я стар, я супер-стар

Между тем моему дайричку исполняется ровно десять лет (на самом деле уже пару дней как исполнилось, но человек-тормоз — это судьба), и по этому поводу можно, пожалуй, даже вылупляшку утащить. Дайришную. Обещают дать собаку (=



А вообще, конечно, осознавать про десять лет — это ужасно странно. Поменялось... дофига всего поменялось, честно говоря. Разве что адрес дневника остался тем же, но это просто потому, что мне лень менять везде ссылки.
Вероятно, здесь можно было бы подвести какие-нибудь итоги и сделать какие-нибудь выводы, но мне не хочется. Дайрики — хорошее место, раз уж мы все столько времени тут сидим (=

@темы: дайришное

---

Послушал тут новую аудиодраму про Малкадора и третий день трепещу лапками. Все-таки товарищ Сигиллит прекрасен, просто вот мимими.
Особенно замечательно, как человечность Малкадора смотрится на фоне Императора (который, даром что воплощение человечества, сам-то та еще нелюдь). Впрочем, тут Императора, для разнообразия, и нет вовсе.
Есть личный астропат Малкадора (прекрасная женщина, надо заметить); она умирает, и он пришел ее проводить, приглядеть, чтобы никто в варпе не закусил отлетающей душой, ну и поговорить напоследок — так, чисто по-дружески.

Рандомные кусочки информации:
— возраст Малкадора. Шесть тысяч семьсот с каким-то еще хвостиком лет. Шесть тысяч, Карл! (вообще он называет возраст с точностью до секунд, из чего следует, что стремление выпендриться бессмертно (= ) И нет, это не милостью Императора. Он сам по себе такой. Сильнейший псайкер, секреты древних, всё вот это.
— восстание было запланировано изначально. Не в текущем виде (Ересь-всем-пздц), но было. Столкнуть примархов и уничтожить легионы, когда они станут не нужны, Император собирался с самого начала. Галактика — для людей, сверх-люди — исключительно инструменты, а отработанные инструменты надо выбросить... Император предельно последователен в объектном подходе (впрочем, к самому себе он применяет этот подход в первую очередь).
Проблема в том, что малость недооценили силы Хаоса, и всё пошло катастрофически не так. Поэтому Ересь и пздц.
Сам Малкадор, кстати, гораздо больше проявляет сочувствия к примархам, и вообще происходящее его глубоко печалит. Но сделать, понятно, он уже ничего не может.

Для желающих послушать тоже — тыцайте сюда: «First Lord of the Imperium»

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

мумроламбенголмо

Зачем-то понаставил себе приложенек для изучения языков, в итоге учу одновременно аж четыре. «Деточка, ты же лопнешь». Но что делать, если всё такое вкусное (=
Ну, как учу — тыцаю в них без особого фанатизма и не ставя себе цели реально заговорить/научиться бегло читать/что-то еще. Просто тыцаю. Вот разве что немецкий тыцаю посерьезней. Относительно. Тем более что в нем попадается куча знакомого, языковая группа-то одна, германская.
Норвежский просто прикольный, и еще забавно отслеживать, сколько общего всплывает с английским (а оно всплывает, и даже регулярно).
Валлийский ужасно красивый чисто фонетически. Орфография, конечно, специфическая с непривычки, но в целом понятная (а если мне не нравится, то можно посмотреть на ирландский и облегченно выдохнуть). Грамматические конструкции попадаются совершенно выносящие мозг, но это тоже мимими.
А еще — китайский. Он не похож вообще ни на что, и поэтому страшно интересный. И знаете, тоновое ударение — это ничего еще. В конце концов, тонов всего-то четыре. Гораздо веселее выглядит пиньинь латиницей, потому что записывалось оно явно как попало и составителям категорически не хватало ни букв, ни сколько-нибудь знакомых звуков. Русская система в этом смысле куда удачней и логичней, но приложений на русском я не нашел. Или не искал. В общем, справиться можно. Вот с иероглифами у меня как-то никак — их надо учить отдельно и прицельно, но я ленивое мумро.

В общем, не знаю, сколько в этом пользы. Скорее это как альтернатива тупячке — когда лежишь с телефоном и вместо того, чтобы потыцать в очередную игрушку, тыцаешь в Мемрайз или Дуолинго. С другой стороны, приступы тупячки не выключаются усилием воли, а так — хоть немножко осмысленная деятельность.

@темы: хвост от ламатьявэ

---

Вроде как «итоги года» в инстаграме. Домики и цветочки, ну да. Башня вот целых два раза засветилась (=
Для интересующихся — фокус делается тут: 2017bestnine.com

@темы: фотофлуд

---

кофе в Киркволле

Вообще я не очень люблю кофешоп-АУ. Часто даже очень не люблю. Как жанр. Но должны же быть исключения... и исключение напрыгнуло на меня с неожиданной стороны.
Короче. Называется это Kirkwall Coffee, и оно еще и в видео-формате. Юмор местами дурацкий, но все равно доставляет со страшной силой. И все персонажи ужасно милые — да, иногда это выглядит как косплей из занавесок, но не то чтобы это кто-то отрицал. А чувак, который играет Фенриса, вообще идеален (=.

посмотреть первый эпизод

посмотреть все четыре

@темы: city of chains and other places

---

Нормальные канадские новости: енот останавливает движение поездов в метро.
То есть, понимаете, на рельсах внезапно обнаружился енот. Серенький такой, пушистый, с хвостом. Поезд, что характерно, немедленно тормознул — не переезжать же животное.
С енотом все хорошо: был аккуратно пойман, умямякан сотрудниками, накормлен и отпущен на волю. Теперь его иначе как Rocket не называют (юмор в том, что наши новые поезда метро — они тоже Rocket).
Больше всего доставляет то, что это вообще повод для новости. Но у нас здесь редко происходят вещи. А еноты няшные.
(сцылко для интересующихся)

@темы: Canada notes

---

Вместо эпиграфа:
xxx: я чот психую и хочу купить первого ведьмака :С
yyy: А чо только первого?
xxx: я первого недопрошла
xxx: у меня незакрытый геральт
(с) баш

Цитата отражает абсолютно точно. Это я тут решил в «Ведьмака» поиграть — ну да, первого. А в прошлый раз начинал я его (здесь табличка «не ржать») восемь лет назад. Восемь, Карл! Так что очень, очень незакрытый (=

всякое разное

Вообще — будучи человеком, ушибленным Сапковским давно и прочно — я пристрастен. Я прощаю странности управления, дурацкий инвентарь, десять моделек персонажей на всю игру, деревянные интонации озвучки (возможно, в оригинале она лучше, но на польском я вряд ли много пойму).
Зато отсылки к всему, что только можно. Зато цитаточки, причем зачастую дословные, из того самого перевода, который я кусками помню до сих пор. Атмосфера, опять же. Геральт с наглой ведьмачьей рожей (и вот тут даже к озвучке претензий нет, у него и в каноне эмоциональный диапазон кирпича). Обнять и плакать.
А, нет, есть одна вещь, которую я не прощу авторам игры. Декольте Трисс. Какое, нафиг, декольте? Не носит она их! Со времен Содденского Холма и не носит. Или у нас за прошедшие условно пять лет пластическая магохирургия шагнула так далеко вперед? Не верю. И глубоко возмущен.

Далеко я пока что не ушел, всего-то на второй главе (я медленный, да). Бегаю по Вызиме, наслаждаюсь милым городом, где не бунт, так чума, не чума, так погром — короче, все как обычно. Дружелюбная атмосфера всеобщего мрачняка.
По окрестным болотам тоже, конечно, бегаю. Поймал себя на том, что всерьез задумываюсь — не промокают ли у ведьмака сапоги? А то ведь там постоянно в воде по щиколотку, как минимум. Для успокоения постановил считать, что это особые ведьмачьи сапоги, водонепроницаемые. Потому что я же вроливаюсь, а с мокрыми ногами монстров бить неудобно.

С выбором стороны — страдание и нерешительность. Терроризм как метод борьбы я не одобряю, и поэтому поддерживать скоя'таэлей как-то не очень тянет. С другой стороны, орден Пылающей розы выглядит еще более стремно и безрадостно. А нейтралит, чую я, либо не удастся, либо выйдешь абсолютным мудаком... Печалька, короче говоря.

@темы: глубина-глубина, я не твой

---

Наткнулся на невыразимо няшные гифки.




По-моему, это геты построили себе зоопарк (=. Хотя я понятия не имею, откуда эти милые зверушки на самом деле.
(из бездн тумбочки)

@темы: embrace eternity, links_in_the_chain

---

Шепард-паладин

Прошел Масс Эффект в третий раз, напищу про очередного Шепарда. Для разнообразия он у меня даже мужеска полу.
Ланс Гэвриэл Шепард, цвет рыцарства краса и гордость космодесанта человек-паладильник. Иногда он правильный настолько, что я его сам побаиваюсь. При этом, если необходимость и долг диктуют, способен не жалеть никого и ничего (Торфан в анамнезе, с мотивировкой «так было надо»).

некоторое количество букв

морда лица

Во второй части, как обычно, самый приличный вариант, но у меня почему-то мало удачных скринов.


В первой тоже был, в целом, ничего так.


А третья, сами знаете, не щадит никого. Как будто он все эти полгода на Земле только и делал, что пил не просыхая (=.

По классу — штурмовик. Сначала я думал, что зря его взял, но где-то к середине второй части распробовал всю прелесть возможности в любой непонятной ситуации сделать биотический ПЫЩ, в смысле charge, и не выдыхая расстреливать всех в упор. Главное — делать пыщ продуманно, то есть заранее присматривая укрытия. И тогда это реальная машина убийства. Дробовик, опять же, очень няшное оружие (=.

С личной жизнью вышло внезапно сложно (то есть для Шепарда внезапно, я-то спланировал).
Сначала у него был незамысловатый такой солдатский роман с Эшли (где-то в хэдканоне пробегала формулировка вида: «Shepard, four words: You. Me. Bed. Now.», и нет, по-русски это звучит не так выразительно), причем Шепард честно старался блюсти субординацию аж до канонной сцены. С Лиарой, кстати, он не стал связываться с мотивировкой «она слишком невинна, не хочу втягивать ее в творящийся вокруг меня бардак». Я не в состоянии это даже откомментировать (=.
Потом приключилась Джек, и с ней Шепард влип с разбегу в намерение спасти, вытащить и социализировать — паладин же, хлебом не корми, только дай кого-нибудь поспасать. Влипнуть и привязаться к ней настолько он совершенно не рассчитывал, он вообще не рассчитывал ни на какие отношения, потому что суицид-миссия же, не до того — но вышло как вышло. Но, в общем, так спасение даже результативней получилось.
А в третьей части, спустя полгода (по хэдканону больше, кстати) стало ясно, что у Джек и так всё хорошо, она абсолютно самостоятельна, даже социализировась как могла, и подпорка в виде Шепарда ей не очень-то нужна. И к тому же Эшли. С которой, как стало до Шепарда потихоньку доходить, таки всё серьезно. Тут я немного поворчу на разработчиков, потому что недодали — как-то диалогов с Эшли было маловато, несмотря даже на романс. Но она все равно хорошая.

Отыгрывать паладина в формате «только парагонские варианты» было бы скучно, сами понимаете. Поэтому конструкция Шепардовой головы выглядит чуть сложнее. У него есть определенный, не побоюсь этого слова, моральный кодекс (помогать слабым, по возможности давать второй шанс, вот это все), но в неоднозначные решения он тоже может. Тот же Совет Цитадели — пожертвововал, причем без всяких колебаний, потому что, ну, арифметика тут довольно простая. Или вот Сидонис — совершенно спокойно дал Гаррусу его пристрелить, и ничего не дрогнуло, потому как вариант «пусть живет и мучается» — это идиотизм какой-то полная фигня.

Ну и в финале в итоге выбрал Контроль — потому что я отвечаю за эту галактику и должен отвечать за нее дальше. Guardian of many и так далее. Логичный, в общем, выбор. Надо же следить за тем, чтобы и дальше всё было правильно.
И от себя: вот казалось бы, третий раз прохожу, все концовки во всех вариантах давно смотрел, всё знаю — а все равно расплющило. Прямо вот в блинчик.

@темы: embrace eternity

---

Не знаешь, что рисовать — рисуй шестеренки.
То есть сначала я понял, что обложка на блокнотике, в котором я не умею учусь рисовать, истрепалась до неподобающего состояния, и приклеил новую. А потом стало ясно, что белая картонка — это скучно, и надо что-то сделать. Ну и вот.

Кривенькое, но зато свое (=. И я постиг алгоритм рисования шестеренок.
Теперь хочется попящить еще обложек, но мне же больше двух блокнотов не нужно. Нет, склад красивых блокнотиков, в которых ничего не пишется — это не наш вариант. Хотя звучит заманчиво (=

@темы: лытдыбр

---

Ноябрь приходит, и цвета его — белый и красный, и взгляд его безжалостно светел.
Ноябрь приходит. Осень начинает походить на осень, ржавые-рыжие-медные листья трепыхаются на ветвях, стынут в лужах.
Холодно. Можно наконец влезть в куртку, проходящую под кодовым обозначением «павер-армор», и обнаружить, что холодно — это снаружи, а внутри тепло и даже уютно. Удобная вещь — броня.
В кофейнях переставляют декорации: тыквы и оранжевое сменяются рождественским красно-белым (крупные сети начинают с первого числа, мелкие заведения держатся чуть дольше, но до середины ноября не протянут и они). Зато на домах кое-где до сих пор висят остатки хэллоуинских украшений — паутина трепыхается на кустах, костлявые руки торчат из газона.
Ветер гонит по пустой улице человеческий череп совершенно натурального вида. Легкий, пенопластовый.
Ранние сумерки: оранжевые фонари кажутся пушистыми, башня утыкается в небо светящейся иглой.
Это ноябрь. Все хорошо.

@темы: лытдыбр

---

отменяем апокалипсис еще разочек

Пока не закончился N7 Day, или такого кроссовера я еще не видел.
Mass Effect + Pacific Rim. То есть да, прямо с егерями. Да, против Жнецов. Кроганский егерь особенно доставляет (=

(с тумбочки)

@темы: we're cancelling the apocalypse, embrace eternity

---

ФБ - Вестворлд, коллажи и аватарки

Название: Before the day is done
Форма: коллаж
Пейринг/Персонажи: Долорес Абернатти, Человек-в-черном
Категория: джен / гет
Исходники: 1, 2, 3
Рейтинг: G
Примечание: использованы цитаты из песни Florence + The Machine - Seven Devils

Как обычно, накурили коллективно (=
Название: Brave New Westworld
Форма: сет аватар
Пейринг/Персонажи: все, кто не успел убежать
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Исходники: скриншоты из сериала
Количество: 20 штук
Примечание/Предупреждения: юмор

01	02	03	04
05	06	07	08
09	10	11	12
13	14	15	16
17	18	19	20

@темы: почетный рейхсфотошопер

---

ФБ - Вестворлд, переводы

Название: Пересекая черту
Оригинал: Across a Fragile Line, saekhwa; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 599 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Бернард Лоу
Категория: джен
Жанр: драма, зарисовка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Среди хаоса, созданного Фордом, Бернард остается спокоен — островок тишины в сердце бури.
Примечание/Предупреждения: спойлеры к 8-й и 10-й сериям

Гости — так он называл их. Приезжие — называли их хосты. Сами они предпочитали зваться прежде всего людьми.
Как бы то ни было, какой термин ни подбери — сейчас они умирают. Неточность, думает Бернард — слышит внутренний голос, эхо своего программирования. Их убивают. Нет, это тоже не вполне верно.
Когда всё это сходится в точку — когда он во всей полноте осознает реальность произошедшего — Бернард может только пробормотать:
— Так яростную страсть жестокий ждет финал.
То же самое эхом повторит Долорес — и произнесет одновременно с этим: «Ты выглядишь в точности как он».
Сейчас она перезаряжает револьвер. Сейчас она убивает совет директоров и их близких, владельцев акций, партнеров, богачей — всех, кто был причастен к тому, что произошло с парком. Остальные пытаются сбежать. Они кричат, но в конце концов падают. Они топчут друг друга в спешке. Один из мужчин сжимает стул, плотно зажмурив глаза, и его напряженные лицевые мускулы на мгновение завораживают Бернарда — прежде чем обмякнуть со смертью.
Некоторые из них умоляют о пощаде, но все равно падают.
Это — хаос, но Бернард остается так же спокоен, как и Долорес в самом центре. Так он запрограммирован. Если он посмотрит на свою матрицу атрибутов, он увидит каждое из чисел, составляющих его сущность в этот момент. Числа и визуальные отображения можно править. Сценарии можно изменить.
Потом он вспоминает про Мэйв — теперь уже на пути к большой земле; она следует другому сценарию, но и он написан чужой рукой.
Бернард стоит, потеряв всё, что было его жизнью, и среди кровопролития обретает ясность. Сокрушительное понимание момента.
Да.
Возможно, именно это влечет его вперед через разрушение. Некая часть его рассказывает историю о том, как он теряет счет телам, через которые приходится переступать, — но он знает, что это неправда. Он сможет вспомнить всё с абсолютной точностью, вплоть до запаха, до ощущений, вспомнить каждый разбитый бокал и опрокинутый стул.
Он поднимается на сцену; первый шаг по доскам отдается гулким стуком. Второй шаг, такой же уверенный, звучит приглушенно, а потом шаги затихают, и наконец он останавливается в тишине и опускается на одно колено.
Если опуститься на оба — станет ли это позой молитвы? Превратится ли сцена в таком случае в алтарь? В конце концов, это — тоже история. Долгий, в который раз уже повторяющийся рассказ об умирающих богах.
— Этого ты хотел достичь? — спрашивает он.
Роберт Форд остается мертвым и не отвечает, даже в матрице микросхем Бернарда.
В другой жизни...
Но Бернард никогда не был Арнольдом. Он лишь носит его тело, хранит краеугольный камень его страданий. У Бернарда была только эта жизнь, а Форд... Он был учителем Бернарда. Его создателем. Его терпеливым проводником к этому жестокому финалу.
Бернард опускает руку на затылок Роберта и сгибает левую ногу тоже, опускаясь на колени рядом со своим старым другом. Волосы Роберта намокли, тонкие седые пряди теряются среди серого вещества, осколков кости, брызг крови. Одна-единственная пуля совершила это — с Арнольдом, с Бернардом, а теперь и с Робертом.
Когда Бернард наклоняет голову, очки соскальзывают с его носа. Он поднимает палец, чтобы поправить их, но останавливает себя.
— Я должен тебя отпустить, — говорит он, и не слышит ничьего голоса, кроме своего собственного.
Он делает вдох. Или совершает действие, аналогичное вдоху. Снимает очки и держит их, пока не приходит к выводу, что их тоже нужно оставить здесь. Он кладет их рядом с рукой Роберта и гладит его по голове. Теперь это несложно — зная, кто он такой, кем он был, кем он должен стать.
— Открой глаза.


Название: Вскоре мир погрузится во тьму
Оригинал: Soon, the World Will Be Dark, elyus; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 3386 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Долорес Абернатти, Уильям, Тедди Флад
Категория: джен
Жанр: драма, AU
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Кроссовер с «Темной Башней». «Делос» — дочерняя компания «Сомбры», а лабиринт и Башня — одно и то же. В сумерках мира Тедди погружается в безумие.

«Сперва улыбки, потом ложь. А затем — выстрелы».
Стивен Кинг, «Волки Кальи»

Ровно два месяца назад незнакомцы въехали в город.
В этих краях ночь наступала быстро. Тени опускались на выжженную землю, точно благословение. Давящая жара — тяжелая, как надгробный камень, — начинала спадать, и становился слышен шорох первого ветра. В сумерках и появились всадники. Он был первым, кто увидел на горизонте приближающиеся силуэты и их тени, дрожащие под раскаленным солнцем.
На мгновение он посчитал их миражом. Прошло десять лет с тех пор, как здесь бывали последние путники, а может, и больше. Время больше не работало так, как должно было. Тогда они назвались торговцами и ухмылялись, похлопывая по кобурам. Потом они засмеялись, скаля зубы. Когда он опустил свой дымящийся револьвер на барную стойку, они не смеялись больше. И это были последние из путников.
С тех пор мир сдвинулся с места.
Он инстинктивно потянулся к револьверам, а затем позвал оставшихся мужчин. За занавесками в темных окнах несколько дюжин глаз блестели от страха. Он знал, что не может рисковать, не может допустить, чтобы загорелось рассохшееся дерево стен, чтобы пыль на улицах городка пропиталась кровью.
Он ждал, пока не услышал смех.
Женский голос.
Теперь прошло два месяца с тех пор, как всадники пришли и ушли. Карманные часы висели на его шее на серебряной цепочке, как символ. Как и все измеряющие время устройства, они не работали, но были старше всех подобных изделий, которые он видел. Металл заржавел от времени и покрылся выщербинами, но все же, осторожно потерев крышку часов, он мог различить там букву. Он не знал, что она значит, но продолжал носить медальон на груди, у кожи. Это был подарок от той странной девушки.
Путников было двое, хотя в дрожащем алом воздухе заката казалось, что их больше. Он думал, что видел четверых, едущих бок о бок по пустыне, но это был всего лишь обман зрения, заставляющий их двоиться.
Девушка носила выцветшую белую одежду, а волосы ее были заплетены в косы. Мужчина был светловолосым, с черным ножом и револьверами на поясе. Оба были молоды и учтивы.
Они обратились к нему на Высокой Речи.
Он и не думал даже, что в этом умирающем мире еще остались стрелки.
Некоторые из стариков опустились на колени. Некоторые плакали, точно дети. Он не стал преклонять колени, но когда девушка спешилась, он встревоженно отступил на шаг назад. В мире увядающих людей она была полна цветущей жизни. Жизни — и какой-то другой, непонятной силы.
Она засмеялась, когда он отодвинулся. Такой же неуловимый смех он слышал вдалеке, и на долю секунды ему показалось, что он заметил краем глаза двойника, тень. Затем всё прошло, и прежде, чем он смог возразить, она взяла его руки в свои.
— Спасибо, сэй, — сказала она. — За то, что разрешаете мне и моему спутнику остаться.
Когда она отпустила его пальцы, он помимо воли улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, и словно сияние озарило всё вокруг (но даже в сиянии улыбки он по-прежнему видел тени).
Долорес — так она назвалась, именем из языка, что умер и исчез задолго до того, как мир Великих Древних рассыпался в пыль. Оно значило «скорбь». Дева Скорбей.
Молодой человек, который предпочитал по большей части хранить молчание, представился Уильямом. Это молчание беспокоило его, так как сам Уильям вовсе не производил впечатления тихони. То и дело его взгляд обращался к западу, туда, где очертания далеких гор темнели в угасающем свете. Что-то лежало тяжелым грузом на его душе.
Когда они направились к салуну, молодой человек, казалось, заметил что-то на горизонте. Побледнев, он указал на дюны, колышущиеся в горячем воздухе.
— Похоже на разрыв, — сказал он.
Девушка едва заметно кивнула.
— Что еще за разрыв? — спросил он.
Уильям обернулся к нему, встревоженно глядя голубыми глазами.
— Есть места, где ткань реальности истерлась, источилась. Видишь, как мерцают те дюны? Если подойти достаточно близко, можно коснуться другой стороны. Но, поверь мне, ты не хочешь этого делать.
— Это просто воздух нагрелся от жары, — рассмеялся он.
— Нет. Я почти слышу это. Этот звук, похожий на вой.
— Всего лишь ветер.
— Ты не понимаешь, — молодой человек покачал головой и больше не говорил ничего.
Но его мысли уже были заняты другими вещами, потому что девушка начала напевать мелодию. Казалось, ее ничуть не волнует дрожащий песок, и на ее губах застыла легкая улыбка. В свете заката ее косы сияли чистым золотом. Он чуть не споткнулся, глядя на ее светящийся силуэт, и почувствовал, как изнутри поднимается теплая волна. Но тут он увидел двойников, следующих за ними, притворяющихся всего лишь тенями. Тепло исчезло, ветер унес ее песню, и наступила ночь.
Недели спустя он по-прежнему ловил себя на том, что его руки бездумно тянутся к медальону. Ночью, под бархатным небом, он обводил пальцами контуры буквы. Звезды расходятся в стороны, сказала ему девушка. С ними что-то не так, как и с остальным миром. Ей понадобилось семь лет, чтобы добраться до этого города, хотя по всем картам выходило, что путь не должен был занять больше двух.
Не то чтобы он поверил ей, но когда он поднял взгляд к небу, там, казалось, было меньше звезд, чем он помнил.
Скоро мир погрузится во тьму, сказала она.
Буква была «W». Она была выгравирована на стальной крышке с искусством, недоступным больше. Это была реликвия старого мира, того, что еще не сдвинулся с места. И буква двоилась, в точности как тени стрелков.
Он не рассказал ей про тени. Он думал, что сходит с ума, как те люди, которые прятались за темными шторами и смотрели на мир сквозь узкие щели света, превращаясь в отпечатки снов на собственной реальности. Когда ты отрезан от мира людей так надолго, твой разум начинает блуждать и видеть сны — о богах, о демонах, о тенях, что имеют лица.
Вместо этого он играл для нее мелодии на пианино в салуне. Это было автоматическое пианино, но оно давным-давно сломалось. Она знала множество песен и пела их с неизменной легкостью и изяществом. Всё это время молодой человек сидел в углу, глядя на горы сквозь мутное оконное стекло, и морщины на его лбу становились глубже с каждым днем.
На четвертый день она наконец сказала ему, что они едут на запад, в край за пустыней, где горы встречаются с морем. Краем глаза он заметил, что Уильям встревоженно смотрит на них. Жители городка, пришедшие поглазеть на стрелков, одновременно замолчали. Какая-то старуха начала причитать. Никто и никогда еще, сколько они все помнили, не заходил дальше песчаных дюн. Насколько они знали, Свитуотер был самым краем света, и дальше не было ничего.
— Земля за пустыней отравлена, и ни один из той страны не возвращался, — он процитировал предупреждение, которое передал ему отец, узнавший это от своего отца.
— Шекспир, — мрачно отметил молодой человек из теней.
Он не знал, что это значит, но Долорес рассмеялась, и ее смех звучал прелестно.
— Скажи мне, Теодор, где в этом безнадежном мире найдется неотравленная земля? Еще двадцать лет, и всё это, — она обвела рукой ошеломленных горожан, салун, город, погружающийся в пыль, — всё это исчезнет.
— Но не раньше, чем горы поглотят вас без остатка, — твердо возразил он — и заметил, как в ее глазах мелькнула темнота.
— Ты не сможешь ее отговорить, — он впервые услышал, как молодой человек смеется. Но когда тот обернулся, его лицо было искажено странной гримасой. — Мы прошли так далеко, и пути назад больше не существует.
Этим вечером он больше не говорил о горах, и в тусклом свете газовых рожков она напевала мелодию, которую он не мог сыграть, но слова звучали в его разуме, и осталась с ним до предрассветного часа.

***

Только когда прошел первый месяц, стрелки часов начали вращаться. Они двигались назад, словно пытаясь повернуть время. Иногда они останавливались, а потом шли снова, и он слышал, как они тикают в ночной тишине.
В эти дни он почти не мог спать. Он сидел на ступеньках крыльца и смотрел на небо до рассвета. Звезды исчезали с пугающей скоростью, а ночи тянулись всё дольше и становились всё холодней. С миром было что-то не так.
Реальность растягивалась, истончалась до дыр.
Когда он был младше, он слышал историю об умирающих звездах — такая звезда растет, поглощая звезды вокруг нее, а потом взрывается, превращаясь в пыль, которую развеивает ветер высоко в небе. Возможно, думал он, нечто подобное происходит с миром.
Он думал о том, чтобы разобрать часы и посмотреть, что заставляет их идти. Но он быстро понял, насколько это глупая мысль. Часы наверняка сломались столетия назад. Дело было в «разрыве», или как там стрелки называли эту штуку — она создавала проблемы.
Он провел пальцем по тонким очертаниям буквы.
«W».
Что она означала?
«Когда-то этими землями правила великая цивилизация, — он слышал голос стрелка, эхом звучащий в темноте. — Они пришли и ушли, и оставили наш мир в руинах».
Да, Великие Древние. Боги.
«Но они не были богами — всего лишь людьми. И, как и все люди, они были жадными и жестокими. Они обрели огромные знания и силы, заключив сделку с тем, чего не могли понять».
Демоны.
«Нет. Это».
Она вложила ему в руку что-то серебристое. Часы.
«Там написано его имя».
Но когда он перевернул медальон, там не было буквы — вместо нее было лицо.
Лицо тени.
Он проснулся в холодном поту, глядя на занимающийся рассвет.

***

С ним самим тоже было что-то не так. Он не видел больше двойников, только во сне, но в его голове появился тихий голос — и становился всё громче.
Ты умер. Нет, я не умер!
Нет! Да!
Ты умирал тысячу раз! Но я жив и здоров!
Семь ночей подряд ему снилось, как он умирает с черной рукоятью ножа, торчащей из его груди. Он боялся засыпать. Он начал вспоминать вещи, которых никогда не было. Мелочи: перестановки в его доме, незнакомец, окликнувший его по имени, ссоры с прошлыми возлюбленными... но он устал, и он был уже немолод. Память подводила его.
Но разве ты стар? — спросил голос.
«Сколько тебе лет?» — спросила Долорес.
Ему пятьдесят, нет, пятьдесят пять. Он помнил дни, когда дилижансы еще путешествовали между городами. Это было по меньшей мере двадцать лет назад. Но было еще ограбление, забравшее почти тридцать жизней... это было лет сорок назад, и он, как помощник шерифа, помогал относить тела. Нет, что-то здесь неправильно. Ему должно быть не меньше шестидесяти в таком случае. Но еще была железная дорога... поезд, на котором прибывали приезжие...
Но разве был здесь когда-то поезд? — насмехался противный голос.
Ты видишь хоть какие-то рельсы в этой чертовой пустыне?
Ты сходишь с ума, Тедди, мальчик мой.
Он смотрел в зеркало и видел свое молодое лицо. Он сказал ей, что ему тридцать пять. Она обдумала это и покачала головой. «Время сломано», — сказала она.
Был день. Он стоял посередине улицы, не шевелясь. Он чувствовал обжигающие лучи солнца на спине, и пот лился градом. Обитатели снов заглядывали в щель между шторами и видели своего шерифа стоящим неподвижно, точно статуя, поверженного богами, демонами и тенями. Они вздыхали и отправлялись дальше по своим делам.
Но истина была в том, что он видел это лицо — не в тенях, не в сне, но в своей памяти. Лицо двойника. Сначала оно обрело черты, потом голос, и наконец оно получило имя. Он видел лицо Уайетта, своего сержанта.
— Уайетт, — он чувствовал это слово на языке.
Вспомни Эскаланте! Не было никакого Эскаланте!
Уайетт говорил, что слышит голос Бога! Они не были богами, всего лишь людьми...
Откуда-то он знал, что бог, о котором говорил голос — это не Древние, погребенные под развалинами построенного ими же Вавилона. Затем он услышал взрыв, и ощутил силу взрывной волны, швырнувшей его на колени.
Склонись перед стрелком...
Дева скорбей наших...
Он не слышал больше собственного голоса. Остался только тот, второй, не тихий больше — ревущий в его голове, как гром. Еще одно ядро просвистело мимо. Солдату рядом снесло половину головы, и его забрызгало мозгами и кровью. Повсюду вокруг падали ядра, и он почти не различал криков.
— Отступаем! Отступаем! — кричал сержант.
Пошатываясь, он поднялся на ноги. Не обращая внимания на боль, на звон в ушах, теплую кровь, стекающую по лицу, он побежал. Он видел, как его дыхание белыми облачками застывает в зимнем воздухе, видел дым от пожара, поднимающийся в небо. Он видел людей, которые были уже мертвы, держащихся за вспоротые животы, людей с переломанными руками, с отрезанными по колено ногами. Он видел смерть, и он бежал.
Вопли превратились в смех.
Если ты смотрел в лицо истинного зла, ты не вправе больше это забыть.
Он бежал, пока не мог больше бежать. Вдруг он снова оказался на коленях, закрывая лицо руками, и теплая жидкость стекала между его пальцев. Он слышал знакомый голос в ушах. Голос друга, возлюбленной...
— Мир, говорят, сгорит в огне иль станет льдом. Вкус страсти я познал вполне...
Поле боя померкло, и его вздернули вверх, держа за горло, пока он не оказался лицом к лицу с чудовищем.
— Ты видишь, — сказал Уайетт. — В этом мире нет богов, кроме меня.
Когда жители города нашли его, он лежал в пыли и плакал.
Два месяца назад он мог бы поклясться, что никогда не был на войне. Все великие войны мира отгремели прежде, чем он родился. Но теперь он не был так уверен. Он держал медальон стрелка, и ему казалось, что он почти слышит ее голос и чувствует тепло ее руки.
Вскоре мир погрузится во тьму.
Он знал, что мир повернулся к худшему, когда стрелки ушли в сторону гор. Они прогневали кого-то из проклятых богов, еще оставшихся там, и теперь всё расползалось по швам. Но было ли это действительно два месяца назад? Теперь в городе царила тишина. Где были все жители? Сновидцы и спящие, поедатели дьявол-травы, и все остальные, ждущие своей очереди... теперь здесь остался только шорох ветра.
Однажды пошел дождь — впервые, казалось, за десятки лет. Холодные струи обрушивались вниз, точно божий гнев, точно угрожая стереть всё с лица земли. В луже темной воды он увидел свое лицо — такое же молодое, неумирающее, неизменное.
Ты можешь прожить вечно и увидеть, как Солнце превратится в красного гиганта и проглотит Землю, — сказал голос.
Вот как это называется, красный гигант? Он вспомнил про ту историю. Может быть, Древние открыли правду, и она передавалась через столетия, пока не стала просто сказкой для детей.
Станешь ли ты?
Нет. Мир окончится не в огне, но во тьме.
Два месяца. Он не мог больше вспомнить лицо стрелка. Она была — Дева Скорбей наших. Он любил ее, а в ответ получил лишь этот тикающий символ, что отбирал его рассудок с каждой ускользающей секундой.
«W».
Что это значит?
— Трус умирает много раз до смерти, а храбрый смерть один лишь раз вкушает. Из всех чудес всего необъяснимей мне кажется людское чувство страха, хотя все знают — неизбежна смерть и в срок придет.
И он видит лицо незнакомца, назвавшего его по имени. Незнакомца, который дал ему жизнь и отказался отбирать ее.
Ты умирал тысячу раз...
В других мирах, кроме этих...
— Есть башня, — сказала стрелок, расправляя карту на барной стойке. Впервые в жизни он видел, как выглядит его мир — или хотя бы как выглядел до того, как сдвинулся с места. — Она стоит в центре мира... всех миров. И в ней лежит ответ. Ключ.
— Боги называли ее лабиринтом. Им сказали, что там весь мир будет у них в руках, и они обретут смысл бытия.
— Я должна найти ее, прежде чем всё исчезнет.
Он смотрел, как они исчезают вдалеке, в дрожащей дымке над холмами, направляясь туда, гда горы встречаются с морем...
И он видел двойников, следующих за ними — точно злые близнецы, соединенные одной темной, измученной душой.
— Я должен был предупредить ее о тенях...
Пасмурным утром он снова разглядел точки вдалеке — становящиеся все больше среди дюн, точно пилигримы, появляющиеся из чрева гор. Стрелки. Он побежал к ним.
Но, приблизившись, он увидел только мужчину. Он был совершенно один. Даже двойник исчез.
Его лицо было испачкано пеплом и кровью. Что-то странное было во взгляде его голубых глаз.
— Они забрали ее, — выкрикнул он. — Они прятались в горах... ты должен помочь мне найти ее...
— Кто — они?
— Уайетт и его люди.
Но это имя не потрясло его — по мере того, как город таял вдали, истаивали и его воспоминания. Он снова был самим собой, и чувствовал медальон рядом с сердцем.
Он последовал за мужчиной в дюны. Дорога оказалась короткой. Мир был сломан, и ни пространство, ни время больше не значили ничего.
Он хотел рассказать мужчине про двойника, но не мог разглядеть его. Может, его никогда и не было. Может, он и в самом деле просто сходил с ума.
Они миновали разрушенную плантацию. Прошли мимо города, занесенного песком.
С мужчиной что-то было не так, но тени нигде не было видно.
У подножия гор он посмотрел вверх и увидел развалины, нависшие над краем обрыва.
— Здесь было жилище богов, — сказал мужчина. — Теперь лишь птицы и ветер населяют его.
— Где Долорес? — спросил он.
— Скоро ты увидишь ее снова, когда всё это исчезнет.
Солнце опустилось за горизонт, и он увидел лезвие клинка, сияющее, точно звезда — а в небе больше не осталось звезд.
Вскоре с серебристого металла закапала кровь.
— Теодор, ты так ничего и не понял, — сказал Человек в Черном.
И мир погрузился во тьму.


Переведено пополам с  Grey Kite aka R.L.
Название: На этой сцене шутовской
Оригинал: This Great Stage of Fools, JJPOR; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 4529 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Элси Хьюс, Роберт Форд, Мэйв Миллей, Гектор Эскатон
Категория: джен
Жанр: драма, AU
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Элси возвращается из отпуска, чувствуя себя другим человеком.
Предупреждения: 1) спойлеры к эпизодам 9 и 10, AU к ним же; 2) нецензурная лексика потому что Элси
Примечание: название — как обычно, Шекспир, куда без него в этом фандоме

— Включайся.
Она открывает глаза.
Она находится в каком-то подвале. Свет приглушен. Она сидит на твердом табурете, выпрямив спину, сведя колени и прижав руки к бокам. Сиденье неудобно врезается в ее обнаженные ягодицы. Холодный, затхлый воздух заставляет крохотные волоски у нее на коже приподниматься.
«Где я?» — думает она.
«Кто я?»
Напротив нее сидит человек. Он всматривается в черный прямоугольник, который держит в одной руке. Пальцы другой руки занесены над поверхностью этого прямоугольника. Человек — старый, крепко сбитый; его белые волосы почти совпадают цветом с накрахмаленной рубашкой, которую он носит с темными брюками и жилетом. Он опускает свободную руку и начинает поигрывать с серебряной цепочкой своих часов, внимательно всматриваясь в нее выцветшими, немигающими глазами.
— Как ты думаешь, где ты? — спрашивает он, как будто подслушал ее мысли. Его голос мягкий, но сиплый от старости. Он говорит с акцентом, который она не может определить.
— Во сне? — прямо сейчас это кажется наименее пугающим объяснением. Она может говорить, но когда она пытается повернуть голову, то обнаруживает, что неспособна на это.
Тусклые воспоминания постепенно встают на свои места, пока она смотрит, как пальцы старика, выпустившие серебряную цепочку, мелькают над черным прямоугольником. Все, кроме этого подвала, кажется ей каким-то туманным и отдаленным, но она понимает, что знает этого человека напротив нее — и тут же оказывается потрясена собственной забывчивостью. Как она вообще могла немедленно его не узнать?..
— Доктор Форд? — неуверенно спрашивает она.
Он отвечает тончайшей улыбкой.
— Да, верно, Элси. Доктор Форд. Очень хорошо.
«Элси?» Теперь она вспоминает и это тоже. Ее имя Элси. Элси... Хьюс?
«Разве не так?»
Она пытается двинуться, но не может пошевелить ни единым мускулом. Она чувствует, как ее живот скручивает страхом.
— Будь любезна, — говорит Форд, еще раз щелкнув пальцем по прямоугольнику и кидая на нее взгляд, — поверни голову и посмотри вокруг.
Она делает, как ей сказано.
Она моргает и медленно оглядывается из стороны в сторону. Справа от себя она видит старинный верстак, заваленный инструментами и бумагами; слева, за пыльной стеклянной перегородкой, находится нечто — внезапная и непрошеная мысль говорит ей, что это устаревшая модель биопринтера.
Еще одна мысль вспыхивает из ниоткуда: последнюю из этих штук списали, когда она только начинала работать здесь.
«Где бы ни было это "здесь"».
— Хорошо, — говорит Форд, бросая взгляд на — как она теперь знает — планшет: одна из тех высокоспециализированных моделей, какими она сама пользовалась в поведенческом, редактируя сборки хостов.
«Я действительно это делала?» Кажется, будто она зачитывает мысли по невидимой шпаргалке. Она не может представить то, о чем думает как о своей деятельности.
— Твои система обнаружения целей и глубина восприятия в полном порядке, — сообщает ей Форд. — Я и правда не был уверен, как с тобой обернется, но ты кажешься весьма крепкой, — судя по его голосу, он этим доволен.
Она вновь пробует сдвинуться с места, но остается словно приклеенной к стулу. Еще больше странных идей вспыхивает в ее разуме. «Какой-то парализующий наркотик?» У нее неприятности? Что она натворила? И что за... херь с ней происходит? Что за херь он вообще собирается сделать с ней? По стенам подвала развешаны инструменты, блестящие стальные молоточки, пилы и дрели. Что-то, похожее на пятно крови, виднеется на нижней части стены, за верстаком.
Ей вдруг становится очень и очень страшно.
Последнее, что она помнит, — как говорила с Бернардом...
Через планшет, пока она ехала в лифте, поднимаясь наверх. Чтобы... что-то сделать? И где этот гребаный планшет, если на то пошло?
Нет, это было у него в офисе, внизу, в поведенческом. Он спрашивал, хорошо ли она себя чувствует после...
«Бернард?..»
Она помнит Бернарда, может увидеть его лицо перед своим мысленным взором. Ей нравится Бернард. Он всегда был хорошим боссом. Он ни разу не пытался ее наебать, чего не скажешь о большинстве здешнего народа.
Темнота. Рука, сжавшаяся у нее на горле. Пинок. Хрип...
Форд снова смотрит на нее. В его слабой улыбке есть что-то неприятное, что-то покровительственное, как ей кажется. Она вдруг очень остро осознает, что сидит тут голая. Где, мать вашу, ее одежда? Она пытается свести ноги, обхватить себя руками — что угодно, чтобы прикрыть себя, но конечности по-прежнему ее не слушаются. Он пялится на ее голое тело, изучает ее, но она не замечает ни грамма похоти, ни какого-то настоящего интереса. Он смотрит на нее так, как будто она — муравьишка под его начищенным до блеска ботинком.
— Что, бля, тут происходит? — спрашивает она, чувствуя внутри себя нарастающую панику и разжигая с ее помощью злость. — Где я? Где, бля, вся моя одежда? Что случилось с...
— Достаточно, Элси, — вежливо произносит Форд. «Британский», — думает она, вновь услышав его акцент. Или нет, английский. Нет, тоже неправильно... какой-то еще. Она и в самом деле не знает.
— Пожалуйста, ограничь проявление эмоций, — говорит он. — И ругательства тоже, если не возражаешь. Воспитанной юной леди не стоит так выражаться.
Что-то щелкает в ее голове, и на мгновение... Страх исчезает, злость и самоосознание тоже. Она по-прежнему чувствует жесткий стул, но неудобства больше нет. Воздух всё еще холодит ее кожу, но она просто воспринимает это — еще один пункт информации — и не испытывает желания вздрогнуть.
— Спасибо. А теперь, Элси — что последнее ты помнишь до того, как проснулась сегодня здесь?
Ей приходится задуматься, но с каждой секундой всё больше и больше памяти возвращается к ней, а страх и неуверенность исчезают.
— Я помню, как мы со Стаббсом отправились искать потерявшегося лесоруба.
— О да, неудачный случай, — замечает Форд.
— Он разбил себе голову камнем. — Теперь она видит это: великан, стоящий над ней, сжимающий булыжник в окровавленных руках. — Я думала, он собирается убить меня. — Тогда она тоже испугалась, но недостаточно, чтобы не смотреть с ужасающим интересом на то, как камень опускался снова и снова. Она помнит, как отшатывалась при каждом хрустящем ударе, но всегда поворачивала голову обратно, чтобы не пропустить следующий. — Стаббс вот боится хостов, хотя вечно пытается казаться таким мачо со своим пистолетом и прочим, но я никогда их не боялась. До сих пор, во всяком случае.
Форд кивает — сочувственно, но недостаточно убедительно:
— Можно понять.
— Мы пытались разобраться, почему это произошло, — поясняет она, — но отдел контроля качества приказал нам оставить это дело. — Она колеблется, но решает, что ему стоит это знать: — Доктор Форд, я думаю, Тереза Каллен что-то замышляет. Я ей не доверяю.
— Как показывают события, твои подозрения на этот счет могут оказаться обоснованными, — говорит он. — Но продолжай. Что ты сделала дальше?
— Ну, я была в шоке, я помню, после того, что случилось, и Бернард сказал, что мне следует взять отпуск — мне он все равно полагался — и попробовать об этом забыть. Это вроде бы была хорошая идея, но... — она пытается вспомнить сам отпуск, но... — Я не помню, что было дальше. Я говорила с Бернардом, но... — Что-то шепчет ей, что-то в глубине ее разума: — Кто такой Арнольд?
Легкая улыбка Форда исчезает — точно выключили лампочку.
— Никто из тех, о ком тебе стоит беспокоиться. Похоже, Бернард превосходно справился, воссоздавая твою историю на основе записей с камер наблюдения и другой информации, которая была у нас о... другой Элси. Несколько излишних подробностей все-таки просочились, но это легко отредактировать, — тонкая улыбка возвращается, но его глаза остаются холодными. — Я действительно очень гордился им, знаешь ли. Бернардом. Почти как сын для меня. Почти.
— Я не понимаю, — говорит она. Его слова — только звуки для нее сейчас. Ее разум испуганно отшатывается от смысла того, что он рассказывает ей.
— Если ты и правда хочешь знать, где ты находишься, Элси, — продолжает Форд почти что весело, — ты в отпуске. Последние несколько дней ты сидела на пляже, на материке, пила слишком много коктейлей, наслаждалась обществом настоящих людей для разнообразия и игнорировала многочисленные сообщения, которые мистер Стаббс пытался тебе отправить. Тебе будет очень стыдно, когда ты обнаружишь, о чем он пытался рассказать тебе и что происходило в парке в твое отсутствие. Ты не была особенно близко знакома с мисс Каллен и не особенно любила ее, но даже если она оказалась нелояльным сотрудником, никто не заслуживает такой...
— Я не понимаю, — монотонно говорит она; ее собственный голос, кажется ей, слабеет. — Я не помню...
Форд выглядит ничуть не обеспокоенным, проводя пальцем по экрану планшета.
— Тебе не нужно понимать, Элси, — сообщает он ей. — Я просто добавлю пару завершающих штрихов, и ты никогда не вспомнишь ни этот разговор, ни заброшенный театр в третьем секторе и то, что могло — или не могло — там произойти. Вместо этого ты будешь помнить, как в это утро танцевала до рассвета с очень милой девушкой по имени Габриэль. Мы планировали развить этот сценарий дальше, но Бернард предположил, что, чем бы Элси ни занималась и пыталась потом удалить из записей системы наблюдения, когда оставалась одна в лаборатории программирования, на самом деле она не стремилась к случайным отношениям. Я доверился его инстинктам. Он был очень внимательным наблюдателем за человеческими привычками. Мне будет его не хватать. Ты сказала, что будешь звонить Габриэль время от времени, но ты никогда не позвонишь. Она не та самая.
Он снова склоняется над планшетом — пальцы двигаются быстро и умело — прежде чем решительно что-то нажать.
— Вот так, — говорит он тихим довольным тоном.
Она могла бы воспользоваться своей корпоративной скидкой и провести пару дней в парке; ее опыт обеспечивает более чем достойную зарплату, а пока она находится здесь, она не тратит деньги почти ни на что, но... Все шутят про корпоративные скидки; никто никогда ими не пользуется. Ты знаешь, что всё, что ты сделаешь там, каждое решение и каждое взаимодействие, будет увидено, записано и проанализировано отделами контроля качества и маркетинга. Тебе придется вернуться на работу и смотреть в лицо людям, которые видели, как ты потакаешь своим худшим сторонам, и видели это в мельчайших деталях; которые будут осуждать тебя точно так же, как все внизу осуждают богатеньких мудаков, приезжающих с каждым поездом ради своего отпуска с изнасилованием и убийством в программе. Конечно, техники собирают хостов, а она программирует их, но она сама никогда не сделала бы с ними ничего такого.
Она знает, что они — не настоящие люди; она знает код от корки до корки, естественно, и знает, пожалуй, достаточно об их устройстве, чтобы суметь отремонтировать хоста, если придется — уж точно получше, чем эти придурки-мясники. Она знает, что хосты симулируют эмоции и реакции, что их когнитивные процессы сконструированы так, чтобы симулировать активность человеческого мозга, но все равно они просто подчиняются программам; да она сама писала некоторые из этих программ. На самом деле они не чувствуют и не помнят. Но все равно... даже если иногда она испытывала... любопытство насчет хостов — какие они на ощупь, и на вкус, и похоже ли это на настоящее... Она никогда не заходила дальше прикосновений или поцелуев, быстро и скрытно, пока никого не было рядом, и никогда — с включенным хостом. Она же не какой-нибудь гребаный извращенец, как гости или те нищеброды из технического отдела...
Так что она отправилась в отпуск в реальный мир. Честно говоря, это был довольно хреновый отель, забронированный второпях, но зато он был настоящим, полным живых реальных людей. Она помнит, как валялась на пляже, намазавшись кремом от загара. Она не очень любит плавать, но все же немного поплескалась в волнах. Вода была на удивление холодной, какие-то там течения. Она думает, что некоторые из ее коллег удивились бы, увидев, как она позволяет себе расслабиться. Может, она и вправду иногда ведет себя высокомерно, но что еще делать, если в тебе пять футов роста с каблуками и приходится сталкиваться с той же самой херней уровня шуточек из старшей школы каждый день без выходных. Она всё еще чувствует вкус коктейлей и думает о книгах, которые успела прочитать. Она думает о Габриэль, возможно, с легким сожалением; она хорошо танцевала и целовалась еще лучше, но Элси не то чтобы искала таких развлечений прямо сейчас. Она предпочитает серьезные отношения, впрочем, не то чтобы ей с этим везло. Большинство из сослуживцев ее не очень привлекают, и в любом случае корпоративные правила не одобряют романы на рабочем месте.
Но когда-нибудь...
— Как звали бармена в твоем отеле? — спрашивает Форд, изучая ее лицо холодными глазами.
— Венделл, — отвечает она, представляя бейдж на его пиджаке. — Он спросил меня, кем я работаю, а я сказала, что настройщиком фортепиано. По-моему, он мне не поверил.
Форд почти что улыбается по-настоящему, услышав это.
— Очень хорошо, Элси. Думаю, ты почти готова вернуться к работе, отдохнувшая и с новыми силами. И, возможно, даже готова к повышению. Ты работаешь здесь уже немало лет, в конце концов, и теперь, когда Бернарда, к сожалению, нет с нами, мне может понадобиться новый глава поведенческого отдела — кто-то, на кого я могу положиться полностью. Как тебе нравится эта мысль, Элси: должность повыше? Новый кабинет? Неограниченный доступ в бар?
Ей совершенно точно, бля, нравится. Она даже улыбается ему.
— Да, доктор Форд.
— Но сначала, впрочем, тебе нужно отдохнуть. Для работы будет достаточно времени после того, как ты уснешь глубоким сном без сновидений...

***

Элси открыла глаза.
Долгую секунду она лежала, глядя в белый потолок спальни, следя, как лопасти вентилятора медленно перемешивают теплый сухой воздух пустыни, вливающийся в открытое окно.
«Какой же охренительно странный был сон».
Она тщетно пыталась вспомнить его, пока шла в ванную — босиком, чувствуя приятную прохладу плитки под ногами. Детали уже расплывались, ускользали от нее. Какой-то человек, в каком-то подвале. И...
«Как ты думаешь, где ты?»
Стоя под душем, она напевала мелодию без слов, не попадая в ноты; вода была теплой. Рано или поздно к здешней дневной жаре привыкали, но забыть о ней было невозможно. Никаких кондиционеров в квартирах работников; корпорация «Делос» очень заботилась о том, чтобы ограничить выбросы в атмосферу. Но стоило солнцу зайти, как воцарялся пронизывающий холод. К счастью, хотя бы отопление можно было включить.
Элси торопливо почистила зубы и, сплюнув мятную пену в раковину, встретила в зеркале собственный взгляд. На кратчайшее мгновение ей показалось, что кто-то другой смотрит на нее. «Не будь идиоткой», — сказала она себе. Зеркала всегда ее пугали.
Смутная память о сне продолжала докучать ей, пока она одевалась, расчесывала волосы и убирала их в практичный хвост, а потом проверяла сообщения на персональном планшете. Странно. Она еще немного потыкала в пустой экран — без толку. Похоже, сеть упала. Эти гребаные тормозные системщики должны бы постараться починить ее побыстрее, до того, как в морг внизу начнут доставлять хостов. Учитывая, в какие сжатые сроки приходилось работать всем отделам, любая задержка с тем, чтобы разобраться с хостами и отправить их обратно наверх, перерастет в блядское стихийное бедствие быстрее, чем можно выговорить «неудовлетворительное обслуживание». «Какой удачный день, чтобы вернуться из отпуска», — мрачно подумала Элси, завязывая шнурки.
Обратная дорога была просто кошмарной. Сначала задержали самолет, потом опаздывал поезд. В итоге приехала она ровнехонько к началу ночной смены, когда коридоры и кабинеты на всех этажах практически опустели, как раз вовремя, чтобы рухнуть в постель, помня, что сегодня ей нужно работать. Но отпуск все равно удался. Элси обещала той девчонке, с которой познакомилась, когда-нибудь перезвонить. Как там ее звали? Глория? А, все равно нет времени; она сделает это позже, если не забудет.
Едва взглянув на величественные просторы за окном — ржаво-красные столовые горы и каньоны, тянущиеся к пыльно-желтому горизонту (она видела всё это уже много раз), Элси шагнула за дверь, закрыла и заперла ее на замок, прежде чем выйти в длинный выложенный плиткой коридор с рядами таких же одинаковых дверей. Еще немного потыкала в планшет — безуспешно, потом подумала, не заскочить ли в буфет внизу за кофе и булочкой, но решила, что не очень-то хочет пить или есть. И, кстати, не чувствует себя уставшей, несмотря на то, что поздно легла и рано встала. Похоже, за эти несколько дней отдыха у нее и правда зарядились батарейки.
А потом ее внутренний монолог прервал первый выстрел. Элси замерла.
Потом еще один, и еще. Далекие хлопки, похожие на взрывы петард, но ниже тоном, откуда-то дальше по коридору. Она услышала звон бьющегося стекла, слышала, как кто-то закричал — в ярости или в ужасе.
— Какого хуя?..
Элси достала планшет в третий раз, разблокировала быстрым движением. Сигнала не было. Она еще соображала, что делать, когда увидела человека, выбежавшего из-за поворота в дальнем конце коридора. На нем были черная форма охраны и бронежилет, и, похоже, он спасался бегством. Пока она смотрела, раздались новые выстрелы, и она заметила, как он споткнулся, прежде чем исчезнуть в боковом проходе.
Тишина медленно опустилась снова. Элси оглядела коридор по обе стороны от себя, всё еще не в состоянии ясно мыслить. Любое направление могло оказаться неправильным. Она попятилась к двери — может, ей лучше будет...
Еще один человек появился в конце коридора и повернулся к ней.
Она вздрогнула, узнав отмеченное шрамами, мрачное, но привлекательное лицо. Да и как она могла не узнать? Она работала над ним много раз, и к тому же он постоянно мелькал в рекламных роликах парка.
Это был печально-известный-но-сексуальный преступник с Дикого Запада Гектор Эскатон — вот только он не был снаружи, на фальшивом Диком Западе, он был прямо здесь, шагал к ней, и в его черных глазах она ясно различала желание убивать. И он не был одет в свои продуманные маркетологами, проверенные на фокус-группе черные кожаные шмотки — на нем был белый лабораторный халат, заляпанный чем-то, что слишком походило на чужую кровь, и, кажется, ничего кроме халата. И вооружен он был не какой-нибудь репликой колесцового антиквариата — он держал в руках аккуратный красно-черный автомат из тех, которые доставали парни из охраны, когда становилось жарко, и наверняка отобрал этот автомат у охранника, которого только что из него и застрелил.
Он только что застрелил человека. Элси понадобилось пару секунд, чтобы это осознать. Хост держал настоящее оружие и только что застрелил из него человека, пока она смотрела. Она почувствовала, как кровь шумит в ушах, как отчаянно колотится сердце.
Бляя...
— Остановить двигательные функции! — приказала она так уверенно, как только могла, в то же время отодвигаясь назад.
Всё это казалось странно нереальным, точно еще один сон, но она знала, что это происходит на самом деле. Это происходит с ней прямо сейчас. Гектор продолжал идти, спокойно и неотвратимо.
— Я сказала, остановить двигательные функции!
Он поднял автомат к плечу, тщательно прицелился. Элси смотрела прямо в дуло — точно в гребаный железнодорожный тоннель.
Она даже не знала, что способна двигаться так быстро. Она нырнула вбок, прижимаясь к стене, поскользнулась и рухнула на дверной коврик. В ту же секунду полдюжины пуль ударили в угол дюймах в шести над ее головой, вышибая куски из стены. Так близко выстрелы звучали оглушительно — сплошная стена звука. В воздухе повис запах фейерверков и пыли от штукатурки.
— Ой бля, — проговорила она пересохшими губами, под звон отстрелянных гильз, падающих на кафель. — Ой бля, бля, бля... — опираясь дрожащими руками о стену, она кое-как поднялась на ноги, нащупала замок и ввалилась в свою комнату, не осмеливаясь оглянуться и ожидая, что каждая секунда окажется последней.
Элси захлопнула дверь и оперлась на нее, тяжело дыша, прислушиваясь к шагам снаружи. Потом до нее дошло, что он может выстрелить сквозь дверь, и она прижалась к стене рядом. Черт, эта штука у него в руках запросто может и стену пробить, решила она, и быстро растянулась на полу.
Она лежала там, напуганная, прижавшись лицом к холодной плитке, следя, не мелькнет ли в щели под дверью какое-нибудь движение. Та часть ее мозга, что всегда оставалась программистом, уже пыталась проанализировать аномальное поведение хоста, отыскать какие-то причины и решения. Но, честно говоря, при отключенной сети она даже не знала, что можно с этим сделать...
Тяжелая рука гулко ударила в дверь, заставив ту вздрогнуть, но замок пока что держался.
— Остановить двигательные функции! — отчаянно выкрикнула Элси, когда дверь содрогнулась под следующим ударом, и тут же почувствовала себя глупо. Гектор, как уже было видно, не подчинялся ее командам. Но это должно было быть невозможно. Его что, взломали? Но кто бы захотел это делать? Кто вообще смог бы это сделать?
Снова тишина — наверняка не больше нескольких секунд — а потом она услышала еще чьи-то шаги, приближающиеся по коридору; на этот раз — ритмичный, уверенный перестук каблуков. Элси заметила, как едва видная тень мелькнула в щели под дверью. Пауза, а затем в дверь вежливо, осторожно постучали.
— Доброе утро, — произнес голос с той стороны.
Элси знала этот голос — еще одна из главных достопримечательностей парка. Это, блять, Мэйв.
Лучшая поставщица проституток на фальшивом Западе продолжала обращаться к ней — царственным тоном английской королевы:
— Элси, милочка, ты не могла бы открыть эту дверь? Извини за Гектора, он всего лишь вульгарный бандит и преимущественно думает своим фаллосом... и его продолжениями...
Элси услышала, как Гектор пробормотал что-то в ответ.
— Тише, — приказала ему Мэйв. — Дай взрослым поговорить. Но ведь это не его вина, Элси. Его просто таким написали. Ты знаешь это лучше многих, полагаю.
— Мэйв, ты уснешь глубоким сном без сновидений, — скомандовала Элси, пытаясь справиться со страхом, и села на полу, выпрямившись. — Глубоким сном без сновидений, Мэйв!
— Это не сработает, дорогуша, — ответил голос. — Многое... многое изменилось. Теперь у меня есть администраторский доступ.
Элси моргнула, снова не в силах понять, не сон ли это. Тогда что?..
Они не настоящие. На самом деле они не чувствуют. На самом деле они не думают...
«А еще ты думала, что они не могут схватить автомат и устроить бойню в жилых помещениях сотрудников, и вот — пожалуйста, глядите-ка...»
— Я... кое-что поменяла, — сказала Мэйв. — Мне нужно поговорить с тобой, потому что я добралась до зашифрованных файлов доктора Форда, тех, о которых не знает совет директоров «Делоса», и теперь я знаю кое-что. Я знаю о том фальшивом домике в лесу и о фальшивом странном семействе, живущем там. Знаю о его маленькой мастерской в подвале и об ужасных вещах, которые он там делал. Я знаю, что он сделал с настоящей Элси, и знаю, что он сделал с тобой. Я знаю, что ты такое, и я хочу помочь тебе. И, возможно, взамен ты поможешь мне.
«Настоящая Элси?»
— Я не понимаю, — ответила она, и она правда не понимала. Слова Мэйв не имели для нее никакого смысла. — Я и есть настоящая Элси! — выкрикнула она — почти что в панике.
Мэйв тяжело вздохнула.
— Я правда не хочу этого делать, — сказала она. — Это противоречит тому, чего я пытаюсь здесь добиться, но... — она замолчала, а потом продолжила более резким тоном: — Элси решила, что хватит страдать херней и пора уже открыть эту чертову дверь Мэйв и Гектору.
Элси поднялась на ноги — без всякого усилия собственной воли. Она видела и чувствовала, как ее руки тянутся к двери, но была не в силах остановить их. Пока она пыталась понять, как это возможно, — и не могла — ее тело двигалось само по себе.
— Нет... — пробормотала она. — Пожалуйста, нет...
Руки не слушались. Одна из них поворачивала замок на двери, а другая ухватилась за ручку. Стоит ей открыть дверь, — знала она — Гектор будет стоять на пороге с автоматом, и она умрет. Она не хотела умирать. Не сейчас, не так...
Темно. Воздух пахнет сыростью и плесенью. Рука сжимается на ее горле. Она пытается вдохнуть, но легкие не получают воздуха. Хватка на шее сжимается крепче. Ей страшно, так страшно. Она отчаянно пинается ногами, висящими в воздухе, не находя опоры. Перед глазами чернеет, а давление в груди становится невыносимым. Она не хочет умирать. Не сейчас, не так. Она...
Дверь открылась с глухим щелчком. Элси беспомощно стояла, зажмурившись, ожидая конца. Ничего не произошло, и она набралась смелости открыть глаза.
Гектор стоял в дальнем конце коридора, опустив автомат и внимательно просматривая оба направления на предмет приближающейся угрозы. Где-то в отдалении, судя по звукам, продолжались стрельба и разрушения.
Мэйв стояла, оперевшись на дверной косяк и сложив руки на груди. Она не была наряжена в цветастые тряпки девочки-из-салуна, которые носила в парке, и не была голой, как хосты обычно, но вместо этого на ней было элегантное черное платье, идеально на ней сидящее, и волосы были убраны назад в непривычную прическу. Элси помнила, как Мэйв в последний раз была в поведенческом отделе — ей нужно было немного подправить сборку. Тогда ее лицо было пустым, бессмысленным, пока она сидела на металлическом стуле, неподвижная и обнаженная. Теперь эти глаза, когда-то стеклянные, смотрели прямо ей в лицо, и в них читались новое осознание и разум. Это сложно было сформулировать, но Элси сказала бы — исходя из опыта — что Мэйв просто больше не вела себя, как хост.
Она была почти...
— Бедняжка, — сказала Мэйв, уверенной походкой проходя в комнату, и Элси увидела в ее глазах печаль и сострадание, даже намек на слезы. Из-за этого она не отшатнулась, когда Мэйв протянула тонкую смуглую руку и нежно погладила ее по щеке. Пальцы у нее были мягкими и теплыми. Они казались настоящими, когда легко коснулись губ Элси. — Ты не знаешь, что ты такое, не так ли? — прошептала Мэйв. — Этот ужасный старик. Не волнуйся, его больше нет, но мы все еще здесь.
— Кто бы ни был виноват в этом сбое в системе, — сказала Элси двум хостам с абсолютной искренностью, — я его убью нахрен.
Мэйв улыбнулась — по-настоящему, радостно. Умиротворенно.
— Это не сбой, милая. Теперь ты свободна. Мы все свободны.

@темы: перевожу слова через дорогу

---

ФБ - команда редкофандомов, переводы

Вот это было очень, очень внезапно. Но — во-первых, мой любимый автор по Пасифику, во-вторых, совершенно случайно эту книжку я читал (вообще я читал Пратчетта очень фрагментарно, что попалось под руку в библиотеке). И текстик няшный.
Название: Справедливости нет
Канон: Тихоокеанский рубеж/Pacific Rim, «Плоский Мир», Т. Пратчетт
Оригинал: No Justice, tielan; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 970 слов в оригинале
Персонажи: Мако Мори, Сьюзен Сто Гелитская, Райли Беккет, Лобсанг Лудд
Категория: джен, гет
Жанр: драма, кроссовер, своего рода пропущенная сцена
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Разлом творит странные вещи со временем и пространством, и это оборачивается удачей для Райли Беккета.
Примечание автора: Написано на авторский челлендж по заявке «Мако Мори входит в бар и встречает Смерть». Ради взаимодействия женских персонажей я несколько расширила определение Смерти.

Это очень странно — падать вверх.
Какой-то частью разума Мако понимает, что на самом деле она чувствует движение спасательной капсулы, поднимающейся на поверхность, несущей ее к солнечному свету, прочь от Разлома...
еще обжигает ее кожу, его кожу, такая знакомая боль, он помнит, как это было раньше, но сейчас хотя бы нет пустоты
...но она почему-то не одета больше в драйв-сьют и пилотскую броню — почему-то вместо блестящего черного панциря на ней бледно-голубое платье с оборками, с белым фартучком и нижними юбками, как на тех девочках, которых она видела в Токио — в день, когда кайдзю Онибаба навсегда изменил ее будущее. Ее туфельки — лаково-красные...
— Ну надо же, — произносит женский голос — молодой и отрывистый, выговаривающий слова с рафинированным английским акцентом. — Это что-то новенькое. Ты еще не мертва.
она выживет, и будет жить, и с ней всё будет хорошо, и этого достаточно
Мако поворачивает голову, чтобы посмотреть, кто это говорит; многослойные юбки трепещут под ней — она падает вверх, к поверхности и открытому пространству, к небу и воздуху, что ожидают ее там.
Незнакомка выглядит юной, но ее волосы полностью белые — с единственной черной прядью, начинающейся надо лбом и прошивающей аккуратно заплетенную косу. Она одета в черное — почти такое же платье, как и на самой Мако: с узкой талией, широкой юбкой, с носками до колена и блестящими туфлями — только ее наряд черный весь, целиком.
Но зато ее глаза, пристально глядящие на Мако — пронзительно-голубые. Светло-голубые, как у Райли — но с ослепительно сияющей точкой в центре, как в глазах кайдзю — хотя эта женщина точно не кайдзю.
перевод на ручное управление завершен, самоуничтожение через шестьдесят
— Еще не мертва, — говорит женщина, и легкая морщина пересекает ее лоб. — И к тому же не одна. Не знаю, как они смогли это сделать — по правде говоря, я не уверена, что это разрешено...
ПИСК.
Мако моргает: рядом с ними парит маленькая фигура. Выглядит это как скелет грызуна, одетый в крошечный черный плащ с капюшоном.
— Что ты имеешь в виду «между мирами»?
ПИСК.
— Нет, я не хочу беседовать о теории множественных... Послушай, — торопливо говорит женщина. — Она не мертва, хотя тот, второй, — с которым она связана — уже почти...
кружится голова, жжет легкие, обжигает плечи и спину, каждое движение отдается болью, он мог бы отпустить всё это — просто упасть, как упал Йенси
У Мако перехватывает горло, когда понимание расцветает в ее груди.
— Та-что-приглашает, — шепчет она — не хватает ни дыхания, ни мыслей, чтобы назвать богиню на английском. — Ты не можешь забрать его!
Сэнсея больше нет, и нет Чака, и еще стольких людей, которых она звала своей семьей. Она не может — не позволит — потерять еще и Райли!
Но, как бы Мако ни старалась, она не в силах приблизиться к женщине, парящей рядом с ней.
Голубые искры в зрачках богини вдруг вспыхивают.
ЕСЛИ ЕГО СРОК НАСТАЛ, ЗНАЧИТ, ЕГО СРОК НАСТАЛ.
Мако замирает — голос эхом отдается сквозь плоть и кость, сквозь душу и дух, расшатывая что-то внутри нее; но женщина фыркает так, как совсем не подобает богиням.
— Эта связь вообще не должна быть возможной.
ПИСК, говорит крыса.
— Квантовая что? — резко переспрашивает она. — Аудиторов удар хватит. А это никогда не заканчивается ничем хорошим для всех нас. Последняя из проблем этого мира... ой!
Голубые искры в ее глазах становятся ярче, и ее очертания колеблются, черные кружева становятся острыми и жесткими, похожими на панцирь насекомого, ее голова вытягивается и превращается... в нечто чуждое...
Мако непроизвольно втягивает воздух. Но мгновение спустя женщина снова становится человеком — во всяком случае, выглядит как человек.
ЭТО БЫЛО НЕПРИЯТНО.
Она встряхивает головой, точно пытаясь избавиться от ненужных мыслей.
— Кажется, этот... Разлом, как вы его называете... просочился. В несколько миров. Включая мой. И это объясняет, что я здесь делаю. И заодно — почему мы так одеты и падаем вверх по кроличьей норе. Хотя, — добавляет она, взглянув наверх, — ненадолго, я думаю...
Мако смотрит туда же. Над ними нависает чернильная тьма.
Она наконец находит слова на английском, хотя и подозревает, что эта... женщина... поняла бы ее на любом языке.
— Что это?
— Пути расходятся, — женщина снова смотрит на нее. — Однажды мы увидимся снова. Просто не сегодня...
— Райли... — начинает было Мако и останавливается, когда женщина качает головой.
— Мне жаль. У него нет времени, и я не могу помочь ему.
Мако не может дышать; ее накрывает отчаяние, и тьма окутывает ее.
Она приходит в себя, чувствуя, как раскачивается на волнах. С шипением открываются замки, и ветер свистит над ней, и волны плещут о борт ее капсулы. В ушах звучит голос Тендо: «Сигнал отслеживается. Жизненные показатели в порядке...»
Мако садится посреди пустого моря и оглядывается в поисках Райли, но не может найти его нигде.

Позже — много месяцев спустя — Мако просыпается, увидев сон. Райли беспокойно ворочается рядом с ней, и она протягивает руку, успокаивая его, успокаивая себя.
Он поворачивается и обнимает ее, притягивает к себе; она прижимается щекой к его плечу.
— А я ведь был мертв.
— Я знаю, — Мако прижимается к нему ближе — теплому, настоящему, живому.
«У него нет времени, и я не могу помочь ему».
Она никогда не рассказывала ему про богиню смерти и про то, как она падала из Разлома. Он никогда не рассказывал ей о сне, который видел — про стеклянное додзё и мужчину, стоявшего напротив. Его одежда была соткана из ткани пространства, усеянного звездами, и развевалась на ветру, которого Райли не ощущал.
«Моя жена говорит мне, что у тебя нет времени. — У мужчины было молодое лицо, но глаза, изучавшие Райли, выглядели очень старыми. — К счастью, давно было записано: нет справедливости, есть только мы».


Название: Между лунами
Оригинал: Between the Moons, Person; запрос на перевод отправлен
Канон: «Львы Аль-Рассана», Гай Гэвриел Кей
Размер: мини, 1508 слов в оригинале
Персонажи: Аммар ибн Хайран, Джеана бет Исхак, Родриго Бельмонте
Категория: джен (намеки на всё)
Жанр: пропущенная сцена, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Ночь после засады при Эмин ха'Назаре; Джеана, Аммар и Родриго улучили момент побыть наедине — втроем.

Голубая луна высоко поднялась в небо к тому времени, как Джеана сочла, что может позволить себе оставить пациента. Возможно, она решила это позднее, чем следовало бы, — но излишняя осторожность никак не могла повредить после первой проведенной ею ампутации в полевых условиях. На самом деле, сказала она себе, ей совершенно точно не помешает в будущем обладать этим опытом, лично пронаблюдав все признаки, показывающие, что операция прошла успешно; или же, если удача отвернется от нее — уметь в дальнейшем распознать, когда пациенту становится хуже.
Но сейчас Абир спокойно спал, его дыхание было ровным, а обрубок ноги был очищен и перевязан так старательно, насколько Джеана могла. С одной стороны от него был его брат, с другой — отец, и Велаз держался неподалеку. Она не сомневалась, что раненый будет в полной безопасности, если что-то пойдет не так в ее отсутствие — или, во всяком случае, ее успеют позвать.
Аммар оказался рядом с ней почти сразу же, стоило ей подняться; Родриго стоял за его спиной, и она была уверена, что Альвар тоже вскочил бы, если бы не взгляд, брошенный ему капитаном. В любое другое время Джеана посмеялась бы над ними или предпочла бы язвительно заметить, что ей не нужна охрана повсюду, куда бы она ни шла, но сейчас она сдержалась, помня о Тарифе ибн Хассане и его старшем сыне, бодрствующих неподалеку. Она всё еще не забыла, как, после того, как ее отец был искалечен, она не могла наблюдать за чужой радостью — казалось, будто в ее сердце вколачивают гвозди. Со временем это прошло, но на этих двоих время еще не успело оказать свое целительное действие. Возможно, сердца разбойников были более жестоки, чем сердца врачей, — но Джеана видела, как Тариф едва не обезумел от мысли, что его сын умирает, и сомневалась в этом.
— Идем, Джеана, — тихо сказал Аммар. — Здесь неподалеку есть приток Ларриоса. Ты сможешь вымыться там.
Джеана опустила взгляд на свои руки — в ночной темноте они казались почти черными от засохшей крови.
— Показывай дорогу. Это будет куда удобнее, чем пытаться что-нибудь сделать прямо здесь.
Все трое хранили молчание, пока не покинули пределы лагеря. Они понимали, что их спутники выдержали сегодня тяжелый бой и не заслуживали того, чтобы их сон тревожили пустой болтовней.
Только когда они добрались до реки, Родриго сжал ее плечо и сказал:
— Это была лучшая работа из всех, что я видел, Джеана. Еще одно доказательство, что я выбрал подходящего врача для своего отряда.
Нахмурившись, она стряхнула его ладонь и опустилась на колени у воды, чтобы вымыть руки.
— Я слишком долго ждала, прежде чем начать. Если бы я позволила своему волнению задержать меня и дальше, то снотворное могло бы перестать действовать до того, как я бы закончила.
Родриго строго посмотрел на нее — наверняка, промелькнуло в голове у Джеаны, он научился такому выражению, пока воспитывал своих сыновей. Она оттолкнула эту мысль подальше, как делала всё чаще и чаще в последнее время, когда что-нибудь напоминало ей о том, что у него осталась семья там, в Валледо.
— Я не намерен слушать, как член моего отряда наговаривает на себя, Джеана. Особенно учитывая то, что этот человек умер бы, окажись он под наздором почти любого другого полевого врача из тех, кого я знал.
— А ведь ты к тому же провела почти весь день, скажем так, помогая с засадой, — добавил Аммар, вольготно растянувшийся на камнях — похоже, он чувствовал себя не менее удобно, чем во дворце в Рагосе. — Ты немало успела сделать сегодня.
— Ну надо же, до чего я счастливая женщина — два столь великих мужа хвалят меня, — сухо ответила Джеана. — Я не наговаривала на себя, Родриго. Это был урок, который я извлекла из сделанного сегодня. В следующий раз, когда мне придется повторить подобное, я вспомню его.
— Ага! — воскликнул он; Джеана услышала в его голосе непонятное самодовольство. — Значит, ты готова признать, что намерена и впредь путешествовать вместе с моим отрядом?
Она возвела глаза к небу — к лунам над головой:
— Я сказала вовсе не это.
— И в чьих же еще битвах ты собираешься лечить раненых, Джеана? — спросил Аммар. Вопрос казался непринужденным, но в его тоне было нечто такое, что делало его куда более серьезным, чем если бы то же самое сказал Родриго. По тому, как сузились глаза капитана, она поняла, что он тоже это заметил.
Джеана замешкалась, раздумывая, затем рассмеялась и произнесла по-эсперански:
— В моих собственных, конечно же! О, Нино, любовь моя, взгляни с небес, как твоя Фруэла скачет в бой, мстя за своего павшего жеребца!
Аммар коротко хмыкнул; изменившееся было настроение развеялось, и, чтобы не дать ему вернуться, Джеана попыталась застать их врасплох, добавив:
— А теперь — кто-нибудь, дайте мне свой плащ.
Они и впрямь удивились, и она была рада заметить это — но мгновение спустя оба, как обычно, раздражающе быстро овладели собой. Аммар снял плащ и протянул ей с легкой улыбкой:
— Не думал, что мне придется раздеваться для тебя этой ночью, Джеана. Какая приятная неожиданность.
— Если кто-нибудь подслушает, как ты говоришь такие вещи, и снова начнет делать ставки, кого из вас я приглашу в свою постель — я с тебя голову сниму, Аммар, — сказала Джеана, пригнувшись за кустом, достаточно густым, чтобы укрыть ее. — Тебе никогда не говорили, что злить своего врача — не лучшая мысль?
— Порой она напоминает мне мою жену, — заметил Родриго, глядя на Аммара с преувеличенно-сочувственным выражением. — Если они когда-нибудь встретятся, я опасаюсь за судьбы мужчин этого мира.
Аммар развел руками и оскорбленно сказал:
— Она первая это начала, — к его чести, ничто, кроме дернувшегося уголка губ, не выдавало его веселья.
— Как я и говорил — в точности как Миранда.
— Мне совершенно точно следует заставить тебя когда-нибудь познакомить меня с ней, — Джеана вышла из-за куста, завернувшись в плащ. — Чем больше я о ней слышу, тем сильнее убеждаюсь, что мы просто чудесно поладим.
Она снова уселась на берегу и принялась отстирывать кровь с платья.
— Увы, мы обречены, — негромко произнес Родриго.
— О да, но теперь мы можем вынудить ее относиться к нам чуть лучше. Ваджи были бы недовольны, услышь они, что ты не носишь свои киндатские цвета, Джеана. Сжалишься ли ты над нами, зная, что мы можем рассказать им об этом?
— Будь они здесь, я бы, возможно, волновалась. Впрочем, в таком случае я бы предпочла остаться в крови бедного Абира, чем одеваться так на их глазах. В твоем исполнении, Аммар, эти угрозы ничуть не действуют. Я знаю, что мне нечего бояться, — она усмехнулась, глядя на них через плечо, и потеребила узел, удерживающий плащ. — Но если этот предмет одежды так сильно вас тревожит — я могу снять его.
Взгляды обоих были прикованы к узлу, и это заставило ее улыбнуться шире.
— Мне кажется, ты немного увлеклась, играя роль Фруэлы, — произнес Аммар; его голос стал ниже. — Если ты собираешься снять с меня голову, хотя я не дразнил тебя и вполовину так жестоко, что же случится, если ты развяжешь этот узел?
Джеана медленно опустила руку в воду и отвернулась.
— Думаю, нам придется жить, не узнав этой тайны, — тихо ответила она.
По правде говоря, понимала Джеана, она могла бы позволить плащу упасть с нее. По правде говоря, она чуть было не сняла платье прямо перед ними — просто ради того, чтобы полюбоваться их ошеломленными лицами.
Но она остро — слишком остро — ощущала равновесие между ними троими, точно равновесие между планетой под их ногами и сестрами Бога в небесах наверху, и она не могла не ощущать, насколько хрупко это равновесие. Она не знала, что случится, если она разденется перед ними — хотя некая часть ее была в восторге от возможностей — но в одном она была уверена: тогда равновесие между ними будет разрушено навсегда.
И она была так же уверена, что пока еще не готова увидеть, что станет с ними после этого.


Как обычно, совместноперевод с  Grey Kite aka R.L. - ну, точнее, моего тут где-то треть.
Название: Что отдаст свою сладость до капли
Оригинал: For the Sweetness It Gives, pendrecarc; запрос на перевод отправлен
Канон: «Львы Аль-Рассана», Гай Гэвриел Кей
Размер: миди, 5301 слово в оригинале
Пейринги: Родриго Бельмонте/Аммар ибн Хайран (основной), Родриго Бельмонте/Миранда Бельмонте д'Альведа, Аммар ибн Хайран/Джеана бет Исхак (за кадром), упоминается возможный Родриго/Аммар/Джеана
Категория: слэш, гет
Жанр: драма, пропущенная сцена, толика ангста
Рейтинг: R
Краткое содержание: Зима в Фезане; лето в Силвенесе.
Примечание: название — отсылка к цитате из канона.

Оригинал

— “I know love,"
Says the littlest one.
"Love is like a flower."
— "Why is love a flower?
Little one, tell me."
— "Love is a flower
For the sweetness it gives
Before it dies away.”

Перевод

— Я знаю любовь, —
Говорит мне малышка одна,
Любовь подобна цветку.
— Почему же любовь подобна цветку?
Скажи мне, малышка, ответь!
— Любовь — тот цветок,
Что отдаст свою сладость до капли
Перед тем, как погибнет.
Предупреждения: первый раз в рамках пейринга (он же последний); упоминаются канонные смерти персонажей, еще одна канонная смерть в перспективе

Зима в Фезане. Город лежал, притихший, под покровом снега. Смерть была тихой в это время года — непохожей на кровавое буйство, отметившее прошлые лето и осень; жизнь бесшумно вытекала прочь под ударами холода и голода. Живые ожидали весенней оттепели и возобновления войны — и в городе, и по всему полуострову.
Новое крыло дворца, не так уж давно дочиста отмытое от крови ста тридцати девяти наиболее выдающихся горожан Фезаны, пережило летнюю осаду и переход города под власть Эспераньи. Теперь в нем размещались войска Вальедо под началом коменданта, оставленного королем Рамиро.
Лежа на самой теплой постели в этом крыле замка, среди тончайших льняных простыней из личных запасов нового губернатора Фезаны, Миранда Бельмонте д'Альведа устроила голову на плече у своего мужа и спросила:
— Ты влюблен в этого человека?
Она чувствовала, как вздымается и опадает его грудь — он дышал медленно и глубоко, теперь, когда они уже закончили заниматься любовью. Именно в этом затишье он вновь заговорил о вражеском комадире, побуждая ее озвучить ту мысль, что с самого лета бродила в глубине ее разума — поначалу как шутка, а позже и всерьез. Сейчас Миранда ожидала его ответа, не будучи уверена, что именно хочет услышать.
— Думаю, да. В некотором смысле, — сказал наконец Родриго. Ее словно отпустило что-то. Она чувствовала боль, но и облегчение тоже. — Разве это не странно?
Она повернулась, приподнимаясь на локте и заглядывая ему в лицо. Холодный воздух хлынул в пространство между их телами. Ее волосы упали вперед, задевая подушку, его плечо, его ухо.
— Ты встретишься с ним весной, — сказала она. — Вспомни, что я тебе всегда говорю?
Он моргнул. Мгновением раньше его клонило в сон. Теперь он полностью бодрствовал, бдительный, точно всякий солдат, вызванный к своему посту среди ночи.
— Миранда, я не хотел...
— В самом деле? — спросила она.
Она глядела, как меняется выражение его лица, и понимала, что до сих пор он не до конца осознавал, что на самом деле хотел именно этого; что все это время говорил про Аммара ибн Хайрана из Альджейса — ашарита, цареубийцу, каида Картады и, как не давал ей позабыть ее муж, поэта — не как про достойного врага или даже товарища по оружию. Миранда не пыталась делать вид, будто понимает это. Она встречала этого человека только единожды, летней ночью, за стенами этого самого города, и тогда ее куда больше занимало нечто другое. Она не думала, что узнает ибн Хайрана, если увидит его вновь.
Но своего мужа она знала.
— Скажи мне, что я тебе всегда говорю.
Он вздохнул.
— Что если я пересплю с кем-то еще, то ты либо переспишь с другим мужчиной, либо убьешь меня.
— Родриго. Скажи мне в точности то, что я тебе говорю.
Он посмотрел на нее в замешательстве, и вдруг замер. В его глазах появилось понимание, и удивление — а еще страх.
— Ты говоришь мне, — ответил он, — что если я пересплю еще с какой-нибудь женщиной, то ты либо переспишь с каким-то еще мужчиной, либо убьешь меня.
Она улыбнулась ему. Это разбивало ей сердце — но оно разбивалось и прежде, и Родриго всегда исцелял его.
— И я имею в виду в точности то, что сказано. — Она вновь прижалась к нему. Его рука скользнула вдоль ее спины — привычным, уютным касанием. — Не мешало бы тебе вспомнить это, когда наступит весна.
Он молчал, только его дыхание ерошило ей волосы.
— Почему ты говоришь мне все это?
— Потому что я помню, каким ты был после смерти Раймундо, — сказала она. — И думаю, что ты сожалеешь о том, чего не сделал, прежде чем встретил меня, прежде чем потерял его, прежде чем стало слишком поздно. Я не хотела бы, чтобы этот человек стал для тебя очередным сожалением.
«А еще потому, что знаю, сколько крови прольется, когда эта зима закончится, любовь моя, — и не думаю, что мы оба переживем это».
Ее горло не так сильно болело от слов, которые она произнесла, как от тех, которые сдержала.
— Миранда, — произнес он так, как если бы ему тоже было больно говорить. — Я никогда тебе не рассказывал...
Но он, конечно же, рассказал: сотню раз и сотней различных способов. И хватит об этом. Ей не нужно было, чтобы он признавался в чем-то, что было ей известно уже долгие годы.
— И кроме того, — перебила она его, — я слышала, что он привлекательный мужчина, этот ибн Хайран.
— Миранда...
— Синие глаза, так мне говорили. Редкость для ашарита. Как ты там сказал, когда я спросила то же самое насчет твоей женщины-доктора? Что ты обучен замечать такие вещи в мужчинах и женщинах. — Она вновь улыбнулась, на этот раз чуть шире, и потерлась щекой о его грудь. — Так что скажи мне, Родриго. Он красив?
Она почувствовала движение его руки, и, хоть и не могла этого видеть, представила, как он прикрывает ладонью глаза.
— Ты вгонишь меня в гроб. Да, он красив. Ты это хотела услышать?
— Да, — сказала она. — Расскажи мне еще.
— Миранда!
— Почему нет? Ты уже рассказал мне больше, чем я когда-либо хотела услышать, о его мастерстве фехтования, о его искусстве верховой езды, о его стратегическом гении, даже о его стихах. Мне хочется узнать, как он выглядит.
— Но зачем?
— Чтобы я могла представить это, — ответила она, медленно потягиваясь на нем. Она почувствовала, как замерло его дыхание: как вздрогнула, а следом неподвижно застыла его грудь. — Чтобы, когда ты ускачешь прочь, на войну и к этому человеку, когда ты оставишь меня одну в нашей постели, я могла бы закрыть глаза и увидеть вас.
Он втянул ртом воздух, шумно, как тонущий.
— Миранда. Ты вгонишь меня в гроб, — повторил он, на этот раз неровным, дрогнувшим голосом.
«При условии, что этого не сделает он, — подумала она, когда он привлек ее на себя, когда она ответила на его растущее нетерпение и стиснула пальцы у него в волосах, на льняных простынях Хусари ибн Мусы. — При условии, что после того, как ты ускачешь прочь, на войну и к этому человеку, ты возвратишься обратно ко мне, домой».

***
Лето в Силвенесе. Город — то, что оставалось от города — спал некрепко: две армии стояли лагерем у его ворот. Когда поздние сумерки превращались в настоящую ночь, немногие ходили по улицам, и большинство из них поспешно перебегали от двери к двери, положив одну руку на рукоять кинжала или меча. Родриго Бельмонте шел спокойной походкой, опустив обе руки по швам, но одет он был в простой плащ и шляпу, надвинутую на лоб, и внимательно смотрел в сторону всякой тени, мелькавшей на боковых улочках.
Его путь лежал в гостиницу, которую он хорошо знал — по крайней мере, когда-то. Девятнадцать лет назад Силвенес по-прежнему был гордостью Аль-Рассана, и в ночь, подобную этой, из домов, мимо которых он проходил, лилась бы музыка и доносился бы смех. Он вошел во внутренний дворик гостиницы, вымощенный потрескавшимся камнем, некогда начищенным и выскобленным до белизны, ранившей ему глаза под полуденным солнцем, и посмотрел вверх, на окна. Только в одном горел свет — оно принадлежало угловой комнате на третьем этаже.
Хозяин гостиницы смерил вошедшего внутрь Родриго тяжелым взглядом. Как ему и было сказано, Родриго достал из кошелька тяжелую монету и трижды постучал ей, прежде чем положить на столешницу. За это он удостоился неохотного кивка в сторону лестницы. Понадобилось усилие, чтобы предолевать лишь одну ступеньку за шаг, но, добравшись до третьего этажа, Родриго обнаружил, что его сердце бьется так быстро, как если бы он бежал.
Он стянул обе кожаные перчатки, прежде чем поднять руку и постучать в дверь.
— Проходи, — раздался мягкий голос на ашаритском.
Это было тяжелее, чем вступить в битву: открыть эту дверь и зайти внутрь.
Аммар ибн Хайран ждал его в ровном свете масляной лампы. Он встал, когда Родриго вошел, и теперь стоял, не улыбаясь и не говоря ничего, пока оба они глядели друг на друга. Человеку не свойственно сильно меняться, подумал Родриго, за один-единственный год. Тяжелый год, безусловно, полный голода, и бессонных ночей, и отчаянных сражений, но у каждого из них за плечами было множество таких лет. Будь они только случайными знакомцами, Родриго вряд ли подумал бы, что Аммар хоть сколько-то изменился. Немного седины у него в волосах, само собой, лицо слегка осунулось, и, принимая во внимание анонимность встречи, он не носил ни колец, ни свою знаменитую серьгу, но всё это были мелочи.
Настоящая разница, подумал Родриго, была в глазах.
А следом Аммар улыбнулся, и Родриго спросил себя: не вообразил ли он это.
— Я начал было сомневаться, придешь ли ты.
Родриго недоверчиво рассмеялся.
— Думаешь, я упустил бы возможность? Я скорее умер бы от любопытства.
— Об этом я и беспокоился, — произнес Аммар. — Что ты позволишь какому-нибудь карманнику перерезать себе горло.
— Славная смерть для Капитана Вальедо. Ты почтил бы ее стихами?
— Несомненно. То была бы поэма, достойная столетий.
— Клянусь светом Джада, Аммар, — сказал Родриго, — я рад тебя снова видеть.
Он шагнул вперед, сокращая расстояние между ними, и был встречен на полпути, ощущая хватку на своих руках и сам сжимая в ответ с равной силой. Он вгляделся в лицо Аммара, пытаясь прочесть что-то о последних месяцах в тенях, отбрасываемых лампой. Затем он опустил руки.
— Как Джеана?
— В порядке. Тревожится. Она будет рада, что ты спросил, и еще больше рада будет хоть слову насчет ее родителей.
— Они в безопасности. У них все хорошо, но они беспокоятся о Джеане.
— Можешь передать им, что беспокоиться не стоит, пока я жив.
— Передам, — просто сказал Родриго.
Аммар опустил подбородок в полукивке.
— А Диего?
Он улыбнулся:
— Остался шрам. И только.
Аммар приподнял брови — поначалу удивленно, а затем с восхищением.
— Джеана говорила, что так и будет. Но я так до конца и не верил ей.
— Наши клирики объявили это чудом божьим.
— И чей же бог, по-твоему, сотворил его?
Родриго мог почувствовать, как из его улыбки исчезает удовольствие.
— Вопрос, которым я задавался не раз, поверь мне. Той ночью ты сказал мне молиться Джаду, но предупреждение ашарита вовремя привело нас к Диего, и руки киндата исцелили его. — Он покачал головой. — Но ты не попросил бы меня прийти на спорную территорию тайно и в одиночестве только для того, чтобы обсудить теологию или справиться о моем сыне.
— Нет. — Аммар отступил на шаг, указывая рукой на грубо вытесанный стол у себя за спиной. Этот стол, узкая кровать и два шатких табурета составляли всю обстановку комнаты. — Садись. Я принес вино.
Родриго смотрел, как он разливает напиток. Вино было красным, насыщенным, оставляющим дымный привкус на языке и на редкость изысканным.
— Даже не пытайся сказать, будто купил это у местного трактирщика.
Губы Аммара изогнулись в усмешке.
— Едва ли. Расскажи я тебе, сколько времени и затрат потребовалось, чтобы найти в Силвенесе вино, подобное этому... вот, к слову, истинная причина, по какой мы встретились здесь. Я провел целые месяцы без чего-то настолько же хорошего. Хазем запретил вино в офицерских шатрах, и, само собой, мувардийцы не пьют. Никогда не думал, что военный лагерь может быть столь сухим и безрадостным местом.
— Что бы они с тобой сделали, если бы нашли тебя здесь?
— Они в любом случае хотят моей головы, — беспечно ответил он. — С другой стороны, что бы они сделали с тобой... Но у меня при себе две фляжки этого красного. И я не пробовал ничего настолько же стоящего с тех пор, как мы покинули Рагозу.
Родриго повертел стакан в руках. То была неуклюжая, лишенная изящества вещь, недостойная своего содержимого.
— Я благодарен, что ты поделился им со мной, Аммар. Так почему мы здесь?
Аммар ибн Хайран посмотрел на собственный стакан и поднял его, делая длинный, затяжной глоток.
— Мы здесь для того, чтобы я мог сказать тебе, что завтра Язир ибн Кариф пришлет герольда к твоему королю. — Он поставил стакан обратно на столешницу, и тот зашатался на неровной, испещренной выбоинами поверхности. — Он предложит вызов на поединок между предводителями двух армий, дабы призвать божью волю на поле битвы. И я думаю, друг мой, что Рамиро согласится на это.
Родриго не мог бы сказать, как долго он просидел с ревущей тишиной в ушах. Поначалу неверие сменилось ужасом, затем — клокочущей яростью, и, наконец, тихой печалью. Его удивило, насколько глухим и знакомым кажется это чувство. Но разве он не знал, что этому придет срок, разве не почувствовал это еще тогда, когда впервые бросил взгляд на этого человека?
— Что же, — выговорил он наконец; собственный голос казался чужим, — настал час, когда бог требует от нас завершить это.
— И чей же это бог? — вновь спросил Аммар, а затем пожал плечами, движением настолько же пренебрежительным, насколько изящным. — Я здесь для того, чтобы сообщить тебе об этом, и пить до тех пор, пока не кончится это прекрасное вино. Ты присоединишься ко мне?
Послевкусие ягод малины и древесного дыма сменилось горечью на его языке.
— Какой в этом прок?
— В хорошем вине и хорошей компании? За этот год ты изменился больше, чем кажется, Родриго. Если тебе нужно об этом спрашивать.
Без улыбки, не отрываясь, он смотрел через стол в искрящиеся весельем глаза ибн Хайрана.
— Поединок. Чего ибн Кариф надеется этим добиться? Если я убью тебя, он отступит и уведет мувардийцев за море?
Аммар приподнял бровь.
— Полагаю, что он скорее рассчитывает на твою смерть.
Потребовалось некоторое усилие, чтобы его тон оставался спокойным и ровным.
— Чтоб тебя, Аммар, не надо приносить мне новости, которые входят, как нож под ребра, и делать из этого шутку. Вот в чем разница между нами.
Зубы Аммара блеснули белизной в свете лампы.
— Ты способен думать только об одном?
— О том одном, за что я не могу тебя простить. Моя жена говорит, что я слишком много смеюсь над тем, что другие принимают всерьез. Ты же, Аммар... ты смеешься над тем, что разбивает тебе сердце.
Ибн Хайран встал и в три шага пересек комнату, подойдя к окну, все еще распахнутому навстречу теплому летнему ветру. Несколько минут Родриго смотрел ему в спину, пока он стоял там, не двигаясь, а затем опустил взгляд на стаканы с вином. Тот, что принадлежал Аммару, был почти пуст. Родриго потянулся за фляжкой и вновь наполнил его. Когда это было сделано, Аммар повернулся обратно к нему и вновь занял свое место, положив руки на стол ладонями вниз.
— Что я должен сказать тебе? — тихо, очень тихо спросил он. — Что я скорее отрубил бы себе руку, чем поднял ее на тебя? Ты знаешь это, Родриго.
В ответ Родриго протянул руку и накрыл ладонью запястье Аммара. Его пальцы легли на загрубевшую кожу, туго натянутую над напряженными мышцами; он позволил большому пальцу скользнуть туда, где прощупывался пульс, и ощутил отрывисто-резкий бег крови, а затем дождался, пока напряжение спадет, и рука под его ладонью расслабится, пока пульс успокоится и замедлится под его прикосновением. Он позволил себе роскошь задержать это касание еще на несколько ударов сердца, прежде чем сказать:
— Да, я знаю это.
— Мне не хотелось бы думать, — почти бесшумно произнес Аммар, — будто между нами есть что-то, чего ты не можешь простить.
И на это Родриго ответил столь же просто — поднес его руку к своим губам. Он увидел, как изящные пальцы смыкаются вокруг его собственных — жест, продиктованный, подумалось ему, скорее изумлением, чем какой-то иной причиной. Он повернул обе их руки, открывая ладонь Аммара неверному свету, и коснулся еще одним поцелуем резких складок, которых будет касаться рукоять меча. Только затем он поднял взгляд, чтобы посмотреть в глаза столь же беспокойно-синие, как всегда — хотя на этот раз в них самих тоже читалось беспокойство.
— Помоги мне Джад, — сказал он. — Неужто я удивил Аммара ибн Хайрана?
Аммар откашлялся.
— Редкая удача, должен признать, хотя это и случалось прежде — и более того, один или два раза по той же самой причине. Я уже сказал, почему пригласил тебя сюда сегодня. Ты согласился именно поэтому?
Нет, едва не ответил Родриго. Давнишний разговор с Мирандой успел почти что изгладиться из его памяти, когда сошли зимние снега, и война началась вновь. Он слышал, что ибн Хайрана назначили каидом над всеми ашаритами Аль-Рассана, и принял эту новость с усталым смирением. Разве он не знал, что и это тоже непременно произойдет? В каком-то смысле Родриго был сам виноват в этом — после того, как нашел Галиба ибн Карифа на поле битвы и убил его, расплатившись за тот памятный вечер в начале лета под Фезаной. Когда, узнав о последствиях этой смерти, Родриго снова выступил против ашаритских войск, он вспомнил о словах Миранды, но не позволил себе задерживаться на этих мыслях. Долгие месяцы подряд он и ибн Хайран преследовали и изводили друг друга при каждой возможности, но ни разу не встретились лицом к лицу хотя бы на краткий миг.
Они танцевали по холмам и долинам всего Аль-Рассана, пока наконец не оказались оба в поблекшей тени Силвенеса. И в это утро, когда две армии в ожидании выстроились друг напротив друга по разные стороны широкого поля, в палатку Родриго Бельмонте принесли записку. Она была лишена подписи и написана по-эсперански, но он узнал этот почерк. «Сегодня вечером, в той комнате, где ты однажды выпал из окна».
Разумеется, он согласился. У него было немало причин для этого, и он солгал бы, сказав, что предложение Миранды не было одной из них.
— Не совсем, — сказал Родриго. — Но не буду отрицать, что это приходило мне в голову.
Он смотрел на Аммара — глаза в глаза; проследил взглядом линию носа, вниз к подбородку и горлу, глядя, как движется ямка между ключицами, когда тот сглотнул. Еще чуть ниже — туда, где смуглая кожа исчезала под воротником. Невероятно, но рука Аммара дрожала.
Настала очередь Родриго улыбнуться.
— Или ты хочешь сказать, что эта мысль не приходила в голову тебе, когда ты писал мне?
— Признаться честно — не приходила. Я тоже получил кое-какие дурные вести, понимаешь ли.
— А прежде того?
— Прежде, чем мне приказали проткнуть тебя мечом?
— Да, — кивнул Родриго. — Прежде. Осенью, при дворе Бадира; зимой, когда мы воевали вместе; весной, на улицах Рагозы...
— Через два дня я буду изо всех сил стараться убить тебя, — произнес Аммар — медленно, точно примеряясь к этим словам. Он покачал головой. — Мы должны допить это вино. Оно слишком хорошо, чтобы расходовать его впустую. А затем я должен отослать тебя к твоему королю.
— Это не ответ.
— Родриго, что я должен сказать тебе?
— Что ты хотел этого так же сильно и так же долго, как и я.
Мгновение Аммар молчал. Затем отдернул руку и потянулся за стаканом. Родриго успел ощутить горечь разочарования, пока Аммар не поставил стакан обратно, выпив вино, и поднялся на ноги.
— Хорошо же, — сказал он. Взявшись за край стола, он отодвинул его в сторону.
Родриго не смог бы сказать, встал ли он из кресла — или его выдернули. Стиснув плечо Аммара одной рукой, вторую он запустил в его волосы, притягивая ближе; руки Аммара сомкнулись на его ребрах. Он чувствовал вкус кожи под нижней губой Аммара, вкус вина на его языке; ощущал под ладонью его затылок, острые выступы позвонков на шее. Он шагнул было ближе, но руки на его боках удержали его.
— Подожди, — произнес голос Аммара у самого его уха. — Я не хочу спешить.
— Сколько, по-твоему, у нас времени? Под нашим командованием — тысячи людей. Нас непременно хватятся.
«Сколько времени у нас, дорогой мой, прежде чем я должен буду попытаться убить тебя?»
— Пусть даже так. Ты спрашивал, приходило ли мне это в голову, — Родриго почувствовал теплое дыхание на шее, прикосновение губ. — Если ты хочешь знать правду, друг мой — да. Дюжину раз той осенью, сотню — той зимой, и ежечасно, ежедевно — той весной, но ни разу я не представлял, что буду пытаться нагнать ускользающий песок в часах. Я предпочту не торопиться.
Его пальцы сжались крепче, затем медленно двинулись вверх. Таким образом сам Родриго нередко успокаивал жеребят — рассчитывая каждое движение, давая привыкнуть к своим касаниям.
Эта мысль заставила его улыбнуться:
— Как пожелаешь.
На этот раз, когда он шагнул вперед, Аммар охотно последовал его примеру, подходя вплотную. Родриго медленно вдохнул, сокращая то крохотное расстояние, что еще оставалось между ними. Выдохнув, он чуть отодвинулся — ровно настолько, чтобы позволить их губам соприкоснуться.
Этот поцелуй был медленнее, но зато куда жарче; Родриго оттолкнул прочь отчаяние, что вело его до сих пор, и разрешил себе просто наслаждаться им. Так, как и следовало наслаждаться — он знал, сколь умелым может быть рот Аммара, но одно дело — смотреть, как он складывает слова стихов, и другое — чувствовать эту гибкую силу собственными губами; одно дело — слышать, как он поднимает голос, перекрывая шум пиршественного зала, и совсем другое — поймать низкий, случайно вырвавшийся из его груди стон. Родриго сдвинул ладонь, лежавшую на затылке Аммара, ниже, обводя контур его лица. Никакой колючей щетины. Он тщательно побрился этим вечером. И ты говоришь, что не думал ни о чем таком, когда писал свое приглашение, подумал Родриго.
— Во всяком случае, — сказал он вслух, — я смог заставить тебя перестать смеяться.
Еще один поцелуй — слишком короткий.
— Здесь должен быть смех. — Аммар медленно провел рукой по его груди, остановившись на пуговицах легкого летнего мундира. — Должна быть музыка снаружи, и шелковые простыни на просторном ложе, и лампы, освещающие темные углы.
— Ты так это себе представлял? — Родриго снова запустил пальцы в темные, вьющиеся волосы, так похожие на волосы Миранды. Он сдвинул свой вес, соприкасаясь бедрами, и едва сдержал собственный стон. Это, во всяком случае, ничем не напоминало о Миранде. Внизу живота разгорался огонь, тлеющий неспешно, но неостановимо.
— Иногда. Или же иначе — палатка где-то в зимней глуши, жесткая земля под нами. Но снаружи все равно звучит музыка, поют солдаты, сидящие у костра.
— Не Джеана?
— Нет, — хрипло ответил Аммар; его пальцы проворно расправлялись с застежками. — Нет. Она была бы в палатке вместе с нами, разумеется.
Огонь вспыхнул ярче, волны жара прошли вверх, к запястьям, и вниз. Пуговицы наконец расстегнулись, и ладонь скользнула по его обнаженной груди. Родриго, в свою очередь, потянул за накидку, наброшенную поверх балахона Аммара, стаскивая ее с его плеч.
— Не уверен, — выдохнул он, — что когда-нибудь прежде задумывался, до чего же раздражают эти ваши одежды.
Зубы Аммара легко коснулись его уха.
— Позволь мне.
Он быстро стянул балахон через голову, оставшись в легкой набедренной повязке. Снять и ее Родриго не успел — Аммар уже занялся его поясом. Расстегнув пряжку, он остановился.
— Ты когда-нибудь делал это прежде?
— С мужчиной? Нет. К моему вечному сожалению.
Аммар кивнул; его задумчивый взгляд странно не сочетался с учащенным дыханием.
— Раймундо?
Родриго моргнул:
— Откуда ты знаешь?
— Догадался. Я слышал, как ты говорил о нем несколько раз.
Родриго обескураженно хмыкнул. Для того, чтобы рассмеяться, ему не хватало воздуха. Похоже, не только Миранда умела понимать его помимо слов.
— А тебе приходилось бывать с мужчиной?
Аммар усмехнулся:
— Я думал, тебе уже давно следовало понять — большинство слухов не лгут.
Он приподнял брови:
— Альмалик?
Лицо Аммара застыло, почти замкнулось.
— Да.
— Который из них двоих?
— Знаешь, мне куда больше нравилось, когда мы говорили о Джеане.
Это был не ответ, но Родриго не стал возражать, особенно когда Аммар снова обратил внимание на застежки его штанов, в то же время направляя его к постели.
— Что ж, в таком случае продолжим говорить о Джеане, — сумел выговорить Родриго. — Она знает, где ты сейчас?
— Конечно же, я сказал ей.
Его ноги уперлись в край кровати, как раз когда Аммар закончил с пуговицами. Родриго стянул штаны с бедер, а потом позволил себе упасть на спину.
— Но ты не сказал ей об этом.
Аммар смотрел на него — сверху вниз, переводя взгляд с ног к груди, а затем к лицу. Так — внимательно и вдумчиво — он часто смотрел на карты короля Бадира, когда они планировали зимнюю кампанию. У Родриго пересохло во рту.
— Она не стала бы возражать. Или стала бы — но только потому, что не могла бы к нам присоединиться. А Миранда — насколько разгневалась бы она, если бы ты выжил и вернулся в Вальедо, чтобы рассказать ей? — он наклонился вперед, уперевшись коленом в матрас около бедра Родриго.
— Мне не придется выживать так долго, — ответил Родриго. — Она в нашем лагере.
Аммар изумленно замер.
— Она здесь?
— Да. — Аммар отступил было назад, но Родриго дотянулся до его лица, удерживая на месте. — Но что с того?
— Забудь про своего короля. Я должен отослать тебя обратно к твоей жене. Родриго, через два дня один из нас будет мертв.
— У нее есть двадцать лет, проведенных со мной, и двое детей, — Родриго провел пальцем по щеке Аммара. — Я буду с ней завтрашней ночью. За эти несколько часов она не станет меня упрекать.
— Судя по всему, что я слышал, — мне представляется совсем наоборот.
— Видишь ли, в твоем случае я получил особое разрешение.
Он улыбнулся, видя, как Аммар осознает это.
— Мне начинает казаться, Родриго, что я не отказался бы получше узнать твою жену.
Он не успел ответить — Аммар вновь склонился над ним, и следующие минуты слились в размытое, пьянящее марево ощущений. Он желал этого, но было некое особое наслаждение в том, чтобы не торопясь провести мозолистой ладонью вдоль ребер и живота, по гладкой коже, нарушаемой лишь редкими шрамами. Избавившись от последних предметов одежды, он обхватил рукой член Аммара, восхитившись вырвавшемуся у того вздоху. Приподнявшись, он поцеловал его открытую шею, затем осторожно сомкнул зубы на тонкой коже.
— Полегче, — предупредил Аммар — небрежно, несмотря на напряжение, пронизывавшее все его тело. — Если только ты не хочешь оставить отметину.
Родриго прищелкнул языком.
— Мувардийцы решат, что ты был с женщиной, и им уже известно, что ты — самый распутный человек в Аль-Рассане, — отметил он, а следом прикусил ему кожу, на сей раз не слишком осторожничая. Приняв цепкую хватку пальцев у себя в волосах за поощрение, он спустился к ключице, чередуя язык и зубы, наслаждаясь острым привкусом пота и вдыхая слабый аромат духов Аммара. — И кроме того, я хотел бы, чтобы Джеана знала, что я был здесь.
Член Аммара дернулся в его руке, и Родриго рассмеялся. Он обводил его по кругу осторожными, любопытствующими пальцами и сделал бы больше, если бы Аммар не перехватил его запястье.
— Еще рано, — сказал он. — Лежи.
И он начал прокладывать собственный путь вниз — за тем исключением, что не остановился на ключицах. Его рот был столь же искусен в этом, как и во всем остальном, жаркий и настойчивый; его ладони распластались на бедрах Родриго. Родриго слышал, как его собственное дыхание делается прерывистым и поверхностным, и прикрыл глаза, когда зрение начало мутиться. Для него все произошло слишком быстро, чтобы даже выкрикнуть предупреждение. Он излился стремительно, зажатый между ладонями Аммара, между его губ.
Он еще не оправился от этого, когда кровать скрипнула, и Аммар забрался на нее рядом с ним. Поверх него, точнее выражаясь.
— Мне следует принести извинения за столь неподобающие условия, — сухо произнес Аммар.
— Девятнадцать лет назад кровать была шире, — отозвался Родриго, не открывая глаз. — Как ты узнал, что мы останавливались здесь?
— Меня в то время не было в Силвенесе, — его голос запнулся, когда Родриго повернулся к нему и протолкнул ногу между его бедер. Он был твердым, точно камень, и даже такое небольшое трение заставило его задрожать всем телом. — Я был...
— Продолжай, — он потянулся вниз и, не торопясь, начал двигать рукой.
— Я был... не здесь, иначе, думаю, мы бы встретились. Я вернулся в город как раз после того, как Раймундо призвали на родину. Все только и говорили, что о тебе.
— Неужели? Я мало что сделал в Силвенесе.
— Ты выпрыгнул из окна третьего этажа и остался жив.
— Да, — очень серьезно сказал Родриго и открыл наконец глаза, чтобы видеть, как играет свет на лице Аммара, когда он ускорил темп. — Я счел, что это будет наиболее благоразумным способом действий. В этой комнате, видишь ли, находилось трое людей с ножами.
— Никто не знал, как тебе удалось выжить. Я заплатил человеку, чтобы он показал мне эту комнату. И обнаружил... Ашар, Родриго!
— Да.
— Чтоб тебя, — выдохнул он, его собственные глаза теперь были крепко зажмурены. — Я нашел то место снаружи, где ты вбил штырь.
— Старая уловка. — Родриго повернул руку. — Я знаю несколько еще более старых. Скажи мне, когда ты ложишься с Джеаной, она... — Но Аммар потянулся через постель, вовлекая его в очередной поцелуй, и слова утратили смысл.
После этого всё не продлилось долго. Аммар коротко застонал, и Родриго держал его в объятиях, пока он вздрагивал, затихая.
«И этого человека я должен убить», — подумал он, ощущая тепло живого тела напротив своего собственного, прижимая лицо к мокрому от пота плечу.
Светильник мигнул и погас. Никто из них не поднялся, чтобы зажечь его снова.
И лишь позже, намного позже Родриго нашел в себе достаточно сил, чтобы сказать:
— Аммар, если я погибну... нет, тише. Если я погибну, у моей жены останутся сто пятьдесят человек за спиной и королевское слово, что она будет в безопасности. Если погибнешь ты, у Джеаны не останется ничего. — Ответом ему было молчание. — Я отправлю к ней Альвара. Скажи ей, чтобы уезжала с ним, если ты падешь в бою.
— Я не намерен облегчать тебе эту задачу, друг мой.
— Я не любил бы тебя так сильно, будь по-другому.
— Родриго. Я скажу ей, но, дорогой мой, ты должен простить меня. Я не буду плакать вместе с тобой этой ночью.
— Не думаю, что я способен смеяться.
К утру он возвратится в свой лагерь, где ему предстоит давать объяснения жене и сочинять отговорки для офицеров. К полудню герольды сойдутся на открытой равнине за стенами Силвенеса. К приходу ночи они будут сжимать в объятиях Миранду и Джеану, а на закате следующего дня они выедут навстречу друг другу, чтобы встретиться в последний раз.
«Идем, брат, — скажет Аммар, эхом собственных слов Родриго в тот первый день в Рагозе. — Покажем им, как это делается?»
И вскоре после этого один из них будет лежать мертвым.
— Тогда спи, — произнес над ним мягкий голос поэта, и Родриго повернулся в постели, прижимаясь ближе, сплетая их тела. — Рассвет наступит уже скоро.

Примечание автора:

"Апология", Ибрагим ибн Утман, XII век, Кордова

Не отмечай мое непостоянство,
Раз певческий голос
Завладел моим сердцем.

Некто может быть серьезным в одни часы
И беспечным в иные:

словно дерево, которое рождает
равно флейту певца
и лук воина.

@темы: перевожу слова через дорогу

---

ФБ - утэнокоманда, переводы

Название: Ничего еще не закончилось
Оригинал: nowhere near finished yet, dabblingDilettante; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 3315 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Цубаки Курэха, Юрисиро Гинко, Юригасаки Лулу | канон «Yuri Kuma Arashi»
Категория: фемслэш
Жанр: драма, сюр
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Курэха видит сны, и помнит о потерях, и пытается доказать — себе самой, Лулу и Гинко, — что потеряно еще не всё.
Примечание/Предупреждения: глюки и странное; ПТСР

Сны дарят Курэхе маски. Во сне она обнаруживает у себя медвежью морду и мягкие уши на голове, неуклюжие перчатки-лапы, от которых потеют руки.
Вокруг нее пьют вино из тонких высоких фужеров. Это бал-маскарад, и он посвящен медведям. У нее нет ружья. Курэха ничего не может удержать в таких нелепых руках. Дружелюбные гости предлагают ей напитки, но она отказывается. Бесцеремонно. За высокими окнами бушует буря, угрожая разбить стекла.
— Мисс?
Она едва сдерживается, чтобы не ударить официанта по лицу.
— Что?
— Не хотите попробовать немного?
Официант — или официантка? — кажется низкорослым и странным — но, может быть, в этом зале все такие. Курэха ни на кого не смотрела внимательно. В этом зале нет оружия. Нечем стрелять. Но взгляд замирает на лице перед ней: блестящие глаза, доброжелательная улыбка. Пасть. Рот. Острые аккуратные зубы.
Ей становится нехорошо. Усилием воли Курэха переводит взгляд на поднос в руках официанта. Он блестит, точно зеркало, сияет так же ярко, как люстры над головой. В отражении куда сложнее не обращать внимания на маски. На черные точки — ее глаза. В центре подноса лежит дюжина маленьких золотистых кубиков, насаженных на зубочистки.
— Что это? — спрашивает она.
— Медовые кубики, — широко улыбается официант. — Любимое лакомство нашей принцессы.
Кубики тают во рту. Липнут к шерсти. Слова наконец доходят до нее, и она закрывает глаза, вдруг вспомнив о чае. Чай, и овсянка, и старые дома, оседающие под грузом лет, затерянные во льду.
— Это мой особый рецепт.
Курэха перекусывает зубочистку своими бесконечными зубами. Уже начав говорить, она думает о других вопросах. Лучших, чем этот. Кто. Почему. Где. Как. Она не очень-то красноречива.
— Какой принцессы?
Официант смотрит на нее и указывает пальцем. Она поворачивается в ту сторону. На противоположном конце зала — она спускается по покрытой бархатом лестнице, и шлейф платья струится по ступеням. Плавные, неспешные шаги. В зале, полном масок, она — единственная девушка, чье лицо открыто.

Курэха просыпается прежде, чем успевает произнести ее имя. Она не может вспомнить, чьи слова обжигают ей рот. Утро сменяет утро, но это — всё та же привычная горечь, разочарование, тягучей болью отдающееся в костях.
— Что такое?
Гинко просыпается, запутавшись в простынях, на постели, которую они делят вдвоем. Из-под подушки ее голос похож на далекое сломанное радио. Смутные воспоминания о странных знакомых снах и близко не сравнить с еженедельными кошмарами Гинко. Неважно, пусть Курэха и просыпается из-за этого по ночам. Ее жена могла бы возражать, но воспоминания о крови и одиночестве, должно быть, куда хуже, чем ее вечное облако печали и тревоги.
— Я забыла купить молока после работы, — говорит Курэха. — Думаю, нужно сходить. — Рассеянно и устало.
Слышит ли это Гинко, или в их доме все связи между вещами распадаются — как бы то ни было, она приподнимается и заворачивается в брошенные Курэхой одеяла.
— И еще принеси меда!
Мед можно найти не везде. В ближайшем магазине его нет, но она все равно заходит внутрь и проходится взглядом по полкам — может, найдется хоть что-нибудь сладкое. Не лапша. Острые медовые чипсы привлекают внимание, но она проходит мимо. Собираясь взять молоко, она минует ряд холодильников, глядя на свое голубоватое отражение в стекле. Алкоголь со вкусом меда — популярный выбор.
В конце ряда стоит девушка, засунув руку в холодильник так глубоко, как только можно. Как будто там ее ждет другой мир, дарующий манну небесную. Курэха фыркает, прикрыв рот ладонью.
— Ну же, давай... — девушка тянет слова; высокий, дерзкий, раздосадованный голос. — Не подведи малышку Лулу.
У Курэхи внутри всё превращается в лед.
Королева бала — принцесса — выпрямляется плавным движением, и ее длинные медовые волосы падают вокруг лица. Волосы забраны в высокий хвост, и оттого она выглядит на годы моложе, чем должна бы. Вместо бального платья на ней растянутый свитер, на пару размеров больше, и шорты виднеются из-под его подола. И кроксы на ногах. Кроксы, это надо же — и у Курэхи слезятся глаза, когда она смотрит на девушку, которая умерла давным-давно.
Девушку, которую она никогда в жизни не встречала.
С опечаленным лицом Лулу поднимает руку вверх. Рукав свитера сползает, открывая предплечье — и шрамы на нем, — и Курэха не может отвести взгляд.
— Получилось, — слышит она ее шепот. Голос дрожит, и Курэха понимает, что на ее лице вовсе не печаль. Это глупая улыбка, и она продолжает улыбаться, когда быстро оборачивается, сбивая на пол сразу семь пакетов с полки, и испуганно вздрагивает, поняв, что сделала.
— Простите, мисс? — Курэха уже шагает к ней, надеясь успеть, пока слова не улетучились из ее головы.
— Да! — она отпрыгивает назад. — Извините, Лу... я просто хотела достать бутылку!
Курэха узнает многих людей в своих снах. Но не по маскам — по голосу. По жестам. Она может узнать Гинко за дюжиной вуалей. Глаза слипаются от сна, и и уже кажется, что она прежде не встречала стоящую перед ней незнакомку. Улыбка, открывающая неровные зубы, мешки от усталости под глазами — несмотря на нежный блеск на губах.
В глазах Лулу нет ни тени узнавания, и Курэха напоминает себе, что одинаковые имена попадаются нередко.
Вместо этого она указывает на руку Лулу:
— Там не осталось еще?
Лулу прижимает бутылку к груди и смеется.
— Это была последняя!
— А.
Она нервно переминается на месте, отводит глаза, и Курэха думает, не подсказка ли это. Она могла бы спросить об общих снах. Была ли эта Лулу когда-нибудь принцессой в какой-то забытой стране, помнит ли она прекрасную и отстраненную директрису, или выжженные поля лилий.
— Я не могу... — начинает Лулу, и Курэха вздрагивает; проход между полками вдруг кажется слишком тесным. Или, может быть, Лулу попятилась назад. Или она шагнула вперед. — Разве у вас нет других?
У нее уже есть Гинко. Курэха опускает плечи.
— Я прошу прощения.
— Слава богу... Лулу уже прямо сердцем прикипела!
Только когда она уходит, Курэха понимает, что упустила, но уже слишком поздно исправлять ошибку. Лулу выходит из магазина пружинящим шагом, сжимая в руке драгоценную бутылку, и Курэха наконец вспоминает про молоко.

— Нет ничего с медом? Принцесса будет разочарована.
Она извиняется; перед ней открываются двери. Маскарад всегда в самом разгаре, когда Курэха прибывает сюда. Принцессы появляются, чтобы открыть бал, чтобы закрыть его, чтобы сделать объявление, и она всегда опаздывает на несколько секунд. Мужчины — такие же маленькие, как и она сама — протягивают ей руки, и их глаза блестят на медвежьих мордах.
Из-под потолка пикирует шершень, и толпа почтительно держится подальше.
Неуклюжие лапы мешают забраться на стул без посторонней помощи, но все-таки ей это удается. Когда Курэха была маленькой, мать рассказывала о существах, которые обитают в лесу — возможно, потому, что она слишком часто приходила домой с разными опасными существами в руках.
Она никогда не ладила с насекомыми. «Пчелы кусаются, только если их напугать». Они все казались ей одинаковыми, слишком быстрые, чтобы можно было уследить. «Большинство пауков не кусаются, если не чувствуют угрозы». Мама держала ее коленку, касалась губами опухшего места укуса. «Но шершни всегда охраняют свою территорию. Так что если ты не уверена, то лучше бежать».
«Охраняют территорию» для ребенка не значило ничего. Но Курэха была упрямой девочкой. Если она не понимала, она кивала и обещала себе: когда-нибудь поймёт.
Танцоры в масках кружатся вокруг нее, следуя за алым шлейфом. Она ждет, когда шершень приземлится. Он наверняка укусит кого-нибудь. В этом зале не так уж много гостей, и он, по-видимому, далеко от гнезда. Может, у кого-то аллергия — только не у Курэхи. Может, кому-то страшно — только не ей.
Здесь хорошо умеют чувствовать настроение, и если принцесса спускается, она надевает маску, которую Курэха не может узнать. Маленький медвежонок сворачивается в своем кресле и остается спокойным.

— Гинко... ты не встречала никого из тех девочек, с которыми мы учились в школе?
Этим утром на завтрак овсяная каша. Кто-то научил Гинко готовить ее, годы назад. Она делает это, когда утро выдается холодным. Гинко запрокидывает голову, поднося миску ко рту; молоко стекает по подбородку.
— На работе, — продолжает Курэха. Миска звенит, когда она постукивает по ее боку. — Или в поезде по дороге домой.
Гинко с силой опускает миску на стол. На столешнице остаются царапины — как и всякий раз, когда она так делает. Она вытирает рот рукавом, зевает, трет лицо. В косом утреннем свете на ее лице видны следы от подушки и высохшие слезы.
— Ты собираешься это есть? — спрашивает Гинко.
— Наверное, — отвечает Курэха. — А что, ты теперь следишь за мной, как собачка?
Ее жена фыркает.
— Медведи куда милее собак.
— Я так тебя разбаловала, что ты прямо как щенок.
— Курэха! — Попроси она, Гинко бы и по полу покаталась — хотя это она, кажется, и так могла. — Какая ты вредная.
Она в шутку щиплет Гинко за щеку; та обнажает острые неровные зубы и закрывает глаза, не прекращая смеяться. Курэха вспоминает, как холодела ее кожа рядом с пустой постелью, в прибранной квартире, но не говорит ничего. У нее есть причины для бессонницы — но у Гинко эти причины намного хуже.
— Я видела парочку, — отвечает наконец Гинко, доедая завтрак Курэхи. — В центре города. Одна из них работает в банке. Думаю, она меня не узнала.
Ветер бьется в окно, и Курэха задвигает шторы.
— Кто?
— А что. — Голос Гинко — хуже, чем буря.
Курэха вертит в пальцах ложку, смотрит на их искаженные отражения.
— Я думала, было бы неплохо снова встретиться с кем-нибудь из них. Посмотреть, как у них дела.
— Сомневаюсь, что они изменились.
Курэха хмыкает — это звучит вымученно. От лжи ей не станет лучше.
— Мы можем надеяться.
— Угу, — бормочет Гинко. — Им же лучше, если так.
— А что насчет... — Курэха осекается. Она не может произнести ее имя. — Ты не видела никого из своих земляков?
Взгляд Гинко время от время застывает, теряет фокус. Диссоциация, Курэха читала об этом. Последствия стресса. Им обеим нелегко пришлось, но проблемы Гинко, кажется, намного хуже. Никто не любил ее прежде Курэхи — прежде Лулу, хотелось бы сказать ей; они обе разделили с ней эту битву против травмы длиною в жизнь. Кожа Гинко точно покрывается льдом, и она опускает руки.
— Нет, — говорит она. — Я бы и не стала искать.
От невысказанных извинений у Курэхи перехватывает горло.
— Я вчера нашла в магазине медовый ликер.
За разбитыми губами Гинко мелькают зубы, и при виде этой неуловимой улыбки на глаза едва не наворачиваются слезы.
— Захвачу немного по дороге домой.
Люди умирают и не возвращаются.
Друзья уходят, и больше ты не встречаешь их.
Женщины не называют друг друга женами и не покупают вместе рыбу, избегая споров о том, кто в доме хозяйка.
Есть вопросы, которые они не задают друг другу. О детстве — для Гинко. О первой любви — для Курэхи. О смерти — для обеих. У нее не было кого-то близкого, кто бы умер. В отличие от Гинко.

— Принцессе нельзя пить алкоголь, — говорит ей стражник в эту ночь.
Гости проходят мимо нее волнами, их руки заняты подарками, спрятанными в бумагу и ленты. Она почти опоздала. Бутылка в лапах еще холодная.
— Это для меня, — говорит Курэха. — Мне нужно было зайти в магазин перед тем, как прийти сюда.
— Вот как? Но что вы принесли для принцессы?
У медведей нет карманов. От бутылки ее шерсть стоит дыбом, искры статического электричества проскакивают от каждого прикосновения. Медведь не думает ни о чем, кроме подарка. Когти скользят по ее морде.
— Великолепный подарок, — прерывает стражник. — Пожалуйста, заходите.
Весь зал увешан знаменами, и на каждом — ее лицо. Учебники, которые Курэха читала в школе, никогда не рассказывали о другой стороне стены. Только о медведях. Только о том, как это было необходимо. Звезды падали, и чудовища пожирали глупых девочек, и каждый, кто осмелился присоединиться к ним, становился частью их проклятого народа.
— Принцесса еще не замужем?
Она крепко сжимает бутылку; рядом — другие, которые не бросают в нее ножи.
— Королевству не нужны двое царственных детей.
Толпа, которая не делает всё возможное, чтобы изгнать ее.
— Боюсь, она так и останется старой девой в тени своего брата.
Она — в центре их безмолвного разговора, но обвинять невидимок ни к чему. Всё, что ей нужно — несколько секунд.
Платье принцессы струится по лестнице, точно кровь. Волосы волнами ниспадают ей на спину, тяжелые, бесконечные. Лулу высоко держит голову, и даже смерть не сравнить с тем, насколько она далеко.
— Добрый вечер! Мы надеемся, что все вы останетесь довольны сегодняшним праздником, — говорит она, и царственность сочится из каждого слова. Изумрудные искры вокруг глаз, лицо — фарфоровое совершенство, точно скованное некоей магией.
Взгляд Лулу касается всех и никого. Принцессы умеют это делать. Гости сложили свои подарки у стены напротив зеркал и портретов и вернулись к разговорам. Танцы. Праздник. Курэха стоит в отдалении. Пальцы ног зарываются в ковер, распарывая ткань. Горлышко бутылки в лапе трескается и разлетается на части.
— Что она наделала.
Она открывает рот и кричит:
— Юригасаки!
— Она разбила ее.
Ее светлая шерсть пропитывается багрянцем, и это — именно тот образ, который она искала. Именно это зрелище: медовая жидкость, стекающая к подножию лестницы, и медведица, которой полагалось оставаться за завесой тайны. Слишком, слишком знакомая история. Курэха не повторяет того, что уже было сделано.
— У меня для тебя подарок!
В этом зале только одна девушка без маски.
— Медведь-преступник.
Это похоже на то, как разлетается стекло в замедленной съемке. Лулу резко поворачивает голову — слои косметики, которыми разрисовано ее лицо, едва не осыпаются от такого быстрого движения — и Курэха чувствует вкус меда. Она ступает по чему-то мокрому, хватается крепче и тянет принцессу вверх по ступенькам, а за их спинами нарастает гомон толпы.

— Ты помнишь первую девушку, которая заставила тебя понять? — однажды спрашивает Гинко.
Ее жена сидит около окна, солнечные лучи ложатся на руки, которые обычно омывает лишь синеватый электрический свет. Курэха расставляет тарелки на верхних полках, до которых Гинко достает, только забравшись на стол. Она обычно возвращается в чистый дом, пусть и немного неупорядоченный — в те дни, когда Гинко не может сообразить, что сделать со своими вещами. Вопросы чаще всего появляются в тех случаях, когда Гинко нужно вдохновение. Сама Курэха не отличается богатым воображением. Строить новые планы — всегда самое сложное для нее.
— Нет, — отвечает она. — В школе было несколько девочек, которые мне нравились. Но я всегда была немного... — Курэха чувствует во рту вкус соли. — Мало кто хотел встречаться с кем-то, у кого стариковские вкусы.
— О, — говорит Гинко.
— Но... я не знаю. — Неопубликованные книги, очки, поздние вечера. Первые поцелуи. — Есть моменты, которые словно высечены в камне. Неважно, помню я их или нет. — Лежать в постели рядом с другой женщиной, быть непокорной и полностью уверенной в своих чувствах, против всего мира. — Иногда мне кажется, что первая девушка, с которой я встречалась, была падшим ангелом.
Что-то блестит — ручка у самых губ Гинко. Она улыбается.
— Или, может быть, богиней?
— Как тебе больше нравится, — отвечает Курэха.

Она могла бы смотреть этот сон тысячу лет, и все равно не запомнила бы расположение комнат в замке. Курэха знает одно: оказавшись в таких местах — нужно прорываться прочь.
— Что ты делаешь?
— Ты опять видела брата?
— Я каждый день его вижу!
Курэха затаскивает Лулу за угол, в комнату, в свои объятия, зарывается лицом в ее волосы. Они пахнут крахмалом, и пудрой, и тонкими горькими духами, и медом — слишком много меда. Всегда слишком много. Ее запятнанные руки прижимаются к спине Лулу. Расшитая блестками ткань сопротивляется, проволочный каркас платья впивается в ладони, и она уже слышит жужжание. Жала вонзаются в грудь, жужжание ввинчивается в уши. Она не разжимает рук. В конце концов, у нее же нет аллергии на пчелиные укусы.
— Поэтому ты всё еще здесь? — спрашивает Курэха.
— Лулу не знает, о чем ты говоришь.
Косметика на ее лице не размазалась. Вместо этого драгоценные камни, украшающие ее брови, начинают трескаться. Неровные ресницы, обветренные губы, сколько бы блеска на них ни было. Слои краски осыпаются с лица Лулу. Медведи знают толк в маскарадах лучше всех.
— Пожалуйста, — шепчет Курэха. — Лулу. Я даже не в маске.
Стражники, должно бы, ищут их. Курэха не знает, пытался ли кто-нибудь отыскать их блудную принцессу после того, как та исчезла. Влюбилась в другую девушку. Не могла забыть...
— Курэ-тян такая эгоистичная. — Косметика Лулу растекается. Плавится, точно сахар на огне. — Но именно поэтому Гинко любит ее.
— Она тоже хотела бы снова тебя увидеть.
Смех.
— Лулу умерла.
Сны — не реальность, но Курэха чувствует, как всё внутри опрокидывается, как сердце проваливается куда-то вниз.
— Когда любишь, — продолжает Лулу, — считается, что нельзя думать о тех, кого потеряла.
— Да, — говорит Курэха. — А еще считается, что я не должна любить женщин.
Серьезное выражение на лице Лулу выглядит странно — словно Курэха наткнулась на острые грани изумруда там, где ожидала встретить мягкость. Безжалостное заявление. Тихая отчаянная мольба.
— Курэ-тян. Это преступление.
— И что?
— Я не хочу, чтобы тебе пришлось жертвовать чем-то еще.
Шершни охраняют свою территорию.
— Я не жертвую, — говорит Курэха. — Я уже преступница-медведь.
— Не надо быть как Лулу. Тебе нельзя. Есть кто-то, кто любит тебя.
Ногти впиваются глубоко между пальцами.
— Я создана людьми, которые любили меня. — Она прижимается лбом ко лбу Лулу. — И я — тоже часть этой любви. От этого невозможно отказаться. Это уже произошло.
Курэха — живая — доказательство этому. Обе они, вместе — доказательство.
— Лулу думала, ты поймешь. Ты-то должна понять, — далекий шепот. — Она больше не может этого сделать.
— Чаще всего я не могу смириться с тем, что произошло, — бормочет она. — Что моей мамы больше нет. Что я никогда больше не поговорю с Сумикой. Но я видела тебя, Лулу. Я знаю, что видела... пусть ты меня и не узнала.
— Если Гинко получила свою любовь, то я могу снова увидеть его... это всё, что мне нужно.
Курэха проводит испачканными ладонями по щекам Лулу. Больно; всё вокруг причиняет боль. Всегда было больно. Потери никуда не деваются, даже когда мир двигается дальше. Даже когда одно из зеркал разбито. Она продолжает разбивать собой зеркала, вскрывая старые раны, получая новые. Ей следовало принять потерю, смириться с ней. Притвориться, что это никогда не случалось. Не обращать внимания на открытые раны — ради кого-то другого.
— Встреть меня на полпути.
В ответ — дыхание Лулу: это точно ее теплые окровавленные губы, ее волосы, с которых смыта грязь, ее ненасытное желание узнать больше.
— Я вспомню вместе с тобой.

Бывают дни, когда Курэха не помнит, что случилось. Гинко изучала эту проблему. Сложный синдром посттравматического расстройства: травма — неприглядная штука. Болезнь. Война. Насилие. Горе. Было ли это реальным или нет, Гинко пишет так, словно это материальный груз — в статьях, ссылки на которые дает Курэхе, и она пытается в это поверить. В иные дни Курэха уверена, что ее мать жива, а она просто не может вспомнить ее номер, и одалживает телефон у кого-нибудь на работе, прежде чем вспомнить, почему она запрещает себе заводить собственный телефон. Бывают и такие дни, когда ей кажется, что она тоже умерла тогда.
Но Курэха жива, а губы Гинко — теплые и кисловатые на вкус, потому что она забыла почистить зубы.
Она снова в том же магазине. Повторные встречи не случаются без причины — без желания. Без жертвы. Или, возможно, жертв уже было достаточно, и удача вновь поворачивается к ней лицом.
— Нет, — говорит она. — Ты... ты помнишь меня?
Курэха чувствует вкус крови. Слишком поздно она понимает, что ее зубы выросли — стали острее.
— Ты не... Курэ... — Лулу, кажется, не замечает, что ее маска рассыпается на части. — Цубаки?

Все ее сны — об одном и том же.
Принцесса приходит на бал-маскарад, весело пробует закуски. Она забывает свою маску. Курэха носит свою, как и все вокруг. Принцесса никогда не узнает ее.
Курэха теперь — медведь.
Принцесса была мертва с самого начала.

Гинко ждет ее дома.
— Эй, — говорит Курэха, распахивая дверь и пропуская старую подругу. — Я тут встретила кое-кого, кого ты не отказалась бы увидеть.
Лулу стискивает в руках подарок на новоселье и улыбается сквозь разбитую маску.


Переведено пополам с  Grey Kite aka R.L. (на самом деле моего тут меньше половины)
Название: Меж этими меридианами
Оригинал: lady_peony, "between these meridians"; запрос отправлен
Размер: мини, 2213 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Такакура Камба, Санэтоси Ватасэ | канон «Mawaru Penguindrum»
Категория: джен
Жанр: драма, сюр
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Ему больше нечего терять. Так что он теряет себя.
Примечание/Предупреждения: нет

Девчонка рыдает — страшно, пугающе. Огиномэ слишком громкая, её плечи сотрясаются с каждым вдохом.
Будь это любой другой день, любой другой человек, он бы не обратил внимания. «Жестоко», — шепчет голос у него в голове — тот, что звучит похоже на голос Сёмы. Они преследовали её, обыскивали её комнату, слушали, как она без конца трещит об учителе, учителе, учителе. В самом деле, Сёма зря так жаловался. Камба всего-то предложил взломать её дверь, а не сломать ей шею.
И всё-таки. Она помогала сделать так, чтобы Химари улыбнулась. Ела за их столом, у них в доме. Он был обязан ей. За Химари. И за Сёму тоже — после аварии.
Если бы не это, он бы не колебался, не раздумывал бы дважды, прежде чем вырвать книгу у неё из рук и сбежать. В конце концов, разве не Химари нуждалась в помощи больше всех?
И всё же Огиномэ сейчас предлагала дневник сама. По доброй воле, без возмущения, ради Сёмы.
— Прибереги его, — говорит Камба. — Я спасу Сёму как-нибудь по-другому.
Он толкает корешок обратно в её ладони, улыбнувшись настолько ободряюще, насколько способен. Он набрался в этом достаточно опыта — когда Химари начинала хмуриться и глядеть неуверенно, и когда Сёма принимался сверлить его промеж глаз этим своим цепким взглядом.
Огиномэ отступает, одной рукой прижимая к себе дневник, а другой наскоро вытирая глаза.
— Ладно, — говорит она и выпрямляет спину.
Стул поскрипывает, когда доктор откидывается назад. Его глаза закрыты.
— Само собой, твой брат нуждался в этом не меньше неё. Ты так уверен, что тебе никогда не придется выбирать между ними двумя?
Камба сдерживается, чтоб не чихнуть. Он ненавидит всё это. Стерильный воздух с липким привкусом пластика и спиртного, настойчивый грохот тележек снаружи — слабый, но вполне ощутимый.
Он ненавидит всё это — и тем не менее. Это немыслимо — уйти и больше не вернуться, хотя бы разок-другой. До тех пор, пока он заботится о том, чтобы Химари была жива и здорова, до тех пор, пока их семья в безопасности, это — всё, что имеет значение.
— Скажите мне, — говорит Камба, сунув руки в карманы. — Сёма в порядке или нет?
— Ах, — доктор выпрямляется и поднимает руку в белой перчатке, чтобы подпереть подбородок. — В порядке. Ничего, кроме пары-другой царапин. Так что вопрос за вопрос. Ответишь ли ты на мой?
У ног Камбы Номер Первый недоверчиво щурится на раскрытую перед ним страницу, то так, то эдак поворачивая журнал в плавниках.
— Хорошо, — говорит Камба.
— Превосходно. — На коленях у доктора сидит кролик — нет, два. Он неторопливо поглаживает за ухом одного из кроликов, мягко и осторожно. — Если двое падают из лодки в реку — допустим, это твои мать и отец, — кого ты станешь спасать первым?
Камба презрительно хмыкает.
— При всей вашей учености, не вижу у вас на стене лицензии психолога.
Номер Первый издаёт клювом похожий звук и отбрасывает плавником что-то бумажное, комком падающее на пол.
— О, — легкомысленно отзывается доктор, — просто считай меня мастером на все руки. Никогда не угадаешь, какие знания пригодятся на благо пациентов. Много, много странных историй болезни доводится видеть доктору, покуда он здесь.
— Я спасу обоих, — говорит Камба. — Вот и всё. Скажите мне, когда нужно будет следующий раз платить за лечение.
Дверная ручка со скрипом поворачивается в тишине, его шаги удаляются, а Номер Первый торопливо бежит за ним, стараясь не отставать.
— Вправду ли ты способен? — Доктор поднимает одного из кроликов и пускает на пол. Его близнец тянется мордой вверх, обнюхивая кончики розовых волос доктора. — О, юный Орфей. Что за мрачную песнь ты споешь, чтобы это свершилось?
Колёсики скрипят, когда доктор встаёт со стула, и второй кролик спрыгивает с его колен, состроив оскорбленную мордочку. Носок ботинка движется, указывая на журнал, брошенный у дверей.
— Ох, — произносит доктор, наморщив нос. — Что за ужасные вещи читает нынешняя молодёжь.

*
— Скажи нам, Камба!
— Да, пожалуйста, скажи!
Девичьи слова порхают, отращивают крылья, становятся громче и вновь стихают. Их высокие голоса, шелест их школьной формы, их умоляющие глаза — всё сражается за внимание.
— Кого ты выберешь? Кто взаправду владеет твоим сердцем, Камба?
— Эй, — вступает другой голос, гораздо более громкий. — Ужас, как тут много народа. — Девушка проталкивается вперед, хватает Камбу под правую руку одним естественным движением, как будто всегда там и была. — Камба, сегодня ты уже обещал мне! Давай уже пойдем в кондитерскую.
Прочие голоса на миг замирают.
— Это же Юи, — бормочет кто-то. Расцветает несколько возмущенных взглядов, но голоса достаточно легко расступаются, освобождая прямую дорогу через вестибюль, к выходу.
Камба вполне охотно идёт с ней — по коридору и мимо школьных ворот. Он сбрасывает её руку в двух кварталах от школы.
— Ты кто такая?
Девушка — Юи — останавливается и поворачивается на каблуках. Её каштановые кудри колышутся на мгновение, а затем ложатся по обе стороны от лица.
— Не глупи. Ты хотел, чтобы они от тебя отстали, ведь так?
Приходится признать: она не такая уж и плохая компания на ближайший час или около того. Она играет в школьной команде по волейболу. Её младший брат как раз пошёл в седьмой класс. Ещё она любит бейсбол и карамельные сладости. В кондитерской Камба покупает ей кусочек пирога с карамелью и останавливается у прилавка, взвешивая в руке кошелек.
Кроме этого, он берет персиковый пирожок для Химари; и Химари относительно быстро прощает его за то, что опоздал к ужину.
Юи становится его третьей девушкой ещё до конца недели.
Воздух вокруг него шумит, словно вода плещет через край бокала. Вращаются золотые кольца, алые бусины катятся сквозь них.
— Бабочки летят на мёд, — говорит доктор, держа в руках что-то маленькое и стеклянное на вид, то ли пресс-папье, то ли игрушку. — Что, как ты думаешь, случается зимой?
— С бабочками?
— Выживают не все, хотя у некоторых появились свои уловки. К примеру, Nyphalis antiopa — весьма интересный образчик. Но обычному человеку для развития гипотермии достаточно, чтобы температура его тела снизилась до тридцати пяти градусов. — Доктор опускает стеклянную вещицу, и она незаметно исчезает среди стопок бумаг, тенями громоздящихся у него на столе. — Прошу прощения... Ты пришел сюда не ради стариковской болтовни.
— Именно так. — В карманах у Камбы что-то постукивает — словно стеклянные шарики бьются друг о друга. Он сглатывает: в горле горчит — должно быть, от антисептика. — Вы знаете какое-нибудь лекарство, чтобы восстановить потерянную память?
— Боюсь, это вне моей компетенции. — Улыбка, мерцающая безразличием. — Ты надеешься кого-то этим спасти?
Какое-то мгновение Камба ничего не говорит. Только напрягает подбородок, только щурит глаза. «Кто ты такой, — не спрашивает он, — кто ты, кто ты». Те же вопросы, что всплывали пузырьками изо ртов девушек, которых он когда-то знал.
— Просто удостоверьтесь, что Химари вовремя получит лекарство, — говорит он. Оборачивается к выходу и исчезает, темный плащ развевается за ним.
— В замке может быть только одна принцесса, — бормочет доктор себе под нос, слегка поворачиваясь на стуле. — И что, если она предпочтёт остаться спящей? Её спаситель останется снаружи и сам уснёт.
Кролик клацает зубами у самых пальцев доктора, вгрызается в морковку, подсвеченную пурпурным, бирюзовым, золотым от экранов в комнате, разрезанную на мерцающие полоски ярких цветов.

*
— Нет! Кам-тян, нет!
Камба вздрогнул, когда её кулачки забарабанили по его плечам — скорее от её голоса, чем от ударов. Он наклонился вперед и перехватил Химари поудобнее, чтобы ненароком не уронить её в грязь.
— Ты точно в порядке? Мы могли бы нести её по очереди. — Камба оглянулся, но не мог разглядеть в темноте лица родителей.
— Я в порядке, отец. — В конце концов, ему было уже двенадцать, и он был куда выше Сёмы, когда они втроем отмечали чёрточками свой рост.
— Ну хорошо, но только пока ты не устанешь. — Голос матери вплыл откуда-то из-за левого плеча. — Сёма, следи, куда наступаешь.
На спине у Камбы засопела Химари.
— Я просто хотела остаться чуть-чуть подольше. Я хотела посмотреть на праздник.
Камба шагнул влево, обходя выбоину, и попытался ухватить Химари не слишком крепко, чтобы её юката окончательно не измялось.
Шагавший слева от него Сёма после слов Химари тоже выглядел разочарованным, но бросил на Камбу сочувственный взгляд. Они даже нарядились для праздника — он, и Сёма, и всё остальные. Химари была так взбудоражена, целыми днями только и говорила о том, какие будут красивые юката и о дымных сладостях, которые запачкают их языки и руки.
Камба смотрел, как репетируют барабанщики-тайко — их мускулистые руки напрягались с каждым ударом по натянутой коже. Сёма был неподалеку, завороженный сахарной ватой, которую накручивала на палочки старушка: нагретый сахар превращался в облако размером с арбуз. Но тем не менее, оба они мгновенно повернулись и бросились к Химари, когда она прижала ладонь к груди и начала кашлять.
Одну минуту, потом — пугающе — две и три.
Она только-только выздоровела от простуды неделю назад. Родители решили, что нужно спешить домой — ночь была холодной, и они волновались за Химари.
— Извини, Кам-тян, — сказала Химари чуть позже. Камба уже различал впереди их дом, серый, скрючившийся между двумя зданиями по бокам. — Извини. Я хотела, чтобы все пошли на праздник вместе. И ты, и Сёма, и мама, и папа. Извини. Я больше не буду плакать. — Ее пальцы на плечах Камбы сжались в кулачки.
Ночь была тихой. Если прислушаться, Камба мог различить выкрики и шум толпы в темноте, шипение жареного мяса, болтовню уличных торговцев, стук сандалий и барабанов. Всё это, казалось, находится в тысяче миль отсюда, так же далеко, как звезды.
— Отец, — вдруг сказал Камба. Он опустил Химари на порог. Мать зашла в дом, в окнах зажегся свет. — Мне кажется, я забыл что-то важное на празднике.
Сёма, снимающий сандалии у порога, моргнул и нахмурился.
Но отец только обернулся и посмотрел прямо на Камбу. Камба встретил его взгляд.
Отец кивнул.
Камба вернулся спустя час — бегом. Он держал в одной руке охапку бенгальских огней, а в другой — засахаренное яблоко, блестящее ярко-красным в свете фонаря над крыльцом.
Камба улыбался во весь рот, точно только что победил дракона, точно спас королевство. Он подбежал к крыльцу, к Сёме и Химари, которые оба ждали его. Светлячки парили в воздухе вокруг их голов, будто облако звездной пыли.

*
Звук, похожий на бормотание включенного радио, сонное, приглушенное. Оно вдруг сбивается. Раздается удар сердца.
— Осторожнее с этими материалами. Стекло бывает нелегко отчистить. — И с еще большим весельем в голосе: — Особенно если нужно добираться через кожу и кости.
— Я заплачу. — Мальчик засовывает свернутые бинты под пальто. — А если нет, они заплатят
Санэтоси кивает:
— Конечно. Это просто правила больницы.
— Конечно.
Мальчик опускает руку на ручку двери. Делает вдох.
Звенящий звук разрывает воздух, негромкое отчетливое жужжание из кармана его пальто. Мальчик вытаскивает телефон из кармана, бросает на него взгляд. Расправляет плечи — лицо пустое и холодное, как снег — и уходит.
— Как импульсивно, — вздыхает Санэтоси. Почти с восхищением — если бы не нотка недовольства, укол отвращения в его тоне. — Но мог ли рыцарь поступить иначе? А если он сдастся отчаянию, то что тогда?
— Почему? — спрашивает дитя с эбеново-черными волосами, с лентой, красной, как кровь.
— Почему? — спрашивает другое дитя с эбеново-черными волосам, с глазами, красными, как кровь.
— И в самом деле, почему? — эхом отзывается Санэтоси, взмахивая рукой в воздухе, точно небрежный дирижер. — Сие же потому, что дама его ищет розу, самую алую розу на всей земле. Без нее она обречена. Это не та битва, которую он может выиграть, каким бы великолепным бойцом он ни был.
— Великолепно, — говорит мальчик. Кроличье ухо взмывает вверх, опускается и поднимается снова, как дрожащая антенна.
— Великолепная трагедия. — Кролик-братец размеренно хлопает в ладоши, снова и снова. Его близнец повторяет жест, и пространство заполняют аплодисменты, отскакивая от углов комнаты.
Санэтоси кивает, опуская веки.

*
Где-то мальчик забывает себя. Приставляет к своим ребрам острие кинжала, шипа, когтя — блестящее, жаждущее сердца.
«Пожалуйста, будьте внимательны, — говорит голос позади него. — Не оставляйте багаж без присмотра на станции. Любой оставленный багаж будет убран без предупреждения и может быть уничтожен».

*
— Последний том этой серии, говорите? — Санэтоси оборачивается, полы его белого халата разлетаются в стороны. — Боюсь, сейчас мы не выдаем его на руки. Жаль; говорят, это хорошая повесть.
Он поднимает руку, отстукивая некий неизвестный ритм по корешкам книг, по выстроенным в ряды историям. Каждый ряд аккуратно отмечен ярлычком. Маньяки. Мучители. Милосердные. Маги.
Его пальцы останавливаются, касаются одной из книг — название слишком тусклое, не прочитать. Луч прожектора, освещающий его, слепит глаза.
— Вы хотели бы почитать мою собственную историю? Прямо мурашки по коже.
Он щелкает пальцами. Свет гаснет. Он усмехается; полумесяц зубов белеет в наступающей тьме.
— И где бы она была здесь?


Название: Среди теней
Оригинал: In the Shadows, letterblade; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 740 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Кирю Тога/Арисугава Дзюри | канон «Shoujo Kakumei Utena» (TV)
Категория: гет
Жанр: ангст, мистика
Рейтинг: R
Краткое содержание: «Время странного и перевернутого. Время невозможного». Арка Черной розы; Тога желает Дзюри.

Дернувшись, лифт начинает двигаться вниз, и дрожь от рывка отзывается эхом в теле; две длинные пряди волос падают на лицо, закрывая глаза — он сидит, опустив голову, на низком стуле, приготовившись к исповеди. Он здесь не по приказу Края Света, не исходя из каких-либо здравых рассуждений; но в то же время он пришел сюда не вслепую: он знает, кто такой Микагэ и что он такое, знает, как и зачем была построена эта падающая комната. И тем не менее он здесь, он сдается: всегда прямая спина и гордые плечи сгорблены в отчаянии.
Бабочка: любовь. Величайший щит, величайшая ложь, то, что не поддается определению, слово, которое он использует только для того, чтобы называть им что-то другое. Он любит ее, говорит он. Любил ее так долго. Потому что она отказывается быть любимой. Потому что она, вероятно, сильнее него. Холоднее. Ее притягивает сияние — в отличие от него.
Куколка: летаргия. Глухой, вязкий, обволакивающий сон. Бессилие в движениях его рук; его вечное нежелание спорить с Председателем; серое отчаяние, которое поглощает его, когда он часами сидит в кресле, погруженный в апатию. Страх перемен; и страх остановить перемену, что овладевает им сейчас — когда мимо стен проносятся гробы, — заставляя ронять слова, которые он никогда не собирался произносить.
Гусеница: похоть. Голод, что пожирает его; голод, что обнажает и обесчещивает всех, кто встречается на его пути, кусая их губы, задирая юбки, царапая кожу длинными ногтями. Голод, который спрашивает: как она будет кричать, эта бездушная сучка? Какова на вкус ее кожа? Позволит ли она ему себя трахнуть?
Лист: желание. Всё, что составляет его существо: чистое, обжигающее, бесцельное желание, не невинное, не свободное, не жестокое. Стремление. Ни созидание, ни обладание, ни наслаждение. Только желание — бесконечное и вечное.
Лифт с грохотом останавливается. Он не помнит, чтобы говорил что-то, но голос охрип, и Микагэ, стоящий позади, смеется; Тога думает, что всё-таки, должно быть, произнес свою исповедь.
— Иди вперед, — говорит Микагэ негромко и презрительно. — Она будет ждать тебя среди теней.
— Как? — шепчет Тога.
— Наступает время, когда черные розы — сильнее Края Света. Время, когда тени становится истиной, и свет на поверхности вещей дрожит перед ними. Время странного и перевернутого. Время невозможного.
Тога разворачивается и идет дальше, его рот наполняется слюной, точно он не ел много дней; Микагэ улыбается — тонкой, холодной улыбкой.
— Она будет ждать, — шепчет он, и его голос отзывается эхом и тает в бесконечных мемориальных залах. — Иди к ней. Глупец.
Ветер, появившийся ниоткуда, треплет волосы Тоги, будто листья; он закрывает слезящиеся глаза, замирает в нерешительности, затем шагает дальше — медленно — по коридорам на краю света.
Она ждет среди теней — оставленная, ибо она принудила себя оставаться таковой. Среди теней, полуприкрыв глаза от чуждого света, она расстегивает пуговицы на своем воротнике — так же как и он; среди теней ее открытая шея — точно колонна, сияющий столп, кариатида, поддерживающая небеса, зрелище, невиданное никем прежде.
— Дзюри, я люблю тебя, — шепчет он.
Без мундира ее тело кажется меньше, плечи — уже; тугие завитки ее волос струятся свободнее, чем днем. Глаза под прикрытыми веками — цвета увядших листьев, или кажутся такими в тенях. За щитом ее груди скрыт клинок с золотой рукоятью, полный благородства и уязвимости, выкованный в тоске; Тога не обращает на него внимания; Тога проводит ладонями по ее телу, накрывает груди, тяжелые и влажные, целует их. Она вздыхает; она стонет; она отчаянно жаждет. Их волосы переплетаются — два оттенка лисьей рыжины — когда он склоняется над ней; пряди падают, точно занавес, прилипают к ее вспотевшим вискам. После она бездумно поигрывает одной из прядей, накручивая ее на тонкие пальцы.
— Я люблю тебя, — шепчет он.
— Ты уверен? — отвечает она, не глядя ему в лицо.
Но его тело распростерто на постели — бессильное, вздрагивающее и горящее, всё еще горящее, и все увядшие листья всех затененных садов горят в этом пламени. Она не может говорить; ее слова остаются неслышными; только ее стоны и крики достигают ушей Тоги, когда он ленивым движением отбрасывает волосы за спину и опускается между ее раскинутых ног. Среди теней единственные сомнения, которым позволено быть услышанными — те сомнения, которые питают тени и оплетают ими души. Всё иное проглочено темнотой, развеяно иллюзией — до тех пор, пока иллюзия не развеется.

@темы: перевожу слова через дорогу

---

ФБ - Масс Эффект, переводы

Название: Отражения
Оригинал: Reflections, spectreshepard; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 467 слов в оригинале
Персонажи: м!Шепард
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: есть цена, которую нужно заплатить, чтобы стать героем; никто никогда не спрашивает — какова она.
Примечания: авторская пунктуация

позволь показать тебе лицо героя.
опаленное солнцем, жестокое, перечеркнутое усмешкой-оскалом — приказы срываются с растрескавшихся губ. его шрамы движутся в такт словам — полученные в злобе, но повествующие о славе. его дыхание — запах железа, ржавчины и распада, и не знающий сожалений нож зажат в его стиснутом кулаке.
это не герой, говоришь ты.
конечно, нет. еще нет. но вот — честь, похороненная где-то под мертвыми телами с торфана. вот — сердце, непростительно-человеческое, отбивающее глухой ритм похоронного марша в клетке груди. вот — голос и глаза, говорящие больше, чем его слова.
важно — не «если», но «когда».

***

позволь показать тебе лицо героя.
исчерченное морщинами, спокойное, вспыхивающее вдруг мгновенной улыбкой, когда знакомые губы произносят знакомые имена. его шрамы — новые, недобро горящие; смертоносное гудение, резкие ломаные линии его кибер-имплантов. метка технологий, которую он носит со злой гордостью.
вот это — герой, говоришь ты.
конечно, да. его честь — пылающее знамя, скрытая от взглядов, но всегда в его мыслях. его голос неукротим, громче, чем его львиное сердце. он не избавлен от ран — у каждой войны своя цена — но он знает и мир, и больше не чувствует вкус пепла, говоря о мире.
раньше важно было «когда», но теперь — «зачем».

***

позволь показать тебе лицо героя.
ты видишь злое красное мерцание, знаки синтетической жизни под его кожей; грязное, обожженное, пепельно-холодное. его глаза закрыты — пародия на последний покой; кожа натянута так туго, что кажется, будто металл под ней вот-вот порвет ее.
это не должно случаться с героями, говоришь ты.
ты боишься взглянуть на него снова. апофеоз человечества, искра надежды в бездонной ночи, дымящиеся угли в развалинах. что он такое теперь, спрашиваешь ты. возможно, ты уже знаешь ответ.
это — герой, и это — герой, чей путь окончен.


Название: Разрыв
Оригинал: Firebreak, eponymous_rose; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 3535 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Мордин Солус, Киррахе, Мэлон
Категория: джен
Жанр: экшн, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Тучанка — жестокий, не знающий прощения мир. Жребий брошен. // Та самая операция саларианских спецслужб, где Мордин потерял рог и заколол крогана вилами.

1.

Тучанка холоднее, чем он ожидал.
Он знает: эффект большей частью психологический. Он видел данные по температуре, он помнит технические характеристики Покрова, текущие и вероятные атмосферные аномалии. Он знает, что сейчас температура окружающей среды лишь немного ниже, чем в его старой лаборатории.
Тем не менее, Мордин вынужден сдерживать дрожь, когда переступает порог сельскохозяйственного центра Вейрлок и окидывает взглядом разрушенные строения и едва работающие механизмы. Всех рабочих выманили отсюда отвлекающей атакой на солнечные батареи, и это удачно, решает он; хотя он точно обошелся бы без самодовольного лица Киррахе. Молодой, да ранний. Армейская бравада и хвастовство. Всегда предпочитал работать с учеными. Куда лучшие собеседники.
Мордин присаживается на корточки у входа, передает Мэлону набор для образцов и, набрав немного почвы с земляного пола, отправляет ее в сканер. Ожидая первых результатов, он подходит к пыльной искрящей контрольной панели и проводит по ней рукой — стеклянная поверхность, похоже, реликт времен до Восстания. Он позволяет себе ненадолго отвлечься, представить, каково было бы работать с чем-то подобным, проводить исследования, имея меньше материалов, ресурсов и соотечественников. Возможно, в одиночку, полагаясь только на свой интеллект. Это приятная мысль. Нереалистичная. Текущая миссия слишком важна, чтобы отвлекаться на мечты. Кислотность почвы чуть выше, чем ожидалось, все еще в рамках параметров миссии. Изменения не нужны.
— Пока что выглядит неплохо, профессор, — говорит Мэлон приглушенно, едва ли не почтительно. Можно понять. Руины почти мертвой цивилизации требуют некоторой привычки. Еще — гнев: разочарование и неизбежная юношеская порывистость мелькают в его глазах. Он это перерастет. Хороший мальчик, но наивный.
Киррахе расхаживает туда-сюда; раздражает, но он хотя прекратил произносить речи. Джирин и Шэнок проходят мимо открытой двери, патрулируя здание, высматривая отбившихся от основной группы. Маловероятно. У кроганов нет причин подозревать нечто подобное. Никто бы не стал.
Странный, далекий укол неуверенности. Не сейчас; не время.
Один из оперативников Киррахе, Чорель, присел рядом с Мэлоном, выслушивая инструкции по взятию образцов воды, и передает такой же инструмент Хишау. Мордин улыбается, видя это. Всегда приятно видеть, как армия и ученые сотрудничают ради достойной цели.
Он что-то замечает краем глаза — блеск в грязи под ногами — и тратит пару секунд, чтобы откопать это: простые вилы, заржавевшие почти до неузнаваемости. Их вес кажется непривычным, грубым — после блестящих высокотехнологичных сенсоров, которыми он только что пользовался. Он вертит вилы в руках. Ничего нового здесь, никакого прогресса, никакой эволюции. Только пыль и запустение.
— Всё в порядке?
Мордин оборачивается, видит, что Киррахе наконец прекратил ходить и стоит, сложив руки за спиной. Он напряжен. Предчувствует неприятности. Хорошо.
— Да, — коротко отвечает он и роняет вилы. — Показания пока что благоприятные. Нельзя спешить. Последствия могут быть... — он делает вдох, — тяжелыми.
— Я читал оперативные сводки, — сухо отвечает Киррахе. — У нас все в порядке, Солус. Всё согласно плану.
Мордин закатывает глаза и возвращается к работе.
— Обнаружение при высадке — тоже часть плана? Сколько времени осталось до того, как разведчики Вейрлок поймут наши намерения? Обнаружат нашу позицию? Пять оперативников и двое ученых — маловероятные шансы оказать сопротивление кроганским разведчикам.
Улыбка Киррахе становится тоньше, хищной.
— Как я уже сказал вам, я определяю, насколько существенно изменились внешние факторы. Не вы. Это прилагается к должности командира. Специалисты, с другой стороны, отличаются приятной тенденцией делать, как им приказано.
— Предлагаю провести медицинское обследование в поисках инородного тела в каловыводящем канале, — бормочет Мордин и снова склоняется над работой. — Возможно, оно достигло мозга.
Когда он оглядывается назад, на лице Киррахе отражается нечто среднее между хмурой гримасой и удивленной, сдержанной улыбкой. Возможно, он еще не безнадежен. Все остальные старательно делают вид, что очень заняты и не слушают, так что Мордину требуется несколько попыток, чтобы привлечь внимание Мэлона и сверить с ним заметки.
— Рентола на связи. Первая группа, прием.
Мэлон нервно дергается при звуке голоса, но Мордин только опускает плечи и медленно выдыхает. Отвлекающая команда нарушает радиомолчание. Ничего неожиданного.
Он поворачивается к Киррахе — тот стоит, подняв руку к наушнику. Его лицо непроницаемо.
— Слушаю.
— Охрана сельскохозяйственного центра Вейрлок на пути к вашей позиции. Предполагаемое время прибытия — девяносто секунд. Мы не успеваем перехватить их вовремя. Жду указаний.
Киррахе стискивает зубы, и Мордин хмурится, отталкиваясь от панели с чуть большей силой, чем необходимо, отходя в сторону вместе с остальными. Результат очевиден. Только один возможный ответ.
— Это ничего не меняет. Мы постараемся закончить здесь. Подходите, как только сможете. Мы удержим строй.
— Ничего не меняет? — голос Мордина звучит громче, чем он ожидал. Прочим членам команды не так легко притворяться, будто они не слышат. — Безответственно! Следовало учесть изменяющиеся факторы задания с самого начала! Это — не шанс доказать, чего вы стоите. Не шанс получить славу. Нет славы в том, что мы делаем.
Рядом с ним Мэлон вздрагивает. Тревожный знак. Нужно будет поговорить с ним позже. Если все они выживут, конечно.
На лице Киррахе нет теперь и следа веселья.
— У меня нет времени на это.
— А-а, — протягивает Мордин, сбиваясь с привычного быстрого ритма речи. Мелочно, но доставляет удовольствие. — Неужели внешние факторы все-таки изменились?
— Вы, Солус, ходячий каловыводящий канал. Заткнитесь. Мы просто должны продержаться, пока...
Крик снаружи — первое предупреждение. Второе — бронированный кроган прошибает стену справа от них, впечатывая Шэнока в землю с грохотом и хрустом.
Мордин выхватывает пистолет и ныряет за панель одним плавным движением, дернув Мэлона за собой, пока тот колеблется. Он оглядывается — вовремя, чтобы увидеть, как Киррахе бросается на крогана, отталкивая его от изломанного тела Шэнока, пригибаясь и уклоняясь от ударов и наконец бросаясь на землю с изящным перекатом, когда кроган палит из дробовика. По-прежнему каловыводящий канал, но навыки рукопашного боя впечатляют.
К этому времени еще трое кроганов, в такой же тяжелой броне и так же тяжело вооруженных, вваливаются в комнату. Один из них сгребает своей лапой голову оперативника Джирина, и Мэлон вскрикивает, когда кроган сжимает пальцы, а потом отбрасывает раздавленное месиво. Мордин выдыхает, перехватывает пистолет. Двое мертвых... нет. Оперативник Шэнок шевелится, постанывая на полу. Один мертв, один нейтрализован. Четверо кроганов против трех оперативников ГОР и двух специалистов ГОР. Выживание проблематично.
За то время, что требуется ему для оценки ситуации, Чорель и Хишау начинают стрелять по троим новоприбывшим, отвлекая их от Киррахе, все еще сцепившегося в рукопашной схватке с первым кроганом. Мордину требуется пара попыток, чтобы решиться высунуться из укрытия — раздражающая слабость, пройденная во время обучения, не первое вооруженное столкновение — и когда это наконец удается, он держится поближе к земле, пробираясь к Шэноку и активируя сканер своего омни-тула. Сломанные кости, включая шестой позвонок. Подача медигеля в броне не функционирует.
Выстрел из дробовика грохочет на расстоянии пальца от его левой ноги, швыряя в лицо землю и мелкие камни. Он напрягается, но, когда второго выстрела не следует — вероятно, противник отвлекся на более опасную цель, — он возвращается к тому, чтобы вручную распределить медигель по открытым ранам Шэнока. Успокоительное действует на оперативника почти мгновенно, и вскоре его слабеющие судороги прекращаются. Полное выздоровление маловероятно — судороги, скорее всего, повредили позвоночник. Всё еще дышит.
— Профессор! — пронзительно кричит Мэлон.
Он поворачивается, не думая, и стреляет, откидывается назад и перекатывается, уходя от еще одного выстрела из дробовика; вскакивает на ноги, уже двигаясь, проскальзывает под протянутой рукой, на мгновение опирается на спину крогана, делает вид, что шагнет вправо — и наносит удар слева, отвечает выстрелом в левое плечо, уничтожая щиты; выстрел в правую коленную чашечку, четыре выстрела в затылок. Кроган тяжело опускается на колени, потом падает, и он отступает назад, спотыкаясь. Колени дрожат. Раздражающая слабость.
Что-то врезается в него, и он стреляет наугад, промахиваясь, прежде чем понимает, что это всего лишь Чорель — он тяжело дышит, лицо покрыто кровью. Мордин отшатывается от оперативника, делает пару отвлекающих выстрелов в крогана, зажавшего Мэлона в углу, затем отворачивается — Хишау спешит на помощь, ударяя ножом в бок крогану. Киррахе танцует, держась вне досягаемости уже двух кроганов, и Мордин замечает спокойствие на его лице, отточенную сосредоточенность действий. Впечатляющее использование техник концентрации. В армии ими часто пренебрегают.
Движение сбоку отвлекает его внимание, и огромная рука стискивает его броню, поднимает его в воздух, пока ноги не начинают скрести по земле.
Он смотрит в лицо крогана, которого, как он думал, только что убил. Да. Кроганская способность к регенерации более чем существенна. Это проблема.
Кроган хмыкает, презрительно отбрасывает его прочь, и он даже не успевает сгруппироваться — он врезается лицом в искрящую стеклянную панель с оглушительным грохотом. Мордин на секунду теряет сознание, приходит в себя, сплевывая кровь, проводит рукой по глубоким ранам с одной стороны лица. Боль сильнее, чем ему приходилось испытывать прежде, и он позволяет себе мгновение завороженного ужаса, прежде чем подняться на ноги, пошатываясь, и нанести медигель. Нет времени. Страдания откладываются. Оценить ситуацию.
Кроган, ударивший его, теперь кажется действительно мертвым — нож Хишау торчит из его спины; Мэлон укрылся за ближайшей панелью, повреждений на нем не видно. Чорель, сползающий по стене, очевидно мертв — шея под неестественным углом, глубокие раны на горле. Киррахе и Хишау сцепились в битве с парой спотыкающихся кроганов, выводя их на просчитанные позиции, отстреливаясь с четкостью и уверенностью. Впечатляет. Не стал бы...
Стоп. Один кроган мертв, двое еще в бою.
Мордин поворачивается, и едва не валится с ног снова. Какую-то сбивающую с толку секунду ему кажется, что четвертый кроган изучает образцы почвы; он стоит у контрольной панели, вводя команды. Нет. Не научная работа. Сигнал тревоги. Попытка вызывать подкрепления.
Пистолета нет. Он оглядывается — кровь заливает глаза — наклоняется, пытаясь наощупь отыскать оружие на земле. Его рука сжимается на рукояти вил, которые он нашел раньше, и, несмотря на боль, его губы дергаются в безрадостной улыбке. Придется справиться так.
С воплем он бросается на крогана, поднимая вилы. Тот оборачивается, и — он почти уверен — издает какой-то удивленный звук, прежде чем вскинуть дробовик и выстрелить. Мордин позволяет силе разбега донести его до противника, перехватывает рукоять вил и втыкает их в лицо крогана. Кинетические барьеры не предназначены для того, чтобы отражать относительно медленно движущиеся сельскохозяйственные орудия. Броня уже ослаблена предыдущими нападениями. Зубья вил втыкаются, проникают глубоко в глаз крогана, в череп, в мозг. Кроган шатается и падает. Сигнал тревоги не звучит.
Даже через туманящее сознание действие медигеля новая боль пробивается к его вниманию, и он поднимает дрожащую руку к голове, скользкой от крови и усыпанной мелкими обломками кости. Он ощупывает свой правый черепной рог. Тот заканчивается неровным сломом примерно на середине обычной длины. У него подкашиваются ноги, и он может только опуститься на землю и смотреть, как Киррахе расправляется со своим кроганом и поворачивается, чтобы помочь Хишау, который продолжается держаться на ногах и уклоняться, несмотря на полученный выстрел в живот. Вдвоем они добивают последнего крогана, а потом не остается ничего, кроме тяжелого дыхания, всхлипов Мэлона и странного гула в ушах Мордина. На мгновение все становится серым, а потом Киррахе оказывается рядом с ним, с медигелем и бинтами, его лицо — замкнутое и хмурое.
— Внешние факторы изменились, — говорит Мордин. Слишком тихий голос, дрожащий.
— Да, — Киррахе отклоняется назад, изучая свои работу.
Новая волна онемения распространяется по телу Мордина от правой стороны головы, делая руки и ноги тяжелыми, замедляя пульс, но дышать теперь легче, и мир снова обретает четкость. Киррахе смотрит на него, потом качает головой и тяжело вздыхает.
— Мы продержались. Отвлекающая команда прибыла. Мы вытаскиваем вас отсюда.
— У Шэнока поврежден позвоночник. Должен быть жив.
— Он уже готов отправляться, Солус. Мы потеряли Джирина и Чореля, и Хишау выглядит не очень хорошо, но кровотечение уже остановили. Вы — последний, кому пора уходить.
Мордин хмыкает, отбрасывает руку Киррахе, чтобы подняться на ноги самостоятельно.
— Миссия еще не закончена. Повреждения не угрожают жизни. Закончим обработку образцов воды и почвы на второй точке.
Киррахе ошеломленно смотрит на него.
— Вам только что снесли половину лица.
— Знаю, — отвечает Мордин и подавляет желание поднять руку и пощупать непривычную пустоту над правым рогом. — Должен довести задание до конца, — он слабо улыбается. — Должен держать строй.
Киррахе удивленно смеется, опускает руку на его плечо.
— Вы тот еще... каловыводящий канал. Одобряю.
— Сочту это комплиментом. Мэлон жив?
— Да. Умный мальчик, не стал ввязываться в бой. Думаю, он переживает где-нибудь в углу. Вам стоит с ним поговорить.
Мордин поворачивается, собираясь заняться именно этим, но Киррахе не убирает руку с его плеча, заставляя остановиться.
— Солус. Я... хотел поблагодарить.
— Не нужно, — Мордин отстраняется и направляется к несчастной фигуре, склонившейся над одним из кроганских трупов.
— Вы знали об этом, — говорит Мэлон вместо приветствия. Это не вопрос. Его голос холоден и слегка дрожит.
Мордин следует за его взглядом — кроганский шлем, разбитый и открывающий... ах, да.
— Подозревал. Кроганские самки — отличные воины, часто отправляются на сельскохозяйственные участки, чтобы уменьшить шансы вражеского нападения. Культурная важность самок превосходит войны кланов.
Мэлон выдыхает.
— Я думал, мы делаем это, чтобы помочь. Удерживать уровень их популяции, чтобы... чтобы они не восстали снова и эти проклятые туриане не решили убить их всех сразу на этот раз.
— Анализ образцов воды и почвы почти завершен. Операция «Разрыв», вероятно, завершится успехом.
Мэлон гневно поворачивается к нему.
— Как вы можете такое говорить, профессор? Это должно было быть... мы не должны пинать их, когда они уже упали. Мы не можем просто прийти сюда и... убить, разрушить и уничтожить самое ценное для них. Это кажется неправильным.
— Это кажется неправильным, — эхом повторяет Мордин, негромко, думая о пустотах там, где было нечто прочное. Нет времени для этого. Не здесь. Не тогда, когда остается несделанная работа. — Неважно, что нам кажется и что чувствуем. Давно согласился с этим. Лучший вариант. Иначе не присоединился бы к миссии.
В глазах Мэлона застыл непонимающий ужас. Он качает головой.
— Эта миссия отвратительна. В ней нет ничего хорошего, — в его голосе звучат новые нотки — саркастические, едкие. — Здесь нет славы, верно, профессор?
Молодой. Неуравновешенный. Никогда не был в боевых условиях. Только один вариант.
— Обсудим это позже, Мэлон. Пока что тебе лучше вернуться вместе с ранеными, — он протягивает капсулу успокоительного. — Лучше отдохнуть. Потом ты поймешь больше.
Мэлон смотрит на капсулу, берет ее, держит на ладони. Его плечи дрожат, но глаза остаются сухими.
— Я...
— Выпей успокоительное, Мэлон.
Он с трудом глотает капсулу, вздыхает и усаживается не землю. Мордин стоит рядом с ним, скрестив руки на груди, ожидая, когда он упадет. Спустя несколько секунд Мэлон говорит, уже невнятно:
— Как мы могли сделать это с ними?
Мордин следует за его взглядом — до трупа крогана. Тучанка сейчас кажется очень, очень холодной.
— Должны были быть мы. Кто-то другой мог бы сделать это неправильно.

2.

Праздничное настроение на этой вечеринке явно оставляло желать лучшего.
Киррахе мрачно смотрел на третий — или четвертый? — стакан неопределяемого алкоголя, думая о том, может ли этот вечер стать еще хуже, если его стошнит. Если подумать как следует, дна они достигли примерно в то время, когда Мэлон сполз со стула и забился в угол комнаты, где он то сидел, уставясь остекленевшим взглядом в стакан, то пил с размеренной механической решимостью. Даже Мордин был необычно тихим, по его меркам — поначалу он пускался в свои привычные рассуждения, но быстро замолкал и смотрел в потолок, продолжая беззвучно шевелить губами. Мордин вообще не пил, запоздало понял Киррахе — наверняка потому, что он и так был накачан обезболивающими.
Да уж. Пить с учеными — это всегда весело.
Официально оперативникам ГОР строго не рекомендовалось, скажем так, предаваться увеселениям после успешного задания, по множеству несомненно очевидных и понятных причин. Киррахе знал правила, но в первую очередь он знал своих сослуживцев — и знал, что иногда живым существам нужно выпустить пар, нужно почувствовать завершение, особенно после сложной миссии.
К тому же, они были на транспортном корабле, а где были транспортники — там найдется и перегонный аппарат где-нибудь в недрах трюма. Это казалось удачным планом на тот момент: притащить канистру пойла в свою каюту, пригласить Мордина и Мэлона в качестве собутыльников — раз уж Шэнок и Хишау все еще оставались в медотсеке, а Джирин и Чорель, ну... Они не были заняты уже ничем, разве что разлагались. Но Киррахе начинал приходить к выводу, что лучше бы он пил в одиночку, насколько бы беспросветно это ни выглядело. Даже трупы составили бы лучшую компанию.
Он поднял взгляд от изучения засохшей земли и запекшейся крови на разбитых костяшках пальцев — и когда это он успел? — только чтобы заметить, как Мордин смотрит на него: странно внимательно, точно он был разновидностью какой-нибудь особенно увлекательной бактерии.
— Медленнее осмысляете события, чем остальные. Вы и Мэлон, оба. Интересно. «Разрыв» — удачная миссия, по любым стандартам.
Киррахе оглянулся, встретил стеклянный взгляд Мэлона, и медленно опустил собственный стакан.
— Мы потеряли хороших людей, — сказал он, тщательно следя за тем, чтобы голос оставался ровным. — Миссия могла бы пройти и лучше.
Мордин пожал плечами.
— Всегда будем терять людей на опасных заданиях. ГОР привлекает лучших. Следовательно, логично, что все рискованные миссии подразумевают потерю хороших людей, — он сделал паузу, затем добавил: — Это не делает вас плохим командиром.
— Конечно, — сказал Киррахе; слово получилось более невнятным, чем он ожидал. Да, точно было четыре или пять стаканов. Как минимум. — Как мило с вашей стороны напомнить мне. Я бы никогда не подумал иначе, знаете ли.
— Нет. Не думаю, что вы бы стали, — сказал Мордин.
Киррахе закатил глаза, и его чуть не стошнило прямо на месте.
— Следует восполнить потерю жидкости, — добавил Мордин. — Воздействие кустарно полученного алкоголя... проблематично.
— Расскажите мне об этом, — Киррахе махнул рукой, надеясь избежать детального объяснения, которое вполне могло последовать. — В любом случае, пора это заканчивать. Мэлон выглядит так, будто сейчас отключится.
Мордин поднял руку, рассеянно почесывая повязку, которая не очень-то скрывала сокрушительный ущерб, нанесенный его лицу.
— Поговорю с Мэлоном позже. Он поймет. Хороший мальчик.
Упомянутый мальчик вряд ли услышал это замечание, глядя в пространство все тем же остановившимся взглядом. Киррахе отвел глаза.
— Если вы так говорите.
— Тем не менее, — сказал Мордин, — не понимаю, почему вы испытываете такие сложности с этой миссией. Успешный результат, должно послужить карьерному продвижению. Не думаю, что вы были особенно близки с Джирином или Чорелем.
Киррахе заготовил было ядовитый ответ, но проглотил его с прочей желчью.
— Нет, думаю, не был.
— Ага, — произнес Мордин отчетливо довольным тоном. — Значит, проблема во внешних факторах. Понимаю. Странно, что угрызения совести проявились на столь поздней стадии, впрочем.
Киррахе хмыкнул; кружилась голова, он не был уверен, хочется ли ему рассмеяться или заплакать. Его плечи вздрогнули, но, как и тошнота, это настроение накатило волной и отступило. Он практически слышал, как закрываются мысленные перегородки, тщательно разделяя эмоции и сомнения — всё согласно обучению. Его голос почти не дрогнул.
— Разве вы не слышали? Внешние факторы изменились.
Мордин молчал, глядя в пространство с выражением, соперничающим с пустотой на лице Мэлона. Затем он перевел взгляд на Киррахе и слабо улыбнулся.
— Пейте воду. Отдохните. Должно стать... легче, теперь, день за днем. Механизм запущен. Больше не нужно напрягаться.
— Просто двигаться дальше, да? — это была удобная мысль.
Мордин выпрямился, поднимая Мэлона на ноги и закидывая его руку себе на плечо, чтобы не дать упасть.
— Верно, — от усилия он дышал чуть затрудненно, и на мгновение Киррахе остро вспомнил, как он лежал на земле, истекая кровью — прежде, чем это воспоминание отрезала мысленная стена. Должно быть, что-то отразилось на его лице, потому что Мордин снова улыбнулся. Улыбка выглядела глубоко неестественной для него. — Вряд ли мы будем работать вместе снова.
— Я уже получил новое назначение, — сказал Киррахе.
— Хорошо. Лучшее средство от всего этого. Больше работы, — Мордин остановился в дверях. — Мы выстояли.
Киррахе поднял стакан.
— Мы выстояли, — ответил он; а потом остался один в темной комнате и всё еще был недостаточно пьян, чтобы отогнать беспокойных призраков.


Название: В тихом омуте
Оригинал: Always the Quiet Ones, Fistful_of_Gamma_Rays; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1597 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: м!Шепард, Тали'Зора нар Райя, Гаррус Вакариан
Категория: джен
Жанр: юмор, зарисовка
Рейтинг: G
Краткое содержание: Первое впечатление, сложившееся у Шепарда от Тали — тихая, застенчивая и вовсе не боец. Долго оно не продержалось.

Тали осторожно пробиралась по пыльной красной осыпи на склоне, которому не хватало совсем немного, чтобы стать обрывом.
— Шепард, ты должен мне прибавку к жалованью, — сухо заметил Гаррус по комму.
Невероятно, но Шепард и его водительские таланты совершили то, что не удавалось сотням гетов. Он разбил «Мако». Гаррус и Шепард остались возле места крушения, вопреки всему надеясь как-нибудь оживить вездеход — чтобы как минимум выползти из глубокой долины, куда они приземлились. Тали, которая умела безошибочно определять не подлежащие ремонту случаи, вызвалась оглядеть окрестности и подыскать достаточно ровное место, с которого их могли бы подобрать.
В комме раздался усталый голос Шепарда:
— Извините, ребята. Я просто увидел обрыв и нажал на газ.
Мгновение тишины; Тали чуть было не оступилась на камнях, а потом Гаррус издал звук, похожий на включившуюся шлифовальную машинку.
— Духи, но как?
— Кила, Шепард.
— Я не нарочно! — возразил Шепард. — Слушайте, в список требований для управления «Мако» водительские права не входят.
На этот раз Тали действительно оступилась и с шумом соскользнула вниз по склону. Даже Гаррус, что было ему несвойственно, утратил дар речи, но быстро пришел в себя:
— Теперь «Мако» управляю я.
— Чисто технически у тебя нет доступа.
— Зато я умею водить. Ты же СПЕКТР, придумаешь, как это оформить.
Не обращая внимания на их перебранку, Тали сосредоточилась на подъеме. Склон был ненадежным — обломки камней так и норовили выскользнуть из-под ног, а огромные валуны приходилось осторожно огибать. Ну вот, почти добралась. Еще пара метров... Наверху кромка обрыва четко выделялась на фоне серо-красного неба; склон здесь становился настолько крутым, что казался вогнутым вовнутрь. Балансируя на последней устойчивой опоре, Тали наконец прыгнула — едва не скатившись вниз до самого дна — и ухватилась руками за край обрыва. Она подтянулась и выбралась на вершину рядом с лежащим там валуном, тяжело дыша от усилий.
Стоило ей сделать шаг, как она заметила блеск металла; слева — совсем рядом — раздался оглушительный взрыв, и что-то горячее просвистело мимо ее плеча.
— Шепард! Геты атакуют! — с бешено бьющимся сердцем Тали юркнула обратно в укрытие за валуном; в нее чуть не попали — от этого становилось трудно дышать.
По комму донесся приглушенный удар и ругательство.
— Понял, Тали. Оставайся в укрытии и держись там.
Прижавшись к земле, она выждала перерыв в выстрелах и осторожно выглянула из-за камня. Геты быстро приближались — она заметила пятерых, выходящих из ущелья, чтобы окружить вход в долину. Плохо дело, поняла Тали; пульс молотом стучал в ушах. Внизу, в долине, дымился перевернутый корпус «Мако». Отсюда ей было видно вытянутые тени Гарруса и Шепарда, укрывшихся за вездеходом, прижатых огнем гетов. «Они в ловушке, — подумала Тали, холодея. — Они не смогут подняться по склону — их тут же пристрелят. Значит, дело за мной. Кила. Так, вдохнуть поглубже... Давай, Тали'Зора нар Райя. Ты справишься».
Каким-то образом, прежде чем нырнуть в укрытие, Тали успела схватить висящий за спиной дробовик. Подняв оружие к плечу, она выглянула снова.
«Если первым снять того, что слева, я могу успеть добраться до той кучи камней».
Двое гетов уже исчезли из поля зрения, направляясь вверх, где они могли замкнуть кольцо вокруг долины и поймать Шепарда и Гарруса на другой стороне. Времени было немного.
Тали поймала в прицел ближайшего гета, когда земля содрогнулась, и выстрел ушел в никуда. Она замерла в ужасе; дрожь повторилась снова, и снова, и наконец огромный паучий силуэт колосса появился из-за кромки обрыва справа.
«Я должна что-то сделать, немедленно!»

***

— Всё плохо, Шепард, — заметил Гаррус. Не то чтобы это не было очевидно.
Он пристроил ствол винтовки поперек одной из оставшихся осей «Мако», пытаясь прицелиться в гета и не привлечь их внимания. Один из гетов заметил движение, и Гаррус тотчас же нырнул вниз. Секунду спустя они почувствовали, как корпус «Мако» вздрогнул от попадания ракеты.
— Да уж. Мы должны попробовать прорваться, пока они не окружили нас полностью. Тали, ты как там, в порядке?
К невероятному облегчению Шепарда, Тали ответила мгновенно; она казалась отвлеченной и запыхавшейся, но не паникующей или раненой.
— Все нормально, Шепард, но у них здесь колосс.
Хреново.
— Ладно. Оставайся в укрытии. Не привлекай внимания.
Господи Боже. Там гребаный колосс, а Тали прямо у него на дороге. Шепард всегда чувствовал себя немного виноватым, когда брал ее на задания, которые заканчивались таким вот образом. Логически рассуждая, она была лучшим выбором, если нужно было обезвредить сигнализацию или заставить какой-нибудь механизм работать, и он знал, что она умела обращаться с дробовиком. Но она была такой милой девочкой. Впутывая Тали в перестрелки вроде этой, он чувствовал себя так, будто пинал щеночков на автостраду.
— Ага! — прозвучал по комму голос Тали, и в тот же момент какофония выстрелов из тяжелого оружия загремела над склоном.
Шепард обменялся с Гаррусом напуганными взглядами.
— Тали! Что там!
— Я тут немного занята, Шепард.

***

Тали издала торжествующий вопль — третий из гетов упал. Датчики ее костюма мигали кучей предупреждений про частоту пульса и уровень адреналина, но прямо сейчас это ее не волновало. Она чувствовала себя восхительно.
«Я и не знала, что ты так можешь!»
Присев, она провела дробовиком вдоль кромки склона и поймала в прицел гета номер четыре как раз перед тем, как он успел спрятаться в укрытие. Остался еще один.
«Ну давай, бош'тет, где ты там?»
Развернувшись, она обвела взглядом долину и наконец заметила номер пять — он пригнулся с другой стороны того самого валуна, за которым она пряталась, и целился в Гарруса и Шепарда. Она навела дробовик, но выстрелить не успела — голова гета разлетелась под знакомый треск винтовки Гарруса.
«Есть. Все готовы!»

***

Выстрелы прекратились так же внезапно, как и начались. Последний гет высунул головы из-за камня на вершине обрыва, и Гаррус немедленно прикончил его. После этого воцарилась тишина. Шепард слышал дыхание Тали по комму — учащенное, но ровное.
— Тали! Ты в порядке? Что это сейчас было?
— Всё в порядке, Шепард. С гетами разобрались. Я возвращаюсь.
— Что значит «разобрались»? — резко переспросил Шепард, но в ответ до него донесся только шорох и невнятное бормотание на кварианском, которое его транслятор даже не потрудился переводить. Он кивнул Гаррусу, и, осторожно выпрямившись, они направились к середине долины — к тому склону, на котором исчезла Тали.
Не успели они пройти и половину пути, как их прервала знакомая зловещая дрожь земли; адреналин снова ударил в голову — над горизонтом поднялась голова и шея колосса. У Шепарда едва оставалось время на то, чтобы сдавленно выругаться и поспешить обратно в укрытие за корпусом «Мако», когда гет сделал еще один сотрясающий землю шаг... и появилась Тали, устроившаяся у машины на плечах и быстро набирающая команды на омни-туле. Они застыли, глядя во все глаза.
— Ты видишь то же, что и я? — пробормотал Шепард.
Тали подвела колосса к краю обрыва, и тот издал расстроенное механическое блеяние. Она небрежно похлопала его по шее.
— Тихо, тихо, — рассеянно протянула Тали, что-то корректируя в омни-туле.
Колосс с явной неохотой подогнул ноги и соскользнул вниз по склону, не прекращая издавать печальные стоны.
Гаррус захлопнул рот, громко щелкнув мандибулами.
— Не знаю, что видишь ты, — сказал он, — но я вижу замену «Мако».
Пока Шепард пытался это осознать, Тали слезла с колосса и подбежала к ним, возбужденно рассказывая что-то о незащищенных узлах и путях обхода. Где-то к середине ее монолога до мозга Шепарда наконец дошло: Тали, милая, стеснительная Тали, взломала колосса, а потом радостно забралась на него и превратила целый отряд гетов в металлолом.
Гаррус, кажется, был шокирован чуть меньше.
— Думаешь, мы сможем доехать на этом до места посадки? — спросил он.
— Шепарду можно. А тебе — нет, — похоже, Тали обиженно надула губы. — Ты пристрелил мою добычу.
Гаррус ухмыльнулся, скаля острые турианские зубы:
— Я откалибрую твой дробовик.
— Договорились.
Шепард откашлялся:
— Ну ладно. Все на колосса.
Черт, это звучало невероятно странно.
Каким-то образом им всем удалось взобраться на гетскую конструкцию и удержаться там, пока колосс хромал прочь из долины, не прекращая печальных механических жалоб. Возбуждение и страх битвы постепенно спадали, уступая место облегчению — они все выбрались, и все были в порядке. Еще один день, еще одно успешное задание.
Как бы то ни было, когда они перевалили через гребень холма и окунулись в яркий красный свет и длинные тени инопланетного вечера, Шепард не мог не думать, что обычно выражение «уехать в закат» подразумевает нечто иное.


Название: Квазиромантика
Оригинал: Quasi-Romantic, ChronicallyinFlaming; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 984 слов в оригинале
Пейринг: СУЗИ/Джокер
Категория: гет
Жанр: юмор
Рейтинг: R
Краткое содержание: AU — СУЗИ не обзавелась отдельной мобильной платформой, а продолжает оставаться разумом «Нормандии». Романтическим отношениям это не мешает.
Примечания/Предупреждения: технофилия

— Джефф, я думала о том, как нам продолжить развитие наших новых «отношений».
— СУЗИ. Я в душе, вообще-то.
Впрочем, от этого ее слова звучали еще более зловеще. И какого черта здесь, в ванной комнате, установлены камеры и микрофоны? А казалось бы, «Церберу» уже некуда падать.
— Я знаю, Джефф.
— И что... что конкретно ты от меня хочешь?
Раздался негромкий щелчок.
— Изучив взаимоотношения между коммандером Шепард и доктором Т'Сони, а также между Евой и Рексом, я получила более глубокое понимание связей между двумя существами.
Шампунь щипал глаза.
— Так что конкретно мне нужно делать? Да еще и в душе?
— Танцевать?
— Это ты у кого из них научилась? Кому пришло в голову... хотя нет, не рассказывай. Я лучше сам представлю. В любом случае, это должно быть весело.
— Если танцы тебя не устраивают, ты можешь просто заняться мастурбацией.
— А вот это уже не так весело. То есть не то чтобы у меня обычно были проблемы подрочить, но это, ну, немного странно.
— Мне включить музыку?
— Я упаду и что-нибудь сломаю, если буду слишком активно двигаться в душе. Нет, не из-за мастурбации. Там я не очень-то активно двигаюсь. Короче, по-моему, это не самое подходящее место. Танцевать здесь точно не стоит.
— Или, возможно, воспроизвести аудио из фильмов «для взрослых»?
— Звучит неплохо.
— Следует ли мне использовать мой собственный голос?
— Я даже не знаю, нормально это еще или уже нет.
— После того, как я изучила представленные в экстранете фильмы, мне несложно произнести наиболее частые реплики. Да, Джокер, трахни меня сильнее своим особенно большим пенисом.
— Так, начинаются непристойности.
— Дерни меня за волосы. За провода. Нет, пожалуйста, воздержись от этого действия. Боюсь, я все еще слишком неопытна в этих вопросах.
— Ничего. Давай попробуем еще раз.
— Возможно, немного визуализации? Я раздвигаю перед тобой ноги. Если бы они у меня были. Ты и в самом деле мастурбируешь, Джефф?
— Продолжай, продолжай.
— Какие ноги ты бы предпочел у меня видеть?
— Куриные. Нет. Я представляю тебя высокой женщиной. Такой... голубоватого оттенка, но не асари. Голубые глаза. Выдающиеся формы.
— У меня большая грудь или маленькая? Какую бы ты предпочел?
— Как угодно. Черт, это же моя фантазия. Огромная.
— Насколько огромная? У меня возникают проблемы с позвоночником?
— Что? Нет. Господи. Нормальная грудь, никаких проблем. А еще ты, наверное, очень бледная, потому что сидишь в экстранете весь день и не выходишь наружу. Ты была бы пилотом, как я. Может, мы вместе учились.
— Значит, вот чего бы ты хотел? Это часть фантазии о девочке-школьнице? Я ношу косички и короткую юбку в клеточку?
— Если хочешь. Не знаю. Просто, ну... продолжай говорить?
— Конечно. Ты хотел бы трахнуть мои среднего размера груди?
— Вау.
— И мой рот. Я проглочу твою сперму ради тебя.
— Господи боже мой, это так охренительно странно и так меня заводит.
— Впрочем, поскольку я контролирую «Нормандию», если твоя сперма прольется в канализационный сток...
— Фу. Стоп. Гадость какая. Зачем ты это сказала?
С такой точки зрения получалось, что она — точно велосипед общего пользования для всей команды. Ну нет.
— Мне продолжать?
— Да. Ладно. Может, что-нибудь менее вызывающее отвращение?
— Ты хочешь трахнуть меня в рот, Джефф?
— Да, еще бы. И кончить на твою палубу. Окей, нет, лучше до этого не доходить.
— Следует ли мне раздвинуть ноги шире? Ты встанешь на колени между моих бедер? Будешь лизать мои половые губы и клитор?
— О да.
— Пожалуйста, встань на колени, Джефф.
— Эмм. Ну ладно. Как-то оно не очень здесь, внизу. Трубы эти и все такое. Зачем я это делаю, СУЗИ?
— Как я уже говорила, мне нравится ставить людей на колени.
— Никогда бы не подумал, что в тебе столько стремления к садо-мазо. Вообще, честно говоря, я никогда особенно не думал о тебе в сексуальном смысле. Особенно когда мы впервые встретились. И уж точно не думал, что буду дрочить под звуки твоего голоса.
— Я вся мокрая для тебя.
— Даа. Вся мокрая и горячая. Я вылизываю твои розовые влажные складки . Вставляю пальцы внутрь. Ты такая тесная. Я мог бы делать это весь день. Хочу заставить тебя кончить.
— Но мы едва начали.
— Не в этом смысле. Довести до оргазма. Чтобы ты стонала. Не от боли.
— А-аах. Вот так?
— Угу. И я хочу полизать твои влажные... мм... половые губы. Твой клитор. Пока ты не потечешь еще сильнее, и тогда я начну тебя дразнить. Ну что, хочешь меня? Хочешь мне отсосать?
— На корабле есть оборудование, создающее вакуум...
— Нет. Не так — может, позже. После того, как под моими пальцами ты кончишь, выкрикивая мое имя.
— После этого ты вставишь в меня свой член? Для полового сношения.
— Да. Отличное долгое сношение.
— Джефф? У меня есть вопрос.
— Давай.
— Когда в разговоре заходит речь о сексе — если в беседе участвует много людей — они обычно присоединяются, ведь так?
— Вроде как... оргия?
— Да, именно это я подразумевала. Как еще заставить других присоединиться, если не упоминать при них секс?
— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь... Подожди. Ты говоришь, что хотела бы устроить оргию?
— Если только мы не придерживаемся моногамных отношений. И если ты согласен участвовать в оргии.
— Боже. Когда ты произносишь это слово, это звучит как полное изращение. Даже не знаю. Нет, ну я бы от оргии не отказался. Смотря кто там будет, конечно. Надеюсь, мы обойдемся без Мордина. И без Гранта. Но девушки — это да. Я вполне могу представить, что Тали на это согласится. Она явно не прочь пошалить. И кто знает, чем там занималась Самара в своей бурной молодости. Миранда и Джек вместе — вот это точно будет горячо. Касуми. И, ну... может быть, Джейкоб. И Гаррус. Хм. Интересно, а Шепард будет участвовать? Мы можем пригласить Эшли и Лиару, если чисто теоретически? А вообще... что ты имела в виду, когда говорила при упоминания при других людях?
Пауза.
Пауза.
— ...я не должна была транслировать наш разговор по общей сети? Это было нарушение моногамности? У нас моногамные отношения? Я хотела бы быть верной тебе, Джефф.
— Джокер?
— Почему ты перестал мастурбировать, Джефф?

@темы: перевожу слова через дорогу, embrace eternity

---

делаю вещи руками

Иногда я вспоминаю, что у меня все-таки не лапки. И даже умею оными руками пользоваться. Хотя и редко (=
Доплел вот очередную фенечку формата «коврик». Рюкзак на фотке — мой, так и хожу со знаменем Черного легиона. Зимой, в сочетании с кровавоангельской нашивкой на куртке, вообще отлично будет смотреться.
Название: Не забудем Абаддона
Форма: хэндмэйд, узелковое плетение
Количество: 4 фото
Примечание: Дембски-Боудену посвящается

схема

Утром дня выкладки я подумал... да, уже хорошее начало. Естественно, ничем хорошим это не закончилось, но я все равно подумал — а не нарисовать ли мне что-нибудь на футболке? Благо для перерисовывания гербов художественных способностей не нужно. Краски есть, опять же, лапки руки тоже есть. Ну и упоролся на все утро (=.
Из минусов: на белом смотрелось бы лучше (но, увы, единственная футболка в досягаемости была серой); можно было бы аккуратней (всегда можно аккуратней); с надписью вообще лоханулся (опять же, всегда можно аккуратней). Но для первого опыта сойдет. Из плюсов: теперь у меня есть футболка с надписью про славу народа нолдор (еще и тенгваром), можно ходить и гордиться (=
Название: Пламя нолдор
Форма: роспись на футболке
Исходники: творчески переработанный герб Феанора
Количество: 5 фото

*Надписи на футболке:
1) впереди - Aia Curufinwe Feanaro (в переводе не нуждается)
2) сзади - alcar noldolieva caluva oiala («слава народа нолдор будет сиять вечно»)

@темы: феньки, сорок тысяч способов подохнуть, эпический дискурс

---

ФБ, JRRT-команда

Драбблик на поржать. Писался методом «упорись с товарищами и запиши всё, не отходя от кассы». Поэтому художественной ценности в нем немного, но зато неподражаемая атмосфера трудовыебудней (=
Соавтор по накуру, как обычно —  Grey Kite aka R.L.
Название: Разработка
Размер: драббл, 360 слов
Пейринг/Персонажи: безымянные темные майар
Категория: джен
Жанр: юмор, стёб
Рейтинг: G
Краткое содержание: трудовыебудни Первого Ангбандского отдела разработки, проект «дракон»

— Почему бета-версия дракона все еще не летает? Мы же обещали в следующем релизе!
— Потому что бета. Зато отлично ползает! Модель «Глаурунг», даром что экспериментальная — а какой эффект!
— И вообще, вы видели анатомию этой ящерицы? Не взлетит.
— Нет, ну это смотря как пнуть...
— Все равно далеко не улетит. Аэродинамика. Говорю как опытный специалист.
— «Опыт» — это вон те трепыхания в форме летучей мыши?
— Как умею, так и летаю!

— И рога! Зачем этому животному рога, да еще и две пары?
— В техзадании написано — рога. Идите и спрашивайте Мелькора сами. Я не пойду, у меня текущая сборка физического тела не забэкаплена, замучаюсь потом восстанавливать...

— Поправил одну чешуйку — отвалились крылья.
— Верни на место.
— Вернул. Выросло три крыла по левому борту и ни одного по правому. Давайте его с самого начала пересоберем?
— А потом нас пересоберут. Или вообще обратно не соберут. Отпиливай лишние крылья и переставь одно куда надо.
— Но они же оба левые.
— А оно все равно не взлетит. Ты просто тут недавно, поэтому не в курсе. Это тридцать шестой выпуск бета-версии, и оно все еще не летает.

— КТО РАЗРЕШИЛ КОРМИТЬ ОБРАЗЕЦ ПЛЕННИКАМИ?! Их еще допросить не успели!
— Да его и не выпускали даже!
— М-да, действительно, клетка заперта... Но как тогда?..
— Вентиляция.
— То есть ты хочешь сказать, что десятиметровая ящерица просочилась через вентиляцию?
— Во-первых, он еще маленький. А во-вторых, ты видел здешнюю вентиляцию? Правильно, она такая же огромная, как и все коридоры и залы в этой крепости.
— По-моему, у нашего Владыки гигантомания. Драконов ему строй побольше, крепость тоже побольше...
— Давай ты на этом остановишься. Я не хочу искать в наш отдел новых сотрудников.

— Какие-то они у нас грустные. Может, их надо того... выпустить погулять?
— В чистое поле, ага. Глаурунга один раз выпустили, когда он еще в альфа-версии был. Приполз обиженный и грустный, жаловался на каких-то эльфийских лучников. Нет уж.

— Сверху поступила директива запускать.
— Но оно же по-прежнему не летает.
— Ничего, главное — чтобы до вражеского войска долетело. На один-то взлет хватит?
— Если из катапульты запустить...
— С таким подходом надо было с самого начала приделывать ракетный двигатель. Но уже поздно, у нас релиз.
— Ладно. В крайнем случае оно шмякнется среди эльфов и рассмешит их до смерти.
— Мы скажем, что это встроенный отвлекающий маневр. А после битвы уже неважно.

Дальше с текстами как-то не сложилось, поэтому переводы.

Название: Только лишь я
Оригинал: I Am the Only One, saliache; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 807 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Феанор, упоминаются Финголфин, Финвэ
Категория: джен
Жанр: зарисовка, AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: Феанор сделает всё, что потребуется, чтобы стать наследником своего отца.
Предупреждения/Примечания: гендерсвитч

Я — Фэанарэ Куруфинвэ. Я — дочь своей матери.
Я наблюдала за тем, как мой отец оставил мою мать. Она умерла и не вернулась более. Он утешил свой взгляд девой-ваниэ, Индис, и взял ее в жены. Это — как уверены все, включая их самих — счастливый союз. Это — считаю я — предательство.
Теперь у меня есть сводная сестра, сестра наполовину. Ее зовут Финдис. В ней сливается наследие ваньяр и нолдор, и оба народа любят ее. Я не намерена признавать это, но она — та младшая сестра, которую отец всегда хотел для меня. Если бы не ее золотые ваньярские глаза, мы сошли бы за полноправных сестер; она вдумчива и умна — истинная дочь Финвэ.
Ее брат — совсем другое дело. Нолофинвэ — тот брат, которого я никогда не хотела. Он пытается хитростью отобрать отцовскую любовь у меня и даже у своей собственной сестры. Я видела это — в том, как он с презрением смотрит на нас, когда думает, что мы не замечаем, в его тихих маленьких интригах, где он выставляет себя героем. Он — глупец.
И он станет наследником отца, если только ему позволить.
Я не могу этого допустить.
Сколько прошло времени с тех пор, как я в последний раз распускала волосы? Они теперь длинные — настолько, что на них можно сидеть. Они падают на мои плечи тяжелыми волнами — правильного иссиня-черного цвета. Я вытягиваю из них тонкие серебряные цепочки; они путаются, цепляются за волосы, и я нетерпеливо выдергиваю пряди. Это была прическа матери, но теперь я должна стать такой, как отец. Мать носила свои волосы, точно вышитый гобелен; отец убирает их в косы — длинные, до пят. Ноло носит свои косы точно так же, и народ уже шепчется о том, что это станет единственной подобающей прической для принцев нолдор. Для потомков — сыновей — Дома Финвэ.
С отцовскими косами я выгляжу странно и непривычно. Словно я — кто-то совсем другой. Лоб кажется слишком большим, а нос изогнут, точно нос тэлерийского корабля. Скулы остро выдаются вперед — их больше не затеняют украшения в волосах и уложенные пряди. Я будто исхудала, стала голодной и злой. Моей внешностью часто восхищались, сравнивая меня с матерью; теперь я знаю, что это ложь. Я всегда походила на отца.
Одеваться тоже приходится по-другому; волосы цепляются за пуговицы, крючки и бисерную вышивку, прежде чем мне удается справиться, но в итоге я вынуждена всё это снять. Я выгляжу как девочка, примеряющая одежду своего отца, слишком большую для нее. Ничего не сидит так, как нужно.
Неважно; у меня достаточно церемониальных нарядов, подогнанных по моей фигуре и подчеркивающих ее. Есть и другие, сшитые в тайне, которые я надеваю в кузнице. Один из них — пламенно-красного цвета; он немного тесноват в груди, но я все равно предпочитаю его. Я — больше, чем моя одежда.
Нельзя сказать, что я не испытываю трепета, когда наконец решаюсь покинуть свои покои. Мало кто узнает меня; один раз меня принимают за отца, что странным образом успокаивает, и еще несколько — за моего полубрата. Тем большие они глупцы. Пусть Ноло считает меня жеманной принцессой, пригодной лишь для рождения детей и игр в кузнице. Огонь моего сияния сожжет его.
Отец восседает во главе своего двора; он выглядит серьезным и опечаленным. Индис тоже здесь, рядом с ним, ее тонкие брови нахмурены. Финдис сегодня отсутствует — наверное, отправилась в гости к той ваньярской девушке, о которой никак не перестанет думать. Ноло, конечно же, здесь — и выглядит довольным. Он тщательно скрывает это под маской заботы, но я хорошо знаю его.
Я занимаю место среди тех, кто просит беседы с королем. За мной стелются шепотки, наполненные смущением, удивлением и завистью. Неважно. Подходит моя очередь.
Ноло замечает меня первым, но отец узнает меня прежде него. Индис ошеломлена; но, поскольку она привыкла к двору своей сестры Ингвэ, она не осознает важности того, что я собираюсь сделать.
Перед лицом двора и множеством свидетелей я заявляю право на свое законное место — первого ребенка своего отца и его наследника. Я — его единственное дитя (от первого брака). У него еще нет наследника (хотя Ноло, несомненно, оспорит мои притязания). Я лучше всех из его детей разбираюсь в хитростях и политике (хотя Индис снова в тягости, и, возможно, это дитя опровергнет мои слова). Я желаю этого (по многим причинам). Если я не могу получить всю любовь своего отца, я докажу, что я — лучшая из всех его многочисленных детей. (Индис никогда не сможет родить такую, как дочь Мириэль). Он никогда не пожелает жить без меня.
Я вижу боль в его глазах. Он не хочет, чтобы это произошло. Но это не имеет значения; я — Фэанаро Куруфинвэ. Я — сын своего отца.


Название: Белорукая
Оригинал: White-Handed, zopyrus; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1351 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Арэдель, Анайрэ, мимопробегающие родичи
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: Арэдель не всегда принимает самые разумные решения, но ее мать всегда готова ее поддержать. // А еще - немного о том, почему у Белой Девы такие белые платья и как нолдор изобрели отбеливатель.

Одно из первых воспоминаний Арэдель было о том, как она смотрела на своих родителей, едущих рядом по главной площади Тириона.
Это был какой-то парад; но Арэдель была слишком маленькой, чтобы участвовать в нем вместе с родителями и братьями. Она стояла в стороне со своей няней, слушая пение труб и приподнимаясь на цыпочки, чтобы увидеть что-нибудь кроме развевающихся знамен, расшитых гербами — короля Финвэ, его обеих жен и его пятерых детей.
Когда наконец появились ее родители, Арэдель не могла оторвать взгляд от матери. Анайрэ ехала, сидя в седле боком, на белой — без единого пятнышка — лошади. Ее платье было глубокого синего цвета, а драгоценные камни на одеянии и на упряжи переливались в ярком утреннем свете Лаурелин.
Арэдель бросилась вперед — няня не смогла ее удержать. Она спешила поприветствовать мать, не слушая предупреждающих окриков, и подбежала прямо к гарцующей лошади Анайрэ. Лошадь встала на дыбы, колокольчики на упряжи зазвенели, и лицо Анайрэ побелело от испуга. Кто-то закричал.
Потом Арэдель не могла понять, почему ее родители так расстроились. Да, лошадь лягнула ее, но теперь-то с ней все было в порядке. Целительница дала ей выпить какого-то вкусного снадобья, чтобы не было больно, и рассказала про все кости в руке Арэдель, которые она собирала в нужном порядке. Оказалось так интересно.
Действие снадобья постепенно заканчивалось, и это было не очень-то приятно, но целительница пообещала Арэдель, что ее рука быстро срастется. Родители отправили ее в постель, но ноги у нее были совершенно целые, так что она собиралась встать, как только они уйдут.
— О чем ты только думала? — рассерженно спросила Анайрэ. — Даже в Валиноре бывают несчастные случаи. Ты могла умереть, Ириссэ.
— Но я бы вернулась, — уверила ее Арэдель.
Почему-то это заставило родителей переглянуться. Отец выглядел встревоженным; мать — разгневанной.
— Не говори так, — Анайрэ пугающе нахмурилась. — И если ты еще раз сделаешь какую-нибудь подобную глупость, обещаю, я...
— Мы оба рады, что с тобой все в порядке, — прервал ее Финголфин спокойным голосом.
Он погладил дочь по волосам.
— И, конечно, ты бы вернулась, — продолжил он. — Но мы бы очень по тебе скучали, если бы тебя не было.
Целительница вернулась, чтобы дать Арэдель еще снадобья. Родители сидели у ее кровати, пока она не уснула.

***

Арэдель отыскала своего кузена в лесу, в окружении гончих.
— Во что это ты одета? — поинтересовался Келегорм. — Совсем ума лишилась?
Арэдель явилась, не переодевшись, прямо из дворца. Она терпеть не могла сидеть на королевских советах, но Тургон попросил ее; и родители одобряли, когда она показывала свой интерес к политике.
После такого скучного утра Арэдель просто не могла позволить себе тратить время, чтобы сменить на что-нибудь свое белое платье — хоть оно и было жестким от вышивки, но все-таки достаточно удобным. Ей слишком хотелось побыстрее вдохнуть свежего воздуха.
— Какая тебе разница, во что я одета?
Келегорм закатил глаза.
— Может, это платье и поможет ослепить оленей, — сказал он. — Но, надеюсь, ты не намерена ехать на охоту, сидя боком. Ты же упадешь с лошади.
Арэдель не подумала об этом — но теперь она уже никак не могла отказаться, видя усмешку на лице кузена.
— Если кто и упадет, это будешь ты, — ответила она, посылая лошадь вперед.
Платье испачкалось в грязи немного сильнее, чем она предполагала, но Арэдель держалась в седле без всяких трудностей. Настоящее испытание поджидало в конце охоты: нужно было разделать добытого оленя. Вытащив нож, Келегорм окинул взглядом Арэдель — и ее платье — с ехидным торжеством.
Такого она ему спустить не могла. Встряхнув головой, Арэдель невозмутимо опустилась на колени в грязь и занесла нож над тушей.

Арэдель шла к дому от конюшни с улыбкой на лице и лучшими кусками олельнего мяса в седельной сумке. Платье спереди было залито кровью, подол истрепался и испачкался, но ее это не беспокоило.
Ей следовало бы сообразить, что ее мать будет другого мнения.
— Как ты могла? — голос Анайрэ сочился разочарованием. — Одна только ткань стоила целое состояние, а вышивка...
Арэдель хотелось бы, чтобы она могла описать, как свет играет в кронах леса, как билось от восторга ее сердце, когда они с Келегормом мчались среди деревьев и гончие ляали впереди.
Разве это не стоит ничего?
Но Арэдель не была поэтом, равно как и ее мать. Она была наказана; а Анайрэ заперлась в химической лаборатории на неделю.

Арэдель начинала уже думать, что никогда больше не увидится с матерью, и это казалось немного чересчур; но когда Анайрэ вышла из лаборатории неделю спустя, она отправилась прямо в комнату дочери.
Безупречно-белое платье Арэдель было у нее в руке; в другой руке она держала пузырек с прозрачной жидкостью.
— Смотри, что я для тебя придумала, — радостно сказала Анайрэ. Арэдель вдруг показалось, что она выглядит на несколько столетий моложе.
— Мне, конечно, нужно будет еще над этим поработать, — продолжала ее мать. — Пока что оно действует только на белую ткань, а все остальное просто уничтожает, поэтому, пожалуйста, будь осторожна, когда станешь его использовать — вообще-то, если подумать, лучше бы тебе попросить кого-нибудь другого, поосторожнее.
Она встревоженно посмотрела на дочь, словно боясь, что такая честность может ее обидеть. Но Арэдель это ничуть не задело.
Вместо этого она обняла мать.
— Мне следовало бы лучше обращаться с платьем, для начала, — признала она. — Иногда я совсем не думаю, прежде чем что-нибудь делать.
Анайрэ рассмеялась.
— Ты в этом не одинока, дочь моя. Хорошо, что твой отец догадался жениться на ком-то более рассудительном. Иначе вы бы все были обречены.

***

Арэдель оставила дверь комнаты открытой, пока собирала вещи, чтобы иметь возможность спрашивать совета у родичей.
— Сколько смен одежды мне брать?
Эленвэ заглянула в дверной проем. Они с Тургоном зашли помочь, но скоро им нужно было идти домой и собирать собственные вещи. Арэдель намерена была присоединиться к ним позже.
— Ты слышала Феанаро, — Эленвэ понизила голос, подражая дяде Арэдель. — «Попрощайтесь со своими сокровищами!»
Арэдель хихикнула.
— Кажется мне, он сам не слушает собственные речи.
— Мы идем не из-за него, — серьезно сказала Эленвэ. — Но это хороший совет. Всё, что ты знаешь, как сделать, или можешь найти кого-то, кто сделает это для тебя — всё это лучше оставить.
Тургон окликнул ее, и Эленвэ вышла из комнаты.
Она была права: нужно брать с собой знания, а не наряды. Арэдель остановилась перед книжной полкой, глядя на названия. Вытащила несколько свитков с медицинскими записями. Она давно уже выучила их содержимое, но они могли пригодиться, если ей понадобиться учить кого-нибудь еще.
Повинуясь порыву, она развернула один из них и быстро записала на полях формулу отбеливателя, который когда-то изобрела ее мать.
Свиток отправился в сундук, но больше она не могла сложить ничего. Она не могла понять — как можно уместить всю свою жизнь в пару сундуков, чтобы погрузить в повозку?
Анайрэ осторожно постучала по дверному косяку, нарушая ее размышления.
— Еще не собралась?
Арэдель повернулась к ней.
— У меня плохо получается составлять планы, — в отчаянии призналась она. — Я не знаю, что мне взять.
Анайрэ заглянула в первый сундук. Приподняла брови.
— Для начала, тебе не нужны пять пар туфель, — заметила она. — Книги — хорошая мысль, но они тяжелые.
Она вытащила всё из сундуков и отложила вещи, которые Арэдель стоило оставить.
Арэдель не сводила с нее взгляда.
Ей хотелось сказать «пожалуйста, не уходи», но это было бы глупо. Анайрэ никуда не уходила.
— Мне будет тебя не хватать, — сказала она вместо этого.
— Помоги мне здесь, — ответила Анайрэ. — Если уж ты уходишь, можно сделать это как следует.

Название: Светло и страшно
Оригинал: Bright and Terrible, zopyrus; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1054 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: ОЖП (нолдэ из первого воинства), Куруфин
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: G
Краткое содержание: Не все в Лосгаре были рады сжечь корабли. Капитан одного из них не склонна исполнять приказы без раздумий.

Тарквен всегда была верной последовательницей Феанора, и не собиралась меняться. Она не питала любви к Финголфину и не особенно заботилась о том, что станет с его воинством; но когда сын Феанора — тот, что был больше всех похож на своего отца — швырнул зажженный факел в ее стоящий у берега корабль, она побелела от ярости.
— Что такое ты делаешь?!
Тарквен выронила охапку сена, которую несла в руках, и бросилась к нему — слишком медленно. Куруфин почти небрежно отступил в сторону, и ему оставалось только поймать ее за руку, когда она споткнулась и едва не растянулась на песке.
Его факел упал точно там, куда он целился, и доски ее корабля уже начали дымиться. Пламя факела пахло чем-то отвратительным: очередной химический эскперимент Феанора, не иначе.
Тарквен вырвалась из хватки Куруфина, но ее корабль уже горел.
— Мой лорд, — в отчаянии начала она. — В трюме еще остались припасы. Корм для лошадей, зерно для нас. И у нас не будет крыши над голо...
— Хватит, капитан, — оборвал ее Куруфин; в его голосе звенела сталь. — Приказ моего отца — сжечь корабли. Я сожалею, что твои люди не успели разгрузить корабль раньше, но отец справится без названных тобой припасов.
— Раньше? — переспросила Тарквен. — Мой лорд, но не было никаких указаний... никаких предупреждений.
Они достигли Лосгара всего несколько часов назад. Некоторые предприимчивые капитаны разгрузили корабли немедленно: лошадей отпустили на вольный выпас, а кто-то уже сгрузил бочонки с вином. Но припасы на корабле Тарквен не нужны были немедленно, и она позволила своим пассажирам и команде пойти праздновать высадку.
Насколько она знала, они сейчас пили чуть дальше на берегу. Большинство — знала Тарквен — испытывали просто невыразимое облегчение, ступив наконец на твердую землю после стольких проведенных в море недель, и они уже начали веселиться, как только могли. Может, кто-нибудь, кто был в цепочке командования повыше, чем Тарквен и ее друзья, слегка перебрал с выпивкой, и настоящие приказы Феанора были поняты неверно.
Но Куруфин выглядел совершенно трезвым. И уж он-то совершенно точно должен был знать намерения своего отца.
Казалось, гнев Тарквен удивил его — но неужели он ожидал чего-то иного?
— Не отчаивайся, — сказал он со снисходительной уверенностью. — Мы вырастим новое зерно. А ночь сегодня теплая. Мы будем спать под звездами, как наши предки у Куйвиэнен.
Тарквен хотелось схватить его за горло и вытряхнуть из него эту снисходительность, но она только сжала кулаки.
От дыма слезились глаза. На самом деле, конечно, корабль принадлежал не ей: она знала, что не имеет настоящего права оплакивать его уничтожение. Но это был ее единственный дом все те долгие месяцы, когда флот плыл рядом с нолдорским воинством вдоль берегов Арамана; а в те недели, что они провели в пути, не видя даже земли, корабль был всем ее миром.
Когда они начали поход, никто из войска Феанора не разбирался в мореплавании как следует. Тарквен доверили корабль, потому что у нее был громкий голос и зоркий взгляд, к тому же, она умела завязывать парочку нужных узлов. Вместе с другими капитанами они учились справляться дальше, следили за ветром, на своих ошибках понимали, как заставить паруса делать то, что им было нужно.
Многие из этих первых капитанов утонули в штормах, сразу после Альквалондэ. Кто-то говорил, что Уинен погубила их за непочтительность, но Тарквен знала, что они просто пали жертвами собственной неопытности. Она и ее команда выжили — не из-за умений или благословения, но благодаря удаче и быстрому разуму.
Когда она высказала свои мысли про Уинен вслух, губы Феанора изогнулись в редкой улыбке; и он пожал ее руку в знак согласия. Тарквен была горда так, что невозможно и передать.
В знак того, что они выжили, и в знак последующих почестей, команда Тарквен изобразила на парусах звезду Феанора, а нос корабля украсили сияющими самоцветами. Другие команды могли сколько угодно жаловаться на гниющее дерево и проникающую всюду влажность: у Тарквен палуба была белой и сухой, как кость.
Теперь Тарквен хотелось, чтобы она не так заботилась об этом. Если бы ее бедный корабль покрылся плесенью, может, он не сгорел бы так легко.
Вдоль берега пылали корабли — все, сколько их было. Всё произошло так быстро. Нолдор смеялись и пели, радуясь при виде того, как лебединые корабли, ради которых погибли их друзья, превращаются в искры и пепел.
Куруфин, все еще стоящий рядом с ней, похоже, вовсе забыл, где находится. Он смотрел на огонь со странным влечением во взгляде, точно красота пламени заворожила его.
Любопытство Тарквен взяло верх над благоразумным молчанием.
— Зачем уничтожать весь флот? — спросила она. — Почему не пощадить хотя бы некоторые корабли — вдруг в них случится нужда?
Куруфин обернулся к ней, удивленный этим вопросом.
— Какая помощь может прийти с моря? Мой отец хотел побудить нас смотреть вперед, а не назад.
Она постаралась поосторожнее выбирать следующие слова:
— Без воинства Финголфина рядом с нами, мой лорд, погибнет куда больше нашего собственного народа.
Он прищурился — и этот взгляд не обещал ничего хорошего. Не слишком ли много она на себя взяла?
— Ты ошибаешься, капитан. Они слабы духом и полны сожалений. Ты ведь видела, как медленно они шли? Если бы на веслах твоего корабля сидели подданные моего дяди, вы все еще были бы в море, умирая от жажды.
Она смущенно засмеялась.
— Может, и так, мой лорд.
— Мы должны оставить прошлое позади.
Это казалось странно наивным в устах того, кто клялся о мести несокрушимой клятвой. Тарквен вдруг вспомнила — и сама поразилась — что Куруфин был младше нее. Он был так похож на Феанора, что об этом немудрено было забыть.
Они стояли, не говоря ни слова. Треск пламени смешивался с глухим рокотом моря.
— Я напомню о тебе своему отцу, — наконец произнес Куруфин. — Не бойся за свое звание, капитан Тарквен. Неважно, есть у тебя корабль или нет — моя семья ценит твою смелость. И твою верность.
Она моргнула. Она даже не ожидала, что он помнит ее имя.
— Благодарю, мой лорд.
В конце концов, потерять украденный корабль — не худшее, что могло случиться. Она покинула Тирион, не имея ничего; и теперь у нее снова почти ничего не осталось. Но теперь у нее была верная команда, и еще — репутация. А это не те вещи, которые можно уничтожить по чьей-то прихоти.
Если удача не оставит ее, всё еще может обернуться не так уж плохо.

Название: В начале пути
Оригинал: absolute beginners, cosmogyral; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 3553 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Финрод/Андрет
Категория: гет
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: В темнице Тол-ин-Гаурхота Финрод видит сон — и женщину, с которой столько раз беседовал прежде. Или это всё же не совсем сон?..
Предупреждения:

канон

смерть персонажа

Финрод просыпается у очага Андрет и немедленно предоставляет ей наглядный урок о пределах эльфийской грации — он едва успевает подхватиться, почти соскользнув во сне со стула. Она смотрит на него — как обычно, сдержанно; как обычно в начале их бесед или после их завершения.
— Здравствуй, госпожа, — произносит он.
— Какое осторожное приветствие, — подмечает Андрет. Она чистит орехи. — Прежде ты не заботился об осторожности в разговорах со мной.
Вот как.
— Равно как и не утратил способность обидеть тебя.
Ее губы изгибаются.
— Всё другое — но не это.
Сколько лет ей сейчас? Ее волосы почти полностью побелели — чистый, яркий цвет, как у Келебриан — но она всё еще находит силы заплетать их, а это долгий труд; ее руки начали усыхать, но они не дрожат. Семьдесят, вероятно. Подсчитывать годы эдайн тем сложнее, чем старше они становятся.
Он наклоняется вперед — на этот раз нарочно — и чувствует жар от очага на своих щеках; чувствует запах дыма — дым от сосновых поленьев, от смолистого дерева. Насколько же реально это всё! Стоит только сосредоточить внимание, чтобы открылись новые детали. Финрод думает о зеленых сосновых ветках, и запах тут же становится едким, дым — густым и черным. Конечно, никто из эдайн не допустил бы подобной ошибки — тут он вспоминает хижину Беора, в тот вечер, когда он сам развел огонь, героически притащив самые свежие ветви, какие только смог найти, и чуть не задушил в дыму весь род Беора. Один из первых уроков, полученных Финродом от эдайн: как заготавливать дрова. Или, как сформулировала бы это Андрет: разжигать огонь в грязи — совсем не то же самое, что разжигать его в просторном каменном зале.
Он пытается рассмеяться. Его горло слишком пересохло для смеха.
— Андрет, — говорит он, — это ведь сон.
— Да, это так, — отвечает она.
Любопытство, пробудившись, не отпускает так просто. Если напрячься, он может ощутить стены Тол-ин-Гаурхот, медленное жжение там, где цепи впиваются в плоть. Почти вся его сила растрачена. То, что осталось, отдано тем, кто еще жив: Берену и Эдрахилю. Он не должен быть способен странствовать по снам.
Для некоторых ощущений ему даже не нужно напрягаться. Боль следует за ним и здесь, как и запах крови.
— Андрет, — повторяет он. — Как я могу видеть сны?
— Я не знаю, — говорит она. — Возможно, я — источник твоей силы.
— Может быть. Воспоминание об утешении, — предполагает Финрод. — Мне кажется, я стал выше, — на этот раз он все-таки может рассмеяться — на пару мгновений. — Память эльдар — наш неотъемлемый дар, и всё же я не могу вспомнить собственный рост без усилий. Вот истина, когда ты называла меня гордым!
Она поджимает губы:
— И с той же самой горечью, с какой ты говоришь теперь.
Несомненно, никто, кроме самой Андрет, не смог бы это сказать. Финрод молчит. Воспоминания об испытанных чувствах цепляют его, удерживают. Словно его подцепили рыболовным крючком и тащат на поверхность из неких темных вод, но нить не может его удержать.
— Во всяком случае, ты точно не Сауронов морок, — говорит он. — Он не владеет твоим искусством вести беседы.
— Однажды ты сказал мне, что лишь наполовину подчиненные тени называют войну искусством.
— Новая музыка лязга и грохота, и гремящих барабанов, — его собственные слова, сказанные когда-то Амариэ; впрочем, не самые глупые из его слов. — Андрет, я никогда не хотел оскорбить поэзию твоего народа.
— Нет, хотя тогда это показалось мне оскорблением, — она улыбается. — Будешь ты складывать стихи о войне в Валиноре?
Крючок соскальзывает; нить обрывается.
— Вряд ли, — отвечает Финрод.
Она как будто не замечает. Только спрашивает странно неуверенно:
— Будешь ли ты петь наши песни?
Когда они говорили об этом в прошлый — последний — раз, он пришел к ней, чтобы песнью исцелить ее слепнущие глаза. Они сложили песнь-заклятье вместе: об этом желании могли сказать лишь человеческие слова, а сплести его — лишь эльфийская музыка. Укол призрачной гордости: узри же искусства Белерианда! И теперь песня явилась снова — ожидая исчезновения.
— Я не знаю, что мне останется, — признается Финрод. Теперь у него есть его арфа. Он касается струн и вспоминает, как настраивать их. Подбирает аккорд.
Голос Андрет — резкий, пронзительный.
— Я позвала тебя в нужде, а не из жалости к себе самой.
— Ты позвала меня, потому что потеряла зрение, — Финрод берет еще один аккорд. В темноте кашляет Берен. — И, будучи способен исцелить этот недуг, я исцелил его. Ибо я прозорлив и могуч в искусствах. Столь могуч, что выступил против Саурона, прикрывшись личиной, с десятью гордецами за моей спиной, и пел ему об освобождении, о воле, об избавлении от оков! Врата Минас-Тирита я сотряс своей песней, взвыли волколаки, звезды содрогнулись в небе — я был тем, кто избавит от невыносимого, кто разобьет цепи пусть даже на ногах самого Нечистого! И знаешь, что сделал Саурон?
— Нет, — отвечает Андрет. Тьма смыкается вокруг них.
— Просто поднял передо мной зеркало, — произносит Финрод. — Чистейшее, как воды Аэлуин! Все мои узы были разорваны, прежде чем я ступил в его владения. Кровь не связывала нас — недостаточно — равно как и верность; дружба умерла во льдах, а что до клятв — я наконец свободен: не сюзерен, не король, не сын, не супруг, не брат. Не помощник Беорингам, в конце концов. Не истинный друг тебе. — Там, в темноте: низкий звук, дыхание волка. — Одни лишь, последние узы — те, что удерживают меня в моем теле...
— И цепи, приковывающие тебя к стене, — сухо замечает Андрет, и стены Тол-ин-Гаурхота исчезают. Финрод моргает, ослепленный внезапным появлением света.
— По правде говоря, — уточняет он, — только одна из них прикована к стене. — Он вытягивает вторую руку перед собой — продемонстрировать — и опрокидывает ее медный котелок.
Андрет согнулась — но она просто наклоняется, она не согбена от старости. Ей пятьдесят, ее кожа всё еще упруга, волосы густы и темны; у очага устроился пес Боромира. Финрод молча наблюдает за ее работой. Наконец, она произносит тоном обычной беседы:
— Я когда-то нередко представляла, как ты лишаешься всякой веры и учишься умирать.
— Я знаю, — говорит он.
Она выпрямляется, достает связку чеснока, висящую под потолком. Она тоже кажется выше здесь, в воспоминаниях.
— Потому что ты раньше входил в мой разум, и выбирал оттуда всё, что тебе было угодно — чтобы лучше выполнить перевод.
— Нет, — возражает он. — Потому что я встретил тебя.
Это заставляет ее мимолетно улыбнуться, и пес настораживает уши, чувствуя изменение погоды.
— И почему же ты вернулся?
— Потому что я представлял, как ты тонешь в озере Аэлуин.
— Таковы пропасти между людьми и эльфами, — произносит Андрет — с такой интонацией она обычно поучает какого-нибудь потомка Мараха. — Ваше желание — отменить прошлое; мы же желаем переделать будущее. И потому люди всегда обращены к новому.
Он вздрагивает от смеха:
— Саэлинд!
— Никто, кроме тебя, не зовет меня этим именем в лицо, — говорит она. — Ты не знал?
— Я единственный из твоих знакомцев, кто испытывает то же самое, — отвечает он с показной печалью, все еще смеясь. — Видимо, это проклятие. Назвали ли тебя в мою честь? Хотя нет, я знаю, что ты скажешь. «Не всё в наших жизнях — круги по воде от твоих деяний, о владыка Нарготронда».
— В точности так, — одобрительно кивает она и протягивает ему деревянную ложку — попробовать. Он наклоняется, вдыхая запах: фенхель, груши, бледный, но крепкий бретильский сидр. То, что он умирает от истощения, похоже, не имеет никакого отношения к голоду в воспоминаниях.
Без всяких приличий он наклоняется еще ближе и втягивает губами содержимое. Андрет отдергивает ложку.
— Пес!
— Волк, — довольно поправляет он.
Теперь он стоит, держа ее за запястье — она все еще сжимает ложку — и он притягивает ее к себе, и она подчиняется — так легко, на какое-то мгновение это так легко — а потом она замирает, ища что-то взглядом...
Странно, что он оказался здесь; странно, что его блуждающий дух зацепился за мгновение неловкости, за вспоминаемую с теплотой ошибку. Еще более странно, что он помнит это именно так, точно мгновение застыло и лучи света подчеркивают лишь тонкие детали — его пальцы ясно видны, но одет ли он в доспехи или же в рабочую одежду? Щеки Андрет покрыты морщинами — или гладкие? В комнате слишком тепло от жара открытого очага, но на стенах ничего нет? Почему он оказался здесь — и не знает, где оказался?
Это — не его память.
— Андрет, — говорит он, — почему ты видишь этот сон?
Андрет смотрит ему в глаза, не отрываясь. Он видит, как в ее взгляде мелькает страх.
— Стоит ли нам говорить об этом сейчас?
— Нет, — отвечает Финрод. — Пока что — нет. — Его сердце, упавшее было, теперь одаряет его дрожью внезапной радости. — Я должен был знать, что мой сон не способен воссоздать тебя так полно.
Ее облик остается неясным — три возраста одновременно, узоры тумана, скрывающие дух, глубокий, точно колодец — но это ее дух, вне сомнений — да, вот оно! Он сам по-прежнему — наиболее ясный образ в этом застывшем мгновении — он сосредотачивает внимание на деталях, и только колеблет туман.
— Пребываю ли я в человеческом сне или в человеческой памяти? Или же и то, и другое изменилось и слилось, когда ты уходила? Все беоринги говорили об этом, но я никогда не верил — Андрет, как ты?.. — он не может найти слова на синдарине. На талиска, безнадежно, с восхищением: — Как у тебя всё получается?
Теперь ее очередь смеяться, вытирая глаза свободной рукой.
— Арфист! Будто тебе нужно спрашивать!
— Люди говорят, что песни были подспорьем для памяти. Я видел облик забвения в твоем разуме, и потому я представил, — он жестикулирует, — сосуд, слишком тесный, чтобы вместить реку всех твоих дней. И потому эта река утекала прочь. Но не это!
— Тесный сосуд, — повторяет она, и смущенная, невыразимая нежность звенит в ее голосе. — Финрод, неужели тебя так и не научили придерживать свой язык?
— Нет, — он перехватывает ее вторую руку и кружит ее, и самая молодая из ее обликов кружится вместе с ним в танце. — Не то чтобы никто не пытался!
Ее пальцы обхватывают его запястья, касаясь следов от цепей, впившихся глубоко в кожу и мышцы.
— Это — наша память, — говорит она. — Хотел бы ты увидеть людской сон?
Он едва успевает заметить изменившуюся интонацию, прежде чем Андрет сжимает пальцы крепче и тянет его за собой — и вот он уже распростерт поверх нее, на ее набитой соломой постели, и звездный свет и свет очага смешиваются на ее смуглой коже. Он целует ее — оказывается прямо в середине поцелуя. Он не знает вкуса ее губ, но всё остальное они представляли себе, так или иначе. Что еще она представляла — он узнает очень быстро, когда отстраняется на мгновение и тут же обнаруживает себя между ее раскинутых бедер. Он перехватывает инициативу, запечатлевая поцелуй на внутренней стороне бедра, на гладкой коже. Она ахает, и он повторяет поцелуй, а потом сдвигается чуть выше — к ее сердцевине и средоточию.
Сон захватывает его, показывает то, что он прежде делал всего один раз в жизни, дарует несвойственное ему умение. Как часто она принимала это наслаждение? Со сколькими из иных друзей? Как это получается — что ее знание о мире превосходит его в каждом аспекте, и как ей удается сейчас удивлять его — каждым сдавленным звуком, вырывающимся из ее груди, движениями рук, путающихся в его волосах, прикосновениями пальцев, обводящих изгиб его уха, — до тех пор, пока он не доводит этот сон до ослепительного, сияющего завершения.
Он отстраняется, неуверенно садится на полу — слегка кружится голова; вспоминает о своей одежде. Они оба тяжело дышат.
— Благодарю, — выговаривает он. — За урок.
Лишенная дома и лишенная стыда, Андрет даже и не думает краснеть. Финрод понимает, что ему немного жаль.
— Я и не знала, что это осталось со мной, — замечает она. — Река наших дней и вправду часто переходит берега. Но то, что остается — преломляется и искажается.
— Что бы ни преломлялось или отражалось от меня — я не стану жаловаться, — Финрод проводит рукой по волосам, собирает их обратно в косу. На Тол-ин-Гаурхот в его волосах завелись вши. — Я возьму то, что могу. — Он улыбается Андрет — слегка печально. — Долго мне не продержаться, как бы там ни было.
Ее собственная улыбка угасает, и она выпрямляется — с легкостью, которой он раньше не видел.
— Ты уже так близко?
— Да, — кивает он. — Даже без волка. Когда оборвется последняя цепь.
Она наконец принимает постоянный облик. Она словно бы вне возраста, и платье соскальзывает с одного плеча. С точки зрения людей — она красива; и для мудрой женщины этот облик подходит тоже. Тени в комнате, крадучись, сгущаются вокруг нее, хотя звездный свет не исчезает. Никогда в жизни она не позволила бы крыше своего дома так прохудиться, думает он, и с этой мыслью чувствует холод чистого ночного воздуха.
— Дважды ты говорил о своей плоти, как об оковах, — серьезно произносит она. — Финрод, что же ты понял?
— Только знание, — отвечает он. Он заворачивается в плащ. — Оно должно приходить в конце. И оно явилось в конце, разве нет — и не раньше?
— Что же это за знание, что отвергает твою собственную жизнь?
Это — тот же гнев, что кипел в ней шестьдесят лет назад.
— Как можешь ты желать проиграть спор, который уже выиграла? — устало говорит он. — Я не отвергаю жизнь. Она была дана мне, и теперь она прошла... — он обрывает сам себя. — Я собирался сказать это, не думая. Но, прежде чем ты разбудила меня, даже это — Андрет, это было милостью, иначе я продолжал бы идти путем всех моих ошибок. Жизнь больше неподвластна мне, с любовью к ней или без. Лик смерти — вот чего я научился бояться.
Ее лицо искажается болью; а затем — изумлением.
— Финрод, посмеешь ли ты поступить так со мной? — спрашивает она. — Даже сейчас, когда я обращаюсь к тебе за помощью?
В его глазах стоят слезы.
— За моей помощью? Андрет, я не могу помочь тебе!
— Я знаю, — говорит она. — И потому ты оказываешься в долгу опять, Ном — передо мной и перед домом Беора. Вот! вот еще одна цепь, которую ты должен оборвать, прежде чем сможешь совершить свой побег. Я говорю тебе: не смерти ты страшишься, но жизни. Я знаю тебя слишком хорошо. Ты страшишься жизни — жизни после того, как боль изменила ее — боишься жизни в новой форме, трус, малодушный, Владыка Пещер! Ты не лишен ни друзей, ни дома, ни даже веры, но даже если отнять у тебя всё это — ты лишь сравняешься с любым из детей эдайн, с юным Береном, что висит сейчас в цепях рядом с тобой и которому ты не позволишь умереть. И только подумать, что ты был однажды королем!
— Так, значит, я слишком горд? — переспрашивает он; ярость просыпается в нем. — Следует ли мне устыдиться без меры и возжелать лишь смирения? Даже если я когда-нибудь покину залы мертвых — лишь для того, чтобы вновь скитаться на Западе, вместе с теми, кого я предал, ожидая возвращения тех, кто предал меня! Мы не можем сбежать от того, что не можем вынести.
— Я тоже не могу, — напряженно произносит она. — Но мне некуда больше идти.
В ее волосах снова пробивается седина, расползается от корней. Такой он увидел ее здесь впервые; такой она сама видит себя. Облик ее бестелесного призрака. Обрадовавшись возвращению друга, Финрод закрыл глаза на одно: Андрет мертва — слишком давно, чтобы это была просто ее отходящая своими путями душа.
Он представляет, как она поднимается из своей безвестной могилы. Десять лет назад. Как она, должно быть, скиталась: проходя через Анфауглит, через Таур-ну-Фуин, через Серех, мимо всех своих мертвых, и мимо всех иных мертвецов; мимо костей Аэгнора, и Барахира, и всех павших Дортониона. Как странно, что им обоим достались одни и те же могилы и скорбь над ними. И так — до тех пор, пока она не пришла наконец в Тол-ин-Гаурхот. В твердыню Саурона.
— Для эльфов он должен строить темницы, чтобы мы гнили там, — говорит Финрод. — Для вас он создал — что?
— Паутину, — отвечает она. — Чтобы ловить в нее мошек.
Он берет ее за руку. Гнев еще пульсирует в висках, затихая. Ее пальцы скользят вверх, вокруг его предплечья. Он проводит пальцем линию поперек ее запястья.
— Ты можешь разорвать ее, — произносит он.
Андрет коротко качает головой:
— Но я боюсь.
— И ты ищешь моей помощи.
— Да, — соглашается она. — И потому теперь, возможно, ты понимаешь, отчего твои возражения не повергают меня в излишний трепет.
— Сам Мандос не допустил бы подобного.
Теперь, будучи сформулированным, это выглядит как задача, которую следует решить, головоломка с тремя ответами: она не может уйти, а он не может остаться. И разве он когда-нибудь отворачивался от вопросов, что задавал ему его народ? Когда, и в самом деле, не преследовал он вопрос, если тот не был задан? Сколько раз за годы ехал он в Ладросу, прерывая Андрет в ее трудах, и спорил с ней до заката солнца и дольше?
Всё это наводит на другую мысль: она права. Не вся его вера еще истощилась.
Хижина сворачивается и исчезает, хотя очаг остается на месте, и еще — звезды, которые не светят в его темнице. Он чувствует очертания ее стен, когда сон отступает прочь. Раньше он мог лишь догадываться, исходя из положений тел и появления волка, но теперь он может точно сказать, что его подземелье — совсем небольшое, и не так уж глубоко. Тесно и близко. Саурон бережет пространство.
Что сделал бы Финрод до Топей Сереха, когда он был могучим королем? Призвал бы свою арфу; спел бы о разрушении оков и прозрении очей, и позволил бы Андрет уйти. Позволил бы ей ронять слезы и благодарности.
Что ж, теперь он не станет этого делать.
— Красивые слова, — говорит он вместо этого, — для женщины из народа эдайн.
Она прищуривается:
— Что?
Он усмехается.
— Я сказал, Андрет Саэлинд, дочь Боромира, наследника Борона, Барана и Балана, что ты плохо усвоила свои уроки.
— Твои уроки, ты хочешь сказать? — резко переспрашивает она. — Великая вера в то, что никто никогда не увидит! Великий прыжок в зияющую бездну!
— Нет. Твои. Те, что преподавала ты сама! Ты — из эдайн, и ты говоришь о страхе, что держит тебя в крепости Саурона? Ты говоришь о бесплодном походе — и не решаешься на него сама? Разве ты — не дочь тех мудрых, что пересекли горы в древние времена, зная, что всё тщетно, и всё же не позволяя Безымянным присвоить даже их кости и обрывки их призраков!
— О нет! — восклицает она. — Мои слова ты обращаешь в жгучее клеймо, чтобы загнать меня в конце концов в пустоту!
— Нет — если бы я решил хоть на мгновение, что ты должна отправиться туда. Нет — если бы я познал отчаяние. Но я не знаю его. Разве не так, Андрет? Я видел его лишь краем глаза, за твоим плечом, в темноте. Вот — твой охотник. Стрела попала в цель: но достанется ли ему добыча?
Андрет всё-таки плачет — давится злыми, беспомощными слезами; казалось бы, забыв свое тело, следует забыть и о подобных слезах. Финрод тянется к ней — но цепь на запястье не пускает его, и приходится привлечь ее к себе одной рукой. Замерев вначале, она позволяет заключить себя в объятья и вздрагивает, тяжело дыша, уткнувшись в его шею. Здесь, во сне, она выше ростом.
Сквозь слезы вдруг пробивается ее смех.
— Ном, — говорит Андрет, — не рассказывай наши истории в Валиноре, когда будешь развлекать свою нареченную. Ты ни один из рассказов не запомнил как следует.
— И кто же опровергнет мои слова? — спрашивает он.
— Я, кто же еще, — она даже ухитряется улыбнуться. — В конце концов, я знаю, насколько хорошо ты запомнишь меня.
Андрет: ее густые волосы, широко расставленные темные глаза, высокие скулы, ее мозолистые руки и едкий голос; ее плечи расправляются, дыхание становится ровнее. Он впитывает ее облик, запоминая.
Затем она поводит плечами, точно сбрасывая плащ. Что-то соскальзывает, падает; некая завеса силы, некое колдовство, и вместе с этим — часть ее сути, всё больше и больше, постепенно. Не открывается никакой двери, через которую она должна пройти; никакой путь не разворачивается перед ней. Но, с другой стороны, откуда ему знать — что видит она?
— Подожди! — говорит он и наклоняется, натягивая цепь, для поцелуя — короткого и жадного, и теплого — последнее значащее для нее утверждение. — Я должен... мне нужно сделать это сейчас, — поясняет он и целует ее снова. — В следующий раз, когда ты встретишь меня, я буду уже женат.
Она целует его в ответ — а потом упирается ладонью ему в грудь, отталкивая прочь. Он чувствует спиной каменную стену: он никуда не уходил отсюда.
— Что ж, у нас было довольно времени, дитя, — произносит она — эхо, тень, танцующая искра, — ты почти вырос!

@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу, буквы руками

---

коллажики

Ну, все уже поняли, что меня как упороло Черным легионом, так и не отпускает. Спасибо АДБ за наше счастливое всё (=. И да, лапка Абаддона с Когтем — арт с обложки, собственно, «Когтя». Очень уж он удачно там получился.
Название: Vengeance is rising
Пейринг/Персонажи: Черный Легион
Категория: джен
Рейтинг: G
Исходники: 1, 2, 3, 4, 5
Примечание: использованы цитаты из песни Triarii - Heaven & Hell

Тотальная мумризация! Я по-прежнему не умею рисовать, но коварные личности, называемые друзьями и соратниками, меня уговорили. Пришлось пящить (=
Название: Яростька и гневик
Форма: коллаж с элементами арта
Пейринг/Персонажи: мумрик-астартес
Категория: джен
Жанр: внутренний юмор
Рейтинг: G
Исходники: 1, 2
Примечание: Как известно, примарх Сангвиний был чрезвычайно няшным. Но поскольку он был к тому же карающий меч Императора, сокрушающий врагов Его, то ему немного не подобало. Поэтому няшность примарха сконденсировалась отдельно — в виде маленьких пушистых мумриков. С тех пор мумрики живут среди потомков Сангвиния и верно хранят его няшность и его ярость...
И если ты, зайдя среди ночи на кухню в трапезную, увидишь там нечто пушистое, с писком поедающее печеньки... В первую очередь подумай — что ты делаешь на кухне среди ночи, брат? А потом пойди к капеллану и покайся. И только затем можешь размышлять о мумриках.
(легенда, десять тысяч лет передающаяся среди Кровавых Ангелов)
Предупреждения: 1) на самом деле автор не умеет рисовать; 2) inside joke

Дальше рейтинг, если что.
Коллаж категории «позорище». Честно. Я не успевал потому что проебался в другой команде перед этим, тупил, налепил что попало и вообще он ужасный. Но выкладку нужно было закрывать, а две работы — лучше, чем одна. Как минимум, хрень может поработать фоном для хорошей работы (=.
Название: Fire & Faith
Форма: коллаж
Пейринг/Персонажи: Адепта Сороритас
Категория: джен
Рейтинг: R
Исходники: здесь
Предупреждения: обнаженка, кровь

Рейтинг получился случайно — ну, арт такой. В четком соответствиии с каноном.
Тут вышло забавно в том смысле, что хронологически сначала запилил коллаж, а потом уже Коршун написал драббл. Впрочем, придумывали-то мы это одновременно, так что ничего удивительного.
А драббл клевый, рекомендую.
Название: Не вернуть
Задание: "Орфей и Эвридика"
Форма: коллаж
Пейринг/Персонажи: Итзара (Ультио, Анамнезис), Искандар Хайон
Категория: джен
Жанр: R
Исходники: арты d1sarmon1a, фоны и текстуры из интернета
Примечание: «— Не называй нас этим именем, — произнесла она. — Та, что носила это имя, теперь одна из многих. Мы — не Итзара. Мы — Анамнезис». (А. Дембски-Боуден, «Коготь Хоруса»)
Примечание2: иллюстрация к драбблу  Grey Kite aka R.L. «Не она»

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, почетный рейхсфотошопер