...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
А кто тормоз и забыл, что вообще участвовал в команде WTF Women 2017, тот я (=. А там, между прочим, целых два перевода было.
С этим вышло вообще случайно — я наткнулся на него на тумбочке, уплющился моментально в блинчик и понял, что надо переводить. Версию на АОЗ, где более приличный вид и проще давать ссылку, мы нашли уже потом.
Название: Зов в ее костях
Канон: "Хроники Нарнии"
Оригинал: dirgewithoutmusic, "a call rattling in her bones"
Размер: мини, 3145 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Сьюзен Певенси, Люси Певенси, Эдмунд Певенси, Питер Певенси
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Можно вернуться домой, стать снова ребенком, но нельзя перестать быть королевой. Никогда.
Поговорим немного о Сьюзен Певенси.
Поговорим немного о Сьюзен Певенси.
О том, как война заканчивается и дети Певенси возвращаются в Лондон, и Сьюзен видит молодую женщину, стоящую на перроне — она плачет и машет рукой.
Первая мысль Сьюзен — «гражданская»; вторая — «не намного старше меня».
Третья ее мысль — «мама».
Они спрыгивают с поезда в распахнутые объятия родителей и смеются. Вокруг них весь перрон полон встретившимися семьями (в жизни Сьюзен поезда дадут ей так много — и так много отнимут).
Через плечо матери Сьюзен замечает, как Питер отходит на шаг от отца, позволяя Эдмунду тоже подставить голову под родительскую ласку. Она ловит взгляд Питера через разделяющее их пространство — так они смотрели друг на друга через поле боя и над палатками, полными раненых, на переговорах и дипломатических приемах.
Она всегда видела Питера — там, где остальные видели только короля, только долг, воплощенный в благородных чертах юноши. И Сьюзен видит его теперь: видит, как он смотрит на их отца. Когда-то прежде родители означали защиту, власть, устойчивость. Но Питер опускает узкие плечи, и лежащий на них груз останется с ним до конца жизни. Она видит и понимает: беспочвенные надежды на то, что столь могучая фигура, как отец, могла бы снять часть этого груза.
Отец касается округлой щеки Люси и плачет, хотя и старается этого не показывать. Он — хороший человек, надежный, но Сьюзен видит разочарование в опущенных плечах Питера. Этот хороший человек не сможет облегчить бремя короля; он лишь добавляет еще один долг к горе ответственности. Сьюзен подходит ближе и берет Питера за руку. Он делает вдох и выпрямляется.
— Вы все так выросли, — говорит их мать.
Эдмунд недостаточно взрослый сейчас, чтобы записаться в армию, но старше, чем был на своей первой войне; Люси была такой маленькой, когда они уезжали, но выросла в мире, полном магии. На плечи каждого из них возложена отвественность, старые узы, за которые уже даже не ухватиться. Никто не просит их снять эти мантии, и это — сложнее всего. К этой тяжести привыкаешь. Строишь свой мир вокруг нее, выстраиваешь самого себя, примеряясь к очертаниям груза на твоих плечах.
Поговорим о том, насколько же детьми кажутся ей болтливые девочки, сбивающиеся в стайки на школьном дворе. Сьюзен забыла, как это — быть ребенком. Она — благословенная, избранная, предсказанная. Сьюзен на десятки лет старше их: годы войн, потерь и предательств, побед и зеленеющих полей, доверия своих подданных. Это чувствуешь глубоко внутри — знать, что столько жизней под твоей защитой и знать, что твои подданные спят спокойно и мирно в ночной темноте. Здесь, среди серого бетона, ее народ — вне досягаемости и без защиты; ее самой больше нет, ее королевство исчезло; она чувствует эту потерю — точно рану. Она потеряла свою власть, но у нее остается доверие, остается ответственность. Они сковывают ее ноги, словно кандалы, заставляя спотыкаться в школьных коридорах.
Она почти не разговаривает со своими одноклассниками. Первые несколько лет после возвращения чувство вины еще живет в ее дрожащих руках.
Долго, очень долго Сьюзен не хочет привязываться ни к чему (она не хочет, чтобы что-либо было привязано к ней — она, похоже, имеет привычку исчезать). Питер погружается в учебу и дополнительные занятия. Каждый день, проснувшись, он принимается за работу, методично и упорно достигает превосходства — точно он в долгу перед кем-то.
Люси заводит дружбу с непослушными девочками — как если бы они были робкими дриадами, озорными наядами. Люси проходит по школьному двору легкими, танцующими шагами девочки, которая способна находить миры за дверью платяного шкафа, и находит улыбки одноклассниц — находит достаточно самой себя, чтобы делиться этим.
Люси дарит веру, Сьюзен вкладывает усилия, время, работу — между ними, сестрами-королевами, много различий, и это было одним из них. Но еще долго, после того, как они возвращаются, Сьюзен не может дать ничего. Она — королева, которая оставила свое королевство, и она чувствует это своей согбенной спиной. Она не будет больше строить царств, обещает она себе. Ее плечи болят под грузом ответственности, которую она никогда не утратит и теперь уже никогда не сможет исполнить.
Эдмунд — из всех них — понимает. Он тоже злится, но сдерживает себя в эти дни. Ведь он, в конце концов — Эдмунд Справедливый, и он взвешивает каждое слово, прежде чем произнести его. Она — Сьюзен Великодушная, она отдает и созидает; ибо там, где Питер возвышен своим долгом, она несет ответственность в нежных руках, на уставших плечах, вкладывает всё, что только есть у нее.
Люси превращает вещи в нечто большее, чем они есть. Девочки ничем не хуже дриад, а хулиганы — не лучше жестоких волков. Деревья танцуют, и в каждом сигнале городского автобуса слышен привет от льва, которого нельзя приручить. Это — битва Люси, и она великолепна, как ее рассветы. Сьюзен не выдержала бы такого — жить, балансируя между двух миров. Они отправляются на прогулки вместе: Люси и ее непринужденное сияние, Сьюзен с ее тихим упрямым шагом. Люси поет, но Сьюзен смотрит; деревья не танцуют. Деревья — просто деревья.
В школьном дворе мальчик дергает девочку за косички, цепляется за бант на спине ее платья. Сьюзен видит обидчика и шагает вперед — как союзник, как угроза, юная женщина, яростная и гордая, королева без королевства. Сьюзен выпрямляется во весь рост — недостающие дюймы она однажды станет восполнять каблуками, над которыми будут посмеиваться ее братья и сестра. Источая величие, она идет через двор (толпа расступается перед ней) и встает между девочкой и хулиганом.
Поговорим о том, как Сьюзен читала книгу в тот день, когда они прошли через платяной шкаф; как она нашла эту книгу, с аккуратно вложенной между страниц закладкой, возле своей постели, когда они вернулись. Ее руки тогда казались неуклюжими, ноги — слишком короткими, но в то же время слишком нескладными. Она еще думала о белом олене, о том, доберется ли ее лошадь домой после всего этого, о встречах, которые она распланировала на следующую неделю — с бобрами, с университетом геральдики, с гильдией камнерезов. На ее столе ждали документы, над которыми она собиралась работать, прошения и письма от детей фавнов, которые хотели приехать на экскурсию в Каир-Паравель.
Но здесь Сьюзен ждали совсем другие вещи, оставленные на тумбочке около кровати: дешевый любовный роман для школьниц, прочитанный наполовину. Присев на матрас, Сьюзен взяла книгу в руки. Она помнила, как покупала ее, хотя и смутно (с тех пор прошли годы; недели с тех пор, как они сели на поезд вглубь страны, годы с этого самого бесконечного тяжелого мгновения). Она хотела выбрать детектив, но роман казался более приличным, и ей не хотелось выглядеть странной перед продавцами.
В школе на уроках математики Сьюзен замечает девушку, похожую на дриаду, с тонкими, словно ветви, руками и рассеянным взглядом. «Где твое дерево? — хочет спросить Сьюзен. — Оно в порядке? Цветет ли оно?» Она бы постаралась оберегать ее, поговорила бы со своей стражей, отправилась бы с дипломатическим визитом, договорилась бы с местными дровосеками.
На задних партах сидит стеснительная, спокойная девушка, которая записывает конспекты быстрее и лучше всех, своими собственными сокращениями. Сьюзен ловит себя на том, что хотела бы завербовать ее в нарнийскую службу писцов. Она одергивает себя, но все равно подходит к этой девушке после уроков. Сьюзен просматривает объявления о работе в газетах и помогает девушке разослать письма с просьбами о стажировке.
А вот другая девушка; эта сияет ярко, увлекая людей в своих затеях — собирает ли она деньги на новую библиотеку или расчищает пустырь под детскую площадку. Эта девушка смеется, встряхивая гривой волос, и Сьюзен хочет взять ее под крыло и научить рычать по-настоящему.
— Эдмунд такой тихий, — встревоженно говорит Сьюзен ее мать. — С ним все в порядке? А Люси кажется совсем... — она запинается, прикусывая губу.
— Отсутствующей, — заканчивает Сьюзен; Люси все еще остается одной ногой в Нарнии — так, как не удается больше никому из них. Питер все еще несет вес своей короны, конечно, а Эдмунд — тяжесть своих ошибок. У Сьюзен на пальцах — поблекшие следы чернил от сотен посланий, приказов, договоров и обещаний, которые она так и не отослала. (Иногда она просыпается по ночам, вся на нервах перед официальным приемом на следующее утро — и вспоминает, что ее ждет всего лишь доклад по литературе. Она чувствует облегчение и свою бесполезность.)
Но Люси — Люси шагает в лучах света. Ей снятся дриады, и, закрывая глаза, она может видеть, как они танцуют на ветру на верхних ветвях деревьев их сада.
Это упрямая вера, неуступчивая и даже жестокая. Люси держится за нее обеими маленькими руками — руками, которые помнят мозоли от поводьев, помнят, как держали ладони дриад и плясали в хороводе под луной, помнят, как запускали пальцы в буйную гриву льва. Люси улыбается (но это вызов — не милость, не дар); она скалит зубы и отправляется танцевать в полночь под деревьями, что скрипят на штормовом ветру (после этого она простужается и пропускает школу на неделю). Люси будет верить до самого конца мира, будет гореть своей непринужденной верой.
В этом нет ничего непринужденного.
— Такое счастливое дитя, — говорит их мать о Люси, облегченно вздыхая, с тревогой поглядывая на Эдмунда. Сьюзен — не счастиливое дитя, но она и не предназначена быть такой. Она — их якорь, их покой, тихая нежная мать, нянюшка, мудрая не по годам. Никто не смотрит. Они лишь полагаются на нее, и от этого Сьюзен хочется закричать.
— Лу? — переспрашивает Эдмунд. — Счастливая? Наверное. Она — больше боец, чем любой из нас.
Люси просыпается рано по утрам и выходит смотреть на рассвет, доедая свои гренки. Сьюзен годами завидует этой ее легкости; беззаботному утру, вечной романтичности. Бывают дни, когда Сьюзен злится на школьных учителей или скучает по сухим шуткам своего сенешаля, дни, когда даже самый великолепный закат кажется ей всего лишь слепящим светом, бьющим в усталые глаза. Но Люси — о нет, каждый день Люси смотрит, как восходит солнце, и позволяет рассвету наполнить ее. Как легко, с завистью думает Сьюзен, и ошибается.
Только спустя годы она понимает, сколько усилий вложено в ясные улыбки Люси. Ее радость — не ложь, ее вера не выдумана, но она строит их. Люси вытаскивает себя из постели каждое утро. Она смотрит, как пламя дня поднимается и покоряет небо, и не позволяет своему миру не быть волшебным.
Сьюзен устала от тех, кто обижает слабых, еще прежде, чем она с братьями и сестрой покончили с властью Белой Колдуньи. Она не станет терпеть это в своем мире — так же, как не стала бы в Нарнии. Для самых жестоких из обидчиков она узнает их слабости, их секреты, и держит их в заложниках. К тем, кто сбился с пути, кто страдает, она приближается исподволь, со всей осторожностью мудрой правительницы — так дипломат подбирает нужные слова в споре за приграничные торговые пути. Она не проходит и мимо тех, кто просто следует за лидерами, собирает их, связывает их верностью. Им может быть позволено стать ее доблестной стражей, если они смогут научиться доброте или хотя бы уважению.
Сьюзен вступает в редколлегию школьной газеты, потому что это выглядит неплохим внеклассным занятием, и потому, что если она намерена жить в этом мире, она намерена делать это как следует. Оказывается, ей это нравится. Она растирает чернильные пятна по ладоням и чувствует себя почти что дома. Она со всем пылом охотится за скромными школьными новостями — как детективы в стопках книг, сложенных у ее кровати, как королева, охотящаяся за секретами своего двора.
(Люси пишет стихи для литературного раздела газеты. Сьюзен читает только в те недели, когда находит в себе смелость — потому что, как и всё, что делает Люси, ее стихи захватывают и уносят прочь.)
Когда Сьюзен просыпается в эти ночи — ей снятся чернила на пальцах — она уже не ожидает обнаружить себя за своим столом в Каир-Паравеле. А если так и случается, она зажмуривается крепче и думает о редакции газеты в ночь перед очередным выпуском. Выпускающий редактор тихо дымится от гнева, один из авторов нервно дышит в углу, другой выходит, стуча каблуками. Редактор воркует в телефонную трубку, договариваясь с типографией, торгуясь о сроках. Это не совсем военный совет, но это принадлежит ей. Это не совсем королевство, но Сьюзен все еще ребенок, в конце концов. У нее есть время, чтобы врасти в эту кожу.
Когда рог Каспиана призывает их домой, Певенси стоят в руинах своего дворца. Старые, высокие деревья — не тонкие саженцы, не дикие цветы — растут над могилами просителей, с которыми Сьюзен никогда не встретилась, детей, который писали ей письма, старательно выводя печатные буквы. «Когда я вырасту, то хочу быть такой же красивой, как Вы».
Сьюзен стоит в высокой, по щиколотку, траве на растрескавшихся камнях дома, где она провела большую часть своей жизни — стоит на нескладных ногах подростка. Зов рога (ее рога) звенит в ее костях — опоздав на столетия. Этот зов всегда звучал в ней — дрожью в руках, вибрацией в легких — с того дня, как королева вывалилась из платяного шкафа обратно в жизнь, по которой вовсе не скучала.
Сьюзен стоит под курганом, на развалинах замка, на поле битвы. Ее Нарния выросла — выросла и стала другой; ее подданных больше нет, но перед ней ждет армия, которая доверяет ей. Она ушла, но они не утратили веру. Сьюзен не чувствует себя прощенной. Она чувствует себя еще более виноватой, чем всегда — зная, что они сохранили веру, которой она не заслужила. Интересно, думает она, не так ли чувствует себ Аслан перед Люси.
Даже очертания земель изменились. Курганы возвышаются над старыми расколотыми столами, реки превратились в глубокие пропасти. Ее тело — тело растущего ребенка, а сердце ее — сердце дважды вдовы.
Когда Сьюзен покидает Нарнию в последний раз, она возвращается в мир, где ей нужно отрецензировать десять статей к понедельнику, сдать сочинение на следующей неделе и контрольную по математике в пятницу. Ей нужно вымыть посуду и присмотреть за Люси. Ей хочется заплакать и плакать целыми днями, но вместо этого она идет домой, подбирает детективный роман с тумбочки около кровати и пытается вспомнить, где остановилась читать.
Сьюзен не плачет, но она почти не спит. Зов рога все еще звучит в ее костях (и всегда будет звучать, даже когда она научится называть его другими именами). Сьюзен срывается на свою дриаду, свою львицу, своего верного писца; ее прирученные хулиганы убегают от ее припадков ярости. Наконец одна из ее подруг отводит ее в сторону:
— В чем дело, Сью? Мне-то ты можешь сказать.
Она забыла, что люди могут отвечать добротой на доброту.
— Я потеряла кое-что важное, — говорит Сьюзен, и ее слезы наконец-то проливаются из глаз.
Она всхлипывает на плече подруги, пока та бормочет утешения:
— Я здесь, здесь.
«Ты здесь, — думает Сьюзен. — И я тоже».
Ветер пляшет в верхушках деревьев. Это всего лишь деревья.
Сьюзен была избранной, благословенной, обещанной. Она не хочет быть обещанной. Она хочет обещать сама, брать за руки отважных друзей и пытаться строить что-то новое.
Единственное, что сможет сравниться с этой болью, случится годы спустя — крушение поезда, телефонный звонок в ее квартире, ужасные новости, которые следует сообщить ближайшим родственникам. Сейчас, потеряв Нарнию, они четверо — единственные, кто будет помнить об этом мире. Они чувствуют эту утрату. Это так хрупко, что наводит ужас.
После крушения Сьюзен останется единственной, кто будет помнить их.
Возможно, это было наказание, возможно, благословение — позволить Сьюзен повзрослеть. Слишком много королевств было вырвано из ее стиснутых пальцев, чтобы она могла потерять это последнее — и потому взамен у нее отняли всё остальное.
Возможно, это было извинение. Возможно, некий лев лучше понимал траур по утрате королевства, чем по утрате близких. Возможно, он считал, что он был добр.
Сьюзен взрослеет, но продолжает общаться со своими школьными друзьями — с девочками, что выросли в ее тени или шагали в ослепительном сиянии перед ней (и то, и другое — сила), с теми, кто шел рядом с ней и учился величию у ее постаревших костей. Она получает письма и от своих хулиганов — от тех, кого обратила на свою сторону угрозами или добрыми делами. Они становятся отцами, машинистами, священниками, продавцами книг. Ее девочки — некоторые — становятся матерями, или заведуют библиотеками, занимаются благотворительностью, управляют бизнесом, стоя за троном; одна из них — ученица мясника, другая прокладывает нелегкий путь к докторской степени.
Еще одна выходит замуж за молодого фермера с открытой улыбкой и переезжает в сельскую местность. Сьюзен отправляется к ней в гости, и они гуляют среди полей и маленьких рощиц. Деревья — всего лишь деревья, и часть сердца Сьюзен всегда будет болеть об этом, но она смотрит на сияющее лицо своей подруги, когда та показывает границы их земли, обводит все вокруг руками. Деревья — всего лишь деревья, но они — ее собственные.
Сьюзен возвращается домой на поезде, и поля мелькают за окном. Она склоняется над заметками, набрасывает статью в блокноте, срок сдачи напоминает о себе настойчивым гудением в мозгу. Перо скользит по бумаге, пальцы испачканы чернилами. Это — ее.
Годы спустя Сьюзен раскапывает старые выпуски своей школьной газеты. Она просматривает их все, один за другим, и читает все до единого стихи Люси.
Она сидит на полу, скрестив ноги, и плачет, некрасиво всхлипывая, обращаясь к призракам сестер и братьев, родителей, нарнийских детей, выросших и похороненных под древними деревьями, без нее. Стихи Люси захватывают и уносят ее (так всегда бывало) и оставляют ее плачущей на полу гостиной, в неснятых чулках.
Сьюзен аккуратно складывает бумаги, делает себе чашку чая и выходит на улицу. Деревья — всего лишь деревья. Это — проклятие. Это — благословение. Она глубоко вздыхает.
Питер был единственным, кто понимал не хуже нее самой, каково это — быть опорой для миров других людей. Она вспоминает Эдмунда всякий раз, как гнев вскипает у нее внутри, всякий раз, когда она проглатывает этот гнев и выслушивает собеседника.
Ранним утром Сьюзен поднимается с постели, кряхтя и постанывая, и записывает мысль-другую для новой статьи, если что-нибудь оформилось в ее голове за ночь. Она наносит макияж, сидя на маленьком балкончике своей квартиры. Сьюзен смотрит на восходящее солнце, поджигающее небо, и обещает, что ее жизнь принадлежит только ей самой.
С этим вышло вообще случайно — я наткнулся на него на тумбочке, уплющился моментально в блинчик и понял, что надо переводить. Версию на АОЗ, где более приличный вид и проще давать ссылку, мы нашли уже потом.
Название: Зов в ее костях
Канон: "Хроники Нарнии"
Оригинал: dirgewithoutmusic, "a call rattling in her bones"
Размер: мини, 3145 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Сьюзен Певенси, Люси Певенси, Эдмунд Певенси, Питер Певенси
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Можно вернуться домой, стать снова ребенком, но нельзя перестать быть королевой. Никогда.
Поговорим немного о Сьюзен Певенси.
Поговорим немного о Сьюзен Певенси.
О том, как война заканчивается и дети Певенси возвращаются в Лондон, и Сьюзен видит молодую женщину, стоящую на перроне — она плачет и машет рукой.
Первая мысль Сьюзен — «гражданская»; вторая — «не намного старше меня».
Третья ее мысль — «мама».
Они спрыгивают с поезда в распахнутые объятия родителей и смеются. Вокруг них весь перрон полон встретившимися семьями (в жизни Сьюзен поезда дадут ей так много — и так много отнимут).
Через плечо матери Сьюзен замечает, как Питер отходит на шаг от отца, позволяя Эдмунду тоже подставить голову под родительскую ласку. Она ловит взгляд Питера через разделяющее их пространство — так они смотрели друг на друга через поле боя и над палатками, полными раненых, на переговорах и дипломатических приемах.
Она всегда видела Питера — там, где остальные видели только короля, только долг, воплощенный в благородных чертах юноши. И Сьюзен видит его теперь: видит, как он смотрит на их отца. Когда-то прежде родители означали защиту, власть, устойчивость. Но Питер опускает узкие плечи, и лежащий на них груз останется с ним до конца жизни. Она видит и понимает: беспочвенные надежды на то, что столь могучая фигура, как отец, могла бы снять часть этого груза.
Отец касается округлой щеки Люси и плачет, хотя и старается этого не показывать. Он — хороший человек, надежный, но Сьюзен видит разочарование в опущенных плечах Питера. Этот хороший человек не сможет облегчить бремя короля; он лишь добавляет еще один долг к горе ответственности. Сьюзен подходит ближе и берет Питера за руку. Он делает вдох и выпрямляется.
— Вы все так выросли, — говорит их мать.
Эдмунд недостаточно взрослый сейчас, чтобы записаться в армию, но старше, чем был на своей первой войне; Люси была такой маленькой, когда они уезжали, но выросла в мире, полном магии. На плечи каждого из них возложена отвественность, старые узы, за которые уже даже не ухватиться. Никто не просит их снять эти мантии, и это — сложнее всего. К этой тяжести привыкаешь. Строишь свой мир вокруг нее, выстраиваешь самого себя, примеряясь к очертаниям груза на твоих плечах.
Поговорим о том, насколько же детьми кажутся ей болтливые девочки, сбивающиеся в стайки на школьном дворе. Сьюзен забыла, как это — быть ребенком. Она — благословенная, избранная, предсказанная. Сьюзен на десятки лет старше их: годы войн, потерь и предательств, побед и зеленеющих полей, доверия своих подданных. Это чувствуешь глубоко внутри — знать, что столько жизней под твоей защитой и знать, что твои подданные спят спокойно и мирно в ночной темноте. Здесь, среди серого бетона, ее народ — вне досягаемости и без защиты; ее самой больше нет, ее королевство исчезло; она чувствует эту потерю — точно рану. Она потеряла свою власть, но у нее остается доверие, остается ответственность. Они сковывают ее ноги, словно кандалы, заставляя спотыкаться в школьных коридорах.
Она почти не разговаривает со своими одноклассниками. Первые несколько лет после возвращения чувство вины еще живет в ее дрожащих руках.
Долго, очень долго Сьюзен не хочет привязываться ни к чему (она не хочет, чтобы что-либо было привязано к ней — она, похоже, имеет привычку исчезать). Питер погружается в учебу и дополнительные занятия. Каждый день, проснувшись, он принимается за работу, методично и упорно достигает превосходства — точно он в долгу перед кем-то.
Люси заводит дружбу с непослушными девочками — как если бы они были робкими дриадами, озорными наядами. Люси проходит по школьному двору легкими, танцующими шагами девочки, которая способна находить миры за дверью платяного шкафа, и находит улыбки одноклассниц — находит достаточно самой себя, чтобы делиться этим.
Люси дарит веру, Сьюзен вкладывает усилия, время, работу — между ними, сестрами-королевами, много различий, и это было одним из них. Но еще долго, после того, как они возвращаются, Сьюзен не может дать ничего. Она — королева, которая оставила свое королевство, и она чувствует это своей согбенной спиной. Она не будет больше строить царств, обещает она себе. Ее плечи болят под грузом ответственности, которую она никогда не утратит и теперь уже никогда не сможет исполнить.
Эдмунд — из всех них — понимает. Он тоже злится, но сдерживает себя в эти дни. Ведь он, в конце концов — Эдмунд Справедливый, и он взвешивает каждое слово, прежде чем произнести его. Она — Сьюзен Великодушная, она отдает и созидает; ибо там, где Питер возвышен своим долгом, она несет ответственность в нежных руках, на уставших плечах, вкладывает всё, что только есть у нее.
Люси превращает вещи в нечто большее, чем они есть. Девочки ничем не хуже дриад, а хулиганы — не лучше жестоких волков. Деревья танцуют, и в каждом сигнале городского автобуса слышен привет от льва, которого нельзя приручить. Это — битва Люси, и она великолепна, как ее рассветы. Сьюзен не выдержала бы такого — жить, балансируя между двух миров. Они отправляются на прогулки вместе: Люси и ее непринужденное сияние, Сьюзен с ее тихим упрямым шагом. Люси поет, но Сьюзен смотрит; деревья не танцуют. Деревья — просто деревья.
В школьном дворе мальчик дергает девочку за косички, цепляется за бант на спине ее платья. Сьюзен видит обидчика и шагает вперед — как союзник, как угроза, юная женщина, яростная и гордая, королева без королевства. Сьюзен выпрямляется во весь рост — недостающие дюймы она однажды станет восполнять каблуками, над которыми будут посмеиваться ее братья и сестра. Источая величие, она идет через двор (толпа расступается перед ней) и встает между девочкой и хулиганом.
Поговорим о том, как Сьюзен читала книгу в тот день, когда они прошли через платяной шкаф; как она нашла эту книгу, с аккуратно вложенной между страниц закладкой, возле своей постели, когда они вернулись. Ее руки тогда казались неуклюжими, ноги — слишком короткими, но в то же время слишком нескладными. Она еще думала о белом олене, о том, доберется ли ее лошадь домой после всего этого, о встречах, которые она распланировала на следующую неделю — с бобрами, с университетом геральдики, с гильдией камнерезов. На ее столе ждали документы, над которыми она собиралась работать, прошения и письма от детей фавнов, которые хотели приехать на экскурсию в Каир-Паравель.
Но здесь Сьюзен ждали совсем другие вещи, оставленные на тумбочке около кровати: дешевый любовный роман для школьниц, прочитанный наполовину. Присев на матрас, Сьюзен взяла книгу в руки. Она помнила, как покупала ее, хотя и смутно (с тех пор прошли годы; недели с тех пор, как они сели на поезд вглубь страны, годы с этого самого бесконечного тяжелого мгновения). Она хотела выбрать детектив, но роман казался более приличным, и ей не хотелось выглядеть странной перед продавцами.
В школе на уроках математики Сьюзен замечает девушку, похожую на дриаду, с тонкими, словно ветви, руками и рассеянным взглядом. «Где твое дерево? — хочет спросить Сьюзен. — Оно в порядке? Цветет ли оно?» Она бы постаралась оберегать ее, поговорила бы со своей стражей, отправилась бы с дипломатическим визитом, договорилась бы с местными дровосеками.
На задних партах сидит стеснительная, спокойная девушка, которая записывает конспекты быстрее и лучше всех, своими собственными сокращениями. Сьюзен ловит себя на том, что хотела бы завербовать ее в нарнийскую службу писцов. Она одергивает себя, но все равно подходит к этой девушке после уроков. Сьюзен просматривает объявления о работе в газетах и помогает девушке разослать письма с просьбами о стажировке.
А вот другая девушка; эта сияет ярко, увлекая людей в своих затеях — собирает ли она деньги на новую библиотеку или расчищает пустырь под детскую площадку. Эта девушка смеется, встряхивая гривой волос, и Сьюзен хочет взять ее под крыло и научить рычать по-настоящему.
— Эдмунд такой тихий, — встревоженно говорит Сьюзен ее мать. — С ним все в порядке? А Люси кажется совсем... — она запинается, прикусывая губу.
— Отсутствующей, — заканчивает Сьюзен; Люси все еще остается одной ногой в Нарнии — так, как не удается больше никому из них. Питер все еще несет вес своей короны, конечно, а Эдмунд — тяжесть своих ошибок. У Сьюзен на пальцах — поблекшие следы чернил от сотен посланий, приказов, договоров и обещаний, которые она так и не отослала. (Иногда она просыпается по ночам, вся на нервах перед официальным приемом на следующее утро — и вспоминает, что ее ждет всего лишь доклад по литературе. Она чувствует облегчение и свою бесполезность.)
Но Люси — Люси шагает в лучах света. Ей снятся дриады, и, закрывая глаза, она может видеть, как они танцуют на ветру на верхних ветвях деревьев их сада.
Это упрямая вера, неуступчивая и даже жестокая. Люси держится за нее обеими маленькими руками — руками, которые помнят мозоли от поводьев, помнят, как держали ладони дриад и плясали в хороводе под луной, помнят, как запускали пальцы в буйную гриву льва. Люси улыбается (но это вызов — не милость, не дар); она скалит зубы и отправляется танцевать в полночь под деревьями, что скрипят на штормовом ветру (после этого она простужается и пропускает школу на неделю). Люси будет верить до самого конца мира, будет гореть своей непринужденной верой.
В этом нет ничего непринужденного.
— Такое счастливое дитя, — говорит их мать о Люси, облегченно вздыхая, с тревогой поглядывая на Эдмунда. Сьюзен — не счастиливое дитя, но она и не предназначена быть такой. Она — их якорь, их покой, тихая нежная мать, нянюшка, мудрая не по годам. Никто не смотрит. Они лишь полагаются на нее, и от этого Сьюзен хочется закричать.
— Лу? — переспрашивает Эдмунд. — Счастливая? Наверное. Она — больше боец, чем любой из нас.
Люси просыпается рано по утрам и выходит смотреть на рассвет, доедая свои гренки. Сьюзен годами завидует этой ее легкости; беззаботному утру, вечной романтичности. Бывают дни, когда Сьюзен злится на школьных учителей или скучает по сухим шуткам своего сенешаля, дни, когда даже самый великолепный закат кажется ей всего лишь слепящим светом, бьющим в усталые глаза. Но Люси — о нет, каждый день Люси смотрит, как восходит солнце, и позволяет рассвету наполнить ее. Как легко, с завистью думает Сьюзен, и ошибается.
Только спустя годы она понимает, сколько усилий вложено в ясные улыбки Люси. Ее радость — не ложь, ее вера не выдумана, но она строит их. Люси вытаскивает себя из постели каждое утро. Она смотрит, как пламя дня поднимается и покоряет небо, и не позволяет своему миру не быть волшебным.
Сьюзен устала от тех, кто обижает слабых, еще прежде, чем она с братьями и сестрой покончили с властью Белой Колдуньи. Она не станет терпеть это в своем мире — так же, как не стала бы в Нарнии. Для самых жестоких из обидчиков она узнает их слабости, их секреты, и держит их в заложниках. К тем, кто сбился с пути, кто страдает, она приближается исподволь, со всей осторожностью мудрой правительницы — так дипломат подбирает нужные слова в споре за приграничные торговые пути. Она не проходит и мимо тех, кто просто следует за лидерами, собирает их, связывает их верностью. Им может быть позволено стать ее доблестной стражей, если они смогут научиться доброте или хотя бы уважению.
Сьюзен вступает в редколлегию школьной газеты, потому что это выглядит неплохим внеклассным занятием, и потому, что если она намерена жить в этом мире, она намерена делать это как следует. Оказывается, ей это нравится. Она растирает чернильные пятна по ладоням и чувствует себя почти что дома. Она со всем пылом охотится за скромными школьными новостями — как детективы в стопках книг, сложенных у ее кровати, как королева, охотящаяся за секретами своего двора.
(Люси пишет стихи для литературного раздела газеты. Сьюзен читает только в те недели, когда находит в себе смелость — потому что, как и всё, что делает Люси, ее стихи захватывают и уносят прочь.)
Когда Сьюзен просыпается в эти ночи — ей снятся чернила на пальцах — она уже не ожидает обнаружить себя за своим столом в Каир-Паравеле. А если так и случается, она зажмуривается крепче и думает о редакции газеты в ночь перед очередным выпуском. Выпускающий редактор тихо дымится от гнева, один из авторов нервно дышит в углу, другой выходит, стуча каблуками. Редактор воркует в телефонную трубку, договариваясь с типографией, торгуясь о сроках. Это не совсем военный совет, но это принадлежит ей. Это не совсем королевство, но Сьюзен все еще ребенок, в конце концов. У нее есть время, чтобы врасти в эту кожу.
Когда рог Каспиана призывает их домой, Певенси стоят в руинах своего дворца. Старые, высокие деревья — не тонкие саженцы, не дикие цветы — растут над могилами просителей, с которыми Сьюзен никогда не встретилась, детей, который писали ей письма, старательно выводя печатные буквы. «Когда я вырасту, то хочу быть такой же красивой, как Вы».
Сьюзен стоит в высокой, по щиколотку, траве на растрескавшихся камнях дома, где она провела большую часть своей жизни — стоит на нескладных ногах подростка. Зов рога (ее рога) звенит в ее костях — опоздав на столетия. Этот зов всегда звучал в ней — дрожью в руках, вибрацией в легких — с того дня, как королева вывалилась из платяного шкафа обратно в жизнь, по которой вовсе не скучала.
Сьюзен стоит под курганом, на развалинах замка, на поле битвы. Ее Нарния выросла — выросла и стала другой; ее подданных больше нет, но перед ней ждет армия, которая доверяет ей. Она ушла, но они не утратили веру. Сьюзен не чувствует себя прощенной. Она чувствует себя еще более виноватой, чем всегда — зная, что они сохранили веру, которой она не заслужила. Интересно, думает она, не так ли чувствует себ Аслан перед Люси.
Даже очертания земель изменились. Курганы возвышаются над старыми расколотыми столами, реки превратились в глубокие пропасти. Ее тело — тело растущего ребенка, а сердце ее — сердце дважды вдовы.
Когда Сьюзен покидает Нарнию в последний раз, она возвращается в мир, где ей нужно отрецензировать десять статей к понедельнику, сдать сочинение на следующей неделе и контрольную по математике в пятницу. Ей нужно вымыть посуду и присмотреть за Люси. Ей хочется заплакать и плакать целыми днями, но вместо этого она идет домой, подбирает детективный роман с тумбочки около кровати и пытается вспомнить, где остановилась читать.
Сьюзен не плачет, но она почти не спит. Зов рога все еще звучит в ее костях (и всегда будет звучать, даже когда она научится называть его другими именами). Сьюзен срывается на свою дриаду, свою львицу, своего верного писца; ее прирученные хулиганы убегают от ее припадков ярости. Наконец одна из ее подруг отводит ее в сторону:
— В чем дело, Сью? Мне-то ты можешь сказать.
Она забыла, что люди могут отвечать добротой на доброту.
— Я потеряла кое-что важное, — говорит Сьюзен, и ее слезы наконец-то проливаются из глаз.
Она всхлипывает на плече подруги, пока та бормочет утешения:
— Я здесь, здесь.
«Ты здесь, — думает Сьюзен. — И я тоже».
Ветер пляшет в верхушках деревьев. Это всего лишь деревья.
Сьюзен была избранной, благословенной, обещанной. Она не хочет быть обещанной. Она хочет обещать сама, брать за руки отважных друзей и пытаться строить что-то новое.
Единственное, что сможет сравниться с этой болью, случится годы спустя — крушение поезда, телефонный звонок в ее квартире, ужасные новости, которые следует сообщить ближайшим родственникам. Сейчас, потеряв Нарнию, они четверо — единственные, кто будет помнить об этом мире. Они чувствуют эту утрату. Это так хрупко, что наводит ужас.
После крушения Сьюзен останется единственной, кто будет помнить их.
Возможно, это было наказание, возможно, благословение — позволить Сьюзен повзрослеть. Слишком много королевств было вырвано из ее стиснутых пальцев, чтобы она могла потерять это последнее — и потому взамен у нее отняли всё остальное.
Возможно, это было извинение. Возможно, некий лев лучше понимал траур по утрате королевства, чем по утрате близких. Возможно, он считал, что он был добр.
Сьюзен взрослеет, но продолжает общаться со своими школьными друзьями — с девочками, что выросли в ее тени или шагали в ослепительном сиянии перед ней (и то, и другое — сила), с теми, кто шел рядом с ней и учился величию у ее постаревших костей. Она получает письма и от своих хулиганов — от тех, кого обратила на свою сторону угрозами или добрыми делами. Они становятся отцами, машинистами, священниками, продавцами книг. Ее девочки — некоторые — становятся матерями, или заведуют библиотеками, занимаются благотворительностью, управляют бизнесом, стоя за троном; одна из них — ученица мясника, другая прокладывает нелегкий путь к докторской степени.
Еще одна выходит замуж за молодого фермера с открытой улыбкой и переезжает в сельскую местность. Сьюзен отправляется к ней в гости, и они гуляют среди полей и маленьких рощиц. Деревья — всего лишь деревья, и часть сердца Сьюзен всегда будет болеть об этом, но она смотрит на сияющее лицо своей подруги, когда та показывает границы их земли, обводит все вокруг руками. Деревья — всего лишь деревья, но они — ее собственные.
Сьюзен возвращается домой на поезде, и поля мелькают за окном. Она склоняется над заметками, набрасывает статью в блокноте, срок сдачи напоминает о себе настойчивым гудением в мозгу. Перо скользит по бумаге, пальцы испачканы чернилами. Это — ее.
Годы спустя Сьюзен раскапывает старые выпуски своей школьной газеты. Она просматривает их все, один за другим, и читает все до единого стихи Люси.
Она сидит на полу, скрестив ноги, и плачет, некрасиво всхлипывая, обращаясь к призракам сестер и братьев, родителей, нарнийских детей, выросших и похороненных под древними деревьями, без нее. Стихи Люси захватывают и уносят ее (так всегда бывало) и оставляют ее плачущей на полу гостиной, в неснятых чулках.
Сьюзен аккуратно складывает бумаги, делает себе чашку чая и выходит на улицу. Деревья — всего лишь деревья. Это — проклятие. Это — благословение. Она глубоко вздыхает.
Питер был единственным, кто понимал не хуже нее самой, каково это — быть опорой для миров других людей. Она вспоминает Эдмунда всякий раз, как гнев вскипает у нее внутри, всякий раз, когда она проглатывает этот гнев и выслушивает собеседника.
Ранним утром Сьюзен поднимается с постели, кряхтя и постанывая, и записывает мысль-другую для новой статьи, если что-нибудь оформилось в ее голове за ночь. Она наносит макияж, сидя на маленьком балкончике своей квартиры. Сьюзен смотрит на восходящее солнце, поджигающее небо, и обещает, что ее жизнь принадлежит только ей самой.
@темы: перевожу слова через дорогу
