И заодно флэшмоб-с-книжками, который про семь обложек важных/повлиявших книг, ну вы знаете. Прилетело от товарища  Grey Kite aka R.L. как то копье, которое приходит в голову (=

день 1
Зайду с козырей (=. Разумеется, Сильмариллион.

Обложечка в моем теперешнем (потрепанном и местами погрызенном) издании вот такая, только у меня она еще и оторвалась (=
Толкином вообще меня ушибло лет в восемь, но тогда это были еще только Хббт и ВК, и то сперва приходилось собирать разрозненными томами в разных переводах (времена были тяжелые, выживали как могли). Про существование какой-то еще книги с древними легендами, вот теми самыми, которые коротенько так пересказывались в приложениях, я мог только смутно догадываться (с информацией было напряжно, говорю же, девяностые, тяжелые времена). Потом мне купили какую-то "Энциклопедию мира Толкина", информации прибавилось, и в голове слегка прояснилось. А потом, где-то лет в 11-12, я дорос до того, что меня брали с собой на книжный рынок (в Змиеве купить книги было просто тупо негде, надо было ехать в Харьков), и там-то я в первую же поездку цапнул вожделенный Сильм. И меня закономерно поплющило (=
Потом лет десять всё это оставалось в фоновом режиме, а потом приключился рецидив. С перечитыванием в оригинале, закапыванием в черновики, глюками во весь рост и прочими радостями толкиниста-неофита. Фандом, опять же, краешком понадкусил. С тех пор глюки приутихли, но всё равно не отпускает.
В общем, где бы я был без Арды. Довольно большой кусок внутреннего мира уходит корнями именно туда, ну, тут половина (а то и больше) это читающих знает, как оно бывает. Словами вот только это хреновато формулируется (=

По условиях флэшмоба надо бы передать его дальше, но не буду ни в кого тыцать. Кто захочет — забирайте (=

@темы: записки литературоеда, флэшмоб, он же движняк

---

ФБ - JRRT-team, тексты раз

Название: Ешь землю, рой глубоко
Оригинал: eat earth, dig deep, kimaracretak; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 670 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Мерри Брендибак, Пиппин Тук, Том Бомбадил, Золотинка, Дядька-Ива
Категория: джен
Жанр: зарисовка, хоррор
Рейтинг: G—PG-13
Краткое содержание: Мерри знает очень много про Старый Лес. Мерри очень молод. Лес скучает по временам, когда он был так молод.
Примечания/Предупреждения: подразумевается смерть персонажа

Сначала Пиппину кажется смешным, что у Мерри в волосах вечно путаются листья.
— Послушай, — говорит он, выбирая кусочки зелени из рыжих кудрей, — послушай, ты что же, ходил в приключения без меня?
Сначала Мерри смеется.
— Да, Пип, я был за оградой, гулял по бродячим тропинкам и разговаривал с деревьями.
Это звучит настолько невероятно, что Пиппин даже и не думает ему верить, даже не думает об этих шутках, когда Мерри пропадает надолго, и всё дольше с каждым разом. В конце концов, Мерри старше него. У Мерри есть важные дела.
Мерри так никогда и не сможет сказать, почему он не признался Пиппину, что все эти истории — правда. Конечно, он не раз думал, что было бы неплохо иметь рядом спутника, с которым можно вместе смеяться на лесных тропинках, кого-то, кто сможет заверить его, что с ним всё в порядке, что деревья просто недружелюбные, не опасные, что тропинка на самом деле вот здесь, никуда не делась. Пиппин не отказался бы от приключения. И лес тоже не отказался бы его встретить.
Но эти мысли приходят к нему только в лесу, и когда он снова видит солнечный свет, он не уверен, что эти мысли действительно принадлежали ему. Он возвращается в лес — один, снова и снова, и постепенно забывает, что не должен этого делать.
В эти дни волосы Мерри шевелятся, даже когда нет ветра. В эти дни он становится тихим, задумчивым, неподвижным. В его волосах появляется еще больше листьев, и Пиппин больше не смеется над этим.
Мерри снится наводнение, снятся воды Брендивина, выходящие из берегов, чтобы смыть его прочь. Он просыпается на полу, вжавшись в землю, давясь криком. После третьего кошмара он стоит на краю леса — впервые после наступления темноты. В шепоте деревьев — то тише, то громче — слышится песня, и он снова вспоминает, как дышать.

*
Шир кажется слишком ярким теперь, его поля — неправильного оттенка зеленого. Мерри замечает краем глаза странные блики, но они всегда оказываются чем-то совершенно обычным: овца, Рози Коттон, межевой знак. Его пробирает дрожь. Он привык ожидать мерцающее, ждущее неназываемое нечто. Тени хотят получить его. Он уходит искать.
У песни в лесу есть слова — эй, дол, мерри дол. Его зовут, знают его имя, и он следует за песней глубже в лес, чем заходил когда-либо прежде. Голубое и желтое мелькает среди ветвей, между стволами, всегда на шаг впереди в конце тропинки; и Мерри идет следом, напевая себе под нос.
Он находит спутника в своих блужданиях — веселого, переменчивого и старого, ровесника леса, а может, и еще старше. Но этот спутник даже лучше, чем Пиппин, ведь Пиппин не знает старый лес так, как он. Том Бомбадил, поет его спутник, он понимает.
Лес говорит с Мерри. Он не может ответить, едва ли может понять, но он теперь лучше слышит деревья, чем своих друзей-хоббитов. Даже Пиппин тревожится, тревожится настолько, что следует за ним за ограду — но никогда дальше границы леса.
Мерри не возражает. Мерри встречает женщину, с чьих волос капает вода Ветлинки и чье мокрое платье не колеблется на ветру.
— Лес хочет тебя, — хитро говорит она. — Приходи лучше в реку, ко мне. Золотинка, Дочь Реки, позаботится о тебе.
Мерри вспоминает сны о наводнении и убегает глубже в лес.
Он укрывается в корнях ивы и видит, как Золотинка выслеживает его, укрывается за ниспадающими ветвями и слышит, как поет Том Бомбадил. Он слышит другую песню — песню ивы, что звучит контрапунктом к голосу Тома Бомбадила. Вдвоем они оттесняют Мерри к стволу и дальше, дальше назад.
Мерри спит, когда Дядька-Ива забирает его, и Том Бомбадил песней заставляет трещину закрыться. Он никогда не узнает, почему он был избран. Он никогда не узнает ничего, кроме благодарности.
Мерри всё еще снится, как он тонет, но внутри дерева, в безопасности, он не кричит.


Название: затонувшие мечи
Оригинал: sunken swords, gogollescent; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1735 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Эовин, Галадриэль
Жанр: зарисовка и очень странное
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Две девы в ночи у кургана, танец и разговор.
Примечание: постканон "Властелина колец"

У королевских курганов танцевала эльфийка — в одиночестве. Под ее босыми ногами не склонялась трава, и в свете фонарей и высоких факелов ее летящие по ветру волосы мерцали золотом и темным янтарем.
Эовин оставила пиршественный зал, намереваясь присоединиться к простому народу Эдораса, собравшимся вокруг огней и костров на холме. Фарамир был где-то там, рассыпая благодарности старухам. Она слышала грубые голоса, выводящие песню.
Но эльфийке, казалось, вовсе не нужна была ее музыка. Галадриэль двигалась со строгим изяществом, быстрее и мимолетнее, чем ритм барабанов — опережая даже скрытые звуки, таящиеся в темноте, точно бархатистые острия оленьих рогов. Она подняла руку; мир вздрогнул. Эовин застыла, словно выброшенная на берег.

Когда-то она боялась узнать, что дом Эорла низок и недостоин. Она успела увидеть долгое неправедное правление, за которым стояла похоть и сила оружия; и их музыка, думала она, была пьяным пением разбойника, наслаждающегося грабежом.
Этот страх вернулся, когда она услышала вести от герольда Гондора — что король, и королева, и народ отца королевы прибудут по западной дороге, сопровождая тело Теодена. Столько благородных гостей, и Арагорн даже не высочайший из них? До войны Эовин никогда не думала и не мечтала об эльфах — она стремилась к смерти, что была прямо перед ней, как низко висящий плод, и не поднималась выше, чем могла дотянуться ее рука, — но она знала достаточно, чтобы понимать, насколько они горды. Величайшие из владык Средиземья, что еще оставались на этих берегах. И хотя она сказала, что станет целительницей и будет любить всё живое, но в первые месяцы после возвращения домой она была занята землей, строительством, деревом и камнем; и потому она видела, как судят ее собственную работу, когда дивный народ заполнил зал.
Но ни один из ее страхов не оправдался. Эльфы сидели на возвышении вместе с королями и кольценосцами, и от их древней славы тяжелел воздух дня, куда бы она ни взглянула: светильники на стенах склонялись к ним, точно подслушивая, и тени бежали прочь у них под ногами. Но всё же ничто — ни пиршественный зал, ни ее брат, ни ее открытое сердце — не умалилось в их присутствии: так лес у подножия горы не умаляется от величия этой горы.
И точно так же она ничуть не терзалась, осознавая красоту Галадриэль. Та была подобна свежему дуновению: северный ветер, пробившийся через бастионы ее крепости. Ветер, посланный другом, чтобы показать бреши в этих бастионах. Он сдул прочь туман и затхлый запах долгого заточения; он говорил, что Эовин не придется угасать в одиночестве.
Думая обо всем этом, она подошла ближе, едва не наступив на черный кубок, окованный бронзой. В траве стояли ряды таких кубков, с водой и вином. Здесь прошли празднующие.
— Ах! — воскликнула Владычица Леса, оборачиваясь. — Я знаю тебя. Твой облик знаком мне, герой Пеленнора!
Эовин поклонилась.
— Герой Пеленнора спит под твоими ногами, — сказала она.
Галадриэль взглянула серьезнее.
— Да, и он тоже, — ответила она и взяла Эовин за руку. — Не нарушила ли я никакого обычая? Надеюсь, что нет. Ваши погребальные курганы прекрасны. Даже мой народ знает не так уж много подобных мест — хотя один зеленый холм и ждет меня за морем.
Не понимая, о чем идет речь, и нахмурившись — в сомнениях ли или в попытке сдержать вдруг подступившие слезы — Эовин легко произнесла:
— Должна признать, когда я увидела тебя, то подумала на мгновение... Мериадок рассказывал мне о курганах умертвий у границы Шира. Я едва не приняла тебя за призрака, но только прекрасного и светлого.
Не успела Эовин договорить, как испугалась, что оскорбила свою собеседницу. Но Галадриэль рассмеялась.
— Долго живущие, медленно увядающие, заключенные в смертных костях? Да, я тоже слышала эти рассказы. Но, смею надеяться, я не столь холодна. — Она стиснула пальцы Эовин, и ее прикосновение было точно жаркое дыхание лета. — Не станцуешь ли со мной?
— Но как могу я...
— Ты ведь победительница, — сказала Галадриэль, увлекая ее за собой в простые шаги танца. — Таков обычай.
Эовин повторила шаги, подстраиваясь под ритм. Галадриэль вела в этом танце; вперед и назад, у подножия кургана Теодена, легким челноком скользя по невидимым натянутым струнам. Сплетая руки с живой историей, она не утратила своей сути — но напротив, здесь, заключенная в грубую броню бедер и ребер, дух ее воспарял ввысь.
— Если будет позволено, я предположу еще кое-что? — сказала Галадриэль, возможно, в ответ на ее мысли. — Ты ведь знаешь, что есть еще одна причина, по которой я позвала тебя. Я вижу знакомую тень на твоем лице — это лицо женщины, недавно противостоявшей искушению.
— Если это было искушение, то я не прошла испытания, — ответила Эовин с улыбкой.
Она не прошла его дважды, с Фарамиром — всего лишь за время между его появлением и церемонией. Что сказал Арагорн там, на пиру? «Сердце мое ликует, видя тебя счастливой». Да: несомненно. Она наконец поверила,что вихрь отчаяния и гордости может утихнуть со временем, стать чем-то цельным. В вечерних тенях таилось обещание покоя — счастье, похожее на лазурные плитки в чаше белого фонтана, прекрасные, когда опадала вся пена. Но чаще всего она была слишком занята, чтобы думать о своем настроении, наполовину поглощенная временем.
— Это не так, — сказала Галадриэль. — Я встречалась с искушениями и знаю их. И я уверена в том, о чем говорю, — она смотрела Эовин в глаза. — Хотя и не знаю, различила бы ты приманку.
— Наврядли, — согласилась Эовин; и в самом деле, что могла желать женщина теперь, в четвертую эпоху?
Ясные глаза блеснули.
— Но всё же я думаю, что ты должна понимать это — хотя бы отчасти. Ибо я хотела быть королевой.
Эовин сбилась с шага. Галадриэль отпустила ее. Она чувствовала ускользающее тепло и стыд, от которого становилось еще жарче.
— Я не желала ничьей короны.
— Не сомневаюсь. Ты красива, сильна и столь невероятно юна — к чему тебе стремиться к власти? — на лице Владычицы блеснула улыбка, белая и узкая, точно клинок. — Власти над многими, во всяком случае. Что до Эстеля...
— Мне не нужна была власть над ним.
Лицо Галадриэль омрачилось, стало отрешенным. Она напомнила вдруг Фарамира, задумчиво глядящего на восток. Так, значит, это Фарамир умел спокойно смотреть в Тень?
— Но тогда что же, если бы ты победила? Стала бы ты следовать за ним, подобно призракам тех, кто предал его предка? Или, будучи живой, в качестве простого солдата, довольствуясь возможностью любить, но не владеть?
— Если бы он позволил...
— Позволил? Но тогда мы уже не говорим об отношениях вассала и сюзерена. Позволь он это, и ты стала бы большим, чем просто еще один рыцать в его блистающей свите. Ты бы заставила его склониться перед тобой.
Эовин вздрогнула, возмущенная. Галадриэль положила ладонь ей на плечо, точно успокаивая.
— Ты полагаешь, что я обманываюсь, — медленно произнесла Эовин. — Что я сама не знаю, чего желала, когда ехала на войну, одевшись мужчиной. Но, госпожа, я вижу в сердце своем, пусть и не с такой высоты, как ты.
— И что же ты видишь?
Она вздохнула, чувствуя свежий запах степных трав и воды.
— Князь Итилиена первым сказал мне об этом — что я любила короля так, как юноша может любить своего командира. Тогда он едва знал меня. Будь я моим братом, я могла бы любить Арагорна спокойно. Но, будучи обманута однажды, я решила расквитаться с потерей: если я женщина, то почему бы не быть женщиной, которая может коснуться его? Даже это казалось лишь справедливым, в сравнении со злой судьбой моего рождения. Дева Рохана, из рода повелителей коней — и, в итоге, не имеющая даже силы поднять щит...
Это была старая, привычная обида. Слова звучали ровно, не находя больше отклика внутри нее.
— И всё же у меня не было бы власти над ним, — сказала Эовин, отпуская последнюю свою надежду; даруя ей чистую смерть под открытым небом. — Ни права силы, ни уз жалости. Разве ты не знаешь своего внука?
Черты лица Галадриэль стали острее — словно бы кто-то далеко вверху наклонил зеркало. Ее ладонь скользнула вдоль руки Эовин, и ее прикосновение оживило холодное и мертвенное онемение, вернувшиеся из тайных укрытий в ее земной плоти. Они вспыхнули болью и мгновенно исчезли: следом пришло не чистое блаженство, но дрожащее жжение.
Одно прикосновение выжгло изнутри ее руку. И в то же время она стала сильнее, тверже — поддерживаемая не костью, но воздухом.
— Да. Как странно, — проговорила Галадриэль негромко и восторженно, — думать о том, что мы женщины.
Она поцеловала Эовин в лоб. Эовин скользнула прочь, и Галадриэль протянула руки, подхватывая ее; опустила ее на землю, укладывая на спину, чтобы она могла видеть звезды. Они были ярче теперь, чем все светильники на земле; звезды ринулись на нее падающими копьями, устремившись в одну точку — к ней, и вихрь их движения сотряс ее сердце. Но ни одна звезда не упала. Ни одна не сожгла ее, достигнув цели: они лишь прошли насквозь и погрузились в землю, точно сотканные из света мечи.

*
В ту ночь ей снился Грима. Он уменьшился еще сильнее, чем тогда, когда Митрандир развеял чары, показав его истинную суть; он был бледным, иссохшим и пустым, точно скорлупа разбитого яйца. Он больше не источал вокруг скверну, не протягивал сеть корней сквозь темноту. Когда она склонилась к нему, он отшатнулся, дребезжа в страхе.
Теоден однажды сказал ей: вот лучший и вернейший из моих советников. Слушай его, Эовин, и обретешь мудрость.
В те дни она слушала песни своего народа и ее сердце беспокойно билось — хотя не так сильно, как прежде в детстве, — под ритм и кружева сплетающейся речи; она видела узор, сплетенный перед ее глазами памятью о былой отваге. Но она подумала, что и червь в земле может считать свое сокровище ярчайшим, никогда не видя солнца. И она меньше слушала песни о днях славы и о богатстве их земель, но больше — певцов, что рассказывали о гибели от предательства, о доблестных поражениях; ибо хотя бы на это — казалось ей — у нее есть право. Человек мог умереть достойно, даже если украл приданое своей сестры и убил своего короля. Она, как и каждый, рожденный в этих сумерках эпохи, обещаны были полю и мечу — пусть, может быть, и не своим собственным. Она огляделась вокруг — сквозь длинные пряди волос. Она коснулась солдат, коней, осыпающихся крепостей на холмах — всего, что погибнет с большей честью, чем была при жизни.
Проснувшись, она была довольна, что оборвала сон. Рассвет еще не настал, но небо уже обнажилось; ночь, старое чудовище, выплюнула свои выбитые зубы.


Совместный перевод с  Grey Kite aka R.L., и вообще я тут в основном хвостики подбирал — но очень уж текст хороший, пусть он у меня тоже полежит (=

Название: Лучи ярче солнца
Оригинал: waving flares in the air, cosmogyral; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 915 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Эовин/Фарамир
Категория: джен, гет
Жанр: драма, AU
Рейтинг: G—PG-13
Краткое содержание: Она сияет ярче, чем солнечный день. Он всё еще сопротивляется. // АУ, где Галадриэль приняла Кольцо.

Свет проникает в комнату прежде нее, а с ним — волна сухого тепла; вполне достаточное предупреждение для Фарамира, чтобы успеть закрыть одну книгу и открыть другую. Она входит, не медля.
— Приветствую, Наместник, добрыми вестями с юга, — говорит она, еще только наполовину сняв шлем, так что слова ее приглушены. — Я не могу остаться надолго. Я пришла, дабы принести тебе вести о Хараде и о твоем брате.
— Эовин, — говорит он, и голос его звучит столь же осторожно, как и обычно, когда дело касается ее. — Ах... присядь же. Я прикажу принести воды.
Он встает, чтобы подозвать слугу, а Эовин опускается в свободное кресло, но следом, засомневавшись, вновь вскакивает на ноги. Оба они, она и Боромир, теперь двигаются быстрее, словно нечто подстегивает их. Хотя, насколько это ему известно, ей это всегда было свойственно. Он не знал ее прежде, за исключением лишь нескольких минут при дворе ее дяди; и тогда она была неподвижна и скована чарами, как и все прочие.
— Благодарю тебя. Как продвигаются твои труды?
— Одеяла, повязки, вино, зерно, — говорит он и замечает, каким пустым делается ее лицо в попытке не сморщить нос. Он не может сдержать собственную улыбку. — Не стану утомлять тебя этим.
Изумление. Следом возвращается самообладание.
— Твой брат никогда не рассказывал мне о мыслях, которые читал бы у меня на лице, — говорит она. — Обязан ли ты этим даром своему второму рождению?
— Боромир предпочитает более прямолинейные способы взглянуть в сердце человека, — говорит Фарамир, и ее рот дергается — вот почему, должно быть, он продолжает говорить самоубийственные вещи. — Как он поживает?
— Он крепок и победоносен, — говорит она. Сияющие Всадники всегда говорят друг о друге так, словно бы другие две сотни лет, как мертвы, и сделались весьма привлекательными трупами. — Он принес Нэнью в Умбар. Я намерена присоединиться к нему с подкреплением. Сможешь ты выделить отряд из двенадцати человек?
— Да, если у тебя есть в том нужда, — говорит Фарамир, и мгновением позже понимает, что это может быть действительно так. Он не думает о том, что случилось с прошлыми двенадцатью. — Рота Кередина. Сейчас он на стенах; он возрадуется.
— Благодарю тебя, — говорит она. — Солдаты, которых ты подбираешь, всегда сильны и горды служить делу Света.
— Хм, — говорит Фарамир, и она смотрит ему в глаза — взглядом холодным и вопрошающим.
— Весьма горды. Более горды этим, чем даже ты сам. Ты всё еще не надел кольцо.
— Нет, госпожа.
— Они воистину были очищены от всякого зла, — говорит Эовин. Ее глаза все еще неотрывно глядят в его. — Ты и представить не можешь, каково это: носить одно из них.
Фарамир соглашается:
— Не могу.
— Некий страх лег между тобою и Светом. Разве ты не видишь того, что знаю я? Я тоже пребывала в тенях. Но никто не может остановить тебя ныне; никто не сдержит тебя. Владычица Галадриэль назвала тебя Наместником Арнора и Гондора. Почему бы тебе всем сердцем не взяться за свое дело?
Ее голос звучит... пылко, пламенно, и на какой-то миг он видит в ее неуемной убежденности то же, что видит она: его рядом с ней, когда в следующий раз она и Боромир выезжают на охоту, очищая неразумных, убивая непокорных. Следом он видит нечто иное: вспышку озорства, и она говорит:
— Или ты боишься себя самого лишь рядом со мною?
И Белая Дева Рохана хватает его за рубашку обеими руками, притягивая к себе для поцелуя.
Он поднимает руки к ее лицу, прежде чем успевает понять, что происходит, и целует ее в ответ. В ее прикосновениях — та же лихорадочная жажда, что в ее голосе. Тянущая боль расцветает там, где их тела соприкасаются, и он помимо воли задается вопросом — чувствует ли она то же самое, или же она больше не замечает. Отчаяние, которое он удерживал в узде, накрывает его, опрокидывается тяжелой безжалостной волной, и когда она пытается отстраниться, он целует ее снова, преследуя — как она преследовала его, как он имеет полное право делать теперь. Она приглушенно вскрикивает от неожиданности, стискивая ткань его рубашки в кулаке. Он не отпускает ее.
Внезапно Эовин наполовину бросает, наполовину толкает его обратно в кресло, и Фарамир с запозданием понимает, что кто-то постучался в дверь — служанка, красная до кончиков ушей, ставит кувшин с водой на стол перед госпожой Эовин. Лицо Эовин тоже заливает краска. Она рассеянно благодарит служанку и наливает себе воды в стеклянный кубок. Фарамир всё еще пытается разглядеть что-то через яркие пятна, плывущие перед глазами; он не может разобрать выражения ее лица. Эовин выпивает кубок одним глотком, резко опускает на стол.
— Я, пожалуй... — начинает она. — Ну что ж.
Она забирает шлем, и уходит, поклонившись. Служанка по-прежнему продолжает подбирать осколки разбитого кубка, когда свет уходит за Эовин вслед.
Фарамир закрывает глаза, пока пятна не исчезают. Затем он открывает другую книгу и просматривает новости от Арвен — Умбар, пятьдесят кораблей. Значит, морская кампания. Он думает, станет ли Владычица Галадриэль убивать пиратов, или же очистит воды. Или поднимет Нуменор. С людьми Кередина; теми, кто еще жив. Он пытается убедить себя, что защищает свой народ. Он всё еще чувствует во рту привкус крови.
В Рохане Галадриэль одним прикосновением выжгла из Теодена всю злобу и горечь прожитых лет, и оставила его со всем прочим, что у него было — коленопреклоненным стариком с трясущимися руками. Она обернулась к Эовин тогда, неподвижная, прямая и холодная, и сказала в своем бесконечном милосердии: «Но ты была рождена не для того, чтобы быть лишь цветком». Фарамир помнит, как Эовин повернулась к Галадриэль, не видя больше никого другого; он помнит — даже прежде того, как кольцо Вилья скользнуло на ее палец — солнце, разгорающееся в ее глазах.

@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу

---

ФБ - JRRT-team, тексты два

Переведено пополам с  Grey Kite aka R.L., и благодарность за поиск текста тоже ему (=
А еще можно почитать на фикбуке.

Название: Нарн Арвен ах Арагорн
Оригинал: Narn Arwen ah Aragorn by cosmogyral; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 7808 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Арагорн/Арвен; Элронд, Элрос, другие
Категория: джен, гет
Жанр: AU, легенда
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Как выглядела бы история Арагорна и Арвен в мире, где Элронд и Элрос выбрали другие судьбы?
Примечание/Предупреждения: стилизация под канон; перевод названия — "Повесть об Арагорне и Арвен"

I. Об Элросе Атандиле

...и Элросу и Элронду дан был выбор над их собственною судьбой. О том, как происходил этот выбор, сказано в ином месте. В конце концов избрал Элронд дар Илуватара — ибо, как говорил он, и на людской срок уже довольно времени для усталости. И те из Эдайн, кто сражались на стороне Валар, последовали за ним в дарованную Валар землю, и там он сделался правителем, и среди своего народа был прозван Тар-Палантир, Король-Прозорливец. Но Элрос, любивший Арду, не покинул бы ее, и он выбрал остаться с Перворожденными, и удел великого владыки Перворожденных был дарован ему.

Элрос поначалу обитал в Линдоне с Гил-Галадом, и между ними была великая дружба. На него Гил-Галад возлагал большое доверие — был он скор на поступки, но не торопился на гнев, — и дал ему во владение устье реки Лун, которое Элрос поддерживал в боевой готовности; ибо недобрые твари бродили по земле в те дни, и шептались, что Пришедшие Следом, живущие за горами, предались злу. Так Элрос вырос и возмужал: с копьем в руке и глазами, обращенными к Востоку. И за морем, в Эленне, его брат по-прежнему глядел на Запад.

Минуло тридцать лет, прежде чем из-за гор наконец пришли люди, и Элрос встретил их. То были три лодки, созданных для быстрого путешествия, и сердца людей, сидевших в них, полнились тьмой. Тогда Элрос дал своим воинам знак прицелиться; но медлил отдавать приказ к нападению. «Ведь всё же, — думал он, — мы перебили орков и оттеснили варгов, и если говорю я, что брат мой, будучи во сто крат храбрее меня, стал человеком — разве не заговорю я с этими людьми?»

И он спустился к ним, и заговорил с ними, и они увидели сверкающего юного лорда, на чьём лице лежала, однако, печать тревог, и опустили луки. И Элрос видел, что люди из городов на равнине воистину были под тенью, но лишь под той же самой, какая лежала на собственном его сердце: от того, что мир, где они росли, преобразился и ныне исчез, что земля до сих пор задыхается от пепла и едва ли родит, что всё великое случилось еще до того, как начались их жизни, а им не осталось ничего, кроме песен и шепотов.

Потому Элрос говорил с ними с добротой, и люди из городов на равнине прозвали его — Вервине, что значит Атандил, Друг Людей, и это имя он носил впредь.

И вот, Элрос достиг первого йена своей жизни, когда Нэллас из Дориата пришла к заливу Лун. Поначалу она прибыла в Харлиндон, следуя за домочадцами Галадриэли, но не могла надолго оставаться в покое. Ибо, как говорили о ней впоследствии гномы, была она подобна жиле гематита, которому еще не придали форму: никогда не следовала она по прямому пути, и даже прежде падения Дориата её всегда утомляли трезвые совещания мудрых и холодные чертоги великих. После же Дориата думала она, что так или иначе, но ни мудрость, ни стены никого не спасли. И потому из Харлиндона она ускользнула прочь, дабы бродить по новым лесам и увидеть преображенное Средиземье. Там она встретилась с Нимроделью, которая позже удостоится собственной истории; но об этом больше сказано в другом месте. Когда Нэллас пришла к Лун, пришла она босиком и в одиночестве, и глядела настороженным взглядом.

Приблизясь к берегам Лун, она увидела между деревьев лагерь и попятилась, слыша голоса, говорившие на синдарине резко, как то свойственно нолдор, а также и на другом языке, ей неизвестном. Едва она не вернулась к лесу с его тенями, однако же она страдала от жажды, и на много шагов вокруг спуск к берегу был крутым. Так что она двинулась вперед, и под сенью раскидистой ивы увидела смертного человека и эльфа, что говорил с ним, но какого племени был тот эльф, она не ведала. Они обсуждали некий обыденный вопрос, хотя с тем, как перепрыгивали они с языка на язык, она не могла следовать за нитью беседы — лишь понимать, что они спорят как равные, один с другим, и пока она смотрела, эльф рассмеялся, и хлопнул смертного по плечу, и сказал ему:

— Теперь сковали мы сталь в кольцо.

— Ты неверно произнес это, — проговорила из своего укрытия Нэллас.

И Элрос обернулся, и увидел ее среди теней, и показалось ему, что вновь он сделался юн и лишен всякой мудрости, и он учтиво заговорил с нею. И Нэллас отвечала ему с учтивостью, и не возвратилась под деревья, но осталась с отрядом Элроса и с людьми, их гостями, и к утру Элрос знал свое сердце, а к вечеру Нэллас — свое.

Так Элрос и Нэллас стали мужем и женой. Спустя еще один йен и немногим больше, Нэллас решилась понести единственного сына, кого Элрос назвал Элессар, Звездный Камень, а Нэллас — Эстель, что значит «надежда». Элрос вознамерился вырастить его в Серых Гаванях, и обучить его всем воинским премудростям, а также тому, как строить и снаряжать корабли, и как говорить на языках всех квэнди. И другому также он учил сына, не ведая этого: ибо в обыкновении Элроса было не откладывать принятие решений, но скорее брать с собою советников, когда он показывал сыну, как чайка становится на крыло. Часто он брал Элессара с собой, спускаясь ко кромке моря на рассвете, когда корабль Эарендиля виден яснее всего, и рассказывал тому об Эарендиле и Эльвинг, а также о Маглоре, прибрежном скитальце, кто был его опекуном. И для Эарендиля и Эльвинг они зажигали фонари у воды там, где некогда тёк Сирион; и для Маглора они оставляли цветы. Но о Маэдросе Элрос не заговаривал.

Когда Элессару сравнялось двадцать, Нэллас обратилась к своему мужу со словами:

— Ты учил его нетерпеливым путям нолдор и прямым путям народа Линдона, и ему ведомо более, чем достаточно, о причудливых обычаях смертных. Теперь же позволь мне научить его кое-чему от дориатрим, к чьему роду он принадлежит на самом деле.

— Я почитаю тебя, — отвечал Элрос, — и не стану перечить тебе. Но знай, что ты ошибаешься, ибо воистину этот мальчик родич всем племенам.

Ибо таков был их способ обращать в игру то, что им было всего дороже.

Но Нэллас сделалась печальна и проговорила:

— Тогда, без родичей, не будет ему и дома.

И пророческими оказались ее слова.

Нэллас звала мальчика лишь его материнским именем, и пока он жил с нею, он жил везде. В то время врата Лун были открыты востоку, и эльфы жили на равнинах Эриадора, и некоторые из них добирались даже до далеких королевств смертных — были в их числе и Нэллас, и ее сын. Нэллас показала Эстелю искусство резьбы по дереву и ту музыку, которой он мог овладеть, и как натягивать длинный лук, и как говорить на синдарине на дориатский манер, и пути звезд, и песни и сказания Белерианда такими, как записал их Даэрон; хотя, как говорила она, и было в них много бессмыслицы. В обучении всем этим премудростям он достиг пятидесятого года своей жизни: с уверенным языком, легким сердцем и проворными ногами, переводчик для матери и частый гость отца. Тогда в его сердце зародилась тоска по морю, что никогда не оставляет души эльдар, и он наконец расстался со своей матерью.

II. О заре Нуменора

Теперь речь пойдет об Элронде Тар-Палантире, что насчитал четыре сотни и сорок восемь людских лет, прежде чем умер, и всё же был не самым долгоживущим из смертных королей этой эпохи, но по праву зовется мудрейшим из них. Вместе с другими эдайн он отплыл за море, в землю, что люди назвали Анадунэ, иначе же Нуменорэ. Но в дни Тар-Палантира звалась она Эленна, «обращенная к звездам».

Имя его жены на языке людей забыто, но в хрониках Эленны названа она Тельперианна, "дар серебряного венца". Она была дочерью преводителя народа Беора, который умер в морском походе, и это она установила королевскую власть в Эленне, ибо Элронд был тогда словно в тумане, в раздумьях о выбранном им жребии и с памятью о войне, не потускневшей еще. Но когда они прибыли на новую землю и начали обустраивать поселения, среди людей завязались споры, и всегда было не меньше двух спорщиков и не меньше трех различных мнений; и Тельперианна пошла к Элронду, который строил стены города, и сказала:

— Следует назначить судью над ними.

— Не могу я судить дела между человеком и человеком, — ответил он. — Я — последыш даже для Пришедших Следом.

— Никто иной не может этого, кроме тебя, — сказала она. — Ибо мы связаны старыми бедами, и не можем ясно видеть свой путь.

Тогда Элронд взглянул на нее, и ей показалось, будто он увидел ее впервые, не глядя сквозь нее вдаль до самого Тириона, и склонил он чело.

— Связаны, возможно, но свяжете себя еще множеством уз, — сказал он. — Другие могут счесть, что я не гожусь для столь высоких дел, хотя я и сын Эарендиля — ведь я так же, как и они, работаю в этой гавани и брожу по этим холмам. Но было бы иначе, заключи я союз с предводителями дома Беора. Так ли это?

— Так, господин, — ответила она.

— Но всё же ты не любишь меня и не стремишься к моей любви, — заметил он. — Неужели так заведено среди эдайн?

— Иногда и так, когда нужда в том велика, — сказала она, и голос ее был спокоен, но сердце быстрее забилось в гневе от его холодных слов — ибо, даже произнеся эти слова, он лишь отстраненно следил за ними, как следят за полетом птиц, не вникая в суть.

— Тогда найди другого советника, госпожа, — сказал Элронд. — Я не вступлю в брак с не желающей того девой.

— Нельзя сказать, что я не желаю этого, — ответила Тельперианна. — Я выбрала бы тебя. Если я не могу заставить тебя сделать выбор, то это лишь мое дело.

О том, что подумал Элронд об этом, Тельперианна не узнала; но на следующий день, едва взошел Эарендиль, явился он к ней и сказал: «Заключим же брак между собой». И так Элронд принял правление над эдайн, но в важных решениях неизменно обращался он к своим советникам, и Тельперианна была не последней среди них.

Она принесла ему сыновей-близнецов, Лауриона и Калассо. Лаурион был отцом Тинвэ, Сияющей Девы, которая на сто двадцать восьмом году правления Элронда родила Ундомиэль, Вечернюю Звезду. Ундомиэль выросла в Эленне в пору ее расцвета, и говорила на всех трех ее языках: квэнья — для знаний, синдарин — для дел государства, и адунаик — для повседневных забот. Лицом она походила на Элронда, своего прадеда — со строгими чертами, длинными темными волосами и серыми глазами, расставленными широко. Она научилась ездить верхом прежде, чем выучилась говорить, и, подобно давшей ей имя звезде, летела она от улиц светлого Арменелоса к гаваням Роменны, вверх по склонам Менельтармы или же к заливу Эльданны под цветущими деревьями, и где бы ни бывала она, повсюду ее любили, ибо немного рождалось детей у людей Эленны. Она росла, не ведая страха.

В то время эльфы Тол-Эрессэа начали отправлять своих посланцев в Эленну, и их лебединые корабли, казалось, летели над волнами, не касаясь их. Тол-Эрессэа населена была теми из эльфов Валинора, кто по-прежнему заботился о делах Средиземья, и теми, кто любил море. Многие нашлись среди них, кто возрадовался, узнав, что люди стали их соседями, и хотя никто из людей не мог ступить на пристани Аваллонэ, эльфы сами отправились в плавание к Западной земле. И когда первые из этих посланцев явились, они принесли с собой саженец в знак дружбы — и был то отросток Галатилиона, дерева, что создала Йаванна из последнего плода Тельпериона. Нимлот звалось это дерево, и они с Ундомиэль были ровесниками.

Минуло две сотни и сорок лет жизни людей, когда смерть пришла в Эленну, и никто не знал, откуда она явилась. Был сильный ветер, и долгий шторм, и улицы Арменелоса затопило водой, а затем пришла чума. Дар Валар должен был защищать людей от болезней в дни их юности, но от этого недуга не был защитой — лишь ускорял его; и так в тех, кто сильнее был тронут светом Валинора, свет этот угасал быстрее. Лаурион, заболев, умер за два дня, и за ним Калассо, и светлая Тинвэ сгорела едва ли не мгновенно — поднявшись утром здоровой и не доживя до заката. Многих и многих забрала чума, о ком не сохранилось памяти и чьи имена впервые были записаны, чтобы рассказать об их смерти. Один лишь Элронд избежал ее касания, ибо оставался по крови наполовину эльфом; Ундомиэль же заболела, но выжила. Тельперианна ушла одной из последних, и ни Элронд, ни Ундомиэль не хотели покидать ее до последнего часа, но народ Эленны не должен был думать, что все их мудрые сгинули, а потому время от времени один из них присутствовал в полупустых залах совета и выбирал следующее место для погребальных костров. Когда Тельперианне пришло время отходить, Элронд был с ней, и они говорили о многом, чего не касались прежде; и говорят мудрые, что в конце Тельперианна сказала:

— Сейчас хотела бы я принадлежать к эльдар — не ради того, чтобы избежать этого прощания, ибо поистине я устала, но чтобы видеть, как видел ты, что грядет дальше. Ибо мнится мне, что Нуменор падет, и Дар Валар растрачен будет понапрасну.

Тогда Элронд сказал:

— Я не вижу грядущего — только то, что ты умираешь, и мне страшно.

Тельперианна засмеялась тогда и сказала:

— Поистине ты из Пришедших Следом — раз так поздно понял это.

И больше не говорила она ничего. Народ ее хотел выстроить для нее богатую усыпальницу, ибо высоко они ценили ее, но Элронд не позволил им и приказал возвести погребальный костер на вершине Менельтармы. Так повели с тех пор обычай хоронить королей Нуменора — в свете, что будет виден самим Валар; хотя позже говорили иные, что делалось это также в память Маэдроса Феанариона, что отверг медленное увядание под ядом времени.

Так Ундомиэль узнала смерть.

III. Об Арвен и Арагорне

В год три сотни и двадцать третий по счету людей великий шторм поднялся у восточного побережья Эленны, и многие в стране страшились, что чума придет вновь; и Элронд отправил Ундомиэль к берегам Роменны, дабы увидеть, не найдется ли там признаков болезни. Ундомиэль была его вестницей и регентом, и единственной наследницей Дома Беора, и она прозывалась Арвен, Благородная Дева, как знак того, что она наследует королю. И имя это она использовала гораздо чаще, чем имя своего детства. Гордой она была и сдержанной, но не холодной; и она и Элронд не скрывали друг от друга своих мыслей и своих дел.

Когда Арвен прибыла к морю, то обнаружила, что портовый город был пуст, люди Роменны бежали туда, где воздух был здоровее, и над землей стелился туман. Сердце Арвен поначалу исполнилось дурных предчувствий, но она проследовала сквозь город, ища любые отметины зла, и наконец вышла на берег, всё еще усеянный обломками. Она завидела одно огромное морское чудище, или нечто, выглядевшее таковым, наполовину погруженное в воду; и подошла к нему, дабы взглянуть, какой оно природы, и наткнулась на тело мужчины.

Она тотчас же увидела, что он жив, но не ведала, кем он был: одним из рыболовов Роменны, или потерявшим путь мореходом с Тол-Эрессэа, или неким признаком еще грядущего великого зла; и она долго колебалась над ним, не зная, помочь ему или ввергнуть обратно в море. Но наконец он наполовину очнулся, и увидел над собою высокую женщину, облаченную в серебряно-синее богатое платье, и её длинные темные волосы были перевиты тем же серебром и пронизаны им, и всюду вокруг нее клубился серебристый туман. И принял он её за бездомную тень, и воскликнул:

— Неужто наконец-то я достиг Амана?

— Нет, лишь Эленны, — отвечала она.

— Тогда Эленна плывет меж звёзд, вне кругов мира, и призрак Тинувиэль бродит там, — сказал он, всё ещё наполовину во власти видений, и на эти его слова она улыбнулась, признав в нем одного из Детей Илуватара, и притом юного. И она присела на песок рядом с ним, и испробовала на нем целительское искусство Нуменора, где истинными были слова: «руки короля — руки целителя». Так что вскоре он ожил, и вновь вспомнил себя, и она спросила об его имени. В лицо ему бросилась краска, и он сказал:

— Не ведаю, как ответить тебе. Эстель Элессар я зовусь, сын Элроса и Нэллас, и под другими именами знают меня в иных землях; я Ульзабад-заракку у гномов и Хороддин в городах на равнине. Но здесь у меня нет имени.

— Ты много странствовал, — проговорила она серьёзно, и улыбнулась вновь; и Эстель дивился этой улыбке. — Тогда я буду называть тебя — Ара-и-корон, ибо ты пришел из-за края ведомого нам мира.

— На языке моей матери это звучит как Арагорн, — сказал он, и так между собою они определили для него имя.

Она подняла его с песка, и помогла взобраться на лошадь, и дала ему еды и питья из своего провианта. Она видела, что был он хорошо сложен и хорош собою, как любой из эльдар; был он высоким, с яркими серыми глазами, и юным в расцвете сил. Она поведала ему о себе, о том, как устроена ее страна, и о своем поручении; и взамен он поведал ей о своем плавании — море звало его, и он отправился к Кирдану Корабелу, думая плавать вдоль берегов Средиземья и тем держать на привязи этот зов. Но он уплывал всё дальше и дальше, следуя за Эарендилем, и великий шторм захватил его, и выбросил туда, где он оказался.

— И теперь я не могу возвратиться, разве что на щепках, — сказал он и окинул взморье печальным взором. —Так что я волей-неволей твой гость.

— Я отведу тебя к моему прадеду королю, — сказала ему Арвен, — и он скажет, что следует делать.

И вместе они поскакали в Арменелос.

В Арменелосе они сделались значительным зрелищем, и люди текли за ними, ибо Арагорн был по-прежнему одет в то, в чём оставило его море, в лохмотья и водоросли, и он скакал вслед за госпожой этих земель с волосами, в которых застыла соль. И в таком обличье пришел он к Элронду Тар-Палантиру. Оба надолго замолчали при этой встрече. Арагорн видел собственного отца, но отмеченного печалью, чьи волосы целиком побелели, но кроме того иного по духу, ибо дух Элроса был живым и ярким, а смех его — лёгким, и дух Элронда в его отмеченных морщинами глазах выглядел невозмутимым и глубоким; и Арагорн, сын Нэллас, не счёл это плохим.

И Элронд тоже пребывал в молчании, ибо мир изменился.

Наконец он пошевелился и приветствовал своего гостя; и они говорили сначала о плавании Арагорна и о том, может ли оно быть проделано снова, и смогут ли люди Эленны отправить вместе с ним посольство, и как именно следует строить корабль, способный унести к тому берегу, и какое время потребуется им на это. Затем они отворили двери и созвали совет, где обо всём говорилось снова, и было разъято на части, подобно машинерии гномов, шестерня за шестерней, а следом вновь аккуратно подогнано вместе, лучше подходя для своей задачи. И всё это время Арагорн дивился тому, что у него не спрашивали ни слова об его отце или оставленных в Средиземье друзьях, но только о том, как устроены их гавани и ведут ли они войны. Так продолжалось, пока Элронд не огласил, наконец, свое решение; и не принесли вино. И показалось тогда, будто некий дух покинул комнату, и кто-то рассмеялся, и сказал:

— Истинно ли говоришь ты, что на Востоке были найдены королевства?

И тогда Арагорн увидел, как обращаются эдайн со временем, коего у них так немного; следовало связать его строго с одной целью или иной, и таким образом не растратить зря. И его сердце потеплело к обезлюдевшей наполовину Эленне, равно как и к Арвен, что улыбалась, а не смеялась.

Так началось первое пребывание Арагорна в Нуменоре, и длилось оно десять лет. Он часто странствовал по острову, и отправлялся либо к безлюдным местам, либо в поселения, которых у Арвен не было причин посещать, и всегда возвращался в Арменелос с новыми историями; и Арвен научилась от него тому, чего можно достичь острым глазом и внимательным ухом, дабы понимать нужды своего народа. Зачастую ночами поднимались они в какое-нибудь высокое место, и там он учил ее тому, что Нэллас рассказывала ему о звездах, и что сам он видел во время плаваний. Она начала думать о нем, как о дорогом друге, и ему она говорила то, чего не говорила никому другому, что она начала бояться, что здоровье Элронда не продержится долго, и что чума, пощадив его, могла укоротить его дни. И после ещё более длительной дружбы она сказала ему то, чего не знала сама до тех пор, пока не начала говорить: что она боится этого дня, не только из-за своего прадеда, но потому, что она должна будет избрать супруга, либо же позволить роду Перэдилей исчезнуть из мира людей.

— И в том я подобна Эльдар, — говорила она, — что не потеряю себя, вступив в брак. Но среди людей на это чересчур часто смотрят иначе, и я не знаю ни одного смертного мужчины, кто взял бы меня женой, но не связал бы меня.

Тогда отвечал ей Арагорн:

— Ни одного смертного, может быть. Но если бы ты избрала меня, я не стеснил бы тебя ничем больше.

— Но ты не можешь того, — сказала она и положила руку поверх его руки. — Ибо ты из иного племени; и дом твой в ином краю.

Никто из них не заговорил тогда о любви; и Арагорн не стал спрашивать её снова.

И на исходе десяти лет Арагорну был дан великий корабль, «Синдэрамар», «серокрылый», нагруженный подарками и несущий посольство; и Арвен распрощалась со своим другом на дворцовых ступенях. Арагорн проверял паруса, когда в преддверии церемонии прощания явился Элронд; и они встретились на палубе.

— Таким снился мне Вингилот, — сказал Элронд. — Хотя не знаю, сон это или же память.

— Этот корабль я приведу обратно к тебе, Тар-Палантир, — сказал ему Арагорн, ибо у него на сердце было легко. Но он увидел, что чело Элронда потемнело, и сказал: — Но только если ты пожелаешь видеть меня снова. Ибо ты знаешь, что я чту тебя, и благодарен за твою дружбу, словно второму отцу; но временами кажется мне, будто ты хотел бы видеть меня как можно дальше, и я не ведаю, нежеланный ли гость я в твоей стране.

Тогда Элронд обратился к нему серьезно:

— Ты видишь истинно. Временами мне делается больно глядеть на тебя, Элессар, сын Элроса. Ибо в тебе я вижу твоего отца, и вижу, что ты не увядаешь; и также вижу я твою любовь к моей дочери, Арвен Ундомиэль. Думаешь, я не знал? Хотя не нужно было бы великого провидения, пожелай я увидеть это; ибо ты глядишь на неё часто и долго, и забываешь, о чем собирался ты говорить. Справедливо она назвала тебя, Ар-Аган, повелитель смерти, ибо она умрет еще прежде, чем ты достигнешь венца своей мудрости, и все ее годы с моими вместе будут для тебя, точно грёза юности, что прошла и ныне забыта.

Тогда сердце Арагорна вспыхнуло и он вскричал:

— Не я принес ей этот Рок!

— Нет, то был не ты, — согласился Элронд; и говорил он с горечью, а не с гневом. — Его ей передал я. Ты же принес только истину. Ибо для себя я сделал выбор, но ты показал мне, какой удел мог бы ожидать Арвен, выбери я иначе; долгая жизнь без скорой смерти в конце.

И Арагорн умолк; но Элронд вздохнул, и заговорил снова, сказав такие слова:

— И всё же я бы остался с тобой в дружбе, ради тебя самого. И кто из смертных может сказать, что могло бы быть?

Тогда Арагорн расстался с ним в доброй дружбе, и отплыл домой, и ветра были с ним, и тоска по морю пела в нем, покуда он не достиг Серых Гаваней. И Элрос увидел своего сына меж факелов на причале, и возрадовался. Но в Нуменоре Арвен встречала своего прадеда на улицах Арменелоса; и как всегда бывало после их расставаний, думала: «Его спина еще не согнулась; его голос еще силен; у меня есть еще время».

IV. О странствиях эльфов и людей

Элессар говорил со своим отцом и рассказал ему о том, что случилось в Эленне, и о болезни, что по-прежнему жила там. Тяжелы были эти вести, но не были неожиданностью, как думал Элессар; Элрос же поведал ему, что среди городов на равнине начались раздоры. Галадриэль и Гил-Галад мыслили, что таков был порядок вещей в Средиземье с тех пор, как они явились сюда — что Арда была поражена недугом войны, и не мог Элрос спорить с этим. Но доходили разрозненные слухи — о том, что племя гамейр спорило с племенем марайен из-за озера, воды в котором не хватило бы никому из них, и мумак-ад спорили с эзехедрим о том, кто из них должен выучиться искусству обработки мифрила у гномов, и гномы спорили с марайен о праве прохода через Эред Хитуи. Таковы были истории, что рассказал Элрос Элессару.

— Но, — сказал он, — неведомо мне, насколько они правдивы. Наших посольств становится все меньше.

— В Эленне король или госпожа Арвен отправят тайное посльство, если никто не пойдет открыто, — сказал Элессар.

— Сделают ли они это? — сказал Элрос. — Я бы согласился, будь мне кого послать. Но твоя мать вновь в странствиях. Останься — в нашей семье уже есть один странник, разве не довольно этого? Отправишься ли ты туда?

Элессар не стал перечить, решив оставаться в Митлонде до поры, пока Элрос не сочтет лучшим вернуть корабль с вестями в Эленну; и также, возможно, думал он, что Арвен лучше оценит его возвращение, если явится он с новыми рассказами. Потому он отправился к племени марайен в Сумеречных холмах, и вернулся со странными известиями — что стража на улицах города следовала за ним по пятам, и на рынке его встречали притворными улыбками. На южных берегах озера Ненуиал появились звери, что казались волками, но не были ими.

— И всё же я не знаю, что думать об этом, — сказал Элрос своему сыну. — Может быть, как говорят другие владыки, мы видим перед собой не новую тень, но лишь темный час. Они знают Арду куда дольше. Отправишься ли ты в странствия снова?

Тогда Элессар отправился в Казад-дум, и говорил с гномами, которые едва не закрыли перед ним свои недавно построенные ворота; и на юг, к племени эзекедрим, где дети на улицах играли в стервятника и ворона. И всё же он не нашел явных признаков зла — видел лишь неурожай, случающийся в дни голода, или правителей, охваченных жадностью в дни мира. Но казалось ему, что, к каким бы дверям ни приходил он, некто был здесь прежде него.

Он встретил свою мать в Минхириате, возвращаясь к Лун, и некоторое время они шли вместе. С ней поделился он своими мыслями, и она призналась, что думала о том же, а еще о том, что видела уже подобных тварей в обличье волков, несших разрушение в Дориат; но тогда был это один великий волк, и имя ему было Кархарот.

В Митлонде они расстались, ибо, как сказала она с любовью, он стал неподходящим спутником — говорил всегда только о Роке или Эленне, и не давал прислушаться к пению соловьев. Элессар отправился к своему отцу, и спросил, нельзя ли теперь вернуть уведенный корабль; и Элрос дал позволение, желая узнать совет людей в их делах. И так Арагорн приплыл в Роменну, найдя там великолепную гавань и юный город на берегу; и Арвен услышала все его вести.

Так прошло несколько лет, и Арагорн никогда не оставался подолгу на одном месте. Он мог задержаться в Эленне не дольше, чем нужно было, чтобы смыть с ног дорожную пыль, а затем очередная задача увлекала его обратно в Средиземье — наносить на карту южный берег Харлиндона, или передать владыкам эльдар вести из Амана, или скакать вместе с гватуирим по грядам низких холмов. Но так же и не оставался он в Средиземье дольше, чем требовали дела, и к иным своим именам прибавил он имя Телконтар, Странник. Эльдар не подвластны усталости так, как сыны людей, и Арагорн пребывал в добром здравии; но, глядя на его беспокойный нрав, Арвен в своем городе видела, что тоска по морю не утихла в нем, но лишь возрастает. Часто думала она: «Когда он придет снова, я скажу ему, чтобы умерил свои странствия и берег силы». Но никогда она не говорила этого, частью потому, что видела, как, достигнув гавани, он перепрыгивал через борт, чтобы быстрее добраться до берега; частью же потому, что не могла она прожить без него.

Люди Эленны научились строить корабли и начали собственные плавания через восточные воды, над утерянным Белериандом, Землей-под-волнами. Из всех великих гор и могучих башен этой земли лишь Камень Несчастных по-прежнему стоял над волнами, точно знак, и моряки называли его Тол-Морвен, и бросали якорь там, и воздавали почести тем, кто скован был ненавистью Моргота. В одном из таких плаваний увидели моряки огромное морское животное, показавшееся из воды, и, спустив шлюпку и взяв гарпуны, они пустились в погоню. Нанесли они зверю сильный и чистый удар, и тот, умирая, утащил их далеко на север, и корабль, подняв все паруса, последовал за ними; так приплыли они к обширным глубинам, где вода была непрозрачной и темной, а по границе глубины тянулась бледная голубая линия отмелей; и здесь, в Пасти Оссэ, их застал штиль. Моряки вскрыли брюхо зверю, чтобы увидеть, нельзя ли запасти из него провизии. Но внутри было всё черно, точно разъедено скверной от того, что он проглотил, а в середине этого была голова дракона. Так мореплаватели Нуменора нашли руины Тангородрима.

И так разделилась Эленна. Ибо некоторые говорили, что следует отыскать всё, что погребено под волнами, и вернуть из руин Белерианда сокровища Первой эпохи; иные же говорили, что мертвых следует оставить в покое и не тревожить их кости. Но те, кто знал советы Арагорна и Элроса, думали о войне, что может случиться; и отправленный ими корабль вернулся в Пасть Оссэ, и втайне принес королю и владычице известия о странных вещах, что обнаружили там.

Найди они только лишь творения Моргота, даже самые неразумные и нетерпеливые выбросили бы их обратно в волны; ибо в то время люди Эленны еще были верны Валар, и узрели бы в том их волю. Но сокровища под волнами не все были созданиями Врага. Оружие воинства Валар было там, и оружие эльфов и людей; тела странных существ, которые всё же не принадлежали тьме, и следы силы, что пела о легкой смерти.

Арвен отправились к мореплавателям Тол-Эрессэа и спросила их, можно ли отличить чистое от оскверненного. Но многие из них не давали ответа. Наконец Лалвен, сестра Финголфина, сказала ей:

— Такой вопрос могут задавать лишь те, кто выучился войне по книгам. Моргот мог обернуть любой дар к своим целям. Море отмыло дочиста эти вещи; но в войне они недолго останутся таковыми.

— Это не ответ, — сказала Арвен, будучи в отчаянии.

Тогда Лалвен улыбнулась; и сказала она:

— Я тоже поднимала оружие, как в Амане, так и в Белерианде. Никто из нас не станет останавливать тебя.

И этим ответом Арвен пришлось удовольствоваться.

Арагорну поведала она эти тревоги, как только могла, хотя и не мог он дать ей лучшего совета; и иные, меньшие тяжести доверяла она ему. Он слушал ее не как подданный, но как друг, а после говорил правдиво или же молчал. Но с течением лет Арагорн всё реже приплывал в Эленну, ибо странствия его становились дольше: сперва один год, затем два, а затем настало время, когда его корабль вовсе не показывался у их берегов. Арвен отставила в сторону этот страх, как отставляла и иные, и отправилась к своему прадеду, говоря:

— Мы можем не получить больше вестей из Средиземья, пока не придет война; подготовимся же к этому.

И Тар-Палантир согласился, ибо, сказал он, есть такие беды, для которых никакая подготовка не бывает излишней. Потому Нуменор изготовился к войне, создавая огромные корабли и оружие великой силы.

Десять лет прошло, прежде чем «Синдэрамар» вновь пристал к берегу. Сперва Арвен не знала об этом, проведя долгие часы за работой предыдущей ночью; но Арагорн сам пришел во дворец, и стража расступилась перед ним. Раздался стук в дверь покоев Арвен, и, подняв голову, она увидела в свете свечей, как он входит, словно бы для того, чтобы сменить ее на посту, одетый в синее с серебром, высокий и стройный, с волосами, убранными в косы и открывающими его серые глаза, и увенчан он был остролистом. И Арвен поняла, что не может больше спорить со своим сердцем.

Там, в Арменелосе, впервые они познали друг друга; и молчаливые дети Второй эпохи обменивались историями и поцелуями, путаясь между одним и другим, пока не потерялись вовсе. Наконец Арвен, очнувшись от нахлынувшей на нее волны, спросила его — как же вышло так, что он столь долго был вдалеке? И Арагорн ответил правдиво, сказав:

— Я был на юге, следуя за Эред Нимрайс, Белыми горами, пока не достиг их корней; и там я нашел зло, которые мы искали. Это прислужник Моргота, называемый Сауроном, вновь вернувшийся в Средиземье, и он не дремлет.

— Значит, будет война, — сказала Арвен.

— Война придет прежде, чем закончится этот год, — сказал Арагорн. — Госпожа моя, я принес недобрые вести.

— Но и мы в Эленне не дремали, равно как и вы, — сказала Арвен, беря его за руку. — Я знаю, что мы не должны колебаться.

— Мне не даровано твое предвидение, — сказал ей Арагорн. — Мы — не воинство Валар, и люди, гномы и эльфы все разделены, и не в дружбе наши народы. Саурон немало потрудился. Но пусть твоя надежда станет моей. Я знаю, что ты заслужила ее.

Арвен поцеловала его в ответ, и в эту ночь они забыли о мудрости и советах. Но наутро они встали; и Элронд встретил Арвен и Арагорна в зале королей, и степенно рассказали они всё, что было им известно. И один за другим мудрые Эленны согласились: быть войне.

V. О войне против Саурона

Велико было войско Нуменора, собравшись впервые: светлое и прекрасное, и каждый в нем нес на груди знак Белого Древа. Сборы его заняли две недели и еще сверх того, и всё это время Арагорн и Арвен тенью следовали друг за другом. Они не говорили ни слова об обручении. Наконец корабли были готовы к отплытию, и Арвен отправилась в рощу Нисимальдар — срезать ветви с мэллорнов, дабы те служили знаком для флота, как были они на кораблях Тол-Эрессэа, принесших сюда эти деревья. Арагорну дала она ветвь, покрытую золотыми цветами; и Арагорн принял ее, сказав:

— Такого нет у нас ни в Линдоне, ни в Эрегионе.

— После войны мы подарим их вам, — сказала Арвен. — Средиземье порастет мэллорнами от гор до моря.

— Но буду ли я там, чтобы увидеть их цветение? — спросил Арагорн, но Арвен остановила его.

— Не спрашивай меня об этом, — сказала она, — покуда вы все не вернетесь. Горькая это доля — любить отважных и видеть, как они уходят.

— Равно как горько и любить мудрых, и оставлять их нести их ношу, — сказал Арагорн. — Будь на то мой выбор, мы оба были бы в Средиземье, и песни о наших с тобой деяниях превзошли бы Нолдолантэ. Но истинно говорю тебе, Арвен — я не оставляю тебя навеки. Если я не приду больше из Средиземья, я приду к тебе с Тол-Эрессэа.

Там, в лесах Нисимальдара, они расстались; и Арвен вернулась в Арменелос, бледная и прямая, и Арагорн — к кораблям. В Средиземье отплыли они, и Арагорн был во главе флота; и вместе с Элросом он присоединился к воинству Гил-Галада.

О войне против Саурона повествует Песнь о Разрушении Гор, сложенная Толенэдилем, — о разорении Эрегиона, о восстании Казад-дума, о сожжении городов народа гамейр, и об огне на море. Шесть лет длилась эта война; и те, кто выжил в ней, не назвали бы ее короткой. Саурон призвал темных тварей, натравив их на землю. На востоке поднялся дракон Смауг, и на севере — варги, но воинство Элроса выступило против войск Саурона; и многие из разных племен были в том войске, ибо среди Детей Илуватара были те, кто верил, будто Тень никогда не поднималась на самом деле, и кто в отчаянии готов был сражаться ради любой силы. Не последним среди воинов Элроса был Арагорн Элессар, и неизменно посылали его туда, где была нужда в бесшумной смерти. Не было ему отдыха от войны; ибо в часы затишья между битвами служил он самым быстрым посланником, а когда начинался бой, стоял по правую руку от своего отца, точно изваяние князей древности.

Он был на возвышенности, когда Гил-Галад пал перед вратами Мордора, и видел Арагорн, как его отец бросился в бой, и ярко блестел меч его Каладкрист, когда Элрос сразил короля марайен одним могучим ударом; Арагорн же натянул лук, и убил вожака орков, чей топор уже навис над головой Элроса. Когда же, наконец, вышел вперед сам Саурон, полный ярости и сверкающий, точно молния, Арагорн первым обрел зрение после краткой слепоты, и первым протрубил в рог, призывая к битве.

Саурон полагал, что планы его слишком изощрены, и Тень слишком далека, чтобы эльфы в своих гаванях могли узнать об этом; и потому воинства Средиземья застали его врасплох, и в конце концов был он изгнан из Мордора, и скверна его уничтожена. Прочь от гор бежал он; но ожидало его воинство Нуменора. Он достиг Эрин Ворн, когда корабли Нуменора обратили свое сияющее оружие против лесов, и Эрин Ворн был сожжен в одно мгновение. Его собственную силу они направили против него, и своими же темными творениями Саурон был скован, и там море сомкнулось над ним, и Оссэ увлек его в глубины в цепях. В новый залив, распахнувшийся на земле, хлынуло море, и сгинул Минхириат с его высокими деревьями.

Арагорн отправился вслед за своим отцом в Митлонд, а затем в Харлиндон. Не было на нем внешних отметин войны, и он улыбался; но когда Элрос с гордостью заговорил о его деяниях, он остановил его, сказав, что не делал ничего более, чем убивал пауков в темных местах. Когда Элрос пустился в обратный путь, Арагорн не пошел с ним. Во владениях Галадриэль ожидал он свою мать, но она не пришла, и наконец он направился на ее поиски. И потому, когда явились в Средиземье посланники Королевы Нуменора, Арагорн был далеко на юге.

Арвен встретила владык эльдар: Кирдана Корабела, старейшего из квэнди Средиземья, и Келебримбора, что смотрел отрешенно и чьих мыслей никто не ведал; Амдира из Лоринанда, и Галадриэль с Келеборном, что всё еще правили в Харлиндоне. Последним же пришел Элрос Атандил, всё еще хромая от раны, полученной в бою с Сауроном, и он ныне был королем эльфов Средиземья. И, увидев его, Арвен вскинула голову, точно получив удар; ибо ему принесла она весть о том, что брат его умер.

На кораблях с Арвен прибыли вестники с Тол-Эрессэа, скитальцы, полные странной мудрости, и долгими были речи удивления и скорби, долгими были споры и разговоры между ними всеми. Наконец, Арвен пришла к Галадриэль в час затишья, и передала ей семена мэллорнов, как обещала, и вести о ее родичах на Тол-Эрессэа; и они говорили о королевствах и власти. После беседы, когда заходили звезды, Галадриэль рассказала ей, куда ушел Элессар, сын Элроса. И наутро Арвен оставила посольство своим советникам, отправившись на юг одна.

Арагорн был на берегу, на новом мысе, где был прежде Эрин Ворн, когда она нашла его. Вдоль обрыва подошла к нему Арвен, одетая в дорожную одежду, и Арагорн поднялся на ноги, чтобы приветствовать ее — так, словно она была подобна луне. Он был грязен от странствий, и морские брызги падали к его ногам; в руках же он держал венок. Он сказал:

— Нэллас отплыла на Запад, и оставила мне это — чтобы преподнести в дар тому духу, что, верно, защитил ее.

— И Элронд ушел за пределы мира, — сказала ему Арвен.

— А! — воскликнул он, и не мог говорить; затем, спустя долгое время, он улыбнулся: — Тогда я говорю с королевой Эленны! Дарует ли она мне свою милость?

— Любую милость, какая в моих силах, — сказала она. — Чего ты хочешь просить у меня?

— Госпожа, отправишься ли ты со мною иным путем? — спросил он. — Ты знаешь, что я великий мореплаватель, и я не вижу для нас ничего дурного в сравнении с Туором и Идриль. Поплывешь ли ты вместе со мной в Валинор, и увидим, сможем ли мы добыть тебе дозволение?

— Такого выбора мне не дано, — отвечала Арвен; но поначалу заколебалась.

— Быть может и так, — сказал Арагорн. — Но я полагаю, что нет на свете никого, кто может отказать Арвен Ундомиэль в любом выборе, какой бы она ни сделала.

Тогда Арвен сказала:

— Но я не преступлю Запрет Валар и их доверие.

— Нет, почему же? — сказал ей Арагорн. — Я пойду первым, как твой посланник.

Тогда Арвен отвернулась и воскликнула:

— О, Эстель! Ты не ведаешь, о чем просишь меня. Ибо за каждым из моего народа по пятам ходит Смерть, а ты говоришь мне, что можешь отогнать ее палкой, точно брехливую шавку, и сделать меня свободной — единственной свободной во всем Нуменоре. С юных дней я состязаюсь с собственной судьбой, дабы не позволить ей обратить мои дела тщетными, а мое сердце водою, хоть я и знаю, что в конце концов всё будет утрачено. И я должна принять такой выбор?

Затем она надолго замолчала. Наконец она вновь подняла свое лицо к Арагорну; и он увидел, что она плачет. Она сказала:

— Я не отказывалась ни от одного из даров людей; ни от нашей гордости, ни от нашей силы, ни даже от нашей смутной любви. Равно не откажусь я и от последнего. Аданэт я остаюсь, и не могу быть никем больше.

Тогда Арагорн склонил голову; и она обратилась к нему:

— И ты утомлен; и ты тоже должен исчезнуть. Стану ли я удерживать тебя, словно призрака, в своих чертогах: жаждущего уйти, но позабывшего о дороге?

— Нет, Арвен, — сказал он ей, и протянул ей венок, дело рук его матери. — Нет у меня дома меж народов этого мира! В Амане я нашел бы покой, и отдых от забот; но что бы я делал с ними? Я таков, каков есть. Я отправлюсь с тобой.

— Чего не приму уже я, — мягко отвечала она. — Ибо чужд ты горю, и горе будет выбрано за тебя; и я не желаю его себе в супруги.

— Повелишь ли ты мне?

— Напоследок, дабы расплатиться за всё, — сказала она. — Ибо я люблю тебя, и не свяжу тебя.

— Что же! — сказал он. — Что мне еще одно промедление? — И показалось ей, что свет ушел из него, так что больше он не казался драгоценным воспоминанием, но другом, встреченным на незнакомой тропе; и он сказал: — Тогда я поменяю свое прошение, госпожа. Позволь мне пребывать с тобою до часа нашего расставания: если не ради меня самого, то из жалости к страннику.

Тогда возложила она ему на голову дар его матери, и они сошли рука об руку к водам Белегаэра; и зов моря звучал лишь эхом в сердце у Арагорна.

***
Арвен Тар-Тириссиндэ, Бдительная, была королевой в Нуменоре две сотни лет, и родила она двух дочерей и сына, и супруг ее, Арагорн Телконтар, неизменно был ее вестником и ее очами в далеких землях. В ее правление Нуменор впервые выстроил в Средиземье свою собственную гавань, хотя еще не отправились туда люди, чтобы населить ее; и нуменорские мореходы нанесли на карту залив Бельфалас, и проследили горы Эред Нимрайс в их новых очертаниях. С гномами вела торговлю Тар-Тириссиндэ, и с эльфами Эрегиона, взявшими для изучения сокровища Пасти Оссэ; но больше об этом сказано в ином месте. В ее времена говорилось среди людей: Эленна изящна ее изяществом и сильна ее силой; и была она нежно любима в своем народе. И порой смеялась она, не ожидая этого от себя самой.

Когда же наконец она выбрала час своей смерти, то сказала Арагорну, бывшему рядом с ней:

— Не спеши скорей в Аман после того, как я отойду; ибо должен ты присмотреть за Эльдарионом, пока тот не будет готов.

— Тогда должно тебе назначить наместника, — отвечал ей Арагорн. — Ибо предстоит мне иное странствие, и не Аман лежит в его конце.

Тогда Арвен протянула руку к его лицу и провела по отметинам тревог; и сказала:

— Когда же ты успел избрать Рок Людей?

— У Белегаэра, близ воды, — ответил он и сжал ее руку. — Не всем на свете можешь ты повелевать, королева Эленны.

После того, как она угасла, быстро исчез и Арагорн, лодка ждала его у причала; и направил он ее к далекому северу, и лег в нее, и ушел за горизонт; и никогда больше в Средиземье не видели Арагорна Телконтара, того из моряков, что уплыл дальше всех.

@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу

---

ФБ - JRRT-team, тексты три

Название: Кудрями обовью весь мир
Оригинал: wrapped my curls all around the world, kimaracretak; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 597 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Галадриэль/Мелиан
Категория: фэмслэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Три вопроса, которые задает Мелиан — и три ответа, которые она не слишком хочет слышать.
Примечание/Предупреждения: в некотором смысле дарк!Галадриэль; мистический каннибализм

Галадриэль повзрослела, а Дориат так стар, и в них обоих нечто отзывается эхом.
Мелиан тоже видит это. Она блуждает в лесах вместе с Галадриэль — почти не касаясь, почти ничему не обучая. От нее Галадриэль узнаёт больше, чем когда-либо сможет рассказать.
Мелиан вкладывает в ее губы сладкие ягоды, когда они сидят вдвоем у самой границы Пояса. Держит руки Галадриэль, сплетая свои охранные заклятия. «Доводилось ли тебе видеть такие звезды?» — спрашивает она.
Галадриэль чертит в воздухе контуры созвездий, увиденных в глазах Мелиан, делает эти звезды своими. «Да», — говорит она, и Мелиан вздрагивает, сама не зная, почему.
Волшебство струится с губ Мелиан и ее рук, и хотя она не направляет его к Галадриэль, всё же чары пробираются под ее кожу и остаются там.
Пальцы Галадриэль запятнаны красным, и они сияют ярче, чем ягоды, ярче песен, ярче обрывков перьев, застрявших под ее ногтями.

*
Галадриэль повзослела, и ее тело послушно поддается рукам Мелиан, и так легко — даже слишком легко — уложить ее на лиственный ковер под сенью леса.
«Иди ко мне», — шепчет она, притягивает Мелиан к своему распростертому телу. Должно быть, так — держать в руках звездный свет, обжигающий и трепещущий, и вздохи Мелиан нежнее песни, но столь же властны.
Галадриэль следует за ней — так легко и так сладко. Ложится там, где ей указано, и обнимает Мелиан; припадает к ее средоточию женственности — слаще радости — и чувствует во рту вкус ее чар, затапливающих всё вокруг.
Здесь нет места для вопросов, не в этом их слиянии. Нет до тех пор, пока Мелиан не откидывается с обессиленным выдохом на траву, привлекает Галадриэль к себе, зарываясь пальцами в ее волосы. «Как непреклонны твои губы в беззаветном служении, — шепчет она. — Но ты ведь, конечно, понимаешь, что я тоже могу выпить с них твои тайны?»
Галадриэль слизывает с губ остатки наслаждения, чувствует затухащую сладость. «Мои тайны — о слишком жестоком дне, чтобы вспоминать его», — говорит она, и это не ложь.
Но она не говорит, что ее тайны — также и о грядущих жестоких днях, о будущем, до которого ее богиня еще не дошла, сколько бы ни блуждала она по окраинам Пояса.
Вина сворачивается внутри нее тугим узлом — и она тоже сладка.

*
Галадриэль голодна, а Мелиан не знает времени, и смерть приходит в Дориат так редко.
Они охотятся, когда это необходимо, собирают ягоды и плоды, чтобы занять время. Галадриэль погружается всё глубже в колдовство, в землю, в саму суть Мелиан, ибо она — сам лес и всё, что есть в нем.
День за днем дары Дориата отгоняют ее голод, но не утоляют его. Одной лишь Мелиан это под силу: Мелиан, что наполняет ее чарами и светом столь ярким, что под ним не остается ничего, кроме желания.
Что-то шевелится за границами Пояса, и Галадриэль вспоминает бесконечные дни, когда она шагала через белизну, и думает — она бы не отказалась присоединиться к тому, что в черноте, перевернуть черноту и сделать ее своей.
Мелиан нашла свое место, когда Дориат стал принадлежать ей, но в крови Галадриэль не утихает беспокойство. «Галадриэль, — говорит она; не совсем мольба — в ночь, когда еще не совсем наступил конец всего. — Сделаешь ли ты меня своей?»
Теперь она знает все слабые, нежные места того облика, что избрала Мелиан. Знает, где зубы и ногти могут прижаться возле костей, во впадинах, знает вкус кожи, и крови, и желания.
«Полностью моей», — отвечает Галадриэль.
Кожа расходится в стороны легко, словно улыбка, и Галадриэль обнаруживает, что в костях тоже больше вкуса сладкого тепла желания, чем горького холода слез.
И нет служения вернее, чем эта сторона радости.


Два следующих, опять же — совместный перевод с  Grey Kite aka R.L., как обычно, выражаю мимими за поиск текстов (=

Название: На моховой постели
Оригинал: Upon a Bed of Moss, Innin; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1582 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Галадриэль/Лютиэн
Категория: фемслэш
Жанр: PWP с разговорами
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: В лесах Дориата Галадриэль узнает кое-что о Лютиэн и ее желаниях.
Предупреждения: пауэр-плей, доминирующая Галадриэль
Примечание: все персонажи, вовлеченные в сцены сексуального характера, давным-давно достигли совершеннолетия

— Ты делала это прежде, — сказала Лютиэн, едва ли не тая, растянувшись на подушке из мха — восхитительно прохладной и влажной по сравнению с ее разгоряченным телом, пахнущей землей и прелыми листьями. Она скользнула рукой в волосы Галадриэли, накручивая одну прядку на палец — как будто бы пыталась поймать в ладони солнечный свет. Мысль соответствовала тому теплу, которое сейчас разливалось внутри нее; хотя невозможно было сказать, собирается ли Галадриэль — по-прежнему стоящая на коленях меж обнаженных ног Лютиэн, с покрасневшими губами и глубоким румянцем на щеках, — вновь раздуть из этого огонька пламя, или же нет.
Необъяснимая способность Галадриэли видеть насквозь тех, с кем она была, вновь давала знать о себе. Лютиэн вынуждена была признать, пусть даже лишь мысленно, что ее более чем устраивает подобное обращение, когда они находятся с глазу на глаз, — это, определенно, доставляло куда большее удовольствие, чем бесконечные политические интриги с их едва заметными перестановками сил.
Словно бы услышав мысли Лютиэн — или тщательно проследив за тем, как замедляется биение ее сердца под кожей, — Галадриэль вскинула на нее глаза, и Лютиэн вновь поразилась до глубины души тому свету, что сиял в них. Затем она подняла голову, отчего самую малость натянулись волосы, которые Лютиэн по-прежнему держала в руке, и ее лицо слегка дернулось от укола боли. Лютиэн усилила хватку и потянула, чтобы вновь увидеть это — увидеть хотя бы тень чувства, мелькнувшую на раздражающе-бесстрастном, самоуверенном лице, но Галадриэль не оказала ей ту же услугу дважды — лишь продолжала глядеть на нее без трепета, не разрывая линию взгляда, покуда Лютиэн не уверилась, что она сейчас только мышь перед золотой, прекрасной змеей, — и Галадриэль облизнула губы с таким наслаждением, будто только что испробовала некое редкое лакомство.
Против собственной воли Лютиэн содрогнулась всем телом.
— Я делала это прежде, — сказала Галадриэль. — И ответишь ли ты мне или нет, но заметно, что и ты вовсе не невинная скромница. — Ее голос разливался по всему телу Лютиэн, точно чистая, горячая вода из купален.
— Скажи мне, — услышала Лютиэн собственный хриплый голос, — чье удовольствие ты вкушала, прежде чем вкусила мое.
— Тебе неизвестны их имена, — ответила Галадриэль; по-прежнему, видимо, что-то прикидывая в уме. — Или, может, лишь несколько. Здесь, в Дориате, ты у меня первая; самой же первой была моя двоюродная сестра, дочь отцова брата. Мы были очень юны и знали очень мало... все вышло неловко и торопливо, и она по сей день носит на бедре отметину от моих зубов. Но имя Ирэт дано ей не зря. Я желала ее столь сильно, что мне хотелось съесть ее целиком.
Галадриэль откинула в сторону складки синей ткани сброшенного платья, упавшего на бедра Лютиэн, и наклонила голову, прижимаясь губами к внутренней стороне ее левой ноги: высоко, совсем неподалеку от ее складок. Дыхание замерло в груди Лютиэн; она напряглась.
— Здесь примерно. Она кончила, стоило мне сомкнуть зубы.
Галадриэль провела зубами по ее коже, пробуждая легкую дрожь, посылая жаркие искры в самую ее сердцевину, и Лютиэн лишь с трудом подавила стон, которого она не желала бы дать Галадриэли удовольствия слышать — не сейчас, не столь скоро.
Галадриэль вновь поймала ее взгляд, теперь уже бесстыдно прижимаясь носом.
— Столь легкое касание, и ты уже алеешь, точно заря?
Она мягко рассмеялась; от теплых дуновений ее дыхания у Лютиэн поджались пальцы на ногах.
— Но что мне блуждать в воспоминаниях, когда прямо передо мной лежишь ты? — спросила Галадриэль низким голосом. — Когда я могу отыскать, чего же еще желает прекраснейшая из Детей Эру? Или ты лучше покажешь мне, как ищешь собственного своего наслаждения, чтобы я могла лучше обойтись с тобою в следующий раз?
Пряди волос Галадриэли выскользнули из пальцев Лютиэн, сделавшихся вдруг неуклюжими и онемелыми. И все же она скользнула правой рукой вдоль тела, вниз; левая осталась вверху, чтобы приласкать груди, покатать соски между пальцами — до тех пор, пока те не заострятся и не отвердеют, приковывая к себе взор Галадриэли. И даже когда Лютиэн ласкала себя, добавляя новую влагу к той, что еще оставалась после рта Галадриэли, и глотая очередной стон — не теперь, еще не теперь, — она осознавала, сколь тих был лес вокруг: птицы щебетали где-то вдали, и ей удавалось расслышать даже пение водопадов Эсгалдуина вверх по течению и порыв ветра, доносящий речь и смех кого-то еще, гуляющего неподалеку...
Галадриэль наклонила голову; похоже было, она тоже услышала других женщин.
— И кто же занимает сейчас твои мысли? — произнесла Галадриэль, вторгаясь в ту приятную задумчивость, куда она погрузилась, и накрыла ладонь Лютиэн собственной сильной рукой — накрыла кружащие, дразнящие пальцы, которыми она пыталась возбудить себя, и остановила их движение. — Кто-то из них? Быть может, мне привести кого-нибудь посмотреть, как развлекает себя королевна Дориата? Или даже пригласить присоединиться к нам?
Лютиэн покачала головой, вжимаясь пылающими щеками в мох.
— Я не могу разглядеть его лицо... Но он должен быть дерзким и смелым, даже до безрассудства, если решит убедить моего отца, будто я могу стать ему женой...
— Он? Замолчи немедля, если не хочешь меня оскорбить, — сказала Галадриэль, и вдруг оказалась совсем близко, по-прежнему полностью одетая; ее сильное тело чувствовалось под шелком и жемчугами, вжимавшимися в кожу Лютиэн, и мох под ее спиной прогибался под двойной тяжестью. Галадриэль раскинулась над ней сверху, преграждая ее словам путь — губами, и языком, и глубочайшим поцелуем, какой только Лютиэн когда-либо полагала возможным.
Она наконец застонала прямо в раскрытый рот Галадриэли, в те самые полные губы, что еще были пропитаны, должно быть, ее собственным вкусом, почувствовала ответный смешок Галадриэли, отдающийся в ее теле звоном, и слабо толкнулась навстречу телу Галадриэли, всем дополнительным слоям ткани, вшитым в ее платье, чтобы расширить узкие бедра, ее нижней рубашке, затянутой так, чтобы груди казались полнее, чем были на самом деле, чтобы придать телу изящные изгибы, которых Галадриэль, при всей ее красоте, недоставало...
— Быть может, — невнятно проговорила Лютиэн, отворачивая лицо, жадно втягивая воздух. — Быть может, я думаю все же не о мужчине. Быть может, я думаю о тебе, Нэрвендэ, когда касаюсь себя, и в видении мне открываешься — ты...
Галадриэль намотала на кулак волосы Лютиэн и притянула к себе обратно, вновь вжимаясь в ее губы своими, и Лютиэн обнаружила, что уступает, и более того — трепещет от удовольствия при этой мысли. Галадриэль никогда не приходила в такой уж восторг от Лютиэн, никогда не бросалась, сломя голову и сбиваясь с ног, исполнять малейшую ее прихоть, как прочие при дворе, и даже ее танец, казалось, не особенно трогал Галадриэль...
И Галадриэль снова сделала то, что Лютиэн уже замечала — с непостижимой своей способностью понимать умы и сердца; ее глаза горели весельем, когда она отстранилась от поцелуя и втиснула колено между ног Лютиэн — почти грубо, заставив ту ахнуть и выгнуться надо мхом, ища прикосновения и давления, только чтобы разочарованно вздохнуть, когда прикосновение прервалось, давление ослабло, и Галадриэль прижала ее к земле, не позволяя двигаться.
— Похоже, ты немало очарована мной, королевна. Моим столь неженственным телом, что оно сделалось предметом насмешек в купальнях, когда все прочие, точно пчелы, кружили около тебя, цветка, ради единственного глотка нектара, а теперь — взгляни на себя... Тебя так притягивает мое безразличие, что ты приказала мне встретить тебя в лесу, приказала мне встать на колени, королевна...
Лютиэн молчала. Под этим шепотом, под горячим дыханием Галадриэли на ее шее, которое перемежалось легкими укусами и сводящими с ума касаниями языка, она могла лишь одно — не расточиться в признании, если это значило, что Галадриэль исполнит то, что обещали ее слова.
— И ничего не скажешь? Как жаль. Возможно, мне стоит тогда просто оставить тебя, исполнив твое веление наилучшим образом — хотя я могла бы сделать намного больше. Я знаю, что тебе не нужно преклонение от тех, кто дает его свободно — это наводит на тебя такую скуку, что порой ты засыпаешь с открытыми глазами, даже когда тебе возносят хвалы при дворе. Я видела это. Ты хочешь преклонения от тех, кто не станет преклоняться, ты хочешь, чтобы тебя преследовали, подчинили, чтобы касались так, как другие никогда не посмеют... разве не так, королевна? Не приказывала ли ты другим делать так прежде меня?
— Нет, — выдавила наконец Лютиэн, изнемогая без прикосновений Галадриэли. — В этом одном ты ошибаешься... это я сделала лишь с тобой, ибо ты казалась мне столь неприступной. И теперь, когда мы обе здесь, что мы должны делать — должна ли я умолять тебя совратить меня снова?
— И ты стала бы? Умолять? — спросила Галадриэль с блеском в глазах, задерживаясь над телом Лютиэн.
— Нет... нет, — ответила Лютиэн. Как бы она ни противилась этому, ее голос дрожал от желания. — Я бы приказала тебе взять меня.
Галадриэль улыбнулась — медленной, удовлетворенной и слегка самодовольной улыбкой.
— Тогда, госпожа моя, прикажи мне. Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделала, и я окажу тебе эту... услугу... во второй раз. Если моя госпожа обязывает меня, есть ли у меня иной выбор, кроме как повиноваться?
Ладонь Галадриэль скользнула по бедру Лютиэн, выводя спирали на ее коже — легко, слишком легко.
Лютиэн облизнула пересохшие губы; схватив дразнящую руку Галадриэли за запястье, она притянула ее к себе.
— Не думай, что я позволю тебе долго продолжать подобное.
— Но скажи, королевна, — тихо спросила Галадриэль, наклоняясь, чтобы лишить Лютиэн дыхания еще одним поцелуем и снова прижать ее к постели из мха, — разве не это — именно то, что ты приказала мне сделать?


Название: В поисках последнего светильника
Оригинал: Pursuit of the Last Lantern, Vulgarweed; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2053 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи:

Дернхельм

Эовин/Мерри Брендибак
Категория:

слэш

гет
Жанр: ангст, PWP
Рейтинг: R-NC-17
Краткое содержание: Накануне Пелленорской битвы двое «неподходящих» воинов не вполне желают признавать страх — но ищут утешения. Тревога, надежда и некто, который на самом деле не тот, кем кажется.
Примечание/Предупреждения: межрасовый секс; кроссдрессинг. Все персонажи достигли совершеннолетия.

Мерри лежал без сна в неестественном сумраке, стараясь не обращать внимания на то, как стонут перенапряженные мышцы его ног, очень уж грубо выражавшие свое недовольство долгими часами, проведенными верхом на огромной роханской лошади. Это была пустяковая боль, и ему не нравилось, как из-за нее его глаза начинают блуждать по горизонту, выискивая хотя бы проблеск звезды, которую не скрывала бы черная тень с Востока.
«Постарел раньше времени, жалкий ты брюзга. И скорее всего, умрешь тоже раньше времени, а проводишь последнюю в своей жизни ночь вот так вот: раздумывая о том, как там у тебя саднит и болит».
И всё равно это было не настолько больно, как многое другое, о чем он бы мог задуматься. Раньше или позже, но он дал бы себе волю и обратился мыслями к тем, кого он любил, но кто предпочел другие дороги. Но, конечно, все дороги должны где-то встречаться, ведь правда? Неужели все они спускаются в ту безликую тьму, где ожидает Враг?
Он отогнал прочь эту мысль. Вокруг он слышал шум прохладного ветра в соснах, и, по крайней мере, пока еще не пахло ничем отвратительным — только влагой и зеленью. Спящие всадники сопели и храпели в темноте; позванивали кольчуги и поскрипывала кожаная одежда, а лошади переступали копытами и время от времени тихо ржали — всё это напоминало Мерри о том, что на своем последнем пути он всё же не одинок.
Удастся ли ему напоследок хоть мельком увидеть Пиппина в ходящем ходуном Гондоре, прежде чем клинок обрушится на них всех? Да жив ли он еще до сих пор?
А вот и она: та самая мысль, которой он избегал всё это время. Она пронзила его, точно стрела, наполовину неожиданная, и он чуть ли не всхлипнул от этого внезапного удара. Дрожащими руками он нашарил трубку и огниво в поясной сумке. Никакого трубочного зелья, само собой. Лежа, он бесцельно пощелкивал огнивом, и в высекаемых искрах мельком видел Дернхельма рядом с ним.
Дернхельм так и не снял свой кожаный шлем, и теперь, во сне, тот соскользнул ему на лицо. Пряди светлых волос выбились наружу и трепетали под ветром. По тому, что Мерри мог разглядеть из его лица, оно казалось гладким; руки, державшие поводья перед ним, были маловаты для мужчины из Людей и болтались в слишком больших для них перчатках. Должно быть, он был ужасно молод — неудивительно, что он держался позади, и понятно, почему избегал, чтобы люди короля его замечали. Жива ли еще его мать, а если так и есть — как именно он ей солгал? Ждет ли она даже сейчас его с поля, или с рынка, или после некоего поручения, как он утверждал — когда на самом деле он ускакал на смерть, предназначенную мужчинам, а не мальчишкам?
Мерри припомнил холод одиночества в этих серых глазах. Нет, его семьи точно нет в живых. И он надеется присоединиться к ним в смерти. И сам он вынужден оказался отбиваться от дразнящих проблесков памяти: звуки и запахи Бренди-холла во время жатвы, как старый рассказчик повышает голос, чтобы его услышали в общем гуле.
Потерянный в этих мыслях, он подпрыгнул, немедленно почувствовав укол боли в натруженных ногах, когда услышал тихий голос:
— Тебе тоже не спится, мастер Мериадок? — Он обернулся и увидел, как блеснули во мраке глаза Дернхельма.
— Мерри. Пожалуйста, зови меня Мерри. — Ему просто хотелось услышать, как кто-то называет его этим именем — прежде, чем всё закончится.
— Мерри. Мне нравится это имя. — Неужто Дернхельм улыбался? Неужто его зубы тоже отразили скудный свет? — Хотел бы я вновь увидеть тебя веселым.
Хоть Дернхельм и не мог это видеть, он улыбнулся — скупо и сухо.
— Я буду, когда снова увижу своих друзей. Если же нет — возможно, всех нас ждет радость и веселье на той стороне.
Мерри пришлось лечь обратно, чтобы услышать, что Дернхельм сказал следующим — ибо тот заговорил ломким шепотом, казавшимся не громче, чем ветер в сосновых ветвях.
— Если я могу говорить свободно...
— Само собой. Как еще нам разговаривать?
— Ты, похоже, из тех, кто боится смерти друзей и родичей больше, чем своей собственной.
— Что ж... — Мерри не думал об этом в таких выражениях, но теперь, когда Дернхельм выразил всё так емко, это казалось само собой разумеющимся. — Да, думаю, это и вправду так. Думаю, смерть приходит за человеком быстро, когда приходит, и так же быстро забирает тебя с собой. Но если ты не умираешь, тогда тебе достается ужасная боль, которая живет годами, и тебе никогда не удастся полностью избавиться от нее. Ужасно думать об этом: оставаться в живых самому, но с кусками пустоты, отрезанными от тебя здесь и там.
В тишине слышалось лишь дыхание Дернхельма — ненамного ровнее, чем порывистый ветер.
— Я не хотел бы остаться позади, когда закончится эта битва.
Мерри вздохнул.
— Значит, ты тоже веришь, что...
— Тшш, — прошептал Дернхельм. Мерри с удивлением почувствовал, как его губ коснулся кончик пальца. — Не говори этого сейчас. Я не вынесу, если другой голос будет говорить о том, чего страшится мое сердце. Мы выкупим время своей кровью. Мир будет всё еще свободен, когда мы покинем его.
— И тогда...
— Не нам решать это. — Легкое прикосновение Дернхельма заставило Мерри вздрогнуть. Кто-то прошел по моей могиле, подумал он. Может быть, там марширует целая армия.
— Тебе не спится? — повторил Дернхельм, и Мерри честно попытался отыскать хоть какой-то признак тяжести в голове, в опускающихся веках. Разочарованный, он снова откинулся на спину, заложив руки за голову, и с удивлением обнаружил, что Дернхельм подталкивает его, прося подвинуться. Он послушался — сейчас ему не казалось, что его перекладывают с места на место, точно мешок, — и позволил Дернхельму обнять себя со спины. Длинная рука юноши легко обхватила его, притягивая ближе. Его ноги едва доставали до колен всадника.
Мерри ждал, когда же сон примет его в этом тепле, но чувствовал лишь, как дыхание юноши трогает его волосы.
— Нет, — наконец вздохнул он. — Мне никак не уснуть.
Рука Дернхельма обхватила его подбородок, и юноша тоже вздохнул.
— Хорошо же. Следующей ночью выспимся долго.
Когда этот момент настал, Мерри показалось, что он покинул свое тело на крохотное мгновение — как будто чья-то иная воля заставила его повернуть лицо и встретиться взглядом со всадником; их глаза были широко раскрыты, и руки дрожали, хотя они старались скрыть это. Он не мог поверить, насколько мягкими оказались губы Дернхельма, точно теплое масло на мягчайшем белом хлебе.
«Хотел ли он это с самого начала?» — подумал Мерри. Язык Дернхельма легко скользнул по его губам, словно в неуверенности — а затем, распробовав вкус, уже не колебался. Мерри ответил ему тем же, не желая подчиняться. И, пока они пробовали друг друга на вкус, он знал, что оба они сражаюся с удивлением.
Затем раздался тихий вздох, звякнула кольчуга, и Дернхельм, перевернувшись, прижал его к земле.
Мерри встревоженно оглядел лагерь и понял, что юноша беззвучно смеется.
— Если бы ты прислушивался, ты услышал бы подобные звуки много раз! — прошептал Дернхельм. — Или ты думал, что мужи Рохана идут на смерть невинными, точно невесты? Уверяю тебя, это не так. Если кто и услышит нас, об этом не скажут ни слова. Но, думаю, они не услышат.
По правде говоря, сколько бы Дернхельм ни замечал, Мерри сомневался, что он сам делал такое прежде — но ничего не сказал об этом. Вместо этого он попытался в шутку сопротивляться и вновь обнаружил губы Дернхельма на своих собственных, и скользнул пальцами в перехваченные кожаным ремешком волосы на его затылке, отстраняясь от поцелуя.
— Ты уверен? — наконец прошептал он, уткнувшись в стройную шею Дернхельма, что сгибалась и вздрагивала под его губами и зубами. — Ты же еще молод, ведь так?
Дернхельм с силой толкнул его на землю, и Мерри не мог не толкнуть его в ответ.
— Все так говорят, — недобро усмехнулся Дернхельм. — Но будет ли до этого дело войскам Мордора? Пощадят ли меня из-за моей молодости? Наврядли — и мне равно не видать пощады ни на поле боя, ни в пепле собственного дома. Если мне довольно лет, чтобы умирать, мне довольно лет и для того, чтобы жить! И уж тебя-то принимали за ребенка так часто, что ты мог и понять меня!
С этим Дернхельм наклонил голову, и губы и зубы его сомкнулись — легко, с угрозой и обещанием — на ухе Мерри, и хоббит ахнул от пробежавшей вдоль позвоночника дрожи. Мерри не ответил ничего. Два тонких пальца Дернхельма были у него во ру, и их текстура, соленый привкус кожи, их вздрагивающая сила ощущались волшебством на его языке.
— Я не так юн, как может показаться, мастер хольбитла, — прошептал Дернхельм. Вторая его рука скользнула вниз по кожаной куртке Мерри; безошибочно зная расположение застежек и пряжек, его пальцы расправились с ними легко и быстро, прежде чем ловким движением распустить завязки бриджей, позволяя ночному воздуху коснуться его пробуждающегося члена лишь на мгновение раньше, чем его коснулась рука.
— Должно быть, он кажется тебе таким маленьким, — удрученно заметил Мерри.
— Это хорошо, — шепнул Дернхельм и наклонил голову ниже. Предвкушение было завораживающе-пугающим, а затем Мерри почувствовал, как его член окутало теплое и влажное, и легко потянуло снова и снова; Дернхельм приоткрывал рот при каждом движении, впуская прохладный воздух. Мерри изо всех старался не дать волю голосу, не издать ни звука, подчиняясь ритму и зажав рот ладонью. Пусть даже раньше Дернхельму не приходилось делать подобного, у него получалось как нельзя лучше; Мерри чувствовал на себе взгляд серых глаз — оценивающий, довольный его реакцией — а затем эти глаза вновь сосредоточенно закрывались. И для него это действовало; на мгновение сама смерть померкла перед искусным ртом Дернхельма. Он остро ощущал каждое движение языка, каждый трепет движущихся губ.
Он поймал в ладонь влажный подбородок Дернхельма. Когда юноша вновь поднялся к его лицу, он попытался протянуть руку между его ног, под кольчугу и кожу, и был удивлен, когда Дернхельм твердо оттолкнул его руку прочь, не позволяя нашарить его цель, и прижал его запястье к земле над его головой.
— Вот так, — шепнул юноша, голосом низким и терпким, точно Баклендский эль, прежде чем просунуть обтянутое кожей бедро между ног Мерри, прижимая член хоббита к его мягкой поверхности, поднимая ногу Мерри между своих собственных, и показывая ему искусство скачки — снова. Терпение, вспомнил Мерри. Не пытайся двигаться раньше лошади. И, двигаясь вместе в медленном, тихом галопе, он подстроился снова, на этот раз — к неровному ритму Дернхельма. Отыскивая места, где они подходили друг другу. Боль в мышцах была забыта, когда он снова развел ноги, на этот раз легко толкаясь к Дернхельму, нащупывая нужное место. Но, прежде чем ему это удалось, его собственный пик удовольствия накрыл его. Слишком давно этого не было. Он бросил попытки не думать о Пиппине, пока перед его глазами вспыхивала звездная синева.
Что же до Дернхельма, он еще не успокоился в поисках наслаждения, двигаясь вместе с ним; его губы, прижатые к шее Мерри, что-то шептали — что-то безумное и умоляющее на его собственном непонятном языке, пока наконец его тело не замерло со приглушенным вскриком.
Мерри чувствовал отголоски собственного вкуса в последнем дрожащем поцелуе. Он начал было говорить, надеясь, что мудрые слова благодарности и утешения придут к нему, но тонкий палец коснулся его губ, и Дернхельм, с шорохом вытеревшись плащом в темноте, снова улегся рядом с ним, привлекая Мерри к себе. Снова он ощутил дыхание в своих волосах, тихий смешок, а затем Дернхельм негромко захрапел, уснув. Мерри опустил потяжелевшую голову, устроив ее на сгибе локтя юного всадника, и укрыл их обоих плащом. Он подумал еще о лице Дернхельма, которое никогда не видел полностью, и понадеялся однажды увидеть открытым — гордое, смелое и красивое лицо настоящего мужчины, он был уверен. Или станет таким, когда он достаточно повзрослеет. Да, так лучше, сказал он себе: не «если», но «когда».
Пиппин жив, вдруг подумал он — без всякой причины, уже засыпая, просто зная это. Милостивая темнота окутала его.

@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу

---

ФБ - команда дель Торо, Hellboy

Как мы помним, меня слегка упороло этими вот стремными эльфами (=. Потому что бесконечно прекрасны же. Жалко, что написал так мало, но с другой стороны — вообще хоть что-то написал, это для меня в последнее время уже достижение.

Название: Увядающее золото
Размер: драббл, 550 слов
Пейринг/Персонажи: Нуада/Нуала
Категория: гет
Жанр: зарисовка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Я не любила его. Конечно, нет. Любовь — глупое, беспомощное человеческое слово, мы же были — иное. Мы были — одно».
Примечание/Предупреждения: намек на инцест да кого я обманываю, какие уж там намеки

сердце мое, биться довольно.
боль моя ныне — легче, чем перья,
легче, чем пепел.
всё отгорело: в камень и ветер,
в память и пламя — так мы уходим,
сердце мое.

Я не любила его. Конечно, нет. Любовь — глупое, беспомощное человеческое слово, мы же были — иное. Мы были — одно.
Не отражения, но дополнения друг друга. Обоюдострый клинок, чьи лезвия направлены в разные стороны, но равно смертоносны.
Нет и не будет ни в одном из девяти миров связи ближе и крепче, чем наша.

***

«В битвах, сраженьях мы были рядом...»
В вихре клинков он — серебряная молния, неуязвимый, неостановимый; кажется, будто он вовсе не замечает ран. Он проходит через ряды вражеских воинов, и те падат, как колосья под серпом, как травы под косой, как листья под осенним ветром.
Она стоит в стороне от сражения, на холме под знаменем — золотым, бьющимся на ветру. Стоит молча; не шелохнувшись, стиснув руки перед грудью — и только на белом платье расцветают алые пятна крови.
Пока они вместе — они непобедимы.
Потом, после битвы, они омывают и перевязывают раны друг друга, не позволяя сделать это никому больше. Разделяют боль, которую в бою она принимала на себя всю, без остатка.

Королевская охота: белые гончие с красными ушами, звонкие переливы рогов...
Дикая Охота. Мы — дуновение ветра в ночи над холмами, копыта наших коней не сминают траву, мы — одно с этой землей...
Они скачут бок о бок, он — на полшага впереди, как всегда, и его копье первым настигает цель — белую лань, ускользающую, точно вздох.
Только спешившись у поверженной добычи, они замечают, что свита давно отстала (кто может угнаться за ветром?), и они стоят вдвоем среди осеннего леса, среди тишины. Увядающее золото листьев осыпается вокруг них беззвучной метелью.
Текучий шелк волос — бледное золото — под пальцами, биение сердца под ладонью. Миг молчания, что превыше всех слов.

Они — почти дети, и он только учится владеть оружием. Она смотрит, как он взмахивает копьем, повторяет раз за разом удары, блоки и выпады, наступает и отступает, еще путаясь подчас в движениях. Ей интересно.
Он прерывается — перевести дух, отходит глотнуть воды. Копье остается стоять, прислоненное к стене, и она не упускает шанса повертеть его в руках.
— Нуала, осторожно, — он оборачивается и не успевает договорить, чувствуя короткое жгучее прикосновение боли.
Она стоит, глядя на свою раскрытую ладонь — поперек наливается кровью ровная линия пореза.
— Это лезвие способно рассечь летящую в воздухе нить паутины, — произносит он с плохо скрываемой гордостью. — Я же сказал, осторожнее.
— Ой, — виновато говорит она. — Извини, я... не хотела.
С его пальцев срывается алая капля. Нуала смотрит очень, очень расстроенно.
— Ничего, — он пожимает плечами. — Я воин, мне не привыкать терпеть боль.
— Я тоже, — говорит она — тихо и упрямо.
Берет его за руку, смешивая кровь — и без того общую, одну на двоих всегда.
...потом, на испытаниях, когда лезвие священного ножа в ритуальном танце скользит по его лицу — Нуада не видит клинков и огней, он видит ее. Как на белой коже наливаются алым тонкие линии, и как в золотых глазах светится тихое, непоколебимое упрямство. «Я тоже».

***

...сестра моя, сердце мое.
Многие принимают уступчивость ее за слабость, молчание ее за покорность. О, как хотелось бы мне хоть раз показать им всем, как они ошибаются. Листья осоки гнутся под ветром, но попробуй сорвать их — разрежешь ладонь до крови. Она — стальной стержень, отточенный клинок, непоколебимая опора.
Пока мы вместе — мы непобедимы. Были непобедимы.
...я не сожалею. Никто из нас не изменил себе, а значит — сожалеть не о чем.


Название: Немеркнущее золото
Форма: коллаж (обои для рабочего стола)
Пейринг/Персонажи: принцесса Нуала
Категория: джен
Исходники: 1, 2, 3
Рейтинг: G

Название: Древнее золото
Форма: коллаж (обои для рабочего стола)
Пейринг/Персонажи: принц Нуада
Категория: джен
Исходники: 1, 2, 3
Рейтинг: G

@темы: движущиеся картинки, почетный рейхсфотошопер, буквы руками

---

ФБ - команда дель Торо, Pacific Rim

По Пасифику у меня вышло маловато: миди, переведенный в режиме «ой, а чего это у нас всего один текст? как сегодня выкладка? ну ладно, успею...», флаффный микродраббл на сдачу, и рейтинговый миник, который лежал начатый в черновиках года три, не меньше (потому что тогда я был трепетной стесняшкой, а потом забросил и нести было некуда). Ах да, и фенечка. Тоже, в общем-то, давняя, но вот пригодилась же (=

Название: Ее сердце
Пейринг/Персонажи: Джипси Дэнджер (точнее, ее реактор)
Категория: джен
Рейтинг: G
Размер: 7 фото

Название: Нити
Оригинал: Threads, littledust; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 358 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Райли Беккет/Мако Мори
Категория: пре-гет
Жанр: повседневность, флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: Мако случайно надевает свитер Райли.

Мако даже не замечает ошибки, пока в столовой не ловит в свою сторону понимающие усмешки. Она смотрит в лицо улыбающимся, проподняв брови, пока набирает еду на поднос. Некоторые отводят взгляд. Мако продолжает смотреть, и только потом, отойдя и опустив глаза на поднос, обнаруживает, что выбрала шао-май с говядиной вместо свинины и тарелку дрожащего красного желе вместо привычного рисового пудинга. Она находит Райли, сосредоточенно поглощающего лапшу, и ставит поднос на стол.
— Почему все на меня так пялятся?
— Потому что ты... — начинает было Райли, потом поднимает взгляд и становится того же цвета, что ее желе. Мако рефлекторно оглядывается, но за ее спиной никого нет — все те же усталые люди, та же мрачная столовая.
— Так что я? — переспрашивает она, стараясь не краснеть сама — это сложно, когда Райли так на нее смотрит.
— Ты, э-э... — он накручивает лапшу на вилку. — Ты надела мой свитер.
Вот теперь она краснеет.
— Ой.
Наверное, она схватила не тот свитер после тренировки. Она вертит в пальцах выбившуюся из петли нитку, только теперь обращая внимание, как свитер мягко обнимает ее от плеч до пояса, как слишком широкие рукава сползают к локтям, стоит ей поднять руки. Свитер пахнет чем-то, похожим на запах асфальта после дождя. Интересно, это одеколон или его собственный запах? Мако обхватывает себя за плечи, не желая продолжать эти мысли. Она поднимает глаза: Райли смотрит на нее все так же пристально.
— Тебе его... вернуть? — спрашивает она. — То есть прямо сейчас я не разденусь, конечно, но после обеда.
Райли несколько раз пытается заговорить, подбирая слова, и наконец выдавливает:
— Можешь оставить себе, если хочешь! Тебе идет.
— Я верну. Чуть позже. — Мако улыбается, забыв о смущении рядом с его непоколебимой доброжелательностью, и пододвигает к нему тарелку с желе. — Вот, возьми. — Старое воспоминание — Райли и его брат, еще дети, заглядывающие в холодильник — всплывает в ее разуме. — Тебе же это нравится, да?
— Мне нравишься ты, — говорит он, принимая тарелку.
Щеки Мако снова вспыхивают.
— Ты мне тоже, — отвечает она.
В его свитере тепло, она чувствует это кожей. Может, она и правда оставит его себе.



Название: Это не драконы летят над нашей головой
Оригинал: these aren’t dragons flying overhead, kuro49; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 4574 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Мако Мори, Стэкер Пентекост, Тэмсин Севьер, Луна Пентекост, прочие рейнджеры
Категория: джен, упоминается фемслэш
Жанр: character study
Рейтинг: G—PG-13
Краткое содержание: 51 выход, 51 результат; Стэкер Пентекост наконец выполняет обещание, которое дал Мако Мори.

1.
Ей всего десять лет, и она за полмира оттуда, где Стэкеру звонит его сестра. Это 2013 год, десятое августа, если быть точным. Надвигающийся ужас затапливает его, пожирает его изнутри — до тех пор, пока его телефон не звонит снова. Но в трубке звучит не голос Луны, а молчание Тэмсин, и ему не нужно облекать это молчание в слова, чтобы понять всё.
Он знал Тэмсин еще с детства, когда ее семья переехала в соседний дом с Пентекостами. Они тогда жили в Тоттенхэме, и Луна была смирной, стоящей за спиной у брата — как и тогда, когда впервые встретила девочку с огненно-рыжими волосами и зелеными глазами.
Стэкер не знает, когда именно Луна решила, что Тэмсин нужна ей. Но он то и дело замечает, как соприкасаются их руки, как они обнимаются — и Тэмсин отскакивает назад с виноватым видом. Зато Луна только улыбается ему — так, будто она уже убила своего собственного дракона.
Но этот, другой дракон — этого она убивает ради всего мира.
(Тэмсин не может перестать извиняться).

2.
Она — дочь оружейника, мастера мечей, и она растет, отмеряя время взмахами откованной стали. Но перед этим она тренируется с гладким деревом и бамбуковыми клинками. Она тренируется босиком, легко скользя по татами, отражая движения отца — пока что у нее еще есть отец.
— Чуть больше контроля, Мако.
Отец говорит с ней, и в его глазах светится доброта. Многое она забудет, когда станет старше и в ее волосах появятся синие пряди, но не это. Это — одна из тех вещей, которые она будет помнить всю оставшуюся жизнь.
Поэтому она пробует снова.
Ее хватка чуть крепче, запястье чуть свободнее, и глаза ярче блестят уверенностью, когда она снова рассекает воздух перед собой. В соседней комнате ее мать прижимает ладонь ко рту, и ужас отражается в ее темных глазах — она сидит перед телевизором и смотрит, как Треспассер сминает мост Золотые Ворота, точно оригами из бумаги.
Но в этой комнате ее отец берет из ее рук бамбуковый клинок и говорит ей:
— Ты сделала всё правильно.
Она кланяется, сияя улыбкой.

3.
Год спустя после начала войны с кайдзю рождается программа «Егерь», и Стэкер Пентекост вызывается добровольцем для испытаний системы нейроконтакта. Требуется вся его сила воли, чтобы шевельнуть пальцами машины, во много раз превосходящей его по размеру. Он не мог и представить, каково будет пилотировать целого огромного робота.
Теперь он не может верить ни во что другое.

4.
Они называют его Койот Танго.
Вернее, это Тэмсин называет его Койот Танго, а Стэкер не собирается возражать и давать егерю какое-нибудь другое имя. Он до сих пор не видел, чтобы Тэм так улыбалась после смерти Луны.
И это стараниями Тэм символ их егеря выглядит как стильная татуировка, подошедшая бы двадцатилетней моднице — черные линии, выглядывающие из-за края низко сидящих джинсов. Он наконец соглашается и усаживается рядом с ней на кресло в крошечной тату-студии.
Извилистые, прерывистые линии складываются в символ Койота Танго, переплетаются на коже. Они выступают резким контрастом на бледной коже Тэмсин, у него же — черное на темном, и его это полностью устраивает: теперь они совпадают телом и духом.

5.
Ее имя — Мори Мако, здесь, на ее родине.
И хотя маленькая Мако еще ребенок, но она не настолько наивна, чтобы думать, будто чудовища не вернутся снова и снова. Их почему-то начинают называть «кайдзю», и она не понимает, почему мир решил, что пара японских иероглифов может передать весь этот ужас.
Но через четыре месяца и пятнадцать дней весь мир узнает ее как Мако Мори, «дочь Токио», портрет-символ на синем фоне.

6.
Запуск Койота Танго — зрелище, которое не сравнить ни с чем.
Каждый удар — неотразим.
Каждое движение — скорость и сила.
Луна смотрит вместе с ними, в их общих мыслях, улыбаясь той самой улыбкой. Они — рыцари ее сердца, когда они убивают драконов во имя нее. Сегодня 30 декабря, два дня до того, как 2015 год закончится в стране, которая всё еще непривычна им обоим.
Когда он сжимает кулак, и она сжимает свой —
Койот Танго наносит удар, крушащий кости кайдзю.

7.
Они не успевают отправить Койота Танго в бой прежде, чем Онибаба выбирается на сушу, пропахивает борозду от океана центра города, оставляя за собой след разрушений.
В дрифте — тишина, и Стэкер не может отыскать ее разум в своем, и это невыносимо. Он разом лишается половины своих мыслей, половины себя — кажется, будто весь мир расколот пополам. Он не знает, как ему удается справиться: в памяти сохранился только хруст костяной брони Онибабы под его кулаками, но он продолжает двигаться, когда видит крошечную красную точку — что-то живое среди развалин.

8.
Он еще не знает маленькую Мако Мори.
Ему и не нужно знать, когда он заставляет Онибабу истекать реками синей крови ради нее.

9.
Она плачет, слышит внутри беззвучную песню скорби.
Это — кошмар, и он реален, и мир превращается в пыль, оседая у ступней усталых ног Мако. Лучи солнца падают на ее дрожащие плечи, обломки и осколки разбросаны вокруг; грохот наконец затихает, и она набирается смелости выглянуть из переулка между чудом сохранившимися стенами.
Она видит: силуэт спаренных пушек, отключенный егерь, и человек, стоящий над всем этим.

10.
Стэкер Пентекост видит маленькую девочку, одетую в синее.

11.
Люди умирают и люди живут — неважно, виновата в этом война с кайдзю или нет.
Кто-то уходит, остальные выживают; это, само по себе, всего лишь факт жизни. Стэкер Пентекост понимает это — лучше многих. Но сейчас это не значит ничего, потому что напротив него сидит девочка, и он хочет подарить ей мир.
Он должен сделать это для нее.
И он будет убивать драконов для нее, до дня своей смерти.

12.
Когда Тэм оставляет Токийский шаттердом для лечения, Стэкер быстро понимает, что связь дрифта остаётся, несмотря ни на что.
(Даже после того, как ее не стало, после всех лет, которые он провел один в своей голове, он по-прежнему будет чувствовать близкие границы ее разума, лишь смутные очертания — но всё же остающиеся очертаниями, где-то там, на краю его сознания. Но сейчас он не знает это: еще нет.)
Чем дальше он от нее, тем сильнее это притяжение.
Настойчивое, точно яркий блеск ее рыжих волос под солнцем Тоттенхэма, или как легкое прикосновение ее губ к ее губам, в вечном повторе.

13.
Тихая. Серьезная. Любознательная.

14.
Они описывают ее разными словами. Когда она наконец узнаёт, что они значат на ее родном языке, Мако улыбается сэнсею, думая о том, что такими же словами, должно быть, описывали его самого в ее возрасте.
Он не говорит ей, насколько она права.
Не говорит о том, как сложно не считать ее его собственной дочерью, о том, как она слишком похожа на него — когда она берет его руку в свои маленькие ладони и не желает отпускать.

15.
Через три года после начала войны с кайдзю Стэкер Пентекост становится маршалом Анкориджского шаттердома. Он предпочел бы по-прежнему надевать свой драйв-сьют и ступать в кабину Койота рядом с со-пилотом, но он давно уже не получал вестей от Тэмсин.
В глубине души он понимает, что лекарства немногое могут сделать для таких, как они, для пилотов первой серии. У него по-прежнему течет кровь из носа, когда он меньше всего ожидает этого, и Мако дергает его за рукав, прежде чем кто-нибудь еще успевает заметить.
Он не может даже представить, что переживает Тэм.

16.
— Держись ко мне поближе, — говорит он. Мако кивает и следует за ним под длинным коридорам егерского училища на острове Кодьяк. Сэнсей собирается произносить речь перед новыми рекрутами, она видела, как он готовился во время перелета сюда, а она подождет в его временном кабинете.

17.
Она не встречает братьев Беккетов.
Но она узнает о них в положенное время.
Они будут дерзкими, но непобедимыми, импульсивными, но отважными. Каждая их схватка в симуляторе — выдающееся зрелище, во всяком случае, так ей говорят. Такой уровень совместимости — Мако не может и вообразить, что сможет достичь подобного с кем угодно. Это не надежда и не вера, это — доверие.
А ей нелегко доверять кому бы то ни было.

18.
Год спустя она не удивляется, когда Беккеты получают собственного егеря.
Но она пока что следует за сэнсеем, поворот за поворотом в бесконечных коридорах.

19.
— Хочешь посмотреть поближе? — спрашивает он, и она может только быстро закивать, хватаясь за возможность.
Он поднимает ее на плечи, и в ее глазах отражается егерь третьей серии: Джипси Дэнджер. Она протягивает руку, касаясь ноги машины, притрагиваясь кончиками пальцев к свежей синей краске.
Металл под ее теплой ладонью кажется прохладным, и это напоминает ей о солнечных лучах, падавших на ее лицо из-за силуэта Койота Танго, и о рейнджере, спасшем ей жизнь.
Она моргает, и всё иначе.
Она моргает, и мир по-прежнему охвачен войной, но у них еще месяцы до следующего нападения.
У них еще есть время.

20.
— ...вы меня научите, сэнсей, правда?
Стэкер хотел бы, чтобы ему никогда не пришлось этого делать, но он столь многого хотел бы, когда дело доходит до нее. Он никогда не желал ей такого, но ничего не может с этим сделать, не может закончить эту войну раньше, чем настанет ее время воевать. Сейчас же он не знает, что сказать, когда она смотрит на него — с восхищением и надеждой, которых он не испытывал уже давно.
— Когда-нибудь, Мако.
Стэкер нечасто видит ее улыбку, но когда она все-таки улыбается — ему кажется, что всё прочее не имеет никакого значения.
— Обещаете?
Он кивает и сцепляет свой мизинец с ее.
— Обещаю.

21.
Однажды на ее счету будет 51 выход, 51 успех.
Она записывается на симулятор снова и снова и падает, десантируясь из атмосферы. Она падает, взмахивая мечом в руке, и кровь кайдзю забрызгивает небо мертвенно-голубым.
За мою семью, говорит она.
Один выход, два кайдзю.
Она отметит смерть своей семьи их кровью и их искореженными трупами.

22.
Сейчас она разговаривает с мальчиком на тренировочной площадке академии. Он похож на нее — со своим отчаянием, злостью и жаждой мести, кипящей где-то глубоко внутри. Она видит его в самой себе, и это не так уж плохо, когда она поднимает свой ханбо, чтобы еще раз перекинуться с ним словом.
Мако Мори не упускает из вида, что к их одинокому зрителю присоединяется еще один, но она не оборачивается — только взмахивает шестом и упирается его концом под ребра Чака Хансена.

23.
— И сколько уже выходов?
— Сорок два.
— А удачных?
— Сорок два.
Геркулес Хансен впечатленно присвистывает, повернувшись к Стэкеру и приподняв бровь.
— Она хороша.
— Твой тоже ничего.
На лице Стэкера мелькает короткая улыбка. Он вмещает долгие извинения в один-единственный взгляд, протягивая своему старому другу папку с документами, официально назначающими рейнджера Чарльза Хансена новым со-пилотом рейнджера Геркулеса Хансена.
Герк захлопывает папку.
— Он уже знает?
— Он теперь твой напарник, так что я подумал — будет лучше, если ты сообщишь ему новости сам.
Герк не отвечает, только поворачивает голову, глядя на детей на тренировочной площадке.
Пусть им уже шестнадцать и они оба видели слишком много для своего возраста, она по-прежнему остается маленькой девочкой, а он — маленьким мальчиком. Всегда будут, пока их отцы остаются теми, кто они есть. Мако опрокидывает Чака подсечкой под колени. Падая, он ухитряется выбить ханбо из ее рук, и толчка как раз достаточно, чтобы заставить ее тоже растянуться на полу.
(Он видит в ней самого себя, как и она в нем).
Всё это время Геркулес и Стэкер делают вид, что на этой войне существует вариант, который не приведет обоих их детей к смерти.

24.
Ей нравится, что Чаку все-таки удается сбить ее с ног.
Но это не значит, что она должна смирно принимать поражение.
— Удар ниже пояса, Хансен, — говорит она в потолок, фыркая, чтобы сдуть со лба прилипшую прядь. Она вся вспотела, и ладони ноют после стольких отбитых ударов, когда она встречает его силу и превращает ее в свою.
— В этой драке правил нет, Мори.
Она замолкает и радуется, что он слишком занят, восстанавливая собственное дыхание, чтобы увидеть, как она улыбается — будто уже выиграла.
— Тоже верно.
Его слова остаются холодной, жестокой правдой. Даже когда она наблюдает за первым запуском Страйкера из комцентра Сиднейского шаттердома. Она смотрит, как егерь шагает в океан, рассекая волны во всем блеске пятой серии.
— Я рада за тебя, — говорит Мако, когда Чак стоит перед ней в драйв-сьюте, и она вправду счастлива — теперь, когда схлынула первая волна обиды, потому что он заслуживает свой шанс не меньше нее. Мако легонько ударяет кулаком в пластину его нагрудника и кивает, признавая его.
— Считай, что я даю тебе фору, Хансен.

25.
Она так никогда и не побила его рекорд — одиннадцать кайдзю. Но ей и не нужно этого делать.

26.
Стоя в комцентре Анкориджского шаттердома, Мако Мори решается бросить взгляд на сэнсея, видит, как сжаты его зубы и подняты плечи. У нее никогда не было собственного егеря, а Койот Танго давно уже не принадлежал Стэкеру Пентекосту.
Но Мако думает, что от этого не становится больнее видеть, как его егерь погибает.
Она закрывает глаза и ждет, пока не слышит медленный скрип кресла Тендо — он разворачивается. Она напрягается. Но это не помогает смягчить удар, когда она слышит следующие слова.
— Койот всё, сэр.
Ее сердце сжимается; она не может и представить, каково же сэнсею. Но когда она поворачивает голову, рискнув наконец посмотреть, она видит только маршала, не отрывающего взгляда от экрана, где исчезла с радаров точка.
— Высылайте вертолеты.

27.
Дата — 6 ноября, 2022 год.
Остров Святого Лаврентия — ровно в 660 милях от Анкориджского шаттердома.
Они находят Койота Танго: спасать уже нечего. Они находят его пилотов: они уже мертвы.

28.
Она наливает ему чая, когда он садится за свой стол, пододвигает исходящую паром чашку ближе — вместе с таблетками метароцина. Она делает глоток из своей чашки, и требуется весь ее самоконтроль, чтобы сидеть смирно и ждать. Она успевает наполовину выпить чай, когда Стэкер улыбается ей сжатыми губами, глядя через стол.
Но горечь почти невыносима.
— Машина — всего лишь машина, — говорит он, и похожий голос звучит эхом в глубинах ее памяти.
«Меч — всего лишь меч».
— Только склепанный вместе металл, ничего больше.
Он проглатывает таблетку и запивает медленным глотком чая.
«Металл, выкованный и закаленный в жаре горна», вспоминает она — горячий воздух кузницы, ярко-красные искры, остывающие в серый, «и мы можем вкладывать сердца и души в каждый клинок. Но важно, кто владеет клинком, Мако».
— Умирают — рейнджеры.
Ей кажется, что она чувствует улыбку — где-то в глубинах ее памяти, отзвук давно потерянного отца. Его рука, лежащая на ее голове, убирающая падающие на глаза пряди. Она думает, что может понять всё то, что не было сказано.
Мако берет пустую чашку, стоящую перед сэнсеем, и снова наполняет ее чаем.

29.
Он берет ее с собой навестить Тэмсин.
Распахнув дверь без предупреждения, он смотрит, как слезы падают из ярко-зеленых глаз Тэмсин Севьер. Мако стоит рядом с ним, широко раскрыв глаза, пока он представляет их друг другу.
— Я присматриваю за ней. Это...
— Мако Мори.
Тэмсин эхом повторяет слова, которые он не успевает произнести.
Он улыбается, и Мако делает шаг вперед в больничную палату.

30.
Тэмсин кладет голову на его плечо.
Когда ее слезы становятся рыданиями, он просто держит ее.
— Ты здесь, чтобы увидеть, как я умираю, да, Стэкс?
— Посмотрим, Тэм. — Он не говорит ей, что она сильная и может с этим справиться, только слегка отодвигается, чтобы она могла заметить тень улыбки на его губах. У них не осталось места для надежды или веры, они оба знают счет. — Места в первых рядах уже все заняты?
Она моргает мокрыми ресницами и слабо толкает его кулаком в грудь — и улыбается.
Кажется, будто они оба готовы к боевому выходу — еще раз и снова.

31.
Стэкер не говорит ей, что она сильная и может справиться, потому что он знает — как и она — что она хочет покинуть этот мир на своих собственных условиях. Он знает, что с ним будет точно так же, когда придет время.

32.
Мако Мори возвращается с Гавайев с синими прядями в волосах, изгибающимися возле упрямо вздернутого подбородка. Ей почти кажется, что она по-прежнему чувствует руки Тэмсин, перебирающие ее пряди, слышит звук текущей воды, когда краска превращает черноту ее волос в выгоревший светло-русый.
Синяя краска держится прочно и не смывается.
Она открывает дорожную сумку со значком PPDC, которую провезла с собой через полмира и обратно, и усаживает плюшевого медвежонка на полку над изголовьем своей кровати.

33.
Ей не нужно спрашивать; здесь только одна история.
Игрушечный медвежонок принадлежит Луне Пентекост.

34.
Она выигрывает медвежонка для нее на ярмарке.
Точнее, Тэмсин сует в руки Стэкеру пневматическое ружье и толкает его локтем под ребра до тех пор, пока он не соглашается, закатив глаза. Он делает первый выстрел, промахивается мимо жестяных банок совсем чуть-чуть — но все же промахивается. Тэмсин смеется, и Луна в свою очередь толкает локтем ее.
Она широко, хищно улыбается и делает второй выстрел.
Когда Тэмсин промахивается, смеется уже Стэкер.
— Дайте-ка я вам покажу, как это делается.
Луна подмигивает, забирая ружье у Тэмсин; их руки соприкасаются, и их обеих точно пронизывает электричеством. Убедившись, что они оба смотрят на нее, Луна делает последний, третий, выстрел.
Жестяная банка со звоном падает вниз.

35.
Когда он передает право выбирать Мако — как просила об этом Тэм — она низко кланяется.
— Джипси, — говорит она, и улыбка медленно распространяется по ее лицу. Она вертит в руках доклад с предложением о восстановлении проекта «Егерь». — Джипси Дэнджер, третья серия. Отлично подойдет.
Стэкер кивает.

36.
Она стоит у ноги Джипси Дэнджер, и снова чувствует себя ребенком перед огромной машиной. Она прижимает ладонь к металлу, к ободранной краске, и смотрит вверх — там техники под ее командой начинают устанавливать ее атомное сердце, и она следит, чтобы всё было сделано правильно.
У нее никогда не было своего собственного егеря.
Но, может быть, теперь — когда всё будет закончено — это будет что-то похожее. Она возвращается к разложенным чертежам, поворачивается к Тендо, который опирается на край стола с инструментами, и грызет карандаш, делая пометки на полях.

37.
У ее губ вкус сладкой ваты.
Когда Луна пытается вручить выигранного ей медвежонка Тэмсин, девушка с ярко-зелеными глазами и рыжими волосами только наклоняется, чтобы наградить игрушку звонким поцелуем.
— Можешь оставить себе, Луна.
Стэкер отщипывает еще кусочек сахарной ваты, которую вручили ему подержать да так и забыли — слишком сладкая. Но он не перестает улыбаться, глядя, как Тэм берет его сестру за руку в толпе и больше не отпускает.
Он следует за ними неспешным шагом.

38.
Они приносят цветы на ее могилу.
Мако одета в черное платье, доходящее до колен, и туфли, от которых у нее болят ноги. Запах разрытой земли смешивается с дурманящим ароматов свежескошенной травы на пологих склонах мемориального кладбища защитников Рубежа. Сэнсей стоит рядом с ней, в парадной форме.
Положив букеты у надгробия, они стоят там еще некоторое время.
— Сэнсей, Наоми Соколова должна скоро прибыть.
Он кивает — уже не Стэкер Пентекост, но маршал Анкориджского шаттердома, и разворачивается, уходя прочь. Мако задерживается еще на секунду.
Когда он поворачивает голову, чтобы в последний раз взглянуть на могилу Тэмсин, волосы Мако блестят синим под лучами гавайского солнца. Он не сбивается с шага.

39.
Переезд в Гонконгский шаттердом проходит без труда.
Вернуть в строй бывшего пилота Райли Беккета — тоже несложно.
А вот что сложно — то, как он явно неравнодушен к ней. Напряжение на тренировочной площадке, тяжелый запах дождя в воздухе, она советует ему быть повнимательней, он корчит рожицу, подражая ее выражению лица. Когда она опрокидывает его на маты, он отвечает — и их замыкает друг на друга.
Райли Беккет — не то, чего она ожидала, и он не лучше и не хуже, это просто иначе.
Настолько невыразимо иначе, когда она в его голове и наоборот. Они поддерживают друг друга так же, как тянут друг друга вниз. Мако смотрит на звезды, думает, что может быть там, смотрит в совсем другом направлении до тех пор, пока не приходят кайдзю. Воспоминания Райли сплетаются с ее собственными, и вот она стоит среди развалин, и земля дрожит под ее ногами.
Она сжимает в руках красную туфельку, и снег мягко падает с неба.
Маршал отсылает ее прочь, несмотря на доводы здравого смысла.
Стэкер позволяет ей выйти в бой только потому, что ей нужно убить своего собственного дракона.

40.
Один выход, два кайдзю.
Хотя это само по себе небывалый подвиг, кайдзю не останавливаются. Движение в Разломе продолжается, мир подходит к концу. Стэкер смотрит на своего старого друга, на его сломанную руку, и его охватывает не решимость — понимание. Он видел себя в своей маленькой девочке, и нет сомнений, что Мако видит себя в Чаке Хансене. В них всех горит тот же огонь, и если это не гнев, то отчаяние — желание защитить то, что еще осталось.
Волны спокойны.
Драйв-сьют немного теснее, чем он помнит.
Он говорит ей, как гордится ею.

41.
Он всё еще помнит, как впервые увидел синие пряди в ее волосах.
Возмущение, тут же угасшее, когда он заметил Тэмсин, выходящую из ванной следом за Мако, с пальцами, запачканными ярко-синим. Тэм улыбается, и можно подумать, что она держит за руку Луну, и вкус сахарной ваты на ее языке...
Он опускает руку на ее плечо.

42.
В 2016 он становится из рейнджера — маршалом, и в 2026 он готовится к боевому выходу еще один — последний — раз. Они оба знают цену, когда она запрокидывает голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Ее глаза покраснели, и он столько всего хотел бы сделать для своей маленькой девочки.
— Но если я собираюсь сделать это, — говорит он ей без паузы, с гаснущей улыбкой, но с непоколебимой уверенностью в голосе, — мне нужно, чтобы ты защищала меня.

43.
Она готовится к боевому выходу в последний раз.

44.
Sensei, aishiteimasu.

45.
Он расчищает путь для нее, и она делает следующий шаг по океанскому дну во имя него.
Со взрывом позади и молчанием дрифта в голове она падает в разлом, который остается открытым, пропуская их. Упасть легко. Кто угодно может упасть.
И когда она падает в бездну, меч Джипси сверкает, рассекая плоть кайдзю.

46.
Она одета в платье — того же цвета, что ее драйв-сьют, — когда приносит цветы на могилу сэнсея. На мемориальном кладбище защитников Рубежа — те же пологие склоны, та же идеально подстриженная трава, небо ярко-голубого цвета, ничем не напоминающее ядовитую кровь кайдзю.
(Оно напоминает ей цвет ее старого пальто, которое она потеряла много лет назад, того, в котором рейнджер Пентекост нашел ее среди обломков и руин Токио).
Ее глаза мокрые, плечи вздрагивают.
Нет никого, кто взял бы ее за руку.

47.
«Ты можешь сделать это?..»
Она кивает. И не останавливается.

48.
— Мако.
Она оборачивается, мир вокруг нее фокусируется снова.
Осколки памяти расходятся, складываются в калейдоскоп; он поднимает ее на плечи, смех звенит в воздухе. Обрывки ее детства, татами под ее ногами. Бамбуковый клинок, слишком крепко сжатый в маленькой ладони.
Горстка его воспоминаний — в дополнение к ее собственным.
В его сердце — месть, пламя и дым поднимаются в черное небо над Тоттенхэмом. Черная краска с покалыванием впечатывается в его кожу; стук деревянного шеста, отдающийся легкой болью в ее перетруженных руках. Слишком крепкая хватка; его телефон звонит в безымянном лондонском баре, и он слышит голос своей сестры в последний раз.
Она оборачивается и видит человека — его силуэт похож на очертания Койота Танго.
— Вы здесь, сэнсей.
Мако прерывисто выдыхает, когда Стэкер заключает ее в объятия.
— Я всегда здесь.

49.
Дрифт — это молчание.
И он не берет туда ничего.
Но ради нее он готов принести весь мир.

50.
...ты всегда найдешь меня в дрифте...

51.
Последние слова сэнсея отпечатаны в ее разуме, и его обещание исполнено — снова и снова. Во взаимном уважении Стэкер Пентекост держит слово, данное им девочке, которая когда-то сидела на его плечах, и благодаря удаче Стэкер Пентекост видит, как она вырастает и поднимает меч во много раз больше ее самой.
Она следует за «кроликами», обрывками воспоминаний, раз за разом, пока не подламываются от усталости ноги. Она догоняет их, ловит и проживает снова и снова, пока не начинает видеть одну только память о давно прошедших временах. Она берет их, точно металл, выковывает и закаляет в своем атомном сердце. Она держит красную туфельку маленькой Мако Мори рядом с плюшевым медвежонком на полке над изголовьем кровати.
Когда симулятор наконец выключается и она открывает глаза, в них стоят слезы.
Мако отсоединяется от системы нейроконтакта, полностью отключается от дрифта, где она находит человека, когда-то нашедшего ее. В темноте капсулы симулятора она задерживается еще на мгновение.
Она улыбается про себя, потому что это — новый мир; мир, который Стэкер Пентекост завоевал для нее.



Название: Игра по правилам
Оригинал: Fair Play, tielan; разрешение на перевод получено
Размер: мини, 1082 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Райли Беккет/Мако Мори
Категория: гет
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Райли всегда спрашивает разрешения. Мако всегда разрешает.
Примечание/Предупреждения: отложенный оргазм

Всё начинается, когда она, войдя в комнату, обнаруживает Райли уже в постели.
Легкая дрожь предвкушения, преследовавшая ее весь вечер, мгновенно усиливается, стоит им встретиться взглядами. Сегодня Райли голоден; это заметно по его голосу, когда он расспрашивает ее о прошедшем дне, по его глазам, когда он смотрит, как она раздевается, по его прикосновениям, когда он забирается в постель и прижимает ее к матрасу.
— Сегодня я хочу поиграть, — он поднимается поцелуями к мочке ее уха. — Ты разрешишь?
Он всегда спрашивает разрешения. Мако всегда соглашается.
— Я тебе доверяю, — она легонько касается зубами его шеи.

Она уже готова — влажная и скользкая, когда он проникает в нее — готова, но... не совсем.
Впрочем, ей все равно нравится, как он двигается в ней, нравится чувствовать его напор, тяжесть его тела. Он с усмешкой наклоняется, слегка прикусывает кожу на ее шее, потом под ключицей; она резко втягивает воздух, когда его пальцы сжимают ее соски, выгибается, подаваясь бедрами навстречу его движениям, силясь продлить удовольствие.
Удовольствие, которого недостаточно для удовлетворения. Она еще далеко от финала — так мучительно далеко, — но Райли с коротким стоном изливается в нее; куда быстрее и грубее, чем обычно.
Мако не может сдержать разочарованного вздоха, когда он замирает, щекоча учащенным дыханием ее грудь, прежде чем выскользнуть из нее — и из постели, направляясь в ванную.
— Райли? — Мако остается лежать неподвижно, ошеломленная, чувствуя разгоряченным телом прохладный вечерний воздух; он никогда еще не оставлял ее неудовлетворенной.
Он оборачивается через плечо, и от его улыбки по ее спине пробегают мурашки.
— Мы играем.

Мако прикусывает губу, пытаясь расслабиться, когда влажная салфетка касается чувствительной плоти. Райли вытирает всё очень тщательно, даже слишком, и она тихо ойкает, когда он надавливает чересчур сильно.
— Извини.
На самом деле он ничуть не сожалеет. Мако едва удерживается, чтобы не обвинить его в этом.
— Если хочешь прекратить, можешь назвать стоп-слово. — Он поднимает взгляд, а его пальцы накрывают ее клитор, массируя его через ткань. — Иначе тебе придется ждать, пока я не разрешу тебе кончить. Согласна?
— Хочешь, чтобы я тебя умоляла?
Его улыбка — точно рассвет, яркая и золотая, и ее щеки загораются жарким огнем летней зари.
— Если тебе будет нужно — умоляй, пожалуйста. — Он наклоняется и проводит языком вдоль ее ключиц, задерживаясь в ямочке между ними. — Я постараюсь противостоять желанию немедленно дать тебе всё, что ты хочешь.

Райли начинает с поцелуев — влажных, медленных, нежных — повсюду по ее телу. Шея, груди, подъем стопы. Запястья, живот, внутренняя сторона бедер, клитор. Мако вздрагивает и тяжело дышит, и говорит ему, где целовать чуть сильнее, где задержаться чуть дольше, где пустить в ход зубы. И он делает всё, что она говорит — до тех пор, пока она не начинает выгибаться и извиваться под его языком.
Тогда он останавливается. На самом краю долгожданной разрядки.
— Что?..
Разочарованная, Мако смотрит затуманенными глазами, как он выпрямляется и слизывает с пальцев ее соки. Ее рука двигается точно сама по себе.
Быстрее мысли Райли перехватывает ее запястье и прижимает к матрасу, прежде чем она успевает дотянуться до сладкой и настойчивой пульсации между ног.
— Нет.
— Я хочу...
— Да, — он задерживается губами на ее губах — изгиб теплой улыбки, глубокий поцелуй, обещающий восхитительное, ужасное наслаждение. — И ты получишь. Но не сейчас. Мы играем.
Мако бьет дрожь, но она доверяет ему.
— Хорошо.

Мако сбивается со счета — сколько раз он не позволяет ей кончить.
Она просит и умоляет, но Райли ласкает и дразнит.
— Не сейчас, — обещает он, отводя руку от ее входа. — Скоро, — говорит он, останавливая движение ее бедер на своем члене. — Ты всегда можешь использовать стоп-слово, — напоминает он, отодвигая бедро, чтобы не дать ей потереться об него.
— Нет, — говорит она, откидываясь на постель — обнаженная, полная неудовлетотворенного желания и решимости. — Я не стану.
И Райли смеется, обнимая ее и осыпая ее лицо поцелуями.
— Моя прекрасная, упрямая Мако.
Это игра — тест на выдержку, на то, кто сдастся первым.
Мако твердо намерена доказать, что это будет не она.

Его пальцы осторожно раздвигают ее плоть, но нет никакой осторожности в том, как Райли берет ее — сразу же так глубоко, что Мако вскрикивает, комкая в пальцах простынь, в которую утыкается лицом. И вскрикивает снова, когда он отдергивается назад, испуганный:
— Мако? Изви...
Она сжимается вокруг него, не желая отпускать.
— Продолжай.
И стонет, когда он снова погружается в нее полностью. Ей нравится чувствовать его вот так — непривычное давление, новые ощущения... Она сжимается, когда он двигается назад, и расслабляется, когда он толкается снова; тяжело дышит, наслаждаясь ощущениями в этой позе. Такая уязвимая позиция для женщины — но и полная власти.
— Продолжай, — говорит она Райли. — Я хочу почувствовать, как ты кончишь в меня.
Ей кажется, что у нее отчаянно срывается голос, но и он звучит не лучше.
— С тобой так хорошо, Мако, — хрипло выдыхает он. — Ты еще не?..
— Пожалуйста. — Ее пальцы вцепляются в простынь, слишком чувствительные соски жестко трутся о ткань. Восприятие обостряется; всё кажется ярче, отчетливее, сильнее. — Пожалуйста, Райли!
— Да, — выдыхает он, толкаясь в нее снова и снова. — Кончи для меня, Мако. Давай!
Его пальцы впиваются в ее бедра.
Мако разбивается на части.

После Райли держит ее в обьятиях и гладит — больше для своего успокоения, чем для ее собственного, думает Мако, хотя ей и нравятся медленные, чувственные прикосновения — теперь, когда она уже не изнывает от желания, в удовлетворении которого он так долго отказывал ей.
— Знаешь, а мне понравилось, — бормочет она, уткнувшись ему в ключицу. — Та часть в конце, с оргазмом.
Его грудь вздрагивает от смеха.
— Ты меня напугала. Я думал, я тебя сломал.
— Ну, разве что немного. — Мако никогда не испытывала такого оргазма раньше — такого абсолютного, такого всепоглощающего. — Это было... приятно.
— Приятно?
Она обводит его сосок кончиком пальца.
— Отпустить всё. Поиграть.
— Значит, как-нибудь сделаем это еще раз. — Его ладонь скользит вдоль ее спины, останавливается на талии. — Если ты не против.
Мако улыбается, видя эту неуверенность. Только ее Райли.
— Я не против. Я тебе доверяю.

@темы: we're cancelling the apocalypse, перевожу слова через дорогу

---

Недавно на Warhammer Community опубликовали (по случаю открытия пятисотого магазина GW) 500 фактов про Ваху. Довольно много из них — общеизвестные вещи, еще какое-то количество — внутренние шутки, но есть и правда интересные. И смешные. Поделюсь немного, чтобы не пропало. Если нужно, могу и перевести, но сейчас мне лень (=

196. There are no wolves on Fenris.
197. There ARE Wolves on Fenris!
и еще здоровенная пачка всякого в таком же духе

15. The red ones go faster.
22. When playing a game, the models you finished painting most recently WILL die first.
23. That said, any painted model will roll better dice than unpainted ones.
36. If your opponent command re-rolls a 1 into another 1, it is considered good form to buy them a drink.
37. If they do this at least three times in a game, it is polite to get them some new dice.
60. While the Phalanx is nigh-indomitable in open battle, the Adeptus Custodes are rumoured to have contingency plans to destroy it from within should the Imperial Fists ever turn traitor. (кусты прямо умилятельные. планы у них).
69. The Adepta Sororitas was founded to exploit a loophole after the Adeptus Ministorum was forbidden from having “men under arms”.
70. The Adeptus Ministorum also fields “men under arms” in the form of crusaders and armed priests, because when you’re a trillions-strong theocratic cult, “rules” are more like “recommendations.”
87. Nurgle’s plague gardens are tended by Horticulous Slimux, who rides upon his mighty snail-steed Mulch. Horticulous rarely leaves the gardens; when he does leave, he tends to the foul flora and fauna that he and his fellow daemons spread across the Mortal Realms. (то есть у нас совершенно буквально есть нурглитская демоническая улитка!)
91. By a quirk of fate, a lot of Games Workshop high street stores are located near pubs. (действительно, загадочное совпадение...)
102. In Space Marines heraldry, any beast included in their Chapter symbol (for example a salamander head, griffon, lion rampant or wolf), always faces the enemy. This is usually worn on their left shoulder pad. (геральдика — это няшно!)
107. The total page count of nearly all codexes, battletomes and rulebooks is a multiple of 8. This is in no way a secret act of worship unto Khorne.
108. Orks use their teeth (or “teef”) as currency. Because Ork teef grow back rather quickly, no Ork is ever in poverty.
110. Some enterprising Orks have tried extracting Squig teef to use. It usually doesn’t end well, except for the Squig, who gets an unexpected meal.
112. No Ork possesses hair. Instead, they wear hair squigs as a status symbol — hence their impressive topknots.
113. Why hair is a status symbol in a genetically bald race remains a mystery. (вся пачка фактов про орков вызывает сплошное мямямя)
131. We had an incredible fact to write for number 131, but the Inquisition told us we’d all be electro-flensed if we published it.
143. Ragnar Blackmane once took out a renegade Predator tank by tearing open the crew hatch, throwing in a belt of frag grenades and promptly holding the hatch closed. The effect was said to be much like when you shake a soda bottle and take the lid off. But more red.
144. At the Imperial armoury, Rogal Dorn gets a discount on every pair of battle-gloves. Meanwhile, Ferrus Manus gets a discount on helmets.
151. If you took all the Space Marines ever made and stacked them on top of one another, you’d upset a lot of hobbyists.
161. History doesn’t record who won, but both sides claim it was them.
162. Quite a lot of history is like that, actually, particularly in the Warhammer universes.
164. Warhammer Community’sFrank has a rather large Nurgle force – approximately 7,777 points. Quite fitting, really. He’s working his way towards 7,777,777 and claims he will attain daemonhood upon doing so. (отличный способ стать демоном, я считаю)
181. Not all Ultramarines follow all of the rules all of the time.
182. You can find out what happens when they don’t in The Chronicles of Uriel Ventris by Graham McNeill.
184. Khârn the Betrayer has a kill counter linked to his helmet’s visor to record the number of skulls he claims for Khorne in each campaign! (очень удачно устроился Кхарн, даже черепа самому считать не надо)
196. There are no wolves on Fenris.
197. There ARE Wolves on Fenris!
202. In their first significant engagements against humans in the Damocles Gulf, the T’au Empire assumed that Raven Guard Chapter Master Corvin Severax was the king of the Space Marines and that killing him would stop them for good. (маленькие наивные Тау)
210. Space Marines were originally designed to wear knee-high armoured boots, but at the time, they couldn’t be cast in plastic. Hence their iconic flared greaves were born!
221. To travel faster-than-light, ships in the 41st Millennium punch a hole through reality into a living hell known as the warp, aim in the general direction they want to go and hope to arrive in one piece/alive/still as themselves. (формулировка отличная просто)
225. It is rumoured that Big Mek Orkimedes once created a Battlewagon that actually had enough dakka. But he destroyed it in secret so as not to put all of Ork society into turmoil.
227. It is further rumoured (by abject heretics) that The Emperor is kept alive by Waaagh! energy. The Orks believe he is the most powerful ‘umie Weirdboy… and thus he is.
228. The above is more a rumour than a fact, and writing such things for public consumption will likely get you taken away by the Inquisit– (Инквизиция не дремлет!)
243. In the very first edition of Warhammer 40,000, Space Marines getting shot by a Shokk Attack Gun rolled on a random table to see where the Snotling materialised and what it did. One result involved the Space Marine biting the Snotling’s head off and carrying on as normal.
248. Space Marine backpacks contain small nuclear reactors. All the vents are to disperse the extra heat this generates.
249. Putting small nuclear reactors into your models’ backpacks is a bad idea though. Seriously, don’t do that.
267. There’s a sign on the Rhino outside Warhammer World imploring people not to touch or climb on the Rhino.
268. An image search for “Warhammer World Rhino” has over 650,000 results — a fair few of them are touching, or climbing on, the Rhino. (потому что если стоит табличка "не трогать", то нельзя же не потрогать)
270. The first Imperial Space Marine, LE2, was released in 1985 as a limited edition single character alongside Space Orc LE1. (это прямо бездна веков какая-то)
275. Squig meat tastes like chicken.
276. Strangely, chicken doesn’t taste like squig. (и я не хочу спрашивать, где и зачем эти люди пробовали мясо сквигов...)
287. Kairos Fateweaver counted to infinity. Twice.
288. One of his heads started from the beginning, whereas the other started from the end.
302. The best way to get better at building models is practice.
303. The best way to get better at gaming is practice.
304. The best way to get better at painting is to pray to Slaanesh for artistic inspiration.
305. Just kidding, it’s practice. (а если помолиться Слаанеш, тоже могут интересные результаты выйти!)
335. There was once a Daemon Prince of Slaanesh called Doomrider who rode a bike. He had a model and everything. (демон на мотоцикле! неисчерпаема сила упоротости)
336. Kor’sarro Khan hunted Doomrider across the galaxy, defeated him, cut off his head and keeps it in a box. This stops Doomrider from dying and coming back.
345. In the grim darkness of the far future, there is only war. (и мы никогда не устанем об этом напоминать)
348. [REDACTED BY ORDER OF THE INQUISITION] (Инквизиция снова не дремлет)
356. Only one psyker has ever tapped into the Tyranid Hive Mind and survived the process — Varro Tigurius, Chief Librarian of the Ultramarines. (сильны синенькие, однако)
357. Hive Fleet Kronos has been spawned specifically to fight against the daemonic forces of Chaos.
358. As Hive Fleet Kronos cannot gain sustenance from their quarry, Hive Fleet Leviathan has been culling and pre-digesting worlds then leaving them for Kronos to devour. (какие продуманные тираниды)
366. Lasguns make a “snap-crack” sound when they fire, according to Dan Abnett. We don’t want to ask how he knows that. (нет, ну Абнетт-то знает! ему можно доверять, я считаю)
380. The Incubi have iron statues of Khaine in their shrines, but nobody is brave enough to ask what they do with them. (а ведь сколько интригующих вариантов...)
390. It’s impossible to read the first lines of Dan Abnett’s Horus Rising without getting chills down your spine. (чистейшая правда. я как раз перечитывал недавно. "I was there...")
400. The Emperor Protects.
401. But it helps to have some sturdy armour in case He’s distracted.
407. Some of these facts might not actually be true.
408. Some of these facts are definitely true.
430. Visionary Tech-Priest and STC-discoverer Arkhan Land used to be accompanied by a cyber-simian with a venomous sting in its tail. It was thought to be a very faithful representation of the simians of Ancient Terra. (и я даже помню эту обезьянку)
434. Nemesor Zahndrekh once imprisoned aliens of many races, including Kor’sarro Khan and Illic Nightspear. Every night, the prisoners would eat a feast while the Necrons watched and tried to remember what food tasted like. (какие упоротые бывают некроны, оказывается)
441. There are no substantiated accounts of anyone ever walking into a Games Workshop to “just buy a pot of paint” and leaving with only a pot of paint. (нельзя так просто, угу)
449. The two missing Pri…[Redacted by the Inquisition]. (по-прежнему благодарим неусыпный надзор Инквизиции!)
452. Cadia stands.
453. The planet broke before the Guard did. (Кадия в наших сердцах! потому что да).
465. When life gives you lemons… Blood for the Blood God!
466. The followers of the other Chaos Gods don’t get such a cool catchphrase. We’re not saying this is why Khorne is so popular, but it probably helps.
486. Not even The Blue Scribes have read this far.
487. Though if they had, they would read that their names are palindromes of one another – P’tarix and Xirat’p.
498. Anyone claiming that they know all the facts about Warhammer is wrong.
499. Except Tzeentch. Obviously.
500. There’s more to life than Warhammer, but none of it is quite as fun.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, links_in_the_chain

---

Фандомная-мать-ее-так-битва, итоги

Я наконец-то превозмог деанон и вернулся в мир живых. По этому поводу, во-первых, ура (=
Во-вторых, традиционное ощущение «я ничего не сделал», конечно. Поэтому традиционно же посчитаю количество своего «ничего».

пыщ

JRRT — 2 драббла, 1 мини, 1 драббл; 2 мини и 1 миди пополам, 1 обложка к фанмиксу, 1 коллаж
Mass Effect — 1 свой драббл, 1 драббл совместно; 2 драббла, 2 мини перевод; 1 мини, 1 миди и 1 макси пополам, 1 коллаж
Women — 1 мини, 1 миди пополам, 2 обложки к фанмиксам
дель Торо — 1 свой драббл, 1 перевод драббл и 1 миди, 2 коллажа, 1 фенечка
Utena — 2 мини пополам, 1 миди и кусочек макси
Red book — 1 мини пополам
Нарния — 2 миди пополам, 2 сета аватарок
Авторских текстов аж два с половиной (=, остальное — переводы. В соавторах, как обычно, товарищ Коршун и кое-где Чиора наш несокрушимый упоротый творческий коллектив (=
Итого 41 работа, из них 13 в соавт. Маленькое, скромное ничего. Ну как всегда (=

От команды женщин есть отличная ачивка:

Прямо вся боль переводческого пути в ней (=. И «не заметил, что это перевод», и что никто не читает переводные тексты, и вообще.

@темы: фандомное побоище

---

Время обрезать волосы и постить селфи (=
Фоточка, конечно, упящена фильтрами по самое некуда, но чем-то мне нравится. И вообще, иногда стоит фиксировать собственное лицо, просто ради истории — потом бывает забавно сравнивать.
Стрижка категории «у меня лапки, но зато в лапках есть ножницы» (=

@темы: фотофлуд, лытдыбр

---

Между тем у меня тут день рожденья. Циферки, правда, какие-то странные — мне же не может быть тридцать лет, ну вот никак. Мне вообще четырнадцать. Но арифметика безжалостна.
Ну, в общем, праздную как могу. Няшные трамваи, кофейня с видом на озеро, ведро капуччино, лапки в переводах. Не то чтобы жизнь удалась, но всё не так уж плохо.

@темы: лытдыбр

---

и последний перевод, теперь — аудиодрама

А вот это — совсем старенькое. Но, во-первых, перевод существует ровно один, причем он старый и там видно, что переводили прямо со слуха (а про традиционное для вахапереводов качество вообще молчу). А во-вторых, именно с этой аудиодрамы меня раскатало в тонкий блинчик, да так, что в некоторых аспектах не отпускает до сих пор. И поскольку теперь-то есть и транскрипт, и переработанная в текст версия — я решил, что нужно перевести. Не пропадать же бобру (=.

Название: Сам себе легион
Оригинал: «Legion of One», James Swallow (слушать аудиодраму) (текстовая версия: сборник «Garro: Weapon of Fate»)
Размер: 10 377 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Натаниэль Гарро, Тайлос Рубио, Мейсер Варрен,

спойлер, который давно уже никому не спойлер

Гарвель Локен
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: По приказу Малкадора Гарро прибывает на погибший мир в поисках последнего кандидата для Странствующих Рыцарей. Он находит там смерть и безумие, но не только.
Скачать: .doc | .epub

«Сам себе легион»
Джеймс Своллоу

Восстание изменника-Вармастера Хоруса Луперкаля бушевало среди звезд, двигаясь по галактике, точно линия пламени. Оно подступало всё ближе и ближе к Терре и трону его отца, Императора Человечества. Шаг за шагом, пожирая миры, уничтожая великий замысел Империума. Хорус, первый из равных среди примархов, генетических сыновей Императора, выбрал предательство. И там, где он проходил, не оставалось ничего — только усыпанные пеплом поля битв, покрытые телами погибших, безмолвные свидетели убийства верности и чести.

Эта планета была одним из таких мест. Здесь изменники скрепили свой бунт деянием величайшего предательства, и оставили позади труп планеты — отметкой этого момента. Это была бойня. Остывающий уголь, выпавший из жерла ада.

Здесь не осталось ничего, кроме смерти.

Из кипящих отравленных небес вынырнула железная птица, пройдя на низком полете над развалинами, что когда-то были великолепным городом высоких шпилей и изящных минаретов. «Грозовая птица» была окрашена в цвет призраков, и ни один символ или герб не отмечал ее корпус — ничего, что позволило бы проследить ее происхождение. Одна среди запустения, она опустилась на землю в облаке пыли; сбоку откинулась дверь люка.

Трое воинов вышли из катера. Каждый был облачен в силовую броню модели «Корвус» — самый совершенный вариант доспехов, созданных для Легионов Астартес. Они несли болтеры и силовые мечи, но не стали надевать шлемы, подставляя лица жестокому ветру. И, как и у их корабля, у них не было никаких символов. Никаких знаков иерархии и чести, легиона и верности — только стилизованное изображение ока, выгравированное на металле и керамите. Знак Малкадора Сигиллита, Регента Терры и советника Императора.

— Приготовьте оружие, братья, — сказал Гарро. — Будьте внимательны.

Он оглядел покрытую руинами равнину, где ничто не останавливало взгляд до самого горизонта бесконечного поля битвы. Еще один выжженный мир среди многих, подумал он, вспоминая, как впервые увидел подобные разрушения, сотворенные Вармастером. Казалось, это было так давно. Многое произошло с тех пор. Просперо. Калт. Сигнус Прайм. Литания миров, охваченных пламенем.

Рядом с Гарро Рубио опустился на колени и сгреб горсть земли, просеивая ее сквозь пальцы латной перчатки. Над головой кодиция мерцал бледно-голубой нимб тонкой кристаллической матрицы. Прошло уже больше года с тех пор, как он поступил на службу к Малкадору, но он всё еще не мог смириться со своим сменившися статусом.

Рубио закрыл глаза, и дрожь пробежала по его телу — он позволил своим псионическим чувствам распространиться и ощутить руины вокруг. Невидимые следы человеческих душ усеивали развалины: тени, оставшиеся в Имматериуме, словно выжженные силуэты после ядерного взрыва.

— Это место, — начал он. — Здесь столько страданий... И столько скорби.

— Мы и так знаем, что здесь случилось, — третий воин выглядел ветераном, шрамы бесчисленных схваток покрывали его жесткое, точно высеченное из гранита лицо. — Нет нужды просеивать пепел и тревожить память мертвых.

Гарро предложил Мейсеру Варрену место одного из агентов Малкадора после того, как тот отказался следовать за своими братьями под знамя Хоруса, — но, по правде говоря, он не был предназначен для таких заданий. Скорый на гнев, как и все Пожиратели Миров, он стремился оказаться в гуще войны, лицом к лицу с бывшими боевыми братьями. Ему не хватало холодной отстраненности Гвардии Смерти или стоицизма Ультрамаринов.

— Зачем ты привел нас сюда, Гарро? Что мы можем найти в этих выжженных пустошах?

— Так приказал Сигиллит.

— Неужели? — нахмурился Варрен. — Ему легко приказывать, не сомневаюсь. Залы Имперского дворца далеко от этого места, брат. Очень далеко от памяти о преступлениях, совершенных здесь.

Псайкер медленно кивнул, соглашаясь.

— Всё, что я чувствую здесь — это смерть. Неужели лорд Малкадор желает, чтобы мы принесли ему черепа и кости?

Гарро глубоко вздохнул, жестом обводя окружающее.

— Запах... вы чувствуете его? Этот привкус в воздухе, сухой и едкий? Это пепел. Человеческий пепел. Остатки бесчисленных трупов, превращенные в прах, развеянные по ветру. Мы не зря ступили на эту планету. Здесь началась эта война, и здесь состоится завершение — в определенном смысле.

Варрен с подозрением окинул его взглядом.

— Что ты имеешь в виду? Все эти задания, которые мы выполняли для Сигиллита, заключенные и преступники, которых мы собирали...

Гарро поднял руку, прерывая его.

— Я скажу тебе то, что сказал мне лорд Малкадор в Цитадели Сомнус, на Луне. Этот будет последним.

Ни Варрен, ни Рубио не стали возражать — оба задумались над его словами. Этот разрушенный мир должен был отметить финал их похода во имя Сигиллита, но всё же все трое воинов знали в глубине души, что некая высшая цель еще только предстоит им.

***

Далеко от них, на противоположном конце разрушенного города, уничтоженные орбитальными ударами здания лежали, похожие на гигантские поваленные деревья. Те немногие, что остались нетронутыми, тянулись к хмурому небу костлявыми пальцами руин. Внизу, в засыпанных обломками улицах, голос ветра превращался в стон умирающего животного, но здесь, на крошащихся укреплениях, ветер нес бесконечный поток песка и пыли.

Из дымки соткалась подергивающаяся, мрачная фигура воина в почерневшей искореженной броне; пройдя по крышам, он встал на самом краю растрескавшегося парапета. Он широко раскинул руки, приветствуя ветер, и изорванный плащ за его спиной хлопнул, словно развернутые крылья.

— Должен ли я умереть снова? — его голос, обращенный к небесам, звучал надтреснуто и глухо. — Шагнуть вперед, в объятия гравитации? Упасть и разбиться об изломанные камни там, внизу? Должен ли я попытаться... умереть снова? — Холодный, ломкий смех. — Если бы это было так просто. Если бы я только мог... — Он запнулся, наклонился вперед, точно нарочно бросая вызов судьбе. — Вам не взять меня! — выкрикнул он, чувствуя медленное пламя безумной ненависти, поднимающееся изнутри. — Вы не знаете меня. Вы не знаете моего имени. Я... я стал Цербером, псом на страже врат ада. Я — неприкасаемый. Вы слышите меня? — взревел он, набирая воздух аугметированными легкими. — Слышите?!

Цепной меч на его поясе был столь же искорежен, как и его доспехи, разбит, как и его разум — но, в точности как эти орудия, он всё еще действовал. Еще мог убивать. Он толкнул рычажок, и изломанный клинок загудел, оживая.

Тот, кто называл себя Цербером, продолжал говорить — поток слов, едва слышная литания, исповедь безумца.

— Разрушение никогда не кончится. Я видел его сердце тьмы. Я чувствовал вкус крови на клинке при его рождении. Я буду видеть его ярость снова, и снова, и снова... Ибо в будущем есть только война. Я вижу этот город, каким он был, каким он есть. Гнездо предателей, где измена сплелась из песен, что они пели в ночи. Я вижу свет безумия в собственных глазах. Я не знаю лица под своим шлемом. Я вижу мертвых, и мертвых, и мертвых. Дворцы из оскверненного камня. Сталь, разъеденная ненавистью, точно ржавчиной. Убийцы и убитые. Их крики. Они распространяют свою скверну и свой яд. Я вижу Отметину Трех. Я знаю, что она значит. Пусть ничего больше — но я знаю это! — его взгляд обшаривал сумрак внизу, отчаянно ища добычу. — Я — Цербер, да. Я был отвергнут самой смертью. Покой могилы достанется мне лишь тогда, когда весы придут в равновесие. Я — последний верный в галактике предательских звезд... Неумирающий — среди мертвых.

Затем воин увидел своих врагов и прыгнул вперед.

— И я пришел за вами.

***

Те, кто называл этот мир домом, разделили судьбу своей планеты — пощады не было никому. Волны орудийных залпов с орбиты и жестокое биологическое оружие собрали свою жатву. Людские жизни были разлучены с плотью, разорваны и отброшены прочь — и всё-таки даже среди пепла своих мертвых собратьев сохранились жалкие остатки. Их нельзя было назвать людьми, ибо это больше не было людьми. Сила, что двигала ими, была жизнью — но жизнью, рожденной из ужаса и разложения.

Тела тех, кто по воле случая или слепой удачи уберегся от мгновенной смерти — тех, кто медленно умирал после битвы, изрыгая черную, порченую кровь, захлебываясь собственными нечистотами. Это были те, кому не повезло, кого не настигло милосердие быстрой гибели, чья плоть осталась неповрежденной достаточно, чтобы послужить пристанищем колониям смертоносных болезней. Кем бы они ни были прежде — от этого не осталось ничего. Теперь они были лишь векторами распространения чумы, бездумными марионетками, блуждающими в руинах.

Цербер ненавидел их. Ненавидел и питал отвращение — с яростной, бесконечной и безумной страстью. Он ненавидел их так же, как ненавидел самого себя; ибо, как и восставшие мертвецы, он погиб и всё же остался жить, но был нетронут их инфекцией.

Неживые нападали на него, и их стонущий вой разносился в тумане, но воин прорубался через их ряды, точно ураган, уничтожая всё, что двигалось. Смерть отвергла его, выбросила его обратно. Ему осталось только убивать — пока она не примет его снова.

— Я — клинок бури! — выкрикивал он. — Я — правосудие! Я — тот, кто не сдался, хранитель клятв!

Всего несколько мгновений спустя все создания были разорваны на части, и воцарилась тишина.

— Я... один, — выдохнул он.

Помимо воли он уже стремился к следующей схватке.

***

Здесь, на краю мертвого города, раскинулась огромная равнина выжженной и развороченной земли. Подземные бункеры были вскрыты, точно разграбленные могилы; бывшие окопы заполнены потоками высохшей, перемешанной с кровью грязи. Гарро, Варрен и Рубио шагали мимо разложения и разрушения, навстречу неумолчному скорбному вою ветров.

— Что за ветер, — пробормотал Рубио. — От этого звука кровь стынет в жилах.

Они пробирались между глубоких кратеров, на дне которых стояли озера отравленной воды. Ржавеющие, обгоревшие остовы «Лэндрейдеров» и штурмовых танков усеивали безмолвное поле битвы. То и дело попадались обугленные скелеты солдат, избежавших милосердной мгновенной гибели.

Гарро окинул взглядом бесчисленные мертвые тела.

— Никто в здравом уме не может смотреть на это и не думать о видениях ада.

— Ада? — хмыкнул Варрен. — Никакого ада не существует. Это только старое суеверие, ничего больше. Нам не нужно придумывать место для ужасов за пределами смерти. Хорус создает его для нас в реальности.

Боевой капитан не ответил. Что-то блеснуло золотом на периферии зрения, в тени опрокинутого бронетранспортера. Что-то, отражающее бледный водянистый свет дня. Подойдя ближе, Гарро увидел останки человека, к чьим почерневшим костям еще цеплялись обрывки серо-зеленой формы. Он наклонился, чтобы разглядеть его лучше.

— Что там? — спросил, приближаясь, Рубио.

Гарро нагнулся и с осторожностью, которой сложно было ожидать от массивной бронированной руки, вытащил из растрескавшихся пальцев трупа закопченную подвеску. Это была простая цепочка из дешевого металла, и с нее свешивалась двуглавая аквила Империума, покрытая позолотой. Она казалась совсем крошечной на ладони его керамитовой перчатки.

— Эта форма... Это был солдат Имперской Армии. Пехотинец, — заметил кодиций.

Гарро хорошо знал, что означал этот символ. Внешне казавшийся простой безделушкой, знак аквилы был пробным камнем для тех, кто следовал тайной вере внутри секулярного Империума.

Те, кто носил подобный символ, были последователями Лектицио Дивинитатус, верящими, что Император человечества достоин божественного звания. Их вера скрывалась в тенях. У них не было церквей, не было влияния — только верующие. Император был могущественнейшим из всех когда-либо живших людей, наделенный бессмертием и несравненной психической силой, и Он поверг все религии в истории человечества во имя Его великой Империи. Говорили, что Сам Император не желал поклонения Ему, как живому божеству, но Его деяния не оставили Ему выбора в этом вопросе. Его истинная божественная природа утверждалась теми, кто веровал в Его величие.

До гражданской войны и до предательства Гарро твердо придерживался секулярных постулатов Имперских Истин. Но с тех пор он видел многое — как кошмары, так и чудеса. Он познал сомнения, и на своем пути он обрел новую, тайную веру.

— Император защитит, — прошептал он.

Психический капюшон Рубио отозвался легким гулом, пока он изучал мертвеца.

— Слова, которые ты произнес... Когда этот пехотинец погиб, они были его последней мыслью. Откуда ты мог узнать это?

Гарро нахмурился, выпуская подвеску из пальцев, и резко встал.

— Неважно.

— Братья! — окликнул их Варрен. — Идите-ка сюда. Вы должны это видеть.

Варрен стоял на краю широкого, но неглубокого кратера; подойдя ближе, оба легионера увидели, что земля в кратере расплавилась и превратилась в тусклую стеклянистую поверхность — очевидно, под воздействием невообразимого жара.

Рубио оглянулся на Гарро:

— Термоядерный удар?

Тот коротко кивнул.

Варрен поднял изогнутый кусок почерневшего металла; за обломком волочились оборванные провода и пучки волокон, похожие на мышцы. На его мрачном лице скорбь смешивались с гневом.

— Еще одна реликвия мертвых, которую следует бросить к ногам этого ублюдка-Вармастера.

У Гарро перехватило дыхание. Цвета, в которые был когда-то окрашен потрескавшийся керамит, едва можно было различить — мраморно-белый с темно-зеленой окантовкой. Но на обломке брони еще остался выщербленный символ, и именно он заставил Гарро на мгновение потерять голос. На него смотрел белый череп на фоне черной вспышки.

Старый символ легиона Гвардии Смерти.

Он отвернулся и с нарастающим ужасом понял — то, что он сперва принял за случайные нагромождения обломков, было остатками легионерской брони, брошенными на милость ржавчины и разложения. Пальцы Гарро сжались в кулаки, и он ощутил, как поднимается в нем холодная ярость — отражением гнева Варрена.

— Я знаю, где мы стоим, Пожиратель Миров. Это место, это кладбище... Здесь мои братья погибли по приказу Хоруса Луперкаля. Здесь они умерли, когда Мортарион — мой собственный примарх! — предал их. — Он сглотнул, переживая волну скорби. — Ты говорил, что мы не должны тревожить прах мертвых, Варрен. Ты ошибаешься. Нам нужно услышать их. Мы должны выслушать рассказы об их смерти. И тогда, в тот день, когда предатель-Вармастер узнает возмездие, мы будем их голосами.

Рубио коротко кивнул; мягкий свет психического капюшона обрамлял его лицо.

— Я слышу их, даже сейчас. На самом краю моего восприятия, точно шорох ветра...

Кодиций не договорил. Вместо этого он вдруг развернулся, вскидывая болтер и целясь в сумрак. Гарро и Варрен сделали то же самое, готовые встретиться с любой опасностью, которую почуял псайкер.

***

Они вышли из дымной завесы медленно и осторожно, изо всех сил стараясь не показывать свой страх — но это им не удавалось. Всё их скудное вооружение едва ли способно было хотя бы поцарапать броню легионеров. Их было не больше двух десятков, изможденных и отчаявшихся. Молодые и старые, мужчины и женщины, исхудавшие, с осунувшимися от голода и усталости лицами.

Варрен не верил своим глазам.

— Выжившие? Здесь? Да еще и простые смертные! Это невозможно...

— Похоже, не так уж невозможно, — сказал Рубио. — Если они успели добраться до убежища и выждать там, пока био-оружие не рассеется... — он замолчал, вглядываясь в их лица.

— Не стоит недооценивать волю к жизни, — добавил Гарро. — Не нужно быть легионером, чтобы обладать ею. — Он обернулся к выжившим: — Опустите оружие в присутствии Астартес Императора, или ответьте за это.

Удивленный ропот пробежал по группе. Пожилой мужчина в изорванной армейской форме выступил вперед и жестом приказал остальным подчиниться Гарро. Сняв фуражку, он сделал еще несколько шагов.

— Астартес, вы говорите? Из какого вы легиона, господин? Ваши цвета мне незнакомы.

Он говорил с отчетливым акцентом рожденного на Камбрии; эта система на краю Сегментума Солар была известна своим упрямым народом.

— Ты осмеливаешься задавать нам вопросы? — прошипел Варрен. — Мы несем Метку Сигиллита!

— Всё, что вам нужно знать — что мы служим Императору Человечества, — сказал Гарро.

— Не Хорусу Луперкалю? — камбриец задал этот вопрос с неприкрытым страхом в глазах.

Гарро смерил его безжалостным взглядом.

— Клятвопреступник Хорус, как и все, кто встал на его сторону, объявлены Советом Терры Excommunicate Traitoris. А теперь ты ответишь на мои вопросы. Кто вы такие, и как вы пережили вирусную бомбардировку?

Старый солдат сказал им, что его звали Аркуди. Он был капитаном двигательной команды на одном из титанов, «Arc Bellus», но боевая машина была разбита и обезглавлена в самом начале битвы с предателями. Аркуди рассказал, как он со своими людьми сбежал в город, когда начиналась бомбардировка. Они отыскали убежище в подземных транспортных тоннелях, спускаясь всё глубже, пока наверху падали бомбы. По прихоти удачи они оказались закупорены там, похоронены под тоннами рокрита и камня. Многие погибли, пока они пытались прокопать путь наружу; это заняло месяцы, и за это время битва наверху выгорела дотла. Предатели ушли.

— С тех пор мы пробирались через город пешком, но это занимает много времени, — продолжал он. — Мы движемся со скоростью самых медленных из нас. Мы надеемся найти способ покинуть эту мертвую планету. Может быть, корабль, если только можно найти неповрежденный. Но наш дух и наши силы иссякают, господин. Мы пережили столько лишений... столько ужасов...

Варрен скривил губы:

— Мы не можем помочь вам. У нас есть задание. Ваше положение его не касается.

— Ты оставишь их умирать? — резко возразил Рубио, разочарованный жестокими словами Пожирателя Миров.

Аркуди умоляюще протянул руки.

— Прошу, помогите нам! Если вы и вправду верны Терре... Я всегда верил — Император защитит... — слезы наполнили его покрасневшие глаза. — Император защитит!

— Что ты сказал? — Гарро шагнул к старому солдату, и тот застыл в страхе. Аркуди не сопротивлялся, когда легионер взял его руку и сдвинул изорванный рукав кителя. Там, на запястье, была золотая цепочка и знак аквилы. Гарро осторожно разжал хватку. — Император защитит. Поистине так. И здесь и сейчас мы трое — орудия Его воли. Вы пойдете с нами.

Варрен нахмурился еще сильнее.

— Это ошибка. Нас послали не для того, чтобы спасать выводок беженцев!

Гарро посмотрел на него тяжелым взглядом.

— Ты не знаешь доподлинно, что приказал Малкадор. Или ты считаешь, что лучше подходишь для этого долга, чем я?

Варрен не ответил и только покачал головой через некоторое время. Его лицо по-прежнему выражало всё его недовольство. На каком-то уровне Гарро понимал, что Пожиратель Миров прав, но было ясно, что Аркуди и многие из его группы были последователями Лектицио Дивинитатус. И каким бы не был долг Гарро перед Малкадором, вера в Императора превосходила его.

Аркуди заметил нечто в его глазах и заговорил осторожным, заговорщичким тоном.

— Он послал вас. Я молился, и Он послал вас. Когда мы вновь увидели дневной свет, мы знали, что будем спасены... Если бы только мы могли сбежать от зверя...

— Зверя? — Варрен уловил тень ужаса в этом слове и вгляделся в старика внимательнее.

— Объяснитесь, капитан, — потребовал Гарро.

Новый страх, сильнее и явственнее, замерцал в глазах солдата, и он встревоженно оглянулся через плечо.

— Чудовище, что охотится в руинах этого города. Жуткое, кошмарное создание. Он преследовал нас. Я видел его. Огромный, в рваном плаще, смердящий кровью и смертью. Он уже убил многих из нас, возвращаясь за добычей снова и снова. Я боюсь, что он покончит с нами всеми, прежде чем мы сможем найти убежище.

Ужас Аркуди висел в воздухе, точно пыль на ветру, и что-то в его описании отозвалось холодным, ясным сигналом в разуме Гарро. Когда он заговорил снова, он обращался ко всем.

— Это... чудовище. Если вам не по силам одолеть его, мы сделаем это вместо вас. Мы не станем ждать нападания. — Он обернулся к Варрену и Рубио: — Братья, готовьтесь. Мы пойдем сразиться с этим зверем. Мы встретимся с ним на наших условиях.

— Каждый человек, что пытался сражаться с ним, погиб, — предупредил Аркуди.

Гарро кивнул.

— Мы не люди. Мы — легионеры. — Он указал назад, на руины. — Покажи нам, где найти это создание.

***

Строение в сердце города, что когда-то оспаривало красоту небес, теперь лежало, обрушившись внутрь самого себя. Гордая и величественная базилика превратилась в гору припорошенных пылью обломков камня и осколков глассаика.

Внутри рухнувшего здания еще оставались зияющие пустоты, осыпающиеся пещеры вокруг тех из мраморных колонн, которые треснули, но не упали. Последующие разрушения, причиненные пламенем и кислотными дождями, сделали разбитые бомбами руины еще более опасным местом.

Любой неверный шаг мог заставить рухнуть чудом удержавшуюся стену или засыпать проход за одно мгновение. И всё же воин возвращался в базилику снова и снова, ведомый стремлением, которое он не мог понять, но с которым не мог спорить.

Цербер пробирался через обломки в сумрачном влажном воздухе, возвращаясь к месту своего возрождения. Безмолвная изломанная фигура в расколотой броне ждала его там, прислоненная к остаткам разбитой кафедры.

— Я снова здесь, брат. Цербер здесь. Будешь ли ты говорить со мной сегодня?

Ответа не было. Ни звука, кроме капающей на камни воды.

Именно здесь он умер. Здесь он восстал, похороненный под обломками камня. Здесь, в этом памятнике бесцельному разрушению, он выкопал себя из-под завалов, под властью целеустремленности, что граничила с безумием.

— Если ты не будешь говорить со мной, брат, тогда я поговорю с тобой. Я расскажу эту историю снова, и приму боль. Ты помнишь это? Я знаю, помнишь. Сколько раз должен я просить тебя разделить со мной это мгновение? Я ищу в собственных мыслях, но там — пустота. Темные провалы. Разбитые осколки памяти. Острые, режущие.

Он тихо застонал от боли. Любые попытки вспомнить лишь приносили несравнимые ни с чем страдания. Бритвенно-острые когти, впивающиеся в его разум. Огонь, пожирающий его душу.

И всё же он снова и снова тянулся к воспоминаниям.

Изо всех сил Цербер пытался извлечь память из своих изувеченных мыслей, и вместе с ней на поверхность всплывали призрачные видения выстрелов, огня и криков. Он вновь ощущал звон сталкивающихся клинков, слышал визг падающих бомб.

— Я должен видеть! Ты и я, в этих залах... Предатели... Их ненависть! Губительные Силы! Меч... этот меч в моей руке. Стой! Стой! Ты не должен! Остановись! — он рухнул на колени, снова ощущая отчаяние тех мгновений во вспышке кошмарной жестокой эмпатии. — Не делай этого!

Но, несмотря на всю терзавшую его боль, его расколотый разум не мог дать ему понимания, к которому он так стремился. Ни единого отблеска истины не являлось ему. Бесценное, ускользающее знание о самом себе всегда оставалось за пределами досягаемости. Смерть, которая не была смертью, была повинна в этом. Предательство и пламя, клинки и бомбы, раны, что они нанесли ему, из-за которых его дух истек кровью на этих камнях. Потерянный и забытый. Он пережил это мгновение снова.

— Предательство... Безумие и предательство... — каждое слово было воплощенной болью. — Красный бог... И тьма... тьма...

Он упал, силясь вздохнуть, словно утопающий, вытащенный на берег. В этой смерти он был сломан изнутри. Некая жизненно важная часть того, кем он был, была разбита, и осколки его сущности рассыпались в пыли.

Изломанный, обожженный — время держало его в своей колыбели, пока война проходила над ним. Линия пламени сдвинулась дальше, а он был оставлен позади. Брошен предателями в пепельных пустошах.

— Брат... родич! Каждый раз смерть подходит ближе, но по-прежнему отвергает меня. Ты знаешь, почему это так. Ты не скажешь мне? — цепляясь и подтягиваясь на руках, он тащил свое тело по обломкам. — Смерть забрала тебя! Почему не меня? Почему не меня?! — во внезапном порыве яростной энергии он прыгнул через разбитые камни — туда, где у кафедры лежало второе тело. — Ответь мне!

Но ответа не было и не могло быть. Его брат лежал мертвым, как и каждый день с тех пор, как вспыхнуло восстание. Шея его родича оканчивались кровавым обрубком, отсеченная голова лежала на коленях. Почерневшие коросты засохшей крови окружали бледные бескровные губы. Незрячие глаза на медленно разлагающемся лице смотрели в никуда.

— Прости, — прошептал он. — Если бы только я мог вспомнить твое имя, брат мой. Прошу, прости меня.

Воин опустил взгляд на собственные руки. Его тело казалось разъединенным с его мыслями, точно они принадлежали совсем другому существу. На миг он ощутил легчайшее прикосновение здравого рассудка.

— Что со мной сделали? Кто...

Стук осыпающихся камней разнесся по разрушенному залу — обломки были потревожены сдвинувшимся весом. Воин замолчал, чувствуя движение где-то наверху, и краткий миг исчез.

— Кто посмел? — прорычал он, поднимаясь на ноги, доставая изломанный цепной меч и тут же находя ответ на свой вопрос. — Чужаки.

***

Ночь опустилась на разрушенный город; сломанные шпили и поваленные башни стали пристанищем теней и тьмы. Ряды выбитых пустых окон смотрели на них, точно черные хищные глаза, а ветер по-прежнему не затихал.

Гарро вел остальных к указанной цели, но на некотором расстоянии от нее старый солдат остановился и отказался подходить ближе.

— Вот это место. Зверь здесь.

— Ты уверен? — спросил Варрен.

Аркуди нервно кивнул. Рубио изучал разрушенное здание:

— Похоже на остатки какого-то официального строения.

— Я видел, как десять человек вошли туда, чтобы убить зверя, — сказал старик. — Я слышал, как они умерли секунды спустя. Здесь скрывается убийца. Бывают ночи, когда ветер доносит до нас крики его мучений.

Гарро опустил ладонь на рукоять Либертас.

— Возвращайся к своей группе, — приказал он. — Варрен, иди с ним.

— Что? — Пожиратель Миров оскорбленно посмотрел на него. — Ты отсылаешь меня прочь?

Легионеры встретились взглядами, и Гарро понизил голос:

— Я даю тебе приказ, брат. Оставайся здесь. Следи за Аркуди и его людьми. Будь начеку.

Когда Варрен наконец ответил, его голос звучал холодно и мрачно:

— Как скажешь.

Гарро проследил за тем, как он уходит, затем повернулся к Рубио:

— Что ты видишь?

Псайкер изучал гору обломков, некогда бывшую зданием, вглядываясь в камень, измеряя телепатический резонанс в воздухе вокруг них. Его лицо было освещено отблеском кристаллического механизма в его капюшоне.

— Я не уверен, — признался он. — Эмоции затягивают это место, будто дым. Сложно отфильтровать этот шум. Так много умерло здесь. Так много голосов.

— Мне нужно, чтобы ты нашел всего один.

Рубио кивнул и закрыл глаза; голубоватая аура пси-матрицы отбрасывала странные, прыгающие тени. Гарро ощутил металлический привкус в воздухе — след псионического воздействия, крошечная частица Имматериума, проникшая в реальный мир.

Гарро смотрел, как Рубио использует свое искусство: руки псайкера двигались, словно ощупывая темноту в поисках чего-то невидимого. Таланты эсперов, медиумов и варп-провидцев всегда казались ему странными и чужими, даже в те дни, когда он сражался в Великом Крестовом походе. Сигиллит дал Гарро разрешение использовать запрещенные умения Рубио на свое усмотрение, без всякого порицания. Гарро мог только гадать, к чему подобное могло привести в будущем.

— Что-то... Кто-то есть здесь, с нами, — Рубио наконец нарушил молчание. — Но тень его разума выглядит необычно. Мне доводилось читать недавно умерших и видеть эхо тех, кем они были — как тот пехотинец. Здесь то же самое, но этот разум еще жив. Как будто его мысли пойманы между жизнью и смертью.

— Значит, мы найдем его и поймем, к какой стороне его отнести. За мной.

Но Рубио поднял руку, останавливая Гарро, прежде чем тот вошел в руины.

— И что ты скажешь этой измученной душе, когда мы найдем его? «Император защитит»?

— Если тебе есть что сказать мне, брат, говори сейчас, — резко ответил Гарро.

Псайкер опустил руку, но выдержал тяжелый взгляд бывшего воина Гвардии Смерти.

— Варрен был прав. Аркуди и другие выжившие — не наша забота. Наш долг — вот единственное, на чем мы должны сосредоточиться. Это трудный урок, но я усвоил его, когда ты завербовал меня на Калте.

— Я отдаю приказы. Лорд Малкадор выбрал меня Agentia Primus.

— Да, это так, — согласился Рубио. — Но я уже не впервые слышу, как ты говоришь эти слова, Гарро. «Император защитит». Они значат для тебя больше, чем ты готов признаться. И эти знаки аквилы тоже. Они не просто безделушки.

Гарро промолчал, напряженно глядя на младшего легионера. Пытался ли Рубио прощупать его мысли, пока они говорили? Как бы отреагировал, узнав, что Натаниэль Гарро, герой «Эйзенштейна», избранный Сигиллита, раздумывает о вере в божество?

Псайкер ответил на незаданный вопрос:

— Для меня не имеет значения, что ты можешь скрывать, Гарро. У всех нас есть свои демоны и свои секреты. Но ты должен быть уверен, что твои убеждения не станут противоречить принесенным тобой клятвам.

— Этого никогда не случится, — с нажимом сказал он.

Рубио достал оружие и указал мечом вперед:

— Что ж, тогда идем.

***

Гарро двинулся вглубь разрушенной базилики, держа перед собой Либертас, и Рубио не отставал от него. Прищурившись, он следил за тенями среди каменных обломков. То там, то здесь возникали бездонные черные провалы в глубину — туда, где нижние уровни огромного строения обрушились и рассыпались.

Осторожно выбирая путь, Гарро бросил взгляд на электроматический прибор, висящий на его поясе, и нахмурился.

— Показания ауспекса невозможно разобрать. Слишком много металла в обломках, он сбивает сенсоры. Ты что-нибудь чувствуешь, Рубио?

Кодиций услышал собственный голос, словно доносящийся откуда-то издалека.

— Это место населено призраками. Радуйся, что ты не слышишь их.

Отголоски и тени мертвых были повсюду, окутывали, точно густой туман.

— Что они говорят?

— То же, что и все призраки. Они жаждут мести.

Гарро внимательно вгляделся в соратника, и Рубио видел, что он не был уверен — то ли псайкер говорит правду, то ли смеется над ним. В итоге он решил не уточнять и отвернулся, выслеживая что-то в тенях.

Рубио тоже заметил его — отчетливый человеческий силуэт среди рухнувших балок и сломанных колонн. Он узнал знакомые очертания брони модели «Максимус». Гарро приблизился к силуэту, подняв меч.

— Ты. Встань и выйди к нам.

— Был бы кошмар, встань он на самом деле, — сказал Рубио, не находя ничего своим шестым чувством. — В этом не осталось души. Он давно мертв.

— Как ни печально, ты прав, — согласился Гарро, подходя ближе. То, что сперва казалось склоненной головой, было на самом деле неровным обрубком шеи. Он отвернулся с отвращением на лице. — Ни один легионер не заслуживает быть оставленным так, — добавил он.

Пока Рубио оглядывался, проверяя темные углы зала, Гарро изучил поврежденную броню.

— Следы от выстрелов. Эти зарубки — от лезвия силового меча. — Он остановился, затем провел рукой по поверхности растрескавшегося керамита. — Эти цвета... Под пылью еще видны знаки. Этот воин был капитаном Шестнадцатого легиона.

Псайкер застыл, его сверхъестественные способности чуяли нечто за пределами восприятия Гарро.

— Легион Хоруса Луперкаля.

Рубио не успел договорить — из груды обломков у его ног взвилось чудовище в изорванном плаще. Затаившись под камнями и поджидая их, теперь оно взорвалось яростью. Кодиций едва успел среагировать, когда чем рычащий цепной клинок обрушился на него. Он блокировал удар наручем — керамитовая броня встретила вольфрамовые зубья вспышкой ярко-желтых искр.

Он заметил мелькнувшее на долю секунды лицо — яростный, отчаянный оскал — прежде чем бешеная атака возобновилась с удвоенной силой. Оголовье цепного меча врезалось в его голову, заставив треснуть кость и разбив псионические кристаллы. Он пошатнулся, пытаясь восстановить равновесие, но град безумных ударов не прекращался. Он смутно осознавал, что Гарро уже спешит к нему на помощь — но его противник разразился воющим смехом и вытащил какой-то предмет из глубин своего рваного плаща.

— Моя могила станет вашей, предатели!

— Граната! — успел выкрикнуть предупреждение Гарро, когда устройство размером с кулак запрыгало и покатилось по неровному полу.

Воин в плаще сбил Рубио с ног и бросился прочь к полузаваленному выходу. Молниеносным движением Гарро схватил гранату и швырнул ее изо всех сил в черные глубины ближайшего провала. Рубио слышал, как она зазвенела, скатываясь по разрушенным этажам.

— Беги, чтоб тебя! — выкрикнул Гарро, но в следующую секунду Рубио был оглушен грохотом сотрясшего здание взрыва. Повсюду вокруг них растрескавшиеся стены и осыпающиеся потолки наконец сдались гравитации и обрушились вниз.

Спустя месяцы медленного разрушения базилика была теперь полностью уничтожена. Она рухнула, выдохнув напоследок облако черной пыли, проваливаясь в пропасть, что разверзлась под ней. Земля поглотила руины, утащив их во тьму.

***

Варрен отшатнулся назад — ударная волна докатилась до него, сопровождаемая облаком каменной крошки и пыли. Он слышал панические крики Аркуди и других выживших, но не обращал на них внимания, поспешно активируя вокс:

— Трон и кровь! Гарро! Рубио! Вы меня слышите?

Ответа не было, и он мог только смотреть, сжимая в руке болтер, как волна пыли накатывается на лагерь беженцев под его защитой и накрывает его.

— Вы все — ложитесь! — прорычал он напуганным беженцам. — Закройте лица и не двигайтесь.

— Я предупреждал их... — сказал Аркуди. — Зверь идет.

— Замолкни, старик. — Варрен подавил глухое раздражение от этого мрачного пророчества и проверил магазин болтера. — Не поднимайся.

Он услышал хлопанье рваного плаща; Аркуди тоже.

— Что это было? Там, в пыли...

— Я сказал, тихо!

Сосредоточившись, Варрен вскинул болтер к плечу и прицелился в дымку, высматривая неверное движение, которое выдало бы его цель. Всё остальное было забыто. Судьба его боевых братьев была уже не его заботой. Всё, чего он искал сейчас — это враг; и враг, знал он, приближался.

Из пыли донесся голос:

— Плата предателям — лишь сталь. И вы заплатите за то,что встали против Императора!

Прежде чем он успел среагировать, что-то метнулось вперед — точно прыгающий волк или пикирующий на добычу ястреб. Варрен заметил тусклый блеск цепного меча и открыл огонь. Легионер разглядел наконец своего врага.

— Зверь! — завыл Аркуди, когда чужак в броне с ревом бросился на них.

Двое воинов столкнулись с лязгом оружия.

— Ты мертв! — бешено выкрикнул нападающий. — Вы все мертвы!

Хотя все его инстинкты призывали встретить врага в ярости битвы, Варрен попытался прервать его, прежде чем тот зайдет слишком далеко.

— Стой! Ты не можешь драться...

— Именем Императора, я убью тебя!

Слова пропали втуне; ответом на них была лишь боль. На тренировочных аренах легиона Пожирателей Миров Варрену доводилось сражаться с воинами всякой породы — от совершенных разумом и телом до тех, кто доведен был до грани безумия лоботомией и нейроимплантами. Но всё же он был потрясен ненавистью, с которой напал его новый враг. Каждый из астартес, к какому бы легиону он ни принадлежал, какого бы примарха ни звал отцом, сражался, чтобы выжить и победить. Но этот зверь был не таков. Он сражался, словно безумец, без всяких мыслей о собственной жизни. Он был чистейшей воплощенной яростью.

Он сражался так, словно стремился в объятия смерти — но в его глазах было что-то еще, что-то... утраченное.

— Будь ты проклят! — Варрен подавил очередной приступ боли.

— Слишком поздно! — прозвучало в ответ.

Его сбило с ног и впечатало в расколотую каменную колонну. Болтер выпал из разжавшихся пальцев, и Варрен обмяк, наполовину оглушенный. Он повернулся, готовясь отразить смертельный удар, но враг уже оставил его позади.

— Это подойдет...

Сморгнув пелену боли, он увидел, как оборванный воин поднял его болтер и передернул затвор. Он медленно подощел к Аркуди и выжившим, которые дрожали в ужасе, и наставил на них широкое дуло болтера.

Варрен с трудом поднялся на ноги.

— Что ты делаешь? Это же гражданские!

Ни тени сожаления не мелькнуло на покрытом шрамами лице воина, когда он открыл огонь по безоружным людям.

— Я — Цербер! — объявил он. — Страж у врат ада! Я — справедливость!

— Не в этом мире! — донесся выкрик.

Резко развернувшись на звук, Варрен увидел Гарро и Рубио, появляющихся из дымки. Раненые, но всё еще живые, Рыцари сумели выбраться из завалов и вернулись в бой.

Рубио поднял руки в жесте силы. Коснувшись биения в сердце своей тронутой варпом души, псайкер обратил его в молнию. Повинуясь взмаху его руки, искрящаяся дуга бело-голубой энергии прорезала усыпанную обломками землю, разрывая ее. Оборванный воин — тот, кто звал себя «Цербером» — закричал от боли и, оступившись, опрокинулся за край новой бездны, в черное забвение. Земля вокруг затряслась, проваливаясь и осыпаясь с грохотом и скрежетом, прежде чем наконец успокоиться снова.

***

Постепенно пыль улеглась, покрывая всё толстым слоем песка и пепла. Игнорируя раны, отзывавшиеся вспышками боли при каждом шаге, Варрен подошел, хромая, к краю провала. Краем глаза он заметил, как выжившие беженцы перевязывают раненых; впрочем, их было немного. Почти каждый выстрел Цербера превращал его цели в размазанные пятна крови и мяса.

Варрен сплюнул кровью в новый кратер и заглянул вниз. Он не увидел ничего, кроме теней.

— Он мертв? — Гарро подошел к краю; его броня была покрыта таким же темным пеплом.

— Нет. Иначе там было бы тело, — Варрен повернулся, оглядывая двух других легионеров. — Я мог бы сказать то же самое о вас. Когда развалины рухнули, я думал — вам конец.

— Мы оказались в ловушке, — сказал Рубио, — но мои способности помогли нам выбраться.

— Нужно что-то побольше, чем падающие развалины, чтобы убить легионера, — сказал Гарро. — Что произошло здесь?

— Разряд, который запустил Рубио, попал в цель, но камни провалились под ногами нашего врага. Весь этот город — сплошное нагромождение обломков, ничего больше.

Варрен бросил взгляд на Аркуди и остатки его группы. Он понимал, что Цербер убил бы их всех, не вмешайся Рубио. Вновь обернувшись к Гарро, он пристально посмотрел ему в глаза.

— Это было никакое не чудовище, капитан. — Варрен ожидал встретить порожденного варпом монстра, но то, с чем они столкнулись, могло быть только генетически модифицированным воином. — Это один из нас.

— Да. Так и есть, несомненно. — Лицо псайкера омрачилось. — Он назвал нас предателями. Там, внизу, я лишь мельком увидел его… — он встретился взглядом с Гарро. — Скажи нам правду. Этот враг — тот, кто я думаю?

Лицо Гарро стало жестче. Казалось, тяжесть вопроса вдруг состарила его.

— Да. Теперь я вижу, что он уже слишком далеко. Безумие поглотило его. То, что случилось здесь, разрушило его разум. — Он отвел взгляд. — Мы должны убить его.

— Что? — Варрена пронзило странное чувство. Это было... сочувствие? Даже едва не став жертвой сумасшедшего убийцы, Пожиратель Миров испытывал некое неясное родство с Цербером. «Мы похожи, — подумал он. — Я мог бы быть на его месте, повернись судьба иначе».

Рубио печально кивнул:

— Мы все видели, что он сделал. Он предпочел напасть не на нас, а на беззащитных смертных. Стариков. Женщин и детей.

— Ты не смотрел в его глаза, псайкер, — выплюнул Варрен. — Ты не видел того, что видел я. Страдание и тьму. Может твое колдовское зрение постичь подобное? — он мучительно пытался найти слова. — То, что я сказал раньше... Я ошибался. Да, он — зверь. Человек, ставший чудовищем. Но он по-прежнему один из нас. Он не предатель.

— Я не смог коснуться его разума, — признался Рубио. — Возмущение в нем слишком велико, словно непреодолимый вихрь.

Варрен положил руку на предплечье Гарро; на его грубом лице отразилась целеустремленность.

— Гарро, послушай меня. Мы потеряли так много братьев в этом восстании, на этой проклятой войне. Предателя я убил бы без колебаний. Но мы не говорим о предателе. Он потерян, но он наш брат. Ты должен...

— Что я должен сделать, — прорычал Гарро, на мгновение выведенный из себя этими требованиями. Но раздражение улеглось, и смысл сказанных слов стал ему ближе. — Что я должен сделать — это сделать выбор. Это — мой долг, и только мой, Варрен. Если я отдам приказ — пусть будет так. Ты понимаешь?

Пожирателю Миров понадобилось немало времени, чтобы ответить.

— Я понимаю, — солгал он.

***

Рассвет наступал медленно; бледные лучи далекого солнца бросали призрачный свет на разрушенный город. Пыль и облака скрадывали цвета, окрашивая всё в серый. Единственными яркими пятнами были лужи крови вокруг тел раненых и мертвых.

Пока Гарро и Варрен стояли на страже, Рубио подошел к беженцам; в воздухе стоял густой медный запах крови.

Он нашел Аркуди перевязывающим рану на руке обрывком грязной ткани, в окружении измученных остатков его отряда.

— Я могу одолжить вам аптечку, капитан. Там есть бинты и...

— Нет, — ответил Аркуди, едва ли не слишком поспешно. — Не нужно, господин легионер. Это всего-то царапина. Ничего страшного.

— Как пожелаете. Возможно, другим нужна помощь? Я вижу, что некоторые из вашей группы пострадали серьезней.

Старый солдат покачал головой:

— Мы ценим ваше предложение. Но вынуждены отказаться. Пожалуйста, поймите. Таковы наши обычаи.

— Истекать кровью? — псайкер пристально посмотрел на старика; он чувствовал нечто, что могло быть паутиной лжи, в мыслях Аркуди, но не мог ничего сказать с уверенностью.

Когда тот не ответил, Рубио сдался и отошел прочь. «Возможно, мне не стоит удивляться, — подумал он. — Легионеры, и никто другой, обрушили на них гибель; легионер преследовал и убивал их. С чего бы им захотеть доверять нам?»

Но всё же он не мог избавиться от настойчивого беспокойства. Он подошел к выложенным в ряд телам, завернутым в тряпье, которое должно было служить саванами. Движимый неясным ему самому импульсом, смутным подозрением, нараставшим в нем, Рубио опустился на колени у ближайшего трупа. Псайкер осторожно взял руку мертвой женщины и сдвинул вверх рукав ее одежды, позволяя шестому чувству вести себя. Его взгляд прошелся по бледной руке — и обнаружил нечто странное.

Как он и ожидал, на мертвой плоти были раны, гематомы и шрамы — но не только. Были и язвы, подобных которым Рубио не видел прежде. Он не был апотекарием, но ему приходилось встречать радиационные ожоги и раковые опухоли. Эти метки походили на них, но в них была упорядоченность, и именно это показалось ему странным. Что бы ни поразило мертвую женщину, оно проявлялось скоплениями по три, в форме ровных треугольников — точно сознательно поставленная отметка. Рубио осмотрел второе тело, затем третье. На каждом были следы той же странной инфекции, и каждый раз они были скрыты от взгляда.

— Что ты делаешь? — он поднял взгляд на приблизившегося Гарро. — Зачем тревожить их мертвецов?

Псайкер показал ему метки.

— Ты видел когда-нибудь подобное, Гарро?

Не успев задать вопрос, Рубио прочитал ответ в выражении лица соратника. Отвращение, гнев, ненависть — все эти чувства мгновенно отразились на лице Гарро. За его спиной Аркуди и другие беженцы остановились и повернулись к легионерам, глядя на них.

— Я видел эту метку прежде, — сказал Гарро с холодной яростью. — Это знак ужаса и разложения.

В глубинах варпа, на борту фригата «Эйзенштейн», Натаниэль Гарро и его боевые братья сражались с существами, отмеченными тем же тройным знаком. Это были мертвецы, предатели из легиона Гвардии Смерти, чьи тела были подняты к новой отвратительной жизни темными силами имматериума. Эти не-мертвые создания были оживлены болезнью и ненавистью, ведомы скверной — и теперь та же сила населяла здешние руины, скрываясь у всех на виду.

— Вам не следовало видеть метку, — голос Аркуди был спокоен и полон сожаления. — Теперь вам тоже придется принять благословение Дедушки. — Он посмотрел в глаза Гарро и улыбнулся: — Он ждал тебя, Натаниэль.

А затем беженцы — все как один — запрокинули головы и закричали. Это был тот же скорбный вой, вторящий чумным ветрам, несущимся над поверхностью планеты.

Кожа Аркуди сползла с лица, словно бумажная маска разлагающейся плоти, мгновенно рассыпающейся на куски. Все его спутники преобразились — всякое сходство с людьми осыпалось с них ошметками плоти. Смертная бледность разлилась по лицам, повсюду на телах проступили тройные язвы, сочась свежим гноем. Они сбросили свою маскировку, открывая истинный облик.

Какие бы темные силы не удерживали их до сих пор на краю жизни, теперь они отступили и вместо этого ускорили разложение. То, что мгновение назад казалось людьми, превратилось в спотыкающиеся, стонущие трупы. Рядом с ними уже похолодевшие тела задергались и поднялись на ноги — со свисающими обрывками окровавленного мяса, с зияющими ранами от выстрелов болтера.

Варрен подбежал к ним, держа оружие наготове. Он был потрясен открывшимся перед ним зрелищем.

— Этот звук!

— Зов для их сородичей, — сказал Гарро, в свою очередь доставая оружие. — Мы преданы, братья... Будь проклята моя глупость.

— Спина к спине! — Рубио отпрыгнул назад, смыкая строй со своими братьями. — Они окружают нас.

Обнажив мечи и подняв болтеры, трое легионеров приготовились к бою, пока зомби ковыляли вперед, собираясь вокруг них. Гарро поднял Либертас:

— Уничтожим эту мерзость, во имя Императора!

Существа бросились на них — прямо во вспышки выстрелов и визг мечей, которые легионеры обрушили на них.

Они падали, как колосья под косой, и Рубио хрипло рассмеялся:

— Так мало? Мы быстро с ними расправимся!

Словно в ответ, новый хор потустороннего воя разнесся над разрушенным городом, и шорох гниющих конечностей по камням стал громче. Сотни кошмарных созданий выбирались из черных дверных проемов и провалов в развалинах.

— Ты поторопился, псайкер, — проворчал Варрен. — Их не так уж мало.

— Мы мертвы, и нам нет счета, — существо, что было Аркуди, закачалось перед ним, подталкиваемое вперед массой других трупов. — Присоединяйтесь к нам.

Они появлялись из каждого погруженного в тень угла, выкапываясь из обломков, выходя из развалин, поднимаясь из каждой могилы. Орда зомби обрушилась на них воющей волной, повергая легионеров просто своим количеством.

— Никогда! — выкрикнул Гарро, и Либертас снова запел, рассекая воздух. Меч поднимался и падал, срубая головы с мертвых тел, но на место каждого чумного трупа вставало трое новых. Масса мертвой плоти оттесняла их назад, отрезая пути к отступлению.

Рубио призвал свои силы, бросая разряды искрящейся энергии в стену врагов, но он не мог сдержать поток.

— Они просто не останавливаются!

— Нам что, придется встретить всех до единого жертв вирусных бомб? — прорычал Варрен; его оружие было размытыми пятнами огня и стали. — Как могут они быть мертвы и живы одновременно?

— Цербер, — сказал Гарро. — Он должен был знать, что они такое, с самого начала. — Грохот выстрелов разнес на части еще нескольких гниющих чудовищ. — Держитесь ближе, братья! Если мы погибнем здесь, хотя бы погибнем вместе.

Но тут новый голос вступил в хор безумия. Точно некое мифическое существо, призванный упоминанием своего имени, Цербер вмешался в битву.

— Я вижу вас! — донесся издалека крик. — Я пришел за вами!

Оборванный воин вдруг оказался среди них — вихрь клинков, сносящий головы и рассекающий тела. Чудовищные зомби были разорваны на части; бритвенно-острые зубья цепного меча отрывали конечности и вскрывали кожу. Легионер в разбитой броне был черным призраком, и он сражался, точно воплощенный дух мести: не уставая, не останавливаясь, не обращая внимания на острые когти и тяжелые удары, и кровь его свободно струилась из бесчисленных ран. Он продолжал бой, убивая мертвых, возвращая отмеченные чумой тела в могилы, из которых они восстали. В его глазах светилась непоколебимая, идеальная сосредоточенность истинного безумца.

В этой смертельной схватке Гарро был готов принять любую помощь, какая бы им ни представились.

— Их становится меньше, держитесь, — окликнул он остальных. — Мы должны выжить. Наш долг будет исполнен!

— Прикончим их! — Рубио едва успел сказать это, как толпа зомби сбила его с ног, волоча по земле. Псайкер исчез под массой рычащих мертвецов; их когти заскребли по его броне.

Но лишь на мгновение. Волна телекинетической энергии превратила чудовищ в горстки пепла, и Варрен шагнул вперед, помогая соратнику подняться; он взмахнул мечом, обезглавливая тех врагов, кто еще двигался.

— Во имя Терры, скажите мне, что здесь больше не осталось этих гнилых уродов.

Рубио покачал головой:

— Этот бой еще не окончен.

Варрен обернулся и увидел, как Гарро шагает к Церберу; безумный легионер прорубался через последних оставшихся зомби.

***

Цепной меч упал, разбрызгивая в воздухе старую, застоявшуюся кровь, и в развалинах вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь неумолчным ветром. Вокруг них лежала огромная братская могила: обезглавленные трупы, тела в различных стадиях разложения, сваленные в груды.

Тяжело дыша, воин, называвший себя Цербером, поднял взгляд, полный яростной готовности убивать — и обнаружил легионера в серой, не отмеченной ничем броне, приближающегося к нему.

— Довольно, — сказал Гарро. — Дело сделано. Враг уничтожен.

Эти слова лишь разожгли его ненависть сильнее.

— Ты смеешь приказывать мне? Грязный предатель! Я полью эту землю твоей кровью!

Гарро направил свой клинок вниз и убрал разряженный болтер в магнитное крепление.

— Опусти меч, — осторожно сказал он. — Не заставляй меня делать выбор... Не заставляй меня драться с тобой.

— Никогда! — выкрикнул Цербер, точно бросая вызов небесам. — Я никогда не остановлюсь! Я — последний верный сын! Я прикончу всех, кого Хорус пришлет испытать меня!

— Это твой последний шанс. — Недавние слова Варрена эхом звучали в мыслях Гарро — его просьба попытаться покончить с безумием Цербера без кровопролития. «Слишком много братьев уже потеряно. Слишком много». — Откажись — и умрешь!

— Попробуй! — он бросился в атаку. Ярость, владевшая Цербером несколько минут назад, казалась слабой искрой в сравнении с пламенем, что полыхало в нем сейчас.

Их клинки встретились, разошлись и со звоном встретились снова, и Гарро разглядел истинную суть этой потерянной души. В урагане ударов, сквозь искры и скрежет металла, он видел фрагменты того, кем на самом деле был его противник за пеленой безумия. Каждый выпад и блок становились для Гарро испытанием. Он мгновенно понял, что это — едва ли не опаснейший противник из всех, с кем ему приходилось сталкиваться в поединке клинков. Каждый удар он парировал. Каждый бросок встречал ответным.

Казалось, сражение длилось бесконечно. Время растягивалось, пока не осталось лишь единственное, застывшее мгновение. Они наступали и отступали, выискивая крохотные бреши в защите, но не в силах вычислить решающий удар. Оба воина были равны: они продолжали сражаться в поисках той доли секунды, когда невнимательность означала бы смерть.

Мечи столкнулись и сцепились, и они застыли друг напротив друга в схватке напряженных мускулов.

— Я знаю, кто ты! — прошипел Цербер. — Предатель! Лжец!

— Я знаю, кто ты, — ответил Гарро. — Как и я. Легионер! Тот, на поиски кого послал нас Сигиллит!

— Обманщик! Я — Цербер! Пес на страже врат ада! Я — тот, кого отвергла смерть! — слюна летела из его рта с каждым яростным выкриком, и его глаза были черными провалами отчаяния.

— Твой разум помрачен, брат, — Гарро вкладывал все силы в то, чтобы удержать мечи. — Помоги мне. Отбрось пелену безумия! — он смотрел во тьму этих глаз и не отводил взгляда. — Вспомни, кто ты такой!

— Я — Цербер! — яростно рванувшись, мощным ударом воин отбросил Гарро и отступил назад, увеличивая дистанцию между ними. Он указал мечом на Варрена и Рубио, которые готовы были присоединиться к бою. — Зови своих ублюдков-братьев, если посмеешь. Я убью вас всех!

Гарро стряхнул вспыхнувшую в голове боль и поднял руку, не позволяя соратникам приблизиться.

— Это мы решим между нами двумя.

— Тогда ты умрешь первым, — прорычал его противник. — Они вскоре к тебе присоединятся.

Отчаяние охватило его.

— Послушай меня! — Гарро поднялся на ноги. — Цербер — всего лишь миф! Имя из легенды, история, ничего больше. Это — не твое имя. Это — не то, кто ты есть. — Наконец, на миг между ударами сердца, он увидел промельк сомнения в этих бездонных сумасшедших глазах. Мимолетное колебание — и Гарро ухватился за него. Если он не справится сейчас, его смерть будет неизбежна. — Я — Натаниэль Гарро, Странствующий Рыцарь на службе Малкадора Сигиллита. — Он протянул свой меч вперед церемониальным жестом. — Я — верный слуга Императора Человечества. А ты...

Оборванный воин замер на месте, словно бы придавленный невидимой силой. Основа его существования рассыпалась на глазах. Скорлупа безумия, затвердевшая вокруг его разума, трескалась и разбивалась. Раздавившая его травма наконец ослабляла свою хватку на его поврежденном войной рассудке.

— Кто я? — прошептал он, и в этих словах были скорбь и страх. Он опустил взгляд на свои руки, будто видел их впервые, затем оглядел окружающие их руины. — Что это за место?

Гарро назвал имя — последнюю из тайн, что он хранил с тех пор, как Малкадор дал ему список кандидатов, которых он должен был отыскать. Он произнес слова, называя последнюю свою цель, последнего из Странствующих Рыцарей.

— Твое имя — Гарвель Локен. Этот мир — Исстван III, где твой примарх Хорус Луперкаль и твои боевые братья предали тебя и оставили тебя на погибель.

— Нет... — он покачал головой, не в силах признать это.

Гарро с грустью кивнул:

— Да, брат. Ты знаешь, что это правда. Ты не забыл.

С его губ сорвался крик — вой чистейшей боли, вопль расколотой души, предательство, ножом вонзившееся в сердца. Он бросился на Гарро в безумной ярости; плащ взвился за его спиной.

— У меня нет братьев! Остались только предатели! Я — сам себе легион, и я убью вас всех, пока смерть не явится за мной!

Гарро разжал пальцы, отпуская рукоять Либертас и позволяя силовому мечу со звоном упасть на мертвую землю.

— Тогда сделай это, — сказал он, запрокидывая голову и открывая горло. Воин поднял цепной меч — ревущий клинок замер в высшей точке движения. — Я не могу победить тебя, — признал Гарро. — И потому я не защищаюсь. Я предлагаю выбор. Тот же, что встал передо мной, когда я прибыл на эту планету. Если ты убьешь меня — ты убьешь брата. Союзника. Это единственное действие сделает тебя предателем. И ты знаешь это. — Он смотрел воину прямо в глаза. — Брат. Присоединяйся к нам и докажи, что ты еще верен Императору.

— Император... — он цеплялся за слова, пытаясь понять их.

— Император защитит, — произнес Гарро, зная, что жизнь его и смерть зависят сейчас от сломленной, поврежденной души. «Но я верю», — сказал он себе.

Крутящиеся зубья цепного меча лязгнули, останавливаясь, и оружие упало на землю.

— Да, — сказал Локен. — Защитит.

***

Там, где клинки оказались бессильны, слова и поступки принесли победу. Размышляя над этой истиной, Гарро чувствовал, как новая уверенность крепнет в нем. Даже глубочайшие бездны безумия не смогли разрушить верность истинного легионера, и если так, то даже в самых темных пределах мятежа оставалась надежда. Теперь, когда последний из потерянных сынов был найден и задание Малкадора завершено, Гарро позволил себе задуматься, что ждет их дальше.

Прежде, когда имена тех, кого он должен был отыскать, были в его мыслях на первом месте, Гарро было легко отставить в сторону вопросы, что преследовали его, невзирая на долг. Вопросы, которые слова Рогала Дорна так безжалостно подчеркнули, вопросы, которые он заглушал в себе на борту «Кинжального удара» и позже, после откровений Войена.

Он больше не мог заглушить их.

Тяжелые шаги Варрена захрустели по обломкам, и Гарро обернулся к нему. Тот указал на «Грозовую птицу», ожидающую напротив, в руинах бывшей площади.

— Мы готовы отправляться.

Двигатели уже работали, и Рубио как раз поднимался на борт. Псайкер не оглядывался, и Гарро не мог его в этом винить. Он не мог даже представить, какие ужасы мог увидеть обладатель сверхъестественного зрения в этих владениях запустения и страдания.

Он кивнул.

— Да. Я приведу его.

Гарро повернулся, отыскивая взглядом своего нового подопечного, но Варрен поднял руку, останавливая его.

— Он мог убить тебя прямо на месте, — сказал Пожиратель Миров. — Ты сильно рисковал, спасая его от самого себя.

— У меня не было выбора. Ты был прав. Мы потеряли уже достаточно наших братьев на этой войне.

Гарро уже отошел, когда Варрен окликнул его:

— Война еще не закончена, Натаниэль.

***

— Локен. Пора отправляться.

Он нашел Лунного Волка стоящим на краю еще одного кратера; тот глядел вниз, в бесконечную бездну, и на мгновение Гарро побоялся, что он обдумывает, не покончить ли со своей жизнью.

— Куда? — помолчав, наконец спросил он.

— На Терру, — ответил Гарро. — К будущему.

Локен отвернулся от кратера и посмотрел в лицо Гарро.

— Почему ты пришел за мной? Я был мертв. Забыт. Зачем возвращать меня?

— Твой долг не окончен, друг мой. На самом деле он лишь был обновлен и изменен, как и для всех нас. Я знаю лишь очертания этого грядущего плана, но я верю в него. — Гарро замешкался. Слова казались пустыми. Пытался ли он убедить своего родича или же себя самого? Он продолжал. — Ты — последний, Локен. Последний из тех, кого Сигиллит просил меня отыскать.

— Для чего?

«Я не знаю». Он едва не произнес эти слова вслух, и ему стоило почти физического усилия их удержать. Наконец, он обратился к правде, как делал всегда, и позволил ей вести его.

— Ответ на это мы узнаем вместе, брат. — Он протянул руку — в старом жесте дружбы и верности. — Истинное испытание начинается для нас сегодня.

— Нет, Гарро, — сказал Локен. — На самом деле оно никогда не кончалось.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

акция «раскопай своих подвалов» продолжается

Вообще-то это рассказ из сборника про Эйзенхорна, того, где новый роман. Но на первый взгляд он не связан совсем никак, можно просто так читать (=.

Название: Чума
Оригинал: «Pestilence», Dan Abnett («The Magos»)
Размер: 7700 слов в оригинале
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Скачать: .doc | .epub

«Чума»
Дэн Абнетт

«Архивраг пронизывает своей инфекцией всю вселенную. Если мы не остановимся, чтобы дать бой этой инфекции здесь, в нас самих, — есть ли смысл нести нашу войну к звездам?»
— Апотекарий Энган, из «Трактата о медицине Империума»

I.

Я убежден, что память есть величайший дар, присущий нашему виду. Благодаря функциям памяти мы способны собирать, оттачивать и передавать всевозможное знание к вящей пользе человечества — и к бесконечной славе Бога-Императора, да стоит Его Золотой Трон вечно и впредь!

Забыть ошибку — значит потерпеть поражение еще раз: так учат нас проповеди Тора. Как мог бы командующий планировать свою кампанию без памяти о битвах, что были выиграны и проиграны прежде? Как могли бы его солдаты воспринять наставления и совершенствоваться без этого дара? Как могла бы Экклезиархия распространять свою весть среди населения галактики, если бы это население не смогло удержать учение в памяти? Кто такие ученые, клерки, историки и хроникеры, если не адепты памяти?

И что такое забвение, если не поражение памяти, уничтожение драгоценного знания — и, по сути, скверна?

Я, пребывая на службе Его Высочайшего Величества Императора Терры, вел войну с этой скверной всю свою жизнь. Я стремлюсь к тому, чтобы обнаружить забытое и вернуть его во власть памяти. Я — тот, кто рыщет во тьме, тот, кто освещает тени, тот, кто переворачивает давно нетронутые страницы, тот, кто задает вопросы, оставшиеся прежде незамеченными, кто вечно ищет ответы, которые иначе канули бы в тишину. Я — собиратель, вырывающий у молчаливой вселенной потерянные тайны и возвращающий их в безопасную гавань памяти, где они смогут вновь облегчить наше бремя среди рассеянных звезд.

Дисциплина, к которой я питаю наибольшую привязанность — materia medica, так как моим изначальным призванием была именно медицина. Наши познания о механизмах собственного тела велики и достойны уважения, но никогда нельзя узнать слишком много о нашей биологии, о том, как защищать, восстанавливать и улучшать ее. Наш вид обречен существовать в галактике, вечно раздираемой войной, а где есть война — там процветают и ее слуги: ранения и болезни. И там, где армии отступают, потерпев поражение, или гибнут, медицинские познания также умаляются или забываются. Эти пробелы в знаниях я и пытаюсь восстановить.

Именно с этой целью я прибыл на Симбал Йота на исходе сорок восьмого года жизни, разыскивая Эбхо. Чтобы прояснить ситуацию, позвольте мне сказать, что тогда шел третий год Геновингской кампании в Сегментуме Обскура, и девять астрономических месяцев прошло с первой вспышки Ульреновой Оспы среди легионов Гвардии, размещенных на самой Геновингии. Также известная в народе как «кровавая пена», Ульренова Оспа была названа по имени первой своей жертвы — старшего сержанта Густава Ульрена, из 15-го Мордианского полка, если память меня не подводит. А я горжусь тем, что она не подводит меня почти никогда.

Если вы изучали историю Империума — и, тем более, materia medica — вы тоже должны помнить об Ульреновой Оспе. Она поражает тело и жизненные силы и чрезвычайно заразна; она разлагает изнутри, сгущая циркулирующие в организме жидкости и разрушая костный мозг, и покрывает кожу жертв гнойными язвами и опухолями. Между инфицированием и смертью проходит самое большее четыре дня. На поздних стадиях разрушаются внутренние органы, кровь эмульсифицируется и выступает сквозь поры кожи, а жертвы испытывают сильнейшие галлюцинации. Существуют даже предположения, что в этой фазе сама душа подвергается распаду. Смерть неизбежна почти в каждом случае.

Эта болезнь появилась на Геновингии без предупреждения, и не успел пройти и месяц, как отчеты Медика Регименталис стали отмечать до двадцати смертей в день. Невозможно было найти препараты или процедуры, которые могли хотя бы замедлить симптомы. Не удавалось обнаружить источник инфекции. Что хуже всего — несмотря на всё более суровые меры карантина и обеззараживания, не находилось ни одного метода, позволяющего предотвратить массовое инфицирование. Не обнаружены были ни переносчики заразы, ни способы ее распространения.

И, подобно тому, как слабеет и подчиняется болезни один человек, силы Имперской Гвардии начали падать духом и слабеть по мере того, как чума уничтожала их лучших воинов. Спустя два месяца штаб Вармастера Рингольда уже сомневался в возможности продолжать кампанию. На третий месяц Ульренова Оспа вспыхнула также (совершенно необъяснимым, внезапным образом, учитывая то, что процесс ее распространения оставался неизвестным) на Геновингии Минор, Лорхесе и Адаманксере Дельта. Четыре отдельных центра инфекции, и все — на переднем краю Имперского фронта в этом секторе. К этому времени зараза распространилась и среди гражданского населения Геновингии, и Администратум выпустил официальное объявление о пандемии. Говорили, что небо над городами этого могучего мира почернело от трупных мух, и смрад биологического загрязнения пропитал каждый акр планеты.

Я в то время занимал административный пост на Лорхесе, и был включен в состав срочной комиссии, занимавшейся поиском решения. Это была изматывающая работа. Я лично провел больше недели в архиве, не видя солнечного света, наблюдая за систематическим извлечением информации из этого огромного, пыльного хранилища знаний.

Мой друг и коллега, Администратор Медика Ленид Ваммель, первым обратил наше внимание на Пиродию и Мучение. Это была достойная восхищения работа с его стороны, истинный подвиг, совершенный благодаря внимательному изучению, перекрестным ссылкам и памяти. Ваммель всегда обладал отличной памятью.

Согласно распоряжениям верховного Администратора Медика Юнаса Мальтера, мы перенаправили более шестидесяти процентов наших сотрудников на дальнейшие исследования записей о Пиродии, а также послали запросы в другие миры Геновингинской области для изысканий в их собственных архивах. Мы с Ваммелем лично обрабатывали накапливающиеся данные, всё больше уверяясь в том, что мы направили луч света в нужную тень и отыскали полезную истину.

Уцелевшие записи касательно инцидента Мучения на Пиродии были крайне скудными, хотя и непротиворечивыми. В конце концов, это произошло тридцать четыре года назад. Выживших было немного, но мы смогли отследить сто девяносто одного человека, которые могли быть всё еще живы. Они рассеялись по всем четырем космическим ветрам.

Рассмотрев наши выводы, верховный администратор Мальтер дал разрешение на персональный сбор информации — столь серьезна была ситуация — и сорок из нас, все в ранге как минимум старшего администратора, немедленно получили назначения. Ваммель, мир его душе, был отправлен на Гандиан Сатурналию, где попал в локальную гражданскую войну и был убит. Я не знаю, сумел ли он найти того человека, который был ему нужен. Здесь память немилосердна ко мне.

Что же до меня — я был отправлен на Симбал Йота.


II.

Симбал Йота — там, где поверхность не покрыта океанами, отличающимися глубоким пурпурным цветом (происходит это, насколько я понимаю, благодаря обильно растущим водорослям) — жаркий, цветущий мир. Острова, покрытые дождевыми лесами, опоясывают экватор широким кольцом.

Я высадился на планету в Симбалополисе, где строения улья цеплялись, точно морские раковины, к склонам старого вулкана с усеченной вершиной, и там пересел на тримаран, который через пять дней доставил меня, пробираясь вдоль группы островов, к обители Святого Бастиана.

Я проклинал медлительность судна — хотя, по правде говоря, оно скользило по пурпурным волнам со скоростью выше тридцати узлов — и несколько раз пытался раздобыть орнитоптер или воздушный транспорт. Но жители Симбала — морской народ, не доверяющий путешествиям по воздуху. Это было мучительно, а я не обладал запасами терпения. Мне потребовалось десять дней, чтобы пересечь эмпиреи от Лорхеса до Симбал Йота на борту фрегата Флота. Теперь же половина этого времени ушла на то, чтобы преодолеть неизмеримо меньшее расстояние.

Стояла жара, и я в основном проводил время в каюте, читая инфо-планшеты. Солнце и морской ветер Симбала обжигали мою кожу, привыкшую за годы к свету библиотечных ламп. Я завел привычку надевать широкополую соломенную шляпу в дополнение к мантии служителя Администратума всякий раз, когда выходил на палубу, — деталь, которую мой сервитор Калибан находил неизменно забавной.

На пятое утро остров Святого Бастиана поднялся перед нами из фиолетовых вод — пирамидальная башня вулканических пород, одетая зеленью джунглей. Пока мы перебирались с тримарана на берег в моторной шлюпке, бирюзовые птицы метались над нашими головами, а я не мог различить никаких признаков того, что остров обитаем. Густой покров леса подходил к самому берегу, открывая лишь тонкую линию белого песка у его края.

Шлюпка зашла в бухту, где древний каменный причал торчал из-под полога деревьев, словно недостроенный мост. Калибан, жужжа бионическими конечностями, перенес мой багаж на причал, а затем помог перебраться мне. Я стоял там, обливаясь потом в своей мантии, опираясь на обозначающий мою должность посох и отгоняя жуков, круживших в душном воздухе бухты.

Никто не вышел мне навстречу, хотя я несколько раз за время путешествия объявлял по воксу о своем прибытии. Я оглянулся на своего сопровождающего — хмурого симбальца за рулем шлюпки — но он, похоже, ничего не знал. Калибан проковылял к концу причала около берега и обратил мое внимание на медный колокол, покрытый зеленой патиной от времени и морского воздуха, который свешивался с крюка на краю пирса.

— Позвони в него, — велел я, и он подчинился, осторожно постучав длинными обезьяньими пальцами по медному куполу. Затем он снова нервно оглянулся на меня; его оптические импланты под низким лбом пощелкивали, фокусируясь.

В скором времени появились две сестры Экклезиархии в безупречно-белых рясах, таких же накрахмаленных и жестких, как и их двурогие головные уборы. Они оглядели меня — как мне показалось, с некоторым весельем, — и безмолвно указали следовать за ними.

Я зашагал за ними, а Калибан — за мной, неся багаж. Немощеная дорога через джунгли вскоре обернулась крутым подъемом, а затем превратилась в лестницу. Солнечные лучи, словно копья, пробивались через листву над нашими головами, а влажный воздух был полон экзотических птичьих песен и жужжания насекомых.

Дорога вильнула, и Приют Святого Бастиана Отступника неожиданно воздвигся передо мной. Это было массивное каменное строение в типичном ранне-имперском наивном стиле; его древние контрфорсы и нижние стены заросли лианами и вьюнками. Я мог различить центральное здание в пять этажей и примыкающую к нему часовню, которая казалась самой старой частью комплекса, а также внешние постройки, кухни и огражденный стенами сад. Над кладбищенскими воротами из кованого железа возвышалась потрепанная статуя нашего возлюбленного Бога-Императора, сокрушающего Архиврага. После ржавых ворот ухоженная тропинка вела через подстриженный газон, усыпанный могильными камнями и склепами. Каменные ангелы и суровые образы Адептус Астартес провожали меня взглядами, пока я следовал за сестрами к главной двери приюта.

Я заметил мимоходом, что окна на двух верхних этажах были прочно перегорожены железными решетками.

Оставив Калибана снаружи с моим имуществом, я переступил порог следом за сестрами. Главный атриум обители был темным и восхитительно прохладным мраморным оазисом, с известняковыми колоннами, исчезавшими в сумраке высокого купола. Мой взгляд задержался на прекраснейшем триптихе в алтарном конце, под витражным окном, перед которым я немедля совершил должные поклоны. В ширину он превосходил размах раскинутых рук человека и изображал три аспекта святого. Слева он блуждал по пустыне, в изгнании отступничества, отвергая демонов воздуха и огня; справа он совершал чудо искалеченных душ. На центральной панели его подвергнутое мученической смерти тело, укрытое синим покровом — девять болтерных ран без труда насчитывались на бледной плоти — возлежало на руках сияющего и подобающе скорбного Императора.

Поднявшись с колен, я обнаружил, что сестры уже ушли. Я ощущал почти незаметные вибрации психического хора, мысленно поющего неподалеку. Прохладный воздух пульсировал.

Некто стоял передо мной. Высокий, похожий на статую, в ослепительно белой рясе и с ослепительно черной кожей, он, казалось, рассматривал меня с тем же весельем, что и сестры на пристани.

Я осознал, что по-прежнему стою в соломенной шляпе. Поспешно сняв ее и бросив на ближайшую скамью, я достал пикт-планшет с рекомендациями, врученный мне верховным Администратором Мальтером перед тем, как я покинул Лорхес.

— Я — Баптрис, — произнес незнакомец низким и доброжелательным голосом. — Добро пожаловать в приют святого.

— Старший Администатор Медика Лемюаль Сарк, — ответил я. — Моя должность — собиратель знаний, и я был недавно назначен на Лорхес, Геновингинская общая группа четыре-пять-семь-семь, как часть вспомогательного архивного корпуса кампании.

— Добро пожаловать, Лемюаль, — сказал он. — Собиратель. Что ж. Мы еще не принимали здесь прежде таких, как ты.

Я не вполне понял, что он имел в виду, — хотя теперь, в ретроспективе, меня бросает в дрожь от того, что подразумевал его неверный вывод.

Я сказал лишь:

— Вы ожидали меня? Я передавал сообщения по воксу.

— Здесь в обители нет вокс-передатчика, — ответил Баптрис. — То, что происходит снаружи, не касается нас. Наша работа сосредоточена на том, что происходит внутри... Внутри этого строения, внутри нас самих. Но не тревожься. Ты не помешаешь нам. Мы принимаем всех, кто приходит сюда. Нас не нужно предупреждать о своем прибытии.

Я вежливо улыбнулся его загадочному ответу и постучал пальцами по посоху. Я надеялся, что они будут готовы, что всё будет на месте, чтобы я мог начать работу немедленно. Неспешный ритм Симбал Йоты снова мешал мне действовать.

— Брат Баптрис, я должен спешить. Я хотел бы приступить к делу как можно быстрее.

Он кивнул.

— Конечно. Все, кто приходит к Святому Бастиану, спешат начать. Позволь мне проводить тебя и обеспечить трапезой и местом для омовения.

— Я бы предпочел увидеть Эбхо. Как можно скорее.

Он остановился, озадаченный.

— Эбхо?

— Полковник Федж Эбхо, 23-й полк Ламмаркских Копейщиков. Прошу, скажите мне, что он еще здесь. Что он еще жив.

— Он... здесь, — Баптрис замешкался и наконец посмотрел как следует на мой пикт-планшет. Некое озарение проявилось на его благородном лице.

— Примите мои извинения, старший администратор Сарк. Я неверно понял вашу цель. Я вижу, что вы в самом деле действующий собиратель, отправленный сюда по официальному заданию.

— Разумеется! — резко ответил я. — Кем еще я могу быть?

— Просителем, явившимся сюда, дабы найти покой. Пациентом. Те, кто прибывают на пирс и звонят в колокол, — всегда именно они. У нас нет посетителей, кроме тех, что приходят к нам за помощью.

— Пациентом? — повторил я.

— Разве вы не знаете, где оказались? — спросил он. — Это — Приют Святого Бастиана, убежище для безумцев.


III.

Сумасшедший дом! Не самое благоприятное начало для моей миссии. По исследованиям у меня сложилось впечатление, что приют Святого Бастиана был обителью монашеского ордена, предлагавшего убежище и утешение тем храбрым воинам из легионов Императора, кто был слишком тяжело ранен или исковеркан войной, чтобы продолжать служить. Я знал, что в этом месте принимали калек и потерянных из зон боевых действий по всему сектору, но, по правде говоря, я понятия не имел, что ранения, на которых они специализируются, — это вред, нанесенный душе и рассудку. Здесь был приют для измученного разума, для тех, кто добровольно приходил к здешним воротам в надежде на искупление.

И что хуже всего, Баптрис и сестры приняли меня за просителя! Эта проклятая соломенная шляпа придавала мне ровно тот вид безумца, которого они ожидали. Пожалуй, мне повезло, что меня не одели бесцеремонно в смирительную рубашку и не поместили в закрытую палату.

По некоторому размышлению я понял, что мне следовало бы догадаться. Бастиан, столь почитаемый здесь святой, был безумцем, который отыскал здравый рассудок в любви Императора и который позже чудесным образом исцелял повредившихся в уме.

Баптрис позвонил в колокол, вызывая послушников. Калибан был препровожден внутрь вместе с моим багажом. Нас оставили в атриуме одних, и Баптрис отправился заняться приготовлениями. Пока мы ожидали, в зал вошел седеющий мужчина с мешаниной старых шрамов на месте левой руки. Он был обнажен, не считая потрепанного пустого патронташа, опоясывавшего крест-накрест его торс. Он посмотрел на нас затуманенным взглядом, качая головой, а затем проследовал дальше своей дорогой и исчез из вида.

Где-то вдалеке я различал звуки плача, и настойчивый голос повторял что-то снова и снова. Сгорбившись рядом с мной, оперевшись костяшками пальцев на каменный пол, Калибан тревожно посматривал на меня, и я ободряюще положил руку на его широкое волосатое плечо.

Нас окружили другие фигуры: изможденные мужчины с тонзурами, в длинных черных облачениях Экклезиархии, и призрачные сестры в льдисто-белых рясах и рогатых головных уборах. Они столпились в тенях по обе стороны атриума и молча наблюдали за нами. Один из мужчин безмолвно повторял тексты на длинных лентах пергамента, которые мальчик рядом с ним доставал из усеянного заклепками ларца. Другой что-то царапал пером в маленькой записной книжице. Еще один размеренно помахивал медным кадилом, наполняя воздух сухим запахом благовоний.

Наконец, Баптрис вернулся.

— Братья, поприветствуйте старшего администратора Сарка, явившегося к нам по долгу службы. Вы окажете ему всяческое гостеприимство и содействие.

— Какой еще службы? — спросил старый священник с записной книжкой, сверля меня взглядом. Полукруглые линзы очков были встроены в его переносицу, и бусины четок свешивались с покрытой складками кожи шеи, точно цветочный триумфальный венок.

— По вопросу собирания знаний, — ответил я.

— И чего конкретно касается этот вопрос? — не отставал он.

— Брат Жардон — наш архивариус, администратор Сарк. Прошу простить его настойчивость.

Я кивнул Баптрису и улыбнулся престарелому Жардону, но не дождался ответной улыбки.

— Я вижу, мы родственные души, брат Жардон. Оба мы посвятили себя сохранению знаний.

Он неопределенно пожал плечами.

— Я здесь, чтобы побеседовать с одним из ваших... пациентов. Возможно, он хранит некоторые факты, которые даже сейчас могут спасти миллионы жизней в Геновингинской группе систем.

Жардон закрыл свою книжицу и уставился на меня, как будто ожидая продолжения. Верховный Администратор Мальтер поручил мне по возможности не упоминать о пандемии, поскольку новости о подобном бедствии могли лишь усилить беспокойство среди населения. Но я решил, что должен сказать им больше.

— Вармастер Рингольд командует масштабной военной операцией в Геновингинской группе. Болезнь, названная Ульреновой Оспой, поражает его войска. Исследования показали, что она может иметь сходство с недугом, известным как Мучение, опустошившим Пиродию около тридцати лет назад. Один из переживших эту эпидемию нашел приют здесь. Если бы он мог предоставить мне любые подробности о том случае, это послужило бы подспорьем в поиске лечения.

— Насколько всё плохо там, на Геновингии? — спросил другой старый священник — тот, что держал кадило.

— Ситуация... под контролем, — солгал я.

Жардон хмыкнул.

— Конечно, под контролем. Именно поэтому старший администратор решил лично проделать весь этот путь. Ты задаешь неимоверно глупые вопросы, брат Гирод.

Теперь заговорил еще один священник. Он был старше всех, согбенный и полуслепой, со сморщенной лысиной, усеянной пигментными пятнами. Слуховой аппарат с раструбом цеплялся за рясу на его левом плече тонкими механическими лапками.

— Я опасаюсь, что эти вопросы и изменение распорядка могут потревожить спокойствие приюта. Я не хочу, чтобы наши подопечные были чем-то расстроены.

— Мы примем к сведению твое замечание, брат Ниро, — сказал Баптрис. — Я уверен, что администратор Сарк будет осторожен.

— Разумеется, — заверил я их.

***

Был поздний вечер, когда Баптрис наконец отвел меня наверх по лестнице, в сердце приюта. Калибан следовал за нами, неся несколько ящиков из моего багажа. Призрачные сестры провожали нас взглядами из-под каждой арки и из каждой тени.

Лестница привела нас в просторный зал на третьем этаже. Воздух здесь казался спертым. Здесь были десятки пациентов, но никто из них даже не посмотрел на нас. Некоторые были одеты в потрепанные, плохо сидящие комбинезоны, другие же носили древнюю солдатскую форму или парадные мундиры Имперской Гвардии. Все знаки различия, нашивки и погоны были убраны, и ни у кого не было ни ремней, ни шнурков. Двое сосредоточенно играли в регицид за старой жестяной доской у окна. Еще один сидел прямо на деревянном полу, бросая кости. Другие бормотали что-то или отсутствующе смотрели вдаль. Обнаженный мужчина, которого мы видели в атриуме, скорчился в углу, наполняя свой патронташ пустыми гильзами. Многие из здешних обитателей отличались старыми шрамами и увечьями, гротескными и уродливыми.

— Они все... безопасны? — шепотом спросил я Баптриса.

— Мы разрешаем самым стабильным из них свободу передвижения и использование общих зон. Разумеется, за приемом медикаментов тщательно следят. Но все, кто приходит сюда — «безопасны», и все, кто приходит сюда — приходят добровольно. Конечно, некоторые приходят и для того, чтобы найти спасение от эпизодов, затрудняющих обычную жизнь.

Всё это не слишком обнадеживало меня.

После зала начинался длинный коридор с отдельными кельями по обеим сторонам. Некоторые двери были закрыты и заперты снаружи. Некоторые были забраны решетками. И в каждой двери непременно была смотровая щель. В воздухе чувствовался запах дезинфектанта и испражнений.

Кто-то — или что-то — тихо и размеренно стучал в одну из запертых дверей, мимо которых мы прошли. Из-за другой я различил пение.

Некоторые двери были открыты. Я заметил, как двое послушников мыли губками изможденного старика, привязанного к металлической койке полосами ткани. Он плакал, вызывая жалость. В другой комнате, где дверь была открыта, но решетки прочно заперты, мы увидели огромного, мускулистого мужчину, сидящего в кресле с плетеной спинкой; он глядел наружу через решетку. Едва ли не всё его тело было покрыто татуировками: полковые эмблемы, девизы, подсчет убитых. Глаза его горели истинно маниакальным светом. В его нижнюю челюсть были имплантированы клыки какого-то дикого животного, которые не помещались во рту и торчали над верхней губой.

Когда мы проходили мимо, он вскочил и попытался дотянуться до нас через решетку. Его мощные кулаки сжимались и разжимались. Он негромко зарычал.

— Веди себя прилично, Йок! — приказал ему Баптрис.

Рядом располагалась нужная нам келья. Дверь была открыта, и там нас ждали одна из сестер и один послушник. Комната за их спинами была непроглядно темной. Баптрис коротко переговорил с послушником и сестрой, а затем повернулся ко мне.

— Эбхо не склонен к общению, но сестра убедила его, что поговорить с вами будет правильно. Войти внутрь вы не можете. Пожалуйста, сядьте возле двери.

Послушник пододвинул табурет, и я уселся в дверном проеме, расправив мантию на коленях. Калибан прилежно открыл мои ящики и установил записывающий прибор на трехногом штативе.

Я всмотрелся в черноту комнаты, пытаясь различить очертания. Ничего не было видно.

— Почему там так темно?

— Болезнь Эбхо, его повреждение разума, усиливается от света. Он требует темноты, — Баптрис пожал плечами.

Я мрачно кивнул и откашлялся.

— Милостью Бога-Императора Терры, я явился сюда на Его священной службе. Я — Лемюаль Сарк, старший Администратор Медика, приписанный к Администратуму Лорхеса.

Я оглянулся на прибор. Он тихо застрекотал и выдал начало записи на пергаментной ленте — которая, я надеялся, вскоре станет длинной и информативной.

— Я разыскиваю Феджа Эбхо, некогда полковника 23-го полка Ламмаркских Копейщиков.

Молчание.

— Полковник Эбхо?

Голос — тонкий, как лезвие ножа, холодный, словно труп, — прошептал из темной комнаты:

— Это я. Что у вас за дело?

Я наклонился вперед.

— Я хотел бы обсудить с вами события на Пиродии. Эпидемию Мучения, которую вы пережили.

— Мне нечего сказать. Я не буду ничего вспоминать.

— Послушайте, полковник. Я уверен, что вы сможете, если постараетесь.

— Вы не поняли. Я не сказал, что я не могу вспомнить. Я сказал, что не буду этого делать.

— Специально?

— Именно. Я отказываюсь.

Я вытер губы и осознал, что у меня пересохло во рту.

— Почему нет, полковник?

— Пиродия — причина того, почему я здесь. Тридцать четыре года в попытках забыть. Я не хочу начинать вспоминать.

Баптрис посмотрел на меня со слегка беспомощным жестом. Похоже, он намекал, что беседа окончена и мне следует отступить.

— Люди на Геновингии умирают от болезни, которую мы знаем как Ульренова Оспа. Эта болезнь по всем признакам совпадает с Мучением. Всё, что вы сможете мне рассказать, возможно, поможет спасти жизни.

— Тогда я не смог. Тридцать пять тысяч людей умерло на Пиродии. Я не смог спасти их тогда, хотя старался изо всех своих сил. Что может измениться теперь?

Я посмотрел на невидимый источник холодного голоса.

— Я не могу сказать точно. Но я верю, что стоит попытаться.

Последовала долгая пауза. Записывающий прибор бессмысленно жужжал. Калибан кашлянул, и механизм записал этот звук с коротким перестуком клавиш.

— Сколько людей?

— Простите, полковник? О чем вы спросили?

— Сколько людей умирает?

Я сделал глубокий вдох.

— Когда я покинул Лорхес, девятьсот были мертвы и еще пятнадцать сотен заражены. На Геновингии Минор — шесть тысяч, и вдвое больше больны. На Адаманксере Дельта — двести, но там началось совсем недавно. На самой же Геновингии... два с половиной миллиона.

Я услышал, как Баптрис потрясенно ахнул. Я мог лишь надеяться, что он не станет об этом распространяться.

— Полковник?

Тишина.

— Полковник, пожалуйста...

Холодный и острый голос возник снова — резче, чем прежде.

— Пиродия была проклятым местом...


IV.

Пиродия была проклятым местом. Мы не хотели отправляться туда. Но Архивраг захватил восточный континент, разрушил тамошние ульи, и северные города были в опасности.

Вармастер Гетус послал нас на фронт. Сорок тысяч Ламмаркских Копейщиков, практически полный состав всех полков Ламмарка. Двадцать тысяч танкистов с Фаншо и их машины, и полный взвод Адептус Астартес — Орлы Обреченности, сияющие серым и красным.

Место, где мы разместились, называлось Пиродия Полярная. Оно было старым, бог знает насколько. Циклопические башни и колонны из зеленого мрамора, высеченные в древние времена — и я не уверен, что сделавшие это руки принадлежали людям. Было что-то странное в их геометрии, в углах, которые всегда казались немного неправильными.

Холодно было просто зверски. У нас была зимняя форма, толстые белые шинели с меховыми капюшонами, но лед намерзал на лазганы и они стреляли слабее, а проклятые танки Фаншо попросту отказывались заводиться. И еще был день: постоянный вечный день. Ночи не было вообще — не то время года. Настолько далеко на север мы забрались. Немного темнело только в сумерках, когда одно из двух солнц ненадолго заходило, и небо становилось розовым, точно плоть. А потом снова наступал день. Мы воевали с переменным успехом уже два месяца. В основном перестреливалась артиллерия, разнося в пыль блуждающие льды. Никто не мог спать из-за постоянного света. Я знал двоих — один был из ламмаркцев, и я совсем не горжусь этим — которые вырвали себе глаза. Второй был с Фаншо.

А потом они пришли. Черные точки на льдинах, тысячи их, размахивающие омерзительными знаменами, они...

А, неважно. Мы были не в состоянии сражаться как следует. Обезумевшие от света, неспособные сосредоточиться из-за отсутствия сна, доведенные до нервных тиков нечеловеческой геометрией места, которое должны были защищать, — мы были легкой добычей. Силы Хаоса смели нас, растоптали и заставили отступить в город. Гражданские — миллиона два их было — оказались хуже, чем бесполезными. Бледные, апатичные создания, без всяких побуждений или устремлений. Когда судьба настигла их, они просто сдались.

Мы были осаждены пять месяцев, несмотря на шесть попыток Орлов Обреченности вырваться из ловушки. Святая вера, какой же они внушали ужас! Эти гиганты — как они гремели своими болтерами перед каждой битвой, как с криком бросались на врагов, как убивали по пять десятков на каждого застреленного нами.

Но это было всё равно что сражаться с приливом, и, несмотря на всю их силу — их было всего шестьдесят.

Мы вызвали подкрепления. Гетус обещал прислать их, но к тому времени он давно уже убрался подальше на своем корабле, отойдя за линию фронта на случай, если дела пойдут совсем плохо.

Первый, кого я увидел заразившимся Мучением, был капитан моего седьмого взвода. Он просто однажды потерял сознание и упал в лихорадке. Мы отнесли его в инфирмиум Пиродии Полярной, где всем заправлял Субъюнктус Валис, апотекарий роты Орлов Обреченности. Час спустя капитан был мертв. Его кожа покрылась волдырями и опухолями. Его глаза взорвались. Он попытался убить Валиса обломком железной койки, который оторвал от стены. А потом он истек кровью.

Хотите знать, что это значило? Всё его тело истекло кровью из каждого отверстия, каждой поры. Когда это закончилось, от него осталась только высохшая оболочка.

На следующий день после гибели капитана уже шестеро пали жертвами болезни. На следующий — двести. На следующий — тысяча. Большинство умирали за два часа. Другим удавалось протянуть дольше... несколько дней, в язвах и страданиях.

Люди, которых я знал всю жизнь, превращались в иссохшие мешки с костями у меня на глазах. Будь ты проклят, Сарк, за то, что заставил меня вспомнить это!

На седьмой день зараза дошла до войск с Фаншо. На девятый она достигла гражданского населения. Валис приказал принять все возможные меры карантина, но всё было тщетно. Он работал неустанно все часы бесконечного дня, пытаясь найти вакцину, пытаясь хоть как-то ослабить беспощадную инфекцию.

На десятый день заразился один из Орлов Обреченности. Под властью Мучения, брызгая кровью из решетки шлема, он убил двоих своих братьев и девятнадцать моих людей. Болезнь преодолела даже печати чистоты Адептус Астартес.

Я пришел к Валису, надеясь на хорошие новости. Он устроил лабораторию в инфирмиуме, где образцы крови и тканей кипели в тиглях и дистиллировались в склянках. Он заверил меня, что Мучение будет остановлено. Он пояснил, что для заразы нехарактерно распространение в таком холодном климате, где нет тепла для инкубации и разложения. Он также полагал, что зараза не будет процветать при свете. Потому он приказал расставить лампы в каждом уголке города, чтобы здесь не было никакой тьмы.

Никакой тьмы. Здесь, где темнота и так не наступала, даже тени в закрытых комнатах оказались под запретом. Всё было залито светом. Возможно, теперь вы понимаете, почему я питаю отвращение к свету и предпочитаю темноту.

Смрад кровавых испражнений был ужасающ. Валис делал свою работу, но мы продолжали умирать. К двадцать третьему дню я потерял тридцать семь процентов своих войск. Из Фаншо не осталось почти никого. Двадцать тысяч жителей Пиродии были мертвы или умирали. Шестеро Орлов Обреченности поддались болезни.

Вот вам факты, если вы хотите их. Чума свирепствовала в климате, который должен был убить ее. Она очевидно не распространялась обычными способами. Она не поддавалась никаким попыткам сдержать или контролировать ее, несмотря на все усилия — мы ужесточали карантин и зачищали зараженные зоны огнеметами. Она была невероятно заразна. Даже печати чистоты космодесанта не обеспечивали защиты. Ее жертвы умирали в агонии.

Затем один из Орлов Обреченности расшифровал нечестивую надпись на одном из знамен Хаоса, выставленных за нашими стенами.

Там было...

Там было одно слово. Одно отвратительное слово. Одно проклятое, омерзительное слово, и я провел свою жизнь, пытаясь забыть его.


V.

Я наклонился дальше в темный дверной проем.

— Какое слово? Что за слово это было, полковник?

С огромным усилием он произнес его. Это не было даже словом. Это было отвратительное нечестивое бульканье, слегка облагороженное согласными. Имя-символ чумного демона, одно из девяноста семи Святотатств, Что Не Должны Быть Записаны.

Когда оно прозвучало, я отшатнулся и упал с табурета, охваченный подступившей к горлу тошнотой. Калибан завизжал. Сестра упала в обморок, а послушник в ужасе бежал.

Баптрис отошел от двери на четыре шага, развернулся, и его зрелищно стошнило.

Температура в коридоре упала на пятнадцать градусов.

Пошатываясь, я попытался поднять свой перевернутый табурет и подобрать записывающий прибор, который опрокинул послушник. Я увидел, что там, где было записано то самое слово, пергаментная лента начала тлеть.

Крики и стоны из множества келий разносились по коридору. А потом Йок вырвался на свободу.

Он был за соседней дверью и слышал всё, прижимая покрытую шрамами голову к прутьям решетки. Теперь же решетка слетела с петель и рухнула на пол коридора. Обезумев от ярости, бывший гвардеец выбрался наружу и повернулся к нам.

Он собирался убить меня, я уверен, но я всё еще был распростерт на полу, и ноги меня не слушались. Тогда Калибан, благословенно будь его храброе сердце, обратился против него. Мой верный сервитор поднялся на дыбы на своих усеченных ногах, вскидывая огромные бионически аугметированные руки в предупреждающем жесте. От расставленных ног до высоко поднятых рук в Калибане было одиннадцать футов роста. Он обнажил стальные клыки и хрипло завизжал.

Капая пеной из клыкастого рта, Йок отшвырнул Калибана в сторону. Мой сервитор оставил внушительную вмятину в стене.

Йок бросился на меня.

Я взмахнул своим посохом и нажал выключатель под набалдашником.

Электрические искры брызнули из верхушки посоха. Йок содрогнулся в конвульсиях и упал. Подергиваясь, он лежал на досках пола, утратив контроль над своим телом. Баптрис тем временем уже поднялся на ноги. Звенели сигналы тревоги, и в коридор поспешно устремилась толпа послушников со смирительными рубашками наготове.

Я встал и оглянулся на темный дверной проем.

— Полковник Эбхо?

Дверь со стуком захлопнулась.


VI.

О продолжении беседы этим вечером не могло быть и речи — брат Баптрис ясно дал мне это понять, невзирая на все мои возражения. Послушники проводили меня в гостевую келью на втором этаже. Это была простая комната с побеленными стенами, жесткой деревянной кроватью и небольшим столом-скрипториумом. Окно в свинцовой раме выходило на кладбище и джунгли за ним.

Я испытывал большое смятение духа и мерял шагами комнату, пока Калибан распаковывал мои пожитки. Я подошел так близко, даже начал уже вытыскивать информацию из Эбхо, несмотря на всё его сопротивление. И теперь мне отказывают в возможности продолжать, когда открылись поистине темные тайны!

Я остановился возле окна. Зловещее багровое солнце опускалось в пурпурный океан, превращая густые джунгли в черный барельеф теней. Чайки кружили над бухтой в угасающем свете. На темно-синих краях неба начали проявляться звезды.

Немного успокоившись, я задумался о том, что, какая бы буря ни бушевала у меня внутри, беспорядок в самом монастыре был куда сильнее.

Стоя у окна, я слышал всевозможные крики, вопли и плач, стук дверей, грохот шагов, звон ключей. Нечестивое слово, что произнес Эбхо, повергло все хрупкие разумы в этом приюте безумцев в смятение — подобно тому, как раскаленный металл, опущенный в холодную воду, заставляет ее вскипеть. Прикладывались огромные усилия, чтобы успокоить пациентов.

***

Некоторое время я просидел за скрипториумом из тикового дерева, пересматривая записи, пока Калибан дремал на кушетке у двери. Эбхо, в частности, упоминал некоего Субъюнктуса Валиса, апотекария Орлов Обреченности. Я пролистал копии старых отчетов с Пиродии, которые взял с собой, но имя Валиса появлялось только в списках сборов. Выжил ли он? Только прямой запрос в Орден Орлов Обреченности мог предоставить ответ, а это могло занять месяцы. Адептус Астартес были печально известны своей скрытностью, и порой даже открыто отказывались сотрудничать с Администратумом. В лучшем случае это закончилось бы серией официальных запросов, попытками потянуть время и долгими переговорами. Но, тем не менее, я хотел сообщить моим братьям на Лорхесе о потенциальном следе.

Проклятая обитель Святого Бастиана, в которой не было вокс-передатчика! Я не мог даже отправить сообщение в астропатический анклав Симбалополиса, чтобы они передали его за пределы планеты.

Одна из сестер принесла мне поднос с ужином. Когда я заканчивал трапезу, а Калибан зажигал лампы, в мою комнату вошли Ниро и Жардон.

— Братья?

Жардон перешел сразу к делу, неотрывно глядя на меня сквозь полукруглые линзы.

— Братство приюта провело совет, и мы решили, что вы должны покинуть это место. Завтра. Дальнейших встреч позволено не будет. У нас есть судно, которое доставит вас в рыбацкий порт на острове Мат. Оттуда вы сможете добраться до Симбалополиса.

— Я разочарован, Жардон. Я не намерен уходить. Мое задание еще не завершено, я не собрал всю информацию.

— Вы уже собрали всё, что могли! — резко ответил он.

— В приюте еще никогда не было такого волнения, — тихо сказал Ниро. — Уже начались драки. Двое послушников ранены. Трое пациентов попытались наложить на себя руки. Годы работы разрушены за несколько секунд.

Я кивнул:

— Я сожалею, что причинил беспокойство, но...

— Никаких «но»! — рявкнул Жардон.

— Простите, администратор Сарк, — сказал Ниро. — Но ничего не поделать.

***

Я плохо спал, устроившись на узкой неудобной койке. Мой разум — моя память — не унимались, раз за разом прокручивая детали беседы. Да, Эбхо был глубоко потрясен и травмирован, я был уверен, — ибо с ним произошло поистине травмирующее событие. Но было и нечто еще: тайна, стоящая за всем, что он рассказал мне, некое глубинное воспоминание. Я чуял его.

Я не мог позволить помешать мне. Слишком много жизней зависело от этого.

Калибан забылся крепким сном, когда я, крадучись, покинул свою комнату. В темноте я ощупью отыскал дорогу к лестнице и наверх, на третий этаж. В душном воздухе висело беспокойство. Я прошел мимо запертых келий, где стонали во сне и бормотали в бессоннице.

Время от времени я укрывался в тенях, прячась от послушников с лампами, обходящих коридоры. Потребовалось почти три четверти часа, прежде чем я добрался до блока келий, где обитал Эбхо. Я нервно прокрался мимо запертой двери в камеру Йока.

Смотровая щель открылась от моего прикосновения.

— Эбхо? Полковник Эбхо?

— Кто? — ответил холодный голос.

— Это Сарк. Мы не закончили.

— Уходите.

— Я не уйду, пока вы не расскажете мне остальное.

— Уходите.

Я пытался что-то придумать, и отчаяние придало мне жестокости.

— У меня есть фонарь, Эбхо. Яркая лампа. Хотите, чтобы я посветил сквозь эту щель?

Когда он заговорил снова, в его голосе был ужас. Да простит меня Император за это принуждение.

— Что еще я могу рассказать? — спросил он. — Мучение распространялось. Мы умирали тысячами. Я не могу помочь вашему делу, хотя мне бесконечно жаль всех этих людей на Геновингии.

— Вы не сказали мне, как всё это закончилось.

— Разве вы не читали доклады?

Я оглянулся на темный коридор, чтобы убедиться, что мы по-прежнему одни.

— Читал. Но они... обрывочны. В докладах сказано, что Вармастер Гетус сжег врагов с орбиты, и корабли были отправлены к Пиродии Полярной, на помощь вам. Потери от чумы были ужасны. Пятьдесят девять тысяч мертвых. Потери среди гражданского населения не учитывались. В отчетах также сказано, что, когда прибыл флот подкрепления, с Мучением было покончено. Четыреста человек было эвакуировано. Из них только сто девяносто один до сих пор живы, согласно записям.

— Значит, вот ваш ответ.

— Нет, полковник. Это не ответ! Как именно справились с болезнью?

— Мы нашли источник инфекции и зачистили его. Вот как.

— Как, Эбхо? Во имя Господа-Императора, как?

— Это был разгар эпидемии. Тысячи мертвых...


VII.

Это был разгар эпидемии. Тысячи мертвых, трупы повсюду, гной и кровь, текущие по проклятым ярким залам.

Я пришел к Валису снова, умоляя о новостях. Он оставался в своем инфирмиуме, не прекращая работу. Еще одна серия вакцин, которую нужно испытать, сказал он мне. Последние шесть потерпели неудачу и даже, казалось, усугубили заражение.

К тому времени люди дрались друг с другом, убивая в страхе и отвращении. Я сказал Валису об этом, и он промолчал, склонившись над горелкой на стальном верстаке. Он был громадным, конечно... Адептус Астартес, на полторы головы выше меня, в красной мантии с капюшоном поверх брони Орлов Обреченности. Он вытащил из нартеция пробирки с образцами, поднося их к неизменно яркому свету.

Я устал, устал так, что вы даже представить не можете. Я не спал уже много дней. Я поставил на пол огнемет, который использовал для зачистки, и уселся на стул.

— Неужели мы все сгинем здесь? — спросил я апотекария.

— Мой дорогой, отважный Эбхо, — со смешком ответил он. — Бедный маленький человек. Конечно же, нет. Я не допущу этого.

Он повернулся ко мне лицом, наполняя длинный шприц из закупоренной пробирки. Я не мог не благоговеть перед ним, даже когда мы провели вместе столько времени.

— Вы один из счастливцев, Эбхо. До сих пор не заразились. Я не хотел бы увидеть, как вы тоже подхватите этот вирус. Вы были моим верным союзником в это темное время, помогая распространять вакцины. Я непременно упомяну вас перед командованием.

— Благодарю, апотекарий.

— Эбхо, — сказал он, — я думаю, будет честным признать, что мы не сможем спасти никого, кто уже поражен болезнью. Мы можем только надеяться привить еще здоровых против этой инфекции. Я приготовил сыворотку для этой цели, и я намерен привить ею всех оставшихся здоровыми. Вы поможете мне. И вы будете первым. Чтобы я мог быть уверен, что не потеряю вас.

Я замешкался. Он шагнул ко мне со шприцем, и я начал закатывать рукав.

— Расстегните китель и рубашку. Укол нужно сделать в брюшную стенку.

Я потянулся к застежкам кителя.

И увидел это. Совсем незаметное. Совсем крошечное. Зеленовато-желтую язву прямо под правым ухом Валиса.


VIII.

Эбхо замолчал. Воздух, казалось, потрескивал электричеством. Пациенты в соседних кельях взбудораженно метались, кто-то начал кричать. В любой момент могли появиться следящие за порядком послушники.

— Эбхо? — окликнул я сквозь щель.

Его голос упал до испуганного шепота — шепот человека, который просто не в состоянии облечь в слова те образы, что преследуют его разум.

— Эбхо?

Неподалеку зазвенели ключи. Из-под двери коридора мелькнул свет фонаря. Йок колотил в дверь своей кельи и рычал. Кто-то плакал, кто-то еще причитал на непонятном языке. В воздухе висел запах испражнений, пота и взбудораженного страха.

— Эбхо!

Времени почти не оставалось.

— Эбхо, прошу вас!

— Валис был заражен Мучением! Постоянно был, с самого начала! — пронзительный голос Эбхо был полон страдания. Слова вылетали из щели, резкие и смертельные, как лазерные выстрелы. — Он распространял его! Он! Через свою работу, свои вакцины, свое лечение! Он распространял чуму! Его разум был поглощен ею, он не знал, что делает! Все, все его вакцины не работали — потому что это не были вакцины! Это были новые штаммы Мучения, выведенные в его инфирмиуме! Он был переносчиком: злобная, голодная чума, принявшая облик благородного человека, убивающая тысячи и тысячи!

Я похолодел. Никогда прежде я не испытывал такого холода. Сама идея была чудовищна. Мучение было не просто болезнью, уносящей жизни; оно было разумным, живым, целенаправленным... оно планировало и действовало через обращенный им инструмент.

Дверь кельи Йока тряслась и прогибалась наружу. Вокруг поднимались вопли — паника и страх в равной мере. Весь приют содрогался в бесконтрольном психозе.

В конце коридора замигали фонари. Послушники с криками побежали вперед, увидев меня. Они бы добрались до меня, если бы Йок не вырвался снова, обезумевший и исходящий пеной, врезавшись в них своим огромным телом и в ярости атакуя их без разбора.

— Эбхо! — выкрикнул я сквозь щель. — Что вы сделали?

Он плакал, его голос прерывался тяжелыми всхлипами.

— Я схватил огнемет! Император милостивый, я схватил его и окатил Валиса огнем! Я убил его! Убил его! Я убил гордость Орлов Обреченности! Сжег его дотла! Я уничтожил источник Мучения!

Мимо меня пролетел один из послушников — его горло было разодрано клыками. Его коллеги отчаянно пытались одолеть Йока.

— Вы сожгли его.

— Да. Пламя подожгло химикалии в инфирмиуме, пробирки с образцами, склянки с бурлящей чумной водой. Они взорвались. Огненный шар... о боги... ярче, чем дневной свет, что никогда не угасал. Ярче, чем... огонь повсюду... жидкий огонь... пламя вокруг меня... везде... нет...

Яркие вспышки наполнили коридор — громкие разряды лазерного оружия.

Я отступил от двери кельи Эбхо, дрожа. Йок лежал мертвым среди изуродованных трупов троих послушников. Несколько других, раненых, стонали на полу.

Брат Жардон с лазпистолетом в костлявой руке протиснулся через служителей и экклезиархов, собравшихся в коридоре, и наставил оружие на меня.

— Мне следовало бы убить вас, Сарк. Как вы посмели!

Баптрис шагнул вперед и забрал у Жардона пистолет. Ниро смотрел на меня с усталым разочарованием.

— Позаботьтесь об Эбхо, — приказал Баптрис ближайшим сестрам. Они отперли дверь кельи и вошли внутрь.

— Вы уедете завтра, Сарк, — сказал Баптрис. — Я отправлю жалобу вашему начальству.

— Отправляйте, — ответил я. — Я не хотел этого, но я должен был добиться правды. Возможно, благодаря тому, что Эбхо рассказал мне, мы найдем способ сразиться с Ульреновой Оспой.

— Надеюсь на это, — Баптрис с горечью окинул взглядом бойню в коридоре. — Это стоило достаточно.

Послушники провожали меня обратно в мою комнату, когда сестры вынесли наружу тело Эбхо. Испытание воспоминаниями убило его. Я никогда не прощу себе этого, и неважно, сколько жизней на Геновингии мы спасли.

И я никогда не забуду, как он выглядел — когда наконец увидел его той ночью.


IX.

Я отбыл на следующий день на шлюпке вместе с Калибаном. Никто из приюта не проводил меня и даже не говорил со мной. С острова Мат я передал свой отчет в Симбалополис, а оттуда он был астропатически отправлен через варп на Лорхес.

Победили ли мы Ульренову Оспу? В итоге — да. Моя работа помогла в этом. «Кровавая пена», в точности как Мучение, была создана Архиврагом и точно так же была разумна. Пятьдесят два офицера-медика — источники заразы, как Валис, — были казнены и сожжены.

Я забыл, скольких всего мы потеряли в Геновингинской группе. Я многое забываю в эти дни. Моя память уже не та, что прежде, и порой я благодарен за это.

Я так никогда и не забыл Эбхо. Я никогда не забыл его труп, вывезенный на каталке сестрами. Он сильно пострадал в том пожаре инфирмиума на Пиродии Полярной. Лишенный рук и ног, сморщенный и иссохший, он висел в подвесном кресле, оставаясь в живых только благодаря внутривенным инъекциям и стерильным спреям. Искалеченный, вызывающий отвращение обрубок человека.

У него не было глаз. Я помню это яснее всего. Пламя выжгло их.

У него не было глаз, и всё же он боялся света.

Я по-прежнему верю, что память — величайший дар, доступный нашему виду. Но, клянусь Золотым Троном, есть вещи, которые я хотел бы никогда не вспоминать.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

Совы — тоже котики. Как ни странно, еще и с точки зрения китайского языка (мало было того, что у них панда — это котик).
Смотрите сами: 猫头鹰 (māotóuyīng) — сова. Если разобрать по иероглифам: 猫 (māo) — кот, 头 (tóu) — голова, 鹰 (yīng) — орел/ястреб, то есть в целом получается «хищная птица с кошачьей головой».
Китайцы зрят в корень, я считаю (=.

@темы: хвост от ламатьявэ

---

и еще рассказик, для разнообразия - Тысячники

Строчку "персонажи" я убрал из шапки нарочно, потому что жуткий спойлер, а это тот редкий случай, когда спойлеры действительно лучше не раскрывать заранее (=

Название: Древний ждет
Оригинал: «The Ancient Awaits», Graham McNeill (сборник «Sons of the Emperor», скачать)
Размер: 6406 слов в оригинале
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Трое колдунов Тысячи Сынов отправляются на мертвый мир в поисках неясного видения — и находят того, кто послал этот зов. Находят отголосок первой из битв великой войны.
Скачать: .doc | .epub

«Древний ждет»
Грэм Макнилл

Имена обладали силой.

Любой неофит Тысячи Сынов мог бы сказать вам об этом.

Знать имя вещи значило понять ее, заглянуть в самое сердце ее сути и увидеть внутренние механизмы, движущие ее.

Чтобы подобрать ключ к душе, необходимо было знать ее имя.

Имя могло поведать обо всем. Традиции наименования рассказывали о людях, которые создали их. Этимологические корни раскрывали исторические обстоятельства происхождения, и каждая лингвистическая мутация, которой подверглось имя за время своего существования, рассказывала уникальную историю.

Имена были всем.

Потому-то Вистарио так раздражало, что он не знал имени этого мира. Навигационная карта, которую Муршид эмпатически извлек из стоячих вод обсерватории, не сохранила никакого упоминания о его названии, и отравленные ветра, дующие над выжженными равнинами планеты, лишь только шептали те же тщетные клятвы, что и привели их на этот бесплодный кусок камня.

— Я по-прежнему слышу это, — сказал Ахтар, прижав запыленную перчатку к полустертому символу Рапторов на своем шлеме.

— Мы все это слышим, — огрызнулся Муршид. Он был Атенейцем; он различал плач планеты яснее их всех.

Как-то раз он сказал, что ступать на поверхность мертвых миров было сродни тому, как если бы шагнуть в поток жидкого азота и чувствовать, как мучительный холод просачивается сквозь плоть, пока не застынет всё тело. Дары Великого Океана были многочисленны, но столь же многочисленны были их проклятия.

Вистарио принадлежал к братству Корвидов — в те дни, когда братства еще значили хоть что-то. Он изучил свое искусство под предводительством Магистуса Амона в его медной механической пирамиде, оттачивая свою способность распутывать мириады нитей потенциального будущего. Его интуиция, позволяющая угадывать истинность грядущего, была сильна — но за столетия, прошедшие после отступления с Терры, Корвиды ослабели и были теперь лишь тенью своей прежней славы.

Великий Океан — всегда непостоянный владыка — обернулся кипящим водоворотом психической ярости; последний вздох Воителя до сих пор отдавался эхом, даже столетия спустя после его падения.

Но даже в самых могучих океанах есть отливы и приливы, и порой скрывающая будущее завеса расступалась, позволяя на мгновение заглянуть в бесконечность разветвляющихся вероятностей.

Один такой взгляд остался в разуме Вистарио, точно застрявший зазубренный осколок кремня. Блестящая зеркальная поверхность клинка, в которой он видел этот мертвый безымянный мир, пустой город и скорбную весть родом из времен, уже скрытых под нагромождением мифических аллегорий, — подобно тому, как затонувший корабль исчезает под раковинами подводных обитателей.

Вистарио позабыл видении, сочтя его бессмысленным, выбросил его из своих мыслей и позволил ему свободно парить на эфирных ветрах Планеты Колдунов.

Всего лишь еще один осколок неведомого пророчества.

Никакой пользы.

Во всяком случае, так он думал до тех пор, пока Алый Король не явился в его кристалльной башне, пылающий психической мощью: ужасающее чудовище, полное эгоцентризма и ярости.

— Иди, — приказал Магнус. — Прислушайся к этому сообщению. Найди отправившего его.

***

Прислушайся к этому сообщению.

Найди отправившего его.

Два простых приказа, но выполнить повеление примарха оказалось почти невозможно. Следовать за осколком видения без контекста было всё равно что пытаться поймать мысленный шепот среди разъяренной толпы; тысячи отголосков расходились от источника, и каждый преумножался и изменялся, скрывая все следы изначального импульса.

Они трое покинули Планету Колдунов на борту «Клавис Ауреа» — на корабле, столь измененном хаотической природой этого мира, что даже его первые строители не узнали бы его.

Следуя психической карте Муршида, Ахтар направлял их через беспокойные бездны Великого Океана с помощью видящего камня, исторгнутого из руин Отражающих Пещер.

Наверху, в навигаторском отделении, Вистарио странствовал в третьем исчислении, цепляясь за паутинно-тонкую память своего отброшенного видения. Он воспроизводил его в своем разуме снова и снова, пытаясь отыскать незамеченную прежде подсказку, указывающую на его источник, некое эхо, что могло направить его к дальнейшему пониманию.

Вистарио утратил счет времени — сколько уже продолжался их поиск?

Должно быть, годы, но кто мог сказать точно в измерении, где время первым из так называемых универсальных «констант» прекращало иметь значение.

Он отчаялся хоть раз повторить это видение. Их поиск был тщетным — так можно было бы, прочитав послание в выброшенной на берег бутылке, написать ответ и бросить обратно в волны, надеясь, что он дойдет до адресата.

Но Магнус Красный отдал приказ, и не выполнить его задание — пусть даже невозможное — значило навлечь ужасную расплату.

Лучше не возвращаться, чем вернуться с пустыми руками.

А потом, когда всякая надежда была потеряна... произошло чудо. Словно бы толпа расступилась, словно шепот превратился в крик и открылся его источник. Простая фраза: полная неясных значений, но всё же пророческая.

Древний ждет.

***

Немногое осталось от возвышенного величия города, хотя Вистарио казалось, что когда-то он был прекрасен.

Те, кто разрушил его, подошли к своей работе со всем тщанием. Земля всё еще хранила шрамы орбитальной бомбардировки — столь яростной, что от немалой части поверхности остались лишь пепел и спекшийся камень. Казалось, будто они шагают по плато из вулканического стекла, очертания которого можно было различить лишь с воздуха.

Вистарио закрепил болтер в магнитных захватах на бедре и нагнулся, подбирая изящный осколок тонкого стекла в форме копейного лезвия. Он повертел осколок в руках, и линза его собственного шлема блеснула из зеркальной глубины.

За долю мгновения изображение изменилось.

Вистарио выронил осколок, и тот разбился, разлетаясь на части в неестественном узоре. Он видел значение в расположении этих частей, но ветер разметал их прежде, чем он смог понять, что именно они предвещали.

— Что ты видел? — спросил Муршид, вскидывая болтер к плечу, стоило ему заметить внезапную перемену в ауре Вистарио.

— Не знаю, — ответил тот. — Это было лишь мимолетное видение.

— Что именно? — уточнил Ахтар, обводя руины дулом болтера.

— Множество обвиняющих глаз, словно бы отраженных в разбитом зеркале.

— Видение будущего или эхо прошлого? — спросил Муршид.

— Ты и сам знаешь, что об этом бессмысленно спрашивать, — сказал Вистарио.

Они двинулись дальше, в направлении того, что было сердцем города — он знал это с уверенностью, которую не мог бы объяснить. Здесь было больше всего обломков, и они возвышались огромной грудой — возможно, это был королевский дворец или подобное грандиозное здание.

— Здесь, — сказал Муршид, останавливаясь возле рухнувших блоков из полированного розового гранита, на которых угадывалась спиральная резьба по бывшим фронтонам. — Когда-то это было частью чего-то большего.

— Разве не были мы все? — пробормотал Ахтар.

— Осторожнее, — заметил Вистарио. — Все шепоты рано или поздно возвращаются на Планету Колдунов. Или участь Ультара ничему тебя не научила?

Это заставило замолчать их всех: судьба отколовшегося от Атенейцев культа была слишком жива в памяти.

— Ты можешь восстановить это? — спросил Муршид, вновь обращая внимание на каменные блоки.

— С легкостью, — ответил Ахтар, наслаждаясь возможностью применить свои силы. Взойдя до седьмого исчисления, он поднял блоки, перемещая их с помощью грубой психической силы и поворачивая вдоль их осей, пока все камни не встали на свои места, точно части трехмерной головоломки.

В итоге они сложились в арку семь метров высотой и три шириной, с прихотливыми извивами узоров, вырезанных на каждом циклопическом камне.

Вистарио подошел к огромной арке и задержался, изучая резьбу.

— Похоже на музыкальные ноты.

— Это именно они и есть, — сказал Муршид, наклонив голову набок и прослеживая узоры пальцем в воздухе, точно дирижируя оркестром. — Каждый блок — песня в общем произведении, симфония, запечатленная в камне и исполняемая теми, кто ступал по этим дорогам.

Разрозненные образы промелькнули перед внутренним взором Вистарио при словах Муршида. Видения о поющих и о войне, об огне с небес: финальная какофония, опускающийся занавес в последнем акте драмы...

— Нет, не занавес, — прошептал он. — Первый акт...

Повинуясь некоему странному притяжению, его взгляд устремился к покрытой трещинами террасе на когда-то вымощенной плиткой улице, открывшейся после возведения арки. Плитки блестели пятнами золота в тусклом солнечном свете мертвого мира, и Вистарио опустился на колени, подбирая что-то.

— Что ты там нашел? — спросил Ахтар.

Вистарио повертел предмет в пальцах — точно фокусник в цирке, переворачивающий монету.

Когда-то это был сужающийся к концу цилиндр, но под весом камней он сплющился в диск. Теперь было видно, что это вовсе не золото, но медь; на его поверхности можно было различить полосы от жара и полустертый символ, указывающий на его происхождение.

Вистарио выпрямился, протягивая на ладони свою находку.

— Это болтерная гильза, — Муршид протянул было руку, но отдернул ее в последнюю секунду, стоило ему разглядеть отметку оружейника.

Ахтар, не испытывая подобных сомнений, выхватил гильзу с ладони Вистарио. Он повернул ее, и Вистарио прочитал смятение в его ауре, когда он тоже узнал символ.

— Пожиратели Миров, — непонимающе произнес он.

При его словах взметнулся ветер, и они снова услышали это — пронзительный, диссонирующий психический зов. Теперь он звучал сильнее, ближе. Они чувствовали его скорбь, слышали его ярость, и — более всего — они ощущали его бесконечное терпение.

Древний ждет.

***

Проследовать за психическим криком к его источнику оказалось несложным.

Сама поверхность планеты, казалось, раскрывается перед ними, и прежде перегороженные пути теперь словно пробивали разрушенный ландшафт насквозь, прямые, как великие романские дороги древности. Закономерности, незаметные раньше, стали очевидными, и исходный план города делался всё яснее с каждым шагом к его сердцу.

Ахтар шел впереди, точно нетерпеливая гончая, взявшая след добычи.

Муршид шагал рядом с Вистарио.

— Ахтар не слишком проницателен, но ты-то должен чувствовать, что мы не одни на этой планете? — спросил он.

— Я чувствовал... нечто, — согласился Вистарио. — Ты можешь определить, что это?

— Могучий разум, — сказал Муршид. — Но больше я ничего не могу сказать. Всякий раз, когда я пытаюсь сконцентрироваться на его мыслях, он ускользает от моего восприятия.

— Мы ищем нечто, чего желает Алый Король, — сказал Вистарио. — Нам следовало ожидать, что мы окажемся не единственными в этих поисках.

— Верно, но если нечто пытается препятствовать планам Магнуса Красного — этим не следует пренебрегать.

— Сделай, что можешь, — приказал Вистарио.

— Я сделаю, но меня беспокоит вовсе не то, что явилось сюда, чем бы оно ни было. Что по-настоящему меня тревожит — то, что передает это послание, знает о нашем присутствии.

— Значит, не только мне кажется, что нас ловят, точно рыбу на крючок, — сказал Вистарио.

— Да, — согласился Муршид. — Не только тебе.

Путь привел троих воинов Тысячи Сынов к глубокому провалу в земле — нечто массивное, упавшее с небес, оставило этот след. Провал вел в черную бездну, словно врата в некую мифическую преисподнюю.

— Не лучшее знамение, — сказал Муршид.

— Разве мы ожидали чего-то иного? — ответил Вистарио. — Но ловушка перестает быть ловушкой, если добыча знает об охотнике.

И снова Ахтар зашагал вперед первым.

Внутри царила абсолютная темнота, но сенсоры их брони с легкостью проницали ее. Камни этого мира были оплавленными и блестящими, искореженными невообразимым жаром. Путь уходил вниз под крутым наклоном, пока не вывел их в обширное сводчатое пространство, полное взмывающих арок, высоких стройных колонн и разрушенных залов.

— Катакомбы? — предположил Ахтар.

Вистарио проследил взглядом изгиб купола наверху до того места, где конструкция была разрушена. Пыль сыпалась сверху, и тонкие лучи света копьями вонзались в темноту.

— Нет, — сказал он. — Частично это находилось под открытым небом. Здешние строения были как над землей, так и под ней.

— Город секретов и лжи, — сказал Муршид, опускаясь на одно колено и прижимая ладонь к земле. — Одно лицо открыто, но это была лишь покорная маска. Змеиный лик скрывался под ней.

Шепоты кружили на ветру, тысячи бормочущих голосов на самом пределе слуха. Вистарио чувствовал их гнев, настороженно глядя, как пыльные смерчи закручивались на периферии зрения. Его шаги тревожили жесткий песок, и Вистарио слышал едва различимый хруст, словно он ступал по обратившимся в пепел останкам населения этого мира.

«Кто знает, — подумал он, — возможно, так и есть».

Извилистая дорога поворачивала, уходя во тьму, и Вистарио двинулся по ней, пробираясь между рухнувших камней и перекошенных балок, изогнутых от чудовищного жара и давления.

— Бомбардировка была запредельной ярости, — сказал Ахтар. — Это место уцелело едва ли не чудом.

— Никакого чуда, — Вистарио указал туда, где под каменной кладкой подземного города проступала стальная арматура. — Эта часть города была спроектирована так, чтобы выдерживать атаки.

— Город наверху был построен человеческими руками, — сказал Муршид. — Культура времен до Крестового похода, если я верно воспринял отголоски Древней Ночи. Зачем бы им строить нечто, способное противостоять ярости Легионов?

— Это поистине тайна, — сказал Вистарио. — Возможно, тот, кто призвал нас сюда, сможет ответить.

Дорога миновала серию бронированных дверей, и после этого грубый поврежденный камень города наверху сменился утилитарной постройкой промышленного здания. Стены состояли из слоев пласкрита и броневых щитов, на потолке виднелись перекрестья стальных подпорок.

Стены здесь почернели, будто по коридорам пронесся огненный шторм, и Вистарио заметил на них силуэты-негативы — там, где стоявшие у стены воины мгновенно сгорели. Их контуры расплылись от времени, но выглядели до тревожного знакомо.

— Ты тоже их видишь? — спросил Муршид дрогнувшим голосом.

Вистарио чувствовал боль, которую испытывал воин-Атенеец.

— Я тоже, — сказал он, стиснув зубы.

Они шли всё дальше вглубь планеты, по обитым металлом проходам, спускаясь по извилистым винтовым лестницам и по заброшенным лифтовым шахтам. Присутствие, которое они ощутили на поверхности, задерживалось в разуме Вистарио лишь далеким давлением. Чем бы оно ни было, оно осталось далеко за пределами их восприятия.

— Это была какая-то военная база, — сказал Ахтар. — Может, пусковая площадка.

— Нет, — возразил Вистарио. — Здесь слишком мало места, ни истребители, ни транспорт не смогли бы отсюда стартовать.

— Я знаю, — огрызнулся Ахтар. — Больше похоже на тайную, частную базу — такую мог бы построить планетарный губернатор.

— Возможно, мы следуем за потерянными словами давно мертвого имперского командующего, — сказал Вистарио. — Какая ирония — если его зов услышат воины, которых он счел бы предателями.

— Предателями? — выплюнул Ахтар. — Мы никого не предавали. Это нас предали.

Вистарио поднял руку — как для того, чтобы предотвратить безрассудную вспышку адепта Рапторов, так и для того, чтобы просигналить конец их долгого пути.

— Мы на месте, — сказал он.

***

Несмотря на то, что инфраструктура вокруг базы пережила бомбардировку, сам ангар сохранился далеко не так хорошо, как рассчитывали его строители. Маленький, но способный выйти на орбиту космический корабль покоился в дальнем конце ангара; его корпус был расколот упавшими обломками, а одно из крыльев оторвано рухнувшей балкой. Часть пещеры позади корабля блестела, точно стекло, расплавившись от выхлопов двигателя.

— Похоже, он собирался взлетать, когда обрушилась крыша, — сказал Вистарио. — Успей он на несколько секунд раньше — и мог бы избежать катастрофы.

— Кем бы он ни был, он бросал свой мир на произвол судьбы, — ответил Ахтар. — Он заслужил смерти вместе со своей планетой.

— Мы тоже бросили свой мир, — заметил Муршид.

В ауре Ахтара вспыхнул гнев.

— Нет. Нас вырвали оттуда, когда мы были там нужнее всего, — сказал он. — Алый Король лишил нас возможности сразиться с Волками и заставить их заплатить за их трусливую атаку.

— Мы бы погибли, — сказал Вистарио.

— Лучше так, чем это жалкое существование, брат, — возразил Ахтар. — Нас посылают рыскать в тенях, точно мальчишек-подручных, пока наш господин лишь предается мрачным мыслям о своих поражениях.

Вистарио поднялся в более подходящее для боя исчисление и устремил на Ахтара тяжелый взгляд того, кто заглядывал в будущее.

— Выбирай следующие слова поаккуратнее, брат, — произнес он. — Пусть братства и распались, но то, что было разбито, может быть создано вновь. Мы оба читали пророчество Телумехи.

Ахтар презрительно хмыкнул:

— Слова безумицы.

— Но разве пророки не всегда сходили с ума от того, что им довелось увидеть? — вмешался Муршид, положив закованную в перчатку руку на наплечник Вистарио. — Наш брат-Корвид был не в себе со времен отступления с Терры. Мы так долго жили в Великом Океане, что, возможно, теперь мы все немного безумны.

Напряжение между Ахтаром и Вистарио растворилось.

— Прости меня, брат, — сказал Ахтар. — Быть может, пламя великой войны и остыло, но мое по-прежнему пылает.

Вистарио кивнул:

— Великая война, возможно, закончилась — но долгая война продолжается. Все мы — часть ее, и я верю, что у Алого Короля есть план, с помощью которого ее можно выиграть.

— И ты всерьез веришь в этого? — спросил Ахтар.

— Я должен, — ответил Вистарио. — Это всё, что мне осталось.

Дальнейшая дискуссия прервалась — от останков корабля раздался стук сыплющихся камней и скрежет раздираемого металла. Все трое воинов Тысячи Сынов вскинули болтеры к плечам, поднимаясь в боевые исчисления. Вистарио раскинул вокруг свое сознание в поисках враждебных разумов.

И вскрикнул, когда сила древнего разума пронзила его мозг копьем раскаленной добела силы. Он зашатался — старая терпеливая ненависть вонзилась в него, и так велика была ее мощь и сосредоточенность, что забилось его второе сердце, потому что первое остановилось.

— Вистарио! — выкрикнул Ахтар; его грудь содрогнулась в попытке вздохнуть.

Вистарио поднял руку, переходя от боевых исчислений к защитным. Шаг за шагом он возводил свою ментальную крепость: цитадель, где его разум мог действовать, укрытый от психических атак. Ревущая какофония утихла, и он моргнул, изгоняя пятна ослепительного света под веками.

— Я в порядке, — сказал он, поднимаясь на ноги.

— Что это было? — спросил Муршид, вставая с коленей; вязкая жидкость сочилась с его нагрудника. Сила психической атаки едва не сокрушила Вистарио, но Муршиду пришлось куда хуже.

Ахтар, каким бы невосприимчивым он ни был, тоже ощутил это.

— Это не псайкер.

— Да, — согласился Вистарио. — Четвертое исчисление. Вперед.

Пыль и щебень сыпались с крыши пещеры, потревоженные силой атаки. Но атака, как понял теперь Вистарио, была не психической — звуковой. Чудовищная акустическая волна и диссонантные гармоники образовывали пронзительный воющий вопль, который уничтожил бы их слух, если бы не подавляющие системы брони.

— Осторожнее, Вистарио, — сказал Муршид. — Я чувствую здесь великую ненависть.

Вистарио кивнул, огибая завал упавших камней и стали, выцеливая болтером источник психо-акустической атаки.

Нос корабля раскололся во время неудачной попытки взлета — шестиметровая трещина рассекала его до самого пилотского отсека.

Вначале Вистарио не мог даже понять, что он видит.

Множество проводов отходило от корабля, точно спутанное змеиное гнездо. Они были подключены к странному устройству, функции которого Вистарио не пытался и угадать.

Но самым удивительным открытием было не это.

Заваленный набок, частично раздавленный огромной стальной балкой, рухнувшей сверху, разбитый — и все же очертания дредноута невозможно было спутать ни с чем. Пыль и пепел толстым слоем покрывали его адамантиевый саркофаг, скрывая цвет брони. Одну его ногу оторвало от тела, и левая сторона вмялась так глубоко, что плоть внутри наверняка уже умерла. Его руки — многоствольный пулемет модели «Керес» и силовой кулак с растопыренными когтями — были подняты вверх, словно бы этот древний герой легионов хотел обрушить свою ярость на небеса в последнем своем вздохе.

Под дредноутом лежало нечто, наполовину ушедшее в камень пола пещеры, обожженное настолько, что невозможно было опознать, что это такое. Еще больше проводов змеились от разбитого корабля, уходя как под непонятный объект, так и к боевой машине.

— Дредноут? — переспросил Ахтар, опуская оружие.

— Держи его под прицелом, — бросил Вистарио, осторожно продвигаясь вперед, чтобы лучше разглядеть странное устройство.

Оно выглядело, как чудовищный гибрид музыкального инструмента и пыточного приспособления, созданное безумцем-садистом. Его цвета давно поблекли, но когда-то оно было ярко раскрашено и покрыто причудливыми орнаментами. Оно пульсировало энергией, готовое вновь взорваться хаосом звуков, и Вистарио попытался найти способ отключить его.

Стоило ему протянуть руку, чтобы выдернуть ближайший провод, как раздалось гневное гудение — словно бы механизм был живым и осознавал его намерение.

— Не. Трогай.

Вистарио отшатнулся, услышав этот звук — хриплый, скрипучий выдох через вокс. Развернувшись, он нацелил болтер на дредноута — не такого и мертвого, как оказалось. Его палец на спусковом крючке напрягся, но тут же расслабился: на него смотрели все сразу дула многоствольного пулемета.

— Ты. Не. Он, — произнес дредноут.

Вистарио медленно опустил оружие, поднимая в сторону свободную руку.

Муршид был зажат в кулаке дредноута, тщетно пытаясь сопротивляться силе, способной вскрыть броню Лэндрейдера. Ахтар стоял в стороне, непоколебимо нацелив болтер на саркофаг дредноута.

Жест вызова, не более. Даже если заряд болтера и мог пробить слабое место на теле дредноута, Вистарио и Муршид были бы мертвы прежде, чем Ахтар успел бы сделать первый выстрел.

— Так. Долго. Я... ждал, — сказал дредноут. — Забыл. Имя. Забыл братьев. Только ненависть осталась. Только месть поддерживала меня.

Голос огромной био-машины был полон скрытой мощи. Его речь, сперва запинающаяся, становилась всё яснее, словно сам факт того, что он обращался к воинам перед ним, возвращал память о словах.

Приглушенный свет начал разгораться в растрескавшемся аугметическом шаре — всё, что осталось от сенсориума боевой машины. Мог ли дредноут видеть их, и что мог он решить, разглядев цвет их брони?..

— Из какого вы легиона?

— Пятнадцатый, — сказал Вистарио.

— Сыновья Магнуса Красного. Циклопа. Алого Короля. Верховного Чародея, владыки Просперо. Как поживает сейчас Пятнадцатый, спустя столь долгий срок? Скажи мне, что вы не попали в ту же ловушку, что мои братья. Скажи мне, что вы не сдались и по-прежнему стоите рядом с нашим отцом.

«Он не знает, — подумал Вистарио. — Заключенный здесь все эти годы — он не знает. Как это может быть?»

— Тысяча Сынов не сдались.

— Может быть, я раздавлен и едва цепляюсь за жизнь, но я способен различить уловки, когда слышу их.

Вистарио пожал плечами:

— Правда тебе не понравится.

— Понравится мне правда или нет — не имеет значения, — сказал дредноут. — Правда — всё, что у нас есть. Это наш щит против лжи. Когда факты искажаются, становясь оружием, ничто доброе не может выжить. Император научил меня этому, но слишком немногие из нас приняли этот урок к сердцу или поняли, насколько он важен.

Вистарио на мгновение задумался, не указать ли на ложь, что лежала в сердце крестового похода Императора, на разлагающее ее действие — точно ядовитая пилюля, медленно растворяющаяся под языком. Но ему не нужно было предвидение, чтобы знать — дредноут убьет его на месте за такие слова.

— Как тебя зовут? — спросил дредноут.

— Малин Вистарио, из братства Корвидов. А тебя?

— Я... тот, кто помнит, — произнес дредноут. — Или я был им. Один из древних мистиков однажды сказал, что такова судьба людей — забывать, но моя память теперь так же разрушена, как и мое тело. Моя цель... она была у меня. Знать. Помнить. Примеры из прошлого формируют настоящее. События из будущего побуждают прошлое.

Вистарио вдруг остро осознал, насколько ненадежно его положение. Дредноут был очевидно безумен, проведя долгие столетия в изоляции, без технодесантников, которые поддерживали бы сложные биомеханические циклы его существования и позволяли бы ему погружаться в сон.

— Что ты должен был знать? — спросил он.

— Что знать, спрашиваешь ты? — раздраженно проскрежетал дредноут. Громыхнули ржавые затворы, досылая пули в стволы пулемета. — Неужели в Пятнадцатом больше не осталось тех, чья задача — знать? Видеть всё! Когда-то я знал всё, что имело значение — имена, даты, места. Важные вещи. Принесенные клятвы. Нарушенные клятвы. Литании лишенных веры. Я — тот, кто помнит. Я — Древний, Хранитель ритуалов.

Внезапная вспышка провидения осенила Вистарио, и он оглядел пещеру вокруг, мысленным взором возвращаясь на поверхность планеты. Он видел искореженный войной мир наверху, когда бомбы падали с орбиты, разрушая город и уничтожая тех, кто защищал его.

— Я знаю, как называется этот мир, — выговорил он, чувствуя, как ужасное его наследие вливается в его разум.

— Да, — сказал дредноут. — Конечно, ты знаешь. Хорус врезал его имя в сердце каждого легионера, неважно, были ли они здесь или нет.

— Это — Исстван III.

— Да.

— А ты... — сказал Вистарио. — Ты...

— Я — Древний Риланор, — сказал дредноут.

***

Древний Риланор.

Вистарио знал это имя. Как мог он не знать?

Рассказы, сотканные вокруг предательства на Исстване III, заполняли целое крыло Пергамской Галереи. Здесь язва в сердце Легионов впервые раскрылась миру, здесь Легионы впервые пролили кровь братьев в открытой войне. Магнус отправлял ковен за ковеном, пытаясь выведать истину у тех, кто сражался в этой битве, желая распутать ее глубинные истоки. Эта задача казалась Вистарио бессмысленной, ведь каждый адепт Корвидов знал — ничто и никогда на самом деле не имело начала. Нельзя было определить единственное мгновение, с которого началось то или иное событие; всегда можно было проследить нити к более ранним моментам и к действиям, предшествующим им.

Попытки привязать происхождение любого события к одному-единственному моменту повергли бы разум в безумие.

Возможно, это уже случилось, подумал Вистарио, вспоминая об отчаянной жажде, которую он предпочитал не замечать во взгляде своего примарха.

Те, кто сражался в выжженном вирусом аду Исствана III, описывали, как воины-лоялисты из Пожирателей Миров, Гвардии Смерти, Сынов Хоруса и Детей Императора месяцами держались против своих братьев, превозмогая невообразимые ужасы перед неизбежным уничтожением.

Единственное упоминание о судьбе дредноута происходило от самого ненадежного из рассказчиков — Люция-мечника: он утверждал, что Саул Тарвиц говорил о подземном ангаре, где, по слухам, укрылся дредноут.

— Почему ты не покинул это место? — спросил Вистарио.

— Я собирался, но сейсмические судороги гибели Исствана оказались глубже и дольше, чем можно было предвидеть. Крыша пещеры обвалилась, и я оказался заперт здесь, как вы можете видеть.

Вистарио взглянул на странное устройство, подключенное к внутренностям разбитого корабля.

— А что это такое?

— Разновидность акустического оружия. Несколько моих бывших братьев нашли это место и пытались убить меня. Они потерпели поражение, но мощь их оружия искалечила меня и оставила в том виде, что вы видите сейчас.

— И ты переделал его — во что? Нечто вроде сигнала о помощи?

Вокс-кастер дредноута скрежетнул — Вистарио решил, что это был безрадостный смешок.

— Сигнал о помощи? — сказал Риланор. — Нет, приманка.

— Приманка для чего?

Шорох мертвой кожи, скользящей по камнях, заставил Вистарио похолодеть.

Шелковисто струящийся голос ответил на его вопрос.

— Для меня, — произнес он. — Разве не так, Риланор?

Вистарио раскрыл рот, видя, как огромный змеиный силуэт появляется из теней пещеры. Многорукий, извивающийся и прекрасный, со снежно-белыми волосами, рассыпавшимися по ослепительному пурпуру его скульптурно вылепленной брони.

— Наконец-то, — сказал Риланор. — Фулгрим.

***

Примарх был чудовищен — даже по мерках воинов, что видели собственного отца ужасающе измененным энергиями Великого Океана. Вистарио чувствовал эфирное пламя, пульсирующее в теле Фулгрима; его способность манипулировать этой силой была велика, но лишена изящества.

Мечи блестели у его пояса, и его глаза обводили пещеру, оценивая представшую перед ним картину. Сколько он уже ждал здесь, наблюдая и слушая? За столетия, прошедшие с Осады Терры, поведение Феникса отрицало всякое рациональное понимание или предсказуемость. Даже сам Магнус уже не пытался разгадать действия своего брата, и потому как мог Вистарио хотя бы начать предвидеть, что Фулгрим сделает дальше?

— Древний, — сказал Фулгрим, скользя по полу гротексными змеиными движениями. — Ты выглядишь ужасно. Позорно, я бы даже сказал.

— Что стало с тобой, мой примарх?.. — полное ужаса отвращение Риланора было различимо даже сквозь помехи вокс-кастера. — Ты — чудовище.

— И это говорит обрывок изуродованной плоти, поддерживаемый лишь отвратительными механизмами, — заметил Фулгрим, огибая их четверых по кругу.

Его бледные глаза были опалесцирующими, без зрачков, лишенными души и всего, что когда-то делало его великим. Взгляд этих глаз скользнул по воинам перед ним с мимолетным интересом.

— Зачем бы Магнусу посылать своих разбитых сыновей на Исстван III? Неужели вы ничему не научились после того, как Волки уничтожили Просперо? Моему брату-отшельнику следовало бы уже усвоить, что его докучливое любопытство приводит лишь к бедствиям.

Вистарио пытался обрести контроль над своим голосом — это всегда было нелегкой задачей лицом к лицу с примархом. Нелегкой вдвое при примархе столь сильно измененном. Но, хотя внешность Фулгрима и была ужасно искажена, ростки сопротивления шевельнулись в груди Вистарио.

— Мы слышали его сообщение, — сумел выговорить он.

— Тем хуже для вас, — усмехнулся Фулгрим, оценивая их положение. Муршид по-прежнему был зажат в кулаке Риланора, Вистарио стоял под прицелом пулемета, и только Ахтар не шевельнулся, безошибочно наведя болтер на саркофаг дредноута.

Феникс приблизился к Риланору.

— Итак, мой старый друг, — сказал Фулгрим. — Ты обратил на себя мое внимание. Что же ты хотел сказать мне? И постарайся изложить это поувлекательнее — в конце концов, у тебя были тысячи лет, чтобы как следует всё обдумать.

Риланор выронил Муршида и, опираясь на скрипящую и лязгающую конечность, выровнял свой корпус. Вистарио увидел, как дула пулемета повернулись прочь от него, следуя за движениями примарха.

Он погрузил свой разум в боевые исчисления, впуская силу Великого Океана в свою плоть.

+Будьте готовы,+ передал он братьям. Вспышка мысли, не более.

Он ощутил их понимание и напряг психические силы, готовясь задействовать свои способности. Противоречивые видения обступили его разум: летящие пули и взрывающиеся снаряды, огонь и неостановимая волна беспощадного разрушения.

Недобрые знамения.

Пыль и щебень ссыпались с брони Риланора — так сыпется песок в часах. Открылись новые части загадочного предмета под телом дредноута, и стало видно, что гудящие энергией провода идут от саркофага Риланора к открытой контрольной панели.

Вистарио ощутил, как заледенела кровь в его жилах: он понял наконец, что это такое.

— Неужели и вправду прошли тысячи лет? — спросил Риланор; его голос стал сильнее, точно исходил из далекого прошлого, и наполнен был бесконечной скорбью и терпеливым сожалением.

— Именно так, — Фулгрим придвинулся ближе. — Подумай обо всем зря потраченном времени. Обо всей славе, которую ты не стяжал, обо всех победах, которых ты лишился.

Риланор издал еще один рокочущий смешок.

— Слава? Ты полагаешь, я искал славы? До чего же мало ты понимал свой собственный легион. Да, я в самом деле отточил до совершенства то, что ты должен услышать, — сказал Риланор, когда Фулгрим протянул руку, чтобы коснуться его. — И хотя я уверен, что ты сочтешь это увлекательным, но не я скажу это.

Усмешка Фулгрима померкла, когда он тоже разглядел, что скрывало тело дредноута.

— Нет, — выдохнул он, словно бы мог остановить то, что должно было случиться, одним словом.

— Да, — сказал Риланор, отправляя активирующий импульс к заряженной боеголовке невзорвавшейся вирусной бомбы.

***

Вистарио увидел момент взрыва за долю секунды до того, как бомба в самом деле взорвалась. В одно мгновение перед ним предстало видение стремительно распространяющегося вируса Пожирателя Жизни, поглощающего их и тут же тающего, как иней под солнцем. Он видел, как их обреченные тела превращались в воспроизводящие самое себя фабрики плоти, в которых гипер-эволюционирующие вирусные штаммы мутировали и находили всё новые способы уничтожения органического материала.

Всё это он увидел за краткий миг, на вздохе между жизнью и смертью, в ускользающе-мгновенном провидении неизбежного будущего.

Но адепту Корвидов довольно было и краткого мига.

+Ахтар!+

Уже успев подняться в грубые, боевые исчисления, Ахтар высвободил свою силу в ту же секунду, когда замкнулись контакты детонатора вирусной бомбы. Оболочка боеголовки разлетелась на части, сердце бомбы взорвалось, и изолированные вирусные компоненты смешались в точно отмеренных долях, начиная неостановимую реакцию. Пламя плеснуло мучительно медленным движением, окутывая саркофаг Риланора, словно текучий прометий.

+Долго я это не удержу!+ выкрикнул Ахтар; его силы Рапторов были напряжены до предела, задерживая взрыв. Вистарио мысленно потянулся вперед, вливая в брата свою силу, и почувствовал, как Муршид делает то же самое.

Фулгрим рассмеялся, глядя, как неотвратимая смерть медленно скользит по телу дредноута.

— Вот, значит, как? — сказал он. — Ты хотел заманить меня сюда, чтобы убить?

Риланор поднял пулемет, но Фулгрим — быстрее ртути — поймал оружие и раздавил прежде, чем он успел открыть огонь.

— Нет, я так не думаю, — сказал примарх, без усилий отрывая руку от тела дредноута. Искры брызнули от искореженной конечности, и Фулгрим с презрительной гримасой отбросил ее прочь.

— Ты предал нас, — взревел Риланор. — Своих сыновей! Ты привел нас сюда на смерть. За это нет тебе прощения. Никогда! Ты должен умереть от моей руки! Правосудие Императора падет на тебя. Даже Фулгрим Просветитель не может спастись от Пожирателя Жизни.

Фулгрим наклонился ближе к Риланору и покачал головой.

— Ты хочешь убить меня? — оскорбительная жалость сочилась из каждого его слова. — Но почему? Потому что думаешь, будто я предал тебя? Или легион? Ах, Риланор, как же узко ты мыслишь. Если бы ты только мог видеть нас теперь — какими прекрасными мы стали. Мы сияем так ярко, каждый из нас — ослепительное солнце.

Фулгрим нагнулся, погружая руку в дыру на броне дредноута. Он улыбнулся, прикрыв глаза, и скользнул языком по губам, просовывая руку глубже.

— А вот и ты! — сказал Фулгрим, и вокс-кастер Риланора яростно заскрежетал. — Живой и извивающийся. Я чувствую твою панику. Какой изысканный вкус!

Риланор взмахнул силовым кулаком, окутанным пламенем. Удар пришелся Фулгриму в плечо, но психические силы Ахтара задерживали не только взрыв вируса. Фулгрим лишь засмеялся, отмахиваясь от медлительной атаки, и одной из нижних своих рук вытащил мерцающий меч явно чуждого происхождения. Клинок взлетел в жестокой и точной арке, рассекая броню и сервомышцы.

Рука Риланора беспомощно упала с ним рядом.

Вистарио смотрел, как вирусный огонь распространяется по корпусу дредноута, проскальзывая внутрь, за измятые пластины брони. Риланора не заботило, выживет он или погибнет — только то, что Фулгрим должен умереть вместе с ним.

— Не. Делай. Этого! — проскрежетал дредноут.

— Почему нет? Я твой повелитель — я могу делать всё, что захочу. Я могу раздавить тебя — или возвысить. Вернуть тебя в легион. Прими дары Темного Князя — и ты будешь шагать рядом со мной, вновь облаченный в плоть. Ты можешь стать кем угодно, мой старый друг! Я создам из тебя нечто бесконечно прекрасное, ты будешь богом для смертных!

— Никогда! Всё, что осталось между нами — это то, что мы умрем вместе! — прогрохотал дредноут; верхняя часть его корпуса пылала голубым пламенем. — Я — Риланор из Детей Императора. Древний, Хранитель ритуалов, Досточтимый Палатинского воинства, и гордый слуга Императора человечества, возлюбленного всеми. Я отвергаю тебя сейчас и навеки!

Фулгрим снова рассмеялся:

— Прости, но разве я сказал, что предлагаю тебе выбор?

Примарх вытащил руку из саркофага Риланора, сжимая склизкую массу плоти, истекающую жидкостью. Вязкие потеки капали с его пальцев; он был похож на повитуху, держащую новорожденного младенца. Из разорванных шлангов сочилась амниотическая жидкость, застоявшаяся настолько, что наверняка отравляла Риланора с каждой секундой.

— Я переделаю тебя, брат мой, — сказал Фулгрим. — Ты будешь моим величайшим достижением.

Пусть даже от тела Риланора осталось немногим больше, чем ошметки мяса, Вистарио ощутил его ужас перед этим последним осквернением. Невозможность избежать судьбы, где он превратится в то, что сильнее всего ненавидел.

+Что нам делать?+

Вопрос принадлежал Муршиду, но связь между воинами Тысячи Сынов была столь сильной, что воспринятые Атенейцем эмоции распространились на всех троих.

Вистарио чувствовал бесконечную ненависть Фулгрима, его жестокое наслаждение отчаянием Риланора и беспомощностью Тысячи Сынов. Примарх Детей Императора упивался своей высокомерной гордыней — эта черта, как Магнус не раз говорил Вистарио, была заметна в нем задолго до падения.

Но сильнее всего остального, сильнее даже злобы Фулгрима, Вистарио ощущал гордость и честь Риланора — несгибаемую сердцевину истинного величия, что заставила его пойти против своих братьев, из-за которой он погрузился в манию безумия под поверхностью мертвого мира.

Вистарио посмотрел на Фулгрима, взвешивая и оценивая — и не нашел ничего достойного в нем.

Его воины почувствовали решение в тот же миг, когда оно было принято.

+Примарх Фулгрим!+ передал Вистарио. +Риланор заслуживает лучшего, чем ты.+

Примарх поднял взгляд: его сияющие прежде глаза теперь были черны и наполнены темнейшим из ядов.

+Он заслуживает лучшего, чем все мы.+

Он вскинул болтер и выстрелил в затылок Ахтару. Голова Раптора взорвалась, и с его смертью психические силы, задерживающие взрыв бомбы, исчезли.

Вистарио увидел огонь.

И — снова — всё живое сгорело в этом огне.

***

Во время второй смерти Исствана III Пожирателю Жизни понадобилось куда меньше времени, чтобы выгореть дотла. Первая смерть этого мира забрала восемь миллиардов жизней, угасших за несколько часов, когда Хорус запустил бомбардировку с «Мстительного духа». Столь обильным было топливо смертной плоти, питавшее ярость вируса-убийцы, что психический крик — как говорили — затмил даже сам Астрономикан.

Из подземелий города восстала тень — угли и пепел, складывающиеся в змеиные очертания, удерживаемые паутиной демонической энергии. Даже токсины вируса, созданные древней наукой, не могли уничтожить то, что порождено было темнейшими силами варпа.

Тело Фулгрима уже сплетало себя вновь, но душе его был нанесен удар. Ибо никакая боль, никакие страдания и никакие муки не могли ранить подобное создание так сильно, как отрицание его величия.

И это была окончательная победа Древнего Риланора.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

Как не надо делать: не заливать в интернеты аудиокнижки одним куском. Хочется, знаете, немного укусить этих людей. То есть, конечно, в первую очередь сказать им большое спасибо за то, что заливают — но и разок укусить тоже.
Нет, файл размером почти полтора гектара — это нормально, в плеер-то помещается. Но это же девять с половиной часов. А переключить никуда нельзя, это же придется записывать, докуда дослушал, и потом мучительно искать это место на мааленькой дорожке трека. (телефон-для-слушания-музыки у меня старенький и тупенький, запоминать позиции в оставленных треках не умеет, всё лапками надо делать)
В общем, книжку я слушал где-то неделю, не меньше. Она даже неплохая, но я слегка утомился.
Зато включаю теперь музыку — и хорошо-то как (=. К вопросу о положительных эмоциях (хотя, конечно, получены они методом «купи козу — продай козу», но тем не менее).

@темы: лытдыбр

---

а вот кому немного космодесанта?

Внезапно перевел рассказик. Ангелы пиздеца разрушения и их примарх во всем ужасающем сиянии своем (=.

Название: Сошествие ангелов
Оригинал: «The Passing of Angels», Jonh French (сборник «Sons of the Emperor», скачать)
Размер: 4680 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Сангвиний, Кровавые Ангелы
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Вы и человечество можете претендовать на свет, что останется после наших деяний, но я могу утверждать лишь одно: что я знаю свою природу. И даже в мифах прошлого ангелы не были созданы для милосердия».
Скачать: .doc | .epub

«Сошествие ангелов»
Джон Френч

«Если бы богов не существовало, человечество призвало бы их к бытию.
Если бы бог существовал, Он волей своей пробудил бы к жизни чудовищ и облек бы их светом небес».
— приписывается Неназываемому Королю

Я не хочу быть здесь. Я не желаю этого настоящего, и еще менее желаю будущего, что следует за ним. Но будущее — неизбежно.

Моя голова склонена, глаза закрыты, и я слушаю, как настоящее проносится мимо.

Гудение и пощелкивание сервомышц брони...

Дыхание, дрожащее под чернеными серебряными шлемами Воинства...

Ветер, скользящий по обшивке «Штормового орла», когда тот несется по рассветному небу...

Огонь, струящийся с крыльев, точно перья...

Ветер, летящий среди облаков...

И за пределом этой воздушной скорлупки — тишина...

Тишина.

Здесь, за краем неба, — единственное место, где по-настоящему тихо. Музыка сфер — это вовсе не звуки. Это тишина, застывшая между землей и луной, тишина, что отмечает путь комет и поет о рождении звезд. Это небеса — те, с которых ангелы непросвещенного прошлого созерцали тварный мир внизу.

— Мой господин.

Это Алефео. Я слышу неправильность в его голосе — старая рана в горло, до сих пор не зажившая. Я слышу контроль, и почтение, и за этим всем — боль.

— Мы достигли отметки высадки, — говорит он.

Я открываю глаза, и мир немедля устремляется через них и окружает меня — светлый, темный, всепоглощающий. Я вижу Воинство Разрушения. Я вижу шрамы и ожоги на их алой броне. Мои чувства мгновенно запечатлевают каждый угол очертаний, каждое изменчивое пятно цвета, каждую дрожь движения. Каждая наносекунда складывается в полную картину, непрестанно, и каждый взмах руки или взгляд в сторону заставляют вселенную разбиваться и вновь воссоздавать себя перед моим взором.

В каждом наимельчайшем мгновении жизни сокрыто так много — столько всего, что не могут видеть люди. Мое восприятие обрабатывает бесконечный поток деталей, разделяет их на слои. Я вижу следы патины на каплях-слезах, украшающих щеки маски Алефео. Пять капель. Вторая из них на микрон сдвинута в сторону. Мастер-художник, сделавший маску, был потревожен во время работы. Вторжение нарушило его внутреннее равновесие. Ему потребовался всего один удар сердца, чтобы вновь взяться за инструменты, но в это время ущерб его работе уже свершился. Я вижу это в ошибке, и я чувствую изъян в своем сердце.

Я спохватываюсь и возвращаю свои чувства назад, на уровень тех существ, что стоят рядом со мной — моих жестоких и прекрасных детей. Мне нужен лишь один взгляд, чтобы прочесть их намерения и их сердца. Сколько значений в том, как Алефео опускает голову, и еще больше — в том, как его рука лежит на рукояти пристегнутого к поясу болтера. Я вижу тяжесть его страхов, пусть даже эти полу-ангелы не ведают страха. Невозможно вырезать сердцевину страха из человеческой природы, можно лишь заставить их не слышать криков. И внутри эти ангелы смерти — созданные, чтобы приносить просвещение, подобное удару молнии — внутри все они кричат.

— Люки открываются, — голос пилота эхом отдается в отсеке.

Пульсируют красные лампы. Ревут сирены. Люки в боковой стене скользят в сторону, открываясь. Звук и воздух вырываются наружу, в светлеющую ночь. Я вижу «Штормовых орлов», «Грозовых воронов» и «Громовых ястребов», следующих за нами из-под купола неба — красные росчерки в глубокой синеве. Как капли крови. Как слезы.

Я шагаю к краю открытого десантного люка. Ветер бьет мне в лицо. Я смотрю вниз — туда, где вершина города-горы поднимается из запятнанных рассветом облаков. Я поворачиваюсь спиной, балансируя на краю. Шестьдесят серебряных лиц смотрят на меня из отсека.

— Не оставляйте никого в живых, — говорю я и шагаю назад в ревущий воздух.

***

Генерал Гален не поднимала взгляда от планов битвы, пока все до единого офицеры не покинули стратегиум. Яркий солнечный свет струился через купол над головой, касаясь теплыми лучами ее склоненной шеи. Она знала эти планы наизусть, но всё равно не поднимала головы.

Он по-прежнему был здесь, по другую сторону стола. Он не шевельнулся. Случалось, ей сложно было смотреть на него — даже после десяти лет войн, проведенных с ним рядом. В каком-то смысле она не знала, что именно увидит каждый раз.

— Прошу вас, генерал, задавайте свой вопрос, — произнес Ангел.

— Я... — она почти вскинула глаза, но спохватилась и принялась перебирать листы полевых донесений. Покачав головой, она вздохнула. — Я полностью осведомлена о всех элементах операции. Дальнейших разъяснений не требуется.

— Но у вас есть вопрос, Гален, — сказал он. Его голос звучал мелодией, чистой, точно единственный удар колокола. — Не все дела войны ограничиваются пулями и приказами. Спрашивайте, что хотели спросить.

Она замерла, не отрывая взгляд от пергамента под руками.

— Почему вы настояли на этом? — наконец, она решилась посмотреть на него.

Сангвиний, примарх Девятого легиона, Архангел Ваала, стоял, залитый холодным светом стратегиума. Кремово-белая туника и тога ниспадали складками поверх мышц и гладкой кожи. Золотые волосы обрамляли лицо, выражение которого говорило о мудрости и понимании. Совершенное лицо, лицо, вызывающее в памяти идеалы человечества. Она встретила его взгляд. Его сложенные за спиной крылья шевельнулись, и она вдруг поразилась, заметив, что перья были не просто белыми, но бесконечных оттенков тени. Он был прекрасен настолько, что казался нереальным, — и он был ужаснее, чем всё, что она видела за полсотни лет безжалостной войны.

— Так должно случиться, — сказал он, и она ощутила, как ужас и восхищение постепенно меркнут. — Вы участвовали в штурме города Н___. Меня не было там, но я видел это в ваших словах — и в тех словах, что вы предпочли не говорить.

Зрачки Гален дрогнули и расширились — воспоминание вернулось...

Когда Н___ взорвали первую бомбу, гравитация на пять километров вокруг перестала действовать. Даже в десяти километрах она чувствовала, как поднимается над землей. Желчь подступила к горлу. Потом она услышала крик адъютанта и посмотрела вверх.

Взрыв разворачивался в безмолвии, поднимаясь всё выше и выше к выцветшей голубизне неба. Он дрожал, точно рябь на воде. Он казался ей полупрозрачным. Тысячи крохотных точек плясали в расширяющейся колонне взрыва. Она моргнула. Кожу на лице покалывало. Затем она поняла, что точки были людьми: десятки тысяч солдат, которых она послала в город, и сотни тысяч тех, кто жил там. Свет изгибался и сворачивался внутрь. Пятна тьмы росли и лопались, как пузыри. И тишина распространялась всё дальше, точно звук уничтожен был жестокостью того, что она видела. Секунды растягивались в вечность, пока колонна изломанной реальности не коснулась купола небес.

Тогда она рухнула.

И всё внутри перестало существовать.

Воздух устремился в освободившееся место. От резкого перепада давления у Гален лопнули барабанные перепонки; взрывная волна разметала ее офицеров и их транспорт.

Там, где взорвалась бомба, не было ничего. Только черная рана, что висела над землей, точно туман, втягивая в себя свет.

Гален моргнула, и воспоминание исчезло во взгляде Сангвиния.

— Но даже так, мой господин, даже если Н___ готовы использовать такое оружие...

— Дело не только в бесчеловечности того, что они сделали. Сопротивление истине — это трагедия, но оружие, которое мы выбираем для сражения, остается в вечности. Император постановил, что нельзя допустить существование подобного оружия, и использование его навлечет Его гнев.

— Я уже сказала — я понимаю, что должно быть сделано, но, мой господин...

Он склонил голову. Она почувствовала, как дыхание замерло в ее легких.

Было нечто в его жесте — нечто столь простое, столь человеческое. Когда он поднял взгляд, от боли на его лице она едва не вскрикнула.

— Я тоже понимаю, генерал, — он протянул руку и взял ее ладонь в свои. Его взгляд был по-прежнему тверд, но ей показалось, что тень омрачает его лицо. — Вопрос, ответ на который вы хотите знать — не почему я настоял на этом, но как я могу совершить подобное.

— Оружие, которое мы выбираем для сражения, остается в вечности, — сказала она ему.

Он кивнул, услышав собственные слова, но она видела лишь, как жестче стали его глаза.

— И я — создание Императора, Гален. Хотя я — Его сын, но я был сотворен его искусством, а не рожден. Я — таков, каким он создал меня. Я был создан, чтобы исполнить свою функцию для человечества.

— Но, делая это, как можем мы утверждать, что мы лучше, чем те люди, которых мы хотим насильно привести к свету?

— Мы не можем утверждать этого, — он повернулся, глядя в сторону. Его зрачки исчезли, утонув в свете, льющемся из стеклянного купола наверху. — Вы и человечество можете претендовать на свет, что останется после наших деяний, но я могу утверждать лишь одно: что я знаю свою природу. — Он вновь обернулся к ней, и взгляд его был ясен. — И даже в мифах прошлого ангелы не были созданы для милосердия.

***

Я падаю сквозь свет новорожденного дня — один. За моей спиной Воинство Разрушения падает со мной вместе. Облака проносятся мимо. Город-гора растет под нами, туман скатывается с его склонов. Я вижу многоуровневые террасы и здания за крепостными стенами. Я вижу дороги и людей, движущихся в последних тенях ночи. Светящиеся купола силового поля мерцают, пропуская через себя туман. Орудия на высоких башнях не поворачиваются нам навстречу. Нас недостаточно много и мы слишком малы, чтобы системы их машин обратили на нас внимание. Те, кто установил их следить за небесами, совершили ту же ошибку, что допускали цари древности, прежде чем их владения горели в расплате за гордыню — они забыли старейшие из уроков.

Первый штурмовой катер появляется в поле зрения высоко над нами. Орудия на башнях видят его. Дула взмывают вверх. Энергия струится в зарядные камеры. Вычисления проносятся через кремний микросхем.

Мы падаем, и город поднимается.

Орудия стреляют. Колонны ослепительного света вздымаются в небо, выжигая низкие облака. Раздается визг рвущегося воздуха. Катер уходит в спираль, уворачиваясь от пылающей энергии.

Я вижу силовые поля под нами, их мерцающую оболочку. Фигурки на дорогах и укреплениях смотрят вверх, и одна из них поднимает руку, указывая на нас. Я расправляю крылья, и перья ловят тяжелый от росы воздух. Надо мной мои сыновья активируют прыжковые ранцы. Пламя выхлопов останавливает их падение точно в тот момент, когда мы касаемся купола силового поля и проходим сквозь него.

Над нами горит воздух; под нами просыпающийся город видит нас. Мои крылья распахнуты, и копье в моей руке воздето. Я вижу приговоренных. Я вижу их лица. Я вижу ужас на лице солдата, выходящего на свет позади своего отряда. Я вижу его глаза. Я вижу, что он не был солдатом, пока не началась война. Я вижу, что он уже убивал. Я вижу его страх смерти и его жестокость в дрожи поднимающегося оружия. Я вижу его любовь к жизни в глазах за прицелом. Я вижу всё человечество в этом взгляде. Острие моего копья ударяет его в середину лба.

Первая кровь этой жатвы оседает брызгами на моих крыльях, когда я приземляюсь.

***

Алефео, командующий Вторым Серафическим воинством Девятого легиона, задержал дыхание и начал отсчет. Чувствуя, как время просачивается в его мышцы, он поднял кисть. Ее кончик был черным, набрякшим тяжелой тушью. Он сам растер эту тушь, используя уголь, пережженный из единственного дерева, которое он срубил в лесах Макрэгга в те дни, что провел с Тринадцатым легионом. Рукоять кисти была костяной — из человеческой кости. Пустая внутри, она была легкой и идеально сбалансированной, когда на нее набирали необходимое количество туши. Кость принадлежала его брату-по-рождению, переданная Алефео, когда последний из его родичей погиб в испытаниях за право стать одним из Ангелов.

Он улыбнулся, когда печаль этого воспоминания коснулась его мыслей. Он позволил печали обрести свое место, чувствуя, как она сочетается с избранным им предметом размышлений. Свиток бумаги, висевший перед ним, мерцал белизной свежевыпавшего снега, словно бы сияя в сумрачном свете, что просачивался из высоких окон. Разрушенная крепость, которую они сделали своей базой на время приведения Н___ к Согласию, была наполнена тенями и отмечена шрамами забытых войн, но здесь, в высокой центральной башне, всё же оставалось светло.

Кончик кисти коснулся бумаги. Алефео задержался на мгновение, а затем его мысли развернулись, обретая форму через нервы и мускулы. Кисть заскользила по поверхности бумаги, оставляя черный след. Теперь, придя в движение, она не останавливалась. Плавные черты следовали ритму, заданному биением его сердец и песнью мыслей. Касания кисти, неравномерное течение туши, ее запах по мере того, как она высыхала, — всё это вплеталось в ритм творения.

Закончив, Алефео отступил на шаг и взглянул на то, что его душа вызвала к бытию.

— «И существом моим порождается разрушение», — раздался голос за его спиной. — «И от тени меча моего выпадает роса и поднимается солнце». Древние мудрецы Хараби немало подивились бы, увидев их язык и искусство воссозданными здесь.

Алефео обернулся и опустился на колени одним слитным движением, не выпуская из рук кисти; его черные одежды зашуршали.

— Мой господин, — произнес он.

— Поднимись, — сказал Сангвиний. — Нужно вымыть кисть, пока тушь не засохла.

Алефео повиновался, поочередно окуная кисть в семь каменных чаш с водой и вытирая ее сложенной тканью. Сангвиний сделал шаг вперед, не отводя взгляд от каллиграфического стиха, вьющегося спиралью на бумаге.

— Мертвые языки говорят яснее, чем голоса живых, ты не находишь?

— Мертвы ли они, если кто-то по-прежнему знает их? — спросил Алефео, промакивая кисть мягкой черной тряпицей. — Спетая песня остается песней, даже если она не звучала тысячи лет.

— Ты прав, сын мой, — кивнул Сангвиний и погрузился в молчание, пока Алефео не вернулся с чистой кистью в руках.

— Чем я могу служить, господин? — сказал он, вновь поворачиваясь к своему примарху.

— Я отдал приказ: система Н___ подлежит децимации. Население, приведенное к Согласию, будет рассеяно по Империуму. Другие придут сюда и построят новые города под этим солнцем. Но они и всё, что они создали здесь, перестанет существовать. Их имя будет забыто, их города — стерты с лица планеты.

Алефео молчал несколько мгновений, затем коротко кивнул:

— Это было предрешено, как только они использовали свое оружие.

Глаза Сангвиния скользили по черным словам, выведенным на бумаге.

— Вынесенный приговор требует большего, — сказал он.

Алефео замер без движения, а потом обернулся к чашам с водой, в которых омывал кисть. Он принялся сливать их содержимое в простой глиняный кувшин; чернильные завитки клубились в воде.

— Все мы должны нести бремя своей природы, — произнес Алефео, не поднимая взгляд, пока переливал смешанную с тушью воду из шестой чаши.

— Мы должны. Тяжкая судьба — быть несущими гнев в этот просвещенный век.

Алефео оглянулся, услышав, как негромко звякнул металл — что-то опустили на каменный пол.

У ног Сангвиния лежал шлем. Безмятежное лицо, выкованное из черненого серебра, смотрело на Алефео пустыми глазами. Капли слез отмечали его щеки, и нимб из острых лучей венчал его. Это была посмертная маска, снятая с умирающего брата по легиону в последние его часы и затем отлитая в серебре. Их носили лишь те, кто был призван отринуть свои имена и служить среди Разрушителей легиона. Скрыть лицо за такой маской значило принять на себя бремя жестокости, необходимого зла в век одновременно просвещения и войны. Это было бремя, разделенное всем легионом — быть призванными, а затем отставленными в сторону, когда дело было сделано.

— Я хочу назвать тебя Доминионом Воинства Разрушения, — сказал Сангвиний.

Алефео смотрел на шлем, но не поднимал его. Он по-прежнему держал в руках седьмую чашу с водой. Поверхность жидкости была гладкой, как зеркало.

— Разумеется, мой господин, — ответил он, отмечая, как тщательно следит за своими интонациями.

— В этом задании ты не будешь собой, сын мой. Алефео умрет на то время, когда твои руки будут совершать это деяния.

— Но ты всегда остаешься собой, мой господин. Если я должен быть частью этого, почему мне даровано искупление обезличенности, когда оно не дано тебе?

Тень боли скользнула по лицу Ангела, и он улыбнулся — черты его в равной мере выражали любовь и печаль.

— Вы все происходите от человечества, сын мой, и созданы были из людей. Я же — нет. Тьма, которую мы должны принести, — не то, что я могу отставить в сторону. Под тенью моих крыльев увядает жизнь и кровь орошает землю.

Алефео склонил голову и опустился на колени, чтобы подобрать серебряный шлем.

Затем он выпрямился, всё еще держа в другой руке чашу с чернильно-черной водой.

— Я стану смертью, сокрушителем миров, — произнес он и опрокинул седьмую чашу на каменный пол.

***

Мои сыновья опускаются рядом со мной. Гранаты сыплются из них, точно семена. Фосфекс вспыхивает белым пламенем, разгораясь и пожирая камни зданий. Радиационные гранаты падают и безмолвно лежат среди разрастающегося огня. Они не станут убивать сейчас. Они останутся ждать здесь, в тени нашего шествия.

Из башен изливаются войска. Свет дробится на гранях черного стекла их брони. Один из моих сыновей приземляется на верхушку башни. Гранатомет в его руках ревет, рад-снаряд взрывается среди группы солдат. Я чувствую уран и барий — солью в воздухе.

Гудение и лязг отдаются эхом по улицам. Я оборачиваюсь, уже зная, что увижу. Н___ сохранили многие чудеса из эпох до Древней Ночи, но также сохранили и многие из тогдашних ужасов. Создания, что шагают по дорогам из камня и стали, закованы в черные, зеркально блестящие панцири, похожие на надкрылья жуков, и ковыляют на семи ногах. Глаза в стеклянных капсулах усеивают их подбрюшья. Человеческие глаза, лишенные век, налитые кровью, глядящие во все стороны. Эти существа созданы были в наказание за преступления против монархов Н___ — инакомыслие или предательство. Каждое из них — целая семья, чья плоть была отобрана и изменена. Братья и сестры, матери и отцы: их нервы, искалеченные мозги и органы чувств сплавлены в единое киборгизированное тело. Внутри них — слепая ярость и смятение, и стремление убивать.

Я смотрю в скопления глаз ближайшего из них, надвигающегося на меня. Веер тонких и острых игл вырывается из дула его оружия. Мои крылья поднимают меня в воздух. Оно смотрит на меня, отслеживая траекторию взлета черными дулами и налитыми кровью глазами. Я бросаю копье. Оно вонзается в первое чудовище, взрывая его ударом молнии. Осколки стеклянно-черной брони, хромированной стали и плоти разлетаются в стороны. На мгновение запах электрических разрядов перебивает смрад горящего города. Я приземляюсь на спину мертвого чудовища, когда оно падает, освобождаю копье и уничтожаю второго и третьего киборга без малейшей заминки, переворачиваясь в воздухе.

Надо мной я вижу, как поддерживающие силовое поле колонны рушатся с вершины города-горы. Энергетические щиты отключаются мгновенно, с сухим раскатом грома. Штурмовые катера и бомбардировщики выныривают из облачного слоя мгновение спустя. Они сбрасывают свой груз. Инферно-бомбы, цилиндры с фосфексом и радиационные снаряды падают среди рядов уже горящих зданий. Жар опаляет края моих крыльев. Через огонь и над ним идут мои сыновья, мои ангелы разрушения — сребролицые, в темнеющей от копоти броне, стреляя во всё, что движется.

Человек встает передо мной, поднимая оружие, а затем перестает быть — один удар, и я не останавливаюсь. Я среди толпы, что заполняет улицы, выбирая людей одного за другим и повергая их в пламя, раскалывая броню, разворачиваясь, пронзая, разрубая. И я не колеблюсь. Я не замедляюсь ни на секунду, раздумывая или взвешивая. Обреченные бегут от меня, пылая, ослепнув — их глаза вскипают. Я освобождаю их от жизни, проходя через них. Я даже не чувствую, как копье входит в плоть. Выстрелы из укрытий в зданиях треплют мои крылья. Кровь отмечает мой путь, разливаясь волной. Я — не жив. Меня нельзя причислить к живым существам. Я лишь приговор, я — смерть. И сейчас я не чувствую скорби.

***

Хорус Луперкаль, примарх Шестнадцатого легиона, улыбнулся навстречу своему брату, ступившему через порог. Он был без брони — его белый с серым доспех висел на стойке в углу покоев. Вместо этого он был одет в простую черную тунику. Хотя комната была тесной и скудно обставленой, свет единственного осветительного шара не достигал ее углов. Любая из приемных «Мстительного духа», не говоря уже о командном зале, вместили бы эту комнату множество раз, но братья предпочли встретиться именно здесь, в пространстве, которое простой смертный мог бы пересечь за десяток шагов.

— Ты опоздал, — заметил Хорус, не поднимаясь.

— Да, — согласился Сангвиний, оглядывая незамысловатую обстановку: низкий стол с доской для игры и пару металлических стульев. — Но я не хотел лишать тебя возможности указать мне на это. — Он посмотрел на брата с непроницаемым лицом. — Так что я не спешил.

Хорус расхохотался. Сангвиний улыбнулся, усаживаясь напротив. Он был одет в черно-красную мантию, подвязанную на поясе золотым шнуром. Крылья были плотно сложены за спиной, а свои золотые волосы он подрезал коротко, сделавшись похожим на ожившие изображения древних героев. Взяв глиняную чашу, стоявший рядом с доской, он отпил глоток. Хорус смотрел, как его брат медленно кивнул, глядя в глубины темной жидкости в чаше.

— Не знай я тебя, я бы заподозрил, что тебе пришлось немало потрудиться, чтобы отыскать нечто столь отвратительное на вкус.

Хорус отхлебнул из собственной чаши, сделал паузу и нахмурился.

— Ты ошибаешься... — он отпил еще. — Я не слишком старался, — он поморщился и рассмеялся снова. — Но вкус и вправду ужасен. — Он указал на доску между ними. Высокие фигуры, вырезанные из кроваво-алой кости и эбонита, расставлены были на перламутровых и угольно-черных шестиугольниках. — Я отыскал кое-какое новое развлечение, это...

— Вариант игры «уллатур», распространенный среди касты мудрецов Полуденного предела. Почти повторяет по сути своих терранских предшественников, но с добавлением двух новых фигур — Посланца и Исчадия. — Сангвиний подобрал одну из кровавых костяных фигурок и повертел в пальцах, любуясь игрой света на трех ее головах, растущих из одного тела. — Эти сделала слепой мастер Гедосия после того, как утратила зрение. — Он поставил фигурку — на другое поле, не то, откуда взял. — Твой ход.

Хорус приподнял брови.

Сангвиний медленно моргнул.

— Не беспокойся, братец. В этом варианте тот, кто начинает первым, считается в невыгодной позиции. — Он отпил из чаши.

— Я знаю, — сказал Хорус, и передвинул черного ворона, снимая с доски красную старуху. Он поставил фигурку рядом со своей чашей. — Но отрадно, что ты полагаешь, будто можешь дать мне преимущество и выиграть.

— О, я прекрасно знаю, что могу выиграть — мне просто нравится смотреть, как ты думаешь, будто можешь выиграть тоже.

Хорус не ответил, и воцарившаяся в комнате тишина нарушалась далеким гулом двигателей «Мстительного духа», влекущих корабль через пустоту космоса. Стены слегка вибрировали, заставляя вино в чашах идти рябью.

— Тебя что-то беспокоит, — произнес наконец Хорус.

Сангвиний вскинул взгляд от доски. Хмурые морщины пересекли совершенство его лица.

— Как и тебя, — сказал Ангел, забирая две фигурки одну за другой; его Посланник касался доски с сухим стуком, перепрыгивая от одной жертвы к следующей.

— Верно, — кивнул Хорус, меняя местами своих светоносцев и рыцарей. — Но я спросил первым.

Сангвиний откинулся назад. Его крылья чуть дернулись.

— Старый вопрос? — сказал Хорус.

Сангвиний кивнул.

— Парадокс нашего существования, — Хорус вновь перевел взгляд на доску. — Впрочем, это на самом деле не парадокс — просто факт. Мы существуем, чтобы разрушать — и, делая это, мы созидаем.

— Но что ты думаешь о том, что мы должны уничтожить? — спросил Сангвиний.

— Трагедия, необходимость, жертва — всё, что грядет, будет больше и величественней, чем то, что потеряно.

Молчание вновь опустилось между ними, и только фигурки на доске постукивали о полированное дерево и перламутр.

— А что до тебя, брат мой? — сказал Сангвиний. — Твоя звезда светит всё ярче. Твои сыновья славят тебя, становясь лучшими среди всех. Наш отец призывает тебя к себе в войнах и в советах чаще, чем кого-либо из нас... — Хорус не отрывал взгляд от доски. Протянув руку, он коснулся кончиком пальца черного князя. — И всё же ты встревожен.

Хорус поднял взгляд — темный и тяжелый на мгновение — но тут же покачал головой.

— Меня ничто не тревожит. Вопросы — это часть понимания, часть мудрости.

— А если они остаются неотвеченными? — возразил Сангвиний. — Я же вижу, Хорус. Я чувствую. Некая мелочь грызет молчание внутри тебя.

Хорус передвинул князя, но не убирал палец с его резной головы.

— Мы создаем будущее. Мы творим его из крови и идей, из символов и слов. Кровь — наша, и мы — символы. Но идеи? Говорил ли наш отец хотя бы раз с тобой о будущем?

— Много раз, и столько же много он говорил с тобой.

— Он говорил об идеях единства и человечества, о величественных замыслах — но сказал ли он хотя бы единожды, что случится между кровавым настоящим и грядущим золоым веком?

Сангвиний вновь нахмурился, и тени легли на его лицо.

— Подобные мысли не приводят ни к чему хорошему, брат.

Хорус усмехнулся:

— Врачу, исцелися сам.

Лицо Сангвиния не изменилось.

— Настоящее далеко от завершения, Хорус, и будущее хранит еще немало скорби и немало чести. Звезды по-прежнему остаются непокоренными.

Хорус внимательно посмотрел брату в глаза, а затем пожал плечами.

— Но что случится после этого? Что случается с ангелами после того, как создано новое небо и новые земли?

Взяв черного князя, Хорус передвинул фигурку. Ангел взглянул на доску и опрокинул своего красного короля.

— Сыграем снова? — спросил Хорус.

Сангвиний улыбнулся, и хмурое выражение исчезло, точно тающие под лучами солнца облака.

— Еще бы — мне кажется, ты наконец начинаешь играть лучше.

***

Я стою на самой верхней из башен города-горы. Жар пламени дышит в мое открытое лицо. Копоть покрывает мои перья. Мои волосы обгорели, и золото моей брони почернело от огня и крови. Мое лицо покрыто волдырями, обожжено радиацией и пожарами, через которые я прошел. Всё это исцелится прежде, чем я вернусь на свой корабль на орбите этого мира, но сейчас я ничем не похож на ангела света и красоты — я ангел разрушения, от тени крыла которого спящие просыпаются в ужасе.

Алефео приземляется в развалинах подо мной. Его алые доспехи измяты и потемнели от пламени. Он поворачивает ко мне мертвое серебряное лицо, проливающее вечные слезы.

— Всё сделано, — говорит он. Я слышу тяжесть его слов. Он будет нести этот шрам в своих снах, и это просочится в те стихи, что он пишет на языках мертвых. Он поймет тогда, что мы — ангелы. Красота не принадлежит нам; она — то, что мы должны сжечь, чтобы быть тем, что мы есть.

Под нами умирает город; камни зданий начинают плавиться в море огня.

Я поднимаю взгляд. За пеленой дыма облака расходятся, приветствуя рассвет. Солнце касается моих глаз.

— Да, — говорю я. — Всё сделано.

Я расправляю крылья и взмываю в воздух, поднимаясь от пламени и жестокости к свету будущего.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

blood is life

Или вот о чудесах нейминга.
Купил ароматическую свечечку сегодня (очередную, я вообще питаю нездоровую любовь к этим всем вонялкам). Ничего вроде бы примечательного, но название. Название.
SLAY ALL DAY, написано на ней. Рядом на полке стоят аналогичные свечки с надписями типа Good vibes, Light it up, Best day is today. В окружении всего этого мимими кровожадный кхорнатский призыв выглядит еще более очаровательно.
(Впрочем, какие кхорнаты, я же честный сын Сангвиния. Не то чтобы призыв к резне от этого становился менее актуальным, даже наоборот, пожалуй.)
И да, я осознаю, что slay там в глубоко переносном значении, примерно в смысле «гуляй/жги весь день». Но доставляет безмерно.

@темы: лытдыбр, смеющиеся грибы

---

дыбр

Осень еще не совсем осень — деревья стоят зеленые, разве что похолодало немного, да сезонные меню в кофейнях заполняются тыквой во всех формах.

Темнеет раньше. В сумерках активизируется местная фауна: за прошедшие пару недель трижды видел скунсов (возможно, два раза это был один и тот же, места примерно те же), а еноты вообще бегают регулярно и никого не боятся.
Вчера один енот, юный, тощий и наглый, всё ходил вокруг моей скамейки кругами и заглядывал в глаза — видимо, ждал, что дам что-нибудь пожрать. Но последняя печенька — не то, чем я готов был жертвовать, даже ради няшных енотьих глазок.

Опадающие листья (которые к тому же не опадают пока, ну или делают это очень незаметно) здесь вообще-то не жгут, не принято это. Тем не менее, вечером в воздухе ясно чувствуется запах тех самых осенних костров — слабый, но отчетливый.
Возможно, это фантомные костры, кто их знает. Как фантомная осень.

@темы: лытдыбр

---

а теперь — слайды (=

То есть немножечко рекламы во имя распространения бобра добра.

Во-первых, Толкин-команда.
50 с мааленьким хвостиком тыщ слов, АУшка, Арэдель и ее нелегкая судьба (но значительно, очень значительно лучше, чем в каноне). Ну и феаноринги в лице отдельно взятых представителей (Куруфин, как обычно, отморозок, но это комплимент).
Есть няшни нолдор, в том числе пачечка неименных, но очень даже живых персонажей, белериандская повседневность, эльфийская психотерапия, а еще типично нолдорский подход к жизни, включая научное мышление и технический прогресс.


Во-вторых, Масс Эффект.
Постканон, гетско-кварианские взаимоотношения, 23 килослов.
Очень, прямо вот невыносимо мимимишная Тали. И Легион (автор недрогнувшей рукой его воскресил — ну а что, бэкапы никто не отменял). И трогательное налаживание контакта между ними, просто вот обнять и мякать. Межкультурная коммуникация тоже имеет место быть — ну, потому что мало заключить мир, теперь еще жить как-то надо; квариане традиционно упертые, но до них постепенно доходит (=
(Кстати, у команды есть и второе макси, и оно совершенно точно не хуже — но моя любовь к железячкам перевесила).

@темы: фандомное побоище, эпический дискурс, embrace eternity

---

выкладка закончилась, обалдеть

Божечки-кошечки, хорошо-то как. Не надо никуда бежать, ничего писать, переводить, верстать, править, тушить горящий танк и закрывать амбразуры маленькой пушистой тушкой. Можно просто лечь и лежать. И дышать.
Как вы понимаете, это была выкладка макси. Два дня адского марафона и неделя чуть менее адского, недосып, дедлайн, адреналин, невыразимый букет ощущений. Но мы это сделали.
О печальном: одна из моих команд таки слилась, причем по моей вине, о чем я не перестаю сожалеть и чувствовать себя мудаком. Потому что надо рассчитывать усилия по минимальным своим возможностям, а не по максимальным — peak condition же далеко не всегда, и если может случиться факап, то он непременно случится, и когда уже я научусь об этом помнить и применять. Короче, всё было очень плохо, и мне действительно очень жаль.
О не печальном: зато все остальные успели добежать и выложиться, даже если приходилось переводить в десять рук, править опечатки сразу в выкладке, вносить иллюстрации за пять минут до полуночи и совершать прочие подвиги дедлайна. Командочки, вы няши все, просто вот сверхчеловеческие.
Есть очень клевые тексты, но о них будет отдельный пост — с рекламой (=
А я теперь, кажется, собираюсь проспать ближайшие сутки, потому что прошлой ночью спал часов пять, а позапрошлой — три. Депривация сна дает очень интересные спецэффекты, конечно, и даже никаких веществ не надо, но все-таки лучше без нее. Хотя ощущение дивной легкости, которое я поймал вчера вечером, было просто отличное. Но нет.

@темы: лытдыбр, фандомное побоище