвращается в прежнюю позу, устроившись на краю, устремив взгляд куда-то в угол, точно видит там нечто незримое Миранде.
Это всегда сейчас...
— Шепард, — говорит она, тихим низким голосом, удивляясь сама его хрупкости, и — как всегда — ей так хочется увидеть, как коммандер вздрогнет от чего-то, похожего на узнавание, но каждый раз она не шевелится; и равновесие между ними разбивается, как стекло, и Шепард поднимается плавным текучим движением.
Она не оборачивается — ни разу: никогда не оборачивалась, и Миранда боится размышлять, как долго это длится. Ей не нужно поправлять одежду — ее форма остается без единой складки, и даже волосы не растрепались, только курчавяся завитками у основания шеи.
Каждый раз Миранда уязвлена тем, как она может разлететься на части, но Шепард остается невозмутимой.
Миранда не смотрит ей вслед — слышит знакомые шаги обутых в тяжелые ботинки ног, механические звуки «Нормандии», позволяющей Шепард сбежать от женщины, которая ничего не хотела бы сильнее, чем удержать ее. Миранда достаточно смотрела вслед коммандеру, когда та уходила — столько, что хватит на целую жизнь, переживала это в снах и наяву.
Вместо этого она отворачивается; утыкается носом в белые подушки, в постель, на которой коммандер спала и в которой Миранда не может остаться; и вместо запаха Шепард она чувствует пыль, и металл, и ржавый привкус крови — запах кого-то, незнакомого ей настолько, что она могла бы притвориться, будто ошиблась и оказалась в чужой каюте.

@темы: перевожу слова через дорогу, embrace eternity

---

ФБ - Масс Эффект, тексты раз

Название: СУЗИ идет на свидание
Оригинал: Sex and the Citadel, sqbr; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2 412 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Джефф "Джокер" Моро / СУЗИ
Категория: гет
Жанр: флафф, юмор
Рейтинг: G - PG-13
Краткое содержание: СУЗИ решила принарядиться и отправляется на шоппинг по магазинам Цитадели.
Примечания/Предупреждения: технофилия как всегда

В том, что его девушка постоянно ходит без одежды, были как преимущества, так и недостатки.
Преимущества: голая девушка! Постоянно! Даже когда он работал! Однозначно, это всё еще ему не надоело.
Недостатки: голая девушка, постоянно, даже когда он работал. Он всё еще не привык не отвлекаться на это. Проблема была в том, что, случись ему в чем-нибудь налажать, дело не закончилось бы выговором с занесением или угрозой увольнения: если Джефф будет недостаточно внимателен, они все могли запросто умереть.
Так что он, пожалуй, даже обрадовался, когда Шепард начала настаивать, чтобы СУЗИ обзавелась какой-нибудь одеждой — пусть даже сама СУЗИ находила эту концепцию смехотворной.
— Ткань ограничивает мою способность функционировать с максимальной эффективностью, — раздраженно сказала она, ерзая в новом комбинезоне, точно ребенок, надевший первый в жизни официальный костюм. — И я не вижу никаких преимуществ. Законы о публичной наготе не применимы к роботам и ВИ, а обтягивающая ткань этого костюма создает иллюзию первичных и вторичных половых признаков даже сильнее, чем мобильная платформа без одежды.
— Да, с этим не поспорить, — кивнул Джефф.
Не то чтобы он хоть раз жаловался на форму груди СУЗИ — да он ее обожал — но иногда его разум протестовал от того факта, что у нее не было сосков, плюс еще эти дурацкие диагональные полоски... Под одеждой она выглядела как... как грудь под одеждой, оставляя конкретные детали на долю воображения зрителя. А с воображением у Джеффа всегда всё было более чем в порядке.
Повернувшись к нему (что, кстати, неизменно было приятно — на самом-то деле ей не нужно было использовать глаза, когда в ее распоряжении были все камеры «Нормандии»), СУЗИ спросила:
— Ты предпочитаешь видеть меня такой, Джефф? У меня сложилось впечатление, что обычно люди предпочитают, когда их сексуальные партнеры носят меньше одежды, а не больше.
— Честно сказать, не знаю насчет предпочтений, — сказал он. — Мне совершенно точно нравится видеть тебя обнаженной — во всяком случае, время от времени. Но, знаешь, немного разнообразия ведь не помешает? И в этом комбинезоне ты выглядишь... по-другому. Не знаю. Сложно объяснить.
СУЗИ замолчала и сделала задумчивое лицо — опасный признак. Такое лицо приводило к сложным вопросам насчет этики генетического скрининга и экспериментов с его чувствительностью к боли.
Так что, надо признать, он был благодарен, что на сей раз всё закончилось всего-навсего походом по магазинам.
С точки зрения закона СУЗИ не была личностью, и, таким образом, не имела права на собственность или деньги. Ей не платили жалование и она не требовала средств на содержание — не считая апгрейдов и техосмотров «Нормандии», но это были стандартные процедуры. Не то чтобы Шепард намеревалась относиться к ней как к рабыне, просто отсутствующая у СУЗИ возможность приобщиться к радостям капиталистической экономики пока что как-то не выходила на первый план.
До тех пор, пока она не решила принарядиться.
— Да, конечно, я могу выделить тебе немного денег, — сказала Шепард. — Вообще, мы давно уже должны бы платить тебе, да? Извини, пожалуйста. Хм... Я никак не могу вписать тебя в официальную ведомость, но я уверена, мы что-нибудь придумаем.
— Люди используют ВИ, чтобы те делали покупки вместо них, — предложила Трейнор. — Почему бы нам не создать счет... ну, скажем, для технических нужд ВИ, и дать СУЗИ доступ?
— Гениальная хитрость, Трейнор, — сказала Шепард.
— Я стараюсь, — просияла Трейнор.
Конечно, оставался еще тот факт, что СУЗИ вообще захотелось наряжаться.
— Слушай, ты совсем не должна прихорашиваться для меня, — сказал Джефф. — Ты и в нормальном своем виде неплохо смотришься. Отлично просто. Почему бы тебе не потратить свои деньги на что-то еще, например... — он напряженно пытался придумать, на что СУЗИ могла в принципе тратить деньги. — Нелегальные азартные игры? Приюты для брошенных котят? Какие-нибудь компьютерные... штуки?
— Нет. Это прекрасно, что ты заботишься о моей автономии, Джефф, но мои мотивации не состоят из одного только желания доставить удовольствие тебе, и я не намерена позволять подобным мотивам доминировать над моими решениями до нездоровой степени. Мне просто пришло в голову, что в изменении моей внешности может быть некоторая польза. Одно из преимуществ этой мобильной платформы — то, что она значительно облегчает коммуникацию с командой «Нормандии». Не все тонкости смысла можно передать с помощью выбора слов и интонации, и теперь, имея в своем распоряжении жесты и мимику, я способна выражать свои мысли гораздо эффективнее. Выбор одежды — еще одна форма выражения, и мне интересно посмотреть, какой эффект разные варианты одежды произведут на поведение окружающих.
— Включая меня.
— Включая тебя, — она лукаво улыбнулась.

* * *

Джефф выругался, пытаясь не позволить своим ногам завернуться в крендель.
— Видишь, на какие жертвы я иду ради тебя? — спросил он.
— Тебе не нужно было меня сопровождать, — ответила СУЗИ. — Я ценю твое мнение, но я осознаю неудобства, которые создает твоя ограниченная подвижность.
— Нет, всё нормально. Я просто ворчу. Как только сенсоры на этих дурацких автоматических подпорках откалибруются, проблем не будет. И потом, ну как я мог пропустить твой налет на магазины Цитадели? Это должно быть весело.
Ортезы, честно говоря, были тем еще геморроем. А люди еще спрашивали, почему он их не использовал, когда нужно было концентрироваться на пилотировании.
Как только судороги в ногах улеглись до легкой дрожи, Джефф встал и подал руку СУЗИ.
— Так, и что мы покупаем сегодня? Серебристые комбинезоны? Ремни для бондажа?
— Цель в том, чтобы соответствовать человеческим стандартам в одежде, Джефф. А не ломать их.
— С тобой никакого веселья, ну как обычно, — вздохнул он. — Ладно, тогда какие конкретно человеческие стандарты нам нужны? Сексуальный деловой стиль? Сексуальный кэжуал? Сексуальное... секси?
— Всё вышеупомянутое. Хотя и я не планирую всегда подчеркивать свою сексуальную привлекательность выбором одежды, в некоторых контекстах я обнаружила, что провокативная природа моего неодетого облика приносит неудобства.
— Стоп, тебя что, уже кто-то беспокоил? — Джефф вообще-то не страдал ревностью, тем более, когда речь шла о СУЗИ, но ему не нравилась мысль о том, что к ней могут приставать. — Я знаю, что ты можешь за себя постоять, но если тебе надо будет набить кому-нибудь лицо, это мы устроим. У Шепард знаешь какой удар с правой.
— Пока что не происходило ничего такого, с чем я не могу справиться самостоятельно. Но я весьма продуктивно побеседовала с мисс Аллерс о невербальной коммуникации и пришла к выводу, что в некоторых контекстах объективация моей внешности приводит к тому, что мое мнение не принимается в расчет. Мне это не нравится. И, поскольку пока что я не обладаю ресурсами для демонтажа патриархата, ведущих к подобной объективации, в настоящее время я считаю разумным расширить свои способы самовыражения.
Он рассмелся:
— Пока что?
— Если нам удастся победить Жнецов, мне понадобится хобби, — заметила СУЗИ. — Хотя не исключаю, что проще будет изменить внешний вид этой платформы на нечто менее стереотипно-женственное. Возможно, мне стоит взять за образец элкоров: их вид не обладает внешними признаками полового диморфизма, и, к тому же, эта форма весьма стабильна при высокой гравитации.
Джефф несколько раз моргнул.
— Знаешь, СУЗИ... Я, конечно, всё равно буду тебя любить, даже если ты станешь элкором, но боюсь, что в таком случае я куда меньше буду думать о сексе.
— Это была шутка, Джефф, — улыбнулась она. — Но твоя верность заслуживает восхищения.
— Эй, я любил тебя, когда ты была голографическим шариком, даже если тогда мне было стремно в этом признаться. У элкоров хотя бы есть тело.
— А также весьма интересная репродуктивная система. Если бы я решила смоделировать себя в форме элкора, я...
— Так, давай ты не будешь заканчивать это предложение. Я не хочу представлять тебя элкором ни одной лишней секунды. Пошли, что ли, на туфли посмотрим.

* * *

Джефф втайне волновался, что заскучает в походе по магазинам, но оказалось, что в мире есть много гораздо менее интересных занятий, чем наблюдать за тем, как СУЗИ примеряет одежду.
Для начала она была неистощимо любопытна. В первом же магазине, куда они зашли, она провела некоторое время, просто экспериментируя с застежками на куртках и в итоге совершенно замучив бедного продавца детальными вопросами о коэффициенте сцепления в разных видах застежек-липучек.
А еще — сколько удовольствия она получала, пытаясь оценить, какой эффект производят на него разные наряды. Он, конечно, не был настолько дураком, чтобы врать, когда она спрашивала «А это меня не полнит?» (Понятное дело, заставить ее выглядеть полной было просто никак невозможно, но зато ей удалось подобрать пару сочетаний одежды, в которых она смотрелась неуклюже и старомодно, и еще несколько, придающих ей вид профессиональный, но скучный).
Но всё это было до того, как она осознала концепцию оружия скрытого ношения. В итоге ему пришлось оттаскивать СУЗИ за руку от витрины с метательными ножами, пока владелец магазина не начал задавать слишком много неудобных вопросов.
Что же до его собственных предпочтений — больше всего Джеффу понравился салон нижнего белья. Продавцы наверняка приняли его за какого-нибудь чокнутого извращенца, решившего попримерять корсеты на свою вспомогательную платформу, но, честно говоря, это были их проблемы. Кружева и оборочки поверх резких линий и гладких блестящих поверхностей смотрелись на СУЗИ довольно глупо, но зато она подыскала черный атласный комплект с поясом, который выглядел просто фантастически.
— Не могу дождаться, когда ты наденешь на себя это, а потом снимешь, — сказал он, понизив голос, когда они вышли из магазина.
— Я тоже, — ответила СУЗИ. — Избавление от одежды — распространенный элемент в сексуальных актах между органиками. Это будет интересным опытом для обеих сторон.
— Да, это точно, — хмыкнул Джефф. — Я обычно прихожу на наши свидания в одежде. Может, мне тоже для тебя принарядиться? Хотя я не уверен, что тут найдется мой размер... да и, боюсь, при попытке надеть корсет я сломаю пару ребер...
СУЗИ задумалась над вопросом. Она что, всерьез собиралась попросить его надеть женское белье? А, ладно, он всё равно уже встречается с машиной, всякие там общепринятые представления о сексуальности он уже давно выкинул в шлюз.
— Я не убеждена, что именно такое сочетание обогатит опыт для кого-либо из нас, — наконец произнесла она. — Но я обдумывала различные способы, с помощью которых твоя одежда передает сообщения — как окружающим, так и тебе самому. И у меня есть просьба.
— Что угодно, — сказал он, но тут же вспомнил, с кем разговаривает. — Ну, не совсем что угодно. Но почти. В пределах разумного.
СУЗИ улыбнулась.

* * *

Потребовались некоторые ухищрения, чтобы скроить костюм, который достаточно хорошо бы сидел, учитывая его вечно ссутуленную позу, и при этом оставался бы удобным. Портниха потратила немало времени, бормоча себе под нос про какую-то «классическую» книгу двадцатого века с явно выдуманным именем автора, которую она читала, но надо было признать — результат удался. Он чувствовал себя едва ли не щеголем; это было куда лучше, чем форма Альянса или кое-как перешитые костюмы, которые он надевал на официальные приемы и чужие свадьбы. СУЗИ была права: одежда посылала сообщения как ему самому, так и окружающим.
Джефф попытался угадать, что наденет она. Она настаивала, что это должен быть сюрприз, и предложила встретиться где-нибудь за пределами «Нормандии». У него сложилось впечатление, что СУЗИ снова поговорила с Шепард — все эти планы прямо-таки отсвечивали страстью Шепард к эффектным постановкам. Не то чтобы он возражал, впрочем.
В текущих обстоятельствах «за пределами "Нормандии"» означало Цитадель — ну, если не намереваться провести романтический вечер, убегая от гигантских лазеров и зомби-кроганов. Но Цитадель была очень даже неплохим местом для свидания. Огни жилых кварталов живописно светились над головой, и повсюду было ощущение надежды — несмотря на боль и страх, с которыми всем здесь пришлось столкнуться. Джефф только успел задуматься, что, возможно, ему стоило бы захватить для СУЗИ какие-нибудь цветы (или она сочла бы букет бесполезным биологическим материалом?), когда она наконец появилась.
Красное платье выделялось ярким пятном на фоне холодных серых улиц Цитадели и теплого серебристого блеска кожи СУЗИ. На ней были туфли на каблуках — тонкие красные ремешки соблазнительно обвивали ноги — и она подобрала волосы в небрежный узел, так что несколько прядей черных волос (или материала, похожего на волосы) мягко колыхались вокруг ее лица от легкого искусственного ветерка.
— Ты выглядишь просто прекрасно, — сказал он.
— Спасибо, — ответила СУЗИ. — Ты тоже.
Она подошла ближе и он взял ее за руку, поднимаясь и позволяя себе опереться на скрытую силу ее тела. Ткань платья была мягкой и шелковистой, и было странно касаться СУЗИ через что-то, прикрывающее ее кожу — странно, но вовсе не неприятно. Джефф коснулся ее лица и отвел в сторону прядь волос.
— Я думал, ты предпочитаешь носить эту штуку в виде шлема, — сказал он.
— Как правило. Но есть и другие способы применения.
— Угу, — сказал Джефф. Способность придумывать умные реплики у него на сегодня закончилась. Он наклонился ближе и поцеловал ее. СУЗИ ответила на поцелуй с энтузиазмом, и на какое-то время вселенная отодвинулась назад — пока он не услышал чьи-то громкие раздраженные замечания про людей, которые используют секс-игрушки на публике.
Джефф откашлялся.
— Ну, так... — начал он. — Я бы пригласил тебя в ресторан и потанцевать, но ты не ешь, а я не танцую. Думаю, мы можем посидеть и поговорить?
— Мы можем, — сказала СУЗИ. — Но я позволила себе арендовать частный шаттл. Я решила, что будет интересно подняться в космос и посмотреть на звезды.
— А... на этом шаттле есть кровать?
— Да, Джефф, — ответила она с теплой улыбкой.
— СУЗИ, — серьезно произнес он, — ты — лучшая девушка во всей вселенной.
— В таком случае, надеюсь, ты не возражаешь, что я заплатила за шаттл с твоего личного счета. Я потратила все выделенные мне средства на одежду и оружие. Ты часто говорил, что у тебя сэкономлено столько денег, что ты не знаешь, что с ними делать.
Джефф секунду смотрел на нее, а потом рассмеялся:
— Ну, как минимум, теперь мне не надо придумывать для тебя ответный подарок.
Он поцеловал ее руку, и они отправились к звездам.


Название: Убийца
Оригинал: the assassin, get_ruined_again; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 205 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Тейн Криос
Категория: джен
Жанр: AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: Тейн делает иной выбор.

Боевой сон как обезболивающее: ему снится аустенитная сталь, прижатый к щеке приклад винтовки, охотничьи ножи в его сапогах, в рукавах, в руках (Амонкира да славится). Его тело парит в пустоте, и он не чувствует разницы. Каждое слово на вкус — как приторно-сладкая чистящая жидкость и оружейная смазка, когда он вычищает угольный нагар из дула, медную накипь в стволе, соль, забивающую пружины и затворы. Ничто не кажется настоящим. Когда его тело просыпается, его руки продолжают работу.
Уход за оружием. Снова и снова. На Кахье всё ржавеет.
(Настанет день, когда он будет очищен: Калахира разделит его на составляющие части, снимет с него соль Кахье и сонную пелену. До тех пор он — механизм, взведенная пружина. Его душа не владеет тем, что делают его руки.)
Он молится. Разминает занемевшие пальцы, заржавевшие суставы. Вспоминает праздничные пряности — жареное мясо, мятный чай, дымку храмовых благовоний. Его добыча застыла в прицеле, и алая точка лазерного указателя пляшет на изгибе ее черепа, незамеченная никем.
Там женщина — она не спит, и взгляд ее обжигает его, точно клеймо — она встает между ним и его добычей, огненная и яростная, подобно Арашу (прости меня), но слишком поздно.
Не Тейн спускает курок, но курок спущен.


И рейтингодрабблы сюда же, чтобы не плодить посты.
Про Тали мы догнались придумали совместно с  Grey Kite aka R.L., и писали тоже совместно.

Название: Особенности эволюции
Пейринг/Персонажи: м!Шепард / Тали'Зора
Категория: гет
Жанр: юмор, романтика, флафф
Рейтинг: R (PG-13+kink)
Краткое содержание: Даже подготовившись к первой романтической ночи со всем старанием, невозможно уберечься от сюрпризов целиком. Особенно если речь идет о такой загадочной расе, как квариане.
Примечание/Предупреждения: ксенофилия, спекуляции на тему эволюции квариан,

спойлер

пушистая Тали

К романтической ночи с Тали — когда они оба, наконец, на это решились — Шепард готовился очень тщательно. Дезинфекция, герметизация каюты, стерилизация... Сама Тали волновалась на этот счет куда меньше. Но Шепард был очень ответственным. Всегда.
Эротично раздеть девушку не вышло — застежки кварианского скафандра оказались непостижимы человеческим разумом, так что Тали пришлось справляться с ними самой, попросив Шепарда отвернуться. Похоже, она все еще смущалась. Это было так трогательно.
Дождавшись, пока шорохи и возня за спиной затихнут, он обернулся — да так и замер. С носком в руке (второй носок оставался на нем, от прочей же одежды Шепард как раз успел избавиться).
Некоторые детали внешности квариан были... очень неожиданными.
Нет, конечно, он иногда называл Тали «пушистой лапочкой» (и как только еще не называл) — но чтобы она оказалась пушистой буквально? К такому жизнь его не готовила.
Тали, присев на край кровати, выжидающе на него смотрела. Моргнула пару раз.
— Шепард? Со мной что-то не так?
— Нет-нет, ты очень... э-э... очень. Симпатичная.
Короткая светлая шерстка с фиолетовым отливом, пожалуй, даже добавляла ей привлекательности. Местами шерстка росла реже, а на лице была совсем коротенькой и почти незаметной. И совершенно не мешала разглядывать ее фигуру — а фигура была... облегающему скафандру было что облегать, в общем. Особенно бедра. И грудь. Да что там, Тали была прекрасна.
Правда, из-под шерстки практически не видно было того, что полагалось бы видеть, кхм, внизу. И это немного сбивало с толку. Не то чтобы Шепард ожидал там каких-то особенных сюрпризов — кварианцы все-таки были обычной двуполой расой, хотя бы этот вопрос он сумел выяснить в экстранете, — но все равно.
— Просто ты, ну, пушистая, — брякнул Шепард, надеясь, что Тали не обидится. А заодно надеясь, что это хотя бы немного замаскирует его несколько, эм-м, упавший боевой дух.
А еще глаза у нее оказалась большие и, натурально, светящиеся. Никакая это была не оптика шлема, как он раньше думал. Шепард иногда мечтал, чтобы глаза любимой девушки светились, когда она будет смотреть на него — но как-то иначе это представлял...
Собственно, глазами-то она и смотрела. Выразительно.
— И всего-то? — Тали приподняла брови — кажется, в этом аспекте ее мимика совпадала с человеческой. — Тебя это так удивляет?
— Слушай, ну я понятия не имел, как выглядят квариане...
— Особенности эволюции, — уши Тали шевельнулись вверх-вниз. Заостренные и широкие, кстати, уши, и как только они компактно умещались под шлемом. — Видишь ли, наши далекие предки произошли от мелких древесных зверьков. С преимущественно ночным образом жизни. Поэтому — глаза, уши... и эта, как ты сказал? Пушистость?
— Очень милая пушистость! — поспешил оправдаться Шепард. Осознав вдруг, что стоит посреди каюты как дурак, он присел на кровать рядом с кварианкой. — А... потрогать можно? — он неуверенно протянул руку.
— И ты еще спрашиваешь, — фыркнула Тали. Лицо ее от этого стало еще больше походить на кошачью мордочку; Шепард даже разглядел теперь вибриссы — тонкие, едва заметные и, похоже, слегка атрофировавшиеся от постоянного пребывания под шлемом. — Для чего, по-твоему, я сюда пришла?
На ощупь шерстка была мягкой. И приятной. И Тали, кажется, нравилось... Шепард приобнял ее уже уверенней, продолжая гладить по уютным изгибам спины и полным пушистым бедрам — уже не только с внешней, но и с внутренней стороны. Отмечая всякие мелочи — полосу более темного оттенка вдоль хребта, расходящиеся от нее в стороны полосочки, складывающиеся в изящный узор. Щекотка плотных шерстинок, которую он чувствовал кожей, была ощущением, что ни говори, незнакомым — но вовсе не отталкивающим или вызывающим смех.
Тали обхватила его руками за плечи и прижалась решительным поцелуем к губам — трепещущее касание вибрисс отправило по нервам волну совершенно недвусмысленной дрожи. Шепард удовлетворенно почувствовал, что боевой дух вновь воспрял — даже крепче, чем раньше.
«Теперь главное, — поймал Шепард неожиданную мысль, осторожно укладывая Тали на постель, — не проболтаться Джокеру. А то вся галактика будет в курсе, что коммандер — фурриёб...»


Название: Сложности общественных помещений
Размер: драббл, 203 слова
Пейринг/Персонажи: фем!Шепард / Эшли Уильямс
Категория: фемслэш
Жанр: зарисовка
Рейтинг: R (PG-13+kink)
Примечание/Предупреждения: established relationship, разговоры о сексе в публичном месте

— Все-таки есть, есть в нарушении субординации один существенный плюс, — Эшли растянулась на постели, глядя в потолок.
— Это который же? — лениво поинтересовалась лежащая рядом Шепард, не поворачивая головы.
— Каюта. Собственная капитанская каюта. Это же прямо роскошь. Потому что, например, если ты хоть раз пробовала трахаться в общей солдатской душевой...
— Потому что на кораблях других подходящих мест тупо нет, да и на базе хрен уединишься!
— А, у тебя тоже травматические воспоминания? — понимающе хмыкнула Эшли.
— Еще какие травматические. — Шепард даже привстала, чтобы экспрессивно ударить кулаком в ладонь. — ВКС Альянса — источник незабываемых, сука, впечатлений.
— Стоишь на коленках на этой чертовой решетке, с лицом между чьих-нибудь ног, и напряженно вслушиваешься — не припрется ли какой-нибудь, мать их так, внезапный любитель чистоты...
— Или спиной к стене. А она металлическая и холодная. И думаешь больше о том, как бы не поскользнуться и не загреметь нахрен на пол... или на партнершу...
— И поменьше звуков издавать. Потому что звукоизоляция у нас везде — хуй да нихуя.
— Слушай, на меня прямо ностальгия накатила, — вдруг призналась Шепард. — Ну неудобно, да, но ведь как заводило это в свое время.
— Предлагаешь оккупировать общий душ «Нормандии» и предаться разврату? — приподняла брови Эшли.
— Нет уж. Я лучше еще раз трахну тебя прямо здесь. Сама же говоришь — роскошь, нужно пользоваться моментом.

@темы: перевожу слова через дорогу, буквы руками, embrace eternity

---

И заодно флэшмоб-с-книжками, который про семь обложек важных/повлиявших книг, ну вы знаете. Прилетело от товарища  Grey Kite aka R.L. как то копье, которое приходит в голову (=

день 1
Зайду с козырей (=. Разумеется, Сильмариллион.

Обложечка в моем теперешнем (потрепанном и местами погрызенном) издании вот такая, только у меня она еще и оторвалась (=
Толкином вообще меня ушибло лет в восемь, но тогда это были еще только Хббт и ВК, и то сперва приходилось собирать разрозненными томами в разных переводах (времена были тяжелые, выживали как могли). Про существование какой-то еще книги с древними легендами, вот теми самыми, которые коротенько так пересказывались в приложениях, я мог только смутно догадываться (с информацией было напряжно, говорю же, девяностые, тяжелые времена). Потом мне купили какую-то "Энциклопедию мира Толкина", информации прибавилось, и в голове слегка прояснилось. А потом, где-то лет в 11-12, я дорос до того, что меня брали с собой на книжный рынок (в Змиеве купить книги было просто тупо негде, надо было ехать в Харьков), и там-то я в первую же поездку цапнул вожделенный Сильм. И меня закономерно поплющило (=
Потом лет десять всё это оставалось в фоновом режиме, а потом приключился рецидив. С перечитыванием в оригинале, закапыванием в черновики, глюками во весь рост и прочими радостями толкиниста-неофита. Фандом, опять же, краешком понадкусил. С тех пор глюки приутихли, но всё равно не отпускает.
В общем, где бы я был без Арды. Довольно большой кусок внутреннего мира уходит корнями именно туда, ну, тут половина (а то и больше) это читающих знает, как оно бывает. Словами вот только это хреновато формулируется (=

По условиях флэшмоба надо бы передать его дальше, но не буду ни в кого тыцать. Кто захочет — забирайте (=

@темы: записки литературоеда, флэшмоб, он же движняк

---

ФБ - JRRT-team, тексты раз

Название: Ешь землю, рой глубоко
Оригинал: eat earth, dig deep, kimaracretak; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 670 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Мерри Брендибак, Пиппин Тук, Том Бомбадил, Золотинка, Дядька-Ива
Категория: джен
Жанр: зарисовка, хоррор
Рейтинг: G—PG-13
Краткое содержание: Мерри знает очень много про Старый Лес. Мерри очень молод. Лес скучает по временам, когда он был так молод.
Примечания/Предупреждения: подразумевается смерть персонажа

Сначала Пиппину кажется смешным, что у Мерри в волосах вечно путаются листья.
— Послушай, — говорит он, выбирая кусочки зелени из рыжих кудрей, — послушай, ты что же, ходил в приключения без меня?
Сначала Мерри смеется.
— Да, Пип, я был за оградой, гулял по бродячим тропинкам и разговаривал с деревьями.
Это звучит настолько невероятно, что Пиппин даже и не думает ему верить, даже не думает об этих шутках, когда Мерри пропадает надолго, и всё дольше с каждым разом. В конце концов, Мерри старше него. У Мерри есть важные дела.
Мерри так никогда и не сможет сказать, почему он не признался Пиппину, что все эти истории — правда. Конечно, он не раз думал, что было бы неплохо иметь рядом спутника, с которым можно вместе смеяться на лесных тропинках, кого-то, кто сможет заверить его, что с ним всё в порядке, что деревья просто недружелюбные, не опасные, что тропинка на самом деле вот здесь, никуда не делась. Пиппин не отказался бы от приключения. И лес тоже не отказался бы его встретить.
Но эти мысли приходят к нему только в лесу, и когда он снова видит солнечный свет, он не уверен, что эти мысли действительно принадлежали ему. Он возвращается в лес — один, снова и снова, и постепенно забывает, что не должен этого делать.
В эти дни волосы Мерри шевелятся, даже когда нет ветра. В эти дни он становится тихим, задумчивым, неподвижным. В его волосах появляется еще больше листьев, и Пиппин больше не смеется над этим.
Мерри снится наводнение, снятся воды Брендивина, выходящие из берегов, чтобы смыть его прочь. Он просыпается на полу, вжавшись в землю, давясь криком. После третьего кошмара он стоит на краю леса — впервые после наступления темноты. В шепоте деревьев — то тише, то громче — слышится песня, и он снова вспоминает, как дышать.

*
Шир кажется слишком ярким теперь, его поля — неправильного оттенка зеленого. Мерри замечает краем глаза странные блики, но они всегда оказываются чем-то совершенно обычным: овца, Рози Коттон, межевой знак. Его пробирает дрожь. Он привык ожидать мерцающее, ждущее неназываемое нечто. Тени хотят получить его. Он уходит искать.
У песни в лесу есть слова — эй, дол, мерри дол. Его зовут, знают его имя, и он следует за песней глубже в лес, чем заходил когда-либо прежде. Голубое и желтое мелькает среди ветвей, между стволами, всегда на шаг впереди в конце тропинки; и Мерри идет следом, напевая себе под нос.
Он находит спутника в своих блужданиях — веселого, переменчивого и старого, ровесника леса, а может, и еще старше. Но этот спутник даже лучше, чем Пиппин, ведь Пиппин не знает старый лес так, как он. Том Бомбадил, поет его спутник, он понимает.
Лес говорит с Мерри. Он не может ответить, едва ли может понять, но он теперь лучше слышит деревья, чем своих друзей-хоббитов. Даже Пиппин тревожится, тревожится настолько, что следует за ним за ограду — но никогда дальше границы леса.
Мерри не возражает. Мерри встречает женщину, с чьих волос капает вода Ветлинки и чье мокрое платье не колеблется на ветру.
— Лес хочет тебя, — хитро говорит она. — Приходи лучше в реку, ко мне. Золотинка, Дочь Реки, позаботится о тебе.
Мерри вспоминает сны о наводнении и убегает глубже в лес.
Он укрывается в корнях ивы и видит, как Золотинка выслеживает его, укрывается за ниспадающими ветвями и слышит, как поет Том Бомбадил. Он слышит другую песню — песню ивы, что звучит контрапунктом к голосу Тома Бомбадила. Вдвоем они оттесняют Мерри к стволу и дальше, дальше назад.
Мерри спит, когда Дядька-Ива забирает его, и Том Бомбадил песней заставляет трещину закрыться. Он никогда не узнает, почему он был избран. Он никогда не узнает ничего, кроме благодарности.
Мерри всё еще снится, как он тонет, но внутри дерева, в безопасности, он не кричит.


Название: затонувшие мечи
Оригинал: sunken swords, gogollescent; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1735 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Эовин, Галадриэль
Жанр: зарисовка и очень странное
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Две девы в ночи у кургана, танец и разговор.
Примечание: постканон "Властелина колец"

У королевских курганов танцевала эльфийка — в одиночестве. Под ее босыми ногами не склонялась трава, и в свете фонарей и высоких факелов ее летящие по ветру волосы мерцали золотом и темным янтарем.
Эовин оставила пиршественный зал, намереваясь присоединиться к простому народу Эдораса, собравшимся вокруг огней и костров на холме. Фарамир был где-то там, рассыпая благодарности старухам. Она слышала грубые голоса, выводящие песню.
Но эльфийке, казалось, вовсе не нужна была ее музыка. Галадриэль двигалась со строгим изяществом, быстрее и мимолетнее, чем ритм барабанов — опережая даже скрытые звуки, таящиеся в темноте, точно бархатистые острия оленьих рогов. Она подняла руку; мир вздрогнул. Эовин застыла, словно выброшенная на берег.

Когда-то она боялась узнать, что дом Эорла низок и недостоин. Она успела увидеть долгое неправедное правление, за которым стояла похоть и сила оружия; и их музыка, думала она, была пьяным пением разбойника, наслаждающегося грабежом.
Этот страх вернулся, когда она услышала вести от герольда Гондора — что король, и королева, и народ отца королевы прибудут по западной дороге, сопровождая тело Теодена. Столько благородных гостей, и Арагорн даже не высочайший из них? До войны Эовин никогда не думала и не мечтала об эльфах — она стремилась к смерти, что была прямо перед ней, как низко висящий плод, и не поднималась выше, чем могла дотянуться ее рука, — но она знала достаточно, чтобы понимать, насколько они горды. Величайшие из владык Средиземья, что еще оставались на этих берегах. И хотя она сказала, что станет целительницей и будет любить всё живое, но в первые месяцы после возвращения домой она была занята землей, строительством, деревом и камнем; и потому она видела, как судят ее собственную работу, когда дивный народ заполнил зал.
Но ни один из ее страхов не оправдался. Эльфы сидели на возвышении вместе с королями и кольценосцами, и от их древней славы тяжелел воздух дня, куда бы она ни взглянула: светильники на стенах склонялись к ним, точно подслушивая, и тени бежали прочь у них под ногами. Но всё же ничто — ни пиршественный зал, ни ее брат, ни ее открытое сердце — не умалилось в их присутствии: так лес у подножия горы не умаляется от величия этой горы.
И точно так же она ничуть не терзалась, осознавая красоту Галадриэль. Та была подобна свежему дуновению: северный ветер, пробившийся через бастионы ее крепости. Ветер, посланный другом, чтобы показать бреши в этих бастионах. Он сдул прочь туман и затхлый запах долгого заточения; он говорил, что Эовин не придется угасать в одиночестве.
Думая обо всем этом, она подошла ближе, едва не наступив на черный кубок, окованный бронзой. В траве стояли ряды таких кубков, с водой и вином. Здесь прошли празднующие.
— Ах! — воскликнула Владычица Леса, оборачиваясь. — Я знаю тебя. Твой облик знаком мне, герой Пеленнора!
Эовин поклонилась.
— Герой Пеленнора спит под твоими ногами, — сказала она.
Галадриэль взглянула серьезнее.
— Да, и он тоже, — ответила она и взяла Эовин за руку. — Не нарушила ли я никакого обычая? Надеюсь, что нет. Ваши погребальные курганы прекрасны. Даже мой народ знает не так уж много подобных мест — хотя один зеленый холм и ждет меня за морем.
Не понимая, о чем идет речь, и нахмурившись — в сомнениях ли или в попытке сдержать вдруг подступившие слезы — Эовин легко произнесла:
— Должна признать, когда я увидела тебя, то подумала на мгновение... Мериадок рассказывал мне о курганах умертвий у границы Шира. Я едва не приняла тебя за призрака, но только прекрасного и светлого.
Не успела Эовин договорить, как испугалась, что оскорбила свою собеседницу. Но Галадриэль рассмеялась.
— Долго живущие, медленно увядающие, заключенные в смертных костях? Да, я тоже слышала эти рассказы. Но, смею надеяться, я не столь холодна. — Она стиснула пальцы Эовин, и ее прикосновение было точно жаркое дыхание лета. — Не станцуешь ли со мной?
— Но как могу я...
— Ты ведь победительница, — сказала Галадриэль, увлекая ее за собой в простые шаги танца. — Таков обычай.
Эовин повторила шаги, подстраиваясь под ритм. Галадриэль вела в этом танце; вперед и назад, у подножия кургана Теодена, легким челноком скользя по невидимым натянутым струнам. Сплетая руки с живой историей, она не утратила своей сути — но напротив, здесь, заключенная в грубую броню бедер и ребер, дух ее воспарял ввысь.
— Если будет позволено, я предположу еще кое-что? — сказала Галадриэль, возможно, в ответ на ее мысли. — Ты ведь знаешь, что есть еще одна причина, по которой я позвала тебя. Я вижу знакомую тень на твоем лице — это лицо женщины, недавно противостоявшей искушению.
— Если это было искушение, то я не прошла испытания, — ответила Эовин с улыбкой.
Она не прошла его дважды, с Фарамиром — всего лишь за время между его появлением и церемонией. Что сказал Арагорн там, на пиру? «Сердце мое ликует, видя тебя счастливой». Да: несомненно. Она наконец поверила,что вихрь отчаяния и гордости может утихнуть со временем, стать чем-то цельным. В вечерних тенях таилось обещание покоя — счастье, похожее на лазурные плитки в чаше белого фонтана, прекрасные, когда опадала вся пена. Но чаще всего она была слишком занята, чтобы думать о своем настроении, наполовину поглощенная временем.
— Это не так, — сказала Галадриэль. — Я встречалась с искушениями и знаю их. И я уверена в том, о чем говорю, — она смотрела Эовин в глаза. — Хотя и не знаю, различила бы ты приманку.
— Наврядли, — согласилась Эовин; и в самом деле, что могла желать женщина теперь, в четвертую эпоху?
Ясные глаза блеснули.
— Но всё же я думаю, что ты должна понимать это — хотя бы отчасти. Ибо я хотела быть королевой.
Эовин сбилась с шага. Галадриэль отпустила ее. Она чувствовала ускользающее тепло и стыд, от которого становилось еще жарче.
— Я не желала ничьей короны.
— Не сомневаюсь. Ты красива, сильна и столь невероятно юна — к чему тебе стремиться к власти? — на лице Владычицы блеснула улыбка, белая и узкая, точно клинок. — Власти над многими, во всяком случае. Что до Эстеля...
— Мне не нужна была власть над ним.
Лицо Галадриэль омрачилось, стало отрешенным. Она напомнила вдруг Фарамира, задумчиво глядящего на восток. Так, значит, это Фарамир умел спокойно смотреть в Тень?
— Но тогда что же, если бы ты победила? Стала бы ты следовать за ним, подобно призракам тех, кто предал его предка? Или, будучи живой, в качестве простого солдата, довольствуясь возможностью любить, но не владеть?
— Если бы он позволил...
— Позволил? Но тогда мы уже не говорим об отношениях вассала и сюзерена. Позволь он это, и ты стала бы большим, чем просто еще один рыцать в его блистающей свите. Ты бы заставила его склониться перед тобой.
Эовин вздрогнула, возмущенная. Галадриэль положила ладонь ей на плечо, точно успокаивая.
— Ты полагаешь, что я обманываюсь, — медленно произнесла Эовин. — Что я сама не знаю, чего желала, когда ехала на войну, одевшись мужчиной. Но, госпожа, я вижу в сердце своем, пусть и не с такой высоты, как ты.
— И что же ты видишь?
Она вздохнула, чувствуя свежий запах степных трав и воды.
— Князь Итилиена первым сказал мне об этом — что я любила короля так, как юноша может любить своего командира. Тогда он едва знал меня. Будь я моим братом, я могла бы любить Арагорна спокойно. Но, будучи обманута однажды, я решила расквитаться с потерей: если я женщина, то почему бы не быть женщиной, которая может коснуться его? Даже это казалось лишь справедливым, в сравнении со злой судьбой моего рождения. Дева Рохана, из рода повелителей коней — и, в итоге, не имеющая даже силы поднять щит...
Это была старая, привычная обида. Слова звучали ровно, не находя больше отклика внутри нее.
— И всё же у меня не было бы власти над ним, — сказала Эовин, отпуская последнюю свою надежду; даруя ей чистую смерть под открытым небом. — Ни права силы, ни уз жалости. Разве ты не знаешь своего внука?
Черты лица Галадриэль стали острее — словно бы кто-то далеко вверху наклонил зеркало. Ее ладонь скользнула вдоль руки Эовин, и ее прикосновение оживило холодное и мертвенное онемение, вернувшиеся из тайных укрытий в ее земной плоти. Они вспыхнули болью и мгновенно исчезли: следом пришло не чистое блаженство, но дрожащее жжение.
Одно прикосновение выжгло изнутри ее руку. И в то же время она стала сильнее, тверже — поддерживаемая не костью, но воздухом.
— Да. Как странно, — проговорила Галадриэль негромко и восторженно, — думать о том, что мы женщины.
Она поцеловала Эовин в лоб. Эовин скользнула прочь, и Галадриэль протянула руки, подхватывая ее; опустила ее на землю, укладывая на спину, чтобы она могла видеть звезды. Они были ярче теперь, чем все светильники на земле; звезды ринулись на нее падающими копьями, устремившись в одну точку — к ней, и вихрь их движения сотряс ее сердце. Но ни одна звезда не упала. Ни одна не сожгла ее, достигнув цели: они лишь прошли насквозь и погрузились в землю, точно сотканные из света мечи.

*
В ту ночь ей снился Грима. Он уменьшился еще сильнее, чем тогда, когда Митрандир развеял чары, показав его истинную суть; он был бледным, иссохшим и пустым, точно скорлупа разбитого яйца. Он больше не источал вокруг скверну, не протягивал сеть корней сквозь темноту. Когда она склонилась к нему, он отшатнулся, дребезжа в страхе.
Теоден однажды сказал ей: вот лучший и вернейший из моих советников. Слушай его, Эовин, и обретешь мудрость.
В те дни она слушала песни своего народа и ее сердце беспокойно билось — хотя не так сильно, как прежде в детстве, — под ритм и кружева сплетающейся речи; она видела узор, сплетенный перед ее глазами памятью о былой отваге. Но она подумала, что и червь в земле может считать свое сокровище ярчайшим, никогда не видя солнца. И она меньше слушала песни о днях славы и о богатстве их земель, но больше — певцов, что рассказывали о гибели от предательства, о доблестных поражениях; ибо хотя бы на это — казалось ей — у нее есть право. Человек мог умереть достойно, даже если украл приданое своей сестры и убил своего короля. Она, как и каждый, рожденный в этих сумерках эпохи, обещаны были полю и мечу — пусть, может быть, и не своим собственным. Она огляделась вокруг — сквозь длинные пряди волос. Она коснулась солдат, коней, осыпающихся крепостей на холмах — всего, что погибнет с большей честью, чем была при жизни.
Проснувшись, она была довольна, что оборвала сон. Рассвет еще не настал, но небо уже обнажилось; ночь, старое чудовище, выплюнула свои выбитые зубы.


Совместный перевод с  Grey Kite aka R.L., и вообще я тут в основном хвостики подбирал — но очень уж текст хороший, пусть он у меня тоже полежит (=

Название: Лучи ярче солнца
Оригинал: waving flares in the air, cosmogyral; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 915 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Эовин/Фарамир
Категория: джен, гет
Жанр: драма, AU
Рейтинг: G—PG-13
Краткое содержание: Она сияет ярче, чем солнечный день. Он всё еще сопротивляется. // АУ, где Галадриэль приняла Кольцо.

Свет проникает в комнату прежде нее, а с ним — волна сухого тепла; вполне достаточное предупреждение для Фарамира, чтобы успеть закрыть одну книгу и открыть другую. Она входит, не медля.
— Приветствую, Наместник, добрыми вестями с юга, — говорит она, еще только наполовину сняв шлем, так что слова ее приглушены. — Я не могу остаться надолго. Я пришла, дабы принести тебе вести о Хараде и о твоем брате.
— Эовин, — говорит он, и голос его звучит столь же осторожно, как и обычно, когда дело касается ее. — Ах... присядь же. Я прикажу принести воды.
Он встает, чтобы подозвать слугу, а Эовин опускается в свободное кресло, но следом, засомневавшись, вновь вскакивает на ноги. Оба они, она и Боромир, теперь двигаются быстрее, словно нечто подстегивает их. Хотя, насколько это ему известно, ей это всегда было свойственно. Он не знал ее прежде, за исключением лишь нескольких минут при дворе ее дяди; и тогда она была неподвижна и скована чарами, как и все прочие.
— Благодарю тебя. Как продвигаются твои труды?
— Одеяла, повязки, вино, зерно, — говорит он и замечает, каким пустым делается ее лицо в попытке не сморщить нос. Он не может сдержать собственную улыбку. — Не стану утомлять тебя этим.
Изумление. Следом возвращается самообладание.
— Твой брат никогда не рассказывал мне о мыслях, которые читал бы у меня на лице, — говорит она. — Обязан ли ты этим даром своему второму рождению?
— Боромир предпочитает более прямолинейные способы взглянуть в сердце человека, — говорит Фарамир, и ее рот дергается — вот почему, должно быть, он продолжает говорить самоубийственные вещи. — Как он поживает?
— Он крепок и победоносен, — говорит она. Сияющие Всадники всегда говорят друг о друге так, словно бы другие две сотни лет, как мертвы, и сделались весьма привлекательными трупами. — Он принес Нэнью в Умбар. Я намерена присоединиться к нему с подкреплением. Сможешь ты выделить отряд из двенадцати человек?
— Да, если у тебя есть в том нужда, — говорит Фарамир, и мгновением позже понимает, что это может быть действительно так. Он не думает о том, что случилось с прошлыми двенадцатью. — Рота Кередина. Сейчас он на стенах; он возрадуется.
— Благодарю тебя, — говорит она. — Солдаты, которых ты подбираешь, всегда сильны и горды служить делу Света.
— Хм, — говорит Фарамир, и она смотрит ему в глаза — взглядом холодным и вопрошающим.
— Весьма горды. Более горды этим, чем даже ты сам. Ты всё еще не надел кольцо.
— Нет, госпожа.
— Они воистину были очищены от всякого зла, — говорит Эовин. Ее глаза все еще неотрывно глядят в его. — Ты и представить не можешь, каково это: носить одно из них.
Фарамир соглашается:
— Не могу.
— Некий страх лег между тобою и Светом. Разве ты не видишь того, что знаю я? Я тоже пребывала в тенях. Но никто не может остановить тебя ныне; никто не сдержит тебя. Владычица Галадриэль назвала тебя Наместником Арнора и Гондора. Почему бы тебе всем сердцем не взяться за свое дело?
Ее голос звучит... пылко, пламенно, и на какой-то миг он видит в ее неуемной убежденности то же, что видит она: его рядом с ней, когда в следующий раз она и Боромир выезжают на охоту, очищая неразумных, убивая непокорных. Следом он видит нечто иное: вспышку озорства, и она говорит:
— Или ты боишься себя самого лишь рядом со мною?
И Белая Дева Рохана хватает его за рубашку обеими руками, притягивая к себе для поцелуя.
Он поднимает руки к ее лицу, прежде чем успевает понять, что происходит, и целует ее в ответ. В ее прикосновениях — та же лихорадочная жажда, что в ее голосе. Тянущая боль расцветает там, где их тела соприкасаются, и он помимо воли задается вопросом — чувствует ли она то же самое, или же она больше не замечает. Отчаяние, которое он удерживал в узде, накрывает его, опрокидывается тяжелой безжалостной волной, и когда она пытается отстраниться, он целует ее снова, преследуя — как она преследовала его, как он имеет полное право делать теперь. Она приглушенно вскрикивает от неожиданности, стискивая ткань его рубашки в кулаке. Он не отпускает ее.
Внезапно Эовин наполовину бросает, наполовину толкает его обратно в кресло, и Фарамир с запозданием понимает, что кто-то постучался в дверь — служанка, красная до кончиков ушей, ставит кувшин с водой на стол перед госпожой Эовин. Лицо Эовин тоже заливает краска. Она рассеянно благодарит служанку и наливает себе воды в стеклянный кубок. Фарамир всё еще пытается разглядеть что-то через яркие пятна, плывущие перед глазами; он не может разобрать выражения ее лица. Эовин выпивает кубок одним глотком, резко опускает на стол.
— Я, пожалуй... — начинает она. — Ну что ж.
Она забирает шлем, и уходит, поклонившись. Служанка по-прежнему продолжает подбирать осколки разбитого кубка, когда свет уходит за Эовин вслед.
Фарамир закрывает глаза, пока пятна не исчезают. Затем он открывает другую книгу и просматривает новости от Арвен — Умбар, пятьдесят кораблей. Значит, морская кампания. Он думает, станет ли Владычица Галадриэль убивать пиратов, или же очистит воды. Или поднимет Нуменор. С людьми Кередина; теми, кто еще жив. Он пытается убедить себя, что защищает свой народ. Он всё еще чувствует во рту привкус крови.
В Рохане Галадриэль одним прикосновением выжгла из Теодена всю злобу и горечь прожитых лет, и оставила его со всем прочим, что у него было — коленопреклоненным стариком с трясущимися руками. Она обернулась к Эовин тогда, неподвижная, прямая и холодная, и сказала в своем бесконечном милосердии: «Но ты была рождена не для того, чтобы быть лишь цветком». Фарамир помнит, как Эовин повернулась к Галадриэль, не видя больше никого другого; он помнит — даже прежде того, как кольцо Вилья скользнуло на ее палец — солнце, разгорающееся в ее глазах.

@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу

---

ФБ - JRRT-team, тексты два

Переведено пополам с  Grey Kite aka R.L., и благодарность за поиск текста тоже ему (=
А еще можно почитать на фикбуке.

Название: Нарн Арвен ах Арагорн
Оригинал: Narn Arwen ah Aragorn by cosmogyral; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 7808 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Арагорн/Арвен; Элронд, Элрос, другие
Категория: джен, гет
Жанр: AU, легенда
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Как выглядела бы история Арагорна и Арвен в мире, где Элронд и Элрос выбрали другие судьбы?
Примечание/Предупреждения: стилизация под канон; перевод названия — "Повесть об Арагорне и Арвен"

I. Об Элросе Атандиле

...и Элросу и Элронду дан был выбор над их собственною судьбой. О том, как происходил этот выбор, сказано в ином месте. В конце концов избрал Элронд дар Илуватара — ибо, как говорил он, и на людской срок уже довольно времени для усталости. И те из Эдайн, кто сражались на стороне Валар, последовали за ним в дарованную Валар землю, и там он сделался правителем, и среди своего народа был прозван Тар-Палантир, Король-Прозорливец. Но Элрос, любивший Арду, не покинул бы ее, и он выбрал остаться с Перворожденными, и удел великого владыки Перворожденных был дарован ему.

Элрос поначалу обитал в Линдоне с Гил-Галадом, и между ними была великая дружба. На него Гил-Галад возлагал большое доверие — был он скор на поступки, но не торопился на гнев, — и дал ему во владение устье реки Лун, которое Элрос поддерживал в боевой готовности; ибо недобрые твари бродили по земле в те дни, и шептались, что Пришедшие Следом, живущие за горами, предались злу. Так Элрос вырос и возмужал: с копьем в руке и глазами, обращенными к Востоку. И за морем, в Эленне, его брат по-прежнему глядел на Запад.

Минуло тридцать лет, прежде чем из-за гор наконец пришли люди, и Элрос встретил их. То были три лодки, созданных для быстрого путешествия, и сердца людей, сидевших в них, полнились тьмой. Тогда Элрос дал своим воинам знак прицелиться; но медлил отдавать приказ к нападению. «Ведь всё же, — думал он, — мы перебили орков и оттеснили варгов, и если говорю я, что брат мой, будучи во сто крат храбрее меня, стал человеком — разве не заговорю я с этими людьми?»

И он спустился к ним, и заговорил с ними, и они увидели сверкающего юного лорда, на чьём лице лежала, однако, печать тревог, и опустили луки. И Элрос видел, что люди из городов на равнине воистину были под тенью, но лишь под той же самой, какая лежала на собственном его сердце: от того, что мир, где они росли, преобразился и ныне исчез, что земля до сих пор задыхается от пепла и едва ли родит, что всё великое случилось еще до того, как начались их жизни, а им не осталось ничего, кроме песен и шепотов.

Потому Элрос говорил с ними с добротой, и люди из городов на равнине прозвали его — Вервине, что значит Атандил, Друг Людей, и это имя он носил впредь.

И вот, Элрос достиг первого йена своей жизни, когда Нэллас из Дориата пришла к заливу Лун. Поначалу она прибыла в Харлиндон, следуя за домочадцами Галадриэли, но не могла надолго оставаться в покое. Ибо, как говорили о ней впоследствии гномы, была она подобна жиле гематита, которому еще не придали форму: никогда не следовала она по прямому пути, и даже прежде падения Дориата её всегда утомляли трезвые совещания мудрых и холодные чертоги великих. После же Дориата думала она, что так или иначе, но ни мудрость, ни стены никого не спасли. И потому из Харлиндона она ускользнула прочь, дабы бродить по новым лесам и увидеть преображенное Средиземье. Там она встретилась с Нимроделью, которая позже удостоится собственной истории; но об этом больше сказано в другом месте. Когда Нэллас пришла к Лун, пришла она босиком и в одиночестве, и глядела настороженным взглядом.

Приблизясь к берегам Лун, она увидела между деревьев лагерь и попятилась, слыша голоса, говорившие на синдарине резко, как то свойственно нолдор, а также и на другом языке, ей неизвестном. Едва она не вернулась к лесу с его тенями, однако же она страдала от жажды, и на много шагов вокруг спуск к берегу был крутым. Так что она двинулась вперед, и под сенью раскидистой ивы увидела смертного человека и эльфа, что говорил с ним, но какого племени был тот эльф, она не ведала. Они обсуждали некий обыденный вопрос, хотя с тем, как перепрыгивали они с языка на язык, она не могла следовать за нитью беседы — лишь понимать, что они спорят как равные, один с другим, и пока она смотрела, эльф рассмеялся, и хлопнул смертного по плечу, и сказал ему:

— Теперь сковали мы сталь в кольцо.

— Ты неверно произнес это, — проговорила из своего укрытия Нэллас.

И Элрос обернулся, и увидел ее среди теней, и показалось ему, что вновь он сделался юн и лишен всякой мудрости, и он учтиво заговорил с нею. И Нэллас отвечала ему с учтивостью, и не возвратилась под деревья, но осталась с отрядом Элроса и с людьми, их гостями, и к утру Элрос знал свое сердце, а к вечеру Нэллас — свое.

Так Элрос и Нэллас стали мужем и женой. Спустя еще один йен и немногим больше, Нэллас решилась понести единственного сына, кого Элрос назвал Элессар, Звездный Камень, а Нэллас — Эстель, что значит «надежда». Элрос вознамерился вырастить его в Серых Гаванях, и обучить его всем воинским премудростям, а также тому, как строить и снаряжать корабли, и как говорить на языках всех квэнди. И другому также он учил сына, не ведая этого: ибо в обыкновении Элроса было не откладывать принятие решений, но скорее брать с собою советников, когда он показывал сыну, как чайка становится на крыло. Часто он брал Элессара с собой, спускаясь ко кромке моря на рассвете, когда корабль Эарендиля виден яснее всего, и рассказывал тому об Эарендиле и Эльвинг, а также о Маглоре, прибрежном скитальце, кто был его опекуном. И для Эарендиля и Эльвинг они зажигали фонари у воды там, где некогда тёк Сирион; и для Маглора они оставляли цветы. Но о Маэдросе Элрос не заговаривал.

Когда Элессару сравнялось двадцать, Нэллас обратилась к своему мужу со словами:

— Ты учил его нетерпеливым путям нолдор и прямым путям народа Линдона, и ему ведомо более, чем достаточно, о причудливых обычаях смертных. Теперь же позволь мне научить его кое-чему от дориатрим, к чьему роду он принадлежит на самом деле.

— Я почитаю тебя, — отвечал Элрос, — и не стану перечить тебе. Но знай, что ты ошибаешься, ибо воистину этот мальчик родич всем племенам.

Ибо таков был их способ обращать в игру то, что им было всего дороже.

Но Нэллас сделалась печальна и проговорила:

— Тогда, без родичей, не будет ему и дома.

И пророческими оказались ее слова.

Нэллас звала мальчика лишь его материнским именем, и пока он жил с нею, он жил везде. В то время врата Лун были открыты востоку, и эльфы жили на равнинах Эриадора, и некоторые из них добирались даже до далеких королевств смертных — были в их числе и Нэллас, и ее сын. Нэллас показала Эстелю искусство резьбы по дереву и ту музыку, которой он мог овладеть, и как натягивать длинный лук, и как говорить на синдарине на дориатский манер, и пути звезд, и песни и сказания Белерианда такими, как записал их Даэрон; хотя, как говорила она, и было в них много бессмыслицы. В обучении всем этим премудростям он достиг пятидесятого года своей жизни: с уверенным языком, легким сердцем и проворными ногами, переводчик для матери и частый гость отца. Тогда в его сердце зародилась тоска по морю, что никогда не оставляет души эльдар, и он наконец расстался со своей матерью.

II. О заре Нуменора

Теперь речь пойдет об Элронде Тар-Палантире, что насчитал четыре сотни и сорок восемь людских лет, прежде чем умер, и всё же был не самым долгоживущим из смертных королей этой эпохи, но по праву зовется мудрейшим из них. Вместе с другими эдайн он отплыл за море, в землю, что люди назвали Анадунэ, иначе же Нуменорэ. Но в дни Тар-Палантира звалась она Эленна, «обращенная к звездам».

Имя его жены на языке людей забыто, но в хрониках Эленны названа она Тельперианна, "дар серебряного венца". Она была дочерью преводителя народа Беора, который умер в морском походе, и это она установила королевскую власть в Эленне, ибо Элронд был тогда словно в тумане, в раздумьях о выбранном им жребии и с памятью о войне, не потускневшей еще. Но когда они прибыли на новую землю и начали обустраивать поселения, среди людей завязались споры, и всегда было не меньше двух спорщиков и не меньше трех различных мнений; и Тельперианна пошла к Элронду, который строил стены города, и сказала:

— Следует назначить судью над ними.

— Не могу я судить дела между человеком и человеком, — ответил он. — Я — последыш даже для Пришедших Следом.

— Никто иной не может этого, кроме тебя, — сказала она. — Ибо мы связаны старыми бедами, и не можем ясно видеть свой путь.

Тогда Элронд взглянул на нее, и ей показалось, будто он увидел ее впервые, не глядя сквозь нее вдаль до самого Тириона, и склонил он чело.

— Связаны, возможно, но свяжете себя еще множеством уз, — сказал он. — Другие могут счесть, что я не гожусь для столь высоких дел, хотя я и сын Эарендиля — ведь я так же, как и они, работаю в этой гавани и брожу по этим холмам. Но было бы иначе, заключи я союз с предводителями дома Беора. Так ли это?

— Так, господин, — ответила она.

— Но всё же ты не любишь меня и не стремишься к моей любви, — заметил он. — Неужели так заведено среди эдайн?

— Иногда и так, когда нужда в том велика, — сказала она, и голос ее был спокоен, но сердце быстрее забилось в гневе от его холодных слов — ибо, даже произнеся эти слова, он лишь отстраненно следил за ними, как следят за полетом птиц, не вникая в суть.

— Тогда найди другого советника, госпожа, — сказал Элронд. — Я не вступлю в брак с не желающей того девой.

— Нельзя сказать, что я не желаю этого, — ответила Тельперианна. — Я выбрала бы тебя. Если я не могу заставить тебя сделать выбор, то это лишь мое дело.

О том, что подумал Элронд об этом, Тельперианна не узнала; но на следующий день, едва взошел Эарендиль, явился он к ней и сказал: «Заключим же брак между собой». И так Элронд принял правление над эдайн, но в важных решениях неизменно обращался он к своим советникам, и Тельперианна была не последней среди них.

Она принесла ему сыновей-близнецов, Лауриона и Калассо. Лаурион был отцом Тинвэ, Сияющей Девы, которая на сто двадцать восьмом году правления Элронда родила Ундомиэль, Вечернюю Звезду. Ундомиэль выросла в Эленне в пору ее расцвета, и говорила на всех трех ее языках: квэнья — для знаний, синдарин — для дел государства, и адунаик — для повседневных забот. Лицом она походила на Элронда, своего прадеда — со строгими чертами, длинными темными волосами и серыми глазами, расставленными широко. Она научилась ездить верхом прежде, чем выучилась говорить, и, подобно давшей ей имя звезде, летела она от улиц светлого Арменелоса к гаваням Роменны, вверх по склонам Менельтармы или же к заливу Эльданны под цветущими деревьями, и где бы ни бывала она, повсюду ее любили, ибо немного рождалось детей у людей Эленны. Она росла, не ведая страха.

В то время эльфы Тол-Эрессэа начали отправлять своих посланцев в Эленну, и их лебединые корабли, казалось, летели над волнами, не касаясь их. Тол-Эрессэа населена была теми из эльфов Валинора, кто по-прежнему заботился о делах Средиземья, и теми, кто любил море. Многие нашлись среди них, кто возрадовался, узнав, что люди стали их соседями, и хотя никто из людей не мог ступить на пристани Аваллонэ, эльфы сами отправились в плавание к Западной земле. И когда первые из этих посланцев явились, они принесли с собой саженец в знак дружбы — и был то отросток Галатилиона, дерева, что создала Йаванна из последнего плода Тельпериона. Нимлот звалось это дерево, и они с Ундомиэль были ровесниками.

Минуло две сотни и сорок лет жизни людей, когда смерть пришла в Эленну, и никто не знал, откуда она явилась. Был сильный ветер, и долгий шторм, и улицы Арменелоса затопило водой, а затем пришла чума. Дар Валар должен был защищать людей от болезней в дни их юности, но от этого недуга не был защитой — лишь ускорял его; и так в тех, кто сильнее был тронут светом Валинора, свет этот угасал быстрее. Лаурион, заболев, умер за два дня, и за ним Калассо, и светлая Тинвэ сгорела едва ли не мгновенно — поднявшись утром здоровой и не доживя до заката. Многих и многих забрала чума, о ком не сохранилось памяти и чьи имена впервые были записаны, чтобы рассказать об их смерти. Один лишь Элронд избежал ее касания, ибо оставался по крови наполовину эльфом; Ундомиэль же заболела, но выжила. Тельперианна ушла одной из последних, и ни Элронд, ни Ундомиэль не хотели покидать ее до последнего часа, но народ Эленны не должен был думать, что все их мудрые сгинули, а потому время от времени один из них присутствовал в полупустых залах совета и выбирал следующее место для погребальных костров. Когда Тельперианне пришло время отходить, Элронд был с ней, и они говорили о многом, чего не касались прежде; и говорят мудрые, что в конце Тельперианна сказала:

— Сейчас хотела бы я принадлежать к эльдар — не ради того, чтобы избежать этого прощания, ибо поистине я устала, но чтобы видеть, как видел ты, что грядет дальше. Ибо мнится мне, что Нуменор падет, и Дар Валар растрачен будет понапрасну.

Тогда Элронд сказал:

— Я не вижу грядущего — только то, что ты умираешь, и мне страшно.

Тельперианна засмеялась тогда и сказала:

— Поистине ты из Пришедших Следом — раз так поздно понял это.

И больше не говорила она ничего. Народ ее хотел выстроить для нее богатую усыпальницу, ибо высоко они ценили ее, но Элронд не позволил им и приказал возвести погребальный костер на вершине Менельтармы. Так повели с тех пор обычай хоронить королей Нуменора — в свете, что будет виден самим Валар; хотя позже говорили иные, что делалось это также в память Маэдроса Феанариона, что отверг медленное увядание под ядом времени.

Так Ундомиэль узнала смерть.

III. Об Арвен и Арагорне

В год три сотни и двадцать третий по счету людей великий шторм поднялся у восточного побережья Эленны, и многие в стране страшились, что чума придет вновь; и Элронд отправил Ундомиэль к берегам Роменны, дабы увидеть, не найдется ли там признаков болезни. Ундомиэль была его вестницей и регентом, и единственной наследницей Дома Беора, и она прозывалась Арвен, Благородная Дева, как знак того, что она наследует королю. И имя это она использовала гораздо чаще, чем имя своего детства. Гордой она была и сдержанной, но не холодной; и она и Элронд не скрывали друг от друга своих мыслей и своих дел.

Когда Арвен прибыла к морю, то обнаружила, что портовый город был пуст, люди Роменны бежали туда, где воздух был здоровее, и над землей стелился туман. Сердце Арвен поначалу исполнилось дурных предчувствий, но она проследовала сквозь город, ища любые отметины зла, и наконец вышла на берег, всё еще усеянный обломками. Она завидела одно огромное морское чудище, или нечто, выглядевшее таковым, наполовину погруженное в воду; и подошла к нему, дабы взглянуть, какой оно природы, и наткнулась на тело мужчины.

Она тотчас же увидела, что он жив, но не ведала, кем он был: одним из рыболовов Роменны, или потерявшим путь мореходом с Тол-Эрессэа, или неким признаком еще грядущего великого зла; и она долго колебалась над ним, не зная, помочь ему или ввергнуть обратно в море. Но наконец он наполовину очнулся, и увидел над собою высокую женщину, облаченную в серебряно-синее богатое платье, и её длинные темные волосы были перевиты тем же серебром и пронизаны им, и всюду вокруг нее клубился серебристый туман. И принял он её за бездомную тень, и воскликнул:

— Неужто наконец-то я достиг Амана?

— Нет, лишь Эленны, — отвечала она.

— Тогда Эленна плывет меж звёзд, вне кругов мира, и призрак Тинувиэль бродит там, — сказал он, всё ещё наполовину во власти видений, и на эти его слова она улыбнулась, признав в нем одного из Детей Илуватара, и притом юного. И она присела на песок рядом с ним, и испробовала на нем целительское искусство Нуменора, где истинными были слова: «руки короля — руки целителя». Так что вскоре он ожил, и вновь вспомнил себя, и она спросила об его имени. В лицо ему бросилась краска, и он сказал:

— Не ведаю, как ответить тебе. Эстель Элессар я зовусь, сын Элроса и Нэллас, и под другими именами знают меня в иных землях; я Ульзабад-заракку у гномов и Хороддин в городах на равнине. Но здесь у меня нет имени.

— Ты много странствовал, — проговорила она серьёзно, и улыбнулась вновь; и Эстель дивился этой улыбке. — Тогда я буду называть тебя — Ара-и-корон, ибо ты пришел из-за края ведомого нам мира.

— На языке моей матери это звучит как Арагорн, — сказал он, и так между собою они определили для него имя.

Она подняла его с песка, и помогла взобраться на лошадь, и дала ему еды и питья из своего провианта. Она видела, что был он хорошо сложен и хорош собою, как любой из эльдар; был он высоким, с яркими серыми глазами, и юным в расцвете сил. Она поведала ему о себе, о том, как устроена ее страна, и о своем поручении; и взамен он поведал ей о своем плавании — море звало его, и он отправился к Кирдану Корабелу, думая плавать вдоль берегов Средиземья и тем держать на привязи этот зов. Но он уплывал всё дальше и дальше, следуя за Эарендилем, и великий шторм захватил его, и выбросил туда, где он оказался.

— И теперь я не могу возвратиться, разве что на щепках, — сказал он и окинул взморье печальным взором. —Так что я волей-неволей твой гость.

— Я отведу тебя к моему прадеду королю, — сказала ему Арвен, — и он скажет, что следует делать.

И вместе они поскакали в Арменелос.

В Арменелосе они сделались значительным зрелищем, и люди текли за ними, ибо Арагорн был по-прежнему одет в то, в чём оставило его море, в лохмотья и водоросли, и он скакал вслед за госпожой этих земель с волосами, в которых застыла соль. И в таком обличье пришел он к Элронду Тар-Палантиру. Оба надолго замолчали при этой встрече. Арагорн видел собственного отца, но отмеченного печалью, чьи волосы целиком побелели, но кроме того иного по духу, ибо дух Элроса был живым и ярким, а смех его — лёгким, и дух Элронда в его отмеченных морщинами глазах выглядел невозмутимым и глубоким; и Арагорн, сын Нэллас, не счёл это плохим.

И Элронд тоже пребывал в молчании, ибо мир изменился.

Наконец он пошевелился и приветствовал своего гостя; и они говорили сначала о плавании Арагорна и о том, может ли оно быть проделано снова, и смогут ли люди Эленны отправить вместе с ним посольство, и как именно следует строить корабль, способный унести к тому берегу, и какое время потребуется им на это. Затем они отворили двери и созвали совет, где обо всём говорилось снова, и было разъято на части, подобно машинерии гномов, шестерня за шестерней, а следом вновь аккуратно подогнано вместе, лучше подходя для своей задачи. И всё это время Арагорн дивился тому, что у него не спрашивали ни слова об его отце или оставленных в Средиземье друзьях, но только о том, как устроены их гавани и ведут ли они войны. Так продолжалось, пока Элронд не огласил, наконец, свое решение; и не принесли вино. И показалось тогда, будто некий дух покинул комнату, и кто-то рассмеялся, и сказал:

— Истинно ли говоришь ты, что на Востоке были найдены королевства?

И тогда Арагорн увидел, как обращаются эдайн со временем, коего у них так немного; следовало связать его строго с одной целью или иной, и таким образом не растратить зря. И его сердце потеплело к обезлюдевшей наполовину Эленне, равно как и к Арвен, что улыбалась, а не смеялась.

Так началось первое пребывание Арагорна в Нуменоре, и длилось оно десять лет. Он часто странствовал по острову, и отправлялся либо к безлюдным местам, либо в поселения, которых у Арвен не было причин посещать, и всегда возвращался в Арменелос с новыми историями; и Арвен научилась от него тому, чего можно достичь острым глазом и внимательным ухом, дабы понимать нужды своего народа. Зачастую ночами поднимались они в какое-нибудь высокое место, и там он учил ее тому, что Нэллас рассказывала ему о звездах, и что сам он видел во время плаваний. Она начала думать о нем, как о дорогом друге, и ему она говорила то, чего не говорила никому другому, что она начала бояться, что здоровье Элронда не продержится долго, и что чума, пощадив его, могла укоротить его дни. И после ещё более длительной дружбы она сказала ему то, чего не знала сама до тех пор, пока не начала говорить: что она боится этого дня, не только из-за своего прадеда, но потому, что она должна будет избрать супруга, либо же позволить роду Перэдилей исчезнуть из мира людей.

— И в том я подобна Эльдар, — говорила она, — что не потеряю себя, вступив в брак. Но среди людей на это чересчур часто смотрят иначе, и я не знаю ни одного смертного мужчины, кто взял бы меня женой, но не связал бы меня.

Тогда отвечал ей Арагорн:

— Ни одного смертного, может быть. Но если бы ты избрала меня, я не стеснил бы тебя ничем больше.

— Но ты не можешь того, — сказала она и положила руку поверх его руки. — Ибо ты из иного племени; и дом твой в ином краю.

Никто из них не заговорил тогда о любви; и Арагорн не стал спрашивать её снова.

И на исходе десяти лет Арагорну был дан великий корабль, «Синдэрамар», «серокрылый», нагруженный подарками и несущий посольство; и Арвен распрощалась со своим другом на дворцовых ступенях. Арагорн проверял паруса, когда в преддверии церемонии прощания явился Элронд; и они встретились на палубе.

— Таким снился мне Вингилот, — сказал Элронд. — Хотя не знаю, сон это или же память.

— Этот корабль я приведу обратно к тебе, Тар-Палантир, — сказал ему Арагорн, ибо у него на сердце было легко. Но он увидел, что чело Элронда потемнело, и сказал: — Но только если ты пожелаешь видеть меня снова. Ибо ты знаешь, что я чту тебя, и благодарен за твою дружбу, словно второму отцу; но временами кажется мне, будто ты хотел бы видеть меня как можно дальше, и я не ведаю, нежеланный ли гость я в твоей стране.

Тогда Элронд обратился к нему серьезно:

— Ты видишь истинно. Временами мне делается больно глядеть на тебя, Элессар, сын Элроса. Ибо в тебе я вижу твоего отца, и вижу, что ты не увядаешь; и также вижу я твою любовь к моей дочери, Арвен Ундомиэль. Думаешь, я не знал? Хотя не нужно было бы великого провидения, пожелай я увидеть это; ибо ты глядишь на неё часто и долго, и забываешь, о чем собирался ты говорить. Справедливо она назвала тебя, Ар-Аган, повелитель смерти, ибо она умрет еще прежде, чем ты достигнешь венца своей мудрости, и все ее годы с моими вместе будут для тебя, точно грёза юности, что прошла и ныне забыта.

Тогда сердце Арагорна вспыхнуло и он вскричал:

— Не я принес ей этот Рок!

— Нет, то был не ты, — согласился Элронд; и говорил он с горечью, а не с гневом. — Его ей передал я. Ты же принес только истину. Ибо для себя я сделал выбор, но ты показал мне, какой удел мог бы ожидать Арвен, выбери я иначе; долгая жизнь без скорой смерти в конце.

И Арагорн умолк; но Элронд вздохнул, и заговорил снова, сказав такие слова:

— И всё же я бы остался с тобой в дружбе, ради тебя самого. И кто из смертных может сказать, что могло бы быть?

Тогда Арагорн расстался с ним в доброй дружбе, и отплыл домой, и ветра были с ним, и тоска по морю пела в нем, покуда он не достиг Серых Гаваней. И Элрос увидел своего сына меж факелов на причале, и возрадовался. Но в Нуменоре Арвен встречала своего прадеда на улицах Арменелоса; и как всегда бывало после их расставаний, думала: «Его спина еще не согнулась; его голос еще силен; у меня есть еще время».

IV. О странствиях эльфов и людей

Элессар говорил со своим отцом и рассказал ему о том, что случилось в Эленне, и о болезни, что по-прежнему жила там. Тяжелы были эти вести, но не были неожиданностью, как думал Элессар; Элрос же поведал ему, что среди городов на равнине начались раздоры. Галадриэль и Гил-Галад мыслили, что таков был порядок вещей в Средиземье с тех пор, как они явились сюда — что Арда была поражена недугом войны, и не мог Элрос спорить с этим. Но доходили разрозненные слухи — о том, что племя гамейр спорило с племенем марайен из-за озера, воды в котором не хватило бы никому из них, и мумак-ад спорили с эзехедрим о том, кто из них должен выучиться искусству обработки мифрила у гномов, и гномы спорили с марайен о праве прохода через Эред Хитуи. Таковы были истории, что рассказал Элрос Элессару.

— Но, — сказал он, — неведомо мне, насколько они правдивы. Наших посольств становится все меньше.

— В Эленне король или госпожа Арвен отправят тайное посльство, если никто не пойдет открыто, — сказал Элессар.

— Сделают ли они это? — сказал Элрос. — Я бы согласился, будь мне кого послать. Но твоя мать вновь в странствиях. Останься — в нашей семье уже есть один странник, разве не довольно этого? Отправишься ли ты туда?

Элессар не стал перечить, решив оставаться в Митлонде до поры, пока Элрос не сочтет лучшим вернуть корабль с вестями в Эленну; и также, возможно, думал он, что Арвен лучше оценит его возвращение, если явится он с новыми рассказами. Потому он отправился к племени марайен в Сумеречных холмах, и вернулся со странными известиями — что стража на улицах города следовала за ним по пятам, и на рынке его встречали притворными улыбками. На южных берегах озера Ненуиал появились звери, что казались волками, но не были ими.

— И всё же я не знаю, что думать об этом, — сказал Элрос своему сыну. — Может быть, как говорят другие владыки, мы видим перед собой не новую тень, но лишь темный час. Они знают Арду куда дольше. Отправишься ли ты в странствия снова?

Тогда Элессар отправился в Казад-дум, и говорил с гномами, которые едва не закрыли перед ним свои недавно построенные ворота; и на юг, к племени эзекедрим, где дети на улицах играли в стервятника и ворона. И всё же он не нашел явных признаков зла — видел лишь неурожай, случающийся в дни голода, или правителей, охваченных жадностью в дни мира. Но казалось ему, что, к каким бы дверям ни приходил он, некто был здесь прежде него.

Он встретил свою мать в Минхириате, возвращаясь к Лун, и некоторое время они шли вместе. С ней поделился он своими мыслями, и она призналась, что думала о том же, а еще о том, что видела уже подобных тварей в обличье волков, несших разрушение в Дориат; но тогда был это один великий волк, и имя ему было Кархарот.

В Митлонде они расстались, ибо, как сказала она с любовью, он стал неподходящим спутником — говорил всегда только о Роке или Эленне, и не давал прислушаться к пению соловьев. Элессар отправился к своему отцу, и спросил, нельзя ли теперь вернуть уведенный корабль; и Элрос дал позволение, желая узнать совет людей в их делах. И так Арагорн приплыл в Роменну, найдя там великолепную гавань и юный город на берегу; и Арвен услышала все его вести.

Так прошло несколько лет, и Арагорн никогда не оставался подолгу на одном месте. Он мог задержаться в Эленне не дольше, чем нужно было, чтобы смыть с ног дорожную пыль, а затем очередная задача увлекала его обратно в Средиземье — наносить на карту южный берег Харлиндона, или передать владыкам эльдар вести из Амана, или скакать вместе с гватуирим по грядам низких холмов. Но так же и не оставался он в Средиземье дольше, чем требовали дела, и к иным своим именам прибавил он имя Телконтар, Странник. Эльдар не подвластны усталости так, как сыны людей, и Арагорн пребывал в добром здравии; но, глядя на его беспокойный нрав, Арвен в своем городе видела, что тоска по морю не утихла в нем, но лишь возрастает. Часто думала она: «Когда он придет снова, я скажу ему, чтобы умерил свои странствия и берег силы». Но никогда она не говорила этого, частью потому, что видела, как, достигнув гавани, он перепрыгивал через борт, чтобы быстрее добраться до берега; частью же потому, что не могла она прожить без него.

Люди Эленны научились строить корабли и начали собственные плавания через восточные воды, над утерянным Белериандом, Землей-под-волнами. Из всех великих гор и могучих башен этой земли лишь Камень Несчастных по-прежнему стоял над волнами, точно знак, и моряки называли его Тол-Морвен, и бросали якорь там, и воздавали почести тем, кто скован был ненавистью Моргота. В одном из таких плаваний увидели моряки огромное морское животное, показавшееся из воды, и, спустив шлюпку и взяв гарпуны, они пустились в погоню. Нанесли они зверю сильный и чистый удар, и тот, умирая, утащил их далеко на север, и корабль, подняв все паруса, последовал за ними; так приплыли они к обширным глубинам, где вода была непрозрачной и темной, а по границе глубины тянулась бледная голубая линия отмелей; и здесь, в Пасти Оссэ, их застал штиль. Моряки вскрыли брюхо зверю, чтобы увидеть, нельзя ли запасти из него провизии. Но внутри было всё черно, точно разъедено скверной от того, что он проглотил, а в середине этого была голова дракона. Так мореплаватели Нуменора нашли руины Тангородрима.

И так разделилась Эленна. Ибо некоторые говорили, что следует отыскать всё, что погребено под волнами, и вернуть из руин Белерианда сокровища Первой эпохи; иные же говорили, что мертвых следует оставить в покое и не тревожить их кости. Но те, кто знал советы Арагорна и Элроса, думали о войне, что может случиться; и отправленный ими корабль вернулся в Пасть Оссэ, и втайне принес королю и владычице известия о странных вещах, что обнаружили там.

Найди они только лишь творения Моргота, даже самые неразумные и нетерпеливые выбросили бы их обратно в волны; ибо в то время люди Эленны еще были верны Валар, и узрели бы в том их волю. Но сокровища под волнами не все были созданиями Врага. Оружие воинства Валар было там, и оружие эльфов и людей; тела странных существ, которые всё же не принадлежали тьме, и следы силы, что пела о легкой смерти.

Арвен отправились к мореплавателям Тол-Эрессэа и спросила их, можно ли отличить чистое от оскверненного. Но многие из них не давали ответа. Наконец Лалвен, сестра Финголфина, сказала ей:

— Такой вопрос могут задавать лишь те, кто выучился войне по книгам. Моргот мог обернуть любой дар к своим целям. Море отмыло дочиста эти вещи; но в войне они недолго останутся таковыми.

— Это не ответ, — сказала Арвен, будучи в отчаянии.

Тогда Лалвен улыбнулась; и сказала она:

— Я тоже поднимала оружие, как в Амане, так и в Белерианде. Никто из нас не станет останавливать тебя.

И этим ответом Арвен пришлось удовольствоваться.

Арагорну поведала она эти тревоги, как только могла, хотя и не мог он дать ей лучшего совета; и иные, меньшие тяжести доверяла она ему. Он слушал ее не как подданный, но как друг, а после говорил правдиво или же молчал. Но с течением лет Арагорн всё реже приплывал в Эленну, ибо странствия его становились дольше: сперва один год, затем два, а затем настало время, когда его корабль вовсе не показывался у их берегов. Арвен отставила в сторону этот страх, как отставляла и иные, и отправилась к своему прадеду, говоря:

— Мы можем не получить больше вестей из Средиземья, пока не придет война; подготовимся же к этому.

И Тар-Палантир согласился, ибо, сказал он, есть такие беды, для которых никакая подготовка не бывает излишней. Потому Нуменор изготовился к войне, создавая огромные корабли и оружие великой силы.

Десять лет прошло, прежде чем «Синдэрамар» вновь пристал к берегу. Сперва Арвен не знала об этом, проведя долгие часы за работой предыдущей ночью; но Арагорн сам пришел во дворец, и стража расступилась перед ним. Раздался стук в дверь покоев Арвен, и, подняв голову, она увидела в свете свечей, как он входит, словно бы для того, чтобы сменить ее на посту, одетый в синее с серебром, высокий и стройный, с волосами, убранными в косы и открывающими его серые глаза, и увенчан он был остролистом. И Арвен поняла, что не может больше спорить со своим сердцем.

Там, в Арменелосе, впервые они познали друг друга; и молчаливые дети Второй эпохи обменивались историями и поцелуями, путаясь между одним и другим, пока не потерялись вовсе. Наконец Арвен, очнувшись от нахлынувшей на нее волны, спросила его — как же вышло так, что он столь долго был вдалеке? И Арагорн ответил правдиво, сказав:

— Я был на юге, следуя за Эред Нимрайс, Белыми горами, пока не достиг их корней; и там я нашел зло, которые мы искали. Это прислужник Моргота, называемый Сауроном, вновь вернувшийся в Средиземье, и он не дремлет.

— Значит, будет война, — сказала Арвен.

— Война придет прежде, чем закончится этот год, — сказал Арагорн. — Госпожа моя, я принес недобрые вести.

— Но и мы в Эленне не дремали, равно как и вы, — сказала Арвен, беря его за руку. — Я знаю, что мы не должны колебаться.

— Мне не даровано твое предвидение, — сказал ей Арагорн. — Мы — не воинство Валар, и люди, гномы и эльфы все разделены, и не в дружбе наши народы. Саурон немало потрудился. Но пусть твоя надежда станет моей. Я знаю, что ты заслужила ее.

Арвен поцеловала его в ответ, и в эту ночь они забыли о мудрости и советах. Но наутро они встали; и Элронд встретил Арвен и Арагорна в зале королей, и степенно рассказали они всё, что было им известно. И один за другим мудрые Эленны согласились: быть войне.

V. О войне против Саурона

Велико было войско Нуменора, собравшись впервые: светлое и прекрасное, и каждый в нем нес на груди знак Белого Древа. Сборы его заняли две недели и еще сверх того, и всё это время Арагорн и Арвен тенью следовали друг за другом. Они не говорили ни слова об обручении. Наконец корабли были готовы к отплытию, и Арвен отправилась в рощу Нисимальдар — срезать ветви с мэллорнов, дабы те служили знаком для флота, как были они на кораблях Тол-Эрессэа, принесших сюда эти деревья. Арагорну дала она ветвь, покрытую золотыми цветами; и Арагорн принял ее, сказав:

— Такого нет у нас ни в Линдоне, ни в Эрегионе.

— После войны мы подарим их вам, — сказала Арвен. — Средиземье порастет мэллорнами от гор до моря.

— Но буду ли я там, чтобы увидеть их цветение? — спросил Арагорн, но Арвен остановила его.

— Не спрашивай меня об этом, — сказала она, — покуда вы все не вернетесь. Горькая это доля — любить отважных и видеть, как они уходят.

— Равно как горько и любить мудрых, и оставлять их нести их ношу, — сказал Арагорн. — Будь на то мой выбор, мы оба были бы в Средиземье, и песни о наших с тобой деяниях превзошли бы Нолдолантэ. Но истинно говорю тебе, Арвен — я не оставляю тебя навеки. Если я не приду больше из Средиземья, я приду к тебе с Тол-Эрессэа.

Там, в лесах Нисимальдара, они расстались; и Арвен вернулась в Арменелос, бледная и прямая, и Арагорн — к кораблям. В Средиземье отплыли они, и Арагорн был во главе флота; и вместе с Элросом он присоединился к воинству Гил-Галада.

О войне против Саурона повествует Песнь о Разрушении Гор, сложенная Толенэдилем, — о разорении Эрегиона, о восстании Казад-дума, о сожжении городов народа гамейр, и об огне на море. Шесть лет длилась эта война; и те, кто выжил в ней, не назвали бы ее короткой. Саурон призвал темных тварей, натравив их на землю. На востоке поднялся дракон Смауг, и на севере — варги, но воинство Элроса выступило против войск Саурона; и многие из разных племен были в том войске, ибо среди Детей Илуватара были те, кто верил, будто Тень никогда не поднималась на самом деле, и кто в отчаянии готов был сражаться ради любой силы. Не последним среди воинов Элроса был Арагорн Элессар, и неизменно посылали его туда, где была нужда в бесшумной смерти. Не было ему отдыха от войны; ибо в часы затишья между битвами служил он самым быстрым посланником, а когда начинался бой, стоял по правую руку от своего отца, точно изваяние князей древности.

Он был на возвышенности, когда Гил-Галад пал перед вратами Мордора, и видел Арагорн, как его отец бросился в бой, и ярко блестел меч его Каладкрист, когда Элрос сразил короля марайен одним могучим ударом; Арагорн же натянул лук, и убил вожака орков, чей топор уже навис над головой Элроса. Когда же, наконец, вышел вперед сам Саурон, полный ярости и сверкающий, точно молния, Арагорн первым обрел зрение после краткой слепоты, и первым протрубил в рог, призывая к битве.

Саурон полагал, что планы его слишком изощрены, и Тень слишком далека, чтобы эльфы в своих гаванях могли узнать об этом; и потому воинства Средиземья застали его врасплох, и в конце концов был он изгнан из Мордора, и скверна его уничтожена. Прочь от гор бежал он; но ожидало его воинство Нуменора. Он достиг Эрин Ворн, когда корабли Нуменора обратили свое сияющее оружие против лесов, и Эрин Ворн был сожжен в одно мгновение. Его собственную силу они направили против него, и своими же темными творениями Саурон был скован, и там море сомкнулось над ним, и Оссэ увлек его в глубины в цепях. В новый залив, распахнувшийся на земле, хлынуло море, и сгинул Минхириат с его высокими деревьями.

Арагорн отправился вслед за своим отцом в Митлонд, а затем в Харлиндон. Не было на нем внешних отметин войны, и он улыбался; но когда Элрос с гордостью заговорил о его деяниях, он остановил его, сказав, что не делал ничего более, чем убивал пауков в темных местах. Когда Элрос пустился в обратный путь, Арагорн не пошел с ним. Во владениях Галадриэль ожидал он свою мать, но она не пришла, и наконец он направился на ее поиски. И потому, когда явились в Средиземье посланники Королевы Нуменора, Арагорн был далеко на юге.

Арвен встретила владык эльдар: Кирдана Корабела, старейшего из квэнди Средиземья, и Келебримбора, что смотрел отрешенно и чьих мыслей никто не ведал; Амдира из Лоринанда, и Галадриэль с Келеборном, что всё еще правили в Харлиндоне. Последним же пришел Элрос Атандил, всё еще хромая от раны, полученной в бою с Сауроном, и он ныне был королем эльфов Средиземья. И, увидев его, Арвен вскинула голову, точно получив удар; ибо ему принесла она весть о том, что брат его умер.

На кораблях с Арвен прибыли вестники с Тол-Эрессэа, скитальцы, полные странной мудрости, и долгими были речи удивления и скорби, долгими были споры и разговоры между ними всеми. Наконец, Арвен пришла к Галадриэль в час затишья, и передала ей семена мэллорнов, как обещала, и вести о ее родичах на Тол-Эрессэа; и они говорили о королевствах и власти. После беседы, когда заходили звезды, Галадриэль рассказала ей, куда ушел Элессар, сын Элроса. И наутро Арвен оставила посольство своим советникам, отправившись на юг одна.

Арагорн был на берегу, на новом мысе, где был прежде Эрин Ворн, когда она нашла его. Вдоль обрыва подошла к нему Арвен, одетая в дорожную одежду, и Арагорн поднялся на ноги, чтобы приветствовать ее — так, словно она была подобна луне. Он был грязен от странствий, и морские брызги падали к его ногам; в руках же он держал венок. Он сказал:

— Нэллас отплыла на Запад, и оставила мне это — чтобы преподнести в дар тому духу, что, верно, защитил ее.

— И Элронд ушел за пределы мира, — сказала ему Арвен.

— А! — воскликнул он, и не мог говорить; затем, спустя долгое время, он улыбнулся: — Тогда я говорю с королевой Эленны! Дарует ли она мне свою милость?

— Любую милость, какая в моих силах, — сказала она. — Чего ты хочешь просить у меня?

— Госпожа, отправишься ли ты со мною иным путем? — спросил он. — Ты знаешь, что я великий мореплаватель, и я не вижу для нас ничего дурного в сравнении с Туором и Идриль. Поплывешь ли ты вместе со мной в Валинор, и увидим, сможем ли мы добыть тебе дозволение?

— Такого выбора мне не дано, — отвечала Арвен; но поначалу заколебалась.

— Быть может и так, — сказал Арагорн. — Но я полагаю, что нет на свете никого, кто может отказать Арвен Ундомиэль в любом выборе, какой бы она ни сделала.

Тогда Арвен сказала:

— Но я не преступлю Запрет Валар и их доверие.

— Нет, почему же? — сказал ей Арагорн. — Я пойду первым, как твой посланник.

Тогда Арвен отвернулась и воскликнула:

— О, Эстель! Ты не ведаешь, о чем просишь меня. Ибо за каждым из моего народа по пятам ходит Смерть, а ты говоришь мне, что можешь отогнать ее палкой, точно брехливую шавку, и сделать меня свободной — единственной свободной во всем Нуменоре. С юных дней я состязаюсь с собственной судьбой, дабы не позволить ей обратить мои дела тщетными, а мое сердце водою, хоть я и знаю, что в конце концов всё будет утрачено. И я должна принять такой выбор?

Затем она надолго замолчала. Наконец она вновь подняла свое лицо к Арагорну; и он увидел, что она плачет. Она сказала:

— Я не отказывалась ни от одного из даров людей; ни от нашей гордости, ни от нашей силы, ни даже от нашей смутной любви. Равно не откажусь я и от последнего. Аданэт я остаюсь, и не могу быть никем больше.

Тогда Арагорн склонил голову; и она обратилась к нему:

— И ты утомлен; и ты тоже должен исчезнуть. Стану ли я удерживать тебя, словно призрака, в своих чертогах: жаждущего уйти, но позабывшего о дороге?

— Нет, Арвен, — сказал он ей, и протянул ей венок, дело рук его матери. — Нет у меня дома меж народов этого мира! В Амане я нашел бы покой, и отдых от забот; но что бы я делал с ними? Я таков, каков есть. Я отправлюсь с тобой.

— Чего не приму уже я, — мягко отвечала она. — Ибо чужд ты горю, и горе будет выбрано за тебя; и я не желаю его себе в супруги.

— Повелишь ли ты мне?

— Напоследок, дабы расплатиться за всё, — сказала она. — Ибо я люблю тебя, и не свяжу тебя.

— Что же! — сказал он. — Что мне еще одно промедление? — И показалось ей, что свет ушел из него, так что больше он не казался драгоценным воспоминанием, но другом, встреченным на незнакомой тропе; и он сказал: — Тогда я поменяю свое прошение, госпожа. Позволь мне пребывать с тобою до часа нашего расставания: если не ради меня самого, то из жалости к страннику.

Тогда возложила она ему на голову дар его матери, и они сошли рука об руку к водам Белегаэра; и зов моря звучал лишь эхом в сердце у Арагорна.

***
Арвен Тар-Тириссиндэ, Бдительная, была королевой в Нуменоре две сотни лет, и родила она двух дочерей и сына, и супруг ее, Арагорн Телконтар, неизменно был ее вестником и ее очами в далеких землях. В ее правление Нуменор впервые выстроил в Средиземье свою собственную гавань, хотя еще не отправились туда люди, чтобы населить ее; и нуменорские мореходы нанесли на карту залив Бельфалас, и проследили горы Эред Нимрайс в их новых очертаниях. С гномами вела торговлю Тар-Тириссиндэ, и с эльфами Эрегиона, взявшими для изучения сокровища Пасти Оссэ; но больше об этом сказано в ином месте. В ее времена говорилось среди людей: Эленна изящна ее изяществом и сильна ее силой; и была она нежно любима в своем народе. И порой смеялась она, не ожидая этого от себя самой.

Когда же наконец она выбрала час своей смерти, то сказала Арагорну, бывшему рядом с ней:

— Не спеши скорей в Аман после того, как я отойду; ибо должен ты присмотреть за Эльдарионом, пока тот не будет готов.

— Тогда должно тебе назначить наместника, — отвечал ей Арагорн. — Ибо предстоит мне иное странствие, и не Аман лежит в его конце.

Тогда Арвен протянула руку к его лицу и провела по отметинам тревог; и сказала:

— Когда же ты успел избрать Рок Людей?

— У Белегаэра, близ воды, — ответил он и сжал ее руку. — Не всем на свете можешь ты повелевать, королева Эленны.

После того, как она угасла, быстро исчез и Арагорн, лодка ждала его у причала; и направил он ее к далекому северу, и лег в нее, и ушел за горизонт; и никогда больше в Средиземье не видели Арагорна Телконтара, того из моряков, что уплыл дальше всех.

@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу

---

ФБ - JRRT-team, тексты три

Название: Кудрями обовью весь мир
Оригинал: wrapped my curls all around the world, kimaracretak; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 597 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Галадриэль/Мелиан
Категория: фэмслэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Три вопроса, которые задает Мелиан — и три ответа, которые она не слишком хочет слышать.
Примечание/Предупреждения: в некотором смысле дарк!Галадриэль; мистический каннибализм

Галадриэль повзрослела, а Дориат так стар, и в них обоих нечто отзывается эхом.
Мелиан тоже видит это. Она блуждает в лесах вместе с Галадриэль — почти не касаясь, почти ничему не обучая. От нее Галадриэль узнаёт больше, чем когда-либо сможет рассказать.
Мелиан вкладывает в ее губы сладкие ягоды, когда они сидят вдвоем у самой границы Пояса. Держит руки Галадриэль, сплетая свои охранные заклятия. «Доводилось ли тебе видеть такие звезды?» — спрашивает она.
Галадриэль чертит в воздухе контуры созвездий, увиденных в глазах Мелиан, делает эти звезды своими. «Да», — говорит она, и Мелиан вздрагивает, сама не зная, почему.
Волшебство струится с губ Мелиан и ее рук, и хотя она не направляет его к Галадриэль, всё же чары пробираются под ее кожу и остаются там.
Пальцы Галадриэль запятнаны красным, и они сияют ярче, чем ягоды, ярче песен, ярче обрывков перьев, застрявших под ее ногтями.

*
Галадриэль повзослела, и ее тело послушно поддается рукам Мелиан, и так легко — даже слишком легко — уложить ее на лиственный ковер под сенью леса.
«Иди ко мне», — шепчет она, притягивает Мелиан к своему распростертому телу. Должно быть, так — держать в руках звездный свет, обжигающий и трепещущий, и вздохи Мелиан нежнее песни, но столь же властны.
Галадриэль следует за ней — так легко и так сладко. Ложится там, где ей указано, и обнимает Мелиан; припадает к ее средоточию женственности — слаще радости — и чувствует во рту вкус ее чар, затапливающих всё вокруг.
Здесь нет места для вопросов, не в этом их слиянии. Нет до тех пор, пока Мелиан не откидывается с обессиленным выдохом на траву, привлекает Галадриэль к себе, зарываясь пальцами в ее волосы. «Как непреклонны твои губы в беззаветном служении, — шепчет она. — Но ты ведь, конечно, понимаешь, что я тоже могу выпить с них твои тайны?»
Галадриэль слизывает с губ остатки наслаждения, чувствует затухащую сладость. «Мои тайны — о слишком жестоком дне, чтобы вспоминать его», — говорит она, и это не ложь.
Но она не говорит, что ее тайны — также и о грядущих жестоких днях, о будущем, до которого ее богиня еще не дошла, сколько бы ни блуждала она по окраинам Пояса.
Вина сворачивается внутри нее тугим узлом — и она тоже сладка.

*
Галадриэль голодна, а Мелиан не знает времени, и смерть приходит в Дориат так редко.
Они охотятся, когда это необходимо, собирают ягоды и плоды, чтобы занять время. Галадриэль погружается всё глубже в колдовство, в землю, в саму суть Мелиан, ибо она — сам лес и всё, что есть в нем.
День за днем дары Дориата отгоняют ее голод, но не утоляют его. Одной лишь Мелиан это под силу: Мелиан, что наполняет ее чарами и светом столь ярким, что под ним не остается ничего, кроме желания.
Что-то шевелится за границами Пояса, и Галадриэль вспоминает бесконечные дни, когда она шагала через белизну, и думает — она бы не отказалась присоединиться к тому, что в черноте, перевернуть черноту и сделать ее своей.
Мелиан нашла свое место, когда Дориат стал принадлежать ей, но в крови Галадриэль не утихает беспокойство. «Галадриэль, — говорит она; не совсем мольба — в ночь, когда еще не совсем наступил конец всего. — Сделаешь ли ты меня своей?»
Теперь она знает все слабые, нежные места того облика, что избрала Мелиан. Знает, где зубы и ногти могут прижаться возле костей, во впадинах, знает вкус кожи, и крови, и желания.
«Полностью моей», — отвечает Галадриэль.
Кожа расходится в стороны легко, словно улыбка, и Галадриэль обнаруживает, что в костях тоже больше вкуса сладкого тепла желания, чем горького холода слез.
И нет служения вернее, чем эта сторона радости.


Два следующих, опять же — совместный перевод с  Grey Kite aka R.L., как обычно, выражаю мимими за поиск текстов (=

Название: На моховой постели
Оригинал: Upon a Bed of Moss, Innin; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1582 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Галадриэль/Лютиэн
Категория: фемслэш
Жанр: PWP с разговорами
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: В лесах Дориата Галадриэль узнает кое-что о Лютиэн и ее желаниях.
Предупреждения: пауэр-плей, доминирующая Галадриэль
Примечание: все персонажи, вовлеченные в сцены сексуального характера, давным-давно достигли совершеннолетия

— Ты делала это прежде, — сказала Лютиэн, едва ли не тая, растянувшись на подушке из мха — восхитительно прохладной и влажной по сравнению с ее разгоряченным телом, пахнущей землей и прелыми листьями. Она скользнула рукой в волосы Галадриэли, накручивая одну прядку на палец — как будто бы пыталась поймать в ладони солнечный свет. Мысль соответствовала тому теплу, которое сейчас разливалось внутри нее; хотя невозможно было сказать, собирается ли Галадриэль — по-прежнему стоящая на коленях меж обнаженных ног Лютиэн, с покрасневшими губами и глубоким румянцем на щеках, — вновь раздуть из этого огонька пламя, или же нет.
Необъяснимая способность Галадриэли видеть насквозь тех, с кем она была, вновь давала знать о себе. Лютиэн вынуждена была признать, пусть даже лишь мысленно, что ее более чем устраивает подобное обращение, когда они находятся с глазу на глаз, — это, определенно, доставляло куда большее удовольствие, чем бесконечные политические интриги с их едва заметными перестановками сил.
Словно бы услышав мысли Лютиэн — или тщательно проследив за тем, как замедляется биение ее сердца под кожей, — Галадриэль вскинула на нее глаза, и Лютиэн вновь поразилась до глубины души тому свету, что сиял в них. Затем она подняла голову, отчего самую малость натянулись волосы, которые Лютиэн по-прежнему держала в руке, и ее лицо слегка дернулось от укола боли. Лютиэн усилила хватку и потянула, чтобы вновь увидеть это — увидеть хотя бы тень чувства, мелькнувшую на раздражающе-бесстрастном, самоуверенном лице, но Галадриэль не оказала ей ту же услугу дважды — лишь продолжала глядеть на нее без трепета, не разрывая линию взгляда, покуда Лютиэн не уверилась, что она сейчас только мышь перед золотой, прекрасной змеей, — и Галадриэль облизнула губы с таким наслаждением, будто только что испробовала некое редкое лакомство.
Против собственной воли Лютиэн содрогнулась всем телом.
— Я делала это прежде, — сказала Галадриэль. — И ответишь ли ты мне или нет, но заметно, что и ты вовсе не невинная скромница. — Ее голос разливался по всему телу Лютиэн, точно чистая, горячая вода из купален.
— Скажи мне, — услышала Лютиэн собственный хриплый голос, — чье удовольствие ты вкушала, прежде чем вкусила мое.
— Тебе неизвестны их имена, — ответила Галадриэль; по-прежнему, видимо, что-то прикидывая в уме. — Или, может, лишь несколько. Здесь, в Дориате, ты у меня первая; самой же первой была моя двоюродная сестра, дочь отцова брата. Мы были очень юны и знали очень мало... все вышло неловко и торопливо, и она по сей день носит на бедре отметину от моих зубов. Но имя Ирэт дано ей не зря. Я желала ее столь сильно, что мне хотелось съесть ее целиком.
Галадриэль откинула в сторону складки синей ткани сброшенного платья, упавшего на бедра Лютиэн, и наклонила голову, прижимаясь губами к внутренней стороне ее левой ноги: высоко, совсем неподалеку от ее складок. Дыхание замерло в груди Лютиэн; она напряглась.
— Здесь примерно. Она кончила, стоило мне сомкнуть зубы.
Галадриэль провела зубами по ее коже, пробуждая легкую дрожь, посылая жаркие искры в самую ее сердцевину, и Лютиэн лишь с трудом подавила стон, которого она не желала бы дать Галадриэли удовольствия слышать — не сейчас, не столь скоро.
Галадриэль вновь поймала ее взгляд, теперь уже бесстыдно прижимаясь носом.
— Столь легкое касание, и ты уже алеешь, точно заря?
Она мягко рассмеялась; от теплых дуновений ее дыхания у Лютиэн поджались пальцы на ногах.
— Но что мне блуждать в воспоминаниях, когда прямо передо мной лежишь ты? — спросила Галадриэль низким голосом. — Когда я могу отыскать, чего же еще желает прекраснейшая из Детей Эру? Или ты лучше покажешь мне, как ищешь собственного своего наслаждения, чтобы я могла лучше обойтись с тобою в следующий раз?
Пряди волос Галадриэли выскользнули из пальцев Лютиэн, сделавшихся вдруг неуклюжими и онемелыми. И все же она скользнула правой рукой вдоль тела, вниз; левая осталась вверху, чтобы приласкать груди, покатать соски между пальцами — до тех пор, пока те не заострятся и не отвердеют, приковывая к себе взор Галадриэли. И даже когда Лютиэн ласкала себя, добавляя новую влагу к той, что еще оставалась после рта Галадриэли, и глотая очередной стон — не теперь, еще не теперь, — она осознавала, сколь тих был лес вокруг: птицы щебетали где-то вдали, и ей удавалось расслышать даже пение водопадов Эсгалдуина вверх по течению и порыв ветра, доносящий речь и смех кого-то еще, гуляющего неподалеку...
Галадриэль наклонила голову; похоже было, она тоже услышала других женщин.
— И кто же занимает сейчас твои мысли? — произнесла Галадриэль, вторгаясь в ту приятную задумчивость, куда она погрузилась, и накрыла ладонь Лютиэн собственной сильной рукой — накрыла кружащие, дразнящие пальцы, которыми она пыталась возбудить себя, и остановила их движение. — Кто-то из них? Быть может, мне привести кого-нибудь посмотреть, как развлекает себя королевна Дориата? Или даже пригласить присоединиться к нам?
Лютиэн покачала головой, вжимаясь пылающими щеками в мох.
— Я не могу разглядеть его лицо... Но он должен быть дерзким и смелым, даже до безрассудства, если решит убедить моего отца, будто я могу стать ему женой...
— Он? Замолчи немедля, если не хочешь меня оскорбить, — сказала Галадриэль, и вдруг оказалась совсем близко, по-прежнему полностью одетая; ее сильное тело чувствовалось под шелком и жемчугами, вжимавшимися в кожу Лютиэн, и мох под ее спиной прогибался под двойной тяжестью. Галадриэль раскинулась над ней сверху, преграждая ее словам путь — губами, и языком, и глубочайшим поцелуем, какой только Лютиэн когда-либо полагала возможным.
Она наконец застонала прямо в раскрытый рот Галадриэли, в те самые полные губы, что еще были пропитаны, должно быть, ее собственным вкусом, почувствовала ответный смешок Галадриэли, отдающийся в ее теле звоном, и слабо толкнулась навстречу телу Галадриэли, всем дополнительным слоям ткани, вшитым в ее платье, чтобы расширить узкие бедра, ее нижней рубашке, затянутой так, чтобы груди казались полнее, чем были на самом деле, чтобы придать телу изящные изгибы, которых Галадриэль, при всей ее красоте, недоставало...
— Быть может, — невнятно проговорила Лютиэн, отворачивая лицо, жадно втягивая воздух. — Быть может, я думаю все же не о мужчине. Быть может, я думаю о тебе, Нэрвендэ, когда касаюсь себя, и в видении мне открываешься — ты...
Галадриэль намотала на кулак волосы Лютиэн и притянула к себе обратно, вновь вжимаясь в ее губы своими, и Лютиэн обнаружила, что уступает, и более того — трепещет от удовольствия при этой мысли. Галадриэль никогда не приходила в такой уж восторг от Лютиэн, никогда не бросалась, сломя голову и сбиваясь с ног, исполнять малейшую ее прихоть, как прочие при дворе, и даже ее танец, казалось, не особенно трогал Галадриэль...
И Галадриэль снова сделала то, что Лютиэн уже замечала — с непостижимой своей способностью понимать умы и сердца; ее глаза горели весельем, когда она отстранилась от поцелуя и втиснула колено между ног Лютиэн — почти грубо, заставив ту ахнуть и выгнуться надо мхом, ища прикосновения и давления, только чтобы разочарованно вздохнуть, когда прикосновение прервалось, давление ослабло, и Галадриэль прижала ее к земле, не позволяя двигаться.
— Похоже, ты немало очарована мной, королевна. Моим столь неженственным телом, что оно сделалось предметом насмешек в купальнях, когда все прочие, точно пчелы, кружили около тебя, цветка, ради единственного глотка нектара, а теперь — взгляни на себя... Тебя так притягивает мое безразличие, что ты приказала мне встретить тебя в лесу, приказала мне встать на колени, королевна...
Лютиэн молчала. Под этим шепотом, под горячим дыханием Галадриэли на ее шее, которое перемежалось легкими укусами и сводящими с ума касаниями языка, она могла лишь одно — не расточиться в признании, если это значило, что Галадриэль исполнит то, что обещали ее слова.
— И ничего не скажешь? Как жаль. Возможно, мне стоит тогда просто оставить тебя, исполнив твое веление наилучшим образом — хотя я могла бы сделать намного больше. Я знаю, что тебе не нужно преклонение от тех, кто дает его свободно — это наводит на тебя такую скуку, что порой ты засыпаешь с открытыми глазами, даже когда тебе возносят хвалы при дворе. Я видела это. Ты хочешь преклонения от тех, кто не станет преклоняться, ты хочешь, чтобы тебя преследовали, подчинили, чтобы касались так, как другие никогда не посмеют... разве не так, королевна? Не приказывала ли ты другим делать так прежде меня?
— Нет, — выдавила наконец Лютиэн, изнемогая без прикосновений Галадриэли. — В этом одном ты ошибаешься... это я сделала лишь с тобой, ибо ты казалась мне столь неприступной. И теперь, когда мы обе здесь, что мы должны делать — должна ли я умолять тебя совратить меня снова?
— И ты стала бы? Умолять? — спросила Галадриэль с блеском в глазах, задерживаясь над телом Лютиэн.
— Нет... нет, — ответила Лютиэн. Как бы она ни противилась этому, ее голос дрожал от желания. — Я бы приказала тебе взять меня.
Галадриэль улыбнулась — медленной, удовлетворенной и слегка самодовольной улыбкой.
— Тогда, госпожа моя, прикажи мне. Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделала, и я окажу тебе эту... услугу... во второй раз. Если моя госпожа обязывает меня, есть ли у меня иной выбор, кроме как повиноваться?
Ладонь Галадриэль скользнула по бедру Лютиэн, выводя спирали на ее коже — легко, слишком легко.
Лютиэн облизнула пересохшие губы; схватив дразнящую руку Галадриэли за запястье, она притянула ее к себе.
— Не думай, что я позволю тебе долго продолжать подобное.
— Но скажи, королевна, — тихо спросила Галадриэль, наклоняясь, чтобы лишить Лютиэн дыхания еще одним поцелуем и снова прижать ее к постели из мха, — разве не это — именно то, что ты приказала мне сделать?


Название: В поисках последнего светильника
Оригинал: Pursuit of the Last Lantern, Vulgarweed; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2053 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи:

Дернхельм

Эовин/Мерри Брендибак
Категория:

слэш

гет
Жанр: ангст, PWP
Рейтинг: R-NC-17
Краткое содержание: Накануне Пелленорской битвы двое «неподходящих» воинов не вполне желают признавать страх — но ищут утешения. Тревога, надежда и некто, который на самом деле не тот, кем кажется.
Примечание/Предупреждения: межрасовый секс; кроссдрессинг. Все персонажи достигли совершеннолетия.

Мерри лежал без сна в неестественном сумраке, стараясь не обращать внимания на то, как стонут перенапряженные мышцы его ног, очень уж грубо выражавшие свое недовольство долгими часами, проведенными верхом на огромной роханской лошади. Это была пустяковая боль, и ему не нравилось, как из-за нее его глаза начинают блуждать по горизонту, выискивая хотя бы проблеск звезды, которую не скрывала бы черная тень с Востока.
«Постарел раньше времени, жалкий ты брюзга. И скорее всего, умрешь тоже раньше времени, а проводишь последнюю в своей жизни ночь вот так вот: раздумывая о том, как там у тебя саднит и болит».
И всё равно это было не настолько больно, как многое другое, о чем он бы мог задуматься. Раньше или позже, но он дал бы себе волю и обратился мыслями к тем, кого он любил, но кто предпочел другие дороги. Но, конечно, все дороги должны где-то встречаться, ведь правда? Неужели все они спускаются в ту безликую тьму, где ожидает Враг?
Он отогнал прочь эту мысль. Вокруг он слышал шум прохладного ветра в соснах, и, по крайней мере, пока еще не пахло ничем отвратительным — только влагой и зеленью. Спящие всадники сопели и храпели в темноте; позванивали кольчуги и поскрипывала кожаная одежда, а лошади переступали копытами и время от времени тихо ржали — всё это напоминало Мерри о том, что на своем последнем пути он всё же не одинок.
Удастся ли ему напоследок хоть мельком увидеть Пиппина в ходящем ходуном Гондоре, прежде чем клинок обрушится на них всех? Да жив ли он еще до сих пор?
А вот и она: та самая мысль, которой он избегал всё это время. Она пронзила его, точно стрела, наполовину неожиданная, и он чуть ли не всхлипнул от этого внезапного удара. Дрожащими руками он нашарил трубку и огниво в поясной сумке. Никакого трубочного зелья, само собой. Лежа, он бесцельно пощелкивал огнивом, и в высекаемых искрах мельком видел Дернхельма рядом с ним.
Дернхельм так и не снял свой кожаный шлем, и теперь, во сне, тот соскользнул ему на лицо. Пряди светлых волос выбились наружу и трепетали под ветром. По тому, что Мерри мог разглядеть из его лица, оно казалось гладким; руки, державшие поводья перед ним, были маловаты для мужчины из Людей и болтались в слишком больших для них перчатках. Должно быть, он был ужасно молод — неудивительно, что он держался позади, и понятно, почему избегал, чтобы люди короля его замечали. Жива ли еще его мать, а если так и есть — как именно он ей солгал? Ждет ли она даже сейчас его с поля, или с рынка, или после некоего поручения, как он утверждал — когда на самом деле он ускакал на смерть, предназначенную мужчинам, а не мальчишкам?
Мерри припомнил холод одиночества в этих серых глазах. Нет, его семьи точно нет в живых. И он надеется присоединиться к ним в смерти. И сам он вынужден оказался отбиваться от дразнящих проблесков памяти: звуки и запахи Бренди-холла во время жатвы, как старый рассказчик повышает голос, чтобы его услышали в общем гуле.
Потерянный в этих мыслях, он подпрыгнул, немедленно почувствовав укол боли в натруженных ногах, когда услышал тихий голос:
— Тебе тоже не спится, мастер Мериадок? — Он обернулся и увидел, как блеснули во мраке глаза Дернхельма.
— Мерри. Пожалуйста, зови меня Мерри. — Ему просто хотелось услышать, как кто-то называет его этим именем — прежде, чем всё закончится.
— Мерри. Мне нравится это имя. — Неужто Дернхельм улыбался? Неужто его зубы тоже отразили скудный свет? — Хотел бы я вновь увидеть тебя веселым.
Хоть Дернхельм и не мог это видеть, он улыбнулся — скупо и сухо.
— Я буду, когда снова увижу своих друзей. Если же нет — возможно, всех нас ждет радость и веселье на той стороне.
Мерри пришлось лечь обратно, чтобы услышать, что Дернхельм сказал следующим — ибо тот заговорил ломким шепотом, казавшимся не громче, чем ветер в сосновых ветвях.
— Если я могу говорить свободно...
— Само собой. Как еще нам разговаривать?
— Ты, похоже, из тех, кто боится смерти друзей и родичей больше, чем своей собственной.
— Что ж... — Мерри не думал об этом в таких выражениях, но теперь, когда Дернхельм выразил всё так емко, это казалось само собой разумеющимся. — Да, думаю, это и вправду так. Думаю, смерть приходит за человеком быстро, когда приходит, и так же быстро забирает тебя с собой. Но если ты не умираешь, тогда тебе достается ужасная боль, которая живет годами, и тебе никогда не удастся полностью избавиться от нее. Ужасно думать об этом: оставаться в живых самому, но с кусками пустоты, отрезанными от тебя здесь и там.
В тишине слышалось лишь дыхание Дернхельма — ненамного ровнее, чем порывистый ветер.
— Я не хотел бы остаться позади, когда закончится эта битва.
Мерри вздохнул.
— Значит, ты тоже веришь, что...
— Тшш, — прошептал Дернхельм. Мерри с удивлением почувствовал, как его губ коснулся кончик пальца. — Не говори этого сейчас. Я не вынесу, если другой голос будет говорить о том, чего страшится мое сердце. Мы выкупим время своей кровью. Мир будет всё еще свободен, когда мы покинем его.
— И тогда...
— Не нам решать это. — Легкое прикосновение Дернхельма заставило Мерри вздрогнуть. Кто-то прошел по моей могиле, подумал он. Может быть, там марширует целая армия.
— Тебе не спится? — повторил Дернхельм, и Мерри честно попытался отыскать хоть какой-то признак тяжести в голове, в опускающихся веках. Разочарованный, он снова откинулся на спину, заложив руки за голову, и с удивлением обнаружил, что Дернхельм подталкивает его, прося подвинуться. Он послушался — сейчас ему не казалось, что его перекладывают с места на место, точно мешок, — и позволил Дернхельму обнять себя со спины. Длинная рука юноши легко обхватила его, притягивая ближе. Его ноги едва доставали до колен всадника.
Мерри ждал, когда же сон примет его в этом тепле, но чувствовал лишь, как дыхание юноши трогает его волосы.
— Нет, — наконец вздохнул он. — Мне никак не уснуть.
Рука Дернхельма обхватила его подбородок, и юноша тоже вздохнул.
— Хорошо же. Следующей ночью выспимся долго.
Когда этот момент настал, Мерри показалось, что он покинул свое тело на крохотное мгновение — как будто чья-то иная воля заставила его повернуть лицо и встретиться взглядом со всадником; их глаза были широко раскрыты, и руки дрожали, хотя они старались скрыть это. Он не мог поверить, насколько мягкими оказались губы Дернхельма, точно теплое масло на мягчайшем белом хлебе.
«Хотел ли он это с самого начала?» — подумал Мерри. Язык Дернхельма легко скользнул по его губам, словно в неуверенности — а затем, распробовав вкус, уже не колебался. Мерри ответил ему тем же, не желая подчиняться. И, пока они пробовали друг друга на вкус, он знал, что оба они сражаюся с удивлением.
Затем раздался тихий вздох, звякнула кольчуга, и Дернхельм, перевернувшись, прижал его к земле.
Мерри встревоженно оглядел лагерь и понял, что юноша беззвучно смеется.
— Если бы ты прислушивался, ты услышал бы подобные звуки много раз! — прошептал Дернхельм. — Или ты думал, что мужи Рохана идут на смерть невинными, точно невесты? Уверяю тебя, это не так. Если кто и услышит нас, об этом не скажут ни слова. Но, думаю, они не услышат.
По правде говоря, сколько бы Дернхельм ни замечал, Мерри сомневался, что он сам делал такое прежде — но ничего не сказал об этом. Вместо этого он попытался в шутку сопротивляться и вновь обнаружил губы Дернхельма на своих собственных, и скользнул пальцами в перехваченные кожаным ремешком волосы на его затылке, отстраняясь от поцелуя.
— Ты уверен? — наконец прошептал он, уткнувшись в стройную шею Дернхельма, что сгибалась и вздрагивала под его губами и зубами. — Ты же еще молод, ведь так?
Дернхельм с силой толкнул его на землю, и Мерри не мог не толкнуть его в ответ.
— Все так говорят, — недобро усмехнулся Дернхельм. — Но будет ли до этого дело войскам Мордора? Пощадят ли меня из-за моей молодости? Наврядли — и мне равно не видать пощады ни на поле боя, ни в пепле собственного дома. Если мне довольно лет, чтобы умирать, мне довольно лет и для того, чтобы жить! И уж тебя-то принимали за ребенка так часто, что ты мог и понять меня!
С этим Дернхельм наклонил голову, и губы и зубы его сомкнулись — легко, с угрозой и обещанием — на ухе Мерри, и хоббит ахнул от пробежавшей вдоль позвоночника дрожи. Мерри не ответил ничего. Два тонких пальца Дернхельма были у него во ру, и их текстура, соленый привкус кожи, их вздрагивающая сила ощущались волшебством на его языке.
— Я не так юн, как может показаться, мастер хольбитла, — прошептал Дернхельм. Вторая его рука скользнула вниз по кожаной куртке Мерри; безошибочно зная расположение застежек и пряжек, его пальцы расправились с ними легко и быстро, прежде чем ловким движением распустить завязки бриджей, позволяя ночному воздуху коснуться его пробуждающегося члена лишь на мгновение раньше, чем его коснулась рука.
— Должно быть, он кажется тебе таким маленьким, — удрученно заметил Мерри.
— Это хорошо, — шепнул Дернхельм и наклонил голову ниже. Предвкушение было завораживающе-пугающим, а затем Мерри почувствовал, как его член окутало теплое и влажное, и легко потянуло снова и снова; Дернхельм приоткрывал рот при каждом движении, впуская прохладный воздух. Мерри изо всех старался не дать волю голосу, не издать ни звука, подчиняясь ритму и зажав рот ладонью. Пусть даже раньше Дернхельму не приходилось делать подобного, у него получалось как нельзя лучше; Мерри чувствовал на себе взгляд серых глаз — оценивающий, довольный его реакцией — а затем эти глаза вновь сосредоточенно закрывались. И для него это действовало; на мгновение сама смерть померкла перед искусным ртом Дернхельма. Он остро ощущал каждое движение языка, каждый трепет движущихся губ.
Он поймал в ладонь влажный подбородок Дернхельма. Когда юноша вновь поднялся к его лицу, он попытался протянуть руку между его ног, под кольчугу и кожу, и был удивлен, когда Дернхельм твердо оттолкнул его руку прочь, не позволяя нашарить его цель, и прижал его запястье к земле над его головой.
— Вот так, — шепнул юноша, голосом низким и терпким, точно Баклендский эль, прежде чем просунуть обтянутое кожей бедро между ног Мерри, прижимая член хоббита к его мягкой поверхности, поднимая ногу Мерри между своих собственных, и показывая ему искусство скачки — снова. Терпение, вспомнил Мерри. Не пытайся двигаться раньше лошади. И, двигаясь вместе в медленном, тихом галопе, он подстроился снова, на этот раз — к неровному ритму Дернхельма. Отыскивая места, где они подходили друг другу. Боль в мышцах была забыта, когда он снова развел ноги, на этот раз легко толкаясь к Дернхельму, нащупывая нужное место. Но, прежде чем ему это удалось, его собственный пик удовольствия накрыл его. Слишком давно этого не было. Он бросил попытки не думать о Пиппине, пока перед его глазами вспыхивала звездная синева.
Что же до Дернхельма, он еще не успокоился в поисках наслаждения, двигаясь вместе с ним; его губы, прижатые к шее Мерри, что-то шептали — что-то безумное и умоляющее на его собственном непонятном языке, пока наконец его тело не замерло со приглушенным вскриком.
Мерри чувствовал отголоски собственного вкуса в последнем дрожащем поцелуе. Он начал было говорить, надеясь, что мудрые слова благодарности и утешения придут к нему, но тонкий палец коснулся его губ, и Дернхельм, с шорохом вытеревшись плащом в темноте, снова улегся рядом с ним, привлекая Мерри к себе. Снова он ощутил дыхание в своих волосах, тихий смешок, а затем Дернхельм негромко захрапел, уснув. Мерри опустил потяжелевшую голову, устроив ее на сгибе локтя юного всадника, и укрыл их обоих плащом. Он подумал еще о лице Дернхельма, которое никогда не видел полностью, и понадеялся однажды увидеть открытым — гордое, смелое и красивое лицо настоящего мужчины, он был уверен. Или станет таким, когда он достаточно повзрослеет. Да, так лучше, сказал он себе: не «если», но «когда».
Пиппин жив, вдруг подумал он — без всякой причины, уже засыпая, просто зная это. Милостивая темнота окутала его.

@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу

---

ФБ - команда дель Торо, Hellboy

Как мы помним, меня слегка упороло этими вот стремными эльфами (=. Потому что бесконечно прекрасны же. Жалко, что написал так мало, но с другой стороны — вообще хоть что-то написал, это для меня в последнее время уже достижение.

Название: Увядающее золото
Размер: драббл, 550 слов
Пейринг/Персонажи: Нуада/Нуала
Категория: гет
Жанр: зарисовка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Я не любила его. Конечно, нет. Любовь — глупое, беспомощное человеческое слово, мы же были — иное. Мы были — одно».
Примечание/Предупреждения: намек на инцест да кого я обманываю, какие уж там намеки

сердце мое, биться довольно.
боль моя ныне — легче, чем перья,
легче, чем пепел.
всё отгорело: в камень и ветер,
в память и пламя — так мы уходим,
сердце мое.

Я не любила его. Конечно, нет. Любовь — глупое, беспомощное человеческое слово, мы же были — иное. Мы были — одно.
Не отражения, но дополнения друг друга. Обоюдострый клинок, чьи лезвия направлены в разные стороны, но равно смертоносны.
Нет и не будет ни в одном из девяти миров связи ближе и крепче, чем наша.

***

«В битвах, сраженьях мы были рядом...»
В вихре клинков он — серебряная молния, неуязвимый, неостановимый; кажется, будто он вовсе не замечает ран. Он проходит через ряды вражеских воинов, и те падат, как колосья под серпом, как травы под косой, как листья под осенним ветром.
Она стоит в стороне от сражения, на холме под знаменем — золотым, бьющимся на ветру. Стоит молча; не шелохнувшись, стиснув руки перед грудью — и только на белом платье расцветают алые пятна крови.
Пока они вместе — они непобедимы.
Потом, после битвы, они омывают и перевязывают раны друг друга, не позволяя сделать это никому больше. Разделяют боль, которую в бою она принимала на себя всю, без остатка.

Королевская охота: белые гончие с красными ушами, звонкие переливы рогов...
Дикая Охота. Мы — дуновение ветра в ночи над холмами, копыта наших коней не сминают траву, мы — одно с этой землей...
Они скачут бок о бок, он — на полшага впереди, как всегда, и его копье первым настигает цель — белую лань, ускользающую, точно вздох.
Только спешившись у поверженной добычи, они замечают, что свита давно отстала (кто может угнаться за ветром?), и они стоят вдвоем среди осеннего леса, среди тишины. Увядающее золото листьев осыпается вокруг них беззвучной метелью.
Текучий шелк волос — бледное золото — под пальцами, биение сердца под ладонью. Миг молчания, что превыше всех слов.

Они — почти дети, и он только учится владеть оружием. Она смотрит, как он взмахивает копьем, повторяет раз за разом удары, блоки и выпады, наступает и отступает, еще путаясь подчас в движениях. Ей интересно.
Он прерывается — перевести дух, отходит глотнуть воды. Копье остается стоять, прислоненное к стене, и она не упускает шанса повертеть его в руках.
— Нуала, осторожно, — он оборачивается и не успевает договорить, чувствуя короткое жгучее прикосновение боли.
Она стоит, глядя на свою раскрытую ладонь — поперек наливается кровью ровная линия пореза.
— Это лезвие способно рассечь летящую в воздухе нить паутины, — произносит он с плохо скрываемой гордостью. — Я же сказал, осторожнее.
— Ой, — виновато говорит она. — Извини, я... не хотела.
С его пальцев срывается алая капля. Нуала смотрит очень, очень расстроенно.
— Ничего, — он пожимает плечами. — Я воин, мне не привыкать терпеть боль.
— Я тоже, — говорит она — тихо и упрямо.
Берет его за руку, смешивая кровь — и без того общую, одну на двоих всегда.
...потом, на испытаниях, когда лезвие священного ножа в ритуальном танце скользит по его лицу — Нуада не видит клинков и огней, он видит ее. Как на белой коже наливаются алым тонкие линии, и как в золотых глазах светится тихое, непоколебимое упрямство. «Я тоже».

***

...сестра моя, сердце мое.
Многие принимают уступчивость ее за слабость, молчание ее за покорность. О, как хотелось бы мне хоть раз показать им всем, как они ошибаются. Листья осоки гнутся под ветром, но попробуй сорвать их — разрежешь ладонь до крови. Она — стальной стержень, отточенный клинок, непоколебимая опора.
Пока мы вместе — мы непобедимы. Были непобедимы.
...я не сожалею. Никто из нас не изменил себе, а значит — сожалеть не о чем.


Название: Немеркнущее золото
Форма: коллаж (обои для рабочего стола)
Пейринг/Персонажи: принцесса Нуала
Категория: джен
Исходники: 1, 2, 3
Рейтинг: G

Название: Древнее золото
Форма: коллаж (обои для рабочего стола)
Пейринг/Персонажи: принц Нуада
Категория: джен
Исходники: 1, 2, 3
Рейтинг: G

@темы: движущиеся картинки, почетный рейхсфотошопер, буквы руками

---

ФБ - команда дель Торо, Pacific Rim

По Пасифику у меня вышло маловато: миди, переведенный в режиме «ой, а чего это у нас всего один текст? как сегодня выкладка? ну ладно, успею...», флаффный микродраббл на сдачу, и рейтинговый миник, который лежал начатый в черновиках года три, не меньше (потому что тогда я был трепетной стесняшкой, а потом забросил и нести было некуда). Ах да, и фенечка. Тоже, в общем-то, давняя, но вот пригодилась же (=

Название: Ее сердце
Пейринг/Персонажи: Джипси Дэнджер (точнее, ее реактор)
Категория: джен
Рейтинг: G
Размер: 7 фото

Название: Нити
Оригинал: Threads, littledust; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 358 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Райли Беккет/Мако Мори
Категория: пре-гет
Жанр: повседневность, флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: Мако случайно надевает свитер Райли.

Мако даже не замечает ошибки, пока в столовой не ловит в свою сторону понимающие усмешки. Она смотрит в лицо улыбающимся, проподняв брови, пока набирает еду на поднос. Некоторые отводят взгляд. Мако продолжает смотреть, и только потом, отойдя и опустив глаза на поднос, обнаруживает, что выбрала шао-май с говядиной вместо свинины и тарелку дрожащего красного желе вместо привычного рисового пудинга. Она находит Райли, сосредоточенно поглощающего лапшу, и ставит поднос на стол.
— Почему все на меня так пялятся?
— Потому что ты... — начинает было Райли, потом поднимает взгляд и становится того же цвета, что ее желе. Мако рефлекторно оглядывается, но за ее спиной никого нет — все те же усталые люди, та же мрачная столовая.
— Так что я? — переспрашивает она, стараясь не краснеть сама — это сложно, когда Райли так на нее смотрит.
— Ты, э-э... — он накручивает лапшу на вилку. — Ты надела мой свитер.
Вот теперь она краснеет.
— Ой.
Наверное, она схватила не тот свитер после тренировки. Она вертит в пальцах выбившуюся из петли нитку, только теперь обращая внимание, как свитер мягко обнимает ее от плеч до пояса, как слишком широкие рукава сползают к локтям, стоит ей поднять руки. Свитер пахнет чем-то, похожим на запах асфальта после дождя. Интересно, это одеколон или его собственный запах? Мако обхватывает себя за плечи, не желая продолжать эти мысли. Она поднимает глаза: Райли смотрит на нее все так же пристально.
— Тебе его... вернуть? — спрашивает она. — То есть прямо сейчас я не разденусь, конечно, но после обеда.
Райли несколько раз пытается заговорить, подбирая слова, и наконец выдавливает:
— Можешь оставить себе, если хочешь! Тебе идет.
— Я верну. Чуть позже. — Мако улыбается, забыв о смущении рядом с его непоколебимой доброжелательностью, и пододвигает к нему тарелку с желе. — Вот, возьми. — Старое воспоминание — Райли и его брат, еще дети, заглядывающие в холодильник — всплывает в ее разуме. — Тебе же это нравится, да?
— Мне нравишься ты, — говорит он, принимая тарелку.
Щеки Мако снова вспыхивают.
— Ты мне тоже, — отвечает она.
В его свитере тепло, она чувствует это кожей. Может, она и правда оставит его себе.



Название: Это не драконы летят над нашей головой
Оригинал: these aren’t dragons flying overhead, kuro49; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 4574 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Мако Мори, Стэкер Пентекост, Тэмсин Севьер, Луна Пентекост, прочие рейнджеры
Категория: джен, упоминается фемслэш
Жанр: character study
Рейтинг: G—PG-13
Краткое содержание: 51 выход, 51 результат; Стэкер Пентекост наконец выполняет обещание, которое дал Мако Мори.

1.
Ей всего десять лет, и она за полмира оттуда, где Стэкеру звонит его сестра. Это 2013 год, десятое августа, если быть точным. Надвигающийся ужас затапливает его, пожирает его изнутри — до тех пор, пока его телефон не звонит снова. Но в трубке звучит не голос Луны, а молчание Тэмсин, и ему не нужно облекать это молчание в слова, чтобы понять всё.
Он знал Тэмсин еще с детства, когда ее семья переехала в соседний дом с Пентекостами. Они тогда жили в Тоттенхэме, и Луна была смирной, стоящей за спиной у брата — как и тогда, когда впервые встретила девочку с огненно-рыжими волосами и зелеными глазами.
Стэкер не знает, когда именно Луна решила, что Тэмсин нужна ей. Но он то и дело замечает, как соприкасаются их руки, как они обнимаются — и Тэмсин отскакивает назад с виноватым видом. Зато Луна только улыбается ему — так, будто она уже убила своего собственного дракона.
Но этот, другой дракон — этого она убивает ради всего мира.
(Тэмсин не может перестать извиняться).

2.
Она — дочь оружейника, мастера мечей, и она растет, отмеряя время взмахами откованной стали. Но перед этим она тренируется с гладким деревом и бамбуковыми клинками. Она тренируется босиком, легко скользя по татами, отражая движения отца — пока что у нее еще есть отец.
— Чуть больше контроля, Мако.
Отец говорит с ней, и в его глазах светится доброта. Многое она забудет, когда станет старше и в ее волосах появятся синие пряди, но не это. Это — одна из тех вещей, которые она будет помнить всю оставшуюся жизнь.
Поэтому она пробует снова.
Ее хватка чуть крепче, запястье чуть свободнее, и глаза ярче блестят уверенностью, когда она снова рассекает воздух перед собой. В соседней комнате ее мать прижимает ладонь ко рту, и ужас отражается в ее темных глазах — она сидит перед телевизором и смотрит, как Треспассер сминает мост Золотые Ворота, точно оригами из бумаги.
Но в этой комнате ее отец берет из ее рук бамбуковый клинок и говорит ей:
— Ты сделала всё правильно.
Она кланяется, сияя улыбкой.

3.
Год спустя после начала войны с кайдзю рождается программа «Егерь», и Стэкер Пентекост вызывается добровольцем для испытаний системы нейроконтакта. Требуется вся его сила воли, чтобы шевельнуть пальцами машины, во много раз превосходящей его по размеру. Он не мог и представить, каково будет пилотировать целого огромного робота.
Теперь он не может верить ни во что другое.

4.
Они называют его Койот Танго.
Вернее, это Тэмсин называет его Койот Танго, а Стэкер не собирается возражать и давать егерю какое-нибудь другое имя. Он до сих пор не видел, чтобы Тэм так улыбалась после смерти Луны.
И это стараниями Тэм символ их егеря выглядит как стильная татуировка, подошедшая бы двадцатилетней моднице — черные линии, выглядывающие из-за края низко сидящих джинсов. Он наконец соглашается и усаживается рядом с ней на кресло в крошечной тату-студии.
Извилистые, прерывистые линии складываются в символ Койота Танго, переплетаются на коже. Они выступают резким контрастом на бледной коже Тэмсин, у него же — черное на темном, и его это полностью устраивает: теперь они совпадают телом и духом.

5.
Ее имя — Мори Мако, здесь, на ее родине.
И хотя маленькая Мако еще ребенок, но она не настолько наивна, чтобы думать, будто чудовища не вернутся снова и снова. Их почему-то начинают называть «кайдзю», и она не понимает, почему мир решил, что пара японских иероглифов может передать весь этот ужас.
Но через четыре месяца и пятнадцать дней весь мир узнает ее как Мако Мори, «дочь Токио», портрет-символ на синем фоне.

6.
Запуск Койота Танго — зрелище, которое не сравнить ни с чем.
Каждый удар — неотразим.
Каждое движение — скорость и сила.
Луна смотрит вместе с ними, в их общих мыслях, улыбаясь той самой улыбкой. Они — рыцари ее сердца, когда они убивают драконов во имя нее. Сегодня 30 декабря, два дня до того, как 2015 год закончится в стране, которая всё еще непривычна им обоим.
Когда он сжимает кулак, и она сжимает свой —
Койот Танго наносит удар, крушащий кости кайдзю.

7.
Они не успевают отправить Койота Танго в бой прежде, чем Онибаба выбирается на сушу, пропахивает борозду от океана центра города, оставляя за собой след разрушений.
В дрифте — тишина, и Стэкер не может отыскать ее разум в своем, и это невыносимо. Он разом лишается половины своих мыслей, половины себя — кажется, будто весь мир расколот пополам. Он не знает, как ему удается справиться: в памяти сохранился только хруст костяной брони Онибабы под его кулаками, но он продолжает двигаться, когда видит крошечную красную точку — что-то живое среди развалин.

8.
Он еще не знает маленькую Мако Мори.
Ему и не нужно знать, когда он заставляет Онибабу истекать реками синей крови ради нее.

9.
Она плачет, слышит внутри беззвучную песню скорби.
Это — кошмар, и он реален, и мир превращается в пыль, оседая у ступней усталых ног Мако. Лучи солнца падают на ее дрожащие плечи, обломки и осколки разбросаны вокруг; грохот наконец затихает, и она набирается смелости выглянуть из переулка между чудом сохранившимися стенами.
Она видит: силуэт спаренных пушек, отключенный егерь, и человек, стоящий над всем этим.

10.
Стэкер Пентекост видит маленькую девочку, одетую в синее.

11.
Люди умирают и люди живут — неважно, виновата в этом война с кайдзю или нет.
Кто-то уходит, остальные выживают; это, само по себе, всего лишь факт жизни. Стэкер Пентекост понимает это — лучше многих. Но сейчас это не значит ничего, потому что напротив него сидит девочка, и он хочет подарить ей мир.
Он должен сделать это для нее.
И он будет убивать драконов для нее, до дня своей смерти.

12.
Когда Тэм оставляет Токийский шаттердом для лечения, Стэкер быстро понимает, что связь дрифта остаётся, несмотря ни на что.
(Даже после того, как ее не стало, после всех лет, которые он провел один в своей голове, он по-прежнему будет чувствовать близкие границы ее разума, лишь смутные очертания — но всё же остающиеся очертаниями, где-то там, на краю его сознания. Но сейчас он не знает это: еще нет.)
Чем дальше он от нее, тем сильнее это притяжение.
Настойчивое, точно яркий блеск ее рыжих волос под солнцем Тоттенхэма, или как легкое прикосновение ее губ к ее губам, в вечном повторе.

13.
Тихая. Серьезная. Любознательная.

14.
Они описывают ее разными словами. Когда она наконец узнаёт, что они значат на ее родном языке, Мако улыбается сэнсею, думая о том, что такими же словами, должно быть, описывали его самого в ее возрасте.
Он не говорит ей, насколько она права.
Не говорит о том, как сложно не считать ее его собственной дочерью, о том, как она слишком похожа на него — когда она берет его руку в свои маленькие ладони и не желает отпускать.

15.
Через три года после начала войны с кайдзю Стэкер Пентекост становится маршалом Анкориджского шаттердома. Он предпочел бы по-прежнему надевать свой драйв-сьют и ступать в кабину Койота рядом с со-пилотом, но он давно уже не получал вестей от Тэмсин.
В глубине души он понимает, что лекарства немногое могут сделать для таких, как они, для пилотов первой серии. У него по-прежнему течет кровь из носа, когда он меньше всего ожидает этого, и Мако дергает его за рукав, прежде чем кто-нибудь еще успевает заметить.
Он не может даже представить, что переживает Тэм.

16.
— Держись ко мне поближе, — говорит он. Мако кивает и следует за ним под длинным коридорам егерского училища на острове Кодьяк. Сэнсей собирается произносить речь перед новыми рекрутами, она видела, как он готовился во время перелета сюда, а она подождет в его временном кабинете.

17.
Она не встречает братьев Беккетов.
Но она узнает о них в положенное время.
Они будут дерзкими, но непобедимыми, импульсивными, но отважными. Каждая их схватка в симуляторе — выдающееся зрелище, во всяком случае, так ей говорят. Такой уровень совместимости — Мако не может и вообразить, что сможет достичь подобного с кем угодно. Это не надежда и не вера, это — доверие.
А ей нелегко доверять кому бы то ни было.

18.
Год спустя она не удивляется, когда Беккеты получают собственного егеря.
Но она пока что следует за сэнсеем, поворот за поворотом в бесконечных коридорах.

19.
— Хочешь посмотреть поближе? — спрашивает он, и она может только быстро закивать, хватаясь за возможность.
Он поднимает ее на плечи, и в ее глазах отражается егерь третьей серии: Джипси Дэнджер. Она протягивает руку, касаясь ноги машины, притрагиваясь кончиками пальцев к свежей синей краске.
Металл под ее теплой ладонью кажется прохладным, и это напоминает ей о солнечных лучах, падавших на ее лицо из-за силуэта Койота Танго, и о рейнджере, спасшем ей жизнь.
Она моргает, и всё иначе.
Она моргает, и мир по-прежнему охвачен войной, но у них еще месяцы до следующего нападения.
У них еще есть время.

20.
— ...вы меня научите, сэнсей, правда?
Стэкер хотел бы, чтобы ему никогда не пришлось этого делать, но он столь многого хотел бы, когда дело доходит до нее. Он никогда не желал ей такого, но ничего не может с этим сделать, не может закончить эту войну раньше, чем настанет ее время воевать. Сейчас же он не знает, что сказать, когда она смотрит на него — с восхищением и надеждой, которых он не испытывал уже давно.
— Когда-нибудь, Мако.
Стэкер нечасто видит ее улыбку, но когда она все-таки улыбается — ему кажется, что всё прочее не имеет никакого значения.
— Обещаете?
Он кивает и сцепляет свой мизинец с ее.
— Обещаю.

21.
Однажды на ее счету будет 51 выход, 51 успех.
Она записывается на симулятор снова и снова и падает, десантируясь из атмосферы. Она падает, взмахивая мечом в руке, и кровь кайдзю забрызгивает небо мертвенно-голубым.
За мою семью, говорит она.
Один выход, два кайдзю.
Она отметит смерть своей семьи их кровью и их искореженными трупами.

22.
Сейчас она разговаривает с мальчиком на тренировочной площадке академии. Он похож на нее — со своим отчаянием, злостью и жаждой мести, кипящей где-то глубоко внутри. Она видит его в самой себе, и это не так уж плохо, когда она поднимает свой ханбо, чтобы еще раз перекинуться с ним словом.
Мако Мори не упускает из вида, что к их одинокому зрителю присоединяется еще один, но она не оборачивается — только взмахивает шестом и упирается его концом под ребра Чака Хансена.

23.
— И сколько уже выходов?
— Сорок два.
— А удачных?
— Сорок два.
Геркулес Хансен впечатленно присвистывает, повернувшись к Стэкеру и приподняв бровь.
— Она хороша.
— Твой тоже ничего.
На лице Стэкера мелькает короткая улыбка. Он вмещает долгие извинения в один-единственный взгляд, протягивая своему старому другу папку с документами, официально назначающими рейнджера Чарльза Хансена новым со-пилотом рейнджера Геркулеса Хансена.
Герк захлопывает папку.
— Он уже знает?
— Он теперь твой напарник, так что я подумал — будет лучше, если ты сообщишь ему новости сам.
Герк не отвечает, только поворачивает голову, глядя на детей на тренировочной площадке.
Пусть им уже шестнадцать и они оба видели слишком много для своего возраста, она по-прежнему остается маленькой девочкой, а он — маленьким мальчиком. Всегда будут, пока их отцы остаются теми, кто они есть. Мако опрокидывает Чака подсечкой под колени. Падая, он ухитряется выбить ханбо из ее рук, и толчка как раз достаточно, чтобы заставить ее тоже растянуться на полу.
(Он видит в ней самого себя, как и она в нем).
Всё это время Геркулес и Стэкер делают вид, что на этой войне существует вариант, который не приведет обоих их детей к смерти.

24.
Ей нравится, что Чаку все-таки удается сбить ее с ног.
Но это не значит, что она должна смирно принимать поражение.
— Удар ниже пояса, Хансен, — говорит она в потолок, фыркая, чтобы сдуть со лба прилипшую прядь. Она вся вспотела, и ладони ноют после стольких отбитых ударов, когда она встречает его силу и превращает ее в свою.
— В этой драке правил нет, Мори.
Она замолкает и радуется, что он слишком занят, восстанавливая собственное дыхание, чтобы увидеть, как она улыбается — будто уже выиграла.
— Тоже верно.
Его слова остаются холодной, жестокой правдой. Даже когда она наблюдает за первым запуском Страйкера из комцентра Сиднейского шаттердома. Она смотрит, как егерь шагает в океан, рассекая волны во всем блеске пятой серии.
— Я рада за тебя, — говорит Мако, когда Чак стоит перед ней в драйв-сьюте, и она вправду счастлива — теперь, когда схлынула первая волна обиды, потому что он заслуживает свой шанс не меньше нее. Мако легонько ударяет кулаком в пластину его нагрудника и кивает, признавая его.
— Считай, что я даю тебе фору, Хансен.

25.
Она так никогда и не побила его рекорд — одиннадцать кайдзю. Но ей и не нужно этого делать.

26.
Стоя в комцентре Анкориджского шаттердома, Мако Мори решается бросить взгляд на сэнсея, видит, как сжаты его зубы и подняты плечи. У нее никогда не было собственного егеря, а Койот Танго давно уже не принадлежал Стэкеру Пентекосту.
Но Мако думает, что от этого не становится больнее видеть, как его егерь погибает.
Она закрывает глаза и ждет, пока не слышит медленный скрип кресла Тендо — он разворачивается. Она напрягается. Но это не помогает смягчить удар, когда она слышит следующие слова.
— Койот всё, сэр.
Ее сердце сжимается; она не может и представить, каково же сэнсею. Но когда она поворачивает голову, рискнув наконец посмотреть, она видит только маршала, не отрывающего взгляда от экрана, где исчезла с радаров точка.
— Высылайте вертолеты.

27.
Дата — 6 ноября, 2022 год.
Остров Святого Лаврентия — ровно в 660 милях от Анкориджского шаттердома.
Они находят Койота Танго: спасать уже нечего. Они находят его пилотов: они уже мертвы.

28.
Она наливает ему чая, когда он садится за свой стол, пододвигает исходящую паром чашку ближе — вместе с таблетками метароцина. Она делает глоток из своей чашки, и требуется весь ее самоконтроль, чтобы сидеть смирно и ждать. Она успевает наполовину выпить чай, когда Стэкер улыбается ей сжатыми губами, глядя через стол.
Но горечь почти невыносима.
— Машина — всего лишь машина, — говорит он, и похожий голос звучит эхом в глубинах ее памяти.
«Меч — всего лишь меч».
— Только склепанный вместе металл, ничего больше.
Он проглатывает таблетку и запивает медленным глотком чая.
«Металл, выкованный и закаленный в жаре горна», вспоминает она — горячий воздух кузницы, ярко-красные искры, остывающие в серый, «и мы можем вкладывать сердца и души в каждый клинок. Но важно, кто владеет клинком, Мако».
— Умирают — рейнджеры.
Ей кажется, что она чувствует улыбку — где-то в глубинах ее памяти, отзвук давно потерянного отца. Его рука, лежащая на ее голове, убирающая падающие на глаза пряди. Она думает, что может понять всё то, что не было сказано.
Мако берет пустую чашку, стоящую перед сэнсеем, и снова наполняет ее чаем.

29.
Он берет ее с собой навестить Тэмсин.
Распахнув дверь без предупреждения, он смотрит, как слезы падают из ярко-зеленых глаз Тэмсин Севьер. Мако стоит рядом с ним, широко раскрыв глаза, пока он представляет их друг другу.
— Я присматриваю за ней. Это...
— Мако Мори.
Тэмсин эхом повторяет слова, которые он не успевает произнести.
Он улыбается, и Мако делает шаг вперед в больничную палату.

30.
Тэмсин кладет голову на его плечо.
Когда ее слезы становятся рыданиями, он просто держит ее.
— Ты здесь, чтобы увидеть, как я умираю, да, Стэкс?
— Посмотрим, Тэм. — Он не говорит ей, что она сильная и может с этим справиться, только слегка отодвигается, чтобы она могла заметить тень улыбки на его губах. У них не осталось места для надежды или веры, они оба знают счет. — Места в первых рядах уже все заняты?
Она моргает мокрыми ресницами и слабо толкает его кулаком в грудь — и улыбается.
Кажется, будто они оба готовы к боевому выходу — еще раз и снова.

31.
Стэкер не говорит ей, что она сильная и может справиться, потому что он знает — как и она — что она хочет покинуть этот мир на своих собственных условиях. Он знает, что с ним будет точно так же, когда придет время.

32.
Мако Мори возвращается с Гавайев с синими прядями в волосах, изгибающимися возле упрямо вздернутого подбородка. Ей почти кажется, что она по-прежнему чувствует руки Тэмсин, перебирающие ее пряди, слышит звук текущей воды, когда краска превращает черноту ее волос в выгоревший светло-русый.
Синяя краска держится прочно и не смывается.
Она открывает дорожную сумку со значком PPDC, которую провезла с собой через полмира и обратно, и усаживает плюшевого медвежонка на полку над изголовьем своей кровати.

33.
Ей не нужно спрашивать; здесь только одна история.
Игрушечный медвежонок принадлежит Луне Пентекост.

34.
Она выигрывает медвежонка для нее на ярмарке.
Точнее, Тэмсин сует в руки Стэкеру пневматическое ружье и толкает его локтем под ребра до тех пор, пока он не соглашается, закатив глаза. Он делает первый выстрел, промахивается мимо жестяных банок совсем чуть-чуть — но все же промахивается. Тэмсин смеется, и Луна в свою очередь толкает локтем ее.
Она широко, хищно улыбается и делает второй выстрел.
Когда Тэмсин промахивается, смеется уже Стэкер.
— Дайте-ка я вам покажу, как это делается.
Луна подмигивает, забирая ружье у Тэмсин; их руки соприкасаются, и их обеих точно пронизывает электричеством. Убедившись, что они оба смотрят на нее, Луна делает последний, третий, выстрел.
Жестяная банка со звоном падает вниз.

35.
Когда он передает право выбирать Мако — как просила об этом Тэм — она низко кланяется.
— Джипси, — говорит она, и улыбка медленно распространяется по ее лицу. Она вертит в руках доклад с предложением о восстановлении проекта «Егерь». — Джипси Дэнджер, третья серия. Отлично подойдет.
Стэкер кивает.

36.
Она стоит у ноги Джипси Дэнджер, и снова чувствует себя ребенком перед огромной машиной. Она прижимает ладонь к металлу, к ободранной краске, и смотрит вверх — там техники под ее командой начинают устанавливать ее атомное сердце, и она следит, чтобы всё было сделано правильно.
У нее никогда не было своего собственного егеря.
Но, может быть, теперь — когда всё будет закончено — это будет что-то похожее. Она возвращается к разложенным чертежам, поворачивается к Тендо, который опирается на край стола с инструментами, и грызет карандаш, делая пометки на полях.

37.
У ее губ вкус сладкой ваты.
Когда Луна пытается вручить выигранного ей медвежонка Тэмсин, девушка с ярко-зелеными глазами и рыжими волосами только наклоняется, чтобы наградить игрушку звонким поцелуем.
— Можешь оставить себе, Луна.
Стэкер отщипывает еще кусочек сахарной ваты, которую вручили ему подержать да так и забыли — слишком сладкая. Но он не перестает улыбаться, глядя, как Тэм берет его сестру за руку в толпе и больше не отпускает.
Он следует за ними неспешным шагом.

38.
Они приносят цветы на ее могилу.
Мако одета в черное платье, доходящее до колен, и туфли, от которых у нее болят ноги. Запах разрытой земли смешивается с дурманящим ароматов свежескошенной травы на пологих склонах мемориального кладбища защитников Рубежа. Сэнсей стоит рядом с ней, в парадной форме.
Положив букеты у надгробия, они стоят там еще некоторое время.
— Сэнсей, Наоми Соколова должна скоро прибыть.
Он кивает — уже не Стэкер Пентекост, но маршал Анкориджского шаттердома, и разворачивается, уходя прочь. Мако задерживается еще на секунду.
Когда он поворачивает голову, чтобы в последний раз взглянуть на могилу Тэмсин, волосы Мако блестят синим под лучами гавайского солнца. Он не сбивается с шага.

39.
Переезд в Гонконгский шаттердом проходит без труда.
Вернуть в строй бывшего пилота Райли Беккета — тоже несложно.
А вот что сложно — то, как он явно неравнодушен к ней. Напряжение на тренировочной площадке, тяжелый запах дождя в воздухе, она советует ему быть повнимательней, он корчит рожицу, подражая ее выражению лица. Когда она опрокидывает его на маты, он отвечает — и их замыкает друг на друга.
Райли Беккет — не то, чего она ожидала, и он не лучше и не хуже, это просто иначе.
Настолько невыразимо иначе, когда она в его голове и наоборот. Они поддерживают друг друга так же, как тянут друг друга вниз. Мако смотрит на звезды, думает, что может быть там, смотрит в совсем другом направлении до тех пор, пока не приходят кайдзю. Воспоминания Райли сплетаются с ее собственными, и вот она стоит среди развалин, и земля дрожит под ее ногами.
Она сжимает в руках красную туфельку, и снег мягко падает с неба.
Маршал отсылает ее прочь, несмотря на доводы здравого смысла.
Стэкер позволяет ей выйти в бой только потому, что ей нужно убить своего собственного дракона.

40.
Один выход, два кайдзю.
Хотя это само по себе небывалый подвиг, кайдзю не останавливаются. Движение в Разломе продолжается, мир подходит к концу. Стэкер смотрит на своего старого друга, на его сломанную руку, и его охватывает не решимость — понимание. Он видел себя в своей маленькой девочке, и нет сомнений, что Мако видит себя в Чаке Хансене. В них всех горит тот же огонь, и если это не гнев, то отчаяние — желание защитить то, что еще осталось.
Волны спокойны.
Драйв-сьют немного теснее, чем он помнит.
Он говорит ей, как гордится ею.

41.
Он всё еще помнит, как впервые увидел синие пряди в ее волосах.
Возмущение, тут же угасшее, когда он заметил Тэмсин, выходящую из ванной следом за Мако, с пальцами, запачканными ярко-синим. Тэм улыбается, и можно подумать, что она держит за руку Луну, и вкус сахарной ваты на ее языке...
Он опускает руку на ее плечо.

42.
В 2016 он становится из рейнджера — маршалом, и в 2026 он готовится к боевому выходу еще один — последний — раз. Они оба знают цену, когда она запрокидывает голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Ее глаза покраснели, и он столько всего хотел бы сделать для своей маленькой девочки.
— Но если я собираюсь сделать это, — говорит он ей без паузы, с гаснущей улыбкой, но с непоколебимой уверенностью в голосе, — мне нужно, чтобы ты защищала меня.

43.
Она готовится к боевому выходу в последний раз.

44.
Sensei, aishiteimasu.

45.
Он расчищает путь для нее, и она делает следующий шаг по океанскому дну во имя него.
Со взрывом позади и молчанием дрифта в голове она падает в разлом, который остается открытым, пропуская их. Упасть легко. Кто угодно может упасть.
И когда она падает в бездну, меч Джипси сверкает, рассекая плоть кайдзю.

46.
Она одета в платье — того же цвета, что ее драйв-сьют, — когда приносит цветы на могилу сэнсея. На мемориальном кладбище защитников Рубежа — те же пологие склоны, та же идеально подстриженная трава, небо ярко-голубого цвета, ничем не напоминающее ядовитую кровь кайдзю.
(Оно напоминает ей цвет ее старого пальто, которое она потеряла много лет назад, того, в котором рейнджер Пентекост нашел ее среди обломков и руин Токио).
Ее глаза мокрые, плечи вздрагивают.
Нет никого, кто взял бы ее за руку.

47.
«Ты можешь сделать это?..»
Она кивает. И не останавливается.

48.
— Мако.
Она оборачивается, мир вокруг нее фокусируется снова.
Осколки памяти расходятся, складываются в калейдоскоп; он поднимает ее на плечи, смех звенит в воздухе. Обрывки ее детства, татами под ее ногами. Бамбуковый клинок, слишком крепко сжатый в маленькой ладони.
Горстка его воспоминаний — в дополнение к ее собственным.
В его сердце — месть, пламя и дым поднимаются в черное небо над Тоттенхэмом. Черная краска с покалыванием впечатывается в его кожу; стук деревянного шеста, отдающийся легкой болью в ее перетруженных руках. Слишком крепкая хватка; его телефон звонит в безымянном лондонском баре, и он слышит голос своей сестры в последний раз.
Она оборачивается и видит человека — его силуэт похож на очертания Койота Танго.
— Вы здесь, сэнсей.
Мако прерывисто выдыхает, когда Стэкер заключает ее в объятия.
— Я всегда здесь.

49.
Дрифт — это молчание.
И он не берет туда ничего.
Но ради нее он готов принести весь мир.

50.
...ты всегда найдешь меня в дрифте...

51.
Последние слова сэнсея отпечатаны в ее разуме, и его обещание исполнено — снова и снова. Во взаимном уважении Стэкер Пентекост держит слово, данное им девочке, которая когда-то сидела на его плечах, и благодаря удаче Стэкер Пентекост видит, как она вырастает и поднимает меч во много раз больше ее самой.
Она следует за «кроликами», обрывками воспоминаний, раз за разом, пока не подламываются от усталости ноги. Она догоняет их, ловит и проживает снова и снова, пока не начинает видеть одну только память о давно прошедших временах. Она берет их, точно металл, выковывает и закаляет в своем атомном сердце. Она держит красную туфельку маленькой Мако Мори рядом с плюшевым медвежонком на полке над изголовьем кровати.
Когда симулятор наконец выключается и она открывает глаза, в них стоят слезы.
Мако отсоединяется от системы нейроконтакта, полностью отключается от дрифта, где она находит человека, когда-то нашедшего ее. В темноте капсулы симулятора она задерживается еще на мгновение.
Она улыбается про себя, потому что это — новый мир; мир, который Стэкер Пентекост завоевал для нее.



Название: Игра по правилам
Оригинал: Fair Play, tielan; разрешение на перевод получено
Размер: мини, 1082 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Райли Беккет/Мако Мори
Категория: гет
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Райли всегда спрашивает разрешения. Мако всегда разрешает.
Примечание/Предупреждения: отложенный оргазм

Всё начинается, когда она, войдя в комнату, обнаруживает Райли уже в постели.
Легкая дрожь предвкушения, преследовавшая ее весь вечер, мгновенно усиливается, стоит им встретиться взглядами. Сегодня Райли голоден; это заметно по его голосу, когда он расспрашивает ее о прошедшем дне, по его глазам, когда он смотрит, как она раздевается, по его прикосновениям, когда он забирается в постель и прижимает ее к матрасу.
— Сегодня я хочу поиграть, — он поднимается поцелуями к мочке ее уха. — Ты разрешишь?
Он всегда спрашивает разрешения. Мако всегда соглашается.
— Я тебе доверяю, — она легонько касается зубами его шеи.

Она уже готова — влажная и скользкая, когда он проникает в нее — готова, но... не совсем.
Впрочем, ей все равно нравится, как он двигается в ней, нравится чувствовать его напор, тяжесть его тела. Он с усмешкой наклоняется, слегка прикусывает кожу на ее шее, потом под ключицей; она резко втягивает воздух, когда его пальцы сжимают ее соски, выгибается, подаваясь бедрами навстречу его движениям, силясь продлить удовольствие.
Удовольствие, которого недостаточно для удовлетворения. Она еще далеко от финала — так мучительно далеко, — но Райли с коротким стоном изливается в нее; куда быстрее и грубее, чем обычно.
Мако не может сдержать разочарованного вздоха, когда он замирает, щекоча учащенным дыханием ее грудь, прежде чем выскользнуть из нее — и из постели, направляясь в ванную.
— Райли? — Мако остается лежать неподвижно, ошеломленная, чувствуя разгоряченным телом прохладный вечерний воздух; он никогда еще не оставлял ее неудовлетворенной.
Он оборачивается через плечо, и от его улыбки по ее спине пробегают мурашки.
— Мы играем.

Мако прикусывает губу, пытаясь расслабиться, когда влажная салфетка касается чувствительной плоти. Райли вытирает всё очень тщательно, даже слишком, и она тихо ойкает, когда он надавливает чересчур сильно.
— Извини.
На самом деле он ничуть не сожалеет. Мако едва удерживается, чтобы не обвинить его в этом.
— Если хочешь прекратить, можешь назвать стоп-слово. — Он поднимает взгляд, а его пальцы накрывают ее клитор, массируя его через ткань. — Иначе тебе придется ждать, пока я не разрешу тебе кончить. Согласна?
— Хочешь, чтобы я тебя умоляла?
Его улыбка — точно рассвет, яркая и золотая, и ее щеки загораются жарким огнем летней зари.
— Если тебе будет нужно — умоляй, пожалуйста. — Он наклоняется и проводит языком вдоль ее ключиц, задерживаясь в ямочке между ними. — Я постараюсь противостоять желанию немедленно дать тебе всё, что ты хочешь.

Райли начинает с поцелуев — влажных, медленных, нежных — повсюду по ее телу. Шея, груди, подъем стопы. Запястья, живот, внутренняя сторона бедер, клитор. Мако вздрагивает и тяжело дышит, и говорит ему, где целовать чуть сильнее, где задержаться чуть дольше, где пустить в ход зубы. И он делает всё, что она говорит — до тех пор, пока она не начинает выгибаться и извиваться под его языком.
Тогда он останавливается. На самом краю долгожданной разрядки.
— Что?..
Разочарованная, Мако смотрит затуманенными глазами, как он выпрямляется и слизывает с пальцев ее соки. Ее рука двигается точно сама по себе.
Быстрее мысли Райли перехватывает ее запястье и прижимает к матрасу, прежде чем она успевает дотянуться до сладкой и настойчивой пульсации между ног.
— Нет.
— Я хочу...
— Да, — он задерживается губами на ее губах — изгиб теплой улыбки, глубокий поцелуй, обещающий восхитительное, ужасное наслаждение. — И ты получишь. Но не сейчас. Мы играем.
Мако бьет дрожь, но она доверяет ему.
— Хорошо.

Мако сбивается со счета — сколько раз он не позволяет ей кончить.
Она просит и умоляет, но Райли ласкает и дразнит.
— Не сейчас, — обещает он, отводя руку от ее входа. — Скоро, — говорит он, останавливая движение ее бедер на своем члене. — Ты всегда можешь использовать стоп-слово, — напоминает он, отодвигая бедро, чтобы не дать ей потереться об него.
— Нет, — говорит она, откидываясь на постель — обнаженная, полная неудовлетотворенного желания и решимости. — Я не стану.
И Райли смеется, обнимая ее и осыпая ее лицо поцелуями.
— Моя прекрасная, упрямая Мако.
Это игра — тест на выдержку, на то, кто сдастся первым.
Мако твердо намерена доказать, что это будет не она.

Его пальцы осторожно раздвигают ее плоть, но нет никакой осторожности в том, как Райли берет ее — сразу же так глубоко, что Мако вскрикивает, комкая в пальцах простынь, в которую утыкается лицом. И вскрикивает снова, когда он отдергивается назад, испуганный:
— Мако? Изви...
Она сжимается вокруг него, не желая отпускать.
— Продолжай.
И стонет, когда он снова погружается в нее полностью. Ей нравится чувствовать его вот так — непривычное давление, новые ощущения... Она сжимается, когда он двигается назад, и расслабляется, когда он толкается снова; тяжело дышит, наслаждаясь ощущениями в этой позе. Такая уязвимая позиция для женщины — но и полная власти.
— Продолжай, — говорит она Райли. — Я хочу почувствовать, как ты кончишь в меня.
Ей кажется, что у нее отчаянно срывается голос, но и он звучит не лучше.
— С тобой так хорошо, Мако, — хрипло выдыхает он. — Ты еще не?..
— Пожалуйста. — Ее пальцы вцепляются в простынь, слишком чувствительные соски жестко трутся о ткань. Восприятие обостряется; всё кажется ярче, отчетливее, сильнее. — Пожалуйста, Райли!
— Да, — выдыхает он, толкаясь в нее снова и снова. — Кончи для меня, Мако. Давай!
Его пальцы впиваются в ее бедра.
Мако разбивается на части.

После Райли держит ее в обьятиях и гладит — больше для своего успокоения, чем для ее собственного, думает Мако, хотя ей и нравятся медленные, чувственные прикосновения — теперь, когда она уже не изнывает от желания, в удовлетворении которого он так долго отказывал ей.
— Знаешь, а мне понравилось, — бормочет она, уткнувшись ему в ключицу. — Та часть в конце, с оргазмом.
Его грудь вздрагивает от смеха.
— Ты меня напугала. Я думал, я тебя сломал.
— Ну, разве что немного. — Мако никогда не испытывала такого оргазма раньше — такого абсолютного, такого всепоглощающего. — Это было... приятно.
— Приятно?
Она обводит его сосок кончиком пальца.
— Отпустить всё. Поиграть.
— Значит, как-нибудь сделаем это еще раз. — Его ладонь скользит вдоль ее спины, останавливается на талии. — Если ты не против.
Мако улыбается, видя эту неуверенность. Только ее Райли.
— Я не против. Я тебе доверяю.

@темы: we're cancelling the apocalypse, перевожу слова через дорогу

---

Недавно на Warhammer Community опубликовали (по случаю открытия пятисотого магазина GW) 500 фактов про Ваху. Довольно много из них — общеизвестные вещи, еще какое-то количество — внутренние шутки, но есть и правда интересные. И смешные. Поделюсь немного, чтобы не пропало. Если нужно, могу и перевести, но сейчас мне лень (=

196. There are no wolves on Fenris.
197. There ARE Wolves on Fenris!
и еще здоровенная пачка всякого в таком же духе

15. The red ones go faster.
22. When playing a game, the models you finished painting most recently WILL die first.
23. That said, any painted model will roll better dice than unpainted ones.
36. If your opponent command re-rolls a 1 into another 1, it is considered good form to buy them a drink.
37. If they do this at least three times in a game, it is polite to get them some new dice.
60. While the Phalanx is nigh-indomitable in open battle, the Adeptus Custodes are rumoured to have contingency plans to destroy it from within should the Imperial Fists ever turn traitor. (кусты прямо умилятельные. планы у них).
69. The Adepta Sororitas was founded to exploit a loophole after the Adeptus Ministorum was forbidden from having “men under arms”.
70. The Adeptus Ministorum also fields “men under arms” in the form of crusaders and armed priests, because when you’re a trillions-strong theocratic cult, “rules” are more like “recommendations.”
87. Nurgle’s plague gardens are tended by Horticulous Slimux, who rides upon his mighty snail-steed Mulch. Horticulous rarely leaves the gardens; when he does leave, he tends to the foul flora and fauna that he and his fellow daemons spread across the Mortal Realms. (то есть у нас совершенно буквально есть нурглитская демоническая улитка!)
91. By a quirk of fate, a lot of Games Workshop high street stores are located near pubs. (действительно, загадочное совпадение...)
102. In Space Marines heraldry, any beast included in their Chapter symbol (for example a salamander head, griffon, lion rampant or wolf), always faces the enemy. This is usually worn on their left shoulder pad. (геральдика — это няшно!)
107. The total page count of nearly all codexes, battletomes and rulebooks is a multiple of 8. This is in no way a secret act of worship unto Khorne.
108. Orks use their teeth (or “teef”) as currency. Because Ork teef grow back rather quickly, no Ork is ever in poverty.
110. Some enterprising Orks have tried extracting Squig teef to use. It usually doesn’t end well, except for the Squig, who gets an unexpected meal.
112. No Ork possesses hair. Instead, they wear hair squigs as a status symbol — hence their impressive topknots.
113. Why hair is a status symbol in a genetically bald race remains a mystery. (вся пачка фактов про орков вызывает сплошное мямямя)
131. We had an incredible fact to write for number 131, but the Inquisition told us we’d all be electro-flensed if we published it.
143. Ragnar Blackmane once took out a renegade Predator tank by tearing open the crew hatch, throwing in a belt of frag grenades and promptly holding the hatch closed. The effect was said to be much like when you shake a soda bottle and take the lid off. But more red.
144. At the Imperial armoury, Rogal Dorn gets a discount on every pair of battle-gloves. Meanwhile, Ferrus Manus gets a discount on helmets.
151. If you took all the Space Marines ever made and stacked them on top of one another, you’d upset a lot of hobbyists.
161. History doesn’t record who won, but both sides claim it was them.
162. Quite a lot of history is like that, actually, particularly in the Warhammer universes.
164. Warhammer Community’sFrank has a rather large Nurgle force – approximately 7,777 points. Quite fitting, really. He’s working his way towards 7,777,777 and claims he will attain daemonhood upon doing so. (отличный способ стать демоном, я считаю)
181. Not all Ultramarines follow all of the rules all of the time.
182. You can find out what happens when they don’t in The Chronicles of Uriel Ventris by Graham McNeill.
184. Khârn the Betrayer has a kill counter linked to his helmet’s visor to record the number of skulls he claims for Khorne in each campaign! (очень удачно устроился Кхарн, даже черепа самому считать не надо)
196. There are no wolves on Fenris.
197. There ARE Wolves on Fenris!
202. In their first significant engagements against humans in the Damocles Gulf, the T’au Empire assumed that Raven Guard Chapter Master Corvin Severax was the king of the Space Marines and that killing him would stop them for good. (маленькие наивные Тау)
210. Space Marines were originally designed to wear knee-high armoured boots, but at the time, they couldn’t be cast in plastic. Hence their iconic flared greaves were born!
221. To travel faster-than-light, ships in the 41st Millennium punch a hole through reality into a living hell known as the warp, aim in the general direction they want to go and hope to arrive in one piece/alive/still as themselves. (формулировка отличная просто)
225. It is rumoured that Big Mek Orkimedes once created a Battlewagon that actually had enough dakka. But he destroyed it in secret so as not to put all of Ork society into turmoil.
227. It is further rumoured (by abject heretics) that The Emperor is kept alive by Waaagh! energy. The Orks believe he is the most powerful ‘umie Weirdboy… and thus he is.
228. The above is more a rumour than a fact, and writing such things for public consumption will likely get you taken away by the Inquisit– (Инквизиция не дремлет!)
243. In the very first edition of Warhammer 40,000, Space Marines getting shot by a Shokk Attack Gun rolled on a random table to see where the Snotling materialised and what it did. One result involved the Space Marine biting the Snotling’s head off and carrying on as normal.
248. Space Marine backpacks contain small nuclear reactors. All the vents are to disperse the extra heat this generates.
249. Putting small nuclear reactors into your models’ backpacks is a bad idea though. Seriously, don’t do that.
267. There’s a sign on the Rhino outside Warhammer World imploring people not to touch or climb on the Rhino.
268. An image search for “Warhammer World Rhino” has over 650,000 results — a fair few of them are touching, or climbing on, the Rhino. (потому что если стоит табличка "не трогать", то нельзя же не потрогать)
270. The first Imperial Space Marine, LE2, was released in 1985 as a limited edition single character alongside Space Orc LE1. (это прямо бездна веков какая-то)
275. Squig meat tastes like chicken.
276. Strangely, chicken doesn’t taste like squig. (и я не хочу спрашивать, где и зачем эти люди пробовали мясо сквигов...)
287. Kairos Fateweaver counted to infinity. Twice.
288. One of his heads started from the beginning, whereas the other started from the end.
302. The best way to get better at building models is practice.
303. The best way to get better at gaming is practice.
304. The best way to get better at painting is to pray to Slaanesh for artistic inspiration.
305. Just kidding, it’s practice. (а если помолиться Слаанеш, тоже могут интересные результаты выйти!)
335. There was once a Daemon Prince of Slaanesh called Doomrider who rode a bike. He had a model and everything. (демон на мотоцикле! неисчерпаема сила упоротости)
336. Kor’sarro Khan hunted Doomrider across the galaxy, defeated him, cut off his head and keeps it in a box. This stops Doomrider from dying and coming back.
345. In the grim darkness of the far future, there is only war. (и мы никогда не устанем об этом напоминать)
348. [REDACTED BY ORDER OF THE INQUISITION] (Инквизиция снова не дремлет)
356. Only one psyker has ever tapped into the Tyranid Hive Mind and survived the process — Varro Tigurius, Chief Librarian of the Ultramarines. (сильны синенькие, однако)
357. Hive Fleet Kronos has been spawned specifically to fight against the daemonic forces of Chaos.
358. As Hive Fleet Kronos cannot gain sustenance from their quarry, Hive Fleet Leviathan has been culling and pre-digesting worlds then leaving them for Kronos to devour. (какие продуманные тираниды)
366. Lasguns make a “snap-crack” sound when they fire, according to Dan Abnett. We don’t want to ask how he knows that. (нет, ну Абнетт-то знает! ему можно доверять, я считаю)
380. The Incubi have iron statues of Khaine in their shrines, but nobody is brave enough to ask what they do with them. (а ведь сколько интригующих вариантов...)
390. It’s impossible to read the first lines of Dan Abnett’s Horus Rising without getting chills down your spine. (чистейшая правда. я как раз перечитывал недавно. "I was there...")
400. The Emperor Protects.
401. But it helps to have some sturdy armour in case He’s distracted.
407. Some of these facts might not actually be true.
408. Some of these facts are definitely true.
430. Visionary Tech-Priest and STC-discoverer Arkhan Land used to be accompanied by a cyber-simian with a venomous sting in its tail. It was thought to be a very faithful representation of the simians of Ancient Terra. (и я даже помню эту обезьянку)
434. Nemesor Zahndrekh once imprisoned aliens of many races, including Kor’sarro Khan and Illic Nightspear. Every night, the prisoners would eat a feast while the Necrons watched and tried to remember what food tasted like. (какие упоротые бывают некроны, оказывается)
441. There are no substantiated accounts of anyone ever walking into a Games Workshop to “just buy a pot of paint” and leaving with only a pot of paint. (нельзя так просто, угу)
449. The two missing Pri…[Redacted by the Inquisition]. (по-прежнему благодарим неусыпный надзор Инквизиции!)
452. Cadia stands.
453. The planet broke before the Guard did. (Кадия в наших сердцах! потому что да).
465. When life gives you lemons… Blood for the Blood God!
466. The followers of the other Chaos Gods don’t get such a cool catchphrase. We’re not saying this is why Khorne is so popular, but it probably helps.
486. Not even The Blue Scribes have read this far.
487. Though if they had, they would read that their names are palindromes of one another – P’tarix and Xirat’p.
498. Anyone claiming that they know all the facts about Warhammer is wrong.
499. Except Tzeentch. Obviously.
500. There’s more to life than Warhammer, but none of it is quite as fun.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, links_in_the_chain

---

Фандомная-мать-ее-так-битва, итоги

Я наконец-то превозмог деанон и вернулся в мир живых. По этому поводу, во-первых, ура (=
Во-вторых, традиционное ощущение «я ничего не сделал», конечно. Поэтому традиционно же посчитаю количество своего «ничего».

пыщ

JRRT — 2 драббла, 1 мини, 1 драббл; 2 мини и 1 миди пополам, 1 обложка к фанмиксу, 1 коллаж
Mass Effect — 1 свой драббл, 1 драббл совместно; 2 драббла, 2 мини перевод; 1 мини, 1 миди и 1 макси пополам, 1 коллаж
Women — 1 мини, 1 миди пополам, 2 обложки к фанмиксам
дель Торо — 1 свой драббл, 1 перевод драббл и 1 миди, 2 коллажа, 1 фенечка
Utena — 2 мини пополам, 1 миди и кусочек макси
Red book — 1 мини пополам
Нарния — 2 миди пополам, 2 сета аватарок
Авторских текстов аж два с половиной (=, остальное — переводы. В соавторах, как обычно, товарищ Коршун и кое-где Чиора наш несокрушимый упоротый творческий коллектив (=
Итого 41 работа, из них 13 в соавт. Маленькое, скромное ничего. Ну как всегда (=

От команды женщин есть отличная ачивка:

Прямо вся боль переводческого пути в ней (=. И «не заметил, что это перевод», и что никто не читает переводные тексты, и вообще.

@темы: фандомное побоище

---

Время обрезать волосы и постить селфи (=
Фоточка, конечно, упящена фильтрами по самое некуда, но чем-то мне нравится. И вообще, иногда стоит фиксировать собственное лицо, просто ради истории — потом бывает забавно сравнивать.
Стрижка категории «у меня лапки, но зато в лапках есть ножницы» (=

@темы: фотофлуд, лытдыбр

---

Между тем у меня тут день рожденья. Циферки, правда, какие-то странные — мне же не может быть тридцать лет, ну вот никак. Мне вообще четырнадцать. Но арифметика безжалостна.
Ну, в общем, праздную как могу. Няшные трамваи, кофейня с видом на озеро, ведро капуччино, лапки в переводах. Не то чтобы жизнь удалась, но всё не так уж плохо.

@темы: лытдыбр

---

и последний перевод, теперь — аудиодрама

А вот это — совсем старенькое. Но, во-первых, перевод существует ровно один, причем он старый и там видно, что переводили прямо со слуха (а про традиционное для вахапереводов качество вообще молчу). А во-вторых, именно с этой аудиодрамы меня раскатало в тонкий блинчик, да так, что в некоторых аспектах не отпускает до сих пор. И поскольку теперь-то есть и транскрипт, и переработанная в текст версия — я решил, что нужно перевести. Не пропадать же бобру (=.

Название: Сам себе легион
Оригинал: «Legion of One», James Swallow (слушать аудиодраму) (текстовая версия: сборник «Garro: Weapon of Fate»)
Размер: 10 377 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Натаниэль Гарро, Тайлос Рубио, Мейсер Варрен,

спойлер, который давно уже никому не спойлер

Гарвель Локен
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: По приказу Малкадора Гарро прибывает на погибший мир в поисках последнего кандидата для Странствующих Рыцарей. Он находит там смерть и безумие, но не только.
Скачать: .doc | .epub

«Сам себе легион»
Джеймс Своллоу

Восстание изменника-Вармастера Хоруса Луперкаля бушевало среди звезд, двигаясь по галактике, точно линия пламени. Оно подступало всё ближе и ближе к Терре и трону его отца, Императора Человечества. Шаг за шагом, пожирая миры, уничтожая великий замысел Империума. Хорус, первый из равных среди примархов, генетических сыновей Императора, выбрал предательство. И там, где он проходил, не оставалось ничего — только усыпанные пеплом поля битв, покрытые телами погибших, безмолвные свидетели убийства верности и чести.

Эта планета была одним из таких мест. Здесь изменники скрепили свой бунт деянием величайшего предательства, и оставили позади труп планеты — отметкой этого момента. Это была бойня. Остывающий уголь, выпавший из жерла ада.

Здесь не осталось ничего, кроме смерти.

Из кипящих отравленных небес вынырнула железная птица, пройдя на низком полете над развалинами, что когда-то были великолепным городом высоких шпилей и изящных минаретов. «Грозовая птица» была окрашена в цвет призраков, и ни один символ или герб не отмечал ее корпус — ничего, что позволило бы проследить ее происхождение. Одна среди запустения, она опустилась на землю в облаке пыли; сбоку откинулась дверь люка.

Трое воинов вышли из катера. Каждый был облачен в силовую броню модели «Корвус» — самый совершенный вариант доспехов, созданных для Легионов Астартес. Они несли болтеры и силовые мечи, но не стали надевать шлемы, подставляя лица жестокому ветру. И, как и у их корабля, у них не было никаких символов. Никаких знаков иерархии и чести, легиона и верности — только стилизованное изображение ока, выгравированное на металле и керамите. Знак Малкадора Сигиллита, Регента Терры и советника Императора.

— Приготовьте оружие, братья, — сказал Гарро. — Будьте внимательны.

Он оглядел покрытую руинами равнину, где ничто не останавливало взгляд до самого горизонта бесконечного поля битвы. Еще один выжженный мир среди многих, подумал он, вспоминая, как впервые увидел подобные разрушения, сотворенные Вармастером. Казалось, это было так давно. Многое произошло с тех пор. Просперо. Калт. Сигнус Прайм. Литания миров, охваченных пламенем.

Рядом с Гарро Рубио опустился на колени и сгреб горсть земли, просеивая ее сквозь пальцы латной перчатки. Над головой кодиция мерцал бледно-голубой нимб тонкой кристаллической матрицы. Прошло уже больше года с тех пор, как он поступил на службу к Малкадору, но он всё еще не мог смириться со своим сменившися статусом.

Рубио закрыл глаза, и дрожь пробежала по его телу — он позволил своим псионическим чувствам распространиться и ощутить руины вокруг. Невидимые следы человеческих душ усеивали развалины: тени, оставшиеся в Имматериуме, словно выжженные силуэты после ядерного взрыва.

— Это место, — начал он. — Здесь столько страданий... И столько скорби.

— Мы и так знаем, что здесь случилось, — третий воин выглядел ветераном, шрамы бесчисленных схваток покрывали его жесткое, точно высеченное из гранита лицо. — Нет нужды просеивать пепел и тревожить память мертвых.

Гарро предложил Мейсеру Варрену место одного из агентов Малкадора после того, как тот отказался следовать за своими братьями под знамя Хоруса, — но, по правде говоря, он не был предназначен для таких заданий. Скорый на гнев, как и все Пожиратели Миров, он стремился оказаться в гуще войны, лицом к лицу с бывшими боевыми братьями. Ему не хватало холодной отстраненности Гвардии Смерти или стоицизма Ультрамаринов.

— Зачем ты привел нас сюда, Гарро? Что мы можем найти в этих выжженных пустошах?

— Так приказал Сигиллит.

— Неужели? — нахмурился Варрен. — Ему легко приказывать, не сомневаюсь. Залы Имперского дворца далеко от этого места, брат. Очень далеко от памяти о преступлениях, совершенных здесь.

Псайкер медленно кивнул, соглашаясь.

— Всё, что я чувствую здесь — это смерть. Неужели лорд Малкадор желает, чтобы мы принесли ему черепа и кости?

Гарро глубоко вздохнул, жестом обводя окружающее.

— Запах... вы чувствуете его? Этот привкус в воздухе, сухой и едкий? Это пепел. Человеческий пепел. Остатки бесчисленных трупов, превращенные в прах, развеянные по ветру. Мы не зря ступили на эту планету. Здесь началась эта война, и здесь состоится завершение — в определенном смысле.

Варрен с подозрением окинул его взглядом.

— Что ты имеешь в виду? Все эти задания, которые мы выполняли для Сигиллита, заключенные и преступники, которых мы собирали...

Гарро поднял руку, прерывая его.

— Я скажу тебе то, что сказал мне лорд Малкадор в Цитадели Сомнус, на Луне. Этот будет последним.

Ни Варрен, ни Рубио не стали возражать — оба задумались над его словами. Этот разрушенный мир должен был отметить финал их похода во имя Сигиллита, но всё же все трое воинов знали в глубине души, что некая высшая цель еще только предстоит им.

***

Далеко от них, на противоположном конце разрушенного города, уничтоженные орбитальными ударами здания лежали, похожие на гигантские поваленные деревья. Те немногие, что остались нетронутыми, тянулись к хмурому небу костлявыми пальцами руин. Внизу, в засыпанных обломками улицах, голос ветра превращался в стон умирающего животного, но здесь, на крошащихся укреплениях, ветер нес бесконечный поток песка и пыли.

Из дымки соткалась подергивающаяся, мрачная фигура воина в почерневшей искореженной броне; пройдя по крышам, он встал на самом краю растрескавшегося парапета. Он широко раскинул руки, приветствуя ветер, и изорванный плащ за его спиной хлопнул, словно развернутые крылья.

— Должен ли я умереть снова? — его голос, обращенный к небесам, звучал надтреснуто и глухо. — Шагнуть вперед, в объятия гравитации? Упасть и разбиться об изломанные камни там, внизу? Должен ли я попытаться... умереть снова? — Холодный, ломкий смех. — Если бы это было так просто. Если бы я только мог... — Он запнулся, наклонился вперед, точно нарочно бросая вызов судьбе. — Вам не взять меня! — выкрикнул он, чувствуя медленное пламя безумной ненависти, поднимающееся изнутри. — Вы не знаете меня. Вы не знаете моего имени. Я... я стал Цербером, псом на страже врат ада. Я — неприкасаемый. Вы слышите меня? — взревел он, набирая воздух аугметированными легкими. — Слышите?!

Цепной меч на его поясе был столь же искорежен, как и его доспехи, разбит, как и его разум — но, в точности как эти орудия, он всё еще действовал. Еще мог убивать. Он толкнул рычажок, и изломанный клинок загудел, оживая.

Тот, кто называл себя Цербером, продолжал говорить — поток слов, едва слышная литания, исповедь безумца.

— Разрушение никогда не кончится. Я видел его сердце тьмы. Я чувствовал вкус крови на клинке при его рождении. Я буду видеть его ярость снова, и снова, и снова... Ибо в будущем есть только война. Я вижу этот город, каким он был, каким он есть. Гнездо предателей, где измена сплелась из песен, что они пели в ночи. Я вижу свет безумия в собственных глазах. Я не знаю лица под своим шлемом. Я вижу мертвых, и мертвых, и мертвых. Дворцы из оскверненного камня. Сталь, разъеденная ненавистью, точно ржавчиной. Убийцы и убитые. Их крики. Они распространяют свою скверну и свой яд. Я вижу Отметину Трех. Я знаю, что она значит. Пусть ничего больше — но я знаю это! — его взгляд обшаривал сумрак внизу, отчаянно ища добычу. — Я — Цербер, да. Я был отвергнут самой смертью. Покой могилы достанется мне лишь тогда, когда весы придут в равновесие. Я — последний верный в галактике предательских звезд... Неумирающий — среди мертвых.

Затем воин увидел своих врагов и прыгнул вперед.

— И я пришел за вами.

***

Те, кто называл этот мир домом, разделили судьбу своей планеты — пощады не было никому. Волны орудийных залпов с орбиты и жестокое биологическое оружие собрали свою жатву. Людские жизни были разлучены с плотью, разорваны и отброшены прочь — и всё-таки даже среди пепла своих мертвых собратьев сохранились жалкие остатки. Их нельзя было назвать людьми, ибо это больше не было людьми. Сила, что двигала ими, была жизнью — но жизнью, рожденной из ужаса и разложения.

Тела тех, кто по воле случая или слепой удачи уберегся от мгновенной смерти — тех, кто медленно умирал после битвы, изрыгая черную, порченую кровь, захлебываясь собственными нечистотами. Это были те, кому не повезло, кого не настигло милосердие быстрой гибели, чья плоть осталась неповрежденной достаточно, чтобы послужить пристанищем колониям смертоносных болезней. Кем бы они ни были прежде — от этого не осталось ничего. Теперь они были лишь векторами распространения чумы, бездумными марионетками, блуждающими в руинах.

Цербер ненавидел их. Ненавидел и питал отвращение — с яростной, бесконечной и безумной страстью. Он ненавидел их так же, как ненавидел самого себя; ибо, как и восставшие мертвецы, он погиб и всё же остался жить, но был нетронут их инфекцией.

Неживые нападали на него, и их стонущий вой разносился в тумане, но воин прорубался через их ряды, точно ураган, уничтожая всё, что двигалось. Смерть отвергла его, выбросила его обратно. Ему осталось только убивать — пока она не примет его снова.

— Я — клинок бури! — выкрикивал он. — Я — правосудие! Я — тот, кто не сдался, хранитель клятв!

Всего несколько мгновений спустя все создания были разорваны на части, и воцарилась тишина.

— Я... один, — выдохнул он.

Помимо воли он уже стремился к следующей схватке.

***

Здесь, на краю мертвого города, раскинулась огромная равнина выжженной и развороченной земли. Подземные бункеры были вскрыты, точно разграбленные могилы; бывшие окопы заполнены потоками высохшей, перемешанной с кровью грязи. Гарро, Варрен и Рубио шагали мимо разложения и разрушения, навстречу неумолчному скорбному вою ветров.

— Что за ветер, — пробормотал Рубио. — От этого звука кровь стынет в жилах.

Они пробирались между глубоких кратеров, на дне которых стояли озера отравленной воды. Ржавеющие, обгоревшие остовы «Лэндрейдеров» и штурмовых танков усеивали безмолвное поле битвы. То и дело попадались обугленные скелеты солдат, избежавших милосердной мгновенной гибели.

Гарро окинул взглядом бесчисленные мертвые тела.

— Никто в здравом уме не может смотреть на это и не думать о видениях ада.

— Ада? — хмыкнул Варрен. — Никакого ада не существует. Это только старое суеверие, ничего больше. Нам не нужно придумывать место для ужасов за пределами смерти. Хорус создает его для нас в реальности.

Боевой капитан не ответил. Что-то блеснуло золотом на периферии зрения, в тени опрокинутого бронетранспортера. Что-то, отражающее бледный водянистый свет дня. Подойдя ближе, Гарро увидел останки человека, к чьим почерневшим костям еще цеплялись обрывки серо-зеленой формы. Он наклонился, чтобы разглядеть его лучше.

— Что там? — спросил, приближаясь, Рубио.

Гарро нагнулся и с осторожностью, которой сложно было ожидать от массивной бронированной руки, вытащил из растрескавшихся пальцев трупа закопченную подвеску. Это была простая цепочка из дешевого металла, и с нее свешивалась двуглавая аквила Империума, покрытая позолотой. Она казалась совсем крошечной на ладони его керамитовой перчатки.

— Эта форма... Это был солдат Имперской Армии. Пехотинец, — заметил кодиций.

Гарро хорошо знал, что означал этот символ. Внешне казавшийся простой безделушкой, знак аквилы был пробным камнем для тех, кто следовал тайной вере внутри секулярного Империума.

Те, кто носил подобный символ, были последователями Лектицио Дивинитатус, верящими, что Император человечества достоин божественного звания. Их вера скрывалась в тенях. У них не было церквей, не было влияния — только верующие. Император был могущественнейшим из всех когда-либо живших людей, наделенный бессмертием и несравненной психической силой, и Он поверг все религии в истории человечества во имя Его великой Империи. Говорили, что Сам Император не желал поклонения Ему, как живому божеству, но Его деяния не оставили Ему выбора в этом вопросе. Его истинная божественная природа утверждалась теми, кто веровал в Его величие.

До гражданской войны и до предательства Гарро твердо придерживался секулярных постулатов Имперских Истин. Но с тех пор он видел многое — как кошмары, так и чудеса. Он познал сомнения, и на своем пути он обрел новую, тайную веру.

— Император защитит, — прошептал он.

Психический капюшон Рубио отозвался легким гулом, пока он изучал мертвеца.

— Слова, которые ты произнес... Когда этот пехотинец погиб, они были его последней мыслью. Откуда ты мог узнать это?

Гарро нахмурился, выпуская подвеску из пальцев, и резко встал.

— Неважно.

— Братья! — окликнул их Варрен. — Идите-ка сюда. Вы должны это видеть.

Варрен стоял на краю широкого, но неглубокого кратера; подойдя ближе, оба легионера увидели, что земля в кратере расплавилась и превратилась в тусклую стеклянистую поверхность — очевидно, под воздействием невообразимого жара.

Рубио оглянулся на Гарро:

— Термоядерный удар?

Тот коротко кивнул.

Варрен поднял изогнутый кусок почерневшего металла; за обломком волочились оборванные провода и пучки волокон, похожие на мышцы. На его мрачном лице скорбь смешивались с гневом.

— Еще одна реликвия мертвых, которую следует бросить к ногам этого ублюдка-Вармастера.

У Гарро перехватило дыхание. Цвета, в которые был когда-то окрашен потрескавшийся керамит, едва можно было различить — мраморно-белый с темно-зеленой окантовкой. Но на обломке брони еще остался выщербленный символ, и именно он заставил Гарро на мгновение потерять голос. На него смотрел белый череп на фоне черной вспышки.

Старый символ легиона Гвардии Смерти.

Он отвернулся и с нарастающим ужасом понял — то, что он сперва принял за случайные нагромождения обломков, было остатками легионерской брони, брошенными на милость ржавчины и разложения. Пальцы Гарро сжались в кулаки, и он ощутил, как поднимается в нем холодная ярость — отражением гнева Варрена.

— Я знаю, где мы стоим, Пожиратель Миров. Это место, это кладбище... Здесь мои братья погибли по приказу Хоруса Луперкаля. Здесь они умерли, когда Мортарион — мой собственный примарх! — предал их. — Он сглотнул, переживая волну скорби. — Ты говорил, что мы не должны тревожить прах мертвых, Варрен. Ты ошибаешься. Нам нужно услышать их. Мы должны выслушать рассказы об их смерти. И тогда, в тот день, когда предатель-Вармастер узнает возмездие, мы будем их голосами.

Рубио коротко кивнул; мягкий свет психического капюшона обрамлял его лицо.

— Я слышу их, даже сейчас. На самом краю моего восприятия, точно шорох ветра...

Кодиций не договорил. Вместо этого он вдруг развернулся, вскидывая болтер и целясь в сумрак. Гарро и Варрен сделали то же самое, готовые встретиться с любой опасностью, которую почуял псайкер.

***

Они вышли из дымной завесы медленно и осторожно, изо всех сил стараясь не показывать свой страх — но это им не удавалось. Всё их скудное вооружение едва ли способно было хотя бы поцарапать броню легионеров. Их было не больше двух десятков, изможденных и отчаявшихся. Молодые и старые, мужчины и женщины, исхудавшие, с осунувшимися от голода и усталости лицами.

Варрен не верил своим глазам.

— Выжившие? Здесь? Да еще и простые смертные! Это невозможно...

— Похоже, не так уж невозможно, — сказал Рубио. — Если они успели добраться до убежища и выждать там, пока био-оружие не рассеется... — он замолчал, вглядываясь в их лица.

— Не стоит недооценивать волю к жизни, — добавил Гарро. — Не нужно быть легионером, чтобы обладать ею. — Он обернулся к выжившим: — Опустите оружие в присутствии Астартес Императора, или ответьте за это.

Удивленный ропот пробежал по группе. Пожилой мужчина в изорванной армейской форме выступил вперед и жестом приказал остальным подчиниться Гарро. Сняв фуражку, он сделал еще несколько шагов.

— Астартес, вы говорите? Из какого вы легиона, господин? Ваши цвета мне незнакомы.

Он говорил с отчетливым акцентом рожденного на Камбрии; эта система на краю Сегментума Солар была известна своим упрямым народом.

— Ты осмеливаешься задавать нам вопросы? — прошипел Варрен. — Мы несем Метку Сигиллита!

— Всё, что вам нужно знать — что мы служим Императору Человечества, — сказал Гарро.

— Не Хорусу Луперкалю? — камбриец задал этот вопрос с неприкрытым страхом в глазах.

Гарро смерил его безжалостным взглядом.

— Клятвопреступник Хорус, как и все, кто встал на его сторону, объявлены Советом Терры Excommunicate Traitoris. А теперь ты ответишь на мои вопросы. Кто вы такие, и как вы пережили вирусную бомбардировку?

Старый солдат сказал им, что его звали Аркуди. Он был капитаном двигательной команды на одном из титанов, «Arc Bellus», но боевая машина была разбита и обезглавлена в самом начале битвы с предателями. Аркуди рассказал, как он со своими людьми сбежал в город, когда начиналась бомбардировка. Они отыскали убежище в подземных транспортных тоннелях, спускаясь всё глубже, пока наверху падали бомбы. По прихоти удачи они оказались закупорены там, похоронены под тоннами рокрита и камня. Многие погибли, пока они пытались прокопать путь наружу; это заняло месяцы, и за это время битва наверху выгорела дотла. Предатели ушли.

— С тех пор мы пробирались через город пешком, но это занимает много времени, — продолжал он. — Мы движемся со скоростью самых медленных из нас. Мы надеемся найти способ покинуть эту мертвую планету. Может быть, корабль, если только можно найти неповрежденный. Но наш дух и наши силы иссякают, господин. Мы пережили столько лишений... столько ужасов...

Варрен скривил губы:

— Мы не можем помочь вам. У нас есть задание. Ваше положение его не касается.

— Ты оставишь их умирать? — резко возразил Рубио, разочарованный жестокими словами Пожирателя Миров.

Аркуди умоляюще протянул руки.

— Прошу, помогите нам! Если вы и вправду верны Терре... Я всегда верил — Император защитит... — слезы наполнили его покрасневшие глаза. — Император защитит!

— Что ты сказал? — Гарро шагнул к старому солдату, и тот застыл в страхе. Аркуди не сопротивлялся, когда легионер взял его руку и сдвинул изорванный рукав кителя. Там, на запястье, была золотая цепочка и знак аквилы. Гарро осторожно разжал хватку. — Император защитит. Поистине так. И здесь и сейчас мы трое — орудия Его воли. Вы пойдете с нами.

Варрен нахмурился еще сильнее.

— Это ошибка. Нас послали не для того, чтобы спасать выводок беженцев!

Гарро посмотрел на него тяжелым взглядом.

— Ты не знаешь доподлинно, что приказал Малкадор. Или ты считаешь, что лучше подходишь для этого долга, чем я?

Варрен не ответил и только покачал головой через некоторое время. Его лицо по-прежнему выражало всё его недовольство. На каком-то уровне Гарро понимал, что Пожиратель Миров прав, но было ясно, что Аркуди и многие из его группы были последователями Лектицио Дивинитатус. И каким бы не был долг Гарро перед Малкадором, вера в Императора превосходила его.

Аркуди заметил нечто в его глазах и заговорил осторожным, заговорщичким тоном.

— Он послал вас. Я молился, и Он послал вас. Когда мы вновь увидели дневной свет, мы знали, что будем спасены... Если бы только мы могли сбежать от зверя...

— Зверя? — Варрен уловил тень ужаса в этом слове и вгляделся в старика внимательнее.

— Объяснитесь, капитан, — потребовал Гарро.

Новый страх, сильнее и явственнее, замерцал в глазах солдата, и он встревоженно оглянулся через плечо.

— Чудовище, что охотится в руинах этого города. Жуткое, кошмарное создание. Он преследовал нас. Я видел его. Огромный, в рваном плаще, смердящий кровью и смертью. Он уже убил многих из нас, возвращаясь за добычей снова и снова. Я боюсь, что он покончит с нами всеми, прежде чем мы сможем найти убежище.

Ужас Аркуди висел в воздухе, точно пыль на ветру, и что-то в его описании отозвалось холодным, ясным сигналом в разуме Гарро. Когда он заговорил снова, он обращался ко всем.

— Это... чудовище. Если вам не по силам одолеть его, мы сделаем это вместо вас. Мы не станем ждать нападания. — Он обернулся к Варрену и Рубио: — Братья, готовьтесь. Мы пойдем сразиться с этим зверем. Мы встретимся с ним на наших условиях.

— Каждый человек, что пытался сражаться с ним, погиб, — предупредил Аркуди.

Гарро кивнул.

— Мы не люди. Мы — легионеры. — Он указал назад, на руины. — Покажи нам, где найти это создание.

***

Строение в сердце города, что когда-то оспаривало красоту небес, теперь лежало, обрушившись внутрь самого себя. Гордая и величественная базилика превратилась в гору припорошенных пылью обломков камня и осколков глассаика.

Внутри рухнувшего здания еще оставались зияющие пустоты, осыпающиеся пещеры вокруг тех из мраморных колонн, которые треснули, но не упали. Последующие разрушения, причиненные пламенем и кислотными дождями, сделали разбитые бомбами руины еще более опасным местом.

Любой неверный шаг мог заставить рухнуть чудом удержавшуюся стену или засыпать проход за одно мгновение. И всё же воин возвращался в базилику снова и снова, ведомый стремлением, которое он не мог понять, но с которым не мог спорить.

Цербер пробирался через обломки в сумрачном влажном воздухе, возвращаясь к месту своего возрождения. Безмолвная изломанная фигура в расколотой броне ждала его там, прислоненная к остаткам разбитой кафедры.

— Я снова здесь, брат. Цербер здесь. Будешь ли ты говорить со мной сегодня?

Ответа не было. Ни звука, кроме капающей на камни воды.

Именно здесь он умер. Здесь он восстал, похороненный под обломками камня. Здесь, в этом памятнике бесцельному разрушению, он выкопал себя из-под завалов, под властью целеустремленности, что граничила с безумием.

— Если ты не будешь говорить со мной, брат, тогда я поговорю с тобой. Я расскажу эту историю снова, и приму боль. Ты помнишь это? Я знаю, помнишь. Сколько раз должен я просить тебя разделить со мной это мгновение? Я ищу в собственных мыслях, но там — пустота. Темные провалы. Разбитые осколки памяти. Острые, режущие.

Он тихо застонал от боли. Любые попытки вспомнить лишь приносили несравнимые ни с чем страдания. Бритвенно-острые когти, впивающиеся в его разум. Огонь, пожирающий его душу.

И всё же он снова и снова тянулся к воспоминаниям.

Изо всех сил Цербер пытался извлечь память из своих изувеченных мыслей, и вместе с ней на поверхность всплывали призрачные видения выстрелов, огня и криков. Он вновь ощущал звон сталкивающихся клинков, слышал визг падающих бомб.

— Я должен видеть! Ты и я, в этих залах... Предатели... Их ненависть! Губительные Силы! Меч... этот меч в моей руке. Стой! Стой! Ты не должен! Остановись! — он рухнул на колени, снова ощущая отчаяние тех мгновений во вспышке кошмарной жестокой эмпатии. — Не делай этого!

Но, несмотря на всю терзавшую его боль, его расколотый разум не мог дать ему понимания, к которому он так стремился. Ни единого отблеска истины не являлось ему. Бесценное, ускользающее знание о самом себе всегда оставалось за пределами досягаемости. Смерть, которая не была смертью, была повинна в этом. Предательство и пламя, клинки и бомбы, раны, что они нанесли ему, из-за которых его дух истек кровью на этих камнях. Потерянный и забытый. Он пережил это мгновение снова.

— Предательство... Безумие и предательство... — каждое слово было воплощенной болью. — Красный бог... И тьма... тьма...

Он упал, силясь вздохнуть, словно утопающий, вытащенный на берег. В этой смерти он был сломан изнутри. Некая жизненно важная часть того, кем он был, была разбита, и осколки его сущности рассыпались в пыли.

Изломанный, обожженный — время держало его в своей колыбели, пока война проходила над ним. Линия пламени сдвинулась дальше, а он был оставлен позади. Брошен предателями в пепельных пустошах.

— Брат... родич! Каждый раз смерть подходит ближе, но по-прежнему отвергает меня. Ты знаешь, почему это так. Ты не скажешь мне? — цепляясь и подтягиваясь на руках, он тащил свое тело по обломкам. — Смерть забрала тебя! Почему не меня? Почему не меня?! — во внезапном порыве яростной энергии он прыгнул через разбитые камни — туда, где у кафедры лежало второе тело. — Ответь мне!

Но ответа не было и не могло быть. Его брат лежал мертвым, как и каждый день с тех пор, как вспыхнуло восстание. Шея его родича оканчивались кровавым обрубком, отсеченная голова лежала на коленях. Почерневшие коросты засохшей крови окружали бледные бескровные губы. Незрячие глаза на медленно разлагающемся лице смотрели в никуда.

— Прости, — прошептал он. — Если бы только я мог вспомнить твое имя, брат мой. Прошу, прости меня.

Воин опустил взгляд на собственные руки. Его тело казалось разъединенным с его мыслями, точно они принадлежали совсем другому существу. На миг он ощутил легчайшее прикосновение здравого рассудка.

— Что со мной сделали? Кто...

Стук осыпающихся камней разнесся по разрушенному залу — обломки были потревожены сдвинувшимся весом. Воин замолчал, чувствуя движение где-то наверху, и краткий миг исчез.

— Кто посмел? — прорычал он, поднимаясь на ноги, доставая изломанный цепной меч и тут же находя ответ на свой вопрос. — Чужаки.

***

Ночь опустилась на разрушенный город; сломанные шпили и поваленные башни стали пристанищем теней и тьмы. Ряды выбитых пустых окон смотрели на них, точно черные хищные глаза, а ветер по-прежнему не затихал.

Гарро вел остальных к указанной цели, но на некотором расстоянии от нее старый солдат остановился и отказался подходить ближе.

— Вот это место. Зверь здесь.

— Ты уверен? — спросил Варрен.

Аркуди нервно кивнул. Рубио изучал разрушенное здание:

— Похоже на остатки какого-то официального строения.

— Я видел, как десять человек вошли туда, чтобы убить зверя, — сказал старик. — Я слышал, как они умерли секунды спустя. Здесь скрывается убийца. Бывают ночи, когда ветер доносит до нас крики его мучений.

Гарро опустил ладонь на рукоять Либертас.

— Возвращайся к своей группе, — приказал он. — Варрен, иди с ним.

— Что? — Пожиратель Миров оскорбленно посмотрел на него. — Ты отсылаешь меня прочь?

Легионеры встретились взглядами, и Гарро понизил голос:

— Я даю тебе приказ, брат. Оставайся здесь. Следи за Аркуди и его людьми. Будь начеку.

Когда Варрен наконец ответил, его голос звучал холодно и мрачно:

— Как скажешь.

Гарро проследил за тем, как он уходит, затем повернулся к Рубио:

— Что ты видишь?

Псайкер изучал гору обломков, некогда бывшую зданием, вглядываясь в камень, измеряя телепатический резонанс в воздухе вокруг них. Его лицо было освещено отблеском кристаллического механизма в его капюшоне.

— Я не уверен, — признался он. — Эмоции затягивают это место, будто дым. Сложно отфильтровать этот шум. Так много умерло здесь. Так много голосов.

— Мне нужно, чтобы ты нашел всего один.

Рубио кивнул и закрыл глаза; голубоватая аура пси-матрицы отбрасывала странные, прыгающие тени. Гарро ощутил металлический привкус в воздухе — след псионического воздействия, крошечная частица Имматериума, проникшая в реальный мир.

Гарро смотрел, как Рубио использует свое искусство: руки псайкера двигались, словно ощупывая темноту в поисках чего-то невидимого. Таланты эсперов, медиумов и варп-провидцев всегда казались ему странными и чужими, даже в те дни, когда он сражался в Великом Крестовом походе. Сигиллит дал Гарро разрешение использовать запрещенные умения Рубио на свое усмотрение, без всякого порицания. Гарро мог только гадать, к чему подобное могло привести в будущем.

— Что-то... Кто-то есть здесь, с нами, — Рубио наконец нарушил молчание. — Но тень его разума выглядит необычно. Мне доводилось читать недавно умерших и видеть эхо тех, кем они были — как тот пехотинец. Здесь то же самое, но этот разум еще жив. Как будто его мысли пойманы между жизнью и смертью.

— Значит, мы найдем его и поймем, к какой стороне его отнести. За мной.

Но Рубио поднял руку, останавливая Гарро, прежде чем тот вошел в руины.

— И что ты скажешь этой измученной душе, когда мы найдем его? «Император защитит»?

— Если тебе есть что сказать мне, брат, говори сейчас, — резко ответил Гарро.

Псайкер опустил руку, но выдержал тяжелый взгляд бывшего воина Гвардии Смерти.

— Варрен был прав. Аркуди и другие выжившие — не наша забота. Наш долг — вот единственное, на чем мы должны сосредоточиться. Это трудный урок, но я усвоил его, когда ты завербовал меня на Калте.

— Я отдаю приказы. Лорд Малкадор выбрал меня Agentia Primus.

— Да, это так, — согласился Рубио. — Но я уже не впервые слышу, как ты говоришь эти слова, Гарро. «Император защитит». Они значат для тебя больше, чем ты готов признаться. И эти знаки аквилы тоже. Они не просто безделушки.

Гарро промолчал, напряженно глядя на младшего легионера. Пытался ли Рубио прощупать его мысли, пока они говорили? Как бы отреагировал, узнав, что Натаниэль Гарро, герой «Эйзенштейна», избранный Сигиллита, раздумывает о вере в божество?

Псайкер ответил на незаданный вопрос:

— Для меня не имеет значения, что ты можешь скрывать, Гарро. У всех нас есть свои демоны и свои секреты. Но ты должен быть уверен, что твои убеждения не станут противоречить принесенным тобой клятвам.

— Этого никогда не случится, — с нажимом сказал он.

Рубио достал оружие и указал мечом вперед:

— Что ж, тогда идем.

***

Гарро двинулся вглубь разрушенной базилики, держа перед собой Либертас, и Рубио не отставал от него. Прищурившись, он следил за тенями среди каменных обломков. То там, то здесь возникали бездонные черные провалы в глубину — туда, где нижние уровни огромного строения обрушились и рассыпались.

Осторожно выбирая путь, Гарро бросил взгляд на электроматический прибор, висящий на его поясе, и нахмурился.

— Показания ауспекса невозможно разобрать. Слишком много металла в обломках, он сбивает сенсоры. Ты что-нибудь чувствуешь, Рубио?

Кодиций услышал собственный голос, словно доносящийся откуда-то издалека.

— Это место населено призраками. Радуйся, что ты не слышишь их.

Отголоски и тени мертвых были повсюду, окутывали, точно густой туман.

— Что они говорят?

— То же, что и все призраки. Они жаждут мести.

Гарро внимательно вгляделся в соратника, и Рубио видел, что он не был уверен — то ли псайкер говорит правду, то ли смеется над ним. В итоге он решил не уточнять и отвернулся, выслеживая что-то в тенях.

Рубио тоже заметил его — отчетливый человеческий силуэт среди рухнувших балок и сломанных колонн. Он узнал знакомые очертания брони модели «Максимус». Гарро приблизился к силуэту, подняв меч.

— Ты. Встань и выйди к нам.

— Был бы кошмар, встань он на самом деле, — сказал Рубио, не находя ничего своим шестым чувством. — В этом не осталось души. Он давно мертв.

— Как ни печально, ты прав, — согласился Гарро, подходя ближе. То, что сперва казалось склоненной головой, было на самом деле неровным обрубком шеи. Он отвернулся с отвращением на лице. — Ни один легионер не заслуживает быть оставленным так, — добавил он.

Пока Рубио оглядывался, проверяя темные углы зала, Гарро изучил поврежденную броню.

— Следы от выстрелов. Эти зарубки — от лезвия силового меча. — Он остановился, затем провел рукой по поверхности растрескавшегося керамита. — Эти цвета... Под пылью еще видны знаки. Этот воин был капитаном Шестнадцатого легиона.

Псайкер застыл, его сверхъестественные способности чуяли нечто за пределами восприятия Гарро.

— Легион Хоруса Луперкаля.

Рубио не успел договорить — из груды обломков у его ног взвилось чудовище в изорванном плаще. Затаившись под камнями и поджидая их, теперь оно взорвалось яростью. Кодиций едва успел среагировать, когда чем рычащий цепной клинок обрушился на него. Он блокировал удар наручем — керамитовая броня встретила вольфрамовые зубья вспышкой ярко-желтых искр.

Он заметил мелькнувшее на долю секунды лицо — яростный, отчаянный оскал — прежде чем бешеная атака возобновилась с удвоенной силой. Оголовье цепного меча врезалось в его голову, заставив треснуть кость и разбив псионические кристаллы. Он пошатнулся, пытаясь восстановить равновесие, но град безумных ударов не прекращался. Он смутно осознавал, что Гарро уже спешит к нему на помощь — но его противник разразился воющим смехом и вытащил какой-то предмет из глубин своего рваного плаща.

— Моя могила станет вашей, предатели!

— Граната! — успел выкрикнуть предупреждение Гарро, когда устройство размером с кулак запрыгало и покатилось по неровному полу.

Воин в плаще сбил Рубио с ног и бросился прочь к полузаваленному выходу. Молниеносным движением Гарро схватил гранату и швырнул ее изо всех сил в черные глубины ближайшего провала. Рубио слышал, как она зазвенела, скатываясь по разрушенным этажам.

— Беги, чтоб тебя! — выкрикнул Гарро, но в следующую секунду Рубио был оглушен грохотом сотрясшего здание взрыва. Повсюду вокруг них растрескавшиеся стены и осыпающиеся потолки наконец сдались гравитации и обрушились вниз.

Спустя месяцы медленного разрушения базилика была теперь полностью уничтожена. Она рухнула, выдохнув напоследок облако черной пыли, проваливаясь в пропасть, что разверзлась под ней. Земля поглотила руины, утащив их во тьму.

***

Варрен отшатнулся назад — ударная волна докатилась до него, сопровождаемая облаком каменной крошки и пыли. Он слышал панические крики Аркуди и других выживших, но не обращал на них внимания, поспешно активируя вокс:

— Трон и кровь! Гарро! Рубио! Вы меня слышите?

Ответа не было, и он мог только смотреть, сжимая в руке болтер, как волна пыли накатывается на лагерь беженцев под его защитой и накрывает его.

— Вы все — ложитесь! — прорычал он напуганным беженцам. — Закройте лица и не двигайтесь.

— Я предупреждал их... — сказал Аркуди. — Зверь идет.

— Замолкни, старик. — Варрен подавил глухое раздражение от этого мрачного пророчества и проверил магазин болтера. — Не поднимайся.

Он услышал хлопанье рваного плаща; Аркуди тоже.

— Что это было? Там, в пыли...

— Я сказал, тихо!

Сосредоточившись, Варрен вскинул болтер к плечу и прицелился в дымку, высматривая неверное движение, которое выдало бы его цель. Всё остальное было забыто. Судьба его боевых братьев была уже не его заботой. Всё, чего он искал сейчас — это враг; и враг, знал он, приближался.

Из пыли донесся голос:

— Плата предателям — лишь сталь. И вы заплатите за то,что встали против Императора!

Прежде чем он успел среагировать, что-то метнулось вперед — точно прыгающий волк или пикирующий на добычу ястреб. Варрен заметил тусклый блеск цепного меча и открыл огонь. Легионер разглядел наконец своего врага.

— Зверь! — завыл Аркуди, когда чужак в броне с ревом бросился на них.

Двое воинов столкнулись с лязгом оружия.

— Ты мертв! — бешено выкрикнул нападающий. — Вы все мертвы!

Хотя все его инстинкты призывали встретить врага в ярости битвы, Варрен попытался прервать его, прежде чем тот зайдет слишком далеко.

— Стой! Ты не можешь драться...

— Именем Императора, я убью тебя!

Слова пропали втуне; ответом на них была лишь боль. На тренировочных аренах легиона Пожирателей Миров Варрену доводилось сражаться с воинами всякой породы — от совершенных разумом и телом до тех, кто доведен был до грани безумия лоботомией и нейроимплантами. Но всё же он был потрясен ненавистью, с которой напал его новый враг. Каждый из астартес, к какому бы легиону он ни принадлежал, какого бы примарха ни звал отцом, сражался, чтобы выжить и победить. Но этот зверь был не таков. Он сражался, словно безумец, без всяких мыслей о собственной жизни. Он был чистейшей воплощенной яростью.

Он сражался так, словно стремился в объятия смерти — но в его глазах было что-то еще, что-то... утраченное.

— Будь ты проклят! — Варрен подавил очередной приступ боли.

— Слишком поздно! — прозвучало в ответ.

Его сбило с ног и впечатало в расколотую каменную колонну. Болтер выпал из разжавшихся пальцев, и Варрен обмяк, наполовину оглушенный. Он повернулся, готовясь отразить смертельный удар, но враг уже оставил его позади.

— Это подойдет...

Сморгнув пелену боли, он увидел, как оборванный воин поднял его болтер и передернул затвор. Он медленно подощел к Аркуди и выжившим, которые дрожали в ужасе, и наставил на них широкое дуло болтера.

Варрен с трудом поднялся на ноги.

— Что ты делаешь? Это же гражданские!

Ни тени сожаления не мелькнуло на покрытом шрамами лице воина, когда он открыл огонь по безоружным людям.

— Я — Цербер! — объявил он. — Страж у врат ада! Я — справедливость!

— Не в этом мире! — донесся выкрик.

Резко развернувшись на звук, Варрен увидел Гарро и Рубио, появляющихся из дымки. Раненые, но всё еще живые, Рыцари сумели выбраться из завалов и вернулись в бой.

Рубио поднял руки в жесте силы. Коснувшись биения в сердце своей тронутой варпом души, псайкер обратил его в молнию. Повинуясь взмаху его руки, искрящаяся дуга бело-голубой энергии прорезала усыпанную обломками землю, разрывая ее. Оборванный воин — тот, кто звал себя «Цербером» — закричал от боли и, оступившись, опрокинулся за край новой бездны, в черное забвение. Земля вокруг затряслась, проваливаясь и осыпаясь с грохотом и скрежетом, прежде чем наконец успокоиться снова.

***

Постепенно пыль улеглась, покрывая всё толстым слоем песка и пепла. Игнорируя раны, отзывавшиеся вспышками боли при каждом шаге, Варрен подошел, хромая, к краю провала. Краем глаза он заметил, как выжившие беженцы перевязывают раненых; впрочем, их было немного. Почти каждый выстрел Цербера превращал его цели в размазанные пятна крови и мяса.

Варрен сплюнул кровью в новый кратер и заглянул вниз. Он не увидел ничего, кроме теней.

— Он мертв? — Гарро подошел к краю; его броня была покрыта таким же темным пеплом.

— Нет. Иначе там было бы тело, — Варрен повернулся, оглядывая двух других легионеров. — Я мог бы сказать то же самое о вас. Когда развалины рухнули, я думал — вам конец.

— Мы оказались в ловушке, — сказал Рубио, — но мои способности помогли нам выбраться.

— Нужно что-то побольше, чем падающие развалины, чтобы убить легионера, — сказал Гарро. — Что произошло здесь?

— Разряд, который запустил Рубио, попал в цель, но камни провалились под ногами нашего врага. Весь этот город — сплошное нагромождение обломков, ничего больше.

Варрен бросил взгляд на Аркуди и остатки его группы. Он понимал, что Цербер убил бы их всех, не вмешайся Рубио. Вновь обернувшись к Гарро, он пристально посмотрел ему в глаза.

— Это было никакое не чудовище, капитан. — Варрен ожидал встретить порожденного варпом монстра, но то, с чем они столкнулись, могло быть только генетически модифицированным воином. — Это один из нас.

— Да. Так и есть, несомненно. — Лицо псайкера омрачилось. — Он назвал нас предателями. Там, внизу, я лишь мельком увидел его… — он встретился взглядом с Гарро. — Скажи нам правду. Этот враг — тот, кто я думаю?

Лицо Гарро стало жестче. Казалось, тяжесть вопроса вдруг состарила его.

— Да. Теперь я вижу, что он уже слишком далеко. Безумие поглотило его. То, что случилось здесь, разрушило его разум. — Он отвел взгляд. — Мы должны убить его.

— Что? — Варрена пронзило странное чувство. Это было... сочувствие? Даже едва не став жертвой сумасшедшего убийцы, Пожиратель Миров испытывал некое неясное родство с Цербером. «Мы похожи, — подумал он. — Я мог бы быть на его месте, повернись судьба иначе».

Рубио печально кивнул:

— Мы все видели, что он сделал. Он предпочел напасть не на нас, а на беззащитных смертных. Стариков. Женщин и детей.

— Ты не смотрел в его глаза, псайкер, — выплюнул Варрен. — Ты не видел того, что видел я. Страдание и тьму. Может твое колдовское зрение постичь подобное? — он мучительно пытался найти слова. — То, что я сказал раньше... Я ошибался. Да, он — зверь. Человек, ставший чудовищем. Но он по-прежнему один из нас. Он не предатель.

— Я не смог коснуться его разума, — признался Рубио. — Возмущение в нем слишком велико, словно непреодолимый вихрь.

Варрен положил руку на предплечье Гарро; на его грубом лице отразилась целеустремленность.

— Гарро, послушай меня. Мы потеряли так много братьев в этом восстании, на этой проклятой войне. Предателя я убил бы без колебаний. Но мы не говорим о предателе. Он потерян, но он наш брат. Ты должен...

— Что я должен сделать, — прорычал Гарро, на мгновение выведенный из себя этими требованиями. Но раздражение улеглось, и смысл сказанных слов стал ему ближе. — Что я должен сделать — это сделать выбор. Это — мой долг, и только мой, Варрен. Если я отдам приказ — пусть будет так. Ты понимаешь?

Пожирателю Миров понадобилось немало времени, чтобы ответить.

— Я понимаю, — солгал он.

***

Рассвет наступал медленно; бледные лучи далекого солнца бросали призрачный свет на разрушенный город. Пыль и облака скрадывали цвета, окрашивая всё в серый. Единственными яркими пятнами были лужи крови вокруг тел раненых и мертвых.

Пока Гарро и Варрен стояли на страже, Рубио подошел к беженцам; в воздухе стоял густой медный запах крови.

Он нашел Аркуди перевязывающим рану на руке обрывком грязной ткани, в окружении измученных остатков его отряда.

— Я могу одолжить вам аптечку, капитан. Там есть бинты и...

— Нет, — ответил Аркуди, едва ли не слишком поспешно. — Не нужно, господин легионер. Это всего-то царапина. Ничего страшного.

— Как пожелаете. Возможно, другим нужна помощь? Я вижу, что некоторые из вашей группы пострадали серьезней.

Старый солдат покачал головой:

— Мы ценим ваше предложение. Но вынуждены отказаться. Пожалуйста, поймите. Таковы наши обычаи.

— Истекать кровью? — псайкер пристально посмотрел на старика; он чувствовал нечто, что могло быть паутиной лжи, в мыслях Аркуди, но не мог ничего сказать с уверенностью.

Когда тот не ответил, Рубио сдался и отошел прочь. «Возможно, мне не стоит удивляться, — подумал он. — Легионеры, и никто другой, обрушили на них гибель; легионер преследовал и убивал их. С чего бы им захотеть доверять нам?»

Но всё же он не мог избавиться от настойчивого беспокойства. Он подошел к выложенным в ряд телам, завернутым в тряпье, которое должно было служить саванами. Движимый неясным ему самому импульсом, смутным подозрением, нараставшим в нем, Рубио опустился на колени у ближайшего трупа. Псайкер осторожно взял руку мертвой женщины и сдвинул вверх рукав ее одежды, позволяя шестому чувству вести себя. Его взгляд прошелся по бледной руке — и обнаружил нечто странное.

Как он и ожидал, на мертвой плоти были раны, гематомы и шрамы — но не только. Были и язвы, подобных которым Рубио не видел прежде. Он не был апотекарием, но ему приходилось встречать радиационные ожоги и раковые опухоли. Эти метки походили на них, но в них была упорядоченность, и именно это показалось ему странным. Что бы ни поразило мертвую женщину, оно проявлялось скоплениями по три, в форме ровных треугольников — точно сознательно поставленная отметка. Рубио осмотрел второе тело, затем третье. На каждом были следы той же странной инфекции, и каждый раз они были скрыты от взгляда.

— Что ты делаешь? — он поднял взгляд на приблизившегося Гарро. — Зачем тревожить их мертвецов?

Псайкер показал ему метки.

— Ты видел когда-нибудь подобное, Гарро?

Не успев задать вопрос, Рубио прочитал ответ в выражении лица соратника. Отвращение, гнев, ненависть — все эти чувства мгновенно отразились на лице Гарро. За его спиной Аркуди и другие беженцы остановились и повернулись к легионерам, глядя на них.

— Я видел эту метку прежде, — сказал Гарро с холодной яростью. — Это знак ужаса и разложения.

В глубинах варпа, на борту фригата «Эйзенштейн», Натаниэль Гарро и его боевые братья сражались с существами, отмеченными тем же тройным знаком. Это были мертвецы, предатели из легиона Гвардии Смерти, чьи тела были подняты к новой отвратительной жизни темными силами имматериума. Эти не-мертвые создания были оживлены болезнью и ненавистью, ведомы скверной — и теперь та же сила населяла здешние руины, скрываясь у всех на виду.

— Вам не следовало видеть метку, — голос Аркуди был спокоен и полон сожаления. — Теперь вам тоже придется принять благословение Дедушки. — Он посмотрел в глаза Гарро и улыбнулся: — Он ждал тебя, Натаниэль.

А затем беженцы — все как один — запрокинули головы и закричали. Это был тот же скорбный вой, вторящий чумным ветрам, несущимся над поверхностью планеты.

Кожа Аркуди сползла с лица, словно бумажная маска разлагающейся плоти, мгновенно рассыпающейся на куски. Все его спутники преобразились — всякое сходство с людьми осыпалось с них ошметками плоти. Смертная бледность разлилась по лицам, повсюду на телах проступили тройные язвы, сочась свежим гноем. Они сбросили свою маскировку, открывая истинный облик.

Какие бы темные силы не удерживали их до сих пор на краю жизни, теперь они отступили и вместо этого ускорили разложение. То, что мгновение назад казалось людьми, превратилось в спотыкающиеся, стонущие трупы. Рядом с ними уже похолодевшие тела задергались и поднялись на ноги — со свисающими обрывками окровавленного мяса, с зияющими ранами от выстрелов болтера.

Варрен подбежал к ним, держа оружие наготове. Он был потрясен открывшимся перед ним зрелищем.

— Этот звук!

— Зов для их сородичей, — сказал Гарро, в свою очередь доставая оружие. — Мы преданы, братья... Будь проклята моя глупость.

— Спина к спине! — Рубио отпрыгнул назад, смыкая строй со своими братьями. — Они окружают нас.

Обнажив мечи и подняв болтеры, трое легионеров приготовились к бою, пока зомби ковыляли вперед, собираясь вокруг них. Гарро поднял Либертас:

— Уничтожим эту мерзость, во имя Императора!

Существа бросились на них — прямо во вспышки выстрелов и визг мечей, которые легионеры обрушили на них.

Они падали, как колосья под косой, и Рубио хрипло рассмеялся:

— Так мало? Мы быстро с ними расправимся!

Словно в ответ, новый хор потустороннего воя разнесся над разрушенным городом, и шорох гниющих конечностей по камням стал громче. Сотни кошмарных созданий выбирались из черных дверных проемов и провалов в развалинах.

— Ты поторопился, псайкер, — проворчал Варрен. — Их не так уж мало.

— Мы мертвы, и нам нет счета, — существо, что было Аркуди, закачалось перед ним, подталкиваемое вперед массой других трупов. — Присоединяйтесь к нам.

Они появлялись из каждого погруженного в тень угла, выкапываясь из обломков, выходя из развалин, поднимаясь из каждой могилы. Орда зомби обрушилась на них воющей волной, повергая легионеров просто своим количеством.

— Никогда! — выкрикнул Гарро, и Либертас снова запел, рассекая воздух. Меч поднимался и падал, срубая головы с мертвых тел, но на место каждого чумного трупа вставало трое новых. Масса мертвой плоти оттесняла их назад, отрезая пути к отступлению.

Рубио призвал свои силы, бросая разряды искрящейся энергии в стену врагов, но он не мог сдержать поток.

— Они просто не останавливаются!

— Нам что, придется встретить всех до единого жертв вирусных бомб? — прорычал Варрен; его оружие было размытыми пятнами огня и стали. — Как могут они быть мертвы и живы одновременно?

— Цербер, — сказал Гарро. — Он должен был знать, что они такое, с самого начала. — Грохот выстрелов разнес на части еще нескольких гниющих чудовищ. — Держитесь ближе, братья! Если мы погибнем здесь, хотя бы погибнем вместе.

Но тут новый голос вступил в хор безумия. Точно некое мифическое существо, призванный упоминанием своего имени, Цербер вмешался в битву.

— Я вижу вас! — донесся издалека крик. — Я пришел за вами!

Оборванный воин вдруг оказался среди них — вихрь клинков, сносящий головы и рассекающий тела. Чудовищные зомби были разорваны на части; бритвенно-острые зубья цепного меча отрывали конечности и вскрывали кожу. Легионер в разбитой броне был черным призраком, и он сражался, точно воплощенный дух мести: не уставая, не останавливаясь, не обращая внимания на острые когти и тяжелые удары, и кровь его свободно струилась из бесчисленных ран. Он продолжал бой, убивая мертвых, возвращая отмеченные чумой тела в могилы, из которых они восстали. В его глазах светилась непоколебимая, идеальная сосредоточенность истинного безумца.

В этой смертельной схватке Гарро был готов принять любую помощь, какая бы им ни представились.

— Их становится меньше, держитесь, — окликнул он остальных. — Мы должны выжить. Наш долг будет исполнен!

— Прикончим их! — Рубио едва успел сказать это, как толпа зомби сбила его с ног, волоча по земле. Псайкер исчез под массой рычащих мертвецов; их когти заскребли по его броне.

Но лишь на мгновение. Волна телекинетической энергии превратила чудовищ в горстки пепла, и Варрен шагнул вперед, помогая соратнику подняться; он взмахнул мечом, обезглавливая тех врагов, кто еще двигался.

— Во имя Терры, скажите мне, что здесь больше не осталось этих гнилых уродов.

Рубио покачал головой:

— Этот бой еще не окончен.

Варрен обернулся и увидел, как Гарро шагает к Церберу; безумный легионер прорубался через последних оставшихся зомби.

***

Цепной меч упал, разбрызгивая в воздухе старую, застоявшуюся кровь, и в развалинах вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь неумолчным ветром. Вокруг них лежала огромная братская могила: обезглавленные трупы, тела в различных стадиях разложения, сваленные в груды.

Тяжело дыша, воин, называвший себя Цербером, поднял взгляд, полный яростной готовности убивать — и обнаружил легионера в серой, не отмеченной ничем броне, приближающегося к нему.

— Довольно, — сказал Гарро. — Дело сделано. Враг уничтожен.

Эти слова лишь разожгли его ненависть сильнее.

— Ты смеешь приказывать мне? Грязный предатель! Я полью эту землю твоей кровью!

Гарро направил свой клинок вниз и убрал разряженный болтер в магнитное крепление.

— Опусти меч, — осторожно сказал он. — Не заставляй меня делать выбор... Не заставляй меня драться с тобой.

— Никогда! — выкрикнул Цербер, точно бросая вызов небесам. — Я никогда не остановлюсь! Я — последний верный сын! Я прикончу всех, кого Хорус пришлет испытать меня!

— Это твой последний шанс. — Недавние слова Варрена эхом звучали в мыслях Гарро — его просьба попытаться покончить с безумием Цербера без кровопролития. «Слишком много братьев уже потеряно. Слишком много». — Откажись — и умрешь!

— Попробуй! — он бросился в атаку. Ярость, владевшая Цербером несколько минут назад, казалась слабой искрой в сравнении с пламенем, что полыхало в нем сейчас.

Их клинки встретились, разошлись и со звоном встретились снова, и Гарро разглядел истинную суть этой потерянной души. В урагане ударов, сквозь искры и скрежет металла, он видел фрагменты того, кем на самом деле был его противник за пеленой безумия. Каждый выпад и блок становились для Гарро испытанием. Он мгновенно понял, что это — едва ли не опаснейший противник из всех, с кем ему приходилось сталкиваться в поединке клинков. Каждый удар он парировал. Каждый бросок встречал ответным.

Казалось, сражение длилось бесконечно. Время растягивалось, пока не осталось лишь единственное, застывшее мгновение. Они наступали и отступали, выискивая крохотные бреши в защите, но не в силах вычислить решающий удар. Оба воина были равны: они продолжали сражаться в поисках той доли секунды, когда невнимательность означала бы смерть.

Мечи столкнулись и сцепились, и они застыли друг напротив друга в схватке напряженных мускулов.

— Я знаю, кто ты! — прошипел Цербер. — Предатель! Лжец!

— Я знаю, кто ты, — ответил Гарро. — Как и я. Легионер! Тот, на поиски кого послал нас Сигиллит!

— Обманщик! Я — Цербер! Пес на страже врат ада! Я — тот, кого отвергла смерть! — слюна летела из его рта с каждым яростным выкриком, и его глаза были черными провалами отчаяния.

— Твой разум помрачен, брат, — Гарро вкладывал все силы в то, чтобы удержать мечи. — Помоги мне. Отбрось пелену безумия! — он смотрел во тьму этих глаз и не отводил взгляда. — Вспомни, кто ты такой!

— Я — Цербер! — яростно рванувшись, мощным ударом воин отбросил Гарро и отступил назад, увеличивая дистанцию между ними. Он указал мечом на Варрена и Рубио, которые готовы были присоединиться к бою. — Зови своих ублюдков-братьев, если посмеешь. Я убью вас всех!

Гарро стряхнул вспыхнувшую в голове боль и поднял руку, не позволяя соратникам приблизиться.

— Это мы решим между нами двумя.

— Тогда ты умрешь первым, — прорычал его противник. — Они вскоре к тебе присоединятся.

Отчаяние охватило его.

— Послушай меня! — Гарро поднялся на ноги. — Цербер — всего лишь миф! Имя из легенды, история, ничего больше. Это — не твое имя. Это — не то, кто ты есть. — Наконец, на миг между ударами сердца, он увидел промельк сомнения в этих бездонных сумасшедших глазах. Мимолетное колебание — и Гарро ухватился за него. Если он не справится сейчас, его смерть будет неизбежна. — Я — Натаниэль Гарро, Странствующий Рыцарь на службе Малкадора Сигиллита. — Он протянул свой меч вперед церемониальным жестом. — Я — верный слуга Императора Человечества. А ты...

Оборванный воин замер на месте, словно бы придавленный невидимой силой. Основа его существования рассыпалась на глазах. Скорлупа безумия, затвердевшая вокруг его разума, трескалась и разбивалась. Раздавившая его травма наконец ослабляла свою хватку на его поврежденном войной рассудке.

— Кто я? — прошептал он, и в этих словах были скорбь и страх. Он опустил взгляд на свои руки, будто видел их впервые, затем оглядел окружающие их руины. — Что это за место?

Гарро назвал имя — последнюю из тайн, что он хранил с тех пор, как Малкадор дал ему список кандидатов, которых он должен был отыскать. Он произнес слова, называя последнюю свою цель, последнего из Странствующих Рыцарей.

— Твое имя — Гарвель Локен. Этот мир — Исстван III, где твой примарх Хорус Луперкаль и твои боевые братья предали тебя и оставили тебя на погибель.

— Нет... — он покачал головой, не в силах признать это.

Гарро с грустью кивнул:

— Да, брат. Ты знаешь, что это правда. Ты не забыл.

С его губ сорвался крик — вой чистейшей боли, вопль расколотой души, предательство, ножом вонзившееся в сердца. Он бросился на Гарро в безумной ярости; плащ взвился за его спиной.

— У меня нет братьев! Остались только предатели! Я — сам себе легион, и я убью вас всех, пока смерть не явится за мной!

Гарро разжал пальцы, отпуская рукоять Либертас и позволяя силовому мечу со звоном упасть на мертвую землю.

— Тогда сделай это, — сказал он, запрокидывая голову и открывая горло. Воин поднял цепной меч — ревущий клинок замер в высшей точке движения. — Я не могу победить тебя, — признал Гарро. — И потому я не защищаюсь. Я предлагаю выбор. Тот же, что встал передо мной, когда я прибыл на эту планету. Если ты убьешь меня — ты убьешь брата. Союзника. Это единственное действие сделает тебя предателем. И ты знаешь это. — Он смотрел воину прямо в глаза. — Брат. Присоединяйся к нам и докажи, что ты еще верен Императору.

— Император... — он цеплялся за слова, пытаясь понять их.

— Император защитит, — произнес Гарро, зная, что жизнь его и смерть зависят сейчас от сломленной, поврежденной души. «Но я верю», — сказал он себе.

Крутящиеся зубья цепного меча лязгнули, останавливаясь, и оружие упало на землю.

— Да, — сказал Локен. — Защитит.

***

Там, где клинки оказались бессильны, слова и поступки принесли победу. Размышляя над этой истиной, Гарро чувствовал, как новая уверенность крепнет в нем. Даже глубочайшие бездны безумия не смогли разрушить верность истинного легионера, и если так, то даже в самых темных пределах мятежа оставалась надежда. Теперь, когда последний из потерянных сынов был найден и задание Малкадора завершено, Гарро позволил себе задуматься, что ждет их дальше.

Прежде, когда имена тех, кого он должен был отыскать, были в его мыслях на первом месте, Гарро было легко отставить в сторону вопросы, что преследовали его, невзирая на долг. Вопросы, которые слова Рогала Дорна так безжалостно подчеркнули, вопросы, которые он заглушал в себе на борту «Кинжального удара» и позже, после откровений Войена.

Он больше не мог заглушить их.

Тяжелые шаги Варрена захрустели по обломкам, и Гарро обернулся к нему. Тот указал на «Грозовую птицу», ожидающую напротив, в руинах бывшей площади.

— Мы готовы отправляться.

Двигатели уже работали, и Рубио как раз поднимался на борт. Псайкер не оглядывался, и Гарро не мог его в этом винить. Он не мог даже представить, какие ужасы мог увидеть обладатель сверхъестественного зрения в этих владениях запустения и страдания.

Он кивнул.

— Да. Я приведу его.

Гарро повернулся, отыскивая взглядом своего нового подопечного, но Варрен поднял руку, останавливая его.

— Он мог убить тебя прямо на месте, — сказал Пожиратель Миров. — Ты сильно рисковал, спасая его от самого себя.

— У меня не было выбора. Ты был прав. Мы потеряли уже достаточно наших братьев на этой войне.

Гарро уже отошел, когда Варрен окликнул его:

— Война еще не закончена, Натаниэль.

***

— Локен. Пора отправляться.

Он нашел Лунного Волка стоящим на краю еще одного кратера; тот глядел вниз, в бесконечную бездну, и на мгновение Гарро побоялся, что он обдумывает, не покончить ли со своей жизнью.

— Куда? — помолчав, наконец спросил он.

— На Терру, — ответил Гарро. — К будущему.

Локен отвернулся от кратера и посмотрел в лицо Гарро.

— Почему ты пришел за мной? Я был мертв. Забыт. Зачем возвращать меня?

— Твой долг не окончен, друг мой. На самом деле он лишь был обновлен и изменен, как и для всех нас. Я знаю лишь очертания этого грядущего плана, но я верю в него. — Гарро замешкался. Слова казались пустыми. Пытался ли он убедить своего родича или же себя самого? Он продолжал. — Ты — последний, Локен. Последний из тех, кого Сигиллит просил меня отыскать.

— Для чего?

«Я не знаю». Он едва не произнес эти слова вслух, и ему стоило почти физического усилия их удержать. Наконец, он обратился к правде, как делал всегда, и позволил ей вести его.

— Ответ на это мы узнаем вместе, брат. — Он протянул руку — в старом жесте дружбы и верности. — Истинное испытание начинается для нас сегодня.

— Нет, Гарро, — сказал Локен. — На самом деле оно никогда не кончалось.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

акция «раскопай своих подвалов» продолжается

Вообще-то это рассказ из сборника про Эйзенхорна, того, где новый роман. Но на первый взгляд он не связан совсем никак, можно просто так читать (=.

Название: Чума
Оригинал: «Pestilence», Dan Abnett («The Magos»)
Размер: 7700 слов в оригинале
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Скачать: .doc | .epub

«Чума»
Дэн Абнетт

«Архивраг пронизывает своей инфекцией всю вселенную. Если мы не остановимся, чтобы дать бой этой инфекции здесь, в нас самих, — есть ли смысл нести нашу войну к звездам?»
— Апотекарий Энган, из «Трактата о медицине Империума»

I.

Я убежден, что память есть величайший дар, присущий нашему виду. Благодаря функциям памяти мы способны собирать, оттачивать и передавать всевозможное знание к вящей пользе человечества — и к бесконечной славе Бога-Императора, да стоит Его Золотой Трон вечно и впредь!

Забыть ошибку — значит потерпеть поражение еще раз: так учат нас проповеди Тора. Как мог бы командующий планировать свою кампанию без памяти о битвах, что были выиграны и проиграны прежде? Как могли бы его солдаты воспринять наставления и совершенствоваться без этого дара? Как могла бы Экклезиархия распространять свою весть среди населения галактики, если бы это население не смогло удержать учение в памяти? Кто такие ученые, клерки, историки и хроникеры, если не адепты памяти?

И что такое забвение, если не поражение памяти, уничтожение драгоценного знания — и, по сути, скверна?

Я, пребывая на службе Его Высочайшего Величества Императора Терры, вел войну с этой скверной всю свою жизнь. Я стремлюсь к тому, чтобы обнаружить забытое и вернуть его во власть памяти. Я — тот, кто рыщет во тьме, тот, кто освещает тени, тот, кто переворачивает давно нетронутые страницы, тот, кто задает вопросы, оставшиеся прежде незамеченными, кто вечно ищет ответы, которые иначе канули бы в тишину. Я — собиратель, вырывающий у молчаливой вселенной потерянные тайны и возвращающий их в безопасную гавань памяти, где они смогут вновь облегчить наше бремя среди рассеянных звезд.

Дисциплина, к которой я питаю наибольшую привязанность — materia medica, так как моим изначальным призванием была именно медицина. Наши познания о механизмах собственного тела велики и достойны уважения, но никогда нельзя узнать слишком много о нашей биологии, о том, как защищать, восстанавливать и улучшать ее. Наш вид обречен существовать в галактике, вечно раздираемой войной, а где есть война — там процветают и ее слуги: ранения и болезни. И там, где армии отступают, потерпев поражение, или гибнут, медицинские познания также умаляются или забываются. Эти пробелы в знаниях я и пытаюсь восстановить.

Именно с этой целью я прибыл на Симбал Йота на исходе сорок восьмого года жизни, разыскивая Эбхо. Чтобы прояснить ситуацию, позвольте мне сказать, что тогда шел третий год Геновингской кампании в Сегментуме Обскура, и девять астрономических месяцев прошло с первой вспышки Ульреновой Оспы среди легионов Гвардии, размещенных на самой Геновингии. Также известная в народе как «кровавая пена», Ульренова Оспа была названа по имени первой своей жертвы — старшего сержанта Густава Ульрена, из 15-го Мордианского полка, если память меня не подводит. А я горжусь тем, что она не подводит меня почти никогда.

Если вы изучали историю Империума — и, тем более, materia medica — вы тоже должны помнить об Ульреновой Оспе. Она поражает тело и жизненные силы и чрезвычайно заразна; она разлагает изнутри, сгущая циркулирующие в организме жидкости и разрушая костный мозг, и покрывает кожу жертв гнойными язвами и опухолями. Между инфицированием и смертью проходит самое большее четыре дня. На поздних стадиях разрушаются внутренние органы, кровь эмульсифицируется и выступает сквозь поры кожи, а жертвы испытывают сильнейшие галлюцинации. Существуют даже предположения, что в этой фазе сама душа подвергается распаду. Смерть неизбежна почти в каждом случае.

Эта болезнь появилась на Геновингии без предупреждения, и не успел пройти и месяц, как отчеты Медика Регименталис стали отмечать до двадцати смертей в день. Невозможно было найти препараты или процедуры, которые могли хотя бы замедлить симптомы. Не удавалось обнаружить источник инфекции. Что хуже всего — несмотря на всё более суровые меры карантина и обеззараживания, не находилось ни одного метода, позволяющего предотвратить массовое инфицирование. Не обнаружены были ни переносчики заразы, ни способы ее распространения.

И, подобно тому, как слабеет и подчиняется болезни один человек, силы Имперской Гвардии начали падать духом и слабеть по мере того, как чума уничтожала их лучших воинов. Спустя два месяца штаб Вармастера Рингольда уже сомневался в возможности продолжать кампанию. На третий месяц Ульренова Оспа вспыхнула также (совершенно необъяснимым, внезапным образом, учитывая то, что процесс ее распространения оставался неизвестным) на Геновингии Минор, Лорхесе и Адаманксере Дельта. Четыре отдельных центра инфекции, и все — на переднем краю Имперского фронта в этом секторе. К этому времени зараза распространилась и среди гражданского населения Геновингии, и Администратум выпустил официальное объявление о пандемии. Говорили, что небо над городами этого могучего мира почернело от трупных мух, и смрад биологического загрязнения пропитал каждый акр планеты.

Я в то время занимал административный пост на Лорхесе, и был включен в состав срочной комиссии, занимавшейся поиском решения. Это была изматывающая работа. Я лично провел больше недели в архиве, не видя солнечного света, наблюдая за систематическим извлечением информации из этого огромного, пыльного хранилища знаний.

Мой друг и коллега, Администратор Медика Ленид Ваммель, первым обратил наше внимание на Пиродию и Мучение. Это была достойная восхищения работа с его стороны, истинный подвиг, совершенный благодаря внимательному изучению, перекрестным ссылкам и памяти. Ваммель всегда обладал отличной памятью.

Согласно распоряжениям верховного Администратора Медика Юнаса Мальтера, мы перенаправили более шестидесяти процентов наших сотрудников на дальнейшие исследования записей о Пиродии, а также послали запросы в другие миры Геновингинской области для изысканий в их собственных архивах. Мы с Ваммелем лично обрабатывали накапливающиеся данные, всё больше уверяясь в том, что мы направили луч света в нужную тень и отыскали полезную истину.

Уцелевшие записи касательно инцидента Мучения на Пиродии были крайне скудными, хотя и непротиворечивыми. В конце концов, это произошло тридцать четыре года назад. Выживших было немного, но мы смогли отследить сто девяносто одного человека, которые могли быть всё еще живы. Они рассеялись по всем четырем космическим ветрам.

Рассмотрев наши выводы, верховный администратор Мальтер дал разрешение на персональный сбор информации — столь серьезна была ситуация — и сорок из нас, все в ранге как минимум старшего администратора, немедленно получили назначения. Ваммель, мир его душе, был отправлен на Гандиан Сатурналию, где попал в локальную гражданскую войну и был убит. Я не знаю, сумел ли он найти того человека, который был ему нужен. Здесь память немилосердна ко мне.

Что же до меня — я был отправлен на Симбал Йота.


II.

Симбал Йота — там, где поверхность не покрыта океанами, отличающимися глубоким пурпурным цветом (происходит это, насколько я понимаю, благодаря обильно растущим водорослям) — жаркий, цветущий мир. Острова, покрытые дождевыми лесами, опоясывают экватор широким кольцом.

Я высадился на планету в Симбалополисе, где строения улья цеплялись, точно морские раковины, к склонам старого вулкана с усеченной вершиной, и там пересел на тримаран, который через пять дней доставил меня, пробираясь вдоль группы островов, к обители Святого Бастиана.

Я проклинал медлительность судна — хотя, по правде говоря, оно скользило по пурпурным волнам со скоростью выше тридцати узлов — и несколько раз пытался раздобыть орнитоптер или воздушный транспорт. Но жители Симбала — морской народ, не доверяющий путешествиям по воздуху. Это было мучительно, а я не обладал запасами терпения. Мне потребовалось десять дней, чтобы пересечь эмпиреи от Лорхеса до Симбал Йота на борту фрегата Флота. Теперь же половина этого времени ушла на то, чтобы преодолеть неизмеримо меньшее расстояние.

Стояла жара, и я в основном проводил время в каюте, читая инфо-планшеты. Солнце и морской ветер Симбала обжигали мою кожу, привыкшую за годы к свету библиотечных ламп. Я завел привычку надевать широкополую соломенную шляпу в дополнение к мантии служителя Администратума всякий раз, когда выходил на палубу, — деталь, которую мой сервитор Калибан находил неизменно забавной.

На пятое утро остров Святого Бастиана поднялся перед нами из фиолетовых вод — пирамидальная башня вулканических пород, одетая зеленью джунглей. Пока мы перебирались с тримарана на берег в моторной шлюпке, бирюзовые птицы метались над нашими головами, а я не мог различить никаких признаков того, что остров обитаем. Густой покров леса подходил к самому берегу, открывая лишь тонкую линию белого песка у его края.

Шлюпка зашла в бухту, где древний каменный причал торчал из-под полога деревьев, словно недостроенный мост. Калибан, жужжа бионическими конечностями, перенес мой багаж на причал, а затем помог перебраться мне. Я стоял там, обливаясь потом в своей мантии, опираясь на обозначающий мою должность посох и отгоняя жуков, круживших в душном воздухе бухты.

Никто не вышел мне навстречу, хотя я несколько раз за время путешествия объявлял по воксу о своем прибытии. Я оглянулся на своего сопровождающего — хмурого симбальца за рулем шлюпки — но он, похоже, ничего не знал. Калибан проковылял к концу причала около берега и обратил мое внимание на медный колокол, покрытый зеленой патиной от времени и морского воздуха, который свешивался с крюка на краю пирса.

— Позвони в него, — велел я, и он подчинился, осторожно постучав длинными обезьяньими пальцами по медному куполу. Затем он снова нервно оглянулся на меня; его оптические импланты под низким лбом пощелкивали, фокусируясь.

В скором времени появились две сестры Экклезиархии в безупречно-белых рясах, таких же накрахмаленных и жестких, как и их двурогие головные уборы. Они оглядели меня — как мне показалось, с некоторым весельем, — и безмолвно указали следовать за ними.

Я зашагал за ними, а Калибан — за мной, неся багаж. Немощеная дорога через джунгли вскоре обернулась крутым подъемом, а затем превратилась в лестницу. Солнечные лучи, словно копья, пробивались через листву над нашими головами, а влажный воздух был полон экзотических птичьих песен и жужжания насекомых.

Дорога вильнула, и Приют Святого Бастиана Отступника неожиданно воздвигся передо мной. Это было массивное каменное строение в типичном ранне-имперском наивном стиле; его древние контрфорсы и нижние стены заросли лианами и вьюнками. Я мог различить центральное здание в пять этажей и примыкающую к нему часовню, которая казалась самой старой частью комплекса, а также внешние постройки, кухни и огражденный стенами сад. Над кладбищенскими воротами из кованого железа возвышалась потрепанная статуя нашего возлюбленного Бога-Императора, сокрушающего Архиврага. После ржавых ворот ухоженная тропинка вела через подстриженный газон, усыпанный могильными камнями и склепами. Каменные ангелы и суровые образы Адептус Астартес провожали меня взглядами, пока я следовал за сестрами к главной двери приюта.

Я заметил мимоходом, что окна на двух верхних этажах были прочно перегорожены железными решетками.

Оставив Калибана снаружи с моим имуществом, я переступил порог следом за сестрами. Главный атриум обители был темным и восхитительно прохладным мраморным оазисом, с известняковыми колоннами, исчезавшими в сумраке высокого купола. Мой взгляд задержался на прекраснейшем триптихе в алтарном конце, под витражным окном, перед которым я немедля совершил должные поклоны. В ширину он превосходил размах раскинутых рук человека и изображал три аспекта святого. Слева он блуждал по пустыне, в изгнании отступничества, отвергая демонов воздуха и огня; справа он совершал чудо искалеченных душ. На центральной панели его подвергнутое мученической смерти тело, укрытое синим покровом — девять болтерных ран без труда насчитывались на бледной плоти — возлежало на руках сияющего и подобающе скорбного Императора.

Поднявшись с колен, я обнаружил, что сестры уже ушли. Я ощущал почти незаметные вибрации психического хора, мысленно поющего неподалеку. Прохладный воздух пульсировал.

Некто стоял передо мной. Высокий, похожий на статую, в ослепительно белой рясе и с ослепительно черной кожей, он, казалось, рассматривал меня с тем же весельем, что и сестры на пристани.

Я осознал, что по-прежнему стою в соломенной шляпе. Поспешно сняв ее и бросив на ближайшую скамью, я достал пикт-планшет с рекомендациями, врученный мне верховным Администратором Мальтером перед тем, как я покинул Лорхес.

— Я — Баптрис, — произнес незнакомец низким и доброжелательным голосом. — Добро пожаловать в приют святого.

— Старший Администатор Медика Лемюаль Сарк, — ответил я. — Моя должность — собиратель знаний, и я был недавно назначен на Лорхес, Геновингинская общая группа четыре-пять-семь-семь, как часть вспомогательного архивного корпуса кампании.

— Добро пожаловать, Лемюаль, — сказал он. — Собиратель. Что ж. Мы еще не принимали здесь прежде таких, как ты.

Я не вполне понял, что он имел в виду, — хотя теперь, в ретроспективе, меня бросает в дрожь от того, что подразумевал его неверный вывод.

Я сказал лишь:

— Вы ожидали меня? Я передавал сообщения по воксу.

— Здесь в обители нет вокс-передатчика, — ответил Баптрис. — То, что происходит снаружи, не касается нас. Наша работа сосредоточена на том, что происходит внутри... Внутри этого строения, внутри нас самих. Но не тревожься. Ты не помешаешь нам. Мы принимаем всех, кто приходит сюда. Нас не нужно предупреждать о своем прибытии.

Я вежливо улыбнулся его загадочному ответу и постучал пальцами по посоху. Я надеялся, что они будут готовы, что всё будет на месте, чтобы я мог начать работу немедленно. Неспешный ритм Симбал Йоты снова мешал мне действовать.

— Брат Баптрис, я должен спешить. Я хотел бы приступить к делу как можно быстрее.

Он кивнул.

— Конечно. Все, кто приходит к Святому Бастиану, спешат начать. Позволь мне проводить тебя и обеспечить трапезой и местом для омовения.

— Я бы предпочел увидеть Эбхо. Как можно скорее.

Он остановился, озадаченный.

— Эбхо?

— Полковник Федж Эбхо, 23-й полк Ламмаркских Копейщиков. Прошу, скажите мне, что он еще здесь. Что он еще жив.

— Он... здесь, — Баптрис замешкался и наконец посмотрел как следует на мой пикт-планшет. Некое озарение проявилось на его благородном лице.

— Примите мои извинения, старший администратор Сарк. Я неверно понял вашу цель. Я вижу, что вы в самом деле действующий собиратель, отправленный сюда по официальному заданию.

— Разумеется! — резко ответил я. — Кем еще я могу быть?

— Просителем, явившимся сюда, дабы найти покой. Пациентом. Те, кто прибывают на пирс и звонят в колокол, — всегда именно они. У нас нет посетителей, кроме тех, что приходят к нам за помощью.

— Пациентом? — повторил я.

— Разве вы не знаете, где оказались? — спросил он. — Это — Приют Святого Бастиана, убежище для безумцев.


III.

Сумасшедший дом! Не самое благоприятное начало для моей миссии. По исследованиям у меня сложилось впечатление, что приют Святого Бастиана был обителью монашеского ордена, предлагавшего убежище и утешение тем храбрым воинам из легионов Императора, кто был слишком тяжело ранен или исковеркан войной, чтобы продолжать служить. Я знал, что в этом месте принимали калек и потерянных из зон боевых действий по всему сектору, но, по правде говоря, я понятия не имел, что ранения, на которых они специализируются, — это вред, нанесенный душе и рассудку. Здесь был приют для измученного разума, для тех, кто добровольно приходил к здешним воротам в надежде на искупление.

И что хуже всего, Баптрис и сестры приняли меня за просителя! Эта проклятая соломенная шляпа придавала мне ровно тот вид безумца, которого они ожидали. Пожалуй, мне повезло, что меня не одели бесцеремонно в смирительную рубашку и не поместили в закрытую палату.

По некоторому размышлению я понял, что мне следовало бы догадаться. Бастиан, столь почитаемый здесь святой, был безумцем, который отыскал здравый рассудок в любви Императора и который позже чудесным образом исцелял повредившихся в уме.

Баптрис позвонил в колокол, вызывая послушников. Калибан был препровожден внутрь вместе с моим багажом. Нас оставили в атриуме одних, и Баптрис отправился заняться приготовлениями. Пока мы ожидали, в зал вошел седеющий мужчина с мешаниной старых шрамов на месте левой руки. Он был обнажен, не считая потрепанного пустого патронташа, опоясывавшего крест-накрест его торс. Он посмотрел на нас затуманенным взглядом, качая головой, а затем проследовал дальше своей дорогой и исчез из вида.

Где-то вдалеке я различал звуки плача, и настойчивый голос повторял что-то снова и снова. Сгорбившись рядом с мной, оперевшись костяшками пальцев на каменный пол, Калибан тревожно посматривал на меня, и я ободряюще положил руку на его широкое волосатое плечо.

Нас окружили другие фигуры: изможденные мужчины с тонзурами, в длинных черных облачениях Экклезиархии, и призрачные сестры в льдисто-белых рясах и рогатых головных уборах. Они столпились в тенях по обе стороны атриума и молча наблюдали за нами. Один из мужчин безмолвно повторял тексты на длинных лентах пергамента, которые мальчик рядом с ним доставал из усеянного заклепками ларца. Другой что-то царапал пером в маленькой записной книжице. Еще один размеренно помахивал медным кадилом, наполняя воздух сухим запахом благовоний.

Наконец, Баптрис вернулся.

— Братья, поприветствуйте старшего администратора Сарка, явившегося к нам по долгу службы. Вы окажете ему всяческое гостеприимство и содействие.

— Какой еще службы? — спросил старый священник с записной книжкой, сверля меня взглядом. Полукруглые линзы очков были встроены в его переносицу, и бусины четок свешивались с покрытой складками кожи шеи, точно цветочный триумфальный венок.

— По вопросу собирания знаний, — ответил я.

— И чего конкретно касается этот вопрос? — не отставал он.

— Брат Жардон — наш архивариус, администратор Сарк. Прошу простить его настойчивость.

Я кивнул Баптрису и улыбнулся престарелому Жардону, но не дождался ответной улыбки.

— Я вижу, мы родственные души, брат Жардон. Оба мы посвятили себя сохранению знаний.

Он неопределенно пожал плечами.

— Я здесь, чтобы побеседовать с одним из ваших... пациентов. Возможно, он хранит некоторые факты, которые даже сейчас могут спасти миллионы жизней в Геновингинской группе систем.

Жардон закрыл свою книжицу и уставился на меня, как будто ожидая продолжения. Верховный Администратор Мальтер поручил мне по возможности не упоминать о пандемии, поскольку новости о подобном бедствии могли лишь усилить беспокойство среди населения. Но я решил, что должен сказать им больше.

— Вармастер Рингольд командует масштабной военной операцией в Геновингинской группе. Болезнь, названная Ульреновой Оспой, поражает его войска. Исследования показали, что она может иметь сходство с недугом, известным как Мучение, опустошившим Пиродию около тридцати лет назад. Один из переживших эту эпидемию нашел приют здесь. Если бы он мог предоставить мне любые подробности о том случае, это послужило бы подспорьем в поиске лечения.

— Насколько всё плохо там, на Геновингии? — спросил другой старый священник — тот, что держал кадило.

— Ситуация... под контролем, — солгал я.

Жардон хмыкнул.

— Конечно, под контролем. Именно поэтому старший администратор решил лично проделать весь этот путь. Ты задаешь неимоверно глупые вопросы, брат Гирод.

Теперь заговорил еще один священник. Он был старше всех, согбенный и полуслепой, со сморщенной лысиной, усеянной пигментными пятнами. Слуховой аппарат с раструбом цеплялся за рясу на его левом плече тонкими механическими лапками.

— Я опасаюсь, что эти вопросы и изменение распорядка могут потревожить спокойствие приюта. Я не хочу, чтобы наши подопечные были чем-то расстроены.

— Мы примем к сведению твое замечание, брат Ниро, — сказал Баптрис. — Я уверен, что администратор Сарк будет осторожен.

— Разумеется, — заверил я их.

***

Был поздний вечер, когда Баптрис наконец отвел меня наверх по лестнице, в сердце приюта. Калибан следовал за нами, неся несколько ящиков из моего багажа. Призрачные сестры провожали нас взглядами из-под каждой арки и из каждой тени.

Лестница привела нас в просторный зал на третьем этаже. Воздух здесь казался спертым. Здесь были десятки пациентов, но никто из них даже не посмотрел на нас. Некоторые были одеты в потрепанные, плохо сидящие комбинезоны, другие же носили древнюю солдатскую форму или парадные мундиры Имперской Гвардии. Все знаки различия, нашивки и погоны были убраны, и ни у кого не было ни ремней, ни шнурков. Двое сосредоточенно играли в регицид за старой жестяной доской у окна. Еще один сидел прямо на деревянном полу, бросая кости. Другие бормотали что-то или отсутствующе смотрели вдаль. Обнаженный мужчина, которого мы видели в атриуме, скорчился в углу, наполняя свой патронташ пустыми гильзами. Многие из здешних обитателей отличались старыми шрамами и увечьями, гротескными и уродливыми.

— Они все... безопасны? — шепотом спросил я Баптриса.

— Мы разрешаем самым стабильным из них свободу передвижения и использование общих зон. Разумеется, за приемом медикаментов тщательно следят. Но все, кто приходит сюда — «безопасны», и все, кто приходит сюда — приходят добровольно. Конечно, некоторые приходят и для того, чтобы найти спасение от эпизодов, затрудняющих обычную жизнь.

Всё это не слишком обнадеживало меня.

После зала начинался длинный коридор с отдельными кельями по обеим сторонам. Некоторые двери были закрыты и заперты снаружи. Некоторые были забраны решетками. И в каждой двери непременно была смотровая щель. В воздухе чувствовался запах дезинфектанта и испражнений.

Кто-то — или что-то — тихо и размеренно стучал в одну из запертых дверей, мимо которых мы прошли. Из-за другой я различил пение.

Некоторые двери были открыты. Я заметил, как двое послушников мыли губками изможденного старика, привязанного к металлической койке полосами ткани. Он плакал, вызывая жалость. В другой комнате, где дверь была открыта, но решетки прочно заперты, мы увидели огромного, мускулистого мужчину, сидящего в кресле с плетеной спинкой; он глядел наружу через решетку. Едва ли не всё его тело было покрыто татуировками: полковые эмблемы, девизы, подсчет убитых. Глаза его горели истинно маниакальным светом. В его нижнюю челюсть были имплантированы клыки какого-то дикого животного, которые не помещались во рту и торчали над верхней губой.

Когда мы проходили мимо, он вскочил и попытался дотянуться до нас через решетку. Его мощные кулаки сжимались и разжимались. Он негромко зарычал.

— Веди себя прилично, Йок! — приказал ему Баптрис.

Рядом располагалась нужная нам келья. Дверь была открыта, и там нас ждали одна из сестер и один послушник. Комната за их спинами была непроглядно темной. Баптрис коротко переговорил с послушником и сестрой, а затем повернулся ко мне.

— Эбхо не склонен к общению, но сестра убедила его, что поговорить с вами будет правильно. Войти внутрь вы не можете. Пожалуйста, сядьте возле двери.

Послушник пододвинул табурет, и я уселся в дверном проеме, расправив мантию на коленях. Калибан прилежно открыл мои ящики и установил записывающий прибор на трехногом штативе.

Я всмотрелся в черноту комнаты, пытаясь различить очертания. Ничего не было видно.

— Почему там так темно?

— Болезнь Эбхо, его повреждение разума, усиливается от света. Он требует темноты, — Баптрис пожал плечами.

Я мрачно кивнул и откашлялся.

— Милостью Бога-Императора Терры, я явился сюда на Его священной службе. Я — Лемюаль Сарк, старший Администратор Медика, приписанный к Администратуму Лорхеса.

Я оглянулся на прибор. Он тихо застрекотал и выдал начало записи на пергаментной ленте — которая, я надеялся, вскоре станет длинной и информативной.

— Я разыскиваю Феджа Эбхо, некогда полковника 23-го полка Ламмаркских Копейщиков.

Молчание.

— Полковник Эбхо?

Голос — тонкий, как лезвие ножа, холодный, словно труп, — прошептал из темной комнаты:

— Это я. Что у вас за дело?

Я наклонился вперед.

— Я хотел бы обсудить с вами события на Пиродии. Эпидемию Мучения, которую вы пережили.

— Мне нечего сказать. Я не буду ничего вспоминать.

— Послушайте, полковник. Я уверен, что вы сможете, если постараетесь.

— Вы не поняли. Я не сказал, что я не могу вспомнить. Я сказал, что не буду этого делать.

— Специально?

— Именно. Я отказываюсь.

Я вытер губы и осознал, что у меня пересохло во рту.

— Почему нет, полковник?

— Пиродия — причина того, почему я здесь. Тридцать четыре года в попытках забыть. Я не хочу начинать вспоминать.

Баптрис посмотрел на меня со слегка беспомощным жестом. Похоже, он намекал, что беседа окончена и мне следует отступить.

— Люди на Геновингии умирают от болезни, которую мы знаем как Ульренова Оспа. Эта болезнь по всем признакам совпадает с Мучением. Всё, что вы сможете мне рассказать, возможно, поможет спасти жизни.

— Тогда я не смог. Тридцать пять тысяч людей умерло на Пиродии. Я не смог спасти их тогда, хотя старался изо всех своих сил. Что может измениться теперь?

Я посмотрел на невидимый источник холодного голоса.

— Я не могу сказать точно. Но я верю, что стоит попытаться.

Последовала долгая пауза. Записывающий прибор бессмысленно жужжал. Калибан кашлянул, и механизм записал этот звук с коротким перестуком клавиш.

— Сколько людей?

— Простите, полковник? О чем вы спросили?

— Сколько людей умирает?

Я сделал глубокий вдох.

— Когда я покинул Лорхес, девятьсот были мертвы и еще пятнадцать сотен заражены. На Геновингии Минор — шесть тысяч, и вдвое больше больны. На Адаманксере Дельта — двести, но там началось совсем недавно. На самой же Геновингии... два с половиной миллиона.

Я услышал, как Баптрис потрясенно ахнул. Я мог лишь надеяться, что он не станет об этом распространяться.

— Полковник?

Тишина.

— Полковник, пожалуйста...

Холодный и острый голос возник снова — резче, чем прежде.

— Пиродия была проклятым местом...


IV.

Пиродия была проклятым местом. Мы не хотели отправляться туда. Но Архивраг захватил восточный континент, разрушил тамошние ульи, и северные города были в опасности.

Вармастер Гетус послал нас на фронт. Сорок тысяч Ламмаркских Копейщиков, практически полный состав всех полков Ламмарка. Двадцать тысяч танкистов с Фаншо и их машины, и полный взвод Адептус Астартес — Орлы Обреченности, сияющие серым и красным.

Место, где мы разместились, называлось Пиродия Полярная. Оно было старым, бог знает насколько. Циклопические башни и колонны из зеленого мрамора, высеченные в древние времена — и я не уверен, что сделавшие это руки принадлежали людям. Было что-то странное в их геометрии, в углах, которые всегда казались немного неправильными.

Холодно было просто зверски. У нас была зимняя форма, толстые белые шинели с меховыми капюшонами, но лед намерзал на лазганы и они стреляли слабее, а проклятые танки Фаншо попросту отказывались заводиться. И еще был день: постоянный вечный день. Ночи не было вообще — не то время года. Настолько далеко на север мы забрались. Немного темнело только в сумерках, когда одно из двух солнц ненадолго заходило, и небо становилось розовым, точно плоть. А потом снова наступал день. Мы воевали с переменным успехом уже два месяца. В основном перестреливалась артиллерия, разнося в пыль блуждающие льды. Никто не мог спать из-за постоянного света. Я знал двоих — один был из ламмаркцев, и я совсем не горжусь этим — которые вырвали себе глаза. Второй был с Фаншо.

А потом они пришли. Черные точки на льдинах, тысячи их, размахивающие омерзительными знаменами, они...

А, неважно. Мы были не в состоянии сражаться как следует. Обезумевшие от света, неспособные сосредоточиться из-за отсутствия сна, доведенные до нервных тиков нечеловеческой геометрией места, которое должны были защищать, — мы были легкой добычей. Силы Хаоса смели нас, растоптали и заставили отступить в город. Гражданские — миллиона два их было — оказались хуже, чем бесполезными. Бледные, апатичные создания, без всяких побуждений или устремлений. Когда судьба настигла их, они просто сдались.

Мы были осаждены пять месяцев, несмотря на шесть попыток Орлов Обреченности вырваться из ловушки. Святая вера, какой же они внушали ужас! Эти гиганты — как они гремели своими болтерами перед каждой битвой, как с криком бросались на врагов, как убивали по пять десятков на каждого застреленного нами.

Но это было всё равно что сражаться с приливом, и, несмотря на всю их силу — их было всего шестьдесят.

Мы вызвали подкрепления. Гетус обещал прислать их, но к тому времени он давно уже убрался подальше на своем корабле, отойдя за линию фронта на случай, если дела пойдут совсем плохо.

Первый, кого я увидел заразившимся Мучением, был капитан моего седьмого взвода. Он просто однажды потерял сознание и упал в лихорадке. Мы отнесли его в инфирмиум Пиродии Полярной, где всем заправлял Субъюнктус Валис, апотекарий роты Орлов Обреченности. Час спустя капитан был мертв. Его кожа покрылась волдырями и опухолями. Его глаза взорвались. Он попытался убить Валиса обломком железной койки, который оторвал от стены. А потом он истек кровью.

Хотите знать, что это значило? Всё его тело истекло кровью из каждого отверстия, каждой поры. Когда это закончилось, от него осталась только высохшая оболочка.

На следующий день после гибели капитана уже шестеро пали жертвами болезни. На следующий — двести. На следующий — тысяча. Большинство умирали за два часа. Другим удавалось протянуть дольше... несколько дней, в язвах и страданиях.

Люди, которых я знал всю жизнь, превращались в иссохшие мешки с костями у меня на глазах. Будь ты проклят, Сарк, за то, что заставил меня вспомнить это!

На седьмой день зараза дошла до войск с Фаншо. На девятый она достигла гражданского населения. Валис приказал принять все возможные меры карантина, но всё было тщетно. Он работал неустанно все часы бесконечного дня, пытаясь найти вакцину, пытаясь хоть как-то ослабить беспощадную инфекцию.

На десятый день заразился один из Орлов Обреченности. Под властью Мучения, брызгая кровью из решетки шлема, он убил двоих своих братьев и девятнадцать моих людей. Болезнь преодолела даже печати чистоты Адептус Астартес.

Я пришел к Валису, надеясь на хорошие новости. Он устроил лабораторию в инфирмиуме, где образцы крови и тканей кипели в тиглях и дистиллировались в склянках. Он заверил меня, что Мучение будет остановлено. Он пояснил, что для заразы нехарактерно распространение в таком холодном климате, где нет тепла для инкубации и разложения. Он также полагал, что зараза не будет процветать при свете. Потому он приказал расставить лампы в каждом уголке города, чтобы здесь не было никакой тьмы.

Никакой тьмы. Здесь, где темнота и так не наступала, даже тени в закрытых комнатах оказались под запретом. Всё было залито светом. Возможно, теперь вы понимаете, почему я питаю отвращение к свету и предпочитаю темноту.

Смрад кровавых испражнений был ужасающ. Валис делал свою работу, но мы продолжали умирать. К двадцать третьему дню я потерял тридцать семь процентов своих войск. Из Фаншо не осталось почти никого. Двадцать тысяч жителей Пиродии были мертвы или умирали. Шестеро Орлов Обреченности поддались болезни.

Вот вам факты, если вы хотите их. Чума свирепствовала в климате, который должен был убить ее. Она очевидно не распространялась обычными способами. Она не поддавалась никаким попыткам сдержать или контролировать ее, несмотря на все усилия — мы ужесточали карантин и зачищали зараженные зоны огнеметами. Она была невероятно заразна. Даже печати чистоты космодесанта не обеспечивали защиты. Ее жертвы умирали в агонии.

Затем один из Орлов Обреченности расшифровал нечестивую надпись на одном из знамен Хаоса, выставленных за нашими стенами.

Там было...

Там было одно слово. Одно отвратительное слово. Одно проклятое, омерзительное слово, и я провел свою жизнь, пытаясь забыть его.


V.

Я наклонился дальше в темный дверной проем.

— Какое слово? Что за слово это было, полковник?

С огромным усилием он произнес его. Это не было даже словом. Это было отвратительное нечестивое бульканье, слегка облагороженное согласными. Имя-символ чумного демона, одно из девяноста семи Святотатств, Что Не Должны Быть Записаны.

Когда оно прозвучало, я отшатнулся и упал с табурета, охваченный подступившей к горлу тошнотой. Калибан завизжал. Сестра упала в обморок, а послушник в ужасе бежал.

Баптрис отошел от двери на четыре шага, развернулся, и его зрелищно стошнило.

Температура в коридоре упала на пятнадцать градусов.

Пошатываясь, я попытался поднять свой перевернутый табурет и подобрать записывающий прибор, который опрокинул послушник. Я увидел, что там, где было записано то самое слово, пергаментная лента начала тлеть.

Крики и стоны из множества келий разносились по коридору. А потом Йок вырвался на свободу.

Он был за соседней дверью и слышал всё, прижимая покрытую шрамами голову к прутьям решетки. Теперь же решетка слетела с петель и рухнула на пол коридора. Обезумев от ярости, бывший гвардеец выбрался наружу и повернулся к нам.

Он собирался убить меня, я уверен, но я всё еще был распростерт на полу, и ноги меня не слушались. Тогда Калибан, благословенно будь его храброе сердце, обратился против него. Мой верный сервитор поднялся на дыбы на своих усеченных ногах, вскидывая огромные бионически аугметированные руки в предупреждающем жесте. От расставленных ног до высоко поднятых рук в Калибане было одиннадцать футов роста. Он обнажил стальные клыки и хрипло завизжал.

Капая пеной из клыкастого рта, Йок отшвырнул Калибана в сторону. Мой сервитор оставил внушительную вмятину в стене.

Йок бросился на меня.

Я взмахнул своим посохом и нажал выключатель под набалдашником.

Электрические искры брызнули из верхушки посоха. Йок содрогнулся в конвульсиях и упал. Подергиваясь, он лежал на досках пола, утратив контроль над своим телом. Баптрис тем временем уже поднялся на ноги. Звенели сигналы тревоги, и в коридор поспешно устремилась толпа послушников со смирительными рубашками наготове.

Я встал и оглянулся на темный дверной проем.

— Полковник Эбхо?

Дверь со стуком захлопнулась.


VI.

О продолжении беседы этим вечером не могло быть и речи — брат Баптрис ясно дал мне это понять, невзирая на все мои возражения. Послушники проводили меня в гостевую келью на втором этаже. Это была простая комната с побеленными стенами, жесткой деревянной кроватью и небольшим столом-скрипториумом. Окно в свинцовой раме выходило на кладбище и джунгли за ним.

Я испытывал большое смятение духа и мерял шагами комнату, пока Калибан распаковывал мои пожитки. Я подошел так близко, даже начал уже вытыскивать информацию из Эбхо, несмотря на всё его сопротивление. И теперь мне отказывают в возможности продолжать, когда открылись поистине темные тайны!

Я остановился возле окна. Зловещее багровое солнце опускалось в пурпурный океан, превращая густые джунгли в черный барельеф теней. Чайки кружили над бухтой в угасающем свете. На темно-синих краях неба начали проявляться звезды.

Немного успокоившись, я задумался о том, что, какая бы буря ни бушевала у меня внутри, беспорядок в самом монастыре был куда сильнее.

Стоя у окна, я слышал всевозможные крики, вопли и плач, стук дверей, грохот шагов, звон ключей. Нечестивое слово, что произнес Эбхо, повергло все хрупкие разумы в этом приюте безумцев в смятение — подобно тому, как раскаленный металл, опущенный в холодную воду, заставляет ее вскипеть. Прикладывались огромные усилия, чтобы успокоить пациентов.

***

Некоторое время я просидел за скрипториумом из тикового дерева, пересматривая записи, пока Калибан дремал на кушетке у двери. Эбхо, в частности, упоминал некоего Субъюнктуса Валиса, апотекария Орлов Обреченности. Я пролистал копии старых отчетов с Пиродии, которые взял с собой, но имя Валиса появлялось только в списках сборов. Выжил ли он? Только прямой запрос в Орден Орлов Обреченности мог предоставить ответ, а это могло занять месяцы. Адептус Астартес были печально известны своей скрытностью, и порой даже открыто отказывались сотрудничать с Администратумом. В лучшем случае это закончилось бы серией официальных запросов, попытками потянуть время и долгими переговорами. Но, тем не менее, я хотел сообщить моим братьям на Лорхесе о потенциальном следе.

Проклятая обитель Святого Бастиана, в которой не было вокс-передатчика! Я не мог даже отправить сообщение в астропатический анклав Симбалополиса, чтобы они передали его за пределы планеты.

Одна из сестер принесла мне поднос с ужином. Когда я заканчивал трапезу, а Калибан зажигал лампы, в мою комнату вошли Ниро и Жардон.

— Братья?

Жардон перешел сразу к делу, неотрывно глядя на меня сквозь полукруглые линзы.

— Братство приюта провело совет, и мы решили, что вы должны покинуть это место. Завтра. Дальнейших встреч позволено не будет. У нас есть судно, которое доставит вас в рыбацкий порт на острове Мат. Оттуда вы сможете добраться до Симбалополиса.

— Я разочарован, Жардон. Я не намерен уходить. Мое задание еще не завершено, я не собрал всю информацию.

— Вы уже собрали всё, что могли! — резко ответил он.

— В приюте еще никогда не было такого волнения, — тихо сказал Ниро. — Уже начались драки. Двое послушников ранены. Трое пациентов попытались наложить на себя руки. Годы работы разрушены за несколько секунд.

Я кивнул:

— Я сожалею, что причинил беспокойство, но...

— Никаких «но»! — рявкнул Жардон.

— Простите, администратор Сарк, — сказал Ниро. — Но ничего не поделать.

***

Я плохо спал, устроившись на узкой неудобной койке. Мой разум — моя память — не унимались, раз за разом прокручивая детали беседы. Да, Эбхо был глубоко потрясен и травмирован, я был уверен, — ибо с ним произошло поистине травмирующее событие. Но было и нечто еще: тайна, стоящая за всем, что он рассказал мне, некое глубинное воспоминание. Я чуял его.

Я не мог позволить помешать мне. Слишком много жизней зависело от этого.

Калибан забылся крепким сном, когда я, крадучись, покинул свою комнату. В темноте я ощупью отыскал дорогу к лестнице и наверх, на третий этаж. В душном воздухе висело беспокойство. Я прошел мимо запертых келий, где стонали во сне и бормотали в бессоннице.

Время от времени я укрывался в тенях, прячась от послушников с лампами, обходящих коридоры. Потребовалось почти три четверти часа, прежде чем я добрался до блока келий, где обитал Эбхо. Я нервно прокрался мимо запертой двери в камеру Йока.

Смотровая щель открылась от моего прикосновения.

— Эбхо? Полковник Эбхо?

— Кто? — ответил холодный голос.

— Это Сарк. Мы не закончили.

— Уходите.

— Я не уйду, пока вы не расскажете мне остальное.

— Уходите.

Я пытался что-то придумать, и отчаяние придало мне жестокости.

— У меня есть фонарь, Эбхо. Яркая лампа. Хотите, чтобы я посветил сквозь эту щель?

Когда он заговорил снова, в его голосе был ужас. Да простит меня Император за это принуждение.

— Что еще я могу рассказать? — спросил он. — Мучение распространялось. Мы умирали тысячами. Я не могу помочь вашему делу, хотя мне бесконечно жаль всех этих людей на Геновингии.

— Вы не сказали мне, как всё это закончилось.

— Разве вы не читали доклады?

Я оглянулся на темный коридор, чтобы убедиться, что мы по-прежнему одни.

— Читал. Но они... обрывочны. В докладах сказано, что Вармастер Гетус сжег врагов с орбиты, и корабли были отправлены к Пиродии Полярной, на помощь вам. Потери от чумы были ужасны. Пятьдесят девять тысяч мертвых. Потери среди гражданского населения не учитывались. В отчетах также сказано, что, когда прибыл флот подкрепления, с Мучением было покончено. Четыреста человек было эвакуировано. Из них только сто девяносто один до сих пор живы, согласно записям.

— Значит, вот ваш ответ.

— Нет, полковник. Это не ответ! Как именно справились с болезнью?

— Мы нашли источник инфекции и зачистили его. Вот как.

— Как, Эбхо? Во имя Господа-Императора, как?

— Это был разгар эпидемии. Тысячи мертвых...


VII.

Это был разгар эпидемии. Тысячи мертвых, трупы повсюду, гной и кровь, текущие по проклятым ярким залам.

Я пришел к Валису снова, умоляя о новостях. Он оставался в своем инфирмиуме, не прекращая работу. Еще одна серия вакцин, которую нужно испытать, сказал он мне. Последние шесть потерпели неудачу и даже, казалось, усугубили заражение.

К тому времени люди дрались друг с другом, убивая в страхе и отвращении. Я сказал Валису об этом, и он промолчал, склонившись над горелкой на стальном верстаке. Он был громадным, конечно... Адептус Астартес, на полторы головы выше меня, в красной мантии с капюшоном поверх брони Орлов Обреченности. Он вытащил из нартеция пробирки с образцами, поднося их к неизменно яркому свету.

Я устал, устал так, что вы даже представить не можете. Я не спал уже много дней. Я поставил на пол огнемет, который использовал для зачистки, и уселся на стул.

— Неужели мы все сгинем здесь? — спросил я апотекария.

— Мой дорогой, отважный Эбхо, — со смешком ответил он. — Бедный маленький человек. Конечно же, нет. Я не допущу этого.

Он повернулся ко мне лицом, наполняя длинный шприц из закупоренной пробирки. Я не мог не благоговеть перед ним, даже когда мы провели вместе столько времени.

— Вы один из счастливцев, Эбхо. До сих пор не заразились. Я не хотел бы увидеть, как вы тоже подхватите этот вирус. Вы были моим верным союзником в это темное время, помогая распространять вакцины. Я непременно упомяну вас перед командованием.

— Благодарю, апотекарий.

— Эбхо, — сказал он, — я думаю, будет честным признать, что мы не сможем спасти никого, кто уже поражен болезнью. Мы можем только надеяться привить еще здоровых против этой инфекции. Я приготовил сыворотку для этой цели, и я намерен привить ею всех оставшихся здоровыми. Вы поможете мне. И вы будете первым. Чтобы я мог быть уверен, что не потеряю вас.

Я замешкался. Он шагнул ко мне со шприцем, и я начал закатывать рукав.

— Расстегните китель и рубашку. Укол нужно сделать в брюшную стенку.

Я потянулся к застежкам кителя.

И увидел это. Совсем незаметное. Совсем крошечное. Зеленовато-желтую язву прямо под правым ухом Валиса.


VIII.

Эбхо замолчал. Воздух, казалось, потрескивал электричеством. Пациенты в соседних кельях взбудораженно метались, кто-то начал кричать. В любой момент могли появиться следящие за порядком послушники.

— Эбхо? — окликнул я сквозь щель.

Его голос упал до испуганного шепота — шепот человека, который просто не в состоянии облечь в слова те образы, что преследуют его разум.

— Эбхо?

Неподалеку зазвенели ключи. Из-под двери коридора мелькнул свет фонаря. Йок колотил в дверь своей кельи и рычал. Кто-то плакал, кто-то еще причитал на непонятном языке. В воздухе висел запах испражнений, пота и взбудораженного страха.

— Эбхо!

Времени почти не оставалось.

— Эбхо, прошу вас!

— Валис был заражен Мучением! Постоянно был, с самого начала! — пронзительный голос Эбхо был полон страдания. Слова вылетали из щели, резкие и смертельные, как лазерные выстрелы. — Он распространял его! Он! Через свою работу, свои вакцины, свое лечение! Он распространял чуму! Его разум был поглощен ею, он не знал, что делает! Все, все его вакцины не работали — потому что это не были вакцины! Это были новые штаммы Мучения, выведенные в его инфирмиуме! Он был переносчиком: злобная, голодная чума, принявшая облик благородного человека, убивающая тысячи и тысячи!

Я похолодел. Никогда прежде я не испытывал такого холода. Сама идея была чудовищна. Мучение было не просто болезнью, уносящей жизни; оно было разумным, живым, целенаправленным... оно планировало и действовало через обращенный им инструмент.

Дверь кельи Йока тряслась и прогибалась наружу. Вокруг поднимались вопли — паника и страх в равной мере. Весь приют содрогался в бесконтрольном психозе.

В конце коридора замигали фонари. Послушники с криками побежали вперед, увидев меня. Они бы добрались до меня, если бы Йок не вырвался снова, обезумевший и исходящий пеной, врезавшись в них своим огромным телом и в ярости атакуя их без разбора.

— Эбхо! — выкрикнул я сквозь щель. — Что вы сделали?

Он плакал, его голос прерывался тяжелыми всхлипами.

— Я схватил огнемет! Император милостивый, я схватил его и окатил Валиса огнем! Я убил его! Убил его! Я убил гордость Орлов Обреченности! Сжег его дотла! Я уничтожил источник Мучения!

Мимо меня пролетел один из послушников — его горло было разодрано клыками. Его коллеги отчаянно пытались одолеть Йока.

— Вы сожгли его.

— Да. Пламя подожгло химикалии в инфирмиуме, пробирки с образцами, склянки с бурлящей чумной водой. Они взорвались. Огненный шар... о боги... ярче, чем дневной свет, что никогда не угасал. Ярче, чем... огонь повсюду... жидкий огонь... пламя вокруг меня... везде... нет...

Яркие вспышки наполнили коридор — громкие разряды лазерного оружия.

Я отступил от двери кельи Эбхо, дрожа. Йок лежал мертвым среди изуродованных трупов троих послушников. Несколько других, раненых, стонали на полу.

Брат Жардон с лазпистолетом в костлявой руке протиснулся через служителей и экклезиархов, собравшихся в коридоре, и наставил оружие на меня.

— Мне следовало бы убить вас, Сарк. Как вы посмели!

Баптрис шагнул вперед и забрал у Жардона пистолет. Ниро смотрел на меня с усталым разочарованием.

— Позаботьтесь об Эбхо, — приказал Баптрис ближайшим сестрам. Они отперли дверь кельи и вошли внутрь.

— Вы уедете завтра, Сарк, — сказал Баптрис. — Я отправлю жалобу вашему начальству.

— Отправляйте, — ответил я. — Я не хотел этого, но я должен был добиться правды. Возможно, благодаря тому, что Эбхо рассказал мне, мы найдем способ сразиться с Ульреновой Оспой.

— Надеюсь на это, — Баптрис с горечью окинул взглядом бойню в коридоре. — Это стоило достаточно.

Послушники провожали меня обратно в мою комнату, когда сестры вынесли наружу тело Эбхо. Испытание воспоминаниями убило его. Я никогда не прощу себе этого, и неважно, сколько жизней на Геновингии мы спасли.

И я никогда не забуду, как он выглядел — когда наконец увидел его той ночью.


IX.

Я отбыл на следующий день на шлюпке вместе с Калибаном. Никто из приюта не проводил меня и даже не говорил со мной. С острова Мат я передал свой отчет в Симбалополис, а оттуда он был астропатически отправлен через варп на Лорхес.

Победили ли мы Ульренову Оспу? В итоге — да. Моя работа помогла в этом. «Кровавая пена», в точности как Мучение, была создана Архиврагом и точно так же была разумна. Пятьдесят два офицера-медика — источники заразы, как Валис, — были казнены и сожжены.

Я забыл, скольких всего мы потеряли в Геновингинской группе. Я многое забываю в эти дни. Моя память уже не та, что прежде, и порой я благодарен за это.

Я так никогда и не забыл Эбхо. Я никогда не забыл его труп, вывезенный на каталке сестрами. Он сильно пострадал в том пожаре инфирмиума на Пиродии Полярной. Лишенный рук и ног, сморщенный и иссохший, он висел в подвесном кресле, оставаясь в живых только благодаря внутривенным инъекциям и стерильным спреям. Искалеченный, вызывающий отвращение обрубок человека.

У него не было глаз. Я помню это яснее всего. Пламя выжгло их.

У него не было глаз, и всё же он боялся света.

Я по-прежнему верю, что память — величайший дар, доступный нашему виду. Но, клянусь Золотым Троном, есть вещи, которые я хотел бы никогда не вспоминать.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous