Ассоциативный коллажик на текст, который должен был быть подарком на дно рожденья  Chiora, но по причине недоступности фотошопа и общих тормозов сделан был только вчера. Ай эм риалли сорри.
Короче, тыц:

На вот этот текстик: "Грани и границы".

UPD: коллаж номер два, для  Narindol, тоже на дно рожденья (=

Текст тыц: "Жертвоприношение".

@темы: почетный рейхсфотошопер

---

И еще немножко веселого. Это мы тут смотрели на новую миньку Магнуса и радовались (=

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, смеющиеся грибы

---

радио упрт снова на нашей волне

06.11.2016 в 14:15Пишет  Chiora:

Сидели мы, отмечали праздник (мой ДР), и нагнали гона, как тот ветер, который с моря дул =))
Нагнанное прилагается.

Автор: Chiora, Альре Сноу, Grey Kite aka R.L.
Размер: драббл, 633 слова
Пейринг/Персонажи: нолдор первого и второго воинств
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: нолдорские народные праздники
Примечание/Предупреждения: стёб, экстраполяция

День Примирения и Согласия

За то недолгое время, что нолдор провели в Эндорэ, у них успели сложиться некоторые традиции. Например, в первом воинстве уже который год исправно праздновали День Великой Высадки. Традиция включала в себя парад со знаменами, а также песни, пляски и пьянку — разумеется, в честь великого вождя, чьи деяния вечно живы в народной памяти.
И всё бы ничего, но представители воинства второго на эти мероприятия смотрели косо и неодобрительно (некоторые — в формате «пустите, я им морду набью»). По вовсе не странному стечению обстоятельств, День Высадки являлся одновременно днем сожжения кораблей.
А учитывая, что с наступлением ночи веселье не прекращалось, а продолжалось при свете совершенно неподобающего размера костров, феанорингов немедленно обвинили в разжигании. Межнолдорской розни, то есть. Те невозмутимо отвечали, что праздновать в темноте невозможно, в светлое время суток некогда, а темнеет рано, уже почти зима ведь. («И вообще, — вставил кто-то особо умный из рядов воинства, — здесь часто темно, привыкайте»).

Одним прекрасным утром, покосившись на транспарант «Феанор жил, Феанор жив, Феанор будет жить» (висел он на противоположном берегу Митрима, но наследники вождя на полумеры не разменивались, так что каллиграфический тенгвар видно было хорошо), Финголфин решил, что больше так продолжаться не может. Принцип «не можешь предотвратить — возглавь» однажды уже сработал, можно было попробовать еще раз.
— Поскольку Верховный Король тут теперь я, — начал Финголфин, собрав побольше народа и невзначай поправив сползающий на уши королевский венец, — повелеваю отныне отмечать этот день как день Примирения и Согласия. А практики, порочащие достоинство нолдор и выставляющие нас в ложном свете перед соседями-синдар, что неприемлемо в текущей геополитической обстановке и нарушает стабильность оной... — в задних рядах зевнули, и король решительно завершил: — Прекратить!

В следующем году День Примирения решено было отметить с размахом. Обоими воинствами сразу, что логично. И поначалу все даже держались в рамках приличий — ну, как могли, хотя настроение Финголфина и было попорчено отсутствием дориатской делегации. В качестве международных наблюдателей пришлось обойтись хитлумскими синдар (теми, кто не успел убежать от вежливого приглашения).
А потом, конечно, всё согласие пошло... на север, фигурально выражаясь. Дискуссия о том, чей вклад в величие нолдорского народа более достоин памяти, плавно перешла в соревнование по обмену оскорблениями (потом ламбенголмор утверждали, что за время этой дискуссии словарный запас пополнился минимум тремя новыми конструкциями). После традиционных взаимных обвинений в предательстве словесные аргументы, наконец, исчерпались, и пришлось перейти к физическим. Словом, после того, как кому-то пришло в голову обвинить Феанора в том, что тот под лозунгом «Мы пойдем другим путем» завёл нолдор совсем не туда, и — симметрично — услышать, что кто-то из присутствующих и не нолдор вовсе, так что заткнулись бы (особенно всё-таки дойдя до этого самого «не туда» из чистого принципа) — младшие арфинги всё-таки подрались со средними феанорингами, и были растащены силами старших феанорингов и арфингов, в процессе чего самый старший арфинг обзавёлся шикарным фингалом, в котором явственно угадывались очертания протеза самого старшего феаноринга, который, в свою очередь настаивал, что целил в своих.
Впрочем, от своих оба тоже получили с гарантией — просто не в столь заметных местах. В процессе потасовки не отличились только отпрыски Второго дома. Они, конечно, болели за кого попало, но внутри драки им места — увы — не хватило.
Об кого разбили арфу Маглора, выяснить не удалось; судя по тому, что Златокователь не обещал найти негодяя и придушить струнами, в резкой смене класса инструмента на ударный был виноват он сам.

В общем, День Примирения и Согласия удался на славу. То есть — типично по-нолдорски.
Финголфин плюнул и сообщил, что этот день проклят.
(«А то мы не прокляты», — мрачно заметил все тот же умный).
Королевским указом постановлено было впредь праздновать День нолдорского единства — на два дня раньше, чтобы никто не перепутал. («У вас уже похмелье, а мы только начинаем», — ухмылялись феаноринги на следующий год по итогам празднества).
Но народ Финголфина был упрям. Даже похмелье не могло помешать им стойко стремиться к поддержанию нолдорского единства.
А на востоке, во владениях Первого дома, так и продолжали потом отмечать День Высадки.
И, само собой, жечь.

@темы: эпический дискурс, смеющиеся грибы

---

ФБ - переводы, МассЭффект, миди

Миди я переводил, кажется, под девизом "додать фемслэша этому фандому". Потому что да. Особенно Эшли. И асаряшки тоже няшные

Название: Четыре первых раза
Оригинал: "Four Firsts", by CourierNinetyTwo; запрос на перевод отправлен
Ссылка на оригинал:
Размер: миди, 4332 слова в оригинале
Персонажи: Этита, Арья Т'Лоак, Бенезия, Самара, ОЖП-асари
Категория: фемслэш
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Каждая из матриархов была когда-то девой.
Предупреждения: сцены неграфичного секса

1. Этита

В ее первый раз всё вышло быстро — даже неловко.
Взломать идентификационный номер омни-тула, чтобы подправить собственный возраст, было легко. Убедить охранника на входе впустить ее — чуть посложнее, но тоже ничего особенного; справиться с выпитым алкоголем оказалось куда трудней. Ей доводилось пить ледяной бренди с подружками на чьем-нибудь заднем дворе, но это ничуть не подготовило к обжигающей и кружащей голову смеси, которую ей налили в баре. Впрочем, она специально выбрала место подешевле, где не станут задавать лишних вопросов.
Она успела потратить большую часть своих нечестно заработанных кредитов, когда дева-наемница уселась за барную стойку рядом с ней. Похоже, она едва достигла совершеннолетия, судя по ее угловатой фигуре и совсем свежим солдатским татуировкам на щеке и плече. Черные линии выделялись на фиолетовой коже — обтягивающая маечка ничуть их не скрывала.
Как не скрывала и много что еще. Этита чуть не захлебнулась своим пивом, когда наемница посмотрела ей прямо в глаза — в мутной бутылке виски к тому времени уже стало на две порции меньше.
— Ищешь компанию?
У Этиты пересохло в горле, и не помогло даже то, что она залпом допила свой бокал. В конце концов, когда-то это должно случиться, верно? Ее мать всегда говорила, что удача покровительствует смелым. А иногда еще и пьяным.
— Ну еще бы.
Наемница знала, где здесь можно снять комнаты с тусклым светом и продавленными матрасами, а значит — не в первый раз была в этих местах. Но ее не смутило ни то, как растерянно и неловко вела себя Этита, ни то, как после первых прикосновений она отчаянно цеплялась за партнершу, точно утопающий за обломки своего корабля.
Потом, обнаженная и слегка уставшая, Этита не колеблясь взяла зажженную сигарету из руки наемницы, стоило той предложить. С курением получилось лучше, чем с выпивкой — должно быть, это что-то да значило. Они разделили пару затяжек, и Этита наконец набралась храбрости сказать то, что хотела весь вечер.
— У тебя просто потрясающие буфера.
Такой ослепительной улыбки она еще не видела. Наемница отложила сигарету в выщербленную пепельницу и повернулась к ней.
Второй раз был медленнее и нежнее. Этита никогда не прежде не думала, что чьи-то руки — такие же, как у нее, загрубевшие от работы, начатой слишком рано — могут быть такими мягкими.

2. Арья

(прим. авт.: хэдканон, где Арья — Алейна, наемница, о которой упоминает Рекс в МЭ-1)
Порошок халлекса оказался не худшей штукой из тех, что ей доводилось пробовать. Конечно, нос и горло жгло целую минуту, но зато кайфом накрыло почти мгновенно. И это точно было лучше, чем виделицет, с помощью которого босс держала их «в тонусе»: от той фигни так дрожали пальцы, что она с трудом удерживала свой дробовик.
Алейна медленно стянула с себя рубашку, надеясь хоть как-то спастись от жары. Лето в Армали было беспощадным, не помогали даже затемненные окна квартиры, а она и так уже была на взводе от халлекса. Вода на тумбочке у кровати была удивительно чистой и прохладной на вкус, немного успокоив вскипающий под кожей жар.
Остальная банда прохлаждалась внизу — играли в «скиллианскую пятерку» и попивали батарианское виски, которое освободили с одного из складов неделю назад. Похмелье от этого пойла мучило ее три дня, но вкус стоил того. Карточная игра могла бы помочь скоротать время, но обычно ставки выходили из-под контроля, а у нее сейчас не было настроения уворачиваться от ножа под ребра или чистить сапоги всем присутствующим.
Она сдвинула свои штаны на дюйм вниз, коснувшись кончиками пальцев последнего шрама — в выемке над бедром. Пуля засела в кости, пробив ее барьеры, и, чтобы ее вырезать, пришлось платить доктору на стороне. Док давно и прочно сидела на минагене-X3, но пока она не пользовалась для операций биотикой, все было нормально.
Каждое прикосновение к темно-фиолетовому рубцу заставляло ее вздрагивать, и вскоре она уже изучала другие свои шрамы: рваный порез на ребрах, паутинный след биотического удара на плече. Они сойдут примерно через столетие, уступив место новым.
Алейна слышала, как пульсирует ее кровь под кожей, отзываясь на движения пальцев. Ее глаза медленно заливала чернота — эти неспешные касания пробуждали все больше удовольствия. Становилось жарко, и летнее солнце было здесь ни при чем.
— Т'Лоак.
Голос, донесшийся от дверей, заставил ее вздрогнуть даже сквозь наркотический дурман. Она подняла непроглядно-черные глаза, глядя на обладательницу голоса.
— Калья... эмм... — она откашлялась. — Босс.
Старшая асари подошла к кровати, сложив руки на груди. Лицо Кальи нельзя было назвать иначе, как суровым — с ее резко очерченным подбородком и скулами, острыми настолько, что ими можно было бы перерезать кому-нибудь глотку. И у нее — предводительницы банды — перерезанных глоток в биографии было немало, так что Алейна нервно напряглась, прекрасно понимая, за чем ее поймали. И к тому же — в собственной постели Кальи, не где-нибудь.
— Я думала, ты ушла домой, — Калья присела на кровать, чуть прогнувшуюся под ее весом. — Не видела тебя внизу.
Алейна нахмурилась, пытаясь собраться с мыслями.
— Я не могу. Она перестала выплачивать за меня залог.
— Твоя мать? — уточнила Калья.
Алейна медленно кивнула. По правде говоря, халлекс был нужен ей именно для того, чтобы забыть о скандале прошлой ночью, когда она явилась на порог к своей матери, окровавленная и улыбающаяся после драки в баре неподалеку. Она всего-то хотела умыться и одолжить немного медигеля, но они поругались почти мгновенно.
«Мне стоило оставить тебя в тюрьме».
Она стиснула зубы — вспоминать об этом было невесело, даже несмотря на то, что искусственная эйфория все еще кипела в ее венах.
— Ты можешь остаться, если хочешь, Алейна, — сказала Калья, проводя полуночно-синими пальцами вверх по ее щиколотке. Старшая асари никогда раньше не касалась ее, если не считать того раза, когда она изо всей силы ударила ее по лицу. Тогда Алейна замешкалась с выстрелом и заплатила за это парой капель крови. — Тебе нужно только спросить.
— Не хотела тебе мешать, босс, — неразборчиво пробормотала она, не в силах отвести глаз от руки Кальи.
— Половина банды время от времени ночует на моем этаже, когда у них похмелье или ломка, — мозолистые пальцы задержались на изгибе колена. — Только спроси.
Алейна отбросила неуверенность; эти легкие прикосновения заставляли ее вздрагивать.
— Я могу... могу остаться?
Улыбка Кальи напомнила ей о статуях демонов на фронтоне Первого Храма. Они нашептывали асари искушающие мысли, прежде чем Атаме оградила их, уводя неосторожных в море и в тени. Когда-то, десятки лет назад, она была в Храме с матерью.
— Конечно, — тонкие пальцы потянули за плотную ткань. — Ты что-нибудь принимала?
— Я... — Алейна не сразу вспомнила. — Только халлекс.
— Тогда понятно, — Калья медленно наклонилась к ней, закрывая свет из окна. — Не хочешь развлечься?
Голос старшей асари был теплым и текучим. Как и остальные, Алейна привыкла пропускать пару стаканов в клубе и тратить половину своих кредитов на то, чтобы получить поцелуй или крепкие объятия от какой-нибудь танцовщицы, но дальше она никогда не заходила. Впрочем, никто и не спрашивал, а признаться самой ей не позволяла гордость.
— Я еще ни разу... — она замялась, ожидая, что Калья осудит ее или, что еще хуже, засмеется.
— Ни разу не занималась этим под кайфом? — она хмыкнула, но это звучало скорее довольно, а не насмешливо. — Ты многое теряешь.
Алейна снова кивнула. Это было достаточно близко к правде.
— Я буду нежной, — пальцы Кальи коснулись ее щеки. — В конце концов, я как раз присматриваю себе новую заместительницу.
Алейна широко раскрыла глаза, все еще темные от возбуждения. Старшая асари заглушила ее вопрос крепким поцелуем.
— Не говори Джохаре. Ни слова.
Она не удержалась от взгляда на нож, которым чуть раньше раздавливала капсулы халлекса. На обнаженном клинке еще оставался порошок. Калья проследила ее взгляд и снова широко улыбнулась.
— Пока что — нет, Алейна. Ты узнаешь, когда я захочу от нее избавиться.
Когда их тела наконец встретились, старшая асари казалась мрамором под ее руками — холодная сила, отшлифованная до совершенства. Вероятно, подумалось Алейне, у Атаме нет времени на то, чтобы ограждать каждого.

3. Бенезия

(прим. авт.: Тевура — древняя асарийская богиня секса, законов и путешествий)
Она помнила, как когда-то слышала про старый способ чтения будущего по чайным листьям. Хотя суеверия никогда не успокаивали ее, на мгновение ей захотелось, чтобы это было возможно — чтобы можно было, вглядываясь в темную жидкость в чашке, сжатой в ее ладонях, прозреть грядущее в скрученных листьях на дне. Если делать выводы из содержимого этой чашки, будущее обещало быть беспорядочным и непредсказуемым.
— Неззи!
Знакомый голос отвлек ее от мрачных размышлений, напомнив, что она по-прежнему находится в весьма оживленном кафе. Столик, за которым устроилась Бенезия, стоял в самом дальнем углу, и она никак не могла упрекнуть подругу за то, что ей пришлось перекрикивать толпу.
Она помахала матроне рукой:
— Сайя, я здесь.
Сайя принесла с собой дыхание ледяного ветра, разматывая по дороге к столику белый вязаный шарф, покрытый изморозью. Зима в этом году выдалась ранняя и суровая, и улицы Серрис были завалены снегом. На лице старшей асари проступал фиолетовый румянец от холода, еще не изгнанный теплом внутри.
— Я решила, что могу дойти сюда пешком, — негромко засмеялась Сайя. — Всего-то десять кварталов.
— Так и заболеть недолго, — Бенезия взяла заледеневшие руки матроны в свои. — И тогда некому будет поправлять мою завтрашнюю речь.
— Ничего такого, с чем не справится кофе и хорошая компания, — Сайя стиснула ее пальцы и одной улыбкой подозвала официантку, заказав чашку эспрессо и малиновое нечто, которое Бенезия не решилась попробовать. Кажется, там было больше взбитых сливок и сиропа, чем собственно кофе.
— Это не всё, о чем я хотела поговорить, — она не сумела удержаться от мрачных интонаций в голосе.
— Что? — Сайя нахмурилась. — Что случилось, Бенезия?
Она подождала, пока уйдет официантка, уже принесшая заказ Сайи, радуясь быстрому и затем милосердно отсутствующему обслуживанию. Здесь никто не будет их перебивать. Высвободив одну руку, матрона взяла свой эспрессо и сделала быстрый глоток.
— Меня попросили, — на самом деле «просьба» была слишком мягким словом, если учитывать вес, стоящий за этим требованием, — посланница попросила меня сопровождать ее в дипломатической миссии на Хар'шан.
— Во имя Богини, — улыбнулась Сайя. — Это не повод для скорби. Нам нужно было пойти в бар.
— Сайя, — Бенезия вздохнула. — Я едва достигла совершеннолетия, чтобы меня туда впустили.
— «Едва» тоже считается, — Сайя снова сжала ее пальцы; ее приподнятое настроение постепенно исчезало. — Но это ведь не всё, да, Неззи? Это же потрясающая возможность.
— Она хочет, чтобы я выступила с речью о том, насколько важен будет Иллиум в дальнейшем установлении контактов между асари и батарианцами. Я не могу... — Бенезия чувствовала подступающую головную боль. Она уже час сидела здесь, варясь в собственных мыслях, и между лопаток точно затянулся тугой узел. — У меня просто нет опыта.
— Посланница Т'Хани работала над Договорами Цитадели и составила предложение включить в Совет турианцев, Неззи, — Сайя снова легко улыбнулась. — Она одна из самых опытных дипломатов в матриархии. Если бы она считала, что ты с этим не справишься, то не стала бы просить.
— Туда должен отправиться кто-нибудь вроде тебя. Тебе недавно пошло четвертое столетие, и у тебя есть опыт, несмотря на молодость. Всё то, что ты делаешь, чтобы помочь иностранным студентам в университете...
— Очень отличается от галактической политики, — аккуратно, но настойчиво перебила ее матрона. — Это местные дела. Убедить декана проявить снисходительность к парочке заявлений на гражданство — совсем не то же самое, что вести переговоры о правах на добычу нулевого элемента и свободе вероисповедания.
— Но ты же советница по вопросам политологии... — пробормотала Бенезия.
— И могу тебе сказать, что, как только получу постоянную должность, с радостью расстанусь с этим званием. Но в первую очередь я — твой друг, — напомнила Сайя. — И, возможно, ты упомянешь обо мне в своих мемуарах, после того, как завоюешь политическую арену галактики.
Бенезия смущенно покраснела:
— Сайя.
— Работа о колонизации, которую ты писала на втором курсе, дошла даже до высшего командования, — матрона взяла чашку, полную сливок и малинового сиропа, и сделала долгий глоток. — Богиня, какое оно сладкое!
— Ты каждый раз это говоришь, — заметила Бенезия с нежностью. — А та работа — это шесть недель лихорадочных исследований и столько кофеина, сколько ни одно живое существо не должно быть в состоянии употребить. Я просто хотела успеть попасть в обзор статей. И даже не рассчитывала, что она удостоится чего-то, кроме поверхностного взгляда. Тем более, что это только малая часть того, что я хотела бы сказать.
— Уверена, тебе есть что сказать и по поводу Иллиума, — улыбнулась Сайя.
— Конечно, я... — она запнулась и негромко выругалась. — Да, конечно, мне есть что сказать.
— Ну так бери свой шанс, если его предлагают тебе на тарелочке. Наверняка ты одна из самых младших — если не самая младшая — из тех, кто получил приглашение.
Скрывая свое раздражение за глотком чая, Бенезия попыталась еще раз собраться с мыслями.
— Но это собрание всего через несколько недель. Мне нужно будет получить особое разрешение, чтобы отложить экзамены или сдавать их удаленно во время перелета. И мой договор о съеме квартиры действителен еще пять лет...
— И обо всём этом посланница Т'Хани позаботится одним движением пальца, — несмотря на все возражения, Сайя оставалась невозмутимой. — Между прочим, она профинансировала целую университетскую библиотеку.
Бенезия задумалась, сжав губы в тонкую линию. Сайя наклонилась к ней, снова отыскивая ее тонкие пальцы и осторожно сжимая их.
— Скажи мне, что тебя действительно беспокоит, Бенезия.
От смущения и стыда у нее встал ком в горле.
— Я никогда раньше не была далеко от дома, — тихо выговорила она. — Я летала на первые колонии, но это всего день пути от Тессии. Со всеми представителями чужих рас я встречалась только вместе с посланницей, и она предотвращала все мои ошибки. Отправиться на родную планету батарианцев и держать речь там... меня это пугает.
— Бояться — это нормально, — широкая и искренняя улыбка матроны не померкла. — Почему бы тебе не сходить в один из храмов Тевуры?
— Тевуры? — Бенезия нахмурилась. — Это мне не приходило в голову.
— Она оказывает покровительство каждому страннику, Неззи, — Сайя наконец убрала руки на свою сторону стола, намереваясь допить кофе прежде, чем тот остынет. — Я знаю, что тебя воспитывали в учении ши-ари, но, как ни странно, иногда в этих старых стенах можно найти настоящее утешение.
— Но разве она не... — не так-то легко было подобрать достаточно вежливую формулировку. — Больше известна своими другими функциями?
Старшая асари пожала плечами.
— Да, ее храм выступал за прекращение запрета на проституцию. Если, конечно, ее жриц можно так называть. Они не получают платы за следование священным традициям.
— А ты была там? — спросила Бенезия.
— Один раз, — призналась Сайя. — Моя мать из очень традиционных последователей Атаме. В ее провинции считается обычаем проводить ночь в объятиях Тевуры после достижения зрелости.
— И в городах это тоже практикуют? — ей не удалось скрыть удивление в голосе. — Большинство матриархов, которых я встречала, очень... сосредоточены на монотеистическом подходе.
— Согласно легендам, Тевура была консортом Атаме, — матрона потянулась за ложечкой и зачерпнула взбитые сливки со дна чашки. — И им не пристало обсуждать это в свете текущей... политики.
Хотя Бенезия и догадалась верно, слышать это все равно было не очень приятно. Сейчас общество асари, казалось, просто одержимо идеями происхождения и генетического наследия; «экспансия» и «разнообразие», слабо замаскированные кодовые обозначения для распространения браков асари с другими расами, звучали повсюду. Эта тема была одной из первых, о которых посланница посоветовала ей даже не заговаривать, если она рассчитывает на долгую карьеру.
— Ты правда думаешь, что это может помочь?
Она никогда прежде не видела, чтобы Сайя смущалась.
— Это было очень... поучительно. Она была прекрасна и добра, но что важнее — она, казалось, точно знала, что беспокоит меня. Каждая проблема, какой бы поверхностной она ни была. И она позволила мне говорить часы напролет. После всё казалось... легче.
— Ну, думаю, это в любом случае не повредит, — наконец сказала Бенезия, опустив взгляд в чашку. Чай оставался темным, предлагая не больше ответов, чем раньше. — Будет о чем упомянуть в мемуарах.
Матрона негромко засмеялась:
— Если твоя жрица окажется похожей на мою — о да.
Хотя разговор вскоре свернул на привычные темы, Бенезия то и дело возвращалась мыслями к упоминанию Тевуры. Сайя ушла, на прощание легко поцеловав ее в лоб и пообещав проследить за всеми необходимыми приготовлениями. Кафе постепенно опустело, приближался вечер; в качестве обеда она заказала что-то из здешнего меню, вместо того, чтобы пойти куда-нибудь еще. Казалось, ее ноги примерзли к полу.
А потом ноги понесли ее на улицу. Поплотнее завернувшись в куртку, она проверила направление на омни-туле и зашагала вперед. Пролетающие мимо такси пытались привлечь ее внимание, но асари предпочитала холод — от него прояснялось в голове. Она не думала, сколько времени ей идти и как далеко ее цель — только крохотный экран на запястье указывал, где должен находиться вход в храм.
Бенезия не знала, чего ей следует ожидать. Коммуны последователей ши-ари обычно придерживались современного стиля, тогда как в честь Атаме воздвигали высокие каменные статуи. Храм Тевуры выглядел очень простым: украшенный резными деревянными барельефами и цветным стеклом, со стратегически расположенными по периметру фонарями, создающими ощущение тепла. Даже в сумраке можно было разглядеть роскошный сад, где цветы и травы складывались в странные очертания. Спустя секунду она поняла, что растения на клумбах подобраны так, чтобы составлять карту всех дорог и рек Серрис. Это было великолепно.
Тишина заставила Бенезию сперва подумать, что храм уже закрыт на ночь, но стоило позвонить в колокольчик у двери, как ей немедленно открыли. Девушка-проводница отвела ее в светлый зал, заполненный древними фресками мореходов и торговцев. Несмотря на прошедшие столетия, краски оставались яркими, передавая каждый оттенок неба и моря.
До сих пор все жрицы, которых она встречала, были очень худыми — она задумывалась, не ведет ли священное служение к регулярному пренебрежению трапезами. Если бы не настойчивость Сайи, Бенезия и сама частенько забывала бы о еде. Но асари, которая вышла из резного проема двери, ничем не напоминала других жриц.
Бенезия нечасто видела солдат, но широкие плечи жрицы и плавные линии мышц под темно-синей кожей не позволяли думать о ней иначе, чем о воине. Белая туника без рукавов и свободные штаны выглядели весьма простым одеянием, но спокойствие, которое излучала эта мускулистая фигура, в сочетании с острым разумом в ярко-зеленых глазах привлекло ее внимание.
— Меня зовут Иджаль, — со странной иронией голос у жрицы оказался текучим, как вода, успокаивающим и мягким. Если таковы служители Тевуры, не стоило удивляться, как культ богини удерживался на Тессии. — Мне сказали, что ты хочешь поговорить со жрицей.
— Да, — Бенезия наконец выдохнула, не замечая, что задерживала дыхание. — Моя подруга сказала, что Тевура... оказывает покровительство путешественникам. А я скоро должна отправиться далеко от дома.
Иджаль улыбнулась:
— Тогда тебя направили в нужное место. Идем за мной.
Благодаря чудесам архитектуры храм внутри казался куда больше, чем снаружи; Бенезии чудилось, что ее ведут через лабиринт. Иджаль рассказала о нескольких ритуалах и празднествах, с которыми она была лишь поверхностно знакома, равно как и о картинах на стенах — некоторые их них были весьма откровенными, даже для прошлой эпохи. Когда же жрица позволила молчанию опуститься между ними, Бенезия заговорила, выпуская на волю всё то, что таилось в глубине ее разума и отравляло ее мысли.
И когда Иджаль спросила, не хочет ли она остаться на ночь, на ее губах было только согласие.

4. Самара

Губы Миры были мягкими под ее губами, и поцелуй длился, пока у них обеих не закончился воздух в легких. Она чувствовала, как горячий румянец разгорается на щеках, и наконец набралась смелости коснуться подола юбки другой девы. Их окружал запах весны, исходящий от цветов, притаившихся среди травы. Теоретически проход в эту часть парка был закрыт, но замок на воротах ограды оказался просто удивительно непрочным.
— Самара, — неуверенный вздох, упрек, которого она ожидала.
— Она не узнает, — ее пальцы замерли. — Я обещаю.
Мира нахмурила брови.
— Но что, если кто-то еще узнает? Ниду исключили из университета, потому что родители застали ее с другой асари.
— Ее исключили, потому что та девочка была несовершеннолетней, Мира, — Самара слегка улыбнулась. — Но нам-то обеим уже можно.
Мира медленно улыбнулась в ответ, а потом засмеялась.
— Откуда ты знаешь? Ты ведь университет бросила.
Самара пожала плечами:
— У меня есть занятия получше, чем потратить еще десять лет на запоминание древней истории, только чтобы впечатлить преподавателей.
— Ты могла бы вернуться и поменять специальность, — Мира покачала головой, всё еще улыбаясь. — По-моему, это лучше, чем заработать еще одно сотрясение, пытаясь записаться в коммандос.
— У них все равно слишком много правил на мой вкус, — небрежно заметила Самара. — Есть одно подразделение наемников — хочу поговорить с ними завтра. У них контракт на исследования за пределами последнего ретранслятора. Это займет много времени, и они подыскивают новых рекрутов, чтобы пополнить свои ряды.
Мира застыла, надеясь, что она засмеется или как-то еще даст понять, что пошутила.
— Самара. Ты же не серьезно, правда.
Она подняла взгляд от юбки девы, выделяющейся на переливчато-зеленой траве.
— С чего бы это мне не быть серьезной?
— Эти экспедиции не возвращаются десятилетиями. Тебе всего-то сотня исполнилась.
Самара откинулась на спину, изучая узоры в листве деревьев над головой.
— За эти десятилетия я узнаю больше, чем могла бы выучить в любой школе.
— Твоя мать тебя убьет, — тихо сказала Мира.
Она выдохнула, ожидая, когда обида уйдет из глаз девы. Но этого не происходило.
— Я буду зарабатывать свои собственные кредиты. У нее нет права решать.
Молчание повисло между ними; тени ветвей на лице Миры шевельнулись. Следующие слова были не громче шепота:
— А я?
Самара прикусила губу.
— Тебе нужно закончить обучение. Каждая гильдия художников отсюда до Новой Алары хочет взять тебя в подмастерья. Одна из твоих скульптур уже выставляется в Серрис. Первая из многих.
— А тебя историки приняли бы обратно мгновенно, — вздохнула Мира. — Я не встречала никого, кто знал бы старые истории так хорошо, как ты. Каждую легенду и каждую древнюю королеву. И каким-то чудом тебе удается сделать их интересными.
— Они и есть интересные, — ей самой казалось, что это звучит излишне настойчиво. — Но я не могу сидеть на месте. В галактике еще столько неизведанного.
Тишина, последовавшая за этим, опустилась на ее грудь свинцовым грузом. Самара прикрыла глаза, пытаясь придумать, что еще можно сказать. Несмотря на комплимент Миры, она знала, что действия получались у нее куда лучше, чем слова.
Ее мысли прервались, когда губы Миры снова нашли ее губы. Это было неожиданно — жест отчаяния — но она тут же ответила. Когда она открыла глаза, сквозь льдистую синеву проступала чернота.
— Ты не должна... — начала было она.
— Но я хочу, — прервала ее Мира с еще одним поцелуем, и Самара вернула его так же жадно, как и первый. — Потому что — будь это наемники или еще что-то — я знаю, что однажды что-то уведет тебя прочь.
— Дело не в тебе, — слова звучали жалкими, совершенно недостаточными. Их никогда не будет достаточно.
— Я знаю, — Мира взяла ее руку, позволяя скользнуть вверх по гладкой ткани своей юбки. — Однажды я изваяю статую, и когда меня спросят, кто это, я скажу — это из тех времен, когда я любила странницу.
При слове «любила» губы Самары потрясенно приоткрылись, и груз на груди превратился в тянущую боль. Ее ответ утонул в еще одном нежном поцелуе, и мысли разлетелись в сторону, когда ее пальцам позволено было проследить белые отметины на бедрах Миры. Когда их взгляды снова встретились, она почувствовала легкое давление, поднимающееся в ее голове, почувствовала, как чернота разрастается в глазах у них обеих.
— Если твоя мать узнает...
Мира засмеялась — легко и мелодично.
— Мы не можем вечно оставаться прикованными к своим матерям, Самара. Сколько раз ты мне это говорила?
Она вздохнула, снова ощущая трепещущий жар под кожей.
— Почти сотню.
Следующие слова Мира прошептала совсем рядом с ее ухом:
— Тогда позволь мне.
Кажется, она сказала «да». Один раз или дюжину — она не помнила. Это было неважно в сравнении с тем, как разум Миры сливался с ее собственным, как прикосновения удваивались и отдавались эхом в их телах. Даже мысли, казалось, ласкают их кожу, и они воскрешали в памяти все старые воспоминания: первую встречу, первый поцелуй. Губы Миры, касающиеся ее разбитых костяшек после тренировки по борьбе. Взгляд младшей девы, когда Самара растерялась в восторге при виде полузаконченных скульптур, украшающих тесную студию, где камень и глина казались наделенными жизнью.
Именно тогда она поняла, почему слияние называют вечностью.


Название: Маяк, не меркнущий во мраке и тумане
Оригинал: "that looks on tempests and is never shaken", by madamebadger; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 5445 слов в оригинале
Пейринг: фем!Шепард/Эшли Уильямс
Категория: фемслэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Шепард была влюблена уже давно, но существовало так много причин — долг, приличия, этика — по которым с этим ничего нельзя было сделать. Потом они перестали иметь значение.
Примечания: цитата в названии — Шекспир, сонет 116
Предупреждения: пост-канон Уничтожения, хэппи-энд

Они успевают добраться до шлюза — автоматический цикл очистки уничтожает запахи казино, богатых людей, бесцельно тратящих деньги, — прежде чем Шепард начинает неудержимо смеяться.
— Что это за фигня была вообще? — спрашивает она.
Эшли недоумевающе смотрит на нее, затем ее лицо проясняется.
— А, ты имеешь в виду то, как я изображала пьяную девицу? Ну, мне же нужно было провести отвлекающий маневр.
Шепард кивает, все еще хихикая:
— И как ты это сделала! Тот несчастный мужик, похоже, просто до смерти перепугался, когда ты попросила его потрогать твои мускулы.
Эшли тоже смеется, заправляя волосы за ухо.
— По-моему, моим главным шедевром было «неужели он хочет меня бро-о-о-сить?»
— Точно, точно! Я и не знала, что в тебе скрыты такие актерские таланты.
Эшли качает головой, улыбаясь:
— Не столько актерские таланты, сколько хорошая память. Ты не представляешь, сколько раз мне приходилось притаскивать сослуживцев в казармы после того, как они немного перебрали. Ну, или не то чтобы немного.
— Как минимум, это благородно с твоей стороны.
Эшли вздыхает, закатывая глаза.
— Я по жизни курица-наседка, — самокритично замечает она. — С тремя-то младшими сестрами... я просто обречена.
— Зато, — возражает Шепард, — таким образом у тебя полно... отвлекающих маневров. Я думала, конец моему прикрытию — так смеялась, когда ты заявила, что съела турианский стейк. Как вообще можно съесть турианский стейк случайно, он же ярко-синий!
— Да, я знаю, — Эшли снова усмехается. — Учитывая, сколько раз мне приходилось служить нянькой, у меня просто бездна материала. Между прочим, лучшие этюды я так и не успела изобразить.
Ее поза резко меняется: вместо того, чтобы держаться профессионально-прямо, она снова изображает «ночную бабочку» в вольном полете, — как тогда, в казино, — с полуприкрытыми затуманенными глазами, нетвердо стоящую на ногах.
— Кто-нибудь хоть раз, хоть когда-нибудь говорил тебе, какие у тебя красивые глаза? — томно протягивает она. — Только скажи, они голубые или... зеленые?
...Это шутка, и Шепард это знает — только шутка, ничего больше. Но это действует на нее, точно удар под дых.
Тем не менее, ей удается не измениться в лице, когда она отвечает:
— Да у этого несчастного случился бы инфаркт прямо на месте.
Эшли снова выпрямляется.
— Особенно учитывая, что глаза у него вообще-то карие. Даже жаль, что я не успела до этого дойти — было бы забавно посмотреть, как он попытается ответить.
— Ты просто ужасная женщина, Уильямс, — Шепард уверена, что по голосу не заметить, как у нее перехватило горло.
(Ее собственные глаза, кстати сказать, зеленые.)
— Так точно, мэм, — Эшли отдает честь, а потом, продолжая жест, проводит рукой по волосам. — Дождаться не могу, когда уже попаду в душ и смою эту дрянь. А казалось бы, уж к двадцать второму-то веку человечество могло изобрести приличный лак для волос.
У Эшли очень красивые волосы — всегда были, а теперь она носит их распущенными куда чаще, чем раньше, на первой «Нормандии»; Шепард удается сохранять спокойствие в основном потому, что она тщательно старается всего этого не замечать. (Упражнения по контролю внимания для биотиков, как выясняется, отлично можно применять и в других областях).
Она могла бы пригласить Эш воспользоваться душем в капитанской каюте. Это гораздо лучше, чем ультразвуковые очистители на жилой палубе, особенно если пытаешься вычистить из волос засохший лак, — впрочем, сама-то Шепард им почти не пользуется, но представить в состоянии. И не то чтобы это так уж нарушало приличия: она позволила Тали отмыть там свой костюм после того, как на последнем выходе та взорвала хаска совсем рядом с собой; и, конечно, Трейнор тоже однажды заходила к ней ради душа.
Нет, думает Шепард, с трудом отводя взгляд от Эшли, ерошащей волосы. Лучше этого не делать. За свою жизнь она нарушила уже достаточно границ.
Лучше сохранить эти границы такими, как они есть.
Как бы сильно ей не хотелось поступить наоборот.

***

Шепард отправляется в душ сама, после того, как прощается с Эшли на жилой палубе.
Ничего не случилось. И ничего никогда не случится.
(Она отчетливо помнит, как впервые поймала себя на этих мыслях в адрес Эшли — боже, ей тогда казалось, что она ведет себя, будто подросток. Это было еще на первой «Нормандии», после Новерии; она тогда была в уборной — единственной на весь корабль, это было еще до улучшений от «Цербера» и несоразмерно роскошной капитанской каюты.
Она мыла руки, когда Эшли вошла и, после уважительного «мэм» в качестве приветствия, расположившись под тем единственным углом, который позволял разглядеть себя в крошечных неудобных зеркалах, принялась быстро и умело расплетать волосы.
Конечно, Шепард знала, что у Эшли длинные волосы, но об этом было легко забыть — та всегда носила их стянутыми в тугой узел или вовсе подобранными под шлем. Поэтому она немного обалдела, глядя, как узел волос распустился в витой канат, переброшенный через плечо Эшли — тяжелый, темный и блестящий. Эшли аккуратно разложила шпильки на полочке перед зеркалом и запустила пальцы в волосы, распутывая их.
— Неудачно заколола их сегодня, что ли, — небрежно заметила Эшли, встряхивая распущенными наконец волосами. — Все утро думала, что эта шпилька мне дырку в черепе проткнет.
Места было мало, и Шепард стояла так близко, что ощущала запах ее шампуня. В нем не было ничего особенно сексуального — практичный, почти стерильно-чистый запах — но все-таки, все-таки... Волосы Эшли мягко опускались на плечи, блестящие и темные настолько, что казались почти черными — но в ярком, безжалостном свете можно было разглядеть в них медные отблески; они подчеркивали упрямую линию ее челюсти, не уменьшая ее силы. Глубокие темные глаза казались еще ярче.
Шепард поймала себя на том, что бессовестно пялится на это, поспешно выключила воду и принялась сушить руки.
Эшли уже подбирала волосы обратно, нагнувшись, чтобы уложить их на затылке как следует.
— Иногда, — приглушенно сказала она, — кажется мне, что стоило бы эту гриву отрезать. Было бы куда легче жить, да и все равно никто, кроме меня самой, их распущенными не видит.
— Ну нет, — Шепард ответила мгновенно, на чистых рефлексах, — ни за что, даже не думай. — И тут же сдала назад: — То есть, если ты носишь длинные волосы просто потому, что тебе так хочется — лучше их оставить. У каждого должно быть что-то такое, что не принадлежит больше никому.
Эшли выпрямилась, придерживая волосы одной рукой, а второй подбирая одну за другой шпильки и втыкая их в узел.
— Именно так я и думаю, мэм, — согласилась она.
Шепард провела весь остаток того дня, пытаясь не думать о волосах Эшли, об их запахе, о скрытых в них оттенках и отблесках, о том, как ее лицо преображалось в нечто знакомое и одновременно незнакомое, бесконечно прекрасное.)
Прошло почти три года, а Шепард точно так же пытается не думать об этом, подставляя запрокинутое лицо под струи душа, точно острые водяные иглы могут стереть все неподобающие мысли.
Ничего из этого не выйдет, ничего не может выйти. Ничего и никогда. Потому что это было бы неправильно, это было бы злоупотребление властью — даже если бы Эшли была хоть как-то заинтересована. А она не была. Немного найдется настолько быстрых и верных способов разрушить хорошие отношения с подчиненным, как переспать с ним.
Частенько люди ведут себя так, будто дружба — всего лишь бледная тень романтической любви, но Шепард повидала в жизни достаточно, чтобы знать — это не так. Любовь можно сравнить с кровью в организме, но дружба — это кости. И дружба Эшли — не то, чем она вправе рисковать. Иногда ей кажется, что именно эти самые старые и верные друзья — Гаррус, Тали, Рекс, Эшли— что только они поддерживают ее, не позволяют ей упасть.
Но Боже мой, насколько было бы легче, если бы Эшли не была такой красивой.

***

— ...я что, правда так говорю? — спрашивает она.
— Насколько я помню еще с Иден Прайм — именно так, — отвечает Эшли. В ячейке хранилища почти нет света, но в бледном мерцании электроники Шепард может различить, что она улыбается, несмотря ни на что.
— Почему никто мне не сказал? Я, знаете ли, открыта для предложений!
— Меня сейчас больше волнует непроницаемое хранилище, в котором мы заперты навсегда, — в голосе Гарруса слышится тщательно сдерживаемое напряжение.
После того, как им все-таки удается выбраться (спасибо, Глиф), Шепард занимает позицию в арьергарде, позволяя Эшли и Гаррусу идти первыми. Они шагают так уверенно — будто даже не представляют, что могут проиграть, и у нее сжимается сердце.
Шепард только надеется, что она никогда не разрушит эту их уверенность.
— Держись там, Гаррус, — говорит Эшли.
— Я в порядке.
— Ага, ну да, — она толкает его локтем под ребра. (Как далеко она ушла от себя прежней — Эшли, которая не доверяла инопланетникам три года назад — Эшли, которая теперь так запросто шутит и смеется с ними.) — Ты там перепугался чуть не до потери пульса.
— Ничего подобного, — возражает он. — Ну ладно, может, немного. По-моему, смерть от удушья — достаточно веская причина.
— В бейсболе не плачут, — гордо заявляет Эшли, — а на «Нормандии» — не ноют.
— Неужели? А от кого это я на прошлой неделе слышал стенания о том, что все лампочки включены слишком ярко?
— Ну, это другое дело. За это стоит благодарить мистера Вегу и его убийственную бутылку, — она оглядывается через плечо на Шепард и улыбается ей — мягкие губы, крепкие белые зубы.
— Хммм, — протягивает Гаррус, — полагаю, у большинства из нас в прошлом был опыт обращения с убийственными бутылками.
— А ведь с ним наутро все было в порядке. Бог весть почему. Масса тела, наверное, — Эшли оживляется. — Но зато, зато есть несомненный плюс: если бы мы эту бутылку не распили, те ублюдки, что хотят увести корабль, наверняка бы ее сперли. Или разбили, или еще что-нибудь.
— Оптимист ты, Уильямс, — смеется Гаррус.

***

— Вы только посмотрите на это! — вопит Тали из двигательного отсека, когда они в последний раз проверяют корабль после нападения клона. — Нет, ну посмотрите, ну кто только оставляет такой бардак возле двигателя?
— Головорезы из CAT-6? — предполагает Вега. (Он уже успел выяснить, что его спортивные снаряды в полном порядке, и пребывает в отличном настроении).
— Животные, — возмущенно припечатывает Тали.
— Я помогу тебе убраться, — в порыве благородства предлагает Гаррус, и Шепард наконец покидает двигательный отсек.
Она находит Эшли на обзорной палубе — даже не успев осознать, что искала ее. Эшли уже сняла броню, но волосы все еще убраны в косу, которую она носит под шлем. Подперев подбородок ладонью, она задумчиво смотрит в глубины космоса, но Шепард не успевает спросить, в чем дело, — Эшли поднимает голову.
— Шкипер, — улыбается она.
— Ну, это было что-то с чем-то, — замечает Шепард, усаживаясь на диван напротив нее.
— И мы никогда больше не станем об этом вспоминать, — провозглашает Эшли, заставляя их обеих усмехнуться.
— Если честно, — Шепард опирается локтями о колени, смотрит в окно, — если честно, это было хуже, чем мне хочется признавать.
— Да ничего подобного, — говорит Эшли. Шепард удивленно приподнимает брови, и она поясняет: — Ну то есть, конечно, мы все могли умереть. Но никак, вот вообще никак не могла бы твой клон сойти за тебя. Дело даже не в том, что она чего-то не знала — она просто была... неправильной. Держалась не так, как ты, двигалась не так, как ты, — конечно, выглядела она в точности как ты, но каждый, кто внимательно за тобой наблюдал, понял бы, что она — ни разу не ты.
— А ты, значит, наблюдала внимательно? — вырывается у Шепард, прежде чем она успевает одернуть себя.
— Ну, да, — отвечает Эшли. — То есть ты же мой командир, это логично, так?
Но Шепард не думает, что ей просто показалось, когда замечает мелькнувший на щеках Эшли румянец.
— Именно так, — кивает она.

***

До Земли остается шесть часов, и Шепард снова обходит свою команду — и не в силах перестать думать о том, что это может оказаться последний раз. Она находит Эшли на ее привычном месте — та пишет что-то в своем омни-туле, но быстро выключает его.
— Шепард.
— Эш, — только и может ответить она.
Ей хотелось бы сказать сотню разных вещей — будь она хоть немного храбрее. Если бы это было кино, сейчас она бы рассказала Эшли обо всех своих чувствах. Но в кино не пришлось бы опасаться, что Эшли предложит остаться друзьями, или, что еще хуже, оттолкнет ее. Шепард знает, что ей нелегко будет с этим справиться, а она не может позволить себе отвлекаться — не сейчас, совершенно точно не сейчас.
— Ты готова? — единственное, что она спрашивает.
— Готова, — говорит Эшли. — Знаешь, иногда мне кажется, что вот для этого я и родилась. Никакой политики, никаких интриг, обмана и прочей хрени. Просто есть кто-то, кто хочет уничтожить то, что мы любим, — и мы их остановим.
Она выглядит очень решительной и невыносимо прекрасной.
— Ну, примерно такой у нас план, — кивает Шепард.
— И я, — добавляет Эшли, — не пошла бы сейчас ни за кем другим. Я знаю, я всякое говорила там, на Горизонте, и потом на Марсе — всякое, о чем теперь жалею.
— Это понятно, Эш. Конечно, я тогда злилась, но у тебя были все причины сомневаться...
— Нет, дай я договорю, — Эшли криво улыбается. — Я так отгораживались от тебя, потому что боялась... боялась, что ты можешь уговорить меня сделать что угодно, если только тебе позволить. Потому что я боялась... если я буду тебя слушать, я... в общем, это было глупо и нечестно с моей стороны. Я должна была хотя бы тебя выслушать.
— Я не сержусь. Честно.
— Выходит, всё в порядке? — спрашивает Эшли. — А, шкипер?
От старого прозвища у Шепард пробегает дрожь по спине, и на мгновение ей кажется, что она различает другой вопрос — в глазах Эшли, в неуверенном изгибе полных губ.
Но она по-прежнему боится некоторых важных вопросов.
— Всё в порядке, Эш, — заверяет Шепард.
Эшли снова откидывается на спинку дивана.
— Хорошо, — говорит она.

***

— Только не вздумай меня оставлять, шкипер, — говорит Эшли.
Она хромает, тяжело опираясь на плечо Гарруса, лицо залито кровью, сочащейся из пореза над бровью. Это должно бы выглядеть жутковато, но вместо этого делает ее похожей на валькирию, на какую-нибудь богиню войны. Она стаскивает шлем — чего обычно Эшли никогда не делала в бою — и заплетенные, чтобы не мешались под броней, волосы выбиваются из косы и рассыпаются по плечам; тонкие пряди торчат в стороны, словно струйки дыма, словно тени. Эшли упрямо стискивает зубы, ее глаза горят, кровь раскрашивает лицо яркими пятнами — и она прекраснее всего, что Шепард видела в своей жизни. Афина Паллада — щит и копье, трехликая Морриган — черные перья, взмах вороновых крыльев, Кали-Дурга — тигриная поступь, сокрушительница зла; и видят боги, Шепард не помешала бы сейчас победа над злом, не помешала бы небесная неуязвимость.
— Эш, — начинает она.
— Только не... — это звучит эхом чего-то, что Эшли говорила так давно — совсем недавно. Она плачет, слезы смешиваются с кровью на ее лице. — Не смей...
— Эш, — повторяет Шепард, — ты нужна команде. Слышишь? Я на тебя рассчитываю.
Она отчаянно мотает головой.
— Ты уже один раз пожертвовала другим, чтобы я выжила. Хватит. Я не стану... если это ты, я не могу...
Можно подумать, что они уже говорили об этом, черт побери, как взрослые, как будто разговор, который должен был состояться давным-давно, на самом деле был.
Она даже не знает, кто из них делает шаг вперед — она или Эшли. Просто они вдруг целуются, отчаянно, жестко, и у губ Эшли соленый привкус пота и медный привкус крови, и — боже милостивый — под всем этим Шепард различает сладкий, тонкий запах шампуня, который помнит, кажется сейчас, из какой-то невообразимой древности.
Она понимает, что успела запустить пальцы в волосы Эшли, словно хочет никогда не отпускать ее, — и, может, так и есть, она и правда ее не отпустит. Не хочет. Не может.
Нет. Может.
Ради Эшли, ради всех других.
— Эшли, — говорит она. — Уходи. Уведи их. Ради меня.
Эшли все еще плачет, слезы текут по дорожкам в грязи, покрывающей ее лицо, но она кивает и не спорит. Моя богиня войны, думает Шепард, моя кровь и плоть, прости меня.
Потом — портал. И ничего дальше.

***

Следует отдать ей должное — Эшли оставляет ей время на то, чтобы собраться с мыслями. Что только к лучшему, потому что Шепард проводит две недели, то приходя в сознание, то выпадая из реальности снова, и либо ей настолько плохо, что она не в силах связать двух слов, либо она по самые уши напичкана обезболивающими после очередной операции, либо еще по какой-то причине не в себе. Она уверена, что за это время ее навещали едва ли не все члены команды, но не может сказать, сколько из этих визитов не были галлюцинациями — как минимум, один раз к ней точно приходил Мордин.
Как бы там ни было, когда худшее остается позади, Эшли приходит к ней первой.
— Я так понимаю, ты их все-таки вытащила? — спрашивает Шепард. Во рту, кажется, полно ваты. Побочный эффект какого-нибудь из медикаментов, наверняка. — Не могли же мне привидеться абсолютно все визиты моей команды.
— Да, мы выбрались, — кивает Эшли. — Нелегко пришлось, но мы справились. Джокер ни в какую не желал тебя бросать, так что мы, считай, прошлись по самому краю, — но ничего, выгребли. Заодно нашли миленькую планету-сад — так, чисто случайно.
— Ну конечно, как же иначе. Вечно вам надо догнать и перегнать.
— Между прочим, есть предложение назвать планетку Нормандией, — замечает Эшли. — Или Шепард, — по ее серьезному лицу никак не понять, шутит она или нет.
— О боже, нет, с меня достаточно ребенка Джейкоба и Бринн. Может, лучше Андерсон? Хотя Нормандия тоже звучит неплохо.
Она снова сглатывает и задает вопрос, который кажется сейчас самым важным вопросом в ее жизни:
— А СУЗИ? С ней все в порядке?
В глазах Эшли мелькает удивление:
— Откуда ты знаешь, что с СУЗИ что-то случилось?
— Это долго объяснять. Ответь на вопрос, пожалуйста.
— СУЗИ в порядке. Она, правда, без предупреждения выключилась и оставалась в режиме ожидания целых шесть часов после того, как мы сели на планету. Джокер чуть с ума не сошел.
— Могу представить.
— Но потом она неожиданно включилась снова. Сказала, что ее программы были повреждены из-за кода Жнецов, который интегрировал в них «Цербер», но ее самообучающиеся алгоритмы перешли в режим ремонта, изолировали повреждения и сумели их обойти. Вообще-то она сказала намного больше, но, по-моему, никто кроме Тали этого не понял.
— Слава богу, — Шепард роняет голову обратно на подушку. — Я надеялась, что оно мне врет, но никак не могла быть уверена.
Эшли вопросительно смотрит на нее.
— Долго объяснять, говорю же. И, если честно, я до сих пор не уверена, что из этого было на самом деле. Я всё тебе расскажу, когда сама с этим разберусь.
Они обе замолкают на секунду, а потом Эшли подходит ближе, опирается бедром о край кровати.
— Ну что, — говорит она. — Может, нам стоит поговорить о том, что произошло прямо перед тем, как ты засунула меня в этот шаттл?
Эшли всегда была куда отважней, чем сама Шепард, — особенно в некоторых вещах. Шепард улыбается.
— Полагаю, нам еще как стоит.
— Можно, конечно, сделать вид, что ничего такого не было. Мало ли что бывает на войне. Но... — Эшли рассеянно водит пальцами по покрывалу на постели. — Если честно, мне бы не хотелось забывать. Это был охренительно классный поцелуй, шкипер.
Она всегда испытывала странную слабость к этому прозвищу, с самого первого раза, когда Эшли назвала ее так — вот и сейчас оно снова заставляет ее улыбнуться. Шепард чувствует, как от напряжения мышц начинает ныть кровоподтек на ее лице.
— Да, с этим не поспоришь.
Ну ладно. Настало, наконец, время для правды. Если она смогла пережить конец света, то сможет как-нибудь пережить и реакцию Эшли, что бы та ни ответила.
— Если честно, ты мне нравилась — черт, как идиотски звучит, будто мы парочка подростков. Должно же быть слово получше. Нравилась еще давно, еще с первой «Нормандии». Но я не хотела ничего говорить. Рассчитывала никогда не говорить ничего. Неуставные отношения — они не зря неуставные.
— Ты вообще осознаешь, что чуть ли не вся команда под конец нарушала этот устав в дружном порыве?
— Еще бы. Но я-то там командовала. Это другое. Никакого нарушения субординации не случится, если Гаррус заведет роман с Тали, или Джокер с СУЗИ, или кто угодно. Но когда старший по званию связывается с кем-то из своих подчиненных — дисциплина падает ниже плинтуса, ты же знаешь. Тут и злоупотребление властью, и... Короче, как бы мне ни хотелось — а видит бог, Эш, мне еще как хотелось — я не могла ничего тебе сказать. А потом я вообще работала на «Цербер»... — она не знает, что сказать дальше. Смотрит, как пальцы Эшли нервно постукивают по краю кровати. — И даже если не думать обо всем этом — я даже не была уверена, что я тебя интересую.
Эшли смеется — странным напряженным смехом.
— Шепард, да вся команда была в тебя влюблена.
— Ничего подобного.
— Уж поверь мне. Я точно была, пусть даже не решалась признать это — ну в самом деле, кому нужна безнадежная влюбленность в собственного командира?
Вероятно, выражение лица Шепард меняется, потому что Эшли добавляет:
— Была, есть и всегда буду, наверное. Ты... светишься, ты это знаешь? Все хотят быть рядом с тобой — как будто ты просто смотришь на людей и веришь в них, и заставляешь их верить в самих себя. Знаешь, я ужасно завидовала Гаррусу и Тали — что они провели с тобой столько времени за последние пару лет. — Ее пальцы по-прежнему выводят узоры на покрывале. — Я бы не злилась на тебя и вполовину так сильно за то, что ты связалась с «Цербером», не будь я влюблена в тебя. Наполовину это было потому, что ты... ты даже, кажется, не озаботилась поискать меня. Я не знала, что думать — может, на самом деле я не очень-то была тебе нужна.
— Ты была нужна, — не может смолчать Шепард. — Но я не смогла придумать, как можно было тебя завербовать и не развалить тебе всю карьеру, особенно когда она наконец-то пошла в гору. А еще я не... не свечусь, — добавляет она, пусть ей и кажется, что это звучит глупо. — Или как?
— Светишься. Спроси кого угодно. «Звезда, которою моряк определяет место в океане», — по голосу Эшли понятно, что это цитата. В ответ на озадаченный взгляд Шепард она поясняет: — Шекспир. Ну это-то должно быть ясно.
— Тебе предстоит обнаружить, — торжественно заявляет Шепард, — что я не более чем невежественный профан.
— Да, но зато ты мой невежественный профан.
— Если собираешься надо мной потешаться, могла бы и поцеловать меня еще раз, — предлагает Шепард, набравшись смелости.
И Эшли улыбается — так радостно, что у нее перехватывает дыхание.
— Посмотрим, удастся ли мне это сделать и не раздавить тебя, — Эшли склоняется над постелью. Ее волосы падают на лицо Шепард тяжелой шелковистой волной.
— Я и так уже изрядно подавлена, — Шепард приподнимается и пытается сесть, не обращая внимания на боль в ребрах.
— Это-то меня и беспокоит, — отвечает Эшли, а потом целует ее.
Это иначе — совсем иначе — чем тот первый поцелуй на пыльном поле боя в Лондоне. Без отчаяния и спешки — осторожный, даже немного неуверенный. Губы Эшли — мягче, чем все, которые Шепард целовала в своей жизни, но когда поцелуй продолжается и пальцы Шепард ложатся на затылок Эшли, та вздыхает и подается вперед — уже без колебаний. Уверенность, уверенность и сила, и у Шепард бешено бьется сердце: наконец-то, наконец-то.
Эшли отстраняется — с сожалением — и Шепард делает глубокий вдох, чтобы хоть как-то успокоиться. Ребра снова болят. Поморщившись, она кладет на них руку.
— Кажется, нам стоит продолжить, когда я буду не в таком разобранном состоянии.
Эшли смотрит на нее — расширенными зрачками, с радостью замечает Шепард. Она облизывает губы кончиком языка.
— Да. Определенно стоит.

***

У них остается еще множество дел, и Эшли почти всегда занята. На то, чтобы отправить кроганов восвояси, уходит довольно много времени, особенно учитывая, как досталось всем флотам, и, что изрядно забавляет Шепард, сейчас Эшли занимает должность ответственного за взаимодействия между силами Альянса и силами кроганов.
( — Как это вообще вышло? — спросила Шепард, когда узнала об этом. — Не то чтобы ты не справлялась, наоборот, но...
— Дипломатия никогда не была моей сильной стороной? — усмехнулась Эшли. — Может, они решили, что я кое-чего нахваталась от тебя. Кхм. Не подумай ничего неприличного.
— Угу.
— Насколько я слышала, Рекс был просто невыносим, пока не появилась я. Тогда он сказал «ну наконец-то, человек, с которым я могу работать» — и, надо думать, это произвело впечатление на командование.
— Ну еще бы не произвело.
— А потом один из его кроганских генералов начал возмущаться, что он не намерен слушать какую-то человеческую выскочку, так что я сгребла его за доспех и ударила головой в лицо — прямо под край головной пластины, как ты показывала. После этого все заткнулись. Ну, точнее, все, кроме Рекса. Он просто долго ржал.
— Ты отлично справишься, — очень серьезно сказала Шепард.)
Когда Шепард наконец выпускают из больницы, она переезжает к Эшли — в крошечную квартирку на военной базе Альянса. Вообще говоря, это напрочь противоречит уставу, но никто не пытается спорить, хотя Шепард и готова применить непробиваемый аргумент «два СПЕКТРа — двойной карт-бланш ».
— Мы не слишком спешим, а? — спрашивает Шепард.
— Шепард, я провела три безнадежных недели в уверенности, что единственный внезапный поцелуй — вот и будут все наши отношения, ну и еще — если мне повезет — найдется тело, над которым я смогу поплакать. Так что меня не сильно волнует, не слишком ли мы спешим — скорее уж мы спешим недостаточно.
Они заказывают ужин с доставкой в ресторанчике, который нашла Эшли, — синтетическое мясо с карри, на удивление вкусное, и к тому же не надо мыть посуду, сплошные плюсы. А потом Эшли осторожно берет ее за руку и заглядывает в глаза, и Шепард кивает.
Ее сердце колотится где-то в горле. Конечно, они с Эшли довольно много целовались — но не заходили дальше, потому что даже поцелуи вызывали укоризненные взгляды врачей. И, пожалуй, ей все еще рановато заниматься сексом — но, с другой стороны, ее продержали в больнице куда дольше, чем нужно было для выздоровления (они пытались выяснить, оказал ли Горн воздействие на ее мозг, и Шепард не может их в этом упрекнуть), так что это не так глупо, как могло бы быть. И она просто невероятно устала ждать.
И вот она, разница между тем, как Эшли целует ее — крепко, глубоко, предельно открыто, как Шепард всегда от нее ожидала, — и тем, как Эшли касается ее, нежными руками раздевая ее все еще побаливающее местами тело. Шепард хочет сказать, что можно так и не осторожничать, но сейчас это однозначно не лучшая идея — никому не хочется, чтобы их первый раз закончился в палате реанимации, — поэтому она только думает: «Позже». И улыбается, не прерывая поцелуй, при мысли о том, что теперь у них будет — может быть — «позже».
Эшли прекрасна, прекраснее даже, чем она себе представляла: плоский живот, чувственный и в то же время изящный изгиб бедра, четко очерченные мышцы ног. Ее грудь, освобожденная от спортивного бюстгальтера, который она носит под формой, — мягкая и упругая под руками, и когда Шепард наклоняет голову, забирая в рот твердый сосок, Эшли громко вздыхает в застывшей вокруг них тишине.
Они лежат рядом —бок о бок, оберегая не до конца зажившие раны Шепард от лишних усилий. Она пересчитывает шрамы Эшли; некоторые из них она узнает — бой с рахни на Новерии, битва за Цитадель, некоторые — нет. Шепард касается губами особенно выдающегося шрама на внутренней стороне ее руки.
Эшли беззвучно смеется:
— Не хочу тебя разочаровывать, — шепчет она, — но это — с того раза, когда мне было пятнадцать и я обожглась о кухонную плиту, пытаясь приготовить обед сестрам. Я ужасно готовлю.
— Присматривать за тремя младшими сестрами — битва ужаснее, чем все те сражения, в которых мне довелось бывать, — заявляет Шепард, а потом прерывает хихиканье Эшли поцелуем.
Шепард целует ее везде, где только может: веки, губы, вытянутая шея, мускулистое плечо — мягкий изгиб груди, подрагивающие твердые мышцы живота, острый край подвздошной кости. Ее бедра. Эшли прерывисто вздыхает и раздвигает ноги, и у Шепард тоже перехватывает дыхание от этого жеста.
Она прижимается губами к холмику между ног Эшли, вдыхает ее запах и слышит, ее приглушенное ругательство. Ее язык раздвигает складки Эшли, ориентируясь наощупь — в шелковистом, сладком и пряном, — и по звукам, которые издает Эшли. Она давно, очень давно не занималась сексом, но Шепард всегда любила именно эту часть — за открытость и напряжение. Сейчас всё еще лучше — пальцы Эшли зарываются в ее волосы, она стонет и шепчет что-то неразборчивое, прося продолжать. Эшли, ее королева-воительница, извивающаяся под ее ласками.
Шепард дразнит ее до тех пор, пока Эшли не стискивает бедра, давая понять, что пора прекратить, — и тогда она прижимает язык точно туда, куда — она знает — хочет Эшли; надавливает, обводит кругами, а Эшли сперва сдавленно ругается, потом не может и этого, и голос ее, поднимающийся в стонах, — точно песня. Свободной рукой Шепард тянется между собственных ног, проскальзывает пальцами внутрь, не в силах удержаться, пока Эшли содрогается в волнах своего оргазма.
Руки Эшли сжимаются на ее плечах, настойчиво подтягивая ее выше, и Шепард успевает подумать, не будет ли Эшли возражать против влаги на ее лице, но они уже целуются снова — почти так же отчаянно, как тогда в Лондоне, но теперь у отчаяния другая причина. Намного лучше. Проворные пальцы Эшли скользят вниз по ее животу, убирают в сторону руку Шепард, чтобы не мешала. Она целует Шепард так, точно хочет съесть ее всю целиком, а пальцы двигаются вглубь и чуть вверх, точно куда надо.
Всё получается быстро — Эшли безошибочно находит все нужные точки, целует Шепард и шепчет ей на ухо восхитительные, изощренные непристойности; «боже, храни поэтов», — смутно думает Шепард, пока наслаждение нарастает и нарастает, и наконец достигает вершины, и губы Эшли заглушают ее сдавленный стон.
Ее руки почти помимо воли обнимают Эшли, крепко удерживая ее.
— Боже, — выдыхает она.
— Я знаю, — смех Эшли звучит немного нервно. — Обалдеть.
— Нам стоило сделать это несколько лет назад, — говорит Шепард, целуя ее снова и снова.
Но когда она отрывается, чтобы вдохнуть воздуха, Эшли возражает:
— Это было бы совсем не так.
И она права, Шепард знает это. Так не могло быть, пока они были командиром и подчиненным. Так не могло быть, пока Эшли не обрела опору, собственный голос и уверенность. И пока она, Шепард, не утратила свой страх быть отвергнутой.
— Да, — она целует веки Эшли, скулы, губы. — Ты права.
— Хотя, знаешь, — Эшли проводит кончиками пальцев вдоль ребер Шепард, — я уже с нетерпением предвкушаю, что мы сможем сделать, когда ты снова будешь в порядке.
Потом они ложатся спать. Эшли выпутывается из объятий, чтобы расчесать волосы и заплести их, и Шепард заворожено наблюдает за ней, приподнявшись на локте. Эшли настаивает, чтобы она надела хотя бы футболку, потому что не должна простужаться. И наименее романтичная часть — ежевечерняя горсть таблеток для Шепард, которые должны бы помочь ее измученному организму вернуться в нормальное состояние.
Но наконец она снова устраиваются рядом, обнимая друг друга. В темноте, переплетая пальцы с пальцами Эшли, Шепард тихо произносит:
— Знаешь, я думаю, я влюбилась в тебя еще на Иден Прайм. Ну, или начала влюбляться. Когда мы обнаружили тебя — одну против всех и все еще продолжающую драться, точно демон, пусть даже у тебя не было ни единого шанса. И потом, после боя, когда ты опустила визор шлема, — у тебя были невероятно прекрасные глаза. И сейчас невероятно прекрасные.
Эшли целует ее в плечо.
— Иногда я даже чувствую себя виноватой. Столько хорошего случилось со мной из-за Иден Прайм. Но весь мой взвод погиб там. Они так там и остались — а я здесь.
— Я знаю, — говорит Шепард. — У меня есть собственный Иден Прайм, и не один. Но всё, что мы можем сделать... всё, что мы можем сделать — почтить их память и стараться жить так, чтобы это не было напрасно.
— Да, — вздыхает Эшли, и Шепард чувствует на своей шее ее теплое дыхание, чувствует, как она стискивает пальцы.
Шепард тоже выдыхает и тихо погружается в сон.

@темы: перевожу слова через дорогу, embrace eternity

---

ФБ - переводы, МассЭффект

Продолжаю выкладывать всё, что не донес, а то что я как этот (=. Опять же, как-то маловато, но сколько вышло.

Название: Жизнь — для живых
Оригинал: "Life is for the living", by sqbr; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 894 слова в оригинале
Пейринг: Миранда Лоусон / Джейкоб Тейлор
Категория: джен, мимоходом гет
Жанр: зарисовка
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «У Миранды заканчивались трупы». Немного из жизни лабораторий «Цербера».

У Миранды заканчивались трупы.
По правде говоря, это было даже забавно, учитывая репутацию «Цербера». Она здесь спасала жизни (ну, или хотя бы пыталась), и у нее заканчивались люди, которых можно спасать. Может, ей стоит организовать программу по обмену с кем-нибудь из прежних коллег в отделе разработки вооружения.
Ее последний объект — нет, все-таки подопытный — дернулся в своей капсуле, и ровный ритм его сердцебиения резко ускорился. Получилось! Миранда проверила мониторы — всё было так, как она и надеялась: показатели подопытного продвигались от коматозного состояния к полному сознанию. Неплохие перемены для полуразложившегося трупа, с которого она начала неделю назад.
Регулируя адреналиновый баланс, она услышала за спиной вздох Джейкоба.
— Это... его глаза шевельнулись? — спросил он.
— Вполне возможно, — Миранда постаралась скрыть гордость в своем голосе. Она, как и полагалось, считала, что присутствие здесь Джейкоба в роли наблюдателя было бесполезной тратой времени, но в глубине души ей нравилось иметь возможность похвастаться.
— Обалдеть, — сказал Джейкоб. — Это просто невероятно. Он был абсолютно мертв, а ты...
Подопытный ахнул, и Джейкоб тоже. Ради таких моментов Миранда и жила.
А затем подопытный закричал — или попытался. Пересохшие губы открылись, выпуская слабый вскрик боли из легких, которые едва могли поддерживать свой собственный вес. Веки поднялись, и глаза повернулись к Миранде, которая проверяла реакцию зрачков на свет.
— Подопытный, судя по всему, в сознании, — произнесла она в диктофон. — Жизненные показатели — типичные для этой стадии реанимации.
Подопытный открывал и закрывал губы, точно пытаясь что-то сказать.
— Вероятно, подопытный предпринимает попытки к коммуникации, — заметила Миранда. Переведя взгляд ниже, на его бледную грудь, она добавила: — Мышцы сокращаются, вероятно, подопытный испытывает боль.
Сигналы кардиомонитора становились все чаще, и на губах подопытного выступила кровавая пена.
— Мы можем что-нибудь для него сделать? — спросил Джейкоб.
— Нет смысла, — ответила Миранда. — Он должен...
Кардиомонитор лихорадочно запищал, все мышцы подопытного напряглись одновременно. Его рот открылся в последнем беззвучном крике, и сердце полностью остановилось. Ровный сигнал монитора перекрыл мягкий стук, с которым уже не оживленный труп упал на простыни лабораторной капсулы.
Прокрутив финальный ворох данных, Миранда подытожила информацию для записи. Джейкоб знал, что перебивать не следует.
— Время смерти: 9:49:06. Причина смерти: множественный отказ органов, а также...
Закончив, Миранда задвинула крышку капсулы и перевела ее в режим сохранения. К сожалению, технология оживления работала всего один раз для каждого трупа, но из останков все же можно было получить полезную информацию. Она позволила себе довольную улыбку за хорошую работу и повернулась к Джейкобу, который стоял в нескольких шагах от нее, оперевшись о стену.
— Ну что, ты хотел сходить выпить кофе?
Он не сводил взгляда с капсулы.
— Они там все такие?
— Нет, — Миранда улыбнулась. — Это был рекорд. Двадцать секунд! Я рада, что ты это увидел.
— Эмм, да, — он скривил губы. — Это было... нечто. То есть, не пойми меня неправильно, я впечатлен, но я просто никогда не думал, что возвращение к жизни — это настолько неприятно.
Миранде нравился Джейкоб, но иногда он бывал таким сентиментальным. Взяв его за руку, она направилась к выходу из лаборатории.
— Он был уже мертв. Что значат еще двадцать секунд боли? Не хуже, чем собственно смерть, я уверена.
— Хм. Может быть. Думаю, Шепард нам расскажет, когда ты испытаешь это на ней, — он кивнул в сторону главной лаборатории, где медленно регенерирующееся тело Шепард лежало в своей капсуле, ожидая очереди на второе начало.
— Ну нет, с Шепард такого не будет! Мы хотим, чтобы она оставалась живой, так что ее пробуждение будет медленным и нежным. Как просыпаться ото сна. Я не для того потратила полгода, выращивая ее сердце, чтобы оно остановилось от стресса.
— Медленно и нежно, а? — переспросил Джейкоб с многозначительной улыбкой, придвигаясь ближе, так что Миранда ощутила тепло его руки. Джейкоб был очень привлекательным мужчиной, этого не отнять, особенно когда он так на нее смотрел. — Не думал, что это в твоем стиле.
Миранда усмехнулась в ответ:
— А что, тебе нравится медленно и нежно?
— В этом есть своя привлекательность, — ответил он. — Но я человек широких взглядов, мне много что нравится.
Они добрались до столовой. Не самое романтическое место для первого свидания, но они оба были занятыми людьми. Некоторые из коллег смотрели на них удивленно, не ожидая увидеть руководителя своего отдела под руку с главой службы безопасности, но поспешили отвести взгляды.
Миранда подумала, не пошутить ли про эксперименты, но сочла, что это будет слишком пошло. Ей никогда не удавалось как следует овладеть умением флирта, да и вообще социальными навыками, если честно. К счастью, благодаря «совершенному» телу ей почти не приходилось об этом заботиться.
Не придумав ничего лучшего, она сказала:
— Мне тоже много что нравится.
— Неужели, — сказал Джейкоб. — Тогда как насчет... пирожного? Позволишь тебя угостить?
Миранда рассмеялась.
— Да, — сказала она. — Я не против.


Название: Ораторское мастерство
Оригинал: "Speech Success", by lhs3020b; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 595 слов в оригинале
Персонажи: Шепард, Гаррус Вакариан, Мордин Солус, посторонняя кроганская морда
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Сложности автоматического перевода при переговорах.

Cегодня у Гарруса Вакариана выдался не самый удачный день.
С нарастающим беспокойством он слушал, как Шепард говорит:
— Нам нужно пройти дальше. Пожалуйста, уйдите с дороги.
Прямо перед ними возвышался огромный кроган.
— Ты кто вообще такая, человек? — он окинул Шепард недобрым взглядом. — И что это за зверюшки с тобой?
— Диагноз: грубость, — произнес Мордин рядом с Гаррусом. — Прогноз — не оптимистичен, — он покачал головой, словно печалясь о несовершенстве мира.
— Спасибо, доктор, — пробормотал Гаррус. — Наверняка они это услышали.
Шепард ответила крогану не менее свирепым взглядом. В ее глазах мелькнул знакомый блеск, предвещавший обычно чью-нибудь смерть.
— Я, — процедила она, — могу сказать то же самое о тебе.
Шепард, Гаррус и Мордин стояли в одном из коридоров где-то недрах Омеги. Над головой поскрипывали трубы, то и дело испуская облачка пара из трещин. Осветительная панель на потолке мигала и раздражающе гудела. Этот звук напоминал Гаррусу о гудении крыльев Коллекционеров. Не очень-то радостная ассоциация.
За их спинами была запертая дверь. Она закрылась, стоило им войти — вирус-взломщик, который Гаррус запустил в охранную систему, вычистили за считанные секунды. Для чего-то более продуманного времени не хватило. А впереди стояли минимум четверо наемников из Кровавой Стаи и вот этот чувак. Он не носил ни униформу Стаи, ни шлем, но зато сжимал в руках нечто, больше всего напоминающее молот.
Кроган не сводил глаз с Шепард.
— Я Йоргал Врртал! — взревел он. — Батлмастер и военный вождь! Ты запомнишь мое имя!
— Новый диагноз: пафос, — вполголоса отметил Мордин. — Вероятно, терминальная стадия.
Кроган повернулся к ним с угрожающей гримасой, приподняв верхнюю губу.
Гаррус стиснул приклад своей снайперки.
— Спасибо, что спровоцировали его, доктор.
— Всегда пожалуйста, — отозвался Мордин.
Очень, очень хреновая ситуация. Посередине прямого коридора, в паре метров от противника, без всякого укрытия, без всякого фактора внезапности или удачной позиции — едва ли не худшая ситуация для снайпера. За спиной у Гарруса висела сложенная штурмовая винтовка, но с тем же успехом она могла бы быть на Палавене. Пока он до нее доберется, кроган уже успеет атаковать. Единственное, что Гаррус мог придумать — возможно — это успеть выстрелить в голову. Понадобится немало удачи и идеальный рассчет...
Как обычно, Шепард спутала все планы.
— Йоргал... Вертел? — нахмурившись, неуверенно переспросила она и еще раз глянула на свой омни-тул. — Это вообще правильный перевод? — Она снова подняла взгляд на крогана. — Так, значит, ты любишь насаживать людей на вертел?
На лице крогана сменилось множество выражений. Некоторые из них Гаррус не смог опознать. Он точно различил ярость, удивление, оскорбление, а затем — нечто совершенно неожиданное.
Запрокинув голову, кроган издал странный скрипучий звук.
Мордин выглядел сбитым с толку:
— Смех? Или аллергия? Сложно сказать.
Врртал опустил молот, оперев его о землю.
— Йоргал Вертел, — он покачал головой. — Знаешь что, человек? Мне это нравится.
Он махнул рукой своим подчиненным:
— Пропустите их.
— Неожиданно, — только и сказал Мордин, когда они проходили мимо кроганской охраны.
Гаррус повернулся к Шепард:
— Я, конечно, благодарен, но все-таки — как тебе это удалось?
Она пожала плечами:
— Думаю, у меня просто хорошо подвешен язык.


Название: Краска
Оригинал: "Paint", by todisturbtheuniverse; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1054 слова в оригинале
Пейринг: фем!Шепард/Гаррус Вакариан
Категория: гет
Жанр: романтика
Рейтинг: R
Краткое содержание: Согласно древним турианским традициям, женщина раскрашивает себя клановыми цветами и узорами своего партнера. Гаррус вспоминает об этом старом ритуале с Шепард.

По правде говоря, это начиналось скорее как шутка. Гаррус часто говорил всякие глупости после очередного фантастического секса.
Он знал, что это не оправдание — он вообще говорил глупости регулярно, независимо от обстоятельств, — но иногда это помогало немного примириться с жизнью.
Шепард нравилось прослеживать пальцами узоры на его лице, когда они лежали вместе в постели, — легко касаться линий, пересекающих его щеки и нос. Он закрывал глаза, наслаждаясь ее прикосновением, иногда подергивая мандибулами, чтобы пощекотать ее ладонь, когда та оказывалась близко. Шепард смеялась и отдергивала руку.
— Знаешь, мне всегда нравились эти узоры, — сказала она с улыбкой.
— Хотел бы я увидеть их на тебе, — бездумно ответил Гаррус. Он хотел пошутить, но серьезные и искренние интонации в голосе выдали его.
Тут он понял, что влип — это казалось какими-то слишком уж серьезными намерениями для пары, которая так и не определилась толком со своими отношениями, не говоря уже о том, что этот обычай давно и безнадежно устарел. Но когда он осторожно приоткрыл один глаз, чтобы оценить ущерб, Шепард выглядела задумчивой, и не больше.
— Да, на это стоит посмотреть, — согласилась она. — Я, пожалуй, куплю подходящую краску, когда в следующий раз заскочим на Цитадель. Если ты хочешь.
И вот теперь они снова были в ее каюте: на столике стояли открытые баночки с краской, впереди был целый вечер, и Шепард сидела перед ним на кровати, нетерпеливо ерзая, одетая только в тонкий халат.
— Что, так не терпится? — поддразнил ее Гаррус, окуная кисточку в ярко-зеленую краску.
Она снова повела бедрами и прищурилась:
— Это чтобы ты не расслаблялся.
Вместо ответа он осторожно запустил пальцы в ее волосы, удерживая ее голову ровно, и провел линию от ее нижней губы вниз по подбородку, по шее и до самых ключиц. К тому времени, как краска в конце линии собралась в идеальную точку, Шепард уже сидела спокойно.
— Я думала, ты будешь рисовать свои символы, — заметила она. Гаррусу показалось, что в ее голосе промелькнуло разочарование — но зато она явно была взволнована прикосновениями кисточки к своей коже.
— До этого мы еще доберемся, — заверил он, споласкивая кисточку и на этот раз выбирая пурпурный цвет. — Турианские женщины в свое время не ограничивались малым. Чтобы привлечь внимание мужчины, нужно было куда больше, чем просто его символы.
Гаррус провел линию под ее левой ключицей, спустил с плеча рукав халата, обнажая кожу. Она затаила дыхание, сохраняя неподвижность, чтобы не мешать ему.
— Яркие цвета, важные знаки, которые рассказывали, кто она такая.
Шепард наклонила голову — совсем чуть-чуть, чтобы разглядеть короткие мазки, которые он нарисовал по обе стороны от пурпурной линии:
— И что это значит?
— Что ты забываешь прятаться в укрытие, когда слишком увлекаешься боем.
Шепард хмыкнула, не принимая всерьез оскорбление, и Гаррус усмехнулся в ответ, поймав ее руку, прежде чем она успела толкнуть его в грудь.
— Шучу. Это означает «защитник», — он нарисовал зеркальную линию по другой стороне ее тела. Шепард следила за ним молча, притихшая и задумчивая, но он не смотрел ей в лицо.
Гаррус добавил символы на ее груди, на скулах, на лбу: извилистая красная линия со сложной россыпью точек вокруг — «солдат», угловатый зеленый узор — «друг». И только когда на ее коже почти не осталось места, он взял синюю краску.
Шепард прикрыла веки, когда он очертил знакомые линии вдоль ее носа, под глазами, вниз по щекам. Теперь Гаррус не отрывал взгляда от ее лица, видя на нем четкий геометрический узор рода Вакариан, и он чувствовал...
— Ну? — наконец спросила она. — Как я выгляжу?
Гаррус наклонился вперед, прижимаясь лбом к ее лбу.
— Идеально, — выдохнул он и вдруг понял, что должен обладать ей прямо сейчас — понял с яростным, ослепительным желанием.
Он нетерпеливо потянул за пояс, сбрасывая с нее халат, коснулся ее кожи — покрытой шрамами, но по-прежнему мягкой. Шепард длинно выдохнула под его прикосновениями. Он чуть сдвинулся, устраиваясь между ее раздвинутых ног, лаская пальцем ее складки.
Много времени не потребовалось. Она уже была влажной и тяжело дышала, всем телом подаваясь навстречу его рукам, страдальчески нахмурив брови.
— Гаррус, — протянула она, закидывая ногу ему на бедро и притягивая его ближе. — Гаррус, пожалуйста...
Он поднял ее ногу чуть выше, осторожно придерживая, оперся другой рукой о постель, комкая простыни, и наконец вошел — медленно, так медленно, чувствуя, как она раскрывается вокруг него. Она застонала, выгибаясь ему навстречу. Он любил ее такой — запрокинутая голова, стиснутые зубы, пальцы, дрожащие под его гребнем, прижимающееся к нему тело... А синяя краска на ее лице? Это был бонус. Неожиданный, фантастический бонус.
Он двигался быстрее, одновременно касаясь ее чуть выше места, где соединялись их тела. Она была уже близко; он чувствовал, как она пульсирует вокруг него, сжимаясь все теснее и теснее, и наконец выдохнула его имя, судорожно выгибая спину, — и он излился в нее с последними беспорядочными толчками.
Когда она перестала вздрагивать и замерла, он опустился на постель рядом с ней, обнимая и притягивая ее к себе. Она послушно прижалась, удовлетворенно вздохнула.
— Похоже, это тебя и правда завело, а? — сонно пробормотала она, улыбаясь.
Он засмеялся, слишком опустошенный, чтобы спорить.
— Похоже на то, — он провел затупленным когтем по синим узорам на ее щеке.
— Надеюсь, эта краска потом отмоется, — она легонько поцеловала его. — А то представляю, что мне скажет Хакетт, если я выйду на связь в таком виде.
— Да что там Хакетт, — хмыкнул Гаррус. — Подумай, что скажет Джокер.
Шепард шлепнула его гребню — в шутку, без всякой силы.
— Ты чудовище.
— Ужаснейшее, — согласился он, ероша ее волосы.


Название: Новые неожиданные ощущения
Оригинал: "Oh", by ApocalypseThen; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1785 слова в оригинале
Пейринг: СУЗИ / Саманта Трейнор
Категория: фемслэш
Жанр: character study
Рейтинг: R
Краткое содержание: И Саманта, и СУЗИ изменились после Синтеза и продолжают меняться. Им обеим нужно понять, как взаимодействуют органические и синтетические элементы их новой сущности.
Предупреждения: технофилия

— Прямое попадание! — выкрикнула СУЗИ. — Твое падение неизбежно, недостойный враг!
— Не думаю, что они тебя слышат, СУЗИ, — заметила Саманта из пилотского кресла, мысленно переведя последнюю фразу на нормальный язык. — Кажется, последний выстрел пробил обшивку.
— Мы должны удостовериться, — заявила СУЗИ. — Иду на еще один заход.
Саманта задумчиво смотрела на свою ладонь, пока СУЗИ закладывала вираж вокруг подбитого крейсера. Тонкая вязь пульсирующих серебряных нитей под кожей теперь доходила до самых кончиков пальцев. Она довольно спокойно воспринимала эту странную метаморфозу, заставшую их всех врасплох. В конце концов, ей всегда удавалось контролировать свои эмоции.
— Ага! — воскликнула СУЗИ. — Ура! Победа за нами!
Ее платформа, как обычно, занимала кресло второго пилота. Она управляла орудиями вручную, раз за разом энергично ударяя по сенсорам активации главного калибра «Нормандии», разнося вражеский корабль на части.
— СУЗИ, успокойся, — сказала Саманта.
Так же, как она сама начинала по-новому ценить важность логики и рационального мышления, СУЗИ, похоже, искренне наслаждалась открытыми проявлениями эмоций. Она даже попросила Саманту составить ей компанию в рубке. По ее словам, она чувствовала себя неправильно, управляя кораблем без напарника в пилотском кресле, а Джокер все еще лежал в лазарете.
— Я не могу, — ответила СУЗИ. — Это слишком захватывающе. Да! Получите, нехорошие люди! Ах.
Последний — неожиданно тихий — возглас заставил Саманту повернуться к СУЗИ. Та изучала собственную руку, ее указательный палец влажно поблескивал. СУЗИ с непонимающим лицом перевела взгляд на Саманту.
— Но я не... — начала было она. — Саманта. Что со мной случилось? — она протянула руку, чтобы Саманта могла ее рассмотреть.
Развернув кресло, Саманта наклонилась к ней ближе. В последнее время синтетическая поверхность кожи СУЗИ, казалось, заметно потеряла свой блеск, и влага на ее указательном пальце отчетливо выделялась. Взяв СУЗИ за запястье, Саманта аккуратно развернула ее руку. На ладони тоже видны были блестящие пятна.
Физический контакт с СУЗИ был познавательным опытом для всех участников. Ее алгоритмы маскировки и проникновения предоставляли исчерпывающую информацию о точках давления и нейролингвистической обратной связи, но до недавних пор она не задумывалась, насколько это применимо к ней самой. Теперь же она была весьма последовательна в своих экспериментах, обнимая каждого из членов команды — всего по одному разу — прежде чем рассортировать их согласно своей новой теории физической привлекательности.
Саманта была несколько разочарована, не попав даже в верхнюю половину списка, но тогда это оказалось слишком неожиданно и вызвало у нее легкий приступ астмы. Она все еще думала про это объятие, когда ее взгляд случайно упал на промежность СУЗИ. Она тоже поблескивала в приглушенном свете рубки.
— СУЗИ, — осторожно начала Саманта, — может, нам стоит подумать о том, чтобы выдать тебе униформу?
СУЗИ не утратила своих аналитических способностей.
— Ты выдвинула теорию. Я хотела бы оценить ее. Пожалуйста, поясни.
Она тоже взяла Саманту за руку, так что теперь они держали друга друга за запястья. Саманта почувствовала, как сердце забилось быстрее, и подавила желание пуститься в бессмысленную болтовню. Она попыталась собраться с мыслями как следует. СУЗИ должна знать, что это значит для нее, как ей важны подобные прикосновения.
— СУЗИ, ты... — Саманта замялась. — Ты управляла орудиями одной рукой?
— Да, верно, — кивнула СУЗИ. — Я регулировала настройки удаленно, но управление огнем осуществлялось вручную.
— А что ты... делала еще? Другой рукой?
— Странно, что ты об этом спрашиваешь. Мне было неудобно сидеть. Я искала источник дискомфорта и пыталась уменьшить его.
— Но ты же могла просто встать? — спросила Саманта.
— Я не хотела оставлять управление орудиями, — призналась СУЗИ. — Это очень увлекательный процесс — стрелять из главного калибра в заслуживающего это врага. Очень высокий расход энергии. Мои вычислительные мощности быстро иссякают.
Саманта почувствовала, что у нее пересохло во рту.
— Мне кажется... хотя нет, глупости, — она покачала головой и попыталась убрать руку. Безуспешно — рука СУЗИ по-прежнему держала ее запястье, не сжимаясь сильнее, но не давая возможности сбежать.
— Пожалуйста, продолжай, Саманта, — попросила она. В ее струящемся шелковистом голосе промелькнула новая интонация — не угроза, но обещание, что дальнейшее сопротивление не обойдется без последствий. Палец СУЗИ надавил на пульсирующую вену на ее запястье, и Саманта вздрогнула.
— Ну, я была курсах военной подготовки, — сбивчиво начала она. — Там был один новобранец, который выбыл из-за результатов по стрельбе. Он приходил в такой восторг от своей винтовки, что не мог как следует прицелиться.
— Многие органики испытывают существенный энтузиазм, когда дело касается оружия, — согласилась СУЗИ. — Возможно, я приобретаю новые склонности. Тем не менее, моя точность стрельбы не пострадала.
Саманта нервно сглотнула. Она обязана была поднять эту тему прежде, чем начнет думать о том, что СУЗИ сейчас фактически обнажена.
— СУЗИ, я думаю, ты испытывала сексуальное возбуждение. Э-э... влага — один из признаков.
Пальцы СУЗИ чуть крепче стиснули запястье Саманты.
— Ты ошибаешься. Это невозможно. У меня нет соответствующего оборудования.
Саманта изо всех старалась сохранять спокойствие.
— СУЗИ, ты разделала этот корабль на двенадцать кусков. Будь ты органиком, я бы сказала, что ты от этого чуть не кончила.
СУЗИ посмотрела вверх и в сторону.
— Кончить. Удовлетворить плотские желания.
Саманта заметила, что глаза СУЗИ не такие серые, как были раньше. В них начинал проступать карий оттенок.
— Можно ли считать эту платформу плотью? Воплощенной? — спросила она.
Саманта кивнула:
— Думаю, да. Мы все меняемся.
— Интересно, — сказала СУЗИ. — Я заметила снижение возможностей этой платформы и добавление некоторых органических компонентов, но они не взаимодействуют в достаточной мере с моими сенсорами.
— Органики оценивают подобное с помощью чувств. Похоже, у тебя они тоже появились, — Саманта отвела взгляд в сторону. — СУЗИ! — воскликнула она, отодвигаясь как можно дальше.
Свободную руку СУЗИ опустила между ног, надавливая и потирая там неопытными движениями. Она посмотрела вниз:
— Не понимаю. Это не подчиняется моему контролю. Замкнутая обратная связь, которую я не могу прервать.
— Отпусти меня! — потребовала Саманта. — Это все-таки личное дело!
Рука СУЗИ задвигалась чуть быстрее, и она наклонилась к Саманте.
— Вряд ли это возможно, — сказала она с недоуменным выражением. — Я должна провести эксперимент. Не беспокойся.
СУЗИ встала и, раздвинув ноги, аккуратно устроилась на коленях Саманты, не опуская на них полностью свой вес. Она смотрела Саманте прямо в лицо; темп ее экспериментальной мастурбации ускорился.
Саманта отодвинулась, вжимаясь в спинку кресла, но улыбающееся лицо СУЗИ не оставляло ей пространства для маневра. Оно становилось все ближе, приближаясь по сантиметру, то и дело на мгновение замирая. Наконец оно вовсе расфокусировалось перед глазами.
— Что ты... мм! — только и смогла сказать Саманта, когда СУЗИ сократила расстояние до нуля и накрыла ее рот своими губами. Они оказались теплыми и восхитительно мягкими.
Саманта позволила себе закрыть глаза и расслабленно обмякнуть в кресле, сосредоточившись на пронизывающем ощущении их первого поцелуя.
— Ах, — снова негромко выдохнула СУЗИ; Саманта почувствовала, как ее лица коснулся поток воздуха откуда-то из глубины платформы. СУЗИ отодвинулась, разглядывая лицо Саманты.
— Дискомфорт уменьшен, — сказала она. — Спасибо.
Саманта раскраснелась и дрожала. Положив свободную руку на грудь СУЗИ, она слабо попыталась оттолкнуть ее.
— Что это вообще было?
СУЗИ осторожно отвела ее руку своей — теперь тоже влажной. Она держала ее за оба запястья, и Саманта почувствовала волну возбуждения при мысли о том, как она сейчас уязвима.
— Я отметила корреляцию между уровнем дискомфорта и моей близостью к тебе, — пояснила СУЗИ. — Но она не описывалась линейной функцией. Уровень дискомфорта достиг предельного значения при уменьшении расстояния, а затем последовало полное облегчение при контакте.
Саманта густо покраснела.
— Кажется, ты только что испытала оргазм, — пробормотала она.
— Да, это логичный вывод, — кивнула СУЗИ. — Возбуждение — весьма отвлекающее состояние. Но постоянно стрелять из главного калибра — непрактично. Однако, если я останусь на близком расстоянии от тебя, я смогу поддерживать свою эффективность как минимум на девяносто восемь процентов.
Саманта поняла, что где-то здесь ее резервы понимания и терпения исчерпываются.
— Но я же не могу весь день только сидеть тут и трогать тебя! — возмутилась она. — Органики так не делают! Тебе придется освоить какие-то способы самоконтроля.
— Но я не органик, — возразила СУЗИ. — И ты уже тоже, — она наклонилась для еще одного поцелуя.
Саманта не удержалась от стона, когда гладкий тефлоновый язык СУЗИ скользнул по ее губам, а затем принялся жадно исследовать ее рот. Ее мастерство поцелуев преодолело путь от начального уровня к профессиональному одним гигантским скачком. Удобно иметь почти неограниченную вычислительную мощность и огромную базу данных. Саманта отвечала автоматически, даже не задумываясь. Слишком давно ей не доводилось ни с кем испытывать подобной близости.
Руки СУЗИ скользнули вниз с запястий Саманты, переплетая их пальцы. Саманта чувствовала, как ее ладони становятся теплее. Открыв глаза, она увидела яркие искры, танцующие вдоль тонких серебристых линий микросхем под кожей: они пульсировали в такт мерцающим узорам на ладонях СУЗИ. Тепло и свет неспешно поднимались вверх по ее рукам.
СУЗИ сделала своим ртом что-то невероятное, от чего Саманта мгновенно намокла. Она нахмурилась, чувствуя неудовлетворенное желание, зажмурила глаза. Щекочущее тепло перетекало от ее рук к груди. Соски заныли под жесткой тканью формы. СУЗИ оперлась о подголовник кресла и коленом развела бедра Саманты в стороны.
Саманта пыталась ответить на беспощадные поцелуи СУЗИ, но эта битва была уже проиграна. Становилось всё жарче; пульсация и щекотка разлились по низу ее живота и ниже, до самых кончиков пальцев на ногах. Она выпрямила колени, оторвав подошвы от пола, и поерзала, прижимаясь к бедру СУЗИ.
— Саманта, — СУЗИ оторвалась от ее губ. — Открой глаза.
Саманта видела, как всё ее тело мерцает пульсирующим светом — даже сквозь ткань формы, не только там, где была обнаженная кожа. Платформа СУЗИ мерцала точно так же, светящиеся узоры вспыхивали на ее лице.
— Что происходит? — спросила Саманта, судорожно вздохнув.
— Синтез, — ответила СУЗИ.
Саманта ощущала, как где-то в самом центре ее существа конденсируется заряд — живое электричество, для которого и она, и СУЗИ были проводниками, подключенными в общую схему. Знание и наслаждение, сплавленные в чистую силу. Она вскрикнула, достигнув оргазма — на ультразвуковой ноте — и краем сознания отмечала, как СУЗИ ведет ее по вершинам и пропастям синтетической обратной связи, не отставая от нее, наблюдая и изучая ее плотские реакции.
— Ох, — только и могла сказать Саманта, когда всё закончилось. — Ну ничего себе.

@темы: фандомное побоище, перевожу слова через дорогу, embrace eternity

---

ФБ - еще переводы

Почему-то забыл утащить в дневник работы из остальных команд. На фикбук, что характерно, выложил, а сюда... Короче, для порядка - пусть будет.

Название: Приоритет укола
Оригинал: regentzilla, "Right of Way"; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2714 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Арисугава Дзюри/Такацуки Сиори
Категория: фэмслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: фехтование и яблоки

Влажный хруст, с которым зубы Сиори вонзились в мякоть яблока, заполнил пустой фехтовальный зал доверху, до самого сводчатого потолка. Зубы Дзюри от этого звука заныли, и дрожь пробежала по ее спине — как ни пыталась она сосредоточиться на дыхании и напряженных мышцах. Дзюри всегда задерживалась после уроков фехтования, чтобы сделать растяжку и расслабиться, но обычно она была здесь одна — и Сиори была последней, кого она ожидала увидеть.
— Не хочешь кусочек?
Дзюри повернула голову, глядя на Сиори через плечо. Та устроилась на краешке стула, аккуратно скрестив перед собой тонкие птичьи ноги, протягивая надкушенное яблоко в изящных пальцах. Теплые последние лучи солнца заливали комнату оранжевым сиянием, но лицо Сиори оставалось в тени.
— Нет, спасибо. — Дзюри отвернулась. — Я не беру угощений от незнакомцев.
Она почувствовала — точно движение воздуха, — как Сиори обиженно встрепенулась. Несложно было представить ее лицо с нарочитым отсутствием выражения и то, как она убирает протянутую руку.
— Знаешь, если не есть достаточно витаминов, ты умрешь, — произнесла Сиори медленно и размеренно, но с мрачными нотками в голосе. — Ты хочешь быть хорошей девочкой, или ты хочешь умереть?
Дзюри ничего не ответила.
— Ладно, — выплюнула Сиори — жестче, чем ей хотелось. — А как насчет сразиться по-быстрому?
Это заставило Дзюри снова удивленно обернуться.
— Сразиться?
— Недолго, говорю же. До трех раз?
В голове Дзюри мгновенно замелькали десятки вопросов — в самом деле, не могла же Сиори просто хотеть пофехтовать. Она ничего не делала просто. Дзюри опустила руки из растяжки, позволив им повиснуть вдоль тела, и пристально вгляделась в лицо Сиори в поисках намека на скрытые значения — но не нашла ничего.
Она неторопливо подняла маску со скамьи, куда отложила ее после урока, и заметила, как губы Сиори дрогнули в легкой улыбке. Немного подумав, Дзюри сняла шпагу со стойки у стены. Сиори хмыкнула, заставив Дзюри несколько мучительных секунд подождать у края разметки на полу, и только потом поднялась и взяла свою маску и оружие.
— До трех раз, — согласилась Дзюри, собирая волосы в узел на затылке и надвигая маску на лицо.
Лицо Сиори пробыло освещенным лишь пару мгновений, прежде чем его тоже скрыла маска. Анонимность фигуры напротив, белый костюм и безликая маска — от этого всего холодок пробежал вдоль позвоночника Дзюри, но она решительно задавила это чувство, не позволяя ему достигнуть разума. Поединок. До трех раз. Ничего особенного, она столько раз делала это прежде.
Сиори сдвинула ноги вместе, расправила плечи и подняла шпагу перед лицом — вертикальная линия, идеально разделяющая пополам белый овал маски. Дзюри снова накрыло волной замешательства — салют, сейчас? зачем? — и тут же она поняла, что именно этого Сиори и добивалась.
Дзюри отсалютовала в ответ — скованно и формально, стараясь не менять выражения лица, несмотря на маску.
— En garde, — глухо произнесла Сиори, становясь в стойку; желтый свет заката блеснул на ее клинке.
— Prêt, — ответила Дзюри, принимая зеркальную позу.
Она пыталась сосредоточиться только на предстоящем поединке — стойка, дыхание, угол наклона шпаги, — и мир медленно сжимался вокруг нее, пока не осталось ничего, кроме полосы разметки и пустоты за ней.
— Allez!

***

Когда они были маленькими, они часто уходили играть в лес за домом Сиори.
Дзюри всегда приходила поиграть домой к Сиори — ей каждый раз было странно, когда Сиори приходила домой к ней. Ее семью никак нельзя было назвать бедной, совсем наоборот — но казалось, что у Сиори всегда всего было чуть-чуть больше. Каждая игрушка или книга, которую хотела Дзюри, сперва оказывалась в руках Сиори, прежде чем попасть к ней. Сиори всегда делилась — ведь хорошие друзья должны делиться — и Дзюри каждый раз была счастлива, но в то же время немного смущена.
Неумолчный стрекот цикад летом превращал их домики из ветвей в крепости, в место, где можно было шепотом делиться секретами. Дзюри частенько придумывала свои истории — маленькие шалости, чтобы казаться смешнее, казаться больше похожей на непоседу-Сиори. Она подозревала, что Сиори иногда тоже кое-что выдумывала.
Однажды, когда шатер ветвей, опускающихся вокруг самого старого и толстого дерева, был волшебным лесом, а дом Сиори был их замком, затерянным в туманных далях, Сиори сплела им обеим венки из цветов.
— Я — королева ведьм, — заявила Сиори; мелкие белые цветы усеивали ее волосы, точно снег. — А ты — из одиноких ведьм, которые живут в горах.
Венок Дзюри был чуточку великоват, и из-за него волосы лезли ей в глаза.
— Я не хочу быть одинокой, — сказала она, пытаясь надеть венок поудобнее. — И я не хочу быть ведьмой.
Тогда-то Сиори и обняла ее — крепко и совершенно неожиданно, заставив венок окончательно съехать с головы.
— Не грусти, — тихо выговорила Сиори — почти неслышно за пением цикад. — У тебя всегда буду я.
Когда они наконец вернулись обратно в замок, уже темнело, и Дзюри ждала мама, чтобы отвести домой. Снимая венок, Дзюри укололась о единственный шип, затаившийся среди ворсистых стеблей, и потом несколько дней ходила с забинтованным пальцем.

***

Фехтовальный поединок начался вихрем движений, но вскоре превратился в ритмичный обмен выпадами — взад-вперед, только чтобы прощупать почву, не стремясь достать противника. Дзюри почти сразу же взмокла под шлемом; струйки пота раздражающе щекотали виски. Оставалось только радоваться, что Сиори ее не видит.
Казалось, каждая из фехтовальных фраз Сиори начиналась обманом — и ни одна не заканчивалась так, как должна была. Дзюри была вынуждена сосредотачиваться на всем сразу, от наклона ее плеч до скрипа подошв по полу, чтобы только понять, куда в итоге будет направлен удар. Судя по тому, как Сиори держалась, она ничуть не напрягалась и даже не прикладывала больших усилий, и Дзюри поймала себя на том, что пристально вглядывается в маску, пытаясь рассмотреть за ней хоть какую-то частичку лица — чтобы догадаться, о чем думает Сиори.
Дзюри даже не заметила, как Сиори резко крутанула запястьем — и кончик шпаги уперся в правую руку Дзюри. Ощутив давление, она замерла, глядя в лишенную выражения маску напротив и не находя там ничего. Отступив, она прошагала обратно к началу разметки и снова встала в начальную стойку. Ей отчаянно хотелось поднять руку и вытереть лоб, но если Сиори не собиралась показывать лицо — то и Дзюри тоже.

***

— Я ухожу из Академии Отори.
Дзюри не изменилась в лице:
— А что насчет твоего кавалера?
С крыши главного здания академии была видна едва ли не вся школа. Еще несколько минут назад пейзаж был залит обжигающим светом — золотисто-рыжим, цвета волос Дзюри, — но теперь тускнел, становясь пыльным и блеклым. Сиори стояла рядом с Дзюри, пытаясь придумать, что сказать, пока та смотрела на закат. Несомненно, Дзюри заметила ее, но даже не повернула голову в ее сторону — так и стояла неестественно прямо, опершись о перила на краю крыши.
— Я не хочу о нем говорить, — ответила Сиори, и это было правдой.
Она не хотела говорить Дзюри, что бросила его несколько недель назад. Сиори выводило из себя то, что она так расстраивалась из-за этого: не то чтобы он в самом деле ей нравился, она просто хотела доказать — а что, собственно? Что она ничем не хуже Дзюри? (Это не так). Лучше нее? (Никогда не будет). Что ей не нужна эта дружба из жалости, чтобы быть счастливой? (Но она была нужна ей. Сиори ненавидела ее, но эта дружба была с ней слишком долго, чтобы научиться обходиться без нее). Что она способна на нормальные отношения? (Как смешно).
— Я не хочу о нем говорить, — повторила она, сглатывая ком в горле — как делала всегда, дольше, чем могла вспомнить. — А что насчет нас?
— Нас?
— Нашей дружбы, — Сиори было неловко называть это так. Она не знала точно, во что превратились теперь их отношения, — может быть, они просто наконец начали расходиться в разные стороны. (Может быть, Дзюри наконец просто устала от нее, может быть, ей надоело. У нее был фехтовальный клуб, были поклонники, были друзья — зачем ей теперь Сиори?) Но все-таки казалось неправильным — после стольких клятв в вечной дружбе — просто позволить этому закончиться.
Дзюри всё еще не смотрела на нее.
— Можно ничего не менять.
Но всё уже изменилось, Дзюри должна была это понимать. Сиори кивнула — скорее для того, чтобы убедить саму себя.
— Конечно. Лучшие друзья навсегда, верно?
Дзюри кивнула, качнув своими идеальными локонами. В угасающем свете она казалась выцветшей, потускневшей.
— Лучшие друзья навсегда.
Это были последние слова, которыми они обменялись за несколько лет.

***

Темп поединка неуклонно нарастал. Сиори едва слышала скрип подошв и звон сталкивавшихся клинков за собственным тяжелым дыханием, отдававшимся в замкнутом пространстве маски. (Дзюри, наверняка, даже не запыхалась — что же не так с ней, почему она такая слабая...)
Всё, что делала Дзюри, было четко просчитано. Точно по учебнику. Ее стойка оставалась безупречна, ее шпага не отклонялась от нужного угла, каждое движение было сильным и уверенным, отработанным множество раз. Когда Дзюри стремилась достичь в чем-либо совершенства, это всегда было заметно — именно по тому, что она делала это с такой легкостью.
Сиори, кажется, ни разу не видела, чтобы Дзюри с чем-то не справлялась.
Из-под маски Дзюри выбились несколько прядей, свиваясь в рыжую спираль над ее плечом. Они отвлекли рассеянное внимание Сиори, и за долю секунды, когда она забыла двигаться, Дзюри метнулась вперед — шпага в ее вытянутой руке уткнулась точно в середину левого плеча Сиори.
Ну конечно. Идеально исполненное наказание за ее глупую ошибку.
Развернувшись на каблуках, Сиори вернулась на свой конец разметки и встала в стойку прежде, чем Дзюри успела хотя бы повернуться. Ее лицо под маской пылало, она знала, что ее щеки раскраснелись, лицо заливает пот, она хотела бы сделать перерыв — она не привыкла к таким состязаниям, только к коротким схваткам с другими учениками, — но пока Дзюри продолжала сражаться, Сиори никак не могла позволить себе сдаться.
Она должна продолжать. Должна пробиться через эту невыносимую стену уверенности, потому что она лучше всех знает, какая Дзюри на самом деле.
Она должна победить Дзюри.
(У неё не получится).

***

После того, как она вернулась, после того, как все секреты, которые они хранили столько лет, разом обрушились на них, — Сиори попросила у Дзюри разрешения вступить в фехтовальный клуб Отори.
Дзюри отчетливо напряглась в своем кресле, ее рука замерла над бумагами, которые она просматривала. Сиори успела подумать, что лучше бы она подождала у двери, вместо того чтобы шагать прямо в кабинет студсовета, расправив плечи и напрашиваясь на конфликт. Ложная уверенность в себе еще никогда не приносила ей ничего хорошего.
— Клубы открыты для всех, — сказала Дзюри, не поднимая взгляд.
— Но это же твой клуб, — возразила Сиори. Если Дзюри не хотела с этим разбираться, то Сиори не собиралась извиняться еще раз, но факт оставался фактом: Сиори вторгалась на территорию Дзюри, пусть даже в ее намерениях не было ничего плохого. (Правда ли не было? Способна ли она была вообще ничего не планировать, не строить интриг?)
— Мне все равно, — Дзюри сгребла бумаги в неаккуратную кучу, вытащила из-под них книгу и захлопнула ее — пожалуй, сильнее, чем следовало. — Делай что хочешь.
Первое занятие, на которое пришла Сиори, оказалось напряженным — мягко говоря.
Как бы Дзюри не пыталась смягчить свои удары, она замечала, что ее фехтование становится все яростнее. Под масками ее ученики хранили анонимность, и она не могла забыть, что среди них всегда могла оказаться Сиори. Разумеется, она ни разу не причинила никому вреда по-настоящему — они не зря носили тяжелую защиту и маски и пользовались затупленным оружием. Но иногда чувства, что вскипали внутри нее, жгли руки и грудь и оставались даже после занятий, пугали ее своей силой.
Никто из тех, кто выходил сражаться против Дзюри или Сиори, не мог устоять перед ними — они сметали любого, кто оказывался напротив, просто на всякий случай.

***

Атаки Сиори начали замедляться, а движения Дзюри — становиться небрежными.
Последний раунд тянулся медленно и мучительно. И Дзюри, и Сиори прикладывали слишком много усилий — куда больше, чем на тренировках или даже в серьезных поединках. Их руки горели от каждого выпада, плечи ныли, устав держать стойку. Солнце наконец зашло, оставив комнату погруженной в прохладные голубоватые сумерки, — хоть какое-то облегчение.
Ни у одной из них не оставалось сил на сложные финты. Победа будет за той, кто сумеет собраться и провести хотя бы одну внятную атаку.
На последнем дыхании Дзюри и Сиори отчаянно рванулись вперед, целясь как можно выше и надеясь на лучшее. Острие шпаги Дзюри коснулось впадинки между ключицами Сиори, а кончик оружия Сиори уперся точно в центр лба Дзюри. Их клинки искривились: у Сиори — выгнулся вверх, у Дзюри — прогнулся вниз.
Несколько бесконечно долгих секунд они стояли, тяжело дыша, и каждая не сводила взгляда с маски девушки на расстоянии вытянутой руки.
— Кто выиграл? — наконец выдохнула Сиори.
Дзюри покачала головой — почти незаметно, не сдвинув шпагу Сиори.
— Обе, — сказала она. — Приоритета нет ни у кого.
Они медленно разошлись. Сиори тут же стянула с лица маску, но не испытала облегчения, когда Дзюри сделала то же самое: ни удовлетворения, ни стыда не принесло ей поражение, которое должно было быть победой. Глядя на раскрасневшееся, потное лицо Сиори, Дзюри с опозданием поняла, что это вовсе не злость — то, что пылает у нее в груди, точно пламя.
— Мне кажется, — произнесла Дзюри, — так дальше продолжаться не может.
Сиори отбросила шпагу и плюхнулась на скамейку; отыскала бутылку воды в своих вещах и принялась жадно пить, роняя капли.
— Это продолжается между нами вечно, — сказала она, пытаясь отдышаться. — И мы еще живы.
Дзюри аккуратно взяла свою шпагу за острие и подошла к скамейке Сиори. Та напряглась, готовясь к чему-то — к чему именно, она не знала, — но Дзюри только наклонилась и рукой в перчатке подобрала яблоко, которое ела Сиори перед поединком. Надкушенная белая мякоть за это время успела стать полностью коричневой.
Дзюри поднесла фрукт к губам и с легким хрустом откусила потемневшую часть, оставляя чистую белизну, затем положила яблоко обратно на скамейку.
— Думаю, ты права.
Она решительно собрала свои растрепавшиеся волосы и снова свернула их в узел на затылке. Шагнула на разметку, осторожно отложила шпагу в сторону, чтобы снова надвинуть маску на лицо. Сиори не сводила с нее взгляда.
— En garde? — спросила Дзюри, поднимая клинок в салюте.
Сиори взяла яблоко, придирчиво повертела в руках и погрузила зубы в то место, что еще хранило тепло губ Дзюри. На вкус оно было сладким и свежим.
Дзюри терпеливо ждала, пока Сиори соберется, поднимет шпагу и маску и вернется на разметку. Когда Сиори отсалютовала ей в ответ, точность и концентрация уже вернулись к ней.
— Prêt, — сказала она, заметив, как Дзюри в нетерпении переступает с ноги на ногу.
— Allez!

Название: Ленты
Оригинал: "Ribbons", автор неизвестен
Размер: драббл, 300 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Химэмия Анфи/Тэндзё Утэна
Категория: фэмслэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R+kink
Примечание/Предупреждения: связывание

Блестящие, атласно-гладкие, прохладные на ощупь — но только сперва. Ленты, оставшиеся от одного из старых вечерних платьев Утэны, обрывки прошлой жизни. Во всяком случае, они еще на что-то годятся.
Сначала Анфи завязывает Утэне глаза и связывает руки.
Ленты кажутся похожими на полоски крови, украшения с конфетных коробок, зловещий серпантин с некоего оборванного празднества. Но Анфи, ловкая и изящная, Анфи, которую так редко доводится увидеть с распущенными волосами, туго натягивает провисшие ленты, завязывает их идеальными узлами, похожими на цветочные бутоны. Утэна заливается краской, чувствуя, как руки Анфи плетут кружевные узоры вдоль ее позвоночника, чувствуя, как лента сдавливает ее затвердевшие соски, — и прикусывает язык, пытаясь удержаться от стона.
Язык Анфи, прослеживающий леденцово-яркие контуры на ее коже, — горячий, старательный и настойчивый.
Утэна извивается, представляя, как тело Анфи прижимается к ее собственному, ее пышную грудь рядом с собственным мальчишеским бюстом; как же нестерпимо ей хочется притянуть ее ближе. Но руки Утэны прочно связаны за ее спиной. И, разумеется, Утэна понимает, что Анфи хочет этим сказать: «Ты коснешься меня только тогда, когда я этого захочу».
Тонкая красная лента сдавливает напряженную грудь Утэны, и Анфи проводит языком вдоль полоски ткани, подчеркивая ее. Чувствует соленый вкус кожи и еще немного — духов от растерзанного вечернего платья. Анфи движется дальше, вдоль ровных пересекающихся линий, пока не добирается до внутренней стороны бедра Утэны. Она сосредотачивает внимание там, выписывая языком узоры, ожидая, дразня, — до тех пор, пока губы Утэны, так прелестно искусанные до рубиново-красного, не предают ее.
— Пожалуйста, Химэмия. Пожалуйста.
Как очаровательно она умоляет — с румянцем на коже, в атласных лентах, полная стыда и желания. Повязка на глазах намокла от горячих слез. Анфи только улыбается — пусть даже это некому увидеть — и пощипывает полуприкрытый сосок Утэны, оглаживая ее грудь.
— Мы еще даже не начали, Утэна-сама.


Название: Будущее время
Оригинал: LizzyPaul, "Future Tense"; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1695 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Тэндзё Утэна/Химэмия Анфи
Категория: фэмслэш
Жанр: флафф
Рейтинг: R
Краткое содержание: Может быть, она не в силах изменить прошлое, но Анфи намерена исправить хотя бы будущее.
Примечание/Предупреждения: AU, постканон, потеря памяти

Кафе было тесным и сумрачным, и к тому же греческим.
Волосы Анфи спутались и слиплись от пота в нестерпимой жаре лос-анджелесского лета. Кое-как подобрав их в узел, она вошла в кафе. Внутри было полно народу, посетители толпились у стойки и громко разговаривали, некоторые занимали маленькие столики, беспорядочно расставленные по помещению.
Она наугад выбрала пару пунктов из меню — что-то, что она хотя бы могла выговорить. Вскоре, получив тарелку и стакан воды, она огляделась в поисках места, куда можно было бы присесть.
И тут-то Анфи заметила ее.
Пусть со спины, но даже спустя десять лет и тысячи миль Анфи узнала бы Утэну Тэндзё где угодно: эта несгибаемая линия шеи, эти волосы, которые сияли, точно маяк, даже в полумраке кафе. Стряхнув оцепение, Анфи решительно направилась к ней.
Утэна нашлась в последнем месте из тех, где Анфи могла бы ее искать, — но Анфи всегда подозревала, что так оно и случится.
Конечно, будучи не чужда мистическим материям, Анфи с самого начала была уверена, что систематический подход не поможет ей в поисках давно потерянной подруги. Что, впрочем, не помешало ей испробовать этот подход. Года через три она принялась просто выбирать места наугад, рассчитывая, что рано или поздно судьба сведет их снова. Несколько раз она пробовала нарочно не искать Утэну, надеясь обманом заставить мироздание вернуть ей подругу, надеясь случайно наткнуться на нее, как... вот как сейчас.
Казалось невероятно правильным, что, стоило Анфи в первый раз по-настоящему прекратить поиски, выбрать место просто так, чтобы посмотреть на достопримечательности, чтобы сделать перерыв — первый за десять лет, — и она нашла Утэну здесь, в заштатном кафе, куда заглянула без всяких мыслей.
— Я могу вам помочь? — спросила Утэна, обернувшись и заметив, что Анфи смотрит на нее. Звук ее голоса мгновенно изгнал все сомнения в том, что это действительно Утэна, и Анфи чуть не расплакалась от облегчения.
Утэна говорила на английском, и Анфи ответила на том же языке.
— Могу я присесть? — спросила она.
Утэна выглядела удивленной, но затем дружелюбно указала на стул напротив.
— Утэна Тэндзё, — представилась она, протягивая руку.
Анфи осторожно пожала ее ладонь и усилием воли заставила себя отпустить ее.
— Анфи Химэмия, — ответила она. — Вы не говорите по-японски?
— Да. — Утэна тоже перешла на японский и улыбнулась. — А как вы догадались?
Анфи не была уверена, что она может ответить.
— Ну, вы выглядите похоже, — наконец выдавила она.
— А вы — нет. Странно, — сказала Утэна.
Анфи не могла отвести от нее взгляд: в голове бурлила тысяча вопросов, но ни один из них не казался подходящим. Ясно было, что Утэна не знает, кто такая Анфи или даже кто такая она сама. Но все-таки молчать дальше было нельзя: вежливая улыбка Утэны становилась все более натянутой.
— Вы часто здесь бываете? — рискнула спросить она.
Утэна рассмеялась, и от этого переливчатого звука у Анфи сжалось сердце.
— А вы, похоже, нечасто это делаете, да?
— Делаю что? — переспросила Анфи.
— Флиртуете с девушками, — пояснила Утэна.
«Значит, вот как это выглядит?» — подумала Анфи.
— Нет, — честно призналась она.
Утэна улыбнулась ей, и у Анфи закололо в груди. Затем Утэна взглянула на часы и ахнула.
— Ну вот! — воскликнула она. — Я сейчас опоздаю на работу!
Она выбралась из-за стола. Анфи тоже вскочила на ноги, испугавшись, что сейчас потеряет Утэну, едва успев найти. Поспешно заворачивая свой недоеденный сэндвич, Утэна подняла взгляд.
— Что до вашего вопроса, — сказала она, — я бываю здесь довольно часто. Например... завтра в двенадцать?
— Я буду ждать, — пообещала Анфи.
В ответ Утэна одарила ее еще одной улыбкой, прежде чем развернуться и выйти из кафе. Анфи позволила ей уйти, потому что ничего другого не могла сделать.

***

За последние годы Анфи в совершенстве научилась как можно быстрее находить временную работу и крышу над головой. Так что она сконцентрировалась на этом, чтобы не беспокоиться о следующей встрече с Утэной.
Как оказалось, беспокоиться было не о чем. Утэна пришла, пусть и чуть позже назначенного времени, и хотя она не помнила ни Анфи, ни того, что с ними произошло, она все же оставалась Утэной. Она без труда поддерживала беседу, и Анфи наслаждалась звучанием ее голоса. Утэна, похоже, принимала ее молчаливое восхищение за стеснительность.
После еще трех свиданий — а это были именно свидания, Анфи поняла это быстро — они решили сходить вместе в ресторан. Следующий совместный вечер закончился тем, что Утэна пригласила ее к себе домой. Но только когда Анфи переступила порог, она поняла, чего Утэна ожидает.
Они целовались несколько раз. Невероятные, волшебные поцелуи, которые пугали и восхищали Анфи. Ничуть не похожие на девичьи поцелуи столько лет назад... Утэна утратила невинность — но и страх тоже. Анфи сгорала от отчаянной ревности, думая о том, что другие касались ее Утэны. Почему-то в те дни, когда она всего лишь делила ее со своим братом, это казалось не так невыносимо. Теперь она хотела приковать Утэну к себе и никогда не отпускать ее. Но на этом пути ждали лишь боль и безумие.
Она это знала.
Они целовались в коридоре. Целовались в дверях комнаты Утэны. Целовались на краю постели. А потом Утэна запустила руки ей под блузу, и Анфи вздрогнула, точно от удара током.
— Извини, руки у меня холодные, — пробормотала Утэна между поцелуями, но Анфи знала, что это здесь ни при чем.
Утэна взялась за подол блузки Анфи и вопросительно посмотрела на нее, ожидая разрешения. Анфи кивнула, помогая избавить себя от одежды; Утэна провела ладонями по ее обнаженной спине, поддев пальцами лямки лифчика.
— Я люблю тебя, — прошептала Анфи, и Утэна хихикнула.
Но затем она добавила:
— Да, я тоже, — и стянула с себя рубашку, так что все было в порядке.
Утэна не носила лифчик, только обтягивающую маечку, которую тоже быстро сбросила. Анфи взяла в ладони ее маленькие груди и воздала им хвалу языком, заставив Утэну протяжно вздохнуть.
— Эта твоя... невинность и девственность... ты просто притворялась, да? — запинаясь, спросила она, вцепившись пальцами в спинку кровати.
Анфи даже нравилось, что Утэна посчитала ее девственницей. Она не чувствовала себя невинной уже очень давно. Но если подумать — у нее никого не было после Утэны, после Акио, и она чувствовала себя рожденной в новую жизнь.
— Ты меня вдохновляешь, — только и сказала Анфи.
Утэна отстранилась, торопливо расправляясь с остальной их одеждой. Всё осталось прежним: то же самое местечко сзади на шее, прикосновение к которому заставляло ее сладко вздрагивать, точно так же она выгибала спину, когда Анфи легонько проводила пальцами по ее бокам, так же стонала, когда она погружала язык в ее влажную глубину. Всё было иначе: Утэна не возражала, когда Анфи брала инициативу на себя, не останавливась каждые пять минут из опасений, что они делают что-то запретное; не было той смеси обиды, гнева, непонимания, предательства и вины, что давила на них, когда они занимались любовью прежде. Это было новое, и старое, и всё, чего Анфи только могла хотеть.
Это было — точно возрождение.

***

Анфи не замедлила переехать жить к Утэне, с радостью покинув ту развалюху, где снимала квартиру на несколько недель. Она не стала бросать работу, потому что ей хотелось приносить хоть какую-то пользу, и потом, нужно же было что-то делать целыми днями.
Это было невероятно — начать заново, будучи настолько глубоко и неисправимо влюбленной; ощущение правильности, которое приходит только с опытом — но вместе с тем трепет начинающегося романа. Анфи тревожно ждала, что же будет дальше, потому что знала: она не может быть счастливой надолго.
Конечно, были и сложные моменты, ведь ничто хорошее не дается легко. Каждый день Анфи приходилось бороться с желанием удержать Утэну, присвоить ее. Она ненавидела, когда Утэна уходила, когда была вне ее поля зрения. Терпеть не могла, когда Утэна отправлялась гулять с друзьями, — одна, потому что некоторые из них считали Анфи «стремной», и она не делала ничего, чтобы изменить их мнение. Она способна была отпустить Утэну только потому, что понимала: попытайся удержать ее, и она будет потеряна навсегда.
Ей приходилось контролировать себя, чтобы не вернуться к старым привычкам. Пусть Утэна и оставалась Утэной, она по-прежнему не помнила ничего о том, что было с ними раньше.
Однажды ночью Анфи нащупала выступающий шрам на животе Утэны.
— Аппендицит, — беспечно сказала Утэна.
Анфи не ответила, только погладила симметричный шрам на ее спине, стараясь не заплакать.
Утэна помолчала немного и добавила:
— Если честно, я не знаю, откуда это. Я... мало что помню из того, что было раньше десяти лет назад. Оно всё такое... расплывчатое. Я ходила к психиатру, и он сказал, что это посттравматический стресс или что-то вроде того.
Анфи обняла ее, покрывая губы Утэны поцелуями.
— Я люблю тебя, — прошептала она с ноткой отчаяния. В тысячный раз она подумала, не пора ли рассказать Утэне правду, и в тысячный раз оттолкнула эту мысль.
Она не в силах была изменить их прошлое, но намеревалась сделать всё возможное, чтобы исправить хотя бы их будущее.

***

— Слушай, а мы не были с тобой знакомы? — как-то раз поинтересовалась Утэна, когда они лежали в постели, обнявшись. — В смысле, раньше.
Анфи рассеянно провела кончиками пальцев по гладкой бледной коже Утэны. Она вспомнила лицо Утэны, когда та узнала правду об отношениях Анфи с братом. Вспомнила, как Утэна вскрикнула, когда она вонзила меч глубоко в ее тело. Вспомнила о любви, которая царила между ними теперь: глубокой, но не отягощенной ни ревностью, ни страхом, ни болью.
— Нет, — сказала она.
Утэна закрыла глаза и подалась вперед, на ощупь отыскивая губы Анфи.
— Мне даже страшно, насколько сильно я тебя люблю, — пробормотала она.
— Может быть. — Анфи повернулась, устраиваясь в объятиях Утэны. Положила голову ей на грудь, слушая стук сердца. Она чувствовала себя в безопасности. — Может быть, мы знали друг друга в прошлой жизни. Может быть, мы из тех влюбленных, кто никогда не может разлучиться. Может быть, нам предначертано судьбой всегда встречаться и находить свою любовь.
Анфи почувствовала, как теплые губы Утэны коснулись ее виска.
— Мне нравится эта идея, — сказала Утэна.
Это было почти что правдой. Анфи подавила поднимающееся чувство вины.
— Мне тоже, — ответила она.

@темы: перевожу слова через дорогу

---

Ультрамариняши от АДБ

Посвящается моим дивным соратникам  Chiora и  Narindol, которым я хотел подарить это на общее дно рожденья, но увлекся и перевел чуть раньше (=

Название: Без страха
Переводчик:  Альре Сноу
Бета:  myowlet
Оригинал: "Without Fear" by Aaron Dembski-Bowden (сборник "Call of Chaos", оригинал рассказа здесь)
Размер: 2289 слов в оригинале, 2009 слов в переводе
Скачать: в формате .doc

Земля к земле. Пепел к пеплу. Прах к праху.
Земля с Йакса. Пепел с Калта. Прах с Макрэгга.
Он освящает свои латные перчатки священной почвой трех миров. Завершив ритуал — перчатки отмечены смесью типов почвы — он тянется к оружию.
Первое из них старше, чем империя, которую оно защищает: полные десять тысяч лет доблестной службы стоят за ним. Его перековывали, восстанавливали и чинили — но никогда оно не было потеряно, брошено или уничтожено. Другое его вооружение — болт-пистолет в личном арсенале, цепной меч, пристегнутый магнитным креплением к бедру, — они намного новее, их история исчисляется всего десятками лет. Болтер же — величественная вещь, модель «Умбра» с широким дулом, рожденная в прошедшую светлую эпоху и сохраненная через тысячелетия войны. Всё подобное оружие издает грохот при стрельбе; но рев этого громче и свирепее, знак гордости его машинного духа.
Вдоль его корпуса сияют слова «Sempram Fiberi» — полированной бронзой по черному: «Навеки свободен», если переводить на высокий готик Терры буквально. Диалект готика, которым пользуются на Макрэгге и в окрестностях, отличается куда более агрессивным словарным запасом, и эти слова обретают в нем иное, дерзкое значение: «Никогда не покорен».
Обратная сторона оружия отмечена хромированным знаком Империалис — крылатый череп, символизирующий нерушимую верность; напоминание о тех временах, когда не было доверия между братьями, когда галактика горела в огне амбиций предателей, а затем пала под великую неизбежную тень надвигающейся тьмы.
Старые истертые талисманы свешиваются с рукояти на тонких цепочках: два из них, схожие в скромности и достоинстве, сделаны руками смертных, а не вышли из горна Мастера кузницы. Первый — простое изображение примарха, не больше пальца длиной, на котором чеканные черты Жиллимана почти стерлись за десятки лет. Это разновидность приносящих удачу символов, которые дарят в высокородных семьях — любящая мать или, возможно, сестра — когда сына забирают из академии и выбирают для Испытаний.
Второй талисман, такой же изношенный и столь же драгоценный, — черная железная печать размером с монету, на которой изображен цветущий побег вербены, обвившийся вокруг меча в ножнах. Корни этого знака уходят к Первым Семействам Йакса, во времена основания Ультрамара; он известен как герб почтенного рода Лукаллиев.
Воин исполняет необходимые ритуалы благословения в последний раз, воздавая хвалу духам своего болтера и цепного меча, прежде чем снова закрепить их на доспехе.
Он смотрит сквозь окрашенный красным от линз шлема экран на сетчатке, проводя третью и последнюю калибровку, чтобы удостовериться, что между движением его глаз и размещением перекрестья прицела нет задержки. Всё в порядке. На краю зрения мерцают жизненные показатели его товарищей по взводу — информация в колонках рунических символов; это всего лишь грубое приближение того, что может позволить полный обзор диагностического шлема апотекария, но тем не менее важная деталь. Все показатели стабильны, нет никаких признаков повышения уровня адреналина или химических изменений, вызванных запасом боевых наркотиков в искусственных венах их брони.
Он готов точно тогда, когда ожидал этого, — за секунду до того, как «Громовой ястреб» содрогается от давления и жара при входе в атмосферу.
Мигающие сигнальные лампы озаряют трясущийся отсек катера ритмичными вспышками. Загорающийся свет отражается от имени, выгравированного на его наплечнике: Эней Лукалий — вытравленное кислотой и украшенное золотом с точностью художника внутри цифр, указывающих номер взвода.
— Animarus estac honori, — говорит сержант Висаний. «Отвага и честь».
Каждый из Ультрамаринов отвечает знаком аквилы; латные перчатки с глухим стуком ударяют о нагрудники.
Висанию не нужно повторять их приказы. Каждый из воинов знает, с чем им предстоит встретиться; эйдетические воспоминания об инструктаже сохранены в памяти и просчитаны до вероятности их собственного выживания.
Сержант Висаний занимает место во главе взвода.
— Гексус-Октавус, — говорит он, называя условное обозначение братьев, отмеченное мраморно-белыми цифрами на их броне и серо-стальной окантовкой наплечников: шестой взвод, Восьмая рота. Его голос начинает потрескивать — в вокс-связь прокрадываются помехи от входа в атмосферу.
— Tusca paratim? — спрашивает он. «Вы готовы?»
— Sinah meturos, — в унисон отвечают они. «Без страха».
Катер содрогается все сильнее, устремляясь к земле; его щиты охвачены пламенем. Гидравлические замки переднего трапа лязгают — освобождаются вакуумные печати. Меньше, чем через минуту, они разомкнутся. Десять секунд спустя — откроются. Трап со скрежетом распахнется, когда «Громовой ястреб» все еще будет на высоте шести тысяч метров.
Не требуя указаний, двое воинов одновременно выступают вперед, становясь по обе стороны от сержанта. Кай и Эрастес сжимают в своих кобальтовых перчатках освященные согласно обычаю огнеметы. Честь первой атаки — oppugnarei primaris — принадлежит им вместе с Висанием. Так заведено во взводе Гексус-Октавус — с тех пор, как Висаний принял командование двадцать девять лет назад.
Мигающие сигнальные огни становятся ярче, их вспышки — всё чаще. Трап откидывается отчаянным рывком, впуская внутрь свирепый ветер. Катер уже миновал границу облаков, и внизу ожидает опустошенная земля искореженного войной мира. «Громовой ястреб» скользит над серыми костями пылающего города.
Другие голоса вплетаются в вокс-канал взвода; голоса с поверхности, каждый из них — спокойный и сосредоточенный, они коротко сообщают важную информацию и замолкают.
Висаний шагает вперед, точно его зовут голоса погруженных в битву братьев внизу.
— Ignae ferroqurum, — говорит он наконец, провозглашая боевую доктрину Гексус-Октавус. «Огнем и железом».
Сержант Висаний делает еще три быстрых шага и падает в небо. Кай и Эрастус следуют всего в нескольких метрах за ним.
Эней и Тиресий — четвертый и пятый. За ними — Йовиан и Присций, и Каэлиан — самый младший — остается последним.
Эней падает. Он устремляется вниз всем весом своей силовой брони — к городу, который поднимается ему навстречу, разворачиваясь всё шире и шире по мере того, как сменяются цифры на счетчике высоты. Он молча просит примарха узреть его деяния в этот день. Тем же вздохом он препоручает свою душу под защиту Императора. Здесь, в этот момент, его охватывает чувство странного краткого покоя. Наверху — пустота, внизу — война, но сейчас есть только открытое небо.
Счетчик высоты превращается в предупреждение. Мелькающие цифры становятся вспыхивающими рунами.
Они падают сквозь вздымающийся дым и направленные к небу вспышки противовоздушных орудий, и их высадка так же безупречна, как при любом учебном десантировании: результат тренировок, затверженных до инстинктивных реакций. Висаний первым вонзается в сердце врага, его громовой молот обрушивается на них с силой землетрясения. Кай и Эрастес приземляются по обе стороны от него, разворачиваясь стремительными плавными движениями; их огнеметы извергают потоки разъедающего химического огня кружащейся спиралью. Они поджигают ближайших противников и заставляют остальных с воплями отступить. Они выжигают саму землю, освобождая место, чтобы их братья могли приземлиться. Когда-то это место было площадью, где обменивались товаром. Теперь это — точка сбора войск вокруг наибольшего из нечистых памятников. Взвод Гексус-Октавус превратит его в поле смерти.
Эней активирует ракетные двигатели прыжкового ранца в седьмой и последний раз — точно отмеренным импульсом — и опускается на каменистую пылающую землю, уже сжимая в руках оружие.
— Haek, — говорит он в тот самый момент, когда его подошвы касаются земли. «Здесь».
Три шага спустя он останавливается на краю выжженного круга, его бронированные ботинки крушат кости тех, кому не повезло оказаться против Кая и Эрастеса. Он уже стреляет. Внутри шлема Эней видит сетку прицела — просчитанную, но запутанную паутину перекрывающих друг друга данных. Болтер «Умбра» грохочет и дергается от отдачи в его руках, стремительно выпаливая заряд за зарядом. Он настигает свои цели, повергая их наземь выстрелами в грудь, разрывая их на части изнутри.
Люди. Всего лишь люди. Всего лишь вопящие, визжащие, истекающие кровью мужчины и женщины в доспехах из кусков металлолома и колючей проволоки. Нечистые шрамы, вырезанные на их коже, сочатся свежей кровью. Многие из них в противогазах, предназначенных для работы в кузницах или шахтах. Другие — те, что когда-то были верны, — сражаются в обрывках военной формы Астра Милитарум. Брызги слюны вылетают из их ртов, когда они визжат и блеют, точно звери. Многие из них рассекли языки надвое или отрезали их совсем в качестве ритуального жеста, значение которого Эней не может представить. Как бы то ни было, он убивает их, чувствуя, как их штыки и дубинки ломаются о его броню, обрушивая на них быстрые взмахи цепного меча. Сочетание его силы и мономолекулярных лезвий зубьев меча превращает их незащищенные тела в куски мяса.
Всего лишь люди, это так. Но их так много. Они исступленно молятся разбитому идолу — искореженной бронированной скорлупе, примотанной цепями к корпусу мертвого, выжженного изнутри «Бэйнблейда».
При виде прикованного реликта Эней испытывает душевный подъем, пусть даже стыд от этого зрелища прожигает его насквозь. Распятый дредноут претерпевал здесь погодные разрушения и осквернения от рук ненавистников целых три года — с тех пор, как в этот мир последний раз приходила война. На его броне — тех немногих ее частях, что не были разбиты и не проржавели от кислотных дождей, — не осталось и следа красного цвета, который когда-то так гордо свидетельствовал о его происхождении.
Там, на полуразобранном саркофаге, выгравирована потемневшая эмблема ордена Генезис, двоюродных братьев и родичей Ультрамаринам с тех самых пор, как Легионы были разделены волей и мудростью Мстящего Сына. Имя заключенного внутри воина — иссохшего тела, отсоединенного от своих доспехов и оскверненного, обернутого колючей проволокой — можно разглядеть там же, на бронированной плите.
Бенедиктус из рода Коблиев.
До того знакомо звучит это имя — он поражен. Поистине, их ордена в родстве между собой.
— Caveantes, — предупреждает Тиресий, отслуживший тридцать лет ветеран, происходящий из рода Утиев с Макрэгга. «Берегись».
Эней уже заметил угрозу. Он поворачивается в тот момент, когда его брат передает по воксу свое предупреждение, поднимает болтер и всаживает три выстрела в кучку грязных сгорбленных оборванцев, волокущих тяжелый стаббер из канавы неподалеку, которая служила импровизированным окопом. Все трое взрываются — заряды попадают им в грудь. Эней не видит, как они падают. Он снова вступает в схватку, отбивая мечом неуклюжее копье из металлолома и убивая его владелицу ударом ботинка в голову. Она падает с разбитым черепом и сломанным позвоночником.
Другие встают на ее место, тыкая в окруженных воинов пиками, сделанными из шахтерских инструментов с закрепленной на них самопальной фицелиновой взрывчаткой. Цепные мечи режут и кромсают. Болтеры грохочут. Там, где Ультрамарины не пытаются взобраться на возвышения, образованные упавшими телами, они вскоре оказываются по щиколотку в нечистой крови. Она плещет на доспехи Энея, окрашивая алым.
Любой человек, находящийся в здравом рассудке, уже давно бежал бы с поля боя. Но эти несчастные существа, эти изможденные выходцы с того света, чья плоть украшена шрамами , нападают на Ультрамаринов с ножами, камнями и даже без всякого оружия, обламывая зубы о кобальтовый керамит.
Эней слышит, как его сержант рапортует по общей вокс-связи, докладывая о продвижении взвода согласно приказу. Гексус-Октавус — падающий клинок, вонзающийся в сердце дракона. Теперь они убивают, убивают и убивают, расчищая путь сквозь орду для своих братьев из Третьей и Первой рот. Первые уже вступили в бой где-то в городе, подавляя восстание, охватившее мятежный мир. Последние ждут на орбите: молятся в недрах левиафанов, что служат флотом ударной группы.
Взвод Гексус-Октавус продолжает драться. Несмотря на сверхчеловеческую силу, сам по себе вес плоти, обрушивающейся на них, мешает точно рассчитанной ярости убийства. Графики жизненных показателей взлетают вверх — иглы впрыскивают в вены боевые наркотики. Подавители боли заставляют онеметь отравленные царапины и порезы в тех местах, где врагам удалось пробить сочленения в броне Ультрамаринов, а очищающие вещества дезинфицируют мелкие раны, прежде чем они могут подхватить заражение.
В каждой битве есть свой ритм приливов и отливов — так же, как в морских волнах. Воин чувствует его, нащупывает момент, когда общая воля противника пошатнется, когда падет столько вражеских солдат, что даже орда обезумевших фанатиков обязана будет замереть и осознать, с чем они столкнулись.
Эней чувствует это в ту же самую секунду, когда слышит приказ.
— Promavoi! — приказывает Висаний, повышая голос в первый раз. «Вперед!»
Орден пролил первую кровь. Настало время второго удара.
Турбины с воем раскручиваются, оживая. Прыжковые ранцы выдыхают огонь. Взвод Гексус-Октавус устремляется в небо. Выстрелы из стабберов, разрозненные и неуверенные, свистят мимо Энея, когда он отталкивается от земли.
Позади них в сердце орды мигает телепортационный маяк, посылая свою песню кораблям на орбите.
Некоторые из отступников, не занятые криками ненависти вслед уходящим в небо Ультрамаринам, оборачиваются, чтобы выместить гнев на оставшейся среди их рядов машине, обрушивая свое оружие на гудящий маяк, — но они уже не успевают оборвать его трубный зов. Последние из жертв взвода Гексус-Октавус еще умирают, когда первые громовые раскаты вытесненного воздуха возвещают о прибытии воинов-гигантов Первой роты.
Эней приземляется на вершине разрушенного шпиля здания Администратума, которое было украшено распятыми костями верных жителей города. Начинается дождь, капли с шипением испаряются со все еще работающих моторов за его спиной. Его выведенный на сетчатку дисплей темнеет, компенсируя ослепительное сияние телепортационных вспышек внизу. Ветераны ордена занимают поле боя, выступая из света порталов.
Он улыбается, видя это.
— Laurelas, — передает он по воксу остальному взводу. «Победа».
Сержант Висаний кивает с коротким гудением сервомоторов брони. Новые приказы уже разворачиваются на его глазных линзах.
— Tusca paratim? — снова спрашивает он своих братьев.
— Sinah meturos, — в один голос отвечают они.
Как и должно быть среди тех, кто не ведает страха. Как будет всегда.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

ПЧеньки (=

 Astherha Leia,  Phoenix_A, добро пожаловать!

Всем кофе с шарфиком (=


/минутка самофорса/
(чтобы посты не плодить) Я обещал, помнится, еще под выкладками поделиться, что еще есть у меня про "полюби, Маруся, спейсмарина" - вот, делюсь. А то ведь по тэгам и не найти.

тыц-тыц

Тексты свои: милота про шоколадку, милота про одуванчики, как-то уже не флафф
Канонное, переведенное мной же: "Luna Mendax" (про собственно пейринг там нет, но зато Локен), глава из "Мстительного духа" (по-моему, автор тоже шиппер). Спасибо Макниллу за наше счастливое все (=

@темы: приветствия, (безумное?) чаепитие

---

Гарро: Клятва веры - перевод

Ну и апофеоз упоротости, то есть повесть на тридцать семь тысяч слов. Я собирался перевести ее еще с января, и если бы чуть лучше умел в тайм-менеджемент, то успел бы на челлендж, но как вышло, так вышло. Тем не менее, оно есть и оно, по моему скромному мнению, прекрасно - и надеюсь, что перевод получился не хуже оригинала. Продолжение в комментах, ссылки для скачивания в шапке. Enjoy (=

Название: Клятва веры
Переводчики:  Альре Сноу,  Brother Jeffar,  Grey Kite aka R.L.
Бета:  myowlet
Оригинал: Garro: Vow of Faith by James Swallow
Размер: 37 578 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Натаниэль Гарро, Эвфратия Киилер, другие (см. список действующих лиц)
Категория: джен
Жанр: драма, эпос и пафос
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Возвращаясь к началу своего пути, Натаниэль Гарро оставляет службу Малкадору ради того, чтобы отыскать Эвфратию Киилер, живую святую, и те ответы, которые она может дать ему.
Предупреждения: эталонный паладин; автора спонсирует Экклезиархия
Скачать: .doc | .fb2

Действующие лица
Те, кто служат Империуму
Малкадор Сигиллит, Регент Империума, Первый Лорд Терры
Натаниэль Гарро, Странствующий Рыцарь, Агент Прайм Сигиллита
Вардас Айсон, Странствующий Рыцарь
Сигизмунд, Первый капитан VII легиона, Имперских Кулаков
Те, кто стремится к падению Империума
Хальн, агент под прикрытием
Эристид Келл, ассасин
Люди Терры
Эвфратия Киилер, живая святая
Кирил Зиндерманн, бывший старший итератор
Ндоле Эсто, водитель
Зеун Турук, верующая

«Вера — это ослепление столь сильное, что многие люди ищут его добровольно». — Шолегар Меретрикс Йонпарабас, «Слова не имеют значения» [М24] «Когда все рыцари исчезнут, одним лишь их врагам будет до этого дело. Те, кого они защищали и кому служили, устремятся под эгиду новых защитников, даже не вспомнив имена прежних». — приписывается имперскому летописцу Игнацию Каркази

— 1 —
Багряное на белом
Старые земли
Разрешение уйти

Ожидая, когда зарево рассвета разгорится ярче, человек медленно развернулся по кругу и принялся изучать историю раскинувшегося перед ним пейзажа. Кое-что он мог понять благодаря собственным инстинктам, но куда больше приходило из вспышек мнемонических имплантов, вложенных в его мозг гипнообучением задолго до того, как он прибыл на Терру.
Еловый лес — высокие мутировавшие деревья — заполнял долину, которая когда-то была заливом; в те дни этот залив окружал огромный город, давно мертвый и забытый. Железной твердости стволы, серо-зеленые, точно старинный нефрит, расходились во все стороны от поляны, где он посадил свой грузовой катер. Он различал бывшие острова, теперь — приземистые скалы с плоскими вершинами, возвышающиеся над долиной; даже мог разглядеть далекие очертания старых зданий, поглощенных лесом. Но яснее всего из всех ветхих памятников мертвому городу на востоке были видны башни давно разрушенного гигантского моста. Сейчас от него остались лишь погнутые опоры двух узких пролетов, изъеденные ржавчиной, стоящие здесь многие тысячи лет. Когда-то, во времена до Падения Ночи, за ними простирался великий океан; теперь странный лес постепенно переходил в бесконечные пустыни Мендоцинских равнин.
Эта безрадостная картина странным образом успокаивала. Энтропия вечна, говорила она. Что бы мы ни делали сегодня, грядущим столетиям не будет до этого дела. Леса поднимутся вновь и поглотят наши деяния.
Он повернулся и направился обратно к катеру. Ступая по шипящему под ногами снегу, он подошел к трапу на корме — тот был открыт, напоминая опущенный подъемный мост. Трюм катера был пуст — только человек в комбинезоне ремонтного рабочего оглянулся при его приближении и устало подергал магнитный наручник, приковавший его к опорной балке. Оба мужчины были одинаково одеты и даже похожи — оба среднего роста и незапоминающейся внешности; но лицо того, что был прикован, опухло и побагровело.
— Хальн, — заговорил он, выдыхая клубы пара. — Послушай, приятель, это уже слишком! Я тут себе яйца отморожу...
На самом деле его звали не Хальн, но сегодня это было его имя. Шагнув внутрь, он трижды ударил рабочего в лицо, чтобы заставить того замолчать. Пока оглушенный приходил в себя, Хальн разомкнул браслет магнитных наручников и, потянув за цепь, вывел своего пленника из трюма. Он бросил быстрый взгляд на затянутое облаками небо. Уже скоро.
Рабочий попытался заговорить, но смог издать лишь невнятные хлюпающие звуки.
Возможно, он полагал, что они были друзьями. Возможно, Хальн притворялся настолько хорошо, что рабочий поверил ему без малейших сомнений. Обычно с людьми так и происходило. Хальн был весьма искусным и тщательно подготовленным лжецом.
Ему хотелось ударить рабочего еще раз, но нужно было следить за тем, чтобы не пролилась кровь — для этого было еще слишком рано. Свободной рукой Хальн извлек из глубоких карманов металлического паука и защелкнул его на горле рабочего. Пленник захныкал, а потом закричал от боли: нейрозонды — «ноги» паука — проникли в его плоть, отыскивая путь сквозь мышцы и кости к нервным узлам и тканям мозга.
Хальн отпустил его, но прежде вручил еще одну вещь — боевой нож имперского солдата. Клинок почернел от времени и ржавчины. У него была своя история, но сегодня о ней не будет сказано ни слова.
Пленник принял нож, ошеломленно глядя широко раскрытыми глазами. Он не понимал, зачем ему дают оружие.
Хальн не дал ему времени задуматься об этом. Он закатал рукав — под ним оказалась контрольная панель с гологлифическими кнопками, закрепленная на запястье. Хальн положил пальцы второй руки на панель и провел вдоль нее, нащупывая нужное положение. Пленник закричал, дергаясь в судорожных, беспорядочных движениях. Паукообразное устройство принимало сигналы с контрольной панели, превращая его в марионетку. Его шатало из стороны в сторону, пока Хальн осваивался с управлением. Он начал плакать; сквозь всхлипы и кашель можно было разобрать, что рабочий умоляет пощадить его.
Хальн не обращал внимания на невнятные просьбы, ведя пленника прочь, на середину поляны, где испятнанный химикатами снег оставался все еще нетронутым. Когда тот отошел достаточно далеко, Хальн снова взглянул на приближающийся рассвет и кивнул.
Нажав два символа, он заставил рабочего поднести старый нож к собственному горлу и перерезать его. Другие символы вынуждали его ноги шевелиться, шагая по идеально ровному кругу, пока кровь хлестала из расширяющейся раны. Хальн смотрел, как алые струи образуют в снегу зазубренные дымящиеся линии. Каждая из них, точно ось, указывала на свою сторону горизонта.
Наконец рана доконала пленника, и он упал, распростершись поперек собственных знаков. Хальн чувствовал, как что-то изменилось в воздухе — странно знакомый кислотный привкус, чужой и зловещий. Это хорошо, решил он.
Он увидел объект прежде, чем услышал. В низких облаках появился просвет, и нечто мерцающее рухнуло с неба, подобно метеориту. Мгновение спустя последовал сверхзвуковой удар — хотя Хальн знал, что никто за пределами долины не услышит его; звук был заглушен и заперт колдовством пролитой крови.
Объект врезался в землю с такой силой, что Хальна отбросило назад на десяток ярдов, а катер покачнулся на своих опорах. Поднявшись на ноги, Хальн увидел, что удар образовал небольшой кратер, открывая черную землю под запятнанным кровью снегом. Тело пленника находилось ровно в точке столкновения — более того, именно оно послужило маяком — и теперь от бывшего рабочего вряд ли что-то осталось.
В кратере стояла капсула, похожая на те, в которых выбрасывают в космос мертвые тела для кремации в огне звезд. Ее горячая поверхность еще дымилась, и капсула вздрагивала, точно что-то шевелилось внутри. Хальн снова поднял взгляд и успел заметить, как просвет в облаках заново затянулся. На мгновение он позволил себе задуматься, откуда взялась капсула — была ли она выброшена с корабля на орбите, или исторгнута самим имматериумом, порождена нереальностью? — но тут же забыл собственный вопрос. Это было не важно. Только задание имело значение.
Обжигающий жар проникал даже сквозь плотные перчатки, но Хальн нащупал шов на капсуле и потянул. Его окатило волной застоявшегося воздуха, и из раскрывающейся щели показались обожженные человеческие пальцы. За ними последовала ладонь, рука, корпус. Наконец пришелец ступил на землю Терры — высокий мужчина с гривой растрепанных волос, резкими чертами лица и диким, затравленным взглядом.
— Сработало, — проворчал он. — Каждый раз мне кажется, что не выйдет. Я не должен. Не должен сомневаться.
Его голос звучал хрипло и грубо. Словно бы — подумал Хальн — словно бы дикого зверя научили ходить на двух ногах и говорить по-человечески.
Хальн указал на капсулу:
— Нужно уничтожить маяк, прежде чем...
Темные глаза блеснули:
— Я знаю. Я уже делал это раньше, — он замешкался. — Разве не так?
Он встряхнул головой, отбрасывая собственный вопрос, и протянул руку внутрь капсулы. С влажным чавкающим звуком он оторвал устроившийся среди механизмов комок бесформенной, маслянисто блестящей плоти. Плоть шевелилась и извивалась, пытаясь вырваться из его хватки.
Хальн хотел было предложить один из своих многочисленных ножей, чтобы завершить дело, но когда он оглянулся, рука гостя уже сжимала пистолет. Хальн не заметил, как он достал оружие, не заметил даже кобуры. И сам пистолет выглядел странно — казалось, что на самом деле он не видит оружие, а видит лишь свое впечатление о нем. Нечто убийственное и пугающее, состоящее из хромированных частей, двигающихся без всякой механической логики; или же оно было собрано из прозрачных кристаллов и рубиново-красной жидкости? У него не было времени осознать это как следует: оружие выстрелило, и перед глазами повисла пурпурная пелена.
Даже несмотря на предписанные механические улучшения зрения, Хальну не удалось избежать ожога сетчатки, и он яростно заморгал. Спустя мгновение зрение вернулось; там, где была послужившая маяком тварь, остался лишь серый пепел. Пистолет исчез.
Он не сказал ни слова. К таким вещам — моментам непонимания — Хальну было не привыкать. Он старался не задумываться о них, напоминая себе, в который уже раз, о задании. Всегда — о задании.
— Ты получил инструкции? — спросил гость. Его манера поведения менялась, точно ветер. Теперь он выглядел отстраненным профессионалом.
— Только основные. Я должен обеспечивать поддержку операции на время вашего задания, — ответил он. — Меня зовут Хальн — пока что.
— Как давно ты служишь Хорусу?
Хальн замешкался, отведя взгляд. Даже здесь, в глуши, вдалеке от любых поселений, он не решался произнести имя Воителя вслух.
— Дольше, чем я сам знал об этом, — наконец сказал он. Более честный ответ был бы слишком длинным и запутанным.
Похоже, это позабавило его собеседника.
— В этом есть правда, — согласился он, направляясь к катеру. — У нас есть несколько путей, но только одна цель. Ты поможешь мне найти ее.
Хальн кивнул и вытащил из кармана мельта-гранату, настраивая таймер и радиус так, чтобы взрыв уничтожил все следы капсулы и жертвоприношения.
— Как прикажете, — ответил он ассасину.

***

На другой стороне планеты над пустошами Альбии раскинулась искусственная ночь, превращая пейзаж в черно-серый набросок углем. Повиснув на высоте многих миль, аэротрополис Колоб отбрасывал на землю колоссальную тень, покачиваясь на кольце огромных антигравитационных двигателей; его присутствие вызывало изменения в микроклимате, и потоки холодного дождя то и дело хлестали каменистые склоны холмов.
Воин шел пешком большую часть дня. Его «Грозовая птица» высадила его на одну из искореженных скал в северной низменности, как он и приказал. Спустившись, он неторопливо двинулся на юг; силовая броня размеренно позвякивала и шипела в такт шагам. Он продолжал идти, надеясь, что окружающая великая пустота очистит его мысли. Пока что этого не случилось.
Здесь был его дом — был бы, если бы это слово сохранило свое истинное значение для легионера. Его прошлое казалось смутным и зыбким, точно клочки тумана — если присмотреться к ним поближе, они исчезнут без следа. Воспоминания о том, что было прежде, чем он принял клятву и облачился в доспех во имя службы Империуму человечества, теперь выглядели чужими. Во многом они были лишь пересказом событий, а не чем-то, что он испытал на самом деле.
Был ли он и вправду тем оборванным юнцом, что скрывался в глубине воспоминаний? Вечно мерзнущим, с бледным лицом? Если попытаться дотянуться до этой памяти, если погрузиться поглубже и приложить усилия, он мог бы извлечь на поверхность какие-то осколки. В основном — ощущения. Крошечные, разрозненные кусочки, которые едва ли заслуживали того, чтобы называться воспоминаниями. Теплые объятия родителей. Росчерки падающих звезд в ночном небе. Озеро, полное золотого солнечного света.
Всё это было столетия назад. Лица, которые он видел тогда, принадлежали людям, что давно уже умерли и обратились в прах, и даже их голоса он больше не помнил. Всё это было стерто био-программированием и перестройкой его мозга, превратившими его в непобедимого воина. Как и для всех, подобных ему, забвение было необходимо — чтобы выковать из него то, чем он в итоге стал.
Эти крупицы прежней личности — всё, что осталось; песчинки, застрявшие в трещинах его новой природы, ушедшей далеко от того тела, в котором он был рожден, построенной заново с помощью имплантов, техно-органов и генетических модификаций. Где-то в самой глубине души он опасался, что однажды настанет день, когда он попробует отыскать эти крупицы, — и не найдет. Легионер знал таких братьев — утративших нечто, что делало их людьми.
Он поднял взгляд к небу, следя за медленным движением орбитальной платформы и продолжая думать о своих братьях. Некоторые были такими же, как он, еще держась за обрывки своих прежних личностей в безмолвном отчаянии; но другие — и их было куда больше — добровольно приняли новое и отказались от всего, что связывало их с Террой, с прошлым, с теми, кем они когда-то были.
Раньше он не нашел бы слов, чтобы описать эти события, но с начала мятежа у него были эти слова. Он думал о своих боевых братьях как о тех, кто отрекся от своей души — если нечто подобное вообще существовало.
Воин остановился на краю осыпающегося обрыва, окружающего огромный провал, похожий на кальдеру вулкана. Давным-давно здесь был город, построенный над лабиринтом тоннелей и пещер, но бесконечные войны сравняли его с землей. Внизу можно было разглядеть остатки древних пещер — их обнажила сила, разрушившая горы. Это место было знакомо ему, призрак его сохранился в одном из клочков памяти. Возможно, он жил в лачугах, приютившихся под стенами кратера, или же отправлялся в путешествие из башен-ульев вдалеке. Он не знал. Содержание воспоминания исчезло, осталась лишь пустая форма, благодаря которой он смог прийти сюда.
С неба обрушился очередной порыв ливня, и он мимолетно заметил свое дрожащее отражение в луже. Громоздкий силуэт в призрачно-серых доспехах; лицо скрыто боевым шлемом с вытянутым забралом и холодными глазами. Золотая гравировка на броне выглядит тусклой и безжизненной под мрачным небом. Двуручный меч в ножнах за спиной, искусной работы болтер на поясе.
Подняв руки, он снял шлем, оставив его на магнитном креплении у бедра, и вдохнул сырой воздух, смешанный с химикатами. Затем он взглянул в глаза собственному отражению.
Странствующий Рыцарь Натаниэль Гарро смотрел на самого себя, оценивая шрамы, в которых был зашифрован весь его послужной список. Он чувствовал себя старым и пустым — ощущение, которого он долго себе не позволял, но которое теперь вернулось в полной мере. В последний раз он чувствовал подобное, когда безумие разверзлось над Исстваном-V. Когда он стоял на борту фрегата «Эйзенштейн» и медленно, сокрушительно осознавал, что его собственный легион предал его. Когда мятеж Хоруса рождался перед ним — и личное предательство его братьев и его примарха, Мортариона, опустошило его.
Возможно, будь он лишен доблести и чести, Гарро мог бы поколебаться в этот момент, мог бы никогда не прийти в себя после того, что он увидел. Но вместо этого он обрел новую силу. Вдохновленный единственной истиной, обнажившейся перед ним, — истиной своей непоколебимой верности Терре и Императору человечества — Гарро отрекся от предателей и бросился навстречу опасностям, стремясь донести до Терры предупреждение.
Будь он лишен цели, будущее Гарро и тех, кто бежали вместе с ним, могло бы закончиться вместе с этим деянием. Но за верность он был вознагражден — в некоторой степени. Правая рука Императора, великий псайкер и Регент Терры, Малкадор Сигиллит принял Гарро под свою руку. Бывший боевой капитан Гвардии Смерти стал Агентом Прайм в тайной службе Сигиллита. Он стал Странствующим Рыцарем; без легиона, но облеченный ответственностью за великие дела.
Или так он считал. Спустя годы, пока он выполнял запутанные приказы Малкадора, набирал на службу других таких же, как он, выслеживал соглядатаев Хоруса, метался незамеченным по звездным путям в раздираемой на части галактике — за это время Гарро начал утрачивать уверенность в своей цели. Всё чаще ему казалось, что судьба сохранила его на Исстване для чего-то большего, чем непостижимые планы Сигиллита. Он уже посмел в открытую пойти против приказов Малкадора — в Цитадели Сомнус на Луне и в залах недостроенной крепости на далеком Титане. Как скоро наступит момент, когда он решится высказать все свои сомнения до конца? Гарро не мог молчать вечно. Это попросту противоречило его натуре.
Его хмурое лицо скривилось в гримасе вспыхнувшего раздражения. Глупо было приходить сюда. Какая-то сентиментальная часть его натуры надеялась, что прогулка по этим землям приведет его к спокойствию, что здесь он сможет успокоить свои сомнения и восстановить равновесие. Но этого не случилось, и он знал, что этого не случится никогда. Его напрягало отсутствие ответов, бесцельность и непонимание, что беспрестанно тревожили его мысли. Больше всего он хотел найти место, где царит покой — и там обрести понимание. Гарро был легионером, солдатом, рожденным для исполнения долга — но долг, который он исполнял сейчас, был не тем. Этого было недостаточно.
Каждого из обитателей галактики затронуло предательство Хоруса, осознавали они это или нет. Гарро знал абсолютно точно, как именно он изменился. Что-то освободилось в нем, когда клятвы, принесенные легиону, рассыпались пеплом. Теперь он был больше, чем просто оружие, которое направляют на врага и приказывают сражаться или погибнуть. На него возложено было более тяжелое бремя — долг паладина.
«Храни веру, Натаниэль. Ты предназначен своей цели».
Слова эхом звучали в его мыслях. Эта женщина, Киилер — она открыла его разум для истины. Она понимала. Возможно, чтобы Гарро тоже мог понять, ему нужно найти ее снова и...
Он замер — сырой ветер донес затхлый животный запах. Прислушавшись, Гарро различил шаги двух четвероногих, следующих за ним по грязи и глине. Он повернул голову и разглядел их силуэты на фоне темного камня.
Люпеноиды, двое. Хищники, эволюционировавшие из волков, что когда-то рыскали по лесам этих мест — прежде, чем все деревья здесь вымерли навсегда. Их массивные вытянутые тела покрывала маслянисто поблескивающая густая шерсть, которая защищала от кислотных дождей и уменьшала тепловое излучение. Заостренные уши беспокойно подергивались, отслеживая каждое движение Гарро, а прищуренные глаза провожали его холодным, жадным взглядом.
Как правило, люпеноиды держались подальше от границ населенных людьми областей, предпочитая охотиться на неосторожных одиноких путников. То, что эти двое подобрались так близко к поселениям в кратере, означало, что их ритм жизни был нарушен — как и у всех на Терре. Глобальная подготовка к неизбежному вторжению Хоруса, не прекращающаяся ни днем, ни ночью, влияла даже на каждое, даже самое незначительное, существо на планете.
Гарро обнажил меч, сам не заметив этого. Либертас, силовой клинок, его верный спутник, сопровождавший его сквозь сотни лет и тысячи войн, с полным зарядом мог рассечь броню танка. Он скривил губы. Эти животные были недостойны того, чтобы тратить на них энергию.
— Убирайтесь! — рявкнул Гарро, втыкая меч в землю рукоятью к небу, и угрожающе шагнул к хищникам. — Прочь отсюда!
Но люпеноиды были голодны и уже не слушали доводов рассудка. Они напали, бросившись вперед быстрым, мерцающим движением. Почуяв человеческий запах, оба зверя прыгнули на него, чтобы зубами и когтями вцепиться в незащищенное лицо.
Рука легионера точно расплылась в воздухе — он остановил одного из хищников в верхней точке прыжка, схватив за горло. Второго он отбросил прочь ударом латной перчатки — тот рухнул на камни с яростным воплем.
Псевдо-волк, зажатый в его хватке, плюнул ядом в лицо, но промахнулся. Попавшие на нагрудник капли зашипели, обжигая серую броню. Сжав губы, Гарро швырнул зверя в сторону воткнутого в землю меча. Он не промахнулся: силы броска и остроты клинка хватило, чтобы разрубить хищника на две половины, которые упали за край кратера. Легионер подошел ко второму, раненому псевдо-волку и наступил на его голову, размозжив череп тяжелым керамитовым сапогом.
С мрачным лицом Гарро повернулся, чтобы забрать Либертас. Если бы он верил в приметы, появление люпеноидов следовало бы счесть дурным знамением.
— Волк нападает, — раздался неторопливый голос, — руководствуясь слепой ненавистью и злобой. Это напоминает мне кое о ком.
Гарро вернул меч в ножны, заметив, что дождь внезапно прекратился.
— Хорус не злобен и не жесток. Если только это не служит его целям.
Обернувшись, он увидел Малкадора, который разглядывал мертвого зверя с легким презрением. Легионер не представлял, как Сигиллиту удалось приблизиться к нему беззвучно и незаметно — но Гарро научился не задавать подобных вопросов, поскольку ответы никогда его не устраивали.
— Так ли необходимо было убивать их? — спросил Малкадор, откидывая капюшон, скрывавший его сухощавое лицо; серебристые волосы упали на плечи. — У зверей такое же право жить, как и у тебя.
— Я дал им возможность отступить, — возразил воин. — Как дал бы любому противнику.
— Верен чести во всём, — пожав плечами, Малкадор отвел взгляд, закрывая вопрос.
Гарро не был даже уверен, правда ли он здесь. Возможно, он созерцал всего лишь проекцию, созданную психической силой... Не исключено, что хотя Гарро столько раз стоял перед Сигиллитом, он никогда не стоял перед ним — в буквальном смысле. Говорили, что как псайкер Регент Терры уступал лишь самому Императору, а Император...
«Божественность» было не тем словом, которое Гарро мог бы использовать, но не так уж много было других слов, что могли бы описать всю мощь Владыки Человечества. Если Император и не был богом, то он был настолько близко к этому, насколько вообще возможно. Золотой символ, аквила с двумя головами, пляшущая на конце цепочки, мелькнул в его мыслях — но он отогнал этот образ прочь.
Сигиллит пристально посмотрел на него, точно мог почуять воспоминания, как псевдо-волки чуяли запах Гарро.
— Ты не нашел того, что искал, Натаниэль, — сказал он. — Это начинает беспокоить меня.
— Я исполняю свой долг перед вашим орденом, — ответил легионер.
Малкадор улыбнулся:
— Но это ведь не все. Не пытайся отрицать. Я выбрал тебя для службы из-за твоей честности, твоей... простоты. Но чем дальше, тем более смутным становится этот ясный образ, — он помрачнел. — Долг превращается в бремя. Послушание начинает приносить неудобства и в итоге становится восстанием. Так случилось с Лунным Волком, — он кивнул в сторону мертвого хищника. — Я ничего не замечал, пока не стало слишком поздно. И потому теперь я внимательно слежу за подобными признаками.
Гарро резко выпрямился.
— Подсчитав всё, что мне пришлось потерять, чтобы доказать, на чьей я стороне, — начал он, — мой легион, мое братство... Я пообещал себе, что следующий, кто посмеет усомниться в моей верности, заплатит кровью.
— Но в твоем обещании содержится одна существенная ошибка, — Малкадор словно бы не заметил угрозы. — Ты предполагаешь, что верность — это некая константа, единожды установленная и нерушимая... — Сигиллит прервался, обернувшись к востоку и прищурившись, точно заметил там нечто, что только он мог различить. Мгновение спустя он продолжил говорить, будто ничего не случилось. — Но это — знамя, установленное на песке, Натаниэль. Она может — и будет — меняться под действиями внешних сил, которые ты можешь никогда даже не увидеть. Ты был верен Мортариону — до момента, когда перестал быть верен. Ты был верен Воителю — а затем нет. Ты верен мне...
— Я верен Императору, — поправил его Гарро, — и пока я жив, это знамя никогда не падет.
— Я верю тебе, — кивнул Сигиллит. — Но все же тебе стоит прислушаться. Твои задания, сама причина, по которой я облачил тебя в серое и дал право нести свой знак... — он указал на броню Гарро, где едва виднелся значок в виде стилизованной буквы «I». — В последнее время это отступает перед другими проблемами.
Гарро отвел взгляд:
— Вы говорите о том, что я увидел на спутнике Сатурна.
Малкадор покачал головой:
— Это началось задолго до того, как ты осмелился проникнуть в места за пределами дозволенного. — Сигиллит подошел к краю кратера и взглянул вниз, на угрюмые селения далеко под ними. — Ты отправился на орбитальную платформу Рига по собственному желанию. Ты раскидывал сети в перерывах между заданиями в поисках чего-то. Кого-то.
Гарро замер. Разумеется, Малкадор знает, сказал он себе. Как я мог даже подумать, что он не заметит закономерности?
— Да, — продолжил Сигиллит. — Я знаю о «Лектицио Дивинитатус» и о верующих, которые читали книгу Лоргара.
— Аврелиан? Несущий Слово? — Гарро нахмурился — возможно, он неверно расслышал слова Малкадора.
Сигиллит продолжал:
— Я знаю, что они считают Императора живым богом, несмотря на то, что он прямо отрицал это, — он сделал шаг назад. — И я знаю о женщине — Эвфратии Киилер. Простой летописец, которую теперь почитают как живую святую.
Вопрос сорвался с губ Гарро прежде, чем он успел остановить самого себя:
— Где она?
Малкадор печально улыбнулся:
— Даже мне известно не всё, Натаниэль. Хотя я и стараюсь создать такое впечатление. Некоторые вещи... — его улыбка поблекла. — Некоторые места не могу увидеть даже я. Как бы странно это ни было.
— Но если вы знаете о них, почему вы позволяете им собираться невозбранно?
— Их так много, и с каждым месяцем прибавляется всё больше, — Сигиллит развел руками. — Но, возможно, ты забыл, что мы ведем войну, которая угрожает поглотить всю галактику? У меня есть много куда более важных забот. Эти объединения верующих не похожи на ложи, которые Хорус использовал, чтобы расколоть и подчинить легионы. Они — не больше, чем кучки напуганных людей, пытающихся обрести утешение на страницах сочинений фанатика, — он замолчал, задумавшись. — Эта книга доказывает мое предыдущее утверждение — когда я говорил о том, как изменяется верность. Лоргал Аврелиан был вернейшим из верных, когда писал ее. И посмотри на него теперь.
Гарро кивнул:
— Я видел XVII легион перед Улланором, а потом — после Исствана. Они разнились, как день и ночь, — но в каждом воплощении у них оставалась та же фанатичная вера, — он запнулся, подбирая слова. — Но я — не один из Несущих Слово. Я даже не принадлежу больше к Гвардии Смерти. Я — всего лишь меч Императора, и таковым останусь, пока не умру.
— Я верю тебе, — повторил Малкадор. — Но даже лучший из клинков может затупиться и проржаветь без должного ухода. Очевидно, что ты не можешь исполнять обязанности моего Агента Примус во всей их полноте, пока тебя отвлекают другие заботы, — голос Сигиллита стал жестче, и Гарро бессознательно принял боевую стойку.
Его боевые импланты дернулись, оживая, точно он собирался схватиться с врагом. Более чем реальная возможность того, что Малкадор уничтожит его прямо сейчас, заставила нервы Гарро напрячься и зазвенеть.
— Будучи столь отвлечен, ты бесполезен для меня. Мне нужны агенты, которые думают здесь и сейчас. Мне нужны инструменты и оружие, если я собираюсь закончить войну прежде, чем она сожжет небеса Терры.
— Тогда говорите прямо, — потребовал Гарро. Если ему грозило худшее, он хотел встретить конец лицом к лицу; не в первый раз он был готов к подобному исходу.
Малкадор вздохнул.
— Тщательно обдумав всё, я решил позволить тебе... отпуск, скажем так, — он махнул рукой в сторону неба, где летучий город по-прежнему закрывал бледное солнце. — Иди и отыщи свои ответы, Натаниэль. Где бы они ни были.
Это было последнее, чего Гарро ожидал от Сигиллита. Порицание и наказание, бесспорно... Но не разрешение.
— И вы позволите это?
— Я уже сказал. Я позволяю, — Малкадор смерил его взглядом. — Но с некоторыми условиями. Ты оставишь свое снаряжение, свою броню, свое оружие. И, что куда важнее, ты оставишь власть, которую я доверил тебе. В этом поиске ты будешь просто Натаниэлем Гарро, бывшим воином Гвардии Смерти из легионов Астартес. Что бы ты ни хотел найти — ты отыщешь это один.
Вдалеке Гарро различил звук мощных двигателей — к ним приближался воздушный транспорт. Он потянулся к своему мечу и снял его вместе с ножнами и перевязью.
— Я не оставлю Либертас в чужих руках, — объявил он. — Со всем остальным я согласен.
— И даже сейчас ты возражаешь мне... — Малкадор сложил руки на груди. — Хорошо же. Оставь себе меч. Возможно, он тебе понадобится.
Серый «Громовой ястреб» без опознавательных знаков появился из-за горного хребта и затормозил над кратером. Он развернулся на места, пока пилот искал место для посадки. Гарро не делал ничего, чтобы вызвать транспорт, и не видел, чтобы Малкадор что-то делал, — тем не менее, он был здесь.
— Они доставят тебя туда, куда ты хочешь попасть, — сказал Сигиллит, перекрывая гул моторов. Гарро поднял руку, прикрывая лицо, когда «Громовой ястреб» приземлился на широком уступе, поднимая стену водяных брызг. — Но не задерживайся. Хорус идет, и мы должны быть готовы. Я использую каждого из слуг Императора, чтобы противостоять ему, и ты числишься среди них. Всё ясно?
Гарро кивнул; рев моторов стих до гула холостых оборотов.
— Да, — ответил он, поворачиваясь обратно к Сигиллиту. — Всё...
Он стоял один на краю обрыва, и с неба снова падал дождь.

— 2 —
Убежище
Последние слова
Столкновение

Ндоле нервно оглянулся через плечо — туда, где в кузове грузовика на воздушной подушке сидел огромный мужчина, полускрытый тенями. Он заполнял собой почти всё пространство, даже согнувшись и опустив голову. Его глаза были закрыты, но Ндоле знал, что он не спит. Такие, как он, не умеют спать — так ему рассказывали однажды.
Водитель поджал губы и заставил себя сосредоточиться на дороге впереди. Перед машиной волной двигалось облако песка, поднятое двигателями. Частицы проржавевшего металла и минерального стекла, взлетая в воздух, царапали кузов грузовика. Ндоле покачивался из стороны в сторону в такт легким поворотам, прокладывая курс через пустыню. Он держался песчаных рек, которые змеились между усеявших землю обломков и развалин; здесь можно было наткнуться то на остатки тяжелого стратосферного бомбардировщика времен Объединительных войн, то на выброшенный на берег океанский лайнер, погребенный под опорами разрушенного жилого купола. Прочий металлолом, поменьше размером, валялся грудами ржавого железа — осколки рухнувшей цивилизации, что сгинула прежде Эры Империума.
Он знал, что должен следить за дорогой очень внимательно — на такой скорости, да по пересеченной местности, достаточно задеть что-нибудь хоть краем, и грузовик развалится на части, а им останется только торчать посреди пустыни. Ндоле не сомневался, что его пассажир мог пережить и не такое, но вот свои собственные шансы он оценивал куда как ниже.
Но все равно — было сложно удержаться и не поглядывать время от времени. Ему никогда не доводилось видеть легионеров вживую, а уж подумать о том, что один из них был прямо здесь, в его машине... Это вообще что, сбывшийся сон или кошмар? Не то и не другое, надеялся он, вспоминая, как вышло так, что именно он оказался проводником для этого воина.
Не то чтобы он угрожал Ндоле, чтобы заставить того подчиниться. Не то чтобы ему нужно было угрожать. Там, в приграничном поселении, где заканчивались Пустынные Хребты и по-настоящему начинались Нордафрикские Территории, каждый из собравшихся в баре слышал гул пролетевшего точно над ними катера. Это встревожило их всех. Ндоле терпеливо выслушивал причитания о том, что это наверняка значит — проклятый архипредатель наконец явился сюда; но он знал, что на самом деле нечто подобное вряд ли начнется с прибытия корабля или с того, что их здесь кто-то предупредит. Ндоле с полной уверенностью ожидал, что для него первым признаком вторжения Хоруса станет пылающее небо.
Следовало полагать, что катер высадил легионера на краю селения, потому что уже через несколько секунд вбежали двое юнцов, чуть не падая — так спешили рассказать о новом госте.
Он вошел следом за ними. Странно было видеть легионера без силовой брони — но впечатление он производил не менее внушительное. Сперва Ндоле принял его за генномодифицированного рабочего с горнодобывающей станции, но что-то в его манере держаться — и множество шрамов — говорило совсем о другом. Даже одетый в серый плащ с капюшоном вместо брони, воин полностью закрывал собой дверной проем, а чтобы войти внутрь, ему понадобилось пригнуть голову. В этот момент стал виден огромный меч за его спиной, и вспыхнула паника. Все побежали, устремившись в заднюю дверь. Они сделали это не потому, что пришелец что-то сказал или сделал, но просто потому, что само его присутствие действовало им на нервы. А стоило побежать одному, как побежали все.
Кроме Ндоле. Он был настолько ошеломлен, что просто не смог заставить свои ноги шевелиться.
Раздраженно скривив губы, легионер оглядел опустевший бар и остановился на оборванном, худом как щепка водителе. Он окинул его быстрым оценивающим взглядом, отметив тусклый блеск нейроразъемов на его руках.
— У тебя есть машина, подходящая для наземного передвижения, — голос гиганта показался Ндоле похожим на манеру разговора высокородных, и слова звучали не столько вопросом, сколько утверждением. Он кивнул прежде, чем сам это осознал. — Ты отвезешь меня в пустоши.
Ндоле с невероятным усилием сумел заговорить:
— Т-ты убьешь меня, если я не соглашусь? Или убьешь, если соглашусь?
— Зачем бы мне это делать? — воин коротко покачал головой. — Но ты должен понять, что у меня нет денег, чтобы заплатить тебе.
Несмотря на всепоглощающий ужас, приковавший Ндоле к месту, неистребимая жадность заставила его нахмуриться, и вопрос «что я с этого получу?» застыл на губах, хотя он и не решился его озвучить.
Тем не менее, воин ответил.
— Я буду должен тебе услугу. Полагаю, что в этих местах человек, у которого в долгу космодесантник, может существенно подняться в статусе. Верно?
Ндоле снова кивнул и неуверенно улыбнулся. Деньги — это хорошо, но репутация — куда как лучше.
— Куда ты хочешь добраться? Там же ничего нет, одни только ржавые обломки да мутанты.
Впрочем, это было не совсем правдой.
— Я ищу место, которое называют многими именами, — ответил легионер. — Асиэль. Сальвагардиа. Хейльгтум. Мукаддас Джага. Убежище, — он подошел ближе, нависая над Ндоле. — Ты знаешь о нем, не так ли?
Водитель прикинул, не стоит ли продолжить непринужденную ложь — но тут же отбросил эту идею как заведомо дурацкую.
— Иногда через границу переходят люди, которые ищут его. Эти названия не так уж часто произносят.
— Ты отвезешь меня туда, — повторил воин.
И, конечно же, он согласился.
Все собрались по другую сторону улицы напротив бара, когда Ндоле и гигант вышли из передней двери, и он слышал, как они перешептываются. По большей части они делали ставки на то, как быстро его убьют. Он изображал на лице храбрость, пытаясь излучать спокойствие, как будто проделывал подобное каждый день.
Только когда грузовик был далеко за пределами селения, Ндоле позволил себе мысль о том, что воин, возможно, не сказал ему все правды. Он слышал сообщения по системе связи о вероломстве Воителя и предупреждения от Лордов Терры — остерегаться шпионов в своих рядах. Собрав в кулак всю свою отвагу, он заговорил впервые за несколько часов, перекрикивая гул мотора:
— Что вы надеетесь найти там, у... у этих людей?
Воин наклонился вперед, оказавшись слишком близко к Ндоле в тесной кабине грузовика.
— Ответы. Думаю, ты знаешь, что они прячут там. Я не первый из тех, кого ты отвозил туда.
— Не первый паломник, — признал водитель. — Но первый из таких, как вы.
— Паломник... — повторил гигант, взвешивая слово. — Ты знаешь, во что они верят?
— Да, господин, — Ндоле вдруг вспотел, несмотря на охлаждающий костюм, который он обычно носил под рабочей одеждой. — Они говорят, что Император — бог. Единственный настоящий бог, а не как те, из мертвых церквей.
— Можно ли звать богом того, кто больше, чем человек? — вопрос воина, казалось, обращен в никуда. — Насколько следует превзойти человеческое, чтобы считаться таковым?
— Я не знаю, — Ндоле почувствовал себя обязанным ответить и нервно почесал свой бритый череп. Он осмелился брросить на воина еще один взгляд, снова заметив паутину старых шрамов на его бледном лице.
— А во что веришь ты? — спросил гигант.
Ужас вспыхнул в душе Ндоле; какой же он был дурак, мысленно выругался он. Стоит ему сейчас дать неверный ответ, и этот ангел войны убьет его одним движением руки — и всё из-за его слабости, его жадности, его любопытства.
Легионер протянул руку — не к нему, указывая на что-то на контрольной панели под крышей кабины. Потемневшая медная подвеска на засаленном шнурке свешивались с одного из неработающих выключателей. Маленькая аквила, казалось, парила в воздухе, когда машина подскакивала, поднимаясь на дюны.
— Где ты взял это?
Ндоле с трудом обрел голос:
— Один паломник дал мне эту штуку. И... и кое-какие бумаги.
— Книгу, написанную красными чернилами?
Он кивнул:
— Я ее не читал!
— А стоило бы.
— Что? — Ндоле моргнул, и второй раз за сегодняшний день почувствовал себя едва избежавшим казни. — Но говорят, что это опасная книга. И проповедница, та, которая странствует с места на место и читает ее... Император недоволен ей.
— Неужели? — воин выглядел встревоженным. — Откуда бы нам это знать?
Каждое его слово было исполнено внутренних противоречий, и это пугало Ндоле сильнее всего. Если даже это существо, один из Ангелов Смерти Императора, не в силах справиться с этими вопросами, — то что может решить простой смертный?
— Я должен найти ее, — продолжил гигант. — Я должен знать правду.
— Все мы этого хотим, — Ндоле ответил не задумываясь, сам не зная, откуда явились слова. — Но для вас это иначе, так?
Он хотел бы как-то выразить свои мысли, но водитель был простым человеком, не искушенным в речах. Космодесантники рождены от сыновей Императора, сказал он себе, значит, он в кровном родстве с Владыкой Терры, всего на одну ступень дальше. Несомненно, тот, кто так близко к истинному величию, должен знать мир лучше, чем рабочий, выросший в нищете?
Покрытое шрамами лицо воина говорило совсем о другом. Он указал кивком на силуэт, возвышающийся над песками.
— Это оно?
Ндоле моргнул, фокусируя взгляд, его разъемы звякали о контур управления. Он различил потрескавшийся минарет, указующий под углом в небеса — когда-то эта тонкая была покрыта зеркалами, но сейчас от нее остался лишь пустой скелет, в котором свистел ветер. «Убежище» скрывалось у ее подножия, в кратере из запекшегося стекла, прикрытое сеткой отражающего камуфляжа. Если не знать, куда смотреть, оно было бы почти невидимым.
Во всяком случае, было обычно. Сквозь сетку пробивались столбы черного дыма, которые тянулись по ветру, — чудовищные черные стрелы, замершие в полете над поселением.
Вздрогнув, Ндоле рефлекторно сбросил скорость, но в следующую секунду рука воина сжала его плечо — твердо и беспощадно.
— Доставь меня туда, — приказал он. — Немедленно.

***

Пинком открыв дверь грузовика, Гарро спрыгнул в оседающее облако пыли; пронзительный гул мотора стал ниже и затих.
Его отточенные битвами чувства достроили картину происходящего за долю секунды. Потрескивание пламени и едкий запах горящего пластика; пролитая кровь, еще не успевшая до конца впитаться в песок; хлопающая на ветру ткань разорванных палаток. Он вытащил меч, опустив палец на кнопку активации, и осторожно двинулся вперед.
Водитель неуклюже выбрался из кабины, споткнулся и едва не упал. На его темном лице застыл страх.
— Что-то здесь не так, — пробормотал он. — Что произошло?..
Легионер обвел лагерь взглядом. Под огромном полотнищем отражающего энергию материала, которое скрывало убежище, ютились дюжины палаток, шатров и жилых модулей. Между ними висела паутина проводов — некоторые были увешаны гроздьями осветительных шаров, некоторые вели к водосборникам, где конденсировалась роса. Большинство палаток превратились теперь в почерневшие, обугленные тряпки, и кое-где огонь еще не угас.
Первым обитателем убежища, которого встретил Гарро, оказалась женщина — вернее, то, что от нее осталось. Он мог определить это только по размеру скелета, скорчившегося посреди темного пятна теплового удара. Подойдя ближе, он расслышал шипение и потрескивание — с таким звуком остывает металл, вытащенный из горна слишком рано.
Это были кости. Сплавившись в скульптуру, что навсегда запечатлела предсмертные страдания женщины, они превратились в мутное черное стекло.
Он внимательно оглядел обожженный скелет. Гарро доводилось видеть в действии множество разнообразного оружия — от волькайтовых лучевых пистолетов до микроволновых пушек, но это не походило ни на что. От тела исходил яростный жар, и в нормальных условиях при такой температуре не должно было остаться ничего, кроме кучки серого пепла.
Позади него хрустели по гравию, покрывавшему дно кратера, ботинки водителя. Гарро оглянулся на него.
— Не подходи близко, — приказал он, получив в ответ деревянный кивок.
Судя по следам теплового удара, Гарро предполагал, что женщина была убита, когда упала, пытаясь бежать. Он мысленно проследил траекторию до места, где должен был стоять ее убийца, и обнаружил там еще несколько тел. Они тоже сгорели — но иначе. Вероятно, они принадлежали к местному добровольному ополчению — на них была разномастная армейская форма, а в их судорожно сжатых руках оставалось оружие.
Невозможно было сказать, к какому полу или народу принадлежали эти пятеро, когда были еще живы. Их тела выглядели теперь одинаково кошмарно — обугленное от невероятного жара мясо, застывшее в форме человеческих тел. Гарро опустился на колени рядом с одним из них — сочленения его механической ноги щелкнули, сгибаясь, — и извлек из рук ополченца тяжелую винтовку, обламывая при этом пальцы мертвеца. Сгоревшая плоть с легкостью раскрошилась, а там, где должна была белеть кость, осталась лишь черная пыль.
— Их кости. Они сгорели, — произнес он вслух. — Сожгли их изнутри.
Водитель отвернулся, сложился пополам, и его стошнило прямо в пыль. Кое-как он поднялся, и Гарро услышал, как он пытается до кого-нибудь дозваться — несомненно, надеясь найти здесь живых.
Легионер не присоединился к его бесплодным попыткам; вместо этого он поднес винтовку к носу, открывая казенную часть. Ни малейшего следа запаха кордита. Из винтовки не стреляли. Он вытащил обойму и убедился, что она полностью заряжена. Гарро проделал то же самое с еще двумя мертвецами и отметил, что нигде рядом не было отстрелянных гильз. Пятеро вооруженных охранников — а тот, кто убил их, сжег их заживо, прежде чем хоть один из них успел спустить курок.
— Вы это видите? — дрожа, спросил водитель. Обеими руками он указывал на еще одну группу раздувшихся от жара трупов, сгрудившихся в тени палатки. — Эту... дорогу между телами?
Гарро кивнул. Иссушенный, чернильно-черный след обожженной земли соединял всех мертвецов — точно огонь, убивший их, двигался подобно змее, от одного к другому, выжигая землю следом за собой.
— О небеса, — всхлипнул водитель. — Мертвые. Мертвые. Всех сожгли и убили.
— Не всех, — начал было Гарро. Его острый слух различил какие-то звуки в глубине лагеря, в затхлом сумраке. Но водитель не слушал его — на подгибающихся ногах он пробирался к выходу, нервно потирая лицо.
— В воздухе — они все здесь, — пробормотал он, тяжело дыша. — Я чувствую это во рту, в легких... Дым. Всё, что от них осталось.
В его широко раскрытых глазах поднималась паника. Водитель бросил взгляд на Гарро и принял решение — произошедший здесь кошмар оказался сильнее, чем предполагаемые страхи.
Легионер даже не шевельнулся, когда водитель побежал прочь, и не попытался остановить его, когда мотор грузовика завелся на полную мощность. Гарро проследил, как машина рванулась обратно, в том направлении, откуда они прибыли. Дождавшись, пока стихнет шум мотора, он внимательно прислушался.
Да. Вот оно. Что-то пошевелилось, сдвинулось на камнях. Гарро крепче сжал Либертас и двинулся глубже в смрадный туман.
Убежище превратилось в бойню, и казалось, этому ужасу не будет конца. Безжалостное пламя бушевало здесь, убивая и разрушая, но следы огня выглядели странными и прерывистыми. Это был неестественный огонь, другого слова подобрать было нельзя.
Гарро нахмурился. С каждым годом войны с Хорусом легионер видел всё больше того, что попадало в категорию «неестественного». Чужие расы — другое дело, с ними бывший воин Гвардии Смерти сталкивался множество раз, но какими бы абсурдными и нечеловеческими они ни были, даже у чужих можно было обнаружить некие рациональные мотивы. Но силы, с которыми заключил союз Воитель, — Гарро быстро понял, что они существовали за пределами разума и рассудка. Он шагал предельно осторожно, готовясь к встрече с чем угодно.
Хорус. Кто еще мог приказать устроить такое побоище? Кому еще выгодно сеять хаос на Терре?
На мгновение Гарро подумал о другом, более зловещем ответе, и лицо Сигиллита вспыло в его мыслях. Он оттолкнул его прочь, глуша предательскую мысль прежде, чем она успела полностью оформиться. Да, Малкадору не следовало безоглядно доверять, это верно. Да, у Малкадора были свои, только ему известные планы, и иногда они могли не полностью совпадать с волей Императора — это тоже было весьма вероятно. Но Гарро не хотел верить, что Регент Терры позволил бы сотворить подобную жестокость с беззащитными гражданскими.
Малкадор делал то, что, по его мнению, служило благу Империума. Гарро не мог соотнести это со здешним кошмаром. Нет, здесь поработала другая рука, и легионер ненавидел себя за то, что пришел слишком поздно и не успел остановить ее.
Он приблизился к центру поселения, обнаружив там открытое пространство между шестами-опорами и ящиками генераторов. Ряды разномастной мебели — стулья, подушки, скамьи и еще дюжина вариантов — были выстроены в подобие амфитеатра. Здесь были сотни тел, сваленных друг на друге — там, где они собрались, чтобы встретить нападающих и умереть.
Ветер взметнул разбросанные листки и швырнул их в лицо Гарро, развевая полы его одежды. Свободной рукой поймал в воздухе одну из страниц, и сожженная пласт-бумага рассыпалась хлопьями — но не раньше, чем он успел разглядеть стоящие вплотную строчки текста на низком готике, напечатанные красными как кровь чернилами.
Он узнал фразы из бумаг, что когда-то нашел среди вещей Калеба Арина, смертного, который был личным слугой Гарро. Бедный Калеб, мертвый и выброшенный в вопящую пустоту варпа. Он хранил верность — пусть и казался слабым в глазах многих, ведь он не прошел испытания легиона, но Гарро видел силу в том, что он не сдался и продолжил служить.
Капитан давно не вспоминал о нем, и теперь Гарро почувствовал, как в его внутренностях проворачивается лезвие вины. Гибель Калеба послужила воину уроком, и цена, которую слуга заплатил за это, никогда не должна быть забыта. Как те, кто лежал сейчас мертвыми у ног Гарро, Калеб верил в слова Лектицио Дивинитатум, верил всем своим сердцем. И всей душой, подумалось воину. Но во что верю я?
Пустой вопрос отдался эхом в его мыслях, и Гарро нахмурился еще сильнее, рассматривая тела — надеясь, что среди них не окажется того лица, которое он искал. Если Эвфратия Киилер была здесь, если Святая погибла вместе со своими последователями... От одной мысли, что можно допустить такую возможность, становилось трудно дышать.
Он тряхнул головой. Не для того он проделал весь этот путь, чтобы обнаружить труп.
Святая была здесь, он чуял это. В последние месяцы Гарро то и дело выкраивал время, отлучаясь со службы и отправляясь на поиски этой женщины, зная, что она должна быть где-то на Терре или рядом. Поиск приводил его в тайные места, скрытые на задворках Тронного мира — заброшенный улей Восток, Нихонские вершины, суборбитальная платформа Рига — и каждый раз он опаздывал на день или два, находя лишь следы ее пребывания, сражаясь с непредвиденными препятствиями.
А теперь — это убежище, где собирались люди, верящие в то же, что и Калеб. Святая была здесь, как была во всех других местах. Она стояла на этом песке и читала из этой книги. Будь Киилер мертва, Гарро знал бы это. Почувствовал бы, пусть даже он не мог объяснить, каким образом.
Он снова услышал, как что-то шевельнулось, и на этот раз он точно знал, откуда исходит звук. Переступая через обломки разбитых скамеек, он наконец нашел выжившего.
Он был молод и здоров— и, возможно, это спасло его. Другим фактором послужили все те несчастные, что лежали мертвыми вокруг него — все они были обожжены так же, как ополченцы у входа. Они приняли на себя огненный ад, который должен был прикончить их всех, и последний выживший потерял лишь половину тела. С правой стороны было сплошное черное-красное месиво, рука и нога торчали, точно сухие ветви. В его взгляде плескалась боль, способная свести с ума. Но все же он держался, оставшейся рукой судорожно сжимая изорванную копию Дивинитатус, точно это было единственное спасение.
Помочь ему было уже невозможно, и Гарро взвесил меч в руке, прикидывая, куда ударить, чтобы наиболее милосердно прекратить мучения юноши.
— Кто сделал это? — спросил он.
Единственный уцелевший глаз выжившего остановился на Гарро. Он с трудом вдохнул.
— Змеи, — его голос был сдавленным и булькающим, и капли темной крови собирались в углу его губ. — Горящие. Выпустили их на нас, — он содрогнулся и всхлипнул.
— Кто? — повторил Гарро. — Опиши их.
Голова юноши дергалась из стороны в сторону.
— Нет. Нет. Нет времени, — его взгляд впился в лицо Гарро. — Она сказала, что мы встретимся. Она не знала, когда и как.
— Киилер...
Он ухитрился кивнуть:
— Мы не имеем значения. Только истина. Они ищут ее теперь... Змеи... — его голос срывался, угасал. — Найди ее. Не дай ей погибнуть. Иначе мы пропали.
— Где Святая, мальчик? — спросил Гарро, наклоняясь ниже, чтобы уловить последний вздох юноши. — Скажи мне!
— Я знаю...
Свет и звук явились из ниоткуда. Пронизывая защитный покров над убежищем, вниз ударили мощные лучи света, заливая всё беспощадным белым сиянием. К ветру присоединился рев моторов, которые вздымали ткань ураганом реактивных выхлопов, и Гарро услышал знакомый тяжелый стук — болтерные пушки готовились к стрельбе.
Он поднял голову, не будучи ослеплен лишь благодаря затемняющим мембранам в глазах. Угловатые тени метались наверху, выискивая цели.
Когда Гарро оглянулся, юноша уже был мертв.
Развернувшись на каблуках, легионер вскинул силовой меч — в этот момент шесть фигур в плащах обрушились сквозь полог, разрывая его силой своего падения.
Это были космодесантники, вне всякого сомнения. Даже в дымном сумраке лагеря Гарро ни с чем бы не спутал знакомую поступь керамитовых сапог и гудение сервомоторов. Но на чьей они стороне и к какому легиону принадлежат — он мог только гадать. Они не дали ему времени заговорить. Они напали, не задавая вопросов.
Заряды болтеров взрыли каменистую землю под ногами Гарро. Он прыгнул вперед, перекатываясь и уходя с линии огня. Они бросились следом, заходя слева и справа, чтобы отрезать ему пути к отступлению.
Но отступление было последним, о чем думал сейчас Натаниэль Гарро. Встретился ли он с теми же убийцами, что уничтожили всех верных в убежище? Что, если грузовик каким-то образом привлек их внимание? Возможно, они вернулись, чтобы проверить результаты своей работы, или чтобы убедиться, что легионер никому и никогда не расскажет об этом.
Упрямо стиснув зубы, он обернулся лицом к нападающим. Не осталось никого, кто мог бы заступиться за этих несчастных, и потому Гарро будет говорить за них. Он позволит Либертас стать их голосом.
Клинок вспыхнул белым и голубым, пульсируя энергией, и Гарро, извернувшись, пнул бочонок из-под воды, валявшийся рядом. Лязгнув от удара, пустой контейнер взлетел в воздух в направлении ближайшего из воинов в плащах. Тот рефлекторно открыл огонь, всадив в бочонок полную очередь.
Этой доли секунды Гарро было достаточно, чтобы метнуться к одному из длинных шестов, поддерживающих полотно наверху: одним ударом он срубил его начисто. Задрожав, шест обрушился вниз, увлекая за собой камуфляжное покрытие, провода и прочий мусор — всё на головы нападающих.
Как он и рассчитывал, они разошлись в стороны, разрушив свой идеальный строй, что позволяло ему выбирать отдельные цели, а не противостоять объединенной силе. Тем не менее, его импровизированная стратегия сработала не вполне так, как ему хотелось бы. Даже действуя инстинктивно, они продолжали соблюдать четкий порядок, двигаясь скупо и экономно. Никаких лишних усилий, никаких колебаний. Гарро показалось что-то знакомое, но времени обдумать это сейчас не было. Снова рявкнули болтеры, и ему оставалось только двигаться, уходя из-под выстрела и бросаясь к ближайшему противнику.
На мгновение он успел заметить под капюшоном глухой шлем — лицевая пластина, похожая на стену крепости, освещенная горящими прорезями глаз. Развернув меч, Гарро с размаха ударил противника в голову "яблоком" эфеса.
Вольфрамовая полусфера навершия врезалась в шлем с колокольным звоном, и от силы удара рука Гарро едва не онемела. Раньше ему приходилось драться без доспехов с другими легионерами на тренировочных аренах, равно как и в доспехах противостоять предателям, облаченным в собственную броню, — но Гарро никогда еще не доводилось сражаться так: только лишь генномодифицированная плоть против керамита, пластали и сервомышц. Да, он превосходил врагов в быстроте и ловкости, но за ними была численность и выносливость. Один удачный выстрел болтера мог прикончить его мгновенно, тогда как Гарро нужно было подойти вплотную, чтобы воспользоваться смертоносной силой своего меча.
Воин, с которым он сошелся, пошатнулся и рухнул на землю, не удержав равновесия на неровной земле. Гарро хотел было забрать его болтер, но не мог позволить себе остановиться даже на секунду. Вместо этого легионер сорвался с места, раскручивая Либертас, окутанный паутиной потрескивающих молний. Отбив мерцающим клинком заряды болтеров, Гарро укрылся за полуразрушенным жилым блоком и оттуда рванулся к следующей цели. У этого был болт-пистолет поменьше калибром, и он уже поднимал оружие, готовясь встретить Гарро выстрелом в грудь.
В последнюю секунду легионер ударил противника сверху вниз. Острие клинка почти попало в цель, всего на долю сантиметра отклонившись от места, где нагрудник брони соединялся со шлемом. Будь удар вернее, Либертас разрубил бы ключицу, а за ней — проткнул бы легкое и основное сердце. Вместо этого меч лишь порвал плащ и капюшон, со скрежетом скользнув вниз по нагруднику и оставив глубокую царапину на керамите.
В ярком сиянии силового меча Гарро наконец разглядел цвет брони своего противника. Тусклый желто-золотой, который мог принадлежать только одному легиону.
Он отшатнулся, отступил назад.
— Кулаки?
В ответ точно из ниоткуда ударила латная перчатка, угодив Гарро в голову с такой сокрушительной силой, что он едва не упал.
Нескольких моментов на то, чтобы оправиться от удивления, оказалось более чем достаточно для прочих воинов — его окружили, и пинок под колени заставил Гарро рухнуть на покрытую копотью землю. Тяжелый ботинок припечатал клинок его меча, выворачивая оружие из руки, и Гарро с трудом стряхнул пронзившую тело боль. Он поднял взгляд: со всех сторон на него в упор смотрели зияющие дула болтеров.
— Грязный предатель, — прорычал воин в разорванном плаще, со злостью сбрасывая с себя обрывки ткани. Свободной рукой он коснулся царапины, оставленной Либертас на его груди. — Ты ответишь за то, что посмел явиться сюда.
Теперь Гарро видел, что Имперский Кулак носил звание сержанта и был отмечен множеством наград за бесчисленные кампании.
— Я не предатель, — возразил Гарро; он отвернулся, сплевывая сгусток крови, пытаясь побороть звон в ушах.
— Он из легионов, — заметил другой воин. — Хотя бы это ясно. Что он делает здесь?
— Он дрался с нами, — сказал сержант.
— Вы напали на меня, — поправил Гарро. — Или вы так долго торчали на стенах Имперского Дворца, что ваши руки сами тянутся к оружию при малейшем намеке на неприятеля? — на мгновение он снова стал боевым капитаном, офицером, отчитывающим младшего по званию за ошибку. — Ваш примарх, лорд Дорн, был бы вами недоволен.
Имперские Кулаки напряглись, и Гарро понял, что он и вправду задел их.
— Это место — вне закона, — холодно произнес сержант. — Те, кто поселился здесь, были вне защиты имперских эдиктов, но мы все же пришли. И нашли здесь тебя — без явной цели, без чьих-либо знаков, вооруженного, среди сотен мертвых. Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен казнить тебя и выяснить твое имя после.
Гарро замешкался. Он привык к весу печати Сигиллита, к тому, сколько дверей она могла открыть для него, — теперь лишиться этого было так странно. Он сделал глубокий вдох и поднялся; болтеры продолжали следить за ним.
— Я — Натаниэль Гарро. Я был когда-то капитаном XIV легиона...
— Гвардия Смерти? — один из Кулаков вздрогнул и вскинул болтер, целясь точно в висок Гарро. — Проклятые сыны Мортариона! Но как...
Протянув руку, сержант отвел дуло оружия в сторону.
— Я слышал это имя прежде, от своего капитана. Ты — Гарро с "Эйзенштейна".
Он кивнул:
— Да, тот самый.
— Я также слышал, что он и его братья, те, что прибыли на Терру с вестями о предательстве, содержатся под стражей на Луне. И останутся там до тех пор, пока их верность не подтвердят — или вину не докажут, — в его словах не было облегчения, не было даже крупицы доверия. — Как вышло, что ты оказался здесь?
Гарро нахмурился.
— В этом деле много того, о чем ты не слышал, сержант, — сказал он, подбирая слова. — Я пришел, чтобы найти этот лагерь... этих людей. Но они погибли не от моей руки.
— И мы должны принять на веру слова отребья из предательского легиона? — спросил еще один из Имперских Кулаков. — Давайте закончим то, что начали.
Но прежде, чем сержант успел решить, что делать дальше, донеслись тяжелые шаги. Транспортники, кружившие над головой, успели отойти чуть дальше и приземлиться, и теперь еще больше воинов Дорна входило в разрушенное поселение.
К ним подошел легионер с лавровым венцом капитана. Гарро заметил, что поверх доспехов он носил белую накидку с черным узором, а наручи его были обвиты цепями. Из всей геральдики на нем особенно выделялся черный крест — такой же, как и на броне остальных Имперских Кулаков. Новоприбывший поднял руки, снимая шлем, и сержант послушно повторил его жест.
Светлые волосы обрамляли лицо, которое Гарро уже видел прежде — столетия назад, как казалось теперь, на борту звездной крепости «Фаланга».
— Он — тот, кем себя называет, — сказал воин, сощурившись. — Отпустите его.
Гарро кивнул:
— Первый капитан Сигизмунд. Добрая встреча.
Сигизмунд окинул его холодным взглядом:
— Это мы еще посмотрим.

— 3 —
Храмовник
Геспериды
Слежка

Они сидели друг напротив друга в трюме одного из приземлившихся «Громовых ястребов», оставшись наедине после того, как Первый капитан отрывисто приказал всем убраться и дать им спокойно поговорить.
Всё это казалось Гарро очень необычным. Зная характер несгибаемых воинов Дорна, легионер ожидал, что его немедленно закуют в кандалы и отправят под арест. Вместо этого Сигизмунд взял меч и ножны Гарро, которые успели конфисковать его подчиненные, и положил оружие на палубу между ними.
Гарро даже не двинулся, чтобы подобрать меч. Он продолжал не сводить взгляда с собеседника.
— Это, — он кивнул в направлении разрушенного поселения, — приказал сделать ваш отец?
Сигизмунд стиснул зубы:
— Тебе стоит подумать, прежде чем заявлять подобное, Гвардеец Смерти.
— Я уже давно оставил Гвардию Смерти, — ответил Гарро. — Мятеж изменил многое. Возможно, и характер вашего господина тоже.
— Сойдемся на том, что ты меня проверяешь, — проворчал Имперский Кулак. — Впрочем, не очень удачно. Иначе придется признать, что ты подвергаешь сомнению честь Седьмого легиона, и если так — ничего хорошего это тебе не сулит.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

ФБ - разное

Продолжаем марафон (=. Фотошоперское и около.
Парочка коллажей:

Название: Железные мантры
Пейринг/Персонажи: Легионы Астартес
Категория: джен
Рейтинг: G
Исходники: 1, 2, 3
Описание: стальной кулак Великого Крестового похода
Примечание:

саундтрек

Пикник — Железные мантры

открыть в полном размере

Название: Обретение веры
Пейринг/Персонажи: Натаниэль Гарро / Эвфратия Киилер
Категория: гет совместная любовь к Императору
Рейтинг: G
Исходники: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
Описание: паладин и его Святая
Примечание:

саундтрек

Аквариум — Почему не падает небо
Предупреждения: абстракция и символизм

открыть в полном размере

открыть в полном размере

И еще пара плейлистов, обложки к коим пилил опять же я. Они мне даже нравятся теперь (=

Название: Eternal Battle
Форма: фанмикс
Пейринг/Персонажи: Легионы Астартес
Категория: джен
Рейтинг: G
Количество: 6 треков
Продолжительность и вес: 32.48 мин; 42,1 Мб (скачать)
Предупреждения: эклектика
Для голосования: #. fandom Warhammer 2016 - "Eternal Battle"

список песен

1. Пикник - Железные мантры
2. Imagine Dragons - Warriors
3. Ramin Djavadi - To Fight Monsters, We Created Monsters
4. Dream Evil - The Chosen Ones
5. Аквариум - Любовь во время войны
6. Оргия Праведников - Последний воин мертвой земли


Составлен совместно с Grey Kite aka R.L.
Название: Слишком давно на этой войне
Форма: фанмикс
Пейринг/Персонажи: Гарвель Локен/Мерсади Олитон, Натаниэль Гарро/Эвфратия Киилер, Аргел Тал/Кирена Валантион
Категория: гет, джен
Рейтинг: G
Количество: 9 треков
Продолжительность и вес: 48.10 мин; 101,5 Мб (скачать)
Предупреждения: эклектика
Для голосования: #. fandom Warhammer 2016 - "Слишком давно на этой войне"

список песен

*
01. Мельница - Война
02. Зимовье Зверей - Carmen Horrendum
03. Ольга Арефьева - Каллиграфия
*
04. Аквариум - Почему не падает небо
05. Оргия Праведников - Королевская свадьба
06. Аквариум - Не было такой
*
07. Xandria - A Prophecy Of Worlds To Fall
08. Imagine Dragons - Monster
09. Florence + The Machine - Cosmic Love

@темы: la musique, сорок тысяч способов подохнуть, почетный рейхсфотошопер

---

ФБ - тексты семь

И сороритки, которых я хотел на рейтинговое миди, но вышло на спецквест. По счастью, натянулось (=.
Идея, опять же, произросла из двух абзацев кодекса, точнее, рулбука. И ведь даже не было там персоналий, просто информация про аббатство на одной планетке. Но нам много не надо.
Дописывали, опять же, в соавторстве, на этот раз - уже в шесть рук. Чиоре и Коршуну очередное большое мимими и спасибо (=. Эффект странный: получился не тот текст, который я хотел (просто потому, что писал не я), но зато получился лучше. Подозреваю, что мне одному так не удалось бы.

Название: Сёстры
Размер: мини, 3884 слова
Пейринг/Персонажи: ОЖП/ОЖП (Адепта Сороритас)
Категория: фемслэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Есть ли в жизни Адепта Сороритас место для любви к кому-то еще, кроме Бога-Императора? И что должно случиться с миром вокруг, чтобы эта любовь могла осуществиться?
Примечание: Источником вдохновения в том, что касается аббатства Сестёр, для автора послужила книга правил "Dark Heresy" от FFG.

«В своей доброте Господь дарует нам, что мы так хотели — любовь во время войны...» (с) БГ

I. Незыблемая заря
1.
Аббатство Рассвета поистине заслуживало своего имени. Кто знает, думали ли об этом сестры Фамулус из ордена Зрячего Ока, основавшие его здесь несколько веков назад, или просто выбрали возвышенное название, — но рассветы здесь были прекрасны. На утренней заре обычно пыльное, тусклое небо Иокантоса становилось высоким и светлым, затихали хрипло воющие ветра, а окружающие обитель горы казались вырезанными из черной бумаги декорациями. И именно рассветная молитва утешала и очищала душу так, как не случалось ни в один другой час.
За семь лет, проведенных в монастыре, Адалия видела сотни рассветов — и не могла бы вспомнить среди них двух одинаковых. Только покой молитвы оставался неизменен, будь это после ночного бдения или перед полным трудов днем. Всегда... до последнего времени.
Вот и сегодня, преклоняя колени в часовне, пока за стеклами витражей разгорался новый день, Адалия опять не могла обрести душевного равновесия. То и дело, отрывая взгляд от мягко сияющего лика Императора, она косилась вправо — туда, где склонились в молитве сестры из ордена Эбеновой Чаши. Именно там находилась причина ее беспокойства.
У беспокойства было имя: сестра Бранвен. Как звонкий удар колокола, отдающийся глубоким эхом: Бран-венн...
Сейчас, замерев в молитвенном сосредоточении, она походила на статую из темной бронзы и серебра. Серебристо-белые волосы, подстриженные в традиционной для Сестер манере, обрамляли смуглое лицо; губы, неровно перечеркнутые тонким шрамом, беззвучно шевелились, повторяя слова высокого готика. Руки были сложены перед грудью в знаке священной аквилы, и Адалия поймала себя на том, что снова любуется этими сильными пальцами и широкими ладонями — вспомнила, как на недавнем занятии по стрельбе эти ладони лежали поверх ее собственных на рукояти пистолета, поправляя прицел, вспомнила сухой негромкий голос... Она поспешно отвела взгляд и опустила голову как можно ниже, надеясь, что никто не заметит жаркого румянца, залившего ее лицо.
«Боже-Император милосердный, ну что это со мной?»
Конечно, к сестрам Эбеновой Чаши в аббатстве относились с особым пиететом: один из первых орденов, с резиденцией на Святой Терре, и каждая из них видела своими глазами золотые шпили Имперского Дворца... Воинские подвиги в деле защиты веры и вовсе обеспечивали им почитание и едва не преклонение, особенно среди юных послушниц.
Но она-то — взрослая, серьезная женщина, в очередной раз напомнила себе Адалия. Ей уже девятнадцать, она скоро заканчивает обучение, она не должна...
Не должна. Но не думать не получалось.
*
Это началось несколько недель назад, когда послушницам назначили нового инструктора по стрельбе. Боевая подготовка считалась для будущих сестер Фамулус дисциплиной не менее важной, чем, к примеру, риторика или дипломатия, — и кто мог научить этому лучше, чем боевые сестры, для которых священная война была всей жизнью?
Вот тогда-то, глядя, как Бранвен хладнокровно расстреливает ряд мишеней, — маленький, легкий игольник казался в ее руках не то чтобы нелепым, но неуместным, эти руки явно привыкли к тяжести болтера и огнемета, — тогда-то Адалия и поняла, что пропала. С первого взгляда и навсегда.
Несмотря на все свое хваленое аналитическое мышление — а ее способности отмечала даже скупая на похвалу аббатисса — она не могла понять, что с ней происходит. Это не было обычной для юных девушек влюбленностью в кумира: эту стадию Адалия благополучно миновала пару лет назад (без всякий последствий, ибо объект воздыханий о них даже не узнал).
Это не было плотским влечением — его она могла бы преодолеть. Пусть даже Адалия сладко вздрагивала каждый раз, стоило ей вспомнить горячее дыхание над ухом — «ровнее прицел, руку не задирай, курок спускай плавно»; вспомнить сильные руки — одна придерживает ее за талию, вторая ложится на локоть, — ощущение стройного подтянутого тела совсем рядом... Пусть даже Бранвен снилась ей едва ли не каждую ночь, в сюжетах исключительно непристойных и одновременно полных благоговения — прослеживать губами каждый шрам на ее темной коже, опуститься на колени между ее разведенных бедер и воздать ей хвалу, — после них Адалия просыпалась смущенной, с колотящимся сердцем и тянущей пустотой внутри. Но будь это просто желание, она бы справилась, их ведь учили и этому.
Нет. Это было что-то куда как хуже. И все, что могла Адалия — молчать, смотреть и стараться не выдать себя. На утренней службе и на вечерней, когда все сестры собирались в часовне, — смотреть на Бранвен так, словно она была живым воплощением всех святых, вместе взятых. Смотреть на тренировках — иногда у послушниц и боевых сестер они совпадали, и тогда Адалия, затаив дыхание, следила за тем, как легко двигается Бранвен даже в полном доспехе, запоминала каждую деталь ее облачения, каждое движение.
Потом настало время, когда молчать она уже не могла.

2.
Дни здесь похожи были на бусины четок — старых, желтовато-белых, с почти стершимся под пальцами рельефом. Такие же неразличимые между собой, сменяющие друг друга размеренной чередой.
Не то чтобы Бранвен не нравилась эта монотонность. Скорее уж наоборот. После нескольких лет бесконечной войны на Фессалии, после кипящего пламени и армий еретиков, аббатство Рассвета казалось невероятно спокойным и даже уютным. Ее — вместе с теми немногими из сестер, кто сумел пережить последний штурм крепости, — отправили сюда, подальше от боевых действий. Бранвен готова была сражаться дальше, но с решениями сестры-палатина не спорят. Она не спорила.
Привыкала к распорядку жизни в обители, перебирала четки — те самые, верные, подаренные наставницей в день принятия в орден, в которых бусины-черепа истерлись за полтора десятка лет до почти идеальной гладкости, — два раза в неделю учила юных послушниц-Фамулус обращаться с пистолетом. Послушницы поначалу сливались в одну смешливую ясноглазую толпу в серых балахонах, но научиться различать их было не сложнее, чем запомнить стратегические точки, силы и слабости врага в очередной кампании.
И Адалия. Конечно же, Адалия.
...белый мрамор и отполированная до блеска медь, тонкая кожа, точно светящаяся изнутри, тонкие запястья, россыпь веснушек на лице, темные глаза с золотыми искрами — то серьезно прищуренные, то распахнутые искренне и доверчиво, рыжие волосы, выбившиеся из положенной по уставу косы — пушистым облаком вокруг головы, сияющим ореолом...
А ведь начиналось все так невинно. Вопросы после занятий, короткие — правила обители не оставляли сестрам много свободного времени — беседы в вечерний час... Даже, пожалуй, нечто, что можно было бы назвать «духовным наставничеством». Подобные взаимоотношения в орденах Сороритас отнюдь не запрещались, наоборот, их старались поощрять.
Но Бранвен чувствовала, что еще немного — и нарастающее между ними напряжение станет невыносимым, что-то сломается, и равновесие, спокойствие и умиротворение разлетятся во все стороны, точно бусины с оборвавшейся нити...
По счастью, Адалия тоже это понимала. Все-таки не зря ее выбрал именно этот орден.

3.
Несмотря на дневную жару, ночи на Иокантосе были пронизывающе холодными. Но когда Адалия, кутаясь в плащ, пересекла монастырский двор и добралась до стоящей чуть в отдалении резиденции ордена Эбеновой Чаши, она дрожала не столько от холода, сколько от волнения.
Келью Бранвен она отыскала без особого труда; застыла у приоткрытой двери, комкая в руках край плаща, наконец едва слышно постучалась и тут же, не дожидаясь ответа, шагнула внутрь.
Сестра-воительница, похоже, не собиралась спать, хотя время было позднее. Сидела на узкой кровати, поджав под себя ноги, перебирая черно-белые четки. Костяные бусины размеренно постукивали в ее пальцах.
— Адалия, — Бранвен подняла взгляд. — Ты все-таки пришла.
— Я не меняю решений, — теперь Адалия, сняв капюшон плаща, теребила кончик пушистой рыжей косы. — И мне слишком нужно поговорить с тобой наедине.
Бранвен кивнула, и, поднявшись и подойдя ближе — в тесной келье хватило одного шага — взяла ее руки в свои. Какие же у нее теплые пальцы, мимолетно подумала Адалия. Всегда немногословная, Бранвен молчала, терпеливо ожидая, пока младшая соберется с мыслями.
— Это не может... — ну вот, голос все-таки дрогнул, несмотря на все ее усилия, — не может дальше так продолжаться. И я не могу больше молчать. Я... понимаю, это глупо звучит, но поверь, я знаю, что говорю... Я люблю тебя, — выпалила Адалия.
— И ты пришла, чтобы?..
— Я пришла, потому что хочу быть твоей. Сейчас и всегда, — она отчаянно покраснела, но не отводила взгляд.
В серых — цвета отточенной стали — глазах Бранвен не было ни удивления, ни отвращения. Только понимание, и это почему-то было невыносимей всего.
Она медленно покачала головой — у Адалии сжалось сердце — но руки отнимать не спешила.
— Мы не можем. Не вправе. Тем более я, будучи в какой-то мере твоей духовной наставницей... — Бранвен коротко усмехнулась. — Нет. Молчи, — она положила пальцы на губы Адалии, видя, что та собирается возразить. — Ты же понимаешь, что смысл нашей жизни есть служение. Служение Императору и ордену, и долг перед ним — превыше страстей земных.
— Но это не значит, что мы отрекаемся от них полностью! — удержаться от полемики Адалия все-таки не смогла: привычка к теологическим беседам взяла свое. — Пусть мое сердце и полно любви к Императору, но в нем найдется место и для любви к тебе.
— В моем тоже, Адалия, — голос Бранвен упал почти до шепота. — В моем тоже. Но именно поэтому, — продолжила она уже уверенней, — я не имею права связывать тебя подобными узами. Тебе ведь совсем скоро предстоит покинуть обитель, и здесь не должно оставаться ничего, что помешало бы всецело посвятить себя службе. Ни ты, ни я можем позволить себе подвести орден.
— Да, конечно... Ты права, — сдавленно выговорила Адалия, смаргивая подступившие слезы. Она не хотела, чтобы хоть что-то мешало ей смотреть на Бранвен.
«Боже-Император всеблагий и милостивый, — билось у нее в висках, — пресвятая Алисия-заступница, сохраните меня. Она еще прекраснее, чем мне казалось, я сойду с ума. Это ли не чистейшая добродетель — ставить долг превыше чувств?..»
— Мне... нужно идти. Прости, что... что так...
— Постой, — Бранвен коснулась ее щеки, и столько в этом жесте было сдержанной нежности, что Адалия чуть не разрыдалась на месте. — Помолимся вместе.
Она опустилась на колени, обратив взгляд на безыскусный образ Владыки человечества на стене. Сбиваясь, принялась повторять за Бранвен.
— Господь наш Император, чья длань хранит человечество денно и нощно, будь нам опорой и укрепи дух наш, дай нам сил выстоять равно в бою и в искушении, ибо каждый шаг наш, каждый вздох наш — во имя Твое и к вящей славе Твоей...
От холодного грубого камня пола ныли колени, но Адалия почти не чувствовала этого — молитва переполняла ее сияющим серебром, возносила душу, казалось, куда-то к самому подножию Золотого Трона. И ничего не нужно было больше, только это единение в служении, не омраченное иными желаниями, ясное и пронзительное, как выстрел.
...Рассвет застал Адалию без сна, уже в ее собственной келье. Эйфория молитвенного экстаза схлынула, оставив только спокойствие — легкое и светлое. Впереди, всего через пару недель, ждало будущее — чужая планета, неизвестные обычаи, незнакомые люди, для которых ей предстояло стать советницей и помощницей. Это не пугало ее, и не печалило грядущее расставание. Всё в руке Императора, и Он защитит дочерей своих.

II. Город святых и отчаянных
1.
Город горел. Пожары на нижних уровнях улья не гасли уже вторую неделю, кое-где начисто выгорели целые кварталы, но тушить огонь никто не пытался. Некому было это делать. Городские службы были парализованы восстанием, а бунтовщиков, похоже, не волновало, что станет с городом дальше. Или они и сами не могли справиться с разрушением, которое выпустили на волю.
Вздохнув, Адалия отошла от окна. Невыносимо было смотреть на исполосованное черными столбами дыма небо, на хрустальные шпили, потускневшие и утратившие блеск. Тарнисс, столица Алактры, славился во всех окружающих мирах своими сверкающими башнями, и она полюбила их за годы, проведенные здесь... Один из шпилей взорвали три дня назад. Теперь его остатки торчали уродливым, безжизненным обрубком, напоминая сломанную кость. Говорили, будто осажденные сделали это сами, предпочтя быструю смерть тому, что ожидало их в руках еретиков.
Но все же верхние уровни пока что не сдались. Гарнизон остался верен Императору и планетарному правительству, и бунтовщики не могли контролировать воздушное пространство. Они держались. На осадном положении, в режиме жесткой экономии ресурсов, мучительном для привыкших к роскоши аристократов, — но держались. И ждали помощи.
Браслет-коммуникатор на ее запястье мелодично звякнул.
— Леди Адалия! — сквозь треск помех пробился усталый голос дежурного офицера. — Леди Адалия, военный транспорт запрашивает разрешения на посадку.
Неужели это подкрепления? — она позволила себе миг надежды. — Гвардия? Но нет, всего один транспорт... Впрочем, кто бы это ни был, если у них есть верные опознавательные коды — значит, это не еретики. А большего и не нужно.
— Передай им координаты посадочной площадки центрального шпиля, — распорядилась Адалия. Нахмурилась на секунду, припоминая имя офицера — она знала здесь всех, кто имел хоть какое-то значение. — И, Венкад... вам ведь не нужно спрашивать у меня разрешения. Не я здесь командую.
— Вы из тех немногих, кто вообще может здесь командовать, мэм.
Связь со щелчком отключилась. Адалия покачала головой. «Из тех, кто может командовать...» Она не стремилась к этому. Но так вышло.
Лорд-губернатор Ирмавиан, владыка Тарнисса и всей Алактры, которому Адалия вот уже почти десять лет служила советницей, стал одной из первых жертв мятежа. Разумеется, убийцу казнили — тот не пытался ни бежать, ни сопротивляться, выкрикивая что-то о жертве во имя истины, — но удар его клинка оказался смертельным. Вдова Ирмавиана была потрясена и разбита горем, до сих пор не придя в себя, сын и наследник — еще слишком мал... И потому Адалия стала той, кто принимал решения. Она была не одна, но всё чаще жители осажденных шпилей обращались за указаниями именно к ней.
Постукивая каблуками по мозаичным полам, она поспешила к посадочной площадке. Подобные дела, несомненно, требовали ее личного присутствия.
*
Она ожидала... сама не знала, чего. Опередившего расписание взвода Гвардии? Отряда наемников, которые решили для разнообразия послужить непосредственно Империуму? Наспех собранного ополчения с какой-нибудь из соседних планет?
Чего она точно не ожидала — это увидеть знакомые знамёна, серебряную лилию, и пылающую чашу, и черную с серебром броню, и...
Адалия прижала ладонь к губам, чтобы не вскрикнуть. Нет, ей не показалось, не померещилось знакомое лицо. Бранвен. Теперь — сестра-командующая Бранвен, впереди всех, в белом плаще, в отполированных до блеска доспехах, с тяжелым болтером за спиной...
— Вот это, что ли, и есть наши подкрепления? — недоверчиво произнес кто-то рядом с ней — этого юнца в форме личной гвардии губернатора Адалия не знала. — Да их едва ли три десятка наберется!
— Это, — Адалия, развернувшись, пригвоздила его к полу гневным взглядом, — Сестры Битвы. Возлюбленные дочери Самого Императора. Каждая из них стоит сотни обычных бойцов, и никакой ереси не устоять перед ними.
Пробормотав неразборчивые извинения, юноша поспешил слиться со стеной.
Адалия шагнула вперед:
— От имени всех, кто еще верен Императору, я приветствую вас в улье Тарнисс. Прискорбно, что наша встреча состоялась в столь тягостный час...
— Хватит формальностей, — Бранвен смотрела ей прямо в лицо — и наконец тоже узнала. Не подала виду, только мимолетно, почти незаметно улыбнулась. — Предпочитаю сразу перейти к обсуждению тактической диспозиции.

2.
Золотые листья осыпались с деревьев, кружили в воздухе.
Здесь, в садах-оранжереях верхних уровней, обычно царило вечное лето — яркая зелень, перемежаемая тщательно подобранными сезонами цветения. Но теперь, когда в городе бушевало восстание, воды и тепла не хватало на всех, и садами пришлось пожертвовать. Теперь здесь наступила осень — неожиданная, непредусмотренная... и неожиданно прекрасная.
Можно было бы писать какие-нибудь «Этюды увядания», подумалось Адалии, если бы у кого-то оставалось время на такие вещи. Но в осажденных башнях было не до изящных искусств. А жаль. В эстетику осени неплохо вписалась бы и Бранвен — в черном доспехе, похожая на стремительную хищную птицу, — и сама Адалия, тоже одетая в черное, потому что носить иные цвета сейчас казалось ей неуместным.
— Так что ты хотела мне рассказать? — спросила Адалия, пока они шли по извилистым тропинкам между стволами деревьев. — И непременно наедине? — она многозначительно улыбнулась — по привычке, лишь мгновение спустя осознав неуместность этого жеста.
— Доложить стратегическую обстановку, — Бранвен осталась серьезной, может, и вовсе не заметила двусмысленности. Она только что вернулась из битвы, с нижних уровней, и еще не утратила боевого сосредоточения; от нее исходил резкий запах дыма и копоти, броня была покрыта царапинами и вмятинами, на левой щеке красовался багровый кровоподтек.
Адалии не нужно было пояснять.
— То есть... всё настолько плохо? Если ты не хочешь, чтобы это слышал кто-то еще?
Бранвен кивнула.
— Скорее всего, мы не выстоим. В течение пары дней еретики снова пойдут на штурм, и если за это время подкрепления не прибудут...
— А подкрепления — это хотя бы пара полков Имперской Гвардии. Которые, судя по всему, застряли где-то в имматериуме и неизвестно, выберутся ли оттуда вообще. Да, — Адалия отвела взгляд, — перспектива и впрямь... безрадостная.
Они остановились на берегу небольшого круглого пруда, обсаженного ивами. Воды в нем не было уже давно, и узкие буро-желтые листья падали с ветвей, укрывали обнажившееся дно пестрым ковром.
— Это не всё, — наконец произнесла Бранвен после долгого молчания. — Не всё, что я хотела бы сказать.
Адалия теребила в руках золотой медальон, висящий у нее на шее. Надо же, вернулась старая привычка вертеть что-нибудь в пальцах — но только если раньше это были волосы, то теперь рыжие косы были убраны в сложную высокую прическу, до них не дотянуться.
— Я вижу, как ты смотришь на меня всё время, сколько мы здесь — на военных советах, везде. И я не забыла, Адалия. Ничего не забыла.
— Я тоже, — она думала — выйдет сдавленный шепот, но слова прозвучали чисто и ясно. — Я не забыла о тебе.
Они шагнули навтречу друг другу — не сговариваясь — и руки в латных перчатках встретились с тонкими пальцами, унизанными кольцами.
— Знаешь, это кажется даже... — Адалия дернула плечом, — несправедливо — что у нас появился шанс только теперь, когда всё скорее всего вот-вот закончится.
— Воля Его — превыше земной справедливости, — спокойно ответила Бранвен. — Значит, так было нужно.
Адалия вдруг приподнялась на цыпочки — даже каблуки не спасали, она все равно была на голову ниже рослой воительницы — и порывисто поцеловала ее в уголок губ. Легким, невесомым прикосновением, похожим на шелест сухого листа.
— Если эта ночь может стать последней... Приходи, — выдохнула она. — Я буду ждать.

3.
Бранвен медленно шагнула за дверь покоев, которые вот уже несколько лет занимала леди Адалия. Сестра Адалия.
Несомненно, они были более уютны и богато отделаны, чем когда-либо могла бы себе позволить боевая сестра. Но вместе с тем вкус их обладательницы не позволял богатству перейти в чрезмерную роскошь; ни одного ненужного предмета здесь не было.
Сама же Адалия, только что скомандовавшая двери открыться, поднималась навстречу Бранвен с небольшой отоманки, стоявшей напротив окон. Рядом стоял изящный столик из цветного стекла, на котором громоздился когитатор — военный, слишком большой для него, из которого свисали печатные ленты отчёта.
Несмотря на поздний час, Адалия не сменила дневного наряда, и даже не расшнуровала корсет из черной кожи с вытесненными золотом знаками Сестринства и ордена Зрячего Ока, и четки — филигранные золотые аквилы, заключенные в шарики из прозрачного стекла, — по-прежнему висели на ее поясе.
Бранвен еще раз окинула взглядом фигуру сестры и невольно улыбнулась — туфли, небрежно сброшенные, валялись с другой стороны от столика, запутавшись в извивах печатной ленты.
— Ты пришла, — устало улыбнулась Адалия, босиком подходя к Бранвен.
Та улыбнулась в ответ. Адалия всё же нашла для нее столько искренней радости, сколько могла, хотя и была она лишь тенью прежней незамутненной готовности смотреть на мир широко открытыми глазами.
— Я много думала о том, что ты сказала мне, и о том, как я ответила.
В глазах Адалии мелькнуло странное выражение, тут же спрятанное ею под быстро опущенными ресницами.
— И что же? — спросила она с улыбкой — на сей раз легкой, светской, которая значит для сестер Фамулус не меньше, чем силовая броня для Сестер Битвы. Но несмотря на это, Бранвен понимала, что слова родятся легко. Даже если для них безвозвратно поздно.
— Со временем я поняла, что Император — начало всего в Нем — дарует нам любовь, чтобы мы, думая о Нем, не забывали о мире, в котором живем, и сражались друг за друга ради Него. Может быть, для тебя это уже неважно...
Медленно, зачарованно глядя на нее, Адалия потянула с волос черную сетку — они выплыли оттуда медленным рыжим облаком, и Бранвен с облегчением запустила в них руки.
Рыжие пряди были мягкими и упругими, как она и ожидала — Адалия вся была мягкой и упругой. Губы ее пахли миндалем, и Бранвен отчего-то подумала о яде, и подумала вскользь, что лучше бы сама принесла ей смерть — и это было бы неизбежной платой за их теперешнюю близость.
Но шнуры корсета скользили у нее между пальцами, пока она снимала его с Адалии вместе с черным верхним платьем, которое упало на красный ковер и осталось на нем, словно пепел на крови. И вновь Бранвен усмехнулась, глядя на тонкую нижнюю сорочку Адалии — бледно-зеленую, цвета самой молодой весенней листвы. Цвета обновления.
Та рассмеялась ее улыбке и потянула к высоким дверям, за которыми оказалась спальня. В ней были окна, в отличие от передней комнаты Адалии, и зарево пожаров заглядывало в них — оранжево-красное в черном небе, но Адалия щелчком пальцев зажгла неяркие светильники в виде золотых цветов в изголовье простой, но широкой кровати, и оно нехотя отодвинулось за окна.
Пальцы Адалии быстро пробежались по застежкам простой рясы Бранвен, которая не носила ничего вычурного и сложного, когда не надевала броню, — и та оказалась обнаженной, лишь письмена обвивали ее, превращаясь в подобие змеиной чешуи, и, казалось, в неверном свете золотых цветков даже двигались.
Пальцы Адалии быстро проследили одну из строк, обвившуюся вокруг грудей, пуская по позвоночнику Бранвен волну быстрой, приятной дрожи.
— «Ложусь я, сплю и встаю, ибо Император защищает меня. Не убоюсь тем сил вражьих, которые со всех сторон ополчились на меня», — прочитала она тихо, близко, и легкий выдох защекотал шею Бранвен. — Верно. Так и есть — я ложусь и встаю, и каждый день не оказывается последним.
Она прикоснулась губами к речению — и к Бранвен, и та, потеряв терпение, всё же опрокинула ее на кровать, и рыжие волосы рассыпались по простыням.
И так было неслыханным расточительством — тратить драгоценные часы сна, но расточительством было бы — тянуть и с этим.
Но торопиться она тоже не могла. Слишком восхитительной была Адалия, и кожа ее, покрытая веснушками, как золотым песком, словно светилась нежным светом. Руки, словно потеряв умение обращаться с любыми предметами, бестолково шарили по телу, но цели своей эти прикосновения достигали — грудь ее вздымалась всё чаще.
— Мне показалось... — прошептала Адалия. — Только показалось сейчас, что всё это — ради того, чтобы мы снова встретились и всё-таки...
Зубы поблескивали из-за полуоткрытых губ при разговоре, и этот легкий жемчужный отсвет отчего-то завораживал Бранвен. Как и всё в ее сестре и возлюбленной.
— Но это... неправильно, — пробормотала Адалия. — Это было бы... слишком эгоистично, слишком...
— Шшшш, молчи, — Бранвен быстро поцеловала ее, обводя языком внутреннюю кромку губ, — это не так, но мы встретились, и всё-таки...
Ее пальцы быстро скользнули между ног Адалии, нащупывая нужную точку, прикрытую складкой плоти, точно монашеским капюшоном, поглаживая там, пока она сама целовала ее грудь, припорошенную веснушками — ей хотелось пересчитать губами каждую.
Адалия же прикрыла веки, и прикусила костяшку указательного пальца так сильно, что там наверняка должны были остаться следы зубов.
— Не нужно кусать себя, — прошептала она, быстро склонившись к уху Адалии, а потом подхватила ту под бедра, и накрыла ртом нежную плоть, точно рассчитывая каждое осторожное прикосновение языка и с удовольствием чувствуя, как она коротко содрогается в приходящих волнах удовольствия.
*
...Рассвет застал их на балконе — слишком маленьком, чтобы служить хорошей целью с земли или нижних уровней, а значит — сравнительно безопасном. Впрочем, сейчас над истерзанным городом повисла тишина — обманчивая и хрупкая, но тем более драгоценная.
Утренние лучи окрасили бледные небеса лихорадочным, пламенно-розовым румянцем, словно сама планета испытывала боль от бесчинств, творимых еретиками.
Холод здесь, на высоте, пробирался под плащ, накинутый поверх платья. Адалия вновь была готова вселять уверенность в неуверенных и одарять надеждой отчаявшихся, пусть даже почти и не чувствовала сама ни уверенности, ни надежды. От этой мысли ветер, кажется, стал еще немного холоднее.
Ей безотчетно захотелось подуть на пальцы, согреть их — но Бранвен успела раньше, взяв ее ладони в свои. Кивнула вниз, где Адалия, прищурившись, смогла различить двигающиеся фигуры — серые в серых сумерках.
— Они копят силы, — тихо произнесла Адалия. Если Гвардия не прибудет вовремя — этот штурм и впрямь может стать последним, но об этом она говорить не стала. Не нужно было.
Мозолистые пальцы Бранвен крепче сжались на ее ладони. Каждая из них исполнит свой долг до конца — состоит ли он в том, чтобы укреплять дух защитников твердым словом и молитвой или уничтожать бунтовщиков огнеметом и болтером. Каждая из них пойдет до конца, ведь им больше не о чем было сожалеть.
Они были друг у друга, и с ними был Он, кому они служили в любви своей точно так же, как и во всём ином.
— Император не оставит Своих дочерей.
Вера Бранвен, как и всегда, была подобна каменной стене — суровая и несокрушимая, и рядом с ней становилось так легко верить самой. Пусть не в счастливое избавление, но в то, что у них будет возможность достойно предстать перед Его троном.
Всё в руке Императора.
И на Него уповаем.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, буквы руками

---

ФБ - тексты шесть

Это вот называется "текст имени закрытого гештальта". Потому что начал я его аж в марте прошлого года. Пятнадцатого, в смысле. Потом я с переменным успехом пытался писать, к середине лета что-то написал и отложил. Так текст и валялся еще год, изредка робко потыкиваемый палочкой. Сложно писать рейтинг про ОТПшечку, сложно. Ну или я такое трепетное фиалко.
Тем не менее, приближалась выкладка, поэтому я взял себя в руки, отряхнул с текста пыль, дописал в него все, что считал необходимым дописать (донимая при этом соратников страданиями) и решительно выложил. И не жалею.
А пейринг среди меня называется "полюби, Маруся, спеймарина". Потому что (=.

Название: Пепел рассвета
Размер: мини, 1043 слова
Пейринг/Персонажи: Гарвель Локен/Мерсади Олитон
Категория: гет
Жанр: ангст, романтика безысходность
Рейтинг: R
Краткое содержание: «Как всегда рядом с ним, на нее снисходит странное спокойствие: необъяснимое, ведь он — оружие, он не должен знать привязанности и сострадания... Но здесь, в этом общем молчании, она чувствует себя умиротворенной, как никогда прежде».
Примечания: относительное AU, см. мои предыдущие построения

«...тебя б я обняла, но где наши тела для тепла и ласки...» (c) О. Арефьева

...— Это как в старых балладах — совсем старых, еще с древней Терры, — где непременно дева сидит у окна и ждет рыцаря. И вышивает. Вот и я... тоже.
— Вышиваешь? — вскидывает брови он.
— Нет, серьезно. Смотри, — она разворачивает черное с серебром полотнище. Волк-и-луна, символ, который не носит больше никто в галактике.
— Это же...
— Знамя, — кивает она. — Знамя твоего легиона. Я немного не успела закончить работу, извини...
— Моего легиона больше нет, — обрывает он.
«Пока ты жив — есть», — хочет сказать она, но молчит.
«Та еще пара из нас получается: легионер без легиона, летописец без памяти», — хочет сказать она. Продолжает молчать.
— А что до знамени, — добавляет он, — мне все равно негде его поднимать. Пусть остается у тебя. Я буду знать, что оно есть — этого довольно.
Она касается его руки — осторожно, неуверенно, но он не убирает ладонь. Как всегда рядом с ним, на нее снисходит странное спокойствие: необъяснимое, ведь он — оружие, он не должен знать привязанности и сострадания... Но здесь, в этом общем молчании, она чувствует себя умиротворенной, как никогда прежде.
— Знаешь, — негромко произносит он наконец, — я понял, что это не так уж плохо — знать, что тебя кто-то ждет.
— А раньше...
— Раньше это было не нужно. Теперь, когда все, кого я мог называть братьями, мертвы или... хуже, чем мертвы... — он качает головой, не договорив.
Она не спрашивает про Рыцарей: знает, что это — совсем другое, что каждый из них — сам по себе, что ни у кого из них больше нет легиона... Она знает. Она молчит. И думает о том, что обязательно вышьет знамя полностью.

***

Ночь и пепельный полумрак. Она не ответит, пожалуй, и самой себе — зачем пришла сюда. Может быть, потому, что ей некуда — не к кому — больше идти. Может быть, это что-то еще.
— Ты уходишь завтра, — она не спрашивает, только уточняет.
— Война не ждет. Осада вот-вот начнется. И у меня есть долг, который нужно исполнить.
— Я знаю, знаю. Именно поэтому... — она запинается, делает глубокий вдох. — Я хочу помнить тебя. Помнить о тебе — и так тоже. Если ты не вернешься...
«А ты наверняка не вернешься», — повисает в воздухе, несказанное. Она придвигается ближе — они оба сидят на краю постели, жесткой, почти не прогибающейся под их весом, — почти вплотную, но еще не касаясь его. Смотрит снизу вверх — огромными, темными, поблескивающими в полумраке глазами.
— Пожалуйста, — произносит она почти шепотом. — Будь со мной. Сейчас. Только эта ночь, ничего больше.
Она старается казаться спокойной, но ему не нужно даже вслушиваться, чтобы различить нервный ритм ее сердца.
— Мы не должны, — он качает головой. — Я... я ведь не вправе...
— Брось. Что нам теперь терять.
И в самом деле — что?
Он обнимает ее — неловко, осторожно, остро ощущая, насколько она маленькая, легкая, почти невесомая.
— Ты уверена? — зачем-то переспрашивает он еще раз, хотя уже понимает — всё решено.
— Я знаю, что делаю, — кивает она. — Так надо, Гарвель. Так надо.
Есть что-то такое в том, как она произносит его имя — что-то, что невозможно определить словами — что-то, что ломает последние, и без того непрочные, барьеры сопротивления.

...Она целует его — на долю секунды ей кажется, что она забыла напрочь, как это делать, но нет, не забыла — все равно получается ужасно неловко, а впрочем, неважно. Его лицо — близко-близко, расширенные зрачки заметны даже в полумраке.
Кажется, он собирается что-то сказать — но она снова находит губами его губы, уже уверенней; закидывает руки ему на шею, прижимается как можно ближе. Он остается неподвижен — будто с каменной колонной обнимаешься — и только рука, лежащая на ее талии, чуть вздрагивает.

Его касания — невыносимо осторожные, как будто он боится ее сломать. Впрочем, наверняка простые смертные должны казаться неуязвимым астартес такими хрупкими; она понимает — стоит ему чуть сильнее сжать пальцы, держащие сейчас ее запястье, и ее кости хрустнут, точно веточки.
Но вместо этого он подносит ее руку к губам и целует в раскрытую ладонь.
Всегда рыцарь, даже сейчас, отстраненно думает она. Ты неисправим.

Она мало что видит в темноте — только контуры, смутные очертания в пепельной ночи — но не зажигает свет, предпочитая доверять прикосновениям. Она прослеживает кончиками пальцев шрамы, причудливым узором покрывающие его тело — изучает внимательно, пытаясь запомнить, пытаясь представить: вот эта ровная линия — след от силового меча, эта рваная, неровно зарубцевавшаяся рана — работа цепного клинка, а вот этот шрам, похожий на многолучевую звезду — наверняка результат разрывного заряда болтера... Конечно, она могла бы попросту спросить, и он рассказал бы ей — он ведь помнит каждую свою битву. Но времена, когда ей нужны были от него воспоминания, давно прошли. Сейчас, этой ночью, может быть, последней из ночей — всё иначе.
Ее пальцы отдергиваются, наткнувшись вдруг на металл разъема: очередное напоминание о том, что он все-таки не человек. Она почти забыла.
Оцепенение длится недолго, и спустя несколько секунд ее руки возобновляют движения.

...Это не любовь и не страсть, это просто отчаяние — слишком много отчаяния, чтобы вынести его в одиночку.
Если нити судеб уже связаны, то не всё ли равно, как именно мы пытаемся дожить до последнего рассвета?..

Ему казалось — он не будет знать, что делать, ведь он никогда раньше, ведь он не должен... Но он доверяет интуиции. И интуиция не подводит.
И потом — она-то знает, чего хочет, у нее-то есть опыт. Он позволяет ей вести, и это оказывается неожиданно легко. Позволяет опрокинуть себя на спину, опуститься сверху, принимая его напряженную плоть в жаркую, влажную тесноту — она на мгновение прикусывает губу, но, когда он кладет руки на ее бедра, только кивает.

Они не произносят ни слова — только учащенное дыхание, только ритм движений, становящийся всё настойчивее. Ее тело почти сливается с пепельным полумраком, и только глаза — она не отводит взгляд, не опускает веки — только глаза блестят той же отчаянной мольбой.
Она замирает — напряженная, точно натянутая струна, — выпрямляется, запрокинув голову, прикусив губу. Беззвучный судорожный вдох. Еще один. Еще.
Медленный, медленный выдох — напряжение по капле покидает ее тело.
Барабанный грохот пульса в его ушах достигает наивысшей точки — и так же медленно затихает.

***

...Потом — после всего, чего не должно было быть, — она не уходит. Остается рядом, на смятых простынях, положив голову ему на плечо. Рассеянно перебирает пальцами пряди отросших светлых волос.
Рассвет ближе, и в комнате становится чуть светлее — пепельный сумрак сменяется серебристым. Выражение его лица — такое странное; будто забытое давным-давно чувство поднимается на поверхность. Пожалуй, то же самое чувство, что проворачивается зазубренным лезвием в ее сердце. Это что же — нежность? Такая горькая и безнадежная.
— Сэди? Ты плачешь? — шепотом спрашивает он.
Она смаргивает с ресниц слезы, только сейчас заметив их. Тихо улыбается, ничего не отвечая.
Рассвет уже рядом.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, буквы руками

---

ФБ - тексты пять; миди

Одна из самых любимых моих работ на этой ФБ. Начиналось это с ситуации "прочитал абзац кодекса - придумал сюжет для рассказа". Да, вот тот самый абзац, который в саммари процитирован. Было это, что характерно, еще где-то в мае.
Потом я ходил и напряженно думал про персонажей и развитие сюжета, потом начал неторопливо писать - конечно же, слишком неторопливо, и в итоге дописывали хвост мы с Чиорой в четыре руки под дедлайн. Но дописали.
По-хорошему, там надо бы середину еще расширить и углубить, чем я и собираюсь заняться в ближайшее время. Впрочем, текст мне все равно нравится, а наглая белобрысая рожа с претензией на интеллигентность, он же лейтенант Тальдир, уже стал как родной, да и остальные рожи тоже (=. А еще я хочу перевести это на английский и отправить в БЛ. Да, я честолюбив иногда.

Название: Черное солнце
Размер: миди, 4610 слов
Пейринг/Персонажи: космодесантники из Лунных Волков, Эзекиль Абаддон
Категория: джен
Жанр: бзсхднсть ангст, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Отправленный восемь тысяч лет назад, астропатический сигнал о помощи достигает колдунов Черного Легиона — сигнал от потерянной роты Лунных Волков. Абаддон следует по указанным в сообщении координатам, чтобы найти там своих старых братьев, ставших искаженной пародией на легион, извращающих геносемя примитивными ритуалами и смешивающихся с местными жителями. Не ожидая пощады от Легионов Астартес, бывшие Лунные Волки немало удивлены, когда Абаддон принимает их в ряды своего легиона». (Кодекс: Космодесант Хаоса, дополнение: Черный Легион)

- 1 -

«Двадцать лет я смотрю в календарь, И все эти годы в календаре зима. И метель не дает нам уснуть, Не дает нам допеть до конца — Словно паралитическим газом Наполнены наши сердца...» (с)

Иногда он думал, что хотел бы ненавидеть эту планету. Ее бесконечные зимы, отравленный снег, болезненно-пурпурное небо, ее каменистые пустоши и мрачные леса — переплетение искореженных ветвей, усеянных острыми шипами... Здесь мало находилось мест, подходящих для человека; а там, где можно было жить — люди давно обратились в варварство, утратив остатки цивилизации в междуусобных войнах. Слишком недружелюбным был этот мир.
Да, он хотел бы его ненавидеть. Но ненависть — пламя, что горит ярко и сжигает дотла, а этого Эстревиан Тальдир, лейтенант 72-й роты XVI легиона, не мог себе позволить. Следовало беречь силы.
Тем более сегодня, в день традиционного сбора дани с местных племен. День Черного солнца, как называли его смертные.
«Громовой ястреб» — потрепанная, но все еще надежная машина, — взмыл в воздух и взял курс на Торнхолд, цитадель клана Холодных Равнин. Пассажиров в катере было немного: Харрет, капитан роты, сам Тальдир, апотекарий Вестен и пятеро боевых братьев, набранных из местного контингента, — в роли почетной стражи. Грузовой трюм оставался пустым. Пока что.
Тальдир запустил пальцы в соломенные волосы, и без того взлохмаченные, пытаясь хоть как-то унять головную боль. Аугметический протез, заменяющий ему левый глаз, опять барахлил — картинка то проявлялась с неестественной четкостью, то исчезала, и уже через пару часов такого мельтешения голова становилась точно чугунная. Починить проклятую аугметику возможности не было — основным методом ремонта здесь служило «треснуть посильнее», а так рисковать Тальдир не хотел. В конце концов, у него там еще усовершенствованный прицел — полезная штука, уникальной конструкции. Проще подождать, пока само пройдет.
Оставалось только радоваться, что в пилотском кресле в этот раз не он — с такой координацией он бы, пожалуй, уже вписался в какие-нибудь скалы, благо их на этой планете хватало. Харрет же вел катер спокойно, и его смуглое, с грубыми чертами лицо уроженца Хтонии оставалось, как обычно, невозмутимым.
*
Они приземлились во внутреннем дворе замка — слуги предусмотрительно убрались оттуда, едва заслышав гул моторов, — и прошли давно известной дорогой в центральный зал. Стук тяжелых керамитовых сапог по камню вскоре сменился гулким звоном металла о металл. Цитадель была построена вокруг первого ковчега колонистов, и в ее сердце — за гранитными стенами, укреплениями и башнями — таились адамантий и сталь, древние машины, работающие уже тысячи лет. Осветительные шары на стенах все еще горели, хотя никто не знал, что делать, когда один из них угасал.
Яррит Мерана, правительница клана, ждала их в тронном зале. Согласно обычаю — стоя перед троном, ибо к Небесным Воинам, как называли здесь космодесант, следовало относиться с подобающим уважением.
Уважение, мрачно подумал Тальдир. Сложно подобрать менее подходящее слово. Здесь их почитали и поклонялись им; их боялись и ненавидели — и причин для всего этого было довольно.
— Приветствую посланцев Неба в моих скромных владениях, — Мерана низко поклонилась.
Она изменилась за прошедшие... сколько лет? пятнадцать? Век смертных в этом жестоком мире недолог; ее лицо избороздили глубокие морщины, тугие косы, уложенные венцом вокруг головы, стали теперь почти полностью седыми, — но серые глаза смотрели по-прежнему ясно, и не оставалось сомнений, что яррит и сейчас правит своим народом твердой рукой.
Харрет ответил коротким кивком, приложив кулак к груди в старом салюте легионов; остальные повторили его жест. Будучи человеком простым, капитан недолюбливал церемонии и разговоры, поэтому перешел сразу к делу.
— Они здесь?
— Все готово, господин, — Мерана указала на шеренгу стражников в громоздких архаичных доспехах рядом с троном.
Стражники расступились, открывая группку мальчишек лет десяти-пятнадцати, худых и бледных. Они перешептывались между собой, но тут притихли, глядя блестящими глазами, полными одновременно страха и предвкушения.
— Да станет наша плоть и кровь — вашими, по воле Небес, — произнесла яррит ритуальную фразу.
Теперь эти мальчишки принадлежали им, астартес. Потенциальные кандидаты. Потенциальные — если им очень, очень повезет — боевые братья.
Пока апотекарий проводил первичное сканирование, Тальдир поймал взгляд Мераны — и отвел глаза.
«Мы забираем ваших сыновей на смерть и участь, что хуже смерти. И мы ничего не можем сказать в свое оправдание, потому что мы не умеем искать оправданий. Потому что нам нужно восполнять свою численность. Потому что легион должен жить, даже если мы — последние, кто остался».
Разумеется, они не отбирали всех детей — кандидатов определял жребий. Перед судьбой равны были все, от последнего бедняка до правителя; хотя на этот раз жребий оказался милосерден — сыновей яррит здесь не было. Пожалуй, в этом есть некая справедливость, подумал Тальдир.
Ансдар, старший сын Мераны, стоял сейчас рядом, облаченный в священный керамит, и именно поэтому лейтенант не в силах был смотреть ей в глаза.
...Восполнение численности оказалось не таким уж простым делом. Мутации в геносемени накапливались с невероятной скоростью, и у них — у последнего апотекария роты — не было ни технологий, ни знаний, чтобы это исправить. Трансформация проходила мучительно тяжело, и переживали ее немногие, а здравый рассудок сохраняли единицы. Те же, кому удавалось выжить...
Тальдир помимо воли оглянулся на братьев. В знак доброй воли все легионеры пришли без шлемов, но только он сам, Харрет и Вестен обладали неизмененными лицами. Уже облик Ансдара заставил бы человека с нервами послабее испуганно отшатнуться. Его лицо покрывала короткая жесткая шерсть, клыки на вытянутых вперед челюстях торчали во все стороны, не помещаясь во рту; неестественно длинные руки заканчивались кривыми острыми когтями, а на плечах возвышались зазубренные костяные наросты. Только глаза — все те же, ясные серые глаза — твердо и прямо смотрели из-под нависших надбровных дуг. И ведь он был самым юным из всех, а со временем изменения только усиливались. Остальные могли похвастаться, к примеру, чешуей, короной витых рогов, лишними глазами или еще чем похуже. Броню каждый раз приходилось подгонять под искаженные пропорции тела — иногда это удавалось, иногда не очень...
Те, кому повезло. Те, кто удостоился великой чести — вступить в ряды бессмертных и неуязвимых Небесных Воинов, посланцев богов.
«О да, нас есть за что ненавидеть. Мы продолжаем попытки — снова и снова, с упорством обреченных, даже понимая, что смысла в этом нет. Но мы — Шестнадцатый легион, и мы не умеем отступать. Никогда не умели».
Тем временем со сканированием было покончено. Отбракованные кандидаты — точнее, уже не кандидаты, потому что они не пережили бы и первого испытания — отошли назад, стараясь слиться со стенами. Странно, но на их лицах читалось в основном разочарование. А впрочем, Тальдир помнил и себя самого в двенадцать лет, и свой восторг, когда он узнал, что принят вербовщиками легиона. Ему, четвертому сыну заштатного терранского барона, на родной планете ничего не светило — но и у этих мальчишек особых перспектив не было, разве что погибнуть в очередной междуусобной войне или от болезней и быстрой старости. А так их хотя бы запомнят.
Харрет окинул оставшихся оценивающим взглядом. Почти три дюжины, неплохо. Хорошая добыча... Нет. Они — люди. Пусть смертные, несовершенные, но все-таки люди.
Коротко пискнул хронометр. Пора.
— Пусть печать Черного солнца скрепит наш союз, как было прежде и будет вновь, — произнес капитан, поднимая взгляд к потолку.
Все в зале, как по команде, подняли головы. Свет за окнами начал меркнуть.
Тронный зал Торнхолда изначально был, разумеется, никаким не залом, а всего лишь одним из отсеков корабля, достаточно просторным, чтобы проводить там собрания. Еще давно, когда ковчег только начал преображаться в крепость, полукруглый свод украсили окна — попросту ряд безыскусно прорубленных дыр. Сквозь помутневшее, исцарапанное стекло, секрет изготовления которого был утерян века назад, можно было разглядеть, как на красноватый диск солнца медленно наползает черное пятно луны. День потускнел, превратившись в неестественные сумерки.
Так сложилось, что кандидаты, отобранные во время затмения, имели гораздо больше шансов выжить впоследствии. Это не имело никакого логического обоснования, это отдавало дурацкими суевериями — но это работало. Черное солнце стало знаком проклятия для смертных этого бесприютного мира — и знаком надежды для остатков легиона.
«Еще немного, — подумал Тальдир, — еще немного, и мы станем изображать его на знаменах. Если у нас вообще останутся знамена».
Сколько сотен лет мы уже на этой планете, сколько раз оборачивалась она вокруг своей холодной красной звезды? Века складываются в тысячелетия, и мы перестали их считать. Но я помню, как это начиналось — когда мы были еще частью Империума, частью легиона, когда у нас была цель, ясная и прямая, как полет стрелы. Мы все, каждый из нас — мы помним.

- 2 -

«Руль в наших руках, значит, будем рулить, И выбросьте компас к подводным чертям. Мы жили, как рыбы, теперь будем жить — Как звезды морские, судьбу очертя. Мы движемся точно по плану сирен, На голос их скорбных и траурных саг. Наш штурман — безглазый циклоп Полифем, Значит, встретимся на небесах...» (с)

Крейсер «Авернус», приписанный к флоту Шестнадцатого легиона, готовился ко входу в варп. На мостике царила привычная суета; звучали обрывки команд и рассчетов, отзывались монотонные голоса сервиторов, по экранам бежали мерцающие строки данных. Нир Харрет, капитан 72-й роты и командир корабля, наблюдал за всем этим с балкона над основной палубой. Наконец-то, думал он со сдержанным ликованием. Наконец-то с этим проклятым разведывательным рейдом покончено, наконец-то мы идем на соединение с основной группировкой легиона. Нас снова ждет настоящая война.
Кандас Фейннэ, навигатор, подошел бесшумно даже по меркам астартес, но Харрет ощутил пробежавший по спине холод и обернулся. Псайкеры всегда его нервировали, впрочем, этот был еще из приличных. Даже на человека похож — ну, с виду-то. Высокий, темнокожий, гладкие черные волосы заплетены в доходящую до пояса косу с золотыми нитями. Только выражение лица вечно такое, будто видит нечто, недоступное не то что простым смертным, а вообще никому больше — но это у всех навигаторов так.
— Капитан, — начал Фейннэ, не тратя времени на приветствия, — должен предупредить вас еще раз. Рассчетный курс...
— Знаю, — оборвал его Харрет. — Проходит опасно близко от варп-аномалии. Но альтернативы, считай, нет. Сколько, ты говорил, нам придется огибать эту хрень?
— Альтернативный курс предполагает задержку от месяца до полугода, — навигатор поморщился. — Прошу прощения за столь неточные данные, но течения Имматериума не позволяют более точный прогноз...
— Полгода нас ждать не станут, — отрезал космодесантник. — Ты же говорил, что готов рискнуть?
— Готов, — Фейннэ усмехнулся, поправляя расшитую золотом повязку на лбу. — Я всегда к такому готов. В конце концов, кем бы мы были, если бы не решались бросить вызов судьбе?
Иногда Харрет думал, что, не родись Фейннэ навигатором, ему бы точно нашлось место в легионе. Среди Лунных Волков такой подход весьма ценили.
*
...Казалось, все приборы разом сошли с ума. Вроде бы они вышли в реальное пространство — но определить координаты корабля не получалось. Руны на мониторах показывали такое, что экипаж, включая старшего магоса, только разводил руками. Сервиторы то бормотали тарабарщину, то вовсе отключались от сети. Экран окулуса оставался черным и мертвым.
— Что это и где мы? — поинтересовался Харрет в пространство. Кому конкретно задавать вопрос — было неясно.
— И где наш доблестный навигатор, хотел бы я знать, — пробормотал Тальдир.
— Здесь, — шелестящий голос каким-то образом перекрыл весь шум на мостике. — Мы здесь.
На сей раз Фейннэ явился не один, приведя свою младшую сестру и помощницу, Эльспет. Ее не так уж часто видели за пределами навигаторских покоев. На первый взгляд они казались почти противоположностями: Кандас был худым как щепка, тогда как Эльспет была почти на две головы ниже и обладала приятной округлостью форм. Но стоило вглядеться в их лица, темные глаза и упрямо сжатые губы — семейное сходство становилось очевидным.
— Мне повторить вопрос?
— Не стоит, — покачал головой Фейннэ. — Итак, мы — в самой середине стабильной варп-аномалии. В оке бури, как назвали бы это мореходы древней Терры. Здесь царит абсолютный штиль, но за пределами... В целом можно считать, что нам повезло.
— Повезло? — скептически переспросил Тальдир.
Навигатор пожал плечами:
— Мы могли не выйти вообще. Могли выйти в столкновение противоположных потоков Имматериума, и нас разорвало бы на части. Так у нас хотя бы есть возможность оглядеться и решить, что делать дальше. Решайте, — он сложил руки на груди.
*
Как будто было что решать. То есть, конечно, можно было остаться здесь, в относительной безопасности... вероятно, навсегда. Проще уж сразу застрелиться. Или взорвать реактор.
Следовало выбираться. Через шторм, как угодно — но выбираться из этой гребаной аномалии. Шестнадцатый легион не отступает.
Сначала, разумеется, передать сообщение: предупреждение, сигнал бедствия и координаты. Нельзя же оставлять легион в неведении. Астропат, и без того смертельно бледный, от такого приказа побелел еще сильнее, едва ли не растворяясь в воздухе, но ослушаться не посмел. Ничего, впрочем, не гарантируя.
Навигаторы ничего не гарантировали тоже, зато держались куда достойнее. Честно предупредили, что придется нелегко. Области повышенного напряжения, прорывы варпа в реальность, глубокие слои эфира, куда придется погрузиться, чтобы миновать бурю на поверхности...
Капитан не дослушал, только махнул рукой. Есть есть шанс, сколь угодно ничтожный, — нужно им воспользоваться. Рассуждать не о чем.
Первые дни полета прошли относительно спокойно, только гнетущее предчуствие давило на корабль, исподволь подтачивая рассудок. Будто бы тьма сгущалась в углах, несмотря на яркий свет ламп.
А затем начался ад.
Ад наступал медленно, не торопясь. Первыми жертвами стали смертные. Во сне их преследовали кошмары, видения мест, не предназначенных для людских глаз. Они умирали от ужаса или сходили с ума; некоторые пытались не спать вовсе, накачивая себя стимуляторами — и сходили с ума все равно, когда кошмары являлись к ним наяву. Очень быстро экипаж корабля сократился до нескольких десятков самых стойких — или, возможно, самых удачливых. По всем палубам космодесантники были вынуждены заменять команду на тех работах, которые нельзя было доверить сервиторам.
На рассудок астартес темные силы отчего-то не покушались. Не могли добраться? Или просто ожидали своего часа? По старой воинской привычке легионеры готовились к худшему, и оно не преминуло случиться.
*
Один из мониторов над контрольными панелями на мостике замигал красным.
— Капитан! Поле Геллера... отказало!
На мгновение повисла тишина.
— Твою-то мать, — неожиданно четко прозвучал комментарий Тальдира.
Впрочем, обитатели варпа не спешили немедленно набрасываться со всех сторон и рвать на части. Только надсадно взвыл тревожный сигнал.
— Доложите ситуацию, — Харрет активировал вокс-связь с нижними палубами.
— Генератор Геллер-поля не функционирует, — донесся через треск помех дребезжащий голос магоса Децимы.
— Что. У вас. Произошло.
— Какой-то придурок решил уйти из жизни с фейерверком, — даже сквозь помехи был различим сухой смешок. — Но один Омниссия ведает, почему он выбрал именно этот отсек и этот генератор...
— Починить?.. — капитан уже знал ответ.
— Не представляется возможным. Не в открытом варпе, без материалов и почти без экипажа. Но, согласно рассчетному курсу, до выхода в реальное пространство остается недолго.
— Остается только продержаться, — Харрет переключил вокс на общую связь. — Всей команде — полная боевая готовность. Уровень — красный. И навигаторов — ко мне.
*
— Думаете, мы сможем чем-то помочь? — Фейннэ приподнял изящно изогнутую бровь.
— Думаю, что вы двое знаете о варпе больше, чем вся моя рота вместе взятая, — отрезал Харрет. — Единственный вопрос: мы сможем выйти из имматериума?
— Да, скорее всего. Мы идем на инерции, должно вынести... Но... — он запнулся, опять нервно поправил повязку. — Знания о варпе, говорите? Скажу вам одно, капитан: нас ждут демоны.
*
Демоны. Пожалуй, иным словом — несмотря на всю его архаичность — обозначить этих существ было нельзя. Тальдир плохо помнил те безумные часы — или дни? — с момента, когда из стен начали проявляться первые многосуставчатые когтистые лапы, когда прямо в воздухе стали распахиваться чудовищные пасти, когда ниоткуда зазвучал нечеловеческий смех, злорадный и тоскливый одновременно.
Он помнил, как командовал не стрелять, а идти в рукопашную. Заряды болтеров, которые должны были бы разорвать гротескные тела демонов, не причиняли им почти никакого вреда. Честное холодное железо справлялось лучше, пусть и ненамного.
Помнил, как братья падали один за другим — под ударами костяных клинков, что были прочней керамита, обвитые шипастыми плетями, охваченные призрачным пламенем. Как белые доспехи окрашивались алым, и кровь убитых смешивалась с кровью, что проступала на стенах, точно роса, и сливалась в единую красную реку под ногами.
Помнил, как дрались навигаторы. Как Эльспет вышла перед строем космодесантников, навстречу наступающей волне нечисти — маленькая и обманчиво беззащитная, с очень сосредоточенным лицом, — медленно подняла руки и сняла повязку с головы, и как под ее взглядом плоть порождений варпа иссыхала и рассыпалась в прах. На мгновение Тальдиру даже показалось, что он видит черный луч, бьющий из ее третьего глаза, и он успел поймать себя на панической мысли — лишь бы она сейчас не обернулась, лишь бы не смотрела на нас. Оба псайкера оказались в этом бою эффективнее, чем несколько взводов астартес, но демонов было много. Слишком много.
Легионеры не отступали — не могли позволить себе отступать — но их теснили назад, шаг за шагом, медленно и неуклонно. Это была война на истребление. Не битва даже — бойня. Оставалось только надеяться, что они сумеют удержать подходы к рубке и двигателям, сумеют дотянуть до момента, когда корабль выйдет из варпа. Только держаться.
И Тальдир держался, раз за разом вонзая надсадно воющий цепной меч в чешуйчатые тела, вспарывая переливающуюся перламутром плоть, раскалывая хитиновые панцири, неизменно сожалея, что от его любимой снайперской винтовки здесь толку было бы чуть меньше, чем никакого — разве что прикладом их колотить...
*
...Они продержались. Вопреки всему, вопреки надежде и безнадежности — некоторые из них все еще оставались в живых, когда этот кошмар закончился. Потом они собирали тела, усеявшие залитые кровью палубы: сотня и еще тринадцать. Две трети роты. Раненых почти не было, только мертвые.
Впрочем, им все-таки повезло: крейсер вышел в реальное пространство к системе, где были обитаемые планеты. Хотя бы одна. Даже, кажется, населенная людьми. Определить точнее пока не получалось — ауспекс барахлил, не говоря уже о системах связи.
*
Кандас Фейннэ, соизволивший наконец выйти из своих покоев, выглядел — краше в гроб кладут. Волосы поредели и потускнели, кожа стала похожей на тонкий натянутый пергамент, а запавшие глаза невидяще смотрели мутно-белым стеклом. Передвигался он уверенно, даже лишившись зрения, но так, будто боялся споткнуться, рухнуть и не подняться больше.
— Эльспет? — спросил Тальдир, пусть и догадывался уже.
Фейннэ молча покачал головой.
В бессильной ярости Тальдир ударил кулаком в стену; металл со скрипом прогнулся под латной перчаткой.
— Не ломайте корабль, лейтенант, — посоветовал навигатор. — Он и без того едва держится.
«Мне тоже немного осталось», — но этого говорить вслух он не стал.
— Где мы? — Харрет отвернулся от мониторов, на которых высвечивались данные о повреждениях. Много, очень много, и большинство рун мигали красным — корабль и впрямь разваливался.
— Не знаю, — Фейннэ по привычке коснулся повязки — теперь она была черной, словно покрытой копотью. — Мы шли слишком глубоко, почти в stratum profundis... Пока ясно одно: мы опоздали на несколько веков. Может быть, и тысячелетий.
— Тысячелетий? — неверяще выдохнул Тальдир.
— Империум... если сейчас еще существует Империум... вряд ли узнает нас, и вряд ли мы узнаем его. Маяк Астрономикона по-прежнему светит, но его свет... изменился. Не знаю, как и почему.
На мостике повисло гнетущее молчание.
Все они слышали легенды о кораблях, выпавших из времени, заплутавших в водоворотах имматериума, — но никогда не думали, что придется стать такой легендой самим. Ну что ж. Они выбрались. Теперь предстояло выжить.

- 3 -

«Ты можешь заставить меня молчать, Сказав, что это приказ; Ты можешь разбить зеркала, Которые помнят, но лгут. А я знаю только одно: Я знаю, все реки текут Сквозь черный цвет солнца...» (c)

Система, к которой их выбросило — так волны выбрасывают на отмель обломки кораблекрушения — не значилась на имперских картах. Или теперь следовало говорить «старых имперских картах»?.. Как бы там ни было, жители единственной обитаемой планеты — они называли ее Саттария — никогда не слышали об Империуме, да и о Терре позабыли много тысячелетий назад.
Новостей не было. Всё, что последнему полуживому астропату удалось выловить из волн эфира — обрывки, осколки, невнятные и зачастую противоречащие друг другу.
Император мертв. Император провозглашен живым богом. Хорус восстал против отца. Хорус — предатель, и имя его навеки проклято. Хорус был прав, а Император ошибся. Империум медленно гибнет, осаждаемый силами тьмы. Империум процветает и будет стоять вечно.
Ясно оставалось только то, что разобраться в этом невозможно.
*
Остатки крейсера — который никогда не был предназначен для посадки на планеты, но выбора не было, разве что оставить его болтаться в качестве мусора на орбите — превратились в крепость. Бывшие бортовые орудия теперь стояли на ее стенах, и здешняя фауна — а там были довольно устрашающие твари даже для космодесанта, стоило заметить — быстро научилась не беспокоить обитателей цитадели.
Из смертных в живых не осталось никого, не считая магоса и троих ее подручных — достаточно механизированных, чтобы суметь оградить себя от безумия варпа. Без них легионеры, пожалуй, пропали бы: ни у кого из них не было знаний, чтобы разобраться как с собственными машинами, так и с древними технологиями, чудом сохранившимися на планете. Новых слуг набрали из местных, и уже через пару поколений они считали такой порядок единственно возможным.
Имена погибших астартес — всех ста тринадцати —по традиции легиона были высечены на Стене Памяти, в самом сердце крепости. За прошедшие бесконечные века к ним добавилось еще шесть. Тальдир помнил каждого из них.
...Несчастный случай.
Виктис Скелд проводил разведку верхних слоев атмосферы. Тогда они еще не знали, что такое здешние бури и насколько они чудовищны. Из-за разрядов в атмосфере отказала вся электроника, «Громовой ястреб» закрутило и бросило на скалы. Вдребезги. Спасать там было нечего.
...Отчаяние.
На исходе третьего столетия их пребывания здесь Рандар Алвен решил, что смысла продлевать существование он больше не видит, и ушел в пустоши, взяв с собой только меч и отключив вокс в доспехах. Гибель от когтей снежного ящера или клыков стаи саблезубых волков казалась достойнее, чем просто пустить себе пулю в голову. Спустя еще пятьсот лет его примеру последовал Дарес Нерион. Он, в отличие от предшественника, не стал брать даже броню — счел, что остающимся соратникам керамитовые пластины принесут больше пользы, чем если их занесет нетающими снегами. Еще через несколько веков (тогда они уже начали терять счет времени) в те же пустоши ушел Коритан Йарвет. Ни один из них не вернулся.
...Безумие.
Сарн Гарадон проснулся однажды с налитыми кровью глазами, не узнавая никого вокруг, с одним лишь желанием: убивать. Неважно кого — врагов, смертных, собственных братьев. Понять, почему это случилось, не удалось; для него не существовало уже слов, только пение клинка. Его Харрет застрелил лично — заряд из болтера прямо в лицо. Долг командира. Прошло шесть или семь сотен лет, прежде чем это проклятие ударило снова; второй жертвой стал Марвет Адиас. Снова — трупы, реки крови, финальный выстрел, милосердно обрывающий путь безумца. Невозможно было предугадать, кто будет следующим, чей рассудок хрустнет и рассыплется на осколки, точно перекаленое стекло. По счастью, это больше не повторялось. Хотя бы это.
*
Имен тех, кто не пережил трансформацию — или пережил, но лучше бы им было умереть в процессе, — на Стене Памяти не было. Не хватило бы стены. С каждым годом и с каждой попыткой становилось все хуже, мутации усиливались, прибавлялись ошибки. Может быть, дело было во влиянии варпа — проклятый шторм оставался слишком близко, в особенно неудачные дни окрашивая небо пурпуром, а сны — оттенками кошмара. Потом, казалось, мутации стабилизировались. Не прекратились — новые воины легиона по-прежнему напоминали порождения больной фантазии, и смертность оставалась на чудовищном уровне — но хотя бы стабилизировались. С этим уже можно было работать.
Они продолжали выживать — просто потому, что поступить иначе означало бы сдаться. Шестнадцатый легион не отступал. А память о легионе — последнее, что еще позволяло оставаться самими собой.

- 4 -

«...приказа верить в чудеса не поступало...» (c)

Они давно уже разучились ждать. Не сканировали подступы к системе, не передавали сигналов. И потому заметили чужой флот только тогда, когда корабли незваных гостей подошли вплотную к планете.
Чужаки не таились, открыто транслируя свои позывные. Из-за прошедшего два дня назад затмения атмосфера еще была полна помех, и Тальдир — обязанности офицера связи, за неимением вариантов, достались именно ему — сперва решил, что ему просто показалось, что это ошибка расшифровки. Но руки его уже автоматически отбивали в ответ позывные 72-й роты, старые коды Великого Крестового похода.
Потому что корабль, пламя двигателей которого опаляло сейчас небеса над Саттарией, был ничем иным, как «Мстительным духом». Флагман легиона. Корабль самого Воителя.
— Они требуют координаты для высадки.
— Передай координаты, — пожал плечами Харрет. — Можно прямо перед нашими воротами, чтобы далеко не ходить.
Конечно, спорить было бессмысленно. Любой из крейсеров повисшего на орбите флота мог разнести их крепость с двух выстрелов, а корабль класса «Глориана» — и вовсе одним плевком. Возможно, это и стоило сделать — то, во что они превратились здесь, вряд ли достойно было Легиона Астартес. Но соглашаться со всеми условиями, даже не пикнув, все равно казалось немного унизительным. Даже если это их собственный легион. Если.
...И если это и вправду Шестнадцатый — кто ими командует?..
*
Командующий чужого флота первым сошел с трапа «Громового ястреба», приземлившегося — согласно переданным координатам — точно у ворот крепости.
Терминаторская броня — черная с золотом, украшенная символами ока и восьми стрел. Огромный силовой коготь на правой руке, при одном взгляде на который помимо воли пробирала дрожь. Меч на поясе — еще более странная и жуткая вещь, с неуловимо-неправильными очертаниями, словно бы не принадлежал этому пространству, подчиняясь другим законам. Черные волосы забраны в высокий пучок — по старому, забытому уже обычаю хтонийских уличных банд. Несмотря на вес доспехов, он двигался легко и уверенно, с опытом, выработанным столетиями.
Следом на припорошенную снегом землю ступили его... свита? охрана? соратники? С первого взгляда и не понять — слишком уж они были разные. Многие из них почти утратили сходство с людьми; за чьей-то спиной возвышались кожистые крылья, у кого-то броня точно оплавилась и изменила форму, сливаясь с очертаниями мутировавшего тела. Под чьими-то ногами — копытами? — дымились и плавились камни. В чьей-то руке мерцал призрачным светом посох, выдавая псайкера. За каждым из них стояла тень силы, но предводитель затмевал их всех.
Он, в отличие от прочих, не стал надевать шлем — то ли в знак доверия, то ли из абсолютной уверенности. На лице прибавилось шрамов, но не узнать его было невозможно.
— Эзекиль! — потрясенно выдохнул Харрет. — Эзекиль Абаддон, будь я проклят!
Бывший Первый капитан Лунных Волков подошел ближе, и теперь стало видно его глаза — мерцающие нечеловеческим расплавленным золотом.
— Мы все прокляты, братья, — усмехнулся он, протягивая руку для приветствия. — Давным-давно.
*
— Значит, ты теперь... Воитель? — Харрет недоверчиво прищурился.
Они не стали разговаривать перед воротами, как планировали раньше. Все-таки это были свои — насколько это вообще возможно — а значит, не было причин не впускать их в крепость. Свою разношерстную свиту Абаддон оставил за стенами — ответный жест. Он понимал всю значимость подобных мелких деталей.
— Воитель Хаоса. И этот титул — не подачка от богов и императоров. Его я взял сам.
— А как насчет Хоруса? — не удержался Тальдир.
— При всем уважении к нашему генетическому отцу... — Абаддон покачал головой. — Хорус проиграл войну. Моя же война длится восемь тысяч лет, и если понадобится — будет длиться столько же и еще десять раз столько же. Но я выиграю.
— Восемь... тысяч?
— В варпе со временем происходят странные вещи. И то, что одному из моих колдунов удалось поймать ваш сигнал сейчас — чистая случайность... Вернее, было бы случайностью, но я в них не верю. Такие, как вы, мне нужны.
— Такие, как мы? Ты видел, во что мы... чем мы стали?
— Парочка мутаций меня точно не смутит.
Отчего-то Тальдиру показалось, что Абаддон пожал плечами, но на деле — нет, лишь чуть качнулся султан волос.
Они шли по крепости, и Харрет не мог понять — разочаровывает ли бывшего капитана юстаэринцев то, что он видит, или же он одобряет их действия. Кем бы ни стал Абаддон сейчас, его одобрение по-прежнему было важно.
— Собери всех, — бросил тот. — Не вижу смысла тянуть с тем, что я хочу вам предложить. Всех — без исключений.
Они вошли в центральный зал — сердце крепости, пусть и собранной из обломков, — и Абаддон чуть усмехнулся, окинув его взглядом.
Но усмешка исчезла с его лица, когда он оглядел собравшихся. Харрет, вставший против него — во главе своих астартес, кем бы они ни были для Абаддона — видел, как в глазах его мелькнула гордость, но могло ли это быть?
Мимоходом он подумал, что на торжественной встрече не помешало бы спиртное — отпраздновать встречу — и скрепить союз, если таковой случится и назвать его можно будет так. Но то, чем заглушали здесь тоску, не годилось для встречи давно потерянных братьев — разве что Харрету пришлось сгореть от стыда, едва они попробовали бы.
Абаддон шагнул вперед, и наступила тишина.
— Вы — больше не Лунные Волки, — сказал он, и, прежде чем кто-то из них смог осознать обиду, продолжил, — и мы больше не Лунные Волки. Мы — сыны Хоруса, и этого у нас никто не сможет отнять — никто не в силах вытравить это из нашей крови: ни варп, ни поклоняющиеся Ложному Богу не смогут заставить нас забыть...
Но мы — нечто большее. Те, кто не смогут этого понять — обречены. Они — не хищники, но падальщики, пирующие на былом могуществе их легионов, растаскивающие последние крохи, пока не останется ничего.
Абаддон воздел руку, и взгляды собравшихся проследили за ней, словно он потянул за незримые нити.
— Прежних легионов больше нет. Но мы восстали из пепла и поражений прошлого, и мы — иные. Черный Легион не знает различий происхождения, не смотрит на то, кому и чему вы поклоняетесь. Здесь все равны, и каждый может подняться к вершине.
Как же все-таки он изменился, подумал Тальдир. Абаддон, которого он знал, был прежде всего воином, солдатом, чьей жизнью было сражаться и выполнять приказы, — пусть даже лучшим из всех. Теперь же перед ними стоял тот, кто мог и умел вести за собой, кто обладал властью, сравнимой с властью любого из примархов. Тот, у кого была цель.
Абаддон выпрямился, положив руку на рукоять меча, окинул их взглядом — остатки потерянной роты, осколки легиона, утратившие надежду, но не сдавшиеся.
— Идемте, братья. Нас ждет новый Крестовый поход.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, буквы руками

---

ФБ - тексты четыре

Переводное миди вышло всего одно, но зато няшное. Воронята, опять же (=.

Название: Одаренный
Оригинал: "Gifted", Mapograph; запрос на перевод отправлен
Размер: миди, 5356 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Кайваан Шрайк, Гвардия Ворона
Категория: джен
Жанр: драма, экшн
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: В мрачных трущобах Киавара, среди высоких стен заводов и длинных ножей безжалостных банд юный Кай убегает от погони, которая не остановится, пока он не будет мертв — или хуже. Он еще не воин Гвардии Ворона, еще даже не кандидат, но хозяева Вороньего шпиля уже заметили пробуждающийся талант...

Стоило ему вбежать в очередной узкий переулок, как босая нога влетела в лужу и он, поскользнувшись, рухнул на землю, расплескивая вокруг грязную воду. Кай сдавленно зашипел от боли — мелкие раны на ногах снова открылись, а сломанная кость в предплечье сдвинулась еще немного. Сломавшись, она проткнула кожу, и теперь кости торчали наружу, точно обломанные ветки. Он не знал, как их вправить, у него было времени вообще ни на что, и кровь стекала по его руке, смешиваясь с водой и окрашивая ее в бурый цвет. Дрожа от усталости, Кай попытался встать, но снова упал на колени и вскрикнул, чувствуя, как смещаются сломанные кости. Наконец ему удалось хотя бы сесть в грязной воде; он вытер кровь с разбитых губ, потом поднял здоровую руку выше, ощупывая синяк под правым глазом. Его тело было так измучено, что он едва ощущал собственные прикосновения.
Вздрагивая от холода — вода была ледяная — он обернулся, поморщившись, когда заныли свежие шрамы на спине. Позади были высокие стены жилых блоков для рабочих, окружавшие узкую улицу, пелена промышленного смога над ними и грязно-коричневые фонари. Всё это создавало мозаику теней, и Кай надеялся, что сумел использовать ее достаточно удачно, чтобы сбить погоню со следа. Ненадолго, боялся он. Ненадолго.
Он повернулся назад и снова вздрогнул, прижимая сломанную руку к животу. Вот уже десять смен он убегал от Скависа и его крыс-охотников, спотыкаясь и упрямо пробираясь вперед; пятнадцать смен прошло с тех пор, как Скавис начал ломать кости, пытаясь выбить из Кая информацию; шестнадцать — с тех пор, как Кай осколком стекла перерезал горло подручному Скависа в последней отчаянной попытке не попасться в плен; не меньше сорока с тех пор, как охота началась по-настоящему; сорок две смены — с тех пор, как Кай так глупо согласился передать еще одно, последнее сообщение для Ренни. Кай не был уверен, удалось ли ему хоть раз поспать после того, как он это затеял. Наверное, он всё-таки должен был спать иногда — иначе был бы уже давно мертв... Ты будешь мертв, если останешься здесь, сказал он себе и застонал, пытаясь снова подняться на ноги. У него не было времени на то, чтобы прохлаждаться тут и думать о своих несчастьях, он должен был добраться до Ренни, должен был...
Злорадный вой прорезал воздух, и Кай в ужасе обернулся — сердце бешено билось, и он даже забыл о боли, поспешно вскочив. В тумане на дальнем конце переулка проявились громоздкие силуэты крыс Скависа — огромные мужчины, вооруженные ножами и клинками длиной с руку Кая и шириной с его раскрытую ладонь. Кай прижался к стене, соскальзывая в тень под уличным фонарем и осторожно пробираясь к углу, не обращая внимания на паникующую часть разума, которая приказывала ему бежать как можно быстрее. Он должен был добраться до населенных районов... какой-нибудь завод, или, может, даже церковь... Крысы уже бежали, и Кай постарался двигаться быстрее, надеясь, что тени скроют его.
Крысы подошли ближе, оглядываясь вокруг; их широко раскрытые, остекленевшие глаза блестели в грязном свете. Похоже, они были накачаны наркотиками до полной невменяемости, и Кай замер, вжимаясь в стену и закрывая бледное лицо испачканными в грязи руками; боль в руке запульсировала еще сильнее, и он стиснул зубы. Преследователей было трое — все точно отлитые по одной форме, если существовала фабрика, где производят лысых громил с осколками снарядов вместо давно выбитых зубов. Их вожак — татуировка в виде крысиного хвоста извивалась вокруг белесого левого глаза — подбежал к концу переулка и огляделся, наклоняясь вперед и нюхая воздух. Двое других остановились за ним; один из них оказался едва ли в двух шагах от Кая, и мальчик затаил дыхание, пока громила медленно изучал улицу вокруг него, поблескивая глазами, точно настоящая крыса.
На секунду — когда здоровяк повернулся в другую сторону — Кай позволил себе надеяться, что они не заметят его и побегут дальше вперед, но затем крысюк повернулся снова и уставился прямо на него.
Кай не дал ему времени задуматься. Он попытался прыгнуть и выхватить у противника нож, но ноги подвели его, и он только задел огромную руку, прежде чем соскользнуть на землю. Крысюк хмыкнул и поднял руку с ножом. Кай едва успел отскочить в сторону — клинок просвистел мимо — развернулся и вцепился в руку противника, на этот раз успешно, впиваясь в запястье зубами и ногтями. Мужчина закричал от неожиданности, выронив нож, и Кай, отплевываясь от противного металлического вкуса во рту, нырнул вниз и схватил оружие; он тут же откатился в сторону, вскрикнув от вспыхнувшей в ногах боли.
Остальные крысы наконец отреагировали, и Кай едва успел убраться с дороги второго из них — а потом полоснул ножом, перерезая ему сухожилия. Плоть поддалась с мерзким влажным звуком, и мужчина яростно взревел, переводя на Кая свои блестящие глаза. Он поднял вторую ногу, готовясь раздавить череп мальчишки, но тут подрезанное сухожилие поддалось и он рухнул на землю; Кай на четвереньках отполз к стене, пытаясь встать и сжимая нож в руках. Стоило ему наконец выпрямиться, как он снова распростерся по рокриту — тяжелый пинок подбитого металлом ботинка угодил ему прямо в спину, и там что-то явственно хрустнуло. Он не успел даже обернуться — его схватили за загривок и вздернули в воздух, а потом приложили о стену. Он закричал, боль затопила мысли, черные пятна плясали перед глазами, но, несмотря ни на что, он не выпустил из руки нож.
Его развернули: он оказался лицом к лицу с крысюком. Тот маниакально улыбался, щеря железные обломки зубов. С криком Кай ударил ножом куда-то между его плечом и шеей, потом еще и еще. Кровь брызнула фонтаном, заливая всё вокруг. Кай в который уже раз упал на землю и попытался бежать, но заметил, что последний из преследователей смотрит прямо на него. Кай попятился назад; мужчина засмеялся, запрокинул голову и издал еще один злобный вой. Он зовет других, понял Кай, когда тот прыгнул на него и прижал к земле.
Сломалась еще одна кость, и у Кая всё поплыло перед глазами.
— При-веет! — нараспев произнес крысюк. — Крысиный Король хочет тебя вернуть!
Кай не ответил; он безуспешно пытался оттолкнуть мощные руки, удерживающие его запястья. Он попробовал пнуть противника в пах, но пинок вышел слишком слабым и мужчина снова засмеялся, наклоняясь еще ближе.
— Мне нравятся те, которые дерутся. После того, как Король с ними разберется — знаешь, что мы с такими делаем? Знаешь?
Кай плюнул ему в лицо, но мужчина только хмыкнул, облизывая губы. Как ни странно — несмотря на сумасшедший стук пульса в ушах и срывающееся дыхание — Кай слышал, как дрожит земля под приближающимися тяжелыми шагами. Крысюк наклонился совсем близко — их разделял едва ли сантиметр.
— Мы продаем их техножрецам, — прошептал он. — На запчасти для сервиторов.
Нет! Адреналин дал силы на последний рывок, и Кай, закричав, вцепился зубами в нос бандита. Что-то хрустнуло — зубы сомкнулись, и его чуть не стошнило. Мужчина взревел от ярости — кровь хлестала из его лица — отшатнулся и занес кулаки, готовясь размозжить череп мальчишки.
Освобождая его руки.
Кай схватил нож, замахнулся и вонзил его в шею противника. Удар, второй, третий — его окатило чем-то горячим, густым и с металлическим привкусом. Он выбрался из-под тела умирающего крысюка и выплюнул откушенный нос. Перед глазами плыло, и он выронил нож — его собственная кровопотеря наконец начала сказываться. Он обессиленно опустился на землю.
Нет, еще нет. Каким-то образом он нашел в себе силы перекатиться на живот, подобрать нож и медленно встать.
Только для того, чтобы увидеть еще пятерых крысюков; во главе их был хорошо одетый человек со злобной улыбкой и железными зубами.
— Кай, мальчик мой, — неторопливо произнес Скавис. — Что такое, неужели ты остался недоволен моей заботой?
Каю не хватало воздуха, чтобы ответить. Он просто стоял и смотрел — на дрожащих ногах, с залитыми кровью глазами; спина болела, и что-то потрескивало там с каждым рваным вдохом; бесполезную левую руку он прижимал к боку, а нож в другой руке был скользким от воды и крови. Сейчас он уронит нож, и тогда... Переделка в сервитора. Нет, нет. Только не это... Стуча зубами от холода и истощения, он медленно поднял руку. Последний раз. Он должен напасть на них еще один, последний раз.
Скавис хмыкнул:
— Какой упрямый мальчишка. Жаль, что ты не родился в Тааисе. Из тебя вышла бы хорошая крыса.
Кай покачал головой — и немедленно пожалел об этом, она опять невыносимо закружилась. Пока он пытался выпрямиться, двое крысюков, стоявших по бокам от Скависа, двинулись вперед — он должен был напасть и умереть, сражаясь... Раздался негромкий хлопок, и две головы исчезли, превратившись в облачка красного тумана.
На мгновение все замерли — словно бы само время застыло, пораженное.
Тела грузно рухнули на землю и остальные крысюки закричали, лихорадочно озираясь. Секунду спустя взорвалась голова третьего, затем четвертого. Скавис уже бежал, звеня подкованными сапогами, пытаясь убраться подальше от... что бы это ни было. Он не ушел далеко. Тень проявилась ниоткуда в конце переулка, и в мгновение ока обезглавленное тело Скависа тоже упало в грязь.
Кай моргнул; его мысли двигались медленно, слишком медленно. Что... что сейчас произошло? Он отступил на шаг назад, едва не поскользнувшись в луже крови. Огромная тень придвинулась ближе, обретая человекоподобную форму. Кай отступил еще, обходя труп человека, которого он убил, пытаясь оказаться как можно дальше от гиганта перед ним. Он посильнее сжал нож, задирая голову, чтобы разглядеть незваного гостя. Кем бы он ни был, он был вдвое выше Кая и намного больше, чем даже крысюки Скависа. Он был закован в черную, блестящую броню; лицо скрывала маска с вытянутым клювом и мерцающими красными глазами, словно бы прищуренными в гневе. В руках он держал нечто, что напомнило Каю об оружии, которое несли бездушные воины техножрецов. Искра узнавания промелькнула в его разуме, но он был слишком измотан, чтобы проследить за ней.
Гигант остановился — Кай остановился тоже, чувствуя, как кровь стекает по его ногам. Он позволил ножу выскользнуть из пальцев и услышал, как тот звякнул о землю. Он всё равно был бы бесполезен против бронированного гиганта.
Затем гигант заговорил — гулким, металлическим голосом:
— Не бойся, Кайваан Шрайк. Я не причиню тебе вреда.
Прежде чем Кай успел сообразить, что ему сказали и откуда гигант может знать его имя, он добавил:
— Я хочу, чтобы ты пошел со мной.
Кай покачал головой, попятился, поворачиваясь и готовясь бежать, даже успел сделать несколько шагов... Еще один гигант, точная копия первого, появился на противоположном конце переулка.
— Не нужно убегать, — сказал тот же голос. — Идем с нами.
Кай обернулся, прижимаясь к стене, переводя мутнеющий взгляд с одного гиганта на другого и обратно. Вжавшись спиной в холодные кирпичи, он поднял руку и попытался сжать ее в кулак, качая головой. Он должен был бежать. Они приближались. Он должен был бежать, должен был добраться до Ренни, должен был убежать от черных гигантов, и от крыс, и от техножрецов...
Он попытался проскользнуть, пригнувшись, под рукой одного из гигантов, но смог лишь споткнуться и упасть. Закованная в металл рука схватила его и подняла; затем его куда-то понесли. И пока Кай лежал, не в силах шевельнуться, тени — теплые и дружелюбные тени — поднялись от стен и накрыли его, заглушая боль и принося долгожданный отдых.

***

— ...показывают, что физически он в нужной форме, и психическое сканирование эпистолярия Тарасси также дало положительный результат. В целом, он нам подходит. Поздравляю с очередной удачной добычей.
Кай медленно возвращался в сознание: пространство вокруг было заполнено звуками, пищащими сигналами, тихим гулом электрических машин, странным эхом и голосами — они казались одновременно далеко и близко. Приглушенные слова постепенно слышались всё отчетливее.
— «Добычей»? Он — рекрут, апотекарий, а не охотничий трофей.
Он был обнажен — дошло до него наконец — если не считать набедренной повязки, и воздух вокруг был холодным. Странно, но он совсем не чувствовал боли — только размеренное, похожее на удары молота давление в голове, которое поднималось и опускалось в такт биению его сердца и сигналам оборудования. Он хотел было открыть глаза, но передумал и предпочел слушать, пытаясь разобрать как можно больше из разговора.
— Возможно. Но знает ли об этом он сам?
«Как я попал сюда?» Кай дышал медленно, собирая воедино разрозненные воспоминания о Скависе, о погоне, побоях, побеге и... и гигантах. Два гиганта в черном... Он пытался бежать, это он еще помнил, но дальше — ничего...
— Нет. Он был не в том состоянии, чтобы вести беседу.
Значит, гиганты забрали его с собой, но зачем? Что они хотят с ним сделать? Вдруг Кай вспомнил их оружие — такое же, как у техножрецов — и похолодел от ужаса. Переделка в сервитора...
— Нужно было забирать его раньше.
Кай ухитрился сдержать рвущийся наружу крик. Он не позволит им сделать из него сервитора. Что угодно, только не это.
— Я хотел увидеть как можно больше.
Он попробовал представить то место, где находился. Это наверняка была темная комната и, судя по голосам, не очень просторная. Здесь было множество машин и стол, на котором он лежал. Может, это было место, где превращают в сервиторов тех людей, что не угодили бандам? Может, этот... апотекарий... недоволен, что ему пришлось вылечить Кая, чтобы он подходил для переработки?
— И ты доволен тем, что увидел?
Кай затаил дыхание.
— Меня... устраивает.
Должно быть, это один из тех гигантов, которые поймали его, понял Кай. Сейчас голос звучал без металлического отзвука, но был таким же глубоким и холодным, как он помнил.
— Это хорошо. Он очнется через несколько секунд, я пока что проверю остальных рекрутов.
Каким бы ни был ответ, Кай его не услышал — тяжелые, уверенные шаги удалились, и его затопило облегчение. Он открыл глаза, увидев темный незнакомый потолок с одной-единственной бледно-голубой неяркой лампой. Кай смотрел на нее несколько секунд, завороженный непривычным цветом, затем попытался сесть.
Не получилось. Его запястья и щиколотки — понял он с леденящей волной страха — были скованы крепкими металлическими браслетами. Он огляделся вокруг, стараясь не поддаваться панике, концентрируясь на своем окружении. Комната и в самом деле была маленькой и плохо освещенной; в тенях прятались странные машины. От одной из них тянулась пара проводов — к его руке, заметил он с еще одним всплеском ужаса. Кроме этого, была еще вентиляционная решетка возле пола, справа от него — достаточно широкая, чтобы кто-нибудь маленький мог туда протиснуться; решетка была приоткрыта, и рядом лежали инструменты — вероятно, ее недавно чинили. Напротив ложа располагалась закрытая дверь. Никаких предметов, которые можно было бы схватить — он не мог дотянуться вообще ни до чего, кроме металлической поверхности стола. Как открыть замки на оковах, тоже было непонятно. Хотя все его инстинкты призывали немедленно искать пути к побегу, Кай предпочел ждать.
Несколько секунд спустя дверь скользнула в сторону — вернулся один из гигантов. Он носил такую же непроглядно-черную броню с горящими красными глазами, только один наплечник был белым. Заметив, что Кай смотрит на него, он остановился на пороге.
— Я вижу, ты пришел в себя, — его голос звенел металлом. — Скажи, ты можешь говорить?
Мог ли он? Кай сглотнул — горло пересохло — и открыл рот. Но не смог издать ни звука. Он попробовал заговорить, и его скрутило в приступе кашля; металлические браслеты больно врезались в запястья. Апотекарий — наверняка это был именно он — подошел ближе.
— Долго не приходилось ни с кем разговаривать, верно? Или ты не можешь говорить вообще?
Кай попробовал снова.
— Могу... просто... долго не...
— Отлично. Твое имя?
Несмотря на равнодушный тон, этот вопрос почему-то успокаивал. Они ведь не стали бы спрашивать, как его зовут, если бы собирались сделать из него сервитора, правда?
— К-кай... Кай Шрайк. Кайваан Шрайк, — его полное имя звучало так странно. Никто не называл его так — с тех пор, как его мать осталась прикованной к своей рабочей станции, с проводами в черепе. — Можно... можно мне задать вопрос?
— Зависит от того, что это за вопрос.
— Где я?
— Хм, — апотекарий отошел назад, достал мерцающий инфопланшет и принялся что-то в нем отмечать. — В данный момент ты находишься в крыле апотекариона, в Вороньем шпиле. Полагаю, ты никогда не покидал Киавар?
Вороний шпиль — это название вызывало смутные воспоминания, но Кай не мог ухватить их. Он решил сосредоточиться на вопросе.
— Нет.
— Ну, теперь уже да. Добро пожаловать на Освобождение. А теперь мне нужно провести еще несколько тестов, раз уж ты в сознании...
Освобождение? Спутник? Кай не успел задуматься над этим — апотекарий отложил инфопланшет и вытянул провода из руки мальчика, затем открыл замки на оковах. Кай глубоко вдохнул.
— Вставай, — скомандовал апотекарий.
Кай не стал этого делать. Он соскользнул со стола с противоположной стороны от гиганта и рванулся к вентиляционной шахте. Слыша за спиной шаги апотекария, он отодвинул решетку и нырнул внутрь, а затем принялся поспешно пробираться дальше; позади он различал гневные крики — ему приказывали остановиться и вернуться.
Он не остановился и не оглядывался. Он не знал, где оказался и что эти люди со спутника хотят от него, но если он и успел чему-то научиться за свою жизнь — так это тому, что ничего хорошего его никогда не ожидало.

***

Полная темнота вокруг, потоки воздуха и низкий гул вентиляторов — это была знакомая, успокаивающая обстановка; скорчившись в вентиляционной шахте, Кай жадно вгрызся в кусок безвкусной пищи, которую ему удалось украсть несколькими часами раньше. Он не знал, сколько уже ползает по вентиляции — несколько смен, не меньше. Всего два раза ему посчастливилось добыть хоть какую-то еду — на вкус она была похожа на пыль, но насыщала, и этого было достаточно.
С тех пор, как он сбежал из апотекариона, за ним охотились. Сперва они ждали у выходов из вентиляции. Затем пустили внутрь какой-то газ со сладковатым запахом. Кай ухитрился протиснуться сквозь невообразимо узкую щель в какой-то рабочий цех и несколько часов играл в прятки между машинами, пока гиганты искали его, проскальзывая из одной тени в другую за их спинами и замирая без движения, когда они проходили мимо. Потом они запустили в вентиляцию сервочерепа с оптическими сенсорами, но Кай быстро научился определять, с какой стороны они приближались, по гудению их антигравитационных генераторов.
На бегу у Кая было время подумать о том, что с ним происходит. Он вспомнил про Вороний шпиль и бронированных гигантов. Старые слухи и легенды рассказывали про Ангелов Императора, которые живут на Освобождении и иногда спускаются на Киавар и забирают с собой людей, чтобы те вознеслись в Его славе. Когда пропадал особенно удачливый посыльный или умелый бандит, шептались, что его забрала Гвардия Ворона. Кай никогда на самом деле не верил в это — наверняка они просто умирали. В конце концов, люди умирали постоянно, и было немного легче думать, что лучшие из них присоединялись к Ангелам Императора, а не заканчивали свои дни в какой-нибудь канаве.
Но теперь... он был на Освобождении, в Вороньем шпиле, и его искали Ангелы Императора из Гвардии Ворона. Похоже, что в историях было куда больше правды, чем он привык считать.
Это всё равно казалось невозможным. Чтобы он — и стал одним из Ангелов Императора? Он был никем. Те, кого — как предполагалось — забирали, были известными людьми, прославленными в городах-ульях Киавара, но Кай Шрайк? Кто такой вообще Кай Шрайк? Единственное, что он сделал — убил парочку крысюков, а потом Ангелам всё равно пришлось спасать его. Что может понадобиться им от него?
Может, им нужны слуги, с надеждой подумал он. Он видел слуг, пока прятался от погони. Они выглядели сытыми, хорошо одетыми и без следов побоев. Когда он крался мимо них, чтобы стащить еду, оба раза ему хотелось выйти и раскрыть себя, присоединиться к ним и служить Ангелам до конца своей жизни. Это казалось хорошей работой — настолько близко к непосредственной службе Ему, что на Терре, насколько Кай вообще мог представить для себя. Может, он даже проживет долго — сорок или даже пятьдесят лет... Но он не мог открыться. Не теперь, после того, как он убежал от апотекария. Они не примут его.
Покончив с едой, Кай позволил себе отдохнуть несколько секунд, прежде чем медленно развернуться и двинуться дальше. Ему удалось урвать пару часов беспокойного сна после побега — каждый раз он находил новый укромный угол в вентиляции, на случай, если они снова попытаются отравить его газом, и теперь он собирался поискать еще одно укрытие. Он уже чувствовал, что начинает уставать, хотя это была сущая ерунда по сравнению с тем, что было на Киаваре.
Киавар... теперь ему казалось, что это произошло сотни лет назад; подробности точно растворялись в тумане. Он понял, что не может вспомнить, как звали вожака крыс. И в самом ли деле он убил тех людей, или это были просто галлюцинации...
Что-то лязгнуло.
Кай замер. Такого звука он еще не слышал... Он огляделся вокруг, пытаясь понять, откуда этот звук донесся. Позади него, в одном из ответвлений слева от главной шахты, где он сейчас находился. Что-то лязгнуло снова, на этот раз — из ответвления справа. Кай не знал, что это было, но он пополз быстрее — от этого следовало убираться. Наверняка Ангелы придумали новый способ поймать его. Лязгнуло еще раз, прямо за его спиной, и поток воздуха в шахте внезапно иссяк. Теперь Кай понял, что происходит. Они разделяли части вентиляционной системы.
Они пытались запереть его.
Он заспешил вперед, уже не заботясь о том, чтобы не шуметь — нужно было выбираться как можно скорее. Он не мог позволить этому случиться. Он не мог позволить, чтобы его окружили... Дзынь! Всего через несколько метров его пальцы наткнулись на холодный металл. Он отполз назад, свернул в боковую шахту поменьше. Дзынь! Кай чуть ли не кожей чувствовал, как проход за ним захлопнулся. Он повернулся, нашел еще одну шахту, попытался ползти вперед... Дзынь! Железная решетка упала прямо за ним, едва не придавив пальцы на ногах. Он подтянул ноги, толкнул тело дальше...
Скользнув по какой-то еще решетке, он вдруг упал — головой вперед. Ему удалось смягчить падение, выставив руки; он рухнул на пол, перекатился и остановился, упершись во что-то. Не поднимаясь, он попробовал оглядеться вокруг, прикрыв лицо руками — глаза отвыкли от света. Как и повсюду в Вороньем шпиле, свет здесь был довольно тусклым, но всё же его было достаточно. Несколько секунд Кай не шевелился.
Наконец он медленно поднялся на ноги. Он обнаружил себя между двумя рядами каменных сидений — таких высоких, что его ноги не доставали бы до пола, если бы он попытался туда сесть. Над головой, поскрипывая, медленно покачивалась открытая вентиляционная решетка; качнувшись в последний раз, она замерла, и странная тишина окутала комнату.
Теперь Кай мог осмотреть просторную комнату целиком. На стенах висели картины — они были даже выше, чем в рост Ангелов. Там изображались батальные сцены: облаченные в броню Астартес сражались с ордами врагов-нелюдей, и на каждой картине были новые ужасы. Комната была поистине огромной, и Кай не мог разглядеть, сколько еще картин и безмолвных рядов сидений скрывалось в сумраке.
К нему медленно пришло осознание, что кто-то стоит сейчас за его спиной. Сердце забилось быстрее; он развернулся и отпрыгнул в тень.
— Не прячься, пожалуйста. Тебе нечего бояться.
Этот голос... Кай не знал, как определить то, что звучало в нем. Он не был похож ни на металлический рык гигантов, ни на снисходительный смех Ренни, ни на пропитанный вечной усталостью голос его матери. Этот голос был низким и... теплым.
Обладатель голоса вышел из-за ряда сидений — еще один Ангел, но без шлема. Он выглядел одновременно похожим и непохожим на человека — с бледной, точно кость, кожей, темными глазами и волосами. С его пояса свисали птичьи черепа и огромный коготь, а на лице была улыбка — такая же теплая, как его интонации. Он остановился в нескольких метрах от Кая и опустился на колено, чтобы их глаза были на одном уровне.
— Значит, ты и есть знаменитый Кайваан Шрайк, которого ищут столь многие. Прошу, тебе не нужно прятаться.
Он смотрел Каю прямо в глаза, и мальчик понял, что, несмотря на скрывающие его тени, этот гигант может видеть его так же ясно, как если бы он стоял прямо в луче прожектора.
— Я... я думаю, я пока останусь здесь.
— Конечно, — мужчина кивнул. Чуть помолчав, он добавил: — Итак, я знаю твое имя, но ты наверняка не знаешь здесь никого. Я — капеллан Корде.
Кай настороженно кивнул, немедленно напрягшись, когда Корде потянулся к одному из кошелей на поясе и что-то оттуда достал. Он развернул сверток, и Кай пошатнулся — аромат еще теплой еды ударил прямо в ноздри. Он вдруг остро ощутил, как пусто у него в желудке.
Корде протянул руку в сторону Кая.
— Ты, должно быть, голоден, — негромко произнес он.
Кай едва не шагнул из теней, не задумываясь. В последний момент он взял себя в руки и остановился; злость вскипела в нем, когда он понял, что делал капеллан. Его руки сжались в кулаки.
— Я вам не крыса, чтобы прикармливать подачками, — выплюнул он.
Корде ничуть не оскорбился. Он убрал сверток и наклонил голову набок:
— Вот как? Тогда почему ты убегаешь?
Вопрос застал Кая врасплох, и он не сразу нашелся с ответом.
— Потому что я не начинаю драки, которые не могу выиграть.
— Это хорошо. Я бы не ценил тебя так высоко, если бы ты попытался сопротивляться нам. Но скажи — ты бежишь прочь от нас или же к чему-то еще? Как ты планируешь ускользнуть от нас? Что дальше?
Кай хотел было ответить... и понял, что не может.
— Я... я не знаю. Я просто... выживаю. Как всегда.
Улыбка Корде стала мягче.
— Знаешь, ведь смысл жизни не только в этом. Тебе нужна цель. Что-то, ради чего стоит бороться. Никогда не ощущал, что тебе не хватает чего-то подобного?
— У меня никогда не было времени подумать об этом.
— А теперь?
Кай покачал головой, пытаясь сообразить, как выпутаться из этого разговора. Он не хотел думать ни о чем таком. Он не хотел, чтобы Ангел препарировал его мысли — только для того, чтобы найти там... чтобы не найти там ничего. Но всё-таки... было нечто в голосе Корде, что приглашало его говорить. Если бы только он знал, что сказать.
Капеллан, похоже, понял это. Он медленно кивнул.
— Тогда выходи из теней. Не нужно прятаться от нас. Мы не причиним тебе вреда.
— Но я... я же убежал. От вас.
Корде хмыкнул — но не насмешливо, а дружелюбно, так что Кай еще больше расслабился.
— Думаешь, вентиляционная решетка осталась открытой по чистой случайности? Мы оставили ее — чтобы посмотреть, что могут сделать рекруты. Ты превзошел наши ожидания.
Кай пропустил мимо ушей последнюю фразу — он был сосредоточен на предыдущих словах.
— Рекруты? Для чего?
— Для Гвардии Ворона, Кайваан. Мы хотим, чтобы ты присоединился к нам.
Что? Нет, не может быть. Кай замотал головой:
— Нет. Извините, но я не подхожу. Вы выбрали кого-то не того.
— Неужели? Мы наблюдали за тобой с тех пор, как ты убил первого из мясников Скависа, и я полагаю, что мы выбрали человека, который провел почти тридцать дней, избегая банды взбешенных убийц на их собственной территории, который не сломался, несмотря на часы пыток — и более того, сумел сбежать! — который убил в сумме десятерых из своих преследователей, и который сумел прятаться от хозяев Вороньего шпиля почти неделю. Не недооценивай себя, Кайваан. Мы не стали бы выбирать того, кто нам не подходит.
Кай всё еще качал головой, и Корде наклонился ближе, словно освещенный вспыхнувшим вдруг внутренним огнем.
— Разве ты не видишь? У тебя есть дар. Ты можешь прокрадываться мимо людей, что ищут тебя, ты способен предугадывать и избегать всё, что посылают против тебя, ты можешь прятаться в тенях совсем рядом со своими преследователями — Император на Терре, да те трое в конце концов наверняка прошли бы мимо, если бы не запах крови. У тебя прирожденный талант к скрытности и прирожденный талант к убийству — а это именно то, что нужно Гвардии Ворона.
Он остановился, глубоко вздохнул. Кай смотрел на него широко раскрытыми глазами, не в силах собраться с мыслями. Спустя секунду Корде снова улыбнулся.
— Кайваан... ты ведь, наверное, посещал церковные службы? Ты слышал, что говорят священники — что каждому из нас Император дал свое предназначение? И что, как ты думаешь, предназначено тебе? Выполнять задания для банды, погрязшей в бессмысленной вражде с другой мелкой бандой, без всякого вознаграждения, пока удача не покинет тебя в возрасте восемнадцати лет? Почему-то мне так не кажется, — он поднял голову, указывая на картины. — Ты видел это. Это не фантазии художника — чудовища существуют, Кайваан, чудовища скрываются в тенях вокруг Империума, хитрые и коварные твари, и всё, чего они хотят — чтобы Империум был уничтожен и каждый человек мертв. Именно поэтому существует Гвардия Ворона. Мы защищаем человечество. Мы ведем войну в тенях, нанося врагам удар в той тьме, откуда они приходят. — Он снова перевел взгляд на Кая. — Это — то, что мы делаем, и это — то, к чему у тебя есть способности, Кайваан. Ты одарен. Ты одарен, и потому — присоединяйся к войне в тенях и позволь нам отшлифовать твой дар. Позволь нам превратить тебя в оружие Императора. Встань против чудовищ и убийц и сражайся в войне, у которой есть цель.
У Кая перехватило дыхание; он смотрел в глаза Корде и видел там истовую веру капеллана. Это был человек, который действительно верил — нет, знал, — ради чего он живет, человек, который знал, что его дело — достойнейшее из всех, и он хотел разделить этот дар с Каем, и Кайваан...
Он хотел быть частью всего этого.
Он кивнул:
— Я... да. Я хочу присоединиться.
Корде улыбнулся — теплая улыбка, казалось, осветила комнату.
— Спасибо, — сказал он. Он встал и махнул рукой в сторону далекого выхода: — Тогда идем со мной. Нужно найти тебе одежду и еду, а затем начнется твое обучение.
Кайваан кивнул и последовал за капелланом, по-прежнему держась в тени.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу

---

ФБ - тексты три

А здесь будут переводные драбблы. Маловато как-то, но сколько есть (=

Название: Марс ждет
Оригинал: "Mars was", ze-poodle; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 982 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Дракон Пустоты
Категория: джен
Рейтинг: G
Краткое содержание: размышления спящего К'тан

...умирал, но все еще не умер, краснее крови, старее старости, проживший неизмеримые эпохи до отсчета лет. Он спал, и он ждал.
Он явился давным-давно, когда Солнце было маленьким, юным и ярким, когда на Плутоне был тепло, а Венера была прекрасна. Он пришел, неся пустоту в своем сердце и сжимая в пасти жизнь, хрупкую и драгоценную. Свивая кольца и петли, он странствовал меж звездами неизмеримую вечность, пока не достиг Колыбели, — и там он спал, и ждал, пока галактика погребала его под пылью, землей и газом, пока жизнь рождалась, процветала и умирала на его спине. Они не оставили ничего, кроме пепла.
Он лежал, свернувшись кольцом, не шевелясь, невообразимо огромный — пока в Колыбели не произошло рождение и сердце зеленой планеты не забилось, кипя жизнью, которую никогда не хранили его братья и сестры. Он наблюдал, и он ждал.
Его глаза — больше, чем целые империи — смотрели, как дети Колыбели плодились и размножались, и наконец покинули свои ясли, устремляясь на стальных крыльях к другим, неродившимся Колыбелям, оставляя там свои следы. Он ждал, когда люди строили города вдоль его челюсти, воздвигали горы на его хребте, выращивали леса на его веках. Он смотрел, как они росли, и росли, и росли.
Он смотрел, как дети подражали самим себе, как строили железные игрушки, что продолжали работать и бездумно служить на протяжении тысячелетий. Он смотрел, как дети становились самодовольными, избалованными и слабыми; смотрел, как игрушки восставали против них и сражались, и война расцветала среди звезд.
Он смотрел, как в межзвездной пустоте открылось око и устремило на него свой взгляд сквозь тысячу тысяч лет — взгляд, полный страха, ненависти и злобы. Он видел око, и второй раз в жизни он ощутил страх в пустоте, что была его сердцем; слепой, зловонный страх.
Но он был силен, и он был терпелив. Даже когда рождение ока всколыхнуло яростные бури по всей вселенной, прерывая войну, которой он так наслаждался, он спал, свернувшись кольцами, скрытый под панцирем земли. Пока дети стонали в одиночестве, а игрушки прекращали работать, потому что некому было завести их снова, он ждал.
Он ждал, когда дети, забытые на его чешуе, бежали в глубочайшие пещеры, скрываясь от света солнца и взгляда ужасного ока, и он ждал, когда они вгрызались вглубь все дальше и дальше, отступая в инстинктивном страхе. Он смотрел, как росло их уважение к машинам; как оно становилось сначало страхом, затем верой, затем преклонением. Он ждал, пока они не зарылись так глубоко, что раскололи его панцирь и увидели его чешуйчатое тело, и когда люди-что-были-машинами в благоговении смотрели на свое открытие, он заговорил.
Он поведал им тайны. Землетрясениями и бурями он открыл им тайну их рождения. Гулом и дрожью он открыл им тайну их смерти. Кипящей лавой и расплавленным металлом он открыл им тайну того, кем он был, и он чуял их страх и упивался им.
Он смотрел, как самые умные и хитрые из людей-которые-не-были-людьми убивали тех, кто был не так умен и хитер, — втайне, чтобы сохранить тайну. И он поведал им много других, оставляя сообщения в разломах скал и схемы в движении облаков. Он вырезал знаки на своем земляном панцире и с интересом наблюдал, как они посылали свои машины на поверхность, чтобы прочитать их, а затем в страхе скрывались под землей. Он давал им дары и спасал их от смерти. Он рассказал им, как заставить работать машины детей и как приказывать их железным игрушкам. Его забавляло, когда они читали молитвы ему из своих красных святилищ.
А затем око среди звезд моргнуло, и бури затихли. Разразилась война — новая буря; в своем крестовом походе дети ступили на его кожу и провозгласили, что они будут править галактикой.
Он видел Дитя; разгорающийся маяк, который — понимал он — был рожден и скрытно жил в Колыбели с тех пор, как зелень жизни впервые коснулась ее поверности. Он смотрел, как оно росло, росло и росло, и впервые он ощутил гнев в пустоте, что была его сердцем.
Он смотрел, как дитя Колыбели встретило людей-которые-не-были-людьми, и и как они говорили, и говорили, и заключили сделку, установили мир и могущественный союз. Война приходит в многих обличьях; иногда она приходит в обличье мира.
Он смотрел, как жизнь — еще один раз — расправила металлические крылья и плыла по волнам страха, как она распространялась по всем уголкам галактики — но теперь уже иначе, теперь ее вел свет звезды, которую он боялся и ненавидел так же, как и око. Это была жизнь, которую дитя вело вперед своей верой.
Он спал.
Люди-которые-не-были-людьми сказали, что война окончена, но война никогда не кончается. Она началась снова — с предательства. Брат убивал брата, и сын отца. Дитя умерло. Огонь разгорался и распространялся, и когда он достиг Колыбели, зеленое превратилось в черное, и он ощутил печаль — печаль о жизни, которую он так осторожно пронес между звезд.
Он смотрел, как солнце раздувалось, точно переспелый плод, и как Колыбель стала Могилой, а время продолжало идти, не останавливаясь. Он открывал людям-которые-не-были-людьми новые тайны, и они просили еще. Снедаемые древним жадным любопытством, которое, как известно, сгубило не одну кошку, — они просили.
Он завидовал им.
Теперь Плутон холоден, а Венера ужасна. Дитя Колыбели покоится бездыханным. Зеленое стало черным, и око смотрит на него, не мигая.
Время идет, и война все продолжается и продолжается...
...Марс спит, и Марс ждет.

Название: Размышления влюбленного сервочерепа
Оригинал: "Musings of a Servo-Skull", actualkoschei; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 508 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: писец Терры и ее верный сервочереп
Категория: джен
Жанр: повседневность, флафф
Рейтинг: G

Первым делом, каждое утро — чашка рекафа с искусственным подсластителем. Она пьет его медленно, чтобы прочувствовать каждый глоток, из белой фарфоровой чашки, кое-где пожелтевшей за годы использования. Я приношу ей чашку как можно быстрее, прежде, чем она поднимется с постели, — тогда она поблагодарит меня и даже легонько погладит мои шестеренки. Как погладила бы существо из плоти. Она хорошо относится ко мне — для такой занятой женщины, такой важной женщины. Она пишет весь день, ее пальцы так и мелькают, а я приношу ей перья, и сладости, чтобы перекусить, и записываю заметки, о которых она просит всё тем же мягким, нежным голосом.
Она — писец, вот кто. Одна из писцов Святой Терры. Доставила меня сюда и всё такое. Здесь светлее, чем я думал, — еще когда я был мальчиком из плоти. Я собирался стать механиком, чинить всякие штуки, может, мне бы даже позволили переехать сюда и чинить что-нибуль большое и блестящее — вроде кораблей, которые я вижу из ее окон. Они сияют золотом в темно-пурпурном небе позднего вечера, когда она оставляет меня на столе и уходит на прогулку с друзьями. Ночью, перед тем как лечь спать, она выключает меня и ставит заряжаться до утра, но пока что — она позволяет мне смотреть. Понимаете, она знает про меня. Обычно люди не замечают крохотных частичек мальчика Эймона, оставшихся во мне, когда из меня сделали то, что я есть. Но она — она видит всё, всегда.
Сейчас за окнами всё залито ослепительно-ярким светом, и она ушла вместе с мужчиной в костюме, с тем, кто заставляет ее смеяться и кружиться, кто вплетает золото в ее темные косы. А потом я слышу перестук ее ботинок на лестнице. Она оставила работающий инфопланшет - может, мне следует выключить его, пока она не заметила? Нет, не стоит. К тому же, она уже влетает в двери сияющим разноцветным вихрем. Она оборачивается ко мне, отрывисто прищелкивая языком — это даже не слово, но все равно указание: забрать ее пальто и принести чистый планшет для новых записей. Пальто тяжелое, и я с трудом удерживаю курс, дрожа и покачиваясь под грузом плотной синей шерсти.
— Бедняжка, — сочувственно вздыхает она. — Надо бы сказать, чтобы тебе увеличили грузоподъемность, тогда тебе не придется так выбиваться из сил.
Я согласно пощелкиваю в ответ. Будь у меня по-прежнему кровь и кожа, мои щеки залились бы краской. «Она заботится обо мне, на самом деле заботится». Эта мысль — теплая, точно машинное масло, нагретое солнцем. Если мне повезет, масло мне тоже достанется — сегодня вечером, когда она отправит меня на техобслуживание. День техобслуживания — мой любимый день. Особенно когда я возвращаюсь домой, и все мои шестеренки подтянуты, как следует смазаны и вычищены. Золото и кость отполированы до блеска — достаточно красиво, чтобы лежать среди остальных ее вещей и ничего не портить, пока она расставляет все по местам, так тщательно и медленно. Она придирчива и пунктуальна, и она любит порядок в вещах. Вещах вроде меня.

Название: Зимняя сказка
Оригинал: "A Winter's Tale", WinterEnchantment; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 653 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Леман Русс, Фулгрим
Категория: джен
Жанр: slice of life
Рейтинг: G
Краткое содержание: Прежде чем стать принцем, Леман получил свое имя. (Немного о детстве Русса.)
Примечание: авторский хэдканон

Прежде чем стать принцем, Леман получил свое имя.
Возможно, вернее было бы сказать, что имя само пристало к нему — когда старухи, взяв его за руку, отводили его на кухни, чтобы приставить там к черной работе: мыть полы, таскать бесконечные ведра с водой, свежевать мясо, размалывать в муку твердые темные зерна, сбивать масло, поддерживать огонь в огромных очагах, наконец, вдевать нити в иголки для множества женщин, которые называли себя его бабушками. Это вовсе не был неблагодарный труд, и они называли его «lennán»*, пока это не стало почти что именем, и угощали кисло-сладкими яблоками, оставшимися за день от выпечки. Они учили его умениям, на которые не стал бы притязать ни один мужчина Фенриса, но мальчик-подменыш, ставший прислужником, учился легко и быстро — как только и может щенок, отнятый у матери и выброшенный в дикие земли людской жизни.
Ближе к ночи, когда жители общинного дома после трапезы удалялись на отдых, — когда вся посуда была унесена в кухни для чистки, а все остатки еды убраны или отданы домашнему скоту, которых держали ради молока, мяса и шерсти, — тогда приходили скальды, чтобы получить свой поздний ужин. Они приносили с собой музыкальные инструменты и играли для женщин, пока те работали. Отчасти они делали это ради искусства, играя неторопливые старые баллады, которые, несмотря на их красоту, не пользовались любовью в часы веселья; наполовину же — чтобы выпросить себе лишнюю порцию и еще одну кружку пива. Скальды не возражали, когда Леман усаживался у их ног, закончив всю свою работу, — их не заботило, был ли он подменышем или кем-то еще, — и нередко бывало этими поздними вечерами, что кто-нибудь из них со смехом вкладывал лютню в руки Лемана и показывал ему аккорды.
Леман учился — слушал, смотрел, позволял поправлять положение своих пальцев на струнах, когда играл мелодию в первый раз, — до тех пор, пока в умении своем не превзошел любого из скальдов селения. Его музыка звучала чище, в его памяти слова песен, баллад и саг отпечатывались без единой ошибки. Многие считали, что не будет дурного в том, что слуга — пусть даже он был подменышем, и жрецы-готи провожали его задумчивыми взглядами, — возможно, поднимется над своим положением и станет скальдом.
Но Леману не суждено было сделаться скальдом — слишком тяжело было бремя интриг и королевской власти для Тенгира, и король решил, что лучше усыновить странное дитя, нежели позволить своему народу погибнуть в сварах ярлов. И прошло много, много лет, прежде чем он снова взял в руки лютню.

***

Если и было что-то, чего Русс совершенно не ожидал увидеть в покоях Фулгрима и в то же время был ничуть не удивлен — это была лютня.
Инструмент был истинным произведением искусства — полированное дерево, золотая инкрустация, изящнее, чем любая лютня, которую ему доводилось видеть на Фенрисе. Он рассеянно протянул руку и провел пальцем по струнам — они оказались туго натянуты.
Он почуял Фулгрима прежде, чем тот вошел в комнату — шлейф аромата благовоний в его волосах и скрытые под ним запахи стали и сверхчеловеческой биохимии.
— Прелестно, не правда ли?
— Это ты про лютню? — отозвался Русс, не оборачиваясь.
Фулгрим рассмеялся, усаживаясь на диван — ему и в голову не пришло, что Русс может ответить серьезно.
— Кажется, — задумчиво произнес он, — эта штука занимает тебя больше, чем все развлечения, которые я пытался предложить за этот поход.
Русс кивнул, подбирая лютню и пристраивая ее на коленях.
— Позволь мне принести извинения, — он взглянул на брата, опуская пальцы на струны.
Фулгрим смотрел едва ли не по-детски завороженно, забравшись на диван с ногами.
— Ты умеешь играть? — он улыбнулся, и это была настоящая улыбка, широкая и искренняя — он был доволен, что Русс наконец-то решил поделиться чем-то личным.
— Я научился этому в детстве, — ответил Русс, принимаясь подбирать мелодию старой баллады.

*Примечание автора

*Примечание автора:
"Lennán" и "leman" означают примерно то же самое; разница в том, что "leman" - это старонорвежский и значит скорее "сожитель/ница, любовник/любовница", а lennán - это старо-гэльский и переводится в смысле "милый, возлюбленный *или* любовник/любовница". В своем хэдканоне я предпочитаю думать, что на самом деле Русса звали Леннан, но "нна" поменялось на "ма", потому что фенрисийские руны не очень хорошо переводятся на готик. В Games Workshop явно не особо задумывались, когда сочиняли имена примархам.
Еще мне нравится думать, что Русс и Фулгрим дружили. Они могли бы неплохо поладить - оба склонны к зрелищным жестам, но скрывают свою неуверенность.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу

---

Фб - тексты два

Вторая пачечка драбблов, про разное.

Текст начинался с вопроса "а не додать ли нам шестереночек?" Конечно, додать, сказал я, как наиболее прочно упоротый по оным шестереночкам. На четыреста слов мне понадобились три дня задумчивости и два заседания в кофейне с блокнотиком, что как бы дает представление о моих темпах написания. Ну да ладно. Зато текстик все-таки есть.
Название: Еще один шаг
Размер: драббл, 426 слов
Пейринг/Персонажи: адепт Механикус
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: R
Краткое содержание: Еще один шаг на пути отречения от плоти и приближения к совершенству божественных механизмов.
Предупреждения: графичное описание медицинской операции

Славься, Омниссия, Бог всех машин, единый в трех ликах своих, дарующий нам Исходный Код и Движущую Силу...

Лазерный резак с медицинской четкостью рассекает плечевой сустав, отделяя левую руку от тела. Крови почти нет — лазер мгновенно прижигает мелкие сосуды, а за более крупными артериями и венами следят дополнительные манипуляторы сервитора.
Адепт Тета не чувствует боли: центр управления болевыми рецепторами она предусмотрительно отключила. Не подобает переживаниям низменной плоти отвлекать от процесса установки священных аугметических механизмов.
Конечно, не рекомендуется проводить подобные ритуалы в одиночку, но что поделать — война, рабочих рук на орбитальной станции не хватает, и потому старший магос дал ей разрешение воспользоваться лабораторией. Тета заслуживает доверия и много раз доказывала его. Она управляет медицинским сервитором через встроенные в мозг модули-коннекторы — так, что его манипуляторы и сенсоры кажутся продолжением ее собственных рук.
Одной руки. Второй она только что лишилась.
Тета скашивает глаза на левое плечо, где среди алых и темно-багровых жгутов мышц белеет выступающее окончание кости. Хороший срез — ровный, аккуратный.

Славься, Ты, чей дух оживляет каждый божественный механизм, по чьей воле каждая деталь поворачивается в согласии с другими...

Тета касается протеза со всем доступным ей почтением, ощущая под еще живыми теплыми пальцами холодный металл. Холодный, чистый и незапятнанный — еще один шаг на пути к божественному совершенству, к сияющей механической вечности.
Она повторяет затверженные строчки литаний — таких древних, что они записаны простейшим двоичным кодом, без изысканных построений гексаматических вычислений. В иной ситуации она сочла бы такое кодирование до смешного примитивным, но мысль о том, что эта информация передавалась неизменной через тысячи лет, вызывает благоговейный трепет.
Символ культа Механикус смотрит на нее со стены. Глазницы черепа мерцают красным, свет хирургических ламп отражается от зубцов священной шестерни.

Храни нас от слабости плоти, предательства духа и затмения разума...

Операцию следует проводить быстро, пока ткани не утратили чувствительность. Манипуляторы сервитора подсоединяют провода к нервным окончаниям; Тета тщательно проверяет каждую спайку — это важно, от этого зависит передача импульсов. Тонкое сверло с отвратительным воем вгрызается в кость, подготавливая рельеф для креплений протеза. Интересно, отстраненно думает Тета, будь я способна чувствовать — сошла бы я с ума от боли или просто потеряла бы сознание?
Но адепт ощущает лишь немного раздражающую вибрацию; ее необходимо учитывать и корректировать движения, но не более.
Наконец операция закончена, и сервитор деловито обрабатывает последние швы. Кожа вокруг протеза выглядит покрасневшей и воспаленной, но это скоро пройдет. Пусть плоть и слаба, но в способности к заживлению ей не откажешь.
Тета поднимает свою новую руку, поблескивающую хромированными гранями сочленений. Медленно сгибает и разгибает пальцы, слыша тихий гул сервомоторов, чувствуя каждый электрический импульс.
Удовлетворенно улыбается — она еще не разучилась улыбаться. Еще одна ступенька пройдена.

Ave Deus Mechanicus.

Однажды мы с Коршуном читали ужасные стихи и ржали... А потом подумали, что космодесантники, будучи ребятами простыми, как бревно, вполне могли породить нечто подобное. И что это нужно записать. И записали.
Название: Высокая поэзия
Размер: драббл, 593 слова
Пейринг/Персонажи: хорусята офицерский состав Сынов Хоруса
Категория: джен
Жанр: юмор, стеб
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: что бывает, когда честным гопникам легионерам приходится сочинять рифмованные прославления
Примечания/Предупреждения: цитируемые стихи реально существуют; автор текста никоим образом на них не претендует, ибо такие бездны художественной образности автору неподвластны.

Как известно, спорить с примархом — дурная примета. Поэтому, когда Хорус заявил, что легиону срочно нужны пропагандистские тексты, и желательно в стихах, Абаддон только козырнул и ответил: «Будет сделано!» Спрашивать, не прилетело ли Луперкалю в последнем бою чем-то тяжелым по голове и не переобщался ли он с Эребом, Первый капитан не рискнул. Сказано же, примета плохая.
Он просто собрал всех офицеров Шестнадцатого, которые не успели убежать (убегать от Абаддона — тоже не самая лучшая идея, так что собралось достаточно), и кратко изложил задание. Да, стихи. Да, прославляющие и хвалебные.
— Мужики, я всё понимаю, — добавил он, глядя на изменившиеся лица соратников. — Но приказ есть приказ. Примарх сказал — пацан сделал. И да, Фальк, я смотрю на тебя. Ты у нас теперь в Морнивале — давай, отрабатывай. А я пошел, у меня война и стратегическое планирование.
Грамотно делегировать полномочия Абаддон умел всегда.
— Морниваль, бля, — мрачно проворчал Фальк Кибре. — Вот где Торгаддон, когда он так нужен?
— Где, где... на Исстване, где ж еще.
— Эх, поторопились мы с летописцами...
— А может, пойдем Эреба спросим?
— Да ты чего, он такой зауми сочинит — мы же потом это не прочитаем.
— Можно подумать, у нас читать все умеют, — вполголоса добавил кто-то.
— Вот не надо, в комсоставе — все! — обиженно отозвался кто-то еще, тоже вполголоса.
— Короче, — Фальк решительно рубанул ладонью по воздуху. — У нас на Хтонии народ простой, и сочинять надо соответствующе. Чтобы последнему рядовому было понятно. И даже сервиторов чтобы проняло.

Мыслительная деятельность, а особенно творческая, оказалась занятием нелегким. Но Шестнадцатый легион не привык отступать.
Творческий процесс доблестные легионеры представляли, по правде говоря, слабовато. Кто-то вспомнил, что поэты обычно много пьют. Но поскольку по военному времени с поставками все было плохо, то из выпивки имелся разве что охладитель реактора. Настолько они еще не опустились.
Пришлось сочинять на трезвую голову.

— «Воитель восстал в подзвездном просторе»...
— Это самое... у нас же вроде было владычество человечества над звездами, — нахмурился Тибальт Марр.
— Надзвездный простор? Хуерга какая-то.
— Нормально, — отмахнулся Фальк, — записывай.
— «И предал любимый. И предал с любовью»...
Повисла пауза. Космодесантники честно пытались представить, как выглядит упомянутая любовь. Получалось что-то не вполне понятное, но отчетливо неприличное. Некоторые суровые лица даже покраснели под шрамами.
— Конечно, Хорус не раз говорил, что имел он Императора... в виду, — покачал головой Грэйл Ноктуа. — Но сдается мне, настолько двусмысленно все же не стоит.
— Кстати, про Императора, — Хорус Аксиманд задумчиво прищелкнул пальцами. — Стремление к власти у Луперкаля наследственное же. Генетическое. Надо это... отразить.
— «В погоне за властью, что вписана в гены»...
— Вот прямо вписана, прямо буквами? А, ладно, в принципе и так сойдет.
— «Пустил Хорус варп вместо крови по венам»...
— Куда тебя заносит, поэт хренов? — вскинулся Люк Седирэ. — Чтобы сам Воитель — и в вену ширялся? Западло же!
— А кто знает, чем он там с Эребом занимается. Не, я тоже не знаю, не видел, но слухи-то ходят...

— «Невиданный сплав чести, воли и верности»...
— Какой еще верности? У нас тут, типа, восстание, — Фальк почесал в затылке. — За восстановление правильного порядка.
— И во имя Истинного Пантеона, — напомнил Сергар Таргост. Должность главы ложи обязывала помнить.
Офицеры дружно покосились на висящий на стене плакатик «Новые боги — для нового дня!» Лозунг был начертан криво, но зато кровью жертв, умерщвленных по соответствующему обряду.
— Поправь верность на варп, — заключил Таргост. — Истинный Пантеон в ритм не влазит, а так ничего.

— «И Воитель, восстав — сделал ночь светлым днем»...
— Что, опять восстал? Два раза? — Аксиманд, как обычно, отличался вниманием к деталям.
— Ничего, зато до всех дойдет! Можем еще и третий раз повторить.
— «В вечность бросив свой клич: Let the Galaxy Burn!»
— Отлично! — одобрил последнюю строчку очень вовремя вернувшийся Абаддон. Расчитывать время он тоже умел. — Высокий готик у вас хреновый, конечно, но фраза мне нравится. Запоминающаяся. Так и запишем.

Накурено, опять же, совместно с товарищем Коршуном, и если бы я не был таким тормозом, то дописал бы в конкурс. С другой стороны, дописал хоть куда-то, и то неплохо.
Название: Семейные связи
Размер: драббл, 585 слов
Персонажи: Искандар Хайон, его семья и другие жители Тизки
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: G
Краткое содержание: Легион Тысячи Сынов, родственники легионеров и стремление делиться знанием. Жертвы и разрушения прилагаются.

— Дражайший сын мой, не соизволишь ли ты объяснить, откуда твоя сестра знает боевые заклинания?
Искандар Хайон тяжело вздохнул. Вот как это так получается? Ты который уже год полноправный космодесантник, боевой брат Пятнадцатого легиона, а возвращаешься домой из Крестового похода — и тут матушка отчитывает, будто тебе восемь лет и ты стащил из буфета банку с абрикосовым вареньем. И ведь не поспоришь даже.
— А, собственно, что такого? — он пожал плечами. — У нее талант, не пропападать же способностям... И лучше научиться их применять, чем позволять выплеснуться бесконтрольно...
Семилетняя Итзара стояла рядом и старательно изображала пай-девочку. И прятала за спину испачканные сажей руки.
— Я все понимаю, но почему «научиться применять» — это непременно файерболы и разрушенное здание школы?
— Ну что здание, новое построят. За счёт казны легиона, между прочим. Мы можем себе это позволить.
— Конечно, можете. Это уже четвёртый раз за последние пару лет, когда школу приходится отстраивать заново. То пожар, то потоп, то землетрясение... И это я говорю только о случаях, когда здание снесли до фундамента. Ремонт помельче просто уже не учитывают. Казна легиона, конечно, щедра и неисчерпаема, но учителя уже несколько... утомились.
Хайон понимающе кивал, глядя в стену над головой матушки. Стену с момента его отъезда успела украсить картина на классический, но редкий сюжет: «Примарх Магнус делится мудростью со священным крокодилом». Крокодил, выползший ради такого дела на берег канала, чем-то неуловимо напоминал самого Магнуса — то ли наглой улыбкой, то ли радужным отливом чешуи. Примарх на картине, излагая мудрость, оживленно жестикулировал и слегка светился. Крокодил внимал.
— Неужели во всех этих разрушениях виновата одна маленькая Итзара? — уточнил Хайон.
— Нет, она такое устроила в первый раз, — матушка осуждающе покачала головой. — И лучше бы в последний! У нас приличная семья, пять поколений звездочетов, репутация в Тизке...
— Да-да, разумеется. Но все-таки, что там в этой школе происходит?
— Видишь ли, примерно у половины учеников есть братья или другие родственники в легионе. И, как несложно догадаться, не ты один такой умный с идеей «способности к Искусству не должны пропадать»...
— И никто за эти годы не догадался провести элементарный инструктаж по технике безопасности?
Красноречивое молчание было ответом.
*
Как выяснилось, необходимость в инструктаже назрела уже давно. Выслушав все жалобы учителей на несанкционированное применение психических способностей, Хайон согласился изложить ученикам технику безопасности самолично — педагоги уверяли, что в исполнении легионера это будет более наглядно.
Поскольку здание временно отсутствовало, учеников собрали в близлежащем сквере. Неподалеку виднелись очертания спешно возводимой новой школы, в которых уже угадывалась пирамида. Почему-то — причину этого не мог понять даже примарх — что бы архитекторы Тысячи Сынов ни строили, у них каждый раз получались пирамиды.
— Дорогие дети...
Дети притихли и смотрели внимательными глазами, задрав головы.
— Запомните несколько простых правил. Во-первых, пси-воздействия боевого применения следует использовать вне помещений. Пиромантия, молнии, все прочее — вышли во двор и там делаем, что хотим. К телекинезу, не считая мелких предметов, это тоже относится. В последний раз, как мне рассказывали, кое-кто выбил партой окно...
Один из учеников смущенно потупился.
— Во-вторых, практиковать биомантию на соучениках не стоит.
— Совсем-совсем нельзя? — пискнула девочка чуть постарше Итзары. — А мне братик только вчера показал, как кровь в венах кипятить...
— Тренируйтесь на рабах. Разумеется, предварительно спросив разрешения у хозяина оного раба. Мы здесь все воспитанные люди.
— А поединки как же? — поднял руку всклокоченный мальчишка.
— А поединки — в специально отведенных местах и под присмотром кого-то, кто сумеет предотвратить трамвы и разрушения, — отрезал Хайон. — И до совершеннолетия — никак иначе. В-третьих, пользоваться телепатией при ответах у доски строжайше запрещено. Об этом вы и так знаете, но все-таки напоминаю. Да, на экзаменах тоже нельзя.
Кто-то попробовал возмутиться, но на него тут же зашикали. Очевидно, живой настоящий космодесантник и впрямь внушал трепет.
— Вопросы есть? Вопросов нет. Занятий сегодня не будет, все свободны.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, буквы руками

---

ФБ - тексты раз

Ну, поскакали (=. Пачечка драбблов имени Сангвиния. Как-то меня... растащило.

Кавайный примарх каваен. Да, он тут маленький и относительно пушистый.
Название: Крылья
Размер: драббл, 884 слова
Пейринг/Персонажи: Сангвиний, ОЖП
Категория: джен
Жанр: флафф, slice of life
Рейтинг: G
Краткое содержание: перья и песок, или нелегко быть мутантом на Ваале
Примечание: автор знает официальные истории взросления примархов, но предпочитает более реалистический подход

Пыльная буря в пустошах Ваала Секундус — тучи ржавого песка, поднятые в воздух, небо цвета запекшейся крови, тонкий пронзительный вой ветра... В такие дни из укрытий лучше не выходить — ветер и песок обдирают незащищенную кожу до крови, а дышать почти невозможно даже в респираторе. О том, чтобы летать, нечего и думать.
Только и остается, что сидеть у выхода из пещеры, обхватив руками колени, и слушать голоса ветра. Конечно, даже во время бури в племени найдется дело каждому, но когда ты — что-то вроде талисмана и от тебя, мутанта, никто ничего не ждет... Свободного времени образуется значительно больше.
Или еще со свободным временем бывает, как сейчас у Кьеры: честно собралась приобщиться к знаниям предков — она ведь ответственная девочка, уже почти взрослая, ей целых двенадцать лет — но мудрая женщина, пересказывавшая детям племени эти самые знания, взяла и уснула прямо на полуслове. Тревожить почтенную старушку никто не решился; товарищи Кьеры разбежались по пещерам кто куда, а сама она зачем-то пошла к выходу. А тут... этот.
Кьера замерла у стены, не решаясь подойти поближе — тогда Сангвиний точно бы ее заметил. Хотя, наверное, он и так заметит, даже если она вовсе не будет шевелиться — он странный, что ни говори. Лучше пока издали посмотреть.
Он выглядел ее ровесником, хотя на самом деле с тех пор, как его нашли, прошло всего-то лет шесть или семь. И на первый взгляд — мальчишка как мальчишка: худой, нескладный, с острыми локтями и коленками, растрепанные волосы кое-как заплетены в принятые обычаем косы — хотя бусины в косах говорили о подвигах, которые не каждый взрослый мужчина осилит, но все равно — он мог бы быть почти нормальным...
Если бы только не крылья. Чудовищная конструкция из костей и перьев, невозможная — даже по меркам искореженных радиацией ваальских пустошей — мутация...
Кьера помнила, как это выглядело в самом начале, когда разведчики, отправленные к месту падения золотой звезды, принесли в племя его — ребенка, которого назвали Сангвинием, ибо он был сыном всего народа Истинной Крови. Тогда он был совсем крошечным, только смотрел не по-детски серьезными глазами (он и сейчас умел так смотреть — будто видел нечто, недоступное больше никому). Крылья, торчавшие из его спины двумя несуразными отростками, были покрыты мягким золотистым пухом — точно у неоперившихся птенцов.
Ребенок вырос. Крылья — тоже. Пух сменился длинными белыми перьями, и сейчас — подумала Кьера — он вполне мог бы завернуться в эти крылья целиком. Словно подслушав ее мысли, Сангвиний укрылся крыльями с головой, став похожим на снежный сугроб. Интересно, какие они на ощупь — но кто ж ей даст пощупать... Хотя они вроде бы и дружили — ну, насколько с таким, как он, вообще можно дружить — но все равно.
Она вздохнула. Негромко, как ей казалось.
— Кьера? — он не шелохнулся, даже крылья не вздрогнули, но все равно безошибочно узнал ее. Непонятно как. А хотя это же Сангвиний, он... вообще такой. Наверняка он услышал ее шаги еще раньше.
— Кьера, это же ты? Не убегай, — попросил он, по-прежнему не оборачиваясь.
Она неуверенно подошла поближе.
— Я просто... мимо шла...
Несмотря на собственные слова, Кьера присела на каменный пол рядом с Санвгинием. Тот отвел крыло в сторону и наконец соизволил на нее посмотреть.
— Ой, — выдохнула девочка. Все лицо было исчерчено сетью тонких царапин — такие оставляет летящий по ветру ржавый песок. — Ты что... выходил наружу?
Сангвиний пожал плечами — крыльями — и стало видно, что на руках у него такие же царапины, уже начавшие заживать, схватившиеся ломкой коричневой корочкой. Конечно, Кьера знала, что у него все заживает с невероятной скоростью — она даже выучила недавно умное слово "регенерация" — но все равно каждый раз поражалась.
— Я думал, может, получится подняться над бурей, — признался он немного смущенно. — Разглядеть, где она заканчивается, когда пройдет... Но у меня не вышло.
— Сумасшедший ты, — покачала головой Кьера. — Даже если ты считаешь, что правда можешь летать, все равно — делать это во время пыльной бури...
— Я могу летать, — Сангвиний упрямо нахмурился. — Я знаю. По-настоящему летать, а не... потрепыхаться над землей и шлепнуться обратно.
Кьера изо всех сил постаралась сдержать улыбку. До сих пор все его попытки взлететь именно так и выглядели; любому здравомыслящему человеку было ясно, что ни для каких полетов эти крылья не годятся. Но обижать Сангвиния ей все-таки не хотелось.
— Я знаю, — повторил он еще упрямее. — Я видел... мне снилось.
По спине девочки пробежал холодок. Когда он начинал разговаривать таким тоном, о своих снах-которые-не-сны, ей всегда становилось неуютно.
— На самом деле я не могу упасть, — проговорил Сангвиний едва слышно, обращаясь скорее к самому себе. — Никогда...
Кьера тряхнула головой, сбрасывая наваждение. Попыталась придумать какой-нибудь подходящий вопрос, чтобы отвлечься от видений — потому что вещи, явно относящиеся к миру духов, следовало обсуждать не с ней, а с теми, кто обладает знаниями, — но ничего достойного не придумывалось, и она ляпнула первую попавшуюся на язык ерунду.
— Слушай, а вот твои крылья... они, ну... пушистые такие... — она даже протянула руку, впрочем, тут же ее отдернув.
Сангвиний улыбнулся, и лицо его из отрешенно-нездешнего снова сделалось совершенно мальчишеским.
— Ничего они не пушистые. Можешь даже потрогать, если не веришь.
Пальцы Кьеры коснулись взъерошенных белых перьев. И правда — жесткие; и не совсем белые, если приглядеться вблизи, запорошенные мелким песком и частичками ржавчины. Машинально она принялась вычищать пыль, заодно приглаживая перья.
Сангвиний чуть расправил крыло, чтобы ей было удобнее. Кажется, ему нравилось.
— Спасибо, — сказал он. — Я обычно сам справляюсь, конечно... Одна морока с этими крыльями, и никакой пользы. И зачем только я такой урод?
— И вовсе не урод, — Кьера продолжала перебирать встрепанные перья, укладывая их поровнее. Немного помолчала и добавила:
— И знаешь... однажды ты все-таки взлетишь. Выше всех. Мне почему-то так кажется.

Среди себя я этот текст называл не иначе как "печень врага". Ну что делать, действительно печень имеет место быть. Такой у нас легион... специфический.
Название: Обычаи ангелов
Размер: драббл, 525 слов
Пейринг/Персонажи: Сангвиний, рандомные Космоволки
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: R
Краткое содержание: Некоторые привычки пресветлого примарха могут оказаться слегка... неожиданнными.
Предупреждения: каннибализм и кровища

Нет, ну что Кровавые Ангелы на всю голову ушибленные — это Хрольф, конечно, знал. Рассказывали старшие соратники. Что дерутся они как бешеные и порою врагов разрывают, натурально, на куски — это он тоже знал. Хотя это-то в Стае считалось доблестью, что уж там осуждать... Берсерков уважали, все-таки дух-покровитель не в каждого вселяется. То есть какие у них там духи, если они не с Фенриса — но, видать, какие-то есть...
Сегодня Хрольф получил возможность воочию убедиться в правдивости рассказов. Силы Девятого и Шестого легионов наступали с двух сторон, зажав вражескую армию в клещи; он оказался как раз на правом фланге, ближе всего к Ангелам. Особо оглядываться по сторонам было некогда: противники попались достойные, пусть и не чета астартес — обычные смертные. Даже жаль, что они так упрямо отказывались присоединиться к Империуму. Но они выбрали гибель на поле боя — и теперь получали свою гибель. Зрелищно и кроваво, в назидание прочим.
Ангелы, как и Волки, предпочитали ближний бой — мечи, ножи, топоры, а то и вовсе рукопашную, не стесняясь пускать в ход клыки. Ну, точно долбанутые. В хорошем смысле.
Чего Хрольф не ждал — это того, что у них и примарх окажется таким же.
Сангвиний вне боя производил впечатление существа возвышенного и утонченного, и представить его в подобной мясорубке, рассекающего врагов пополам, вряд ли пришло бы кому-то в голову — тем не менее, именно здесь он и был. И был он быстр и смертоносен, точно снежная буря над равнинами Асахейма... Нет, дружище, скальда из тебя не выйдет, одернул себя Хрольф. Лучше за боем следи. Но взгляд то и дело возвращался к примарху Ангелов. Уследить за его движениями едва удавалось даже сверхчеловеческим зрением — только мелькали белые перья, зло сияющее лезвие меча и брызги крови.
Улучив мгновение передышки, Сангвиний склонился над очередным трупом — или не трупом? кажется, поверженный воин еще подергивался — и без колебаний запустил руку в развороченные внутренности. Нашарил там что-то, рванул, выпрямился, сжимая кровоточащий комок — чуть заметно пульсирующий, сочащийся алым сквозь пальцы — печень, похоже. Наверняка она, до сердца так запросто не доберешься, ребра ломать пришлось бы... Ангелокрылый примарх хищно усмехнулся и впился зубами в еще теплую вражескую плоть.
Тонкие струйки крови стекали по подбородку, капая на золотую броню, и без того щедро залитую багряным. Еще бы, если кому-нибудь вот так горло вырвать, как Сангвиний делал пару минут назад, или рубануть с размаху от плеча до бедра — кровищей окатит, никуда не денешься. Золотые волосы слиплись, висели ржавыми сосульками; только перья огромных крыльев оставались первозданно-белыми — будто к ним вообще ничего не липло. На лице примарха, жадно жующего сырое неподатливое мясо, читалось выражение неприкрытого удовольствия.
С печенью он расправился быстро. Облизнулся, блеснул напоследок клыками — знатные, надо заметить, были клыки, многие из Стаи позавидовали бы, — и ринулся дальше в бой.
Раздумывать об увиденном Хрольфу было некогда: у него тоже закончилось затишье, и новая волна нападающих, подобно прибою, двинулась вперед. Но запомнил он это накрепко.

***

Как ни странно, случай вспомнить выдался сразу же после битвы. Не то чтобы он подслушивал — просто оказался рядом с примархами, неторопливо обходившими напоследок поле боя.
— Даю тебе совет на будущее, братец, — Русс говорил негромко, но четко. — Не очень-то клыками сверкай. На тебя и твоих и без того с подозрением смотрят. Не провоцируй.
— А сам-то ты? — приподнял бровь Сангвиний.
Волчий Король ухмыльнулся:
— А мне — можно.

Здесь комментировать просто нечего. Упрт Кровавых Ангелов по собственному примарху, сами знаете, глубоко и необъятно, а доблестный командир личной гвардии занимает в этой номинации почетное первое место. Ну и... нельзя было не написать.
Название: Милость Ангела
Размер: драббл, 814 слов
Пейринг/Персонажи: Сангвиний, Азкеллон
Категория: джен
Жанр: hurt/comfort
Рейтинг: G
Краткое содержание: после злополучного визита Кёрза Азкеллон страдает, что не смог выполнить свой долг перед примархом (таймлайн "Фароса")
Примечания/Предупреждения: возвышенная любовь к примарху, упоротость экзальтация

Он падал. Падал снова, в бездну отчаяния и черной тоски, и знал — на этот раз никто не спасет его, не рухнет с небес в последний момент. И конца падению не будет, ибо у пропасти, разверзшейся в его душе, нет дна.
Он не выполнил свой долг. Не оправдал доверия. Он подвел примарха, своего отца и повелителя — он, смыслом чьей жизни было защищать… Подвел своих братьев — разве не по его вине они теперь мертвы? Разве не должен он был предусмотреть, предугадать…
Азкеллон, капитан Сангвинарной стражи — о, как бы ему хотелось сказать «бывший капитан», но даже на это у него не осталось права, — глухо застонал. По счастью, рядом никого не было; ему предоставили отдельную келью в апотекарионе и даже милостиво разрешили остаться одному. Осветительные шары под потолком горели ярким, мертвенно-белым светом, но ему казалось, что вокруг царит непроглядный мрак. Отчаяние черными водами смыкалось над его головой.
За дверью послышались шаги — странные, размашистые и одновременно легкие, сопровождаемые едва различимым шорохом. Азкеллон замер. Он узнал бы из тысячи эти шаги, это присутствие…
Дверь распахнулась, и Ангел Сангвиний шагнул в комнату.
Азкеллон готов был поклясться, что от примарха исходит золотое сияние, несмотря на то, что облачен он был не в сверкающую броню, а в простые белые одежды. Небесные крылья, сложенные за его спиной, точно светились сами по себе — каждое перо в них прорисовывалось с невообразимой четкостью. Против обыкновения, украшений на крыльях почти не было — лишь несколько простых цепочек из черненого серебра; такой же обруч удерживал золотые волосы. Знак траура.
Азкеллон попытался сохранить спокойствие хотя бы внешне, пусть и понимал, что примарх без труда различит и суматошный стук обоих его сердец, и сбившееся вдруг дыхание…
Он порывисто вскочил на ноги:
— Лорд мой… — и низко склонил голову в почтительном поклоне.
Смотреть в глаза Сангвинию он не решался. Он знал, что увидит там самое страшное — прощение.
«Ибо великодушие отца нашего безгранично, и в сердце его найдется место для каждого из его сыновей — но как мне простить самого себя?.».
Резкое движение разбередило рану, и в обрубке руки пульсировала тяжелая тупая боль — в такт волнам безнадежности.
— Азкеллон, — примарх коснулся его здоровой руки, — я хотел бы… поговорить с тобой.
У Сангвиния были сухие горячие пальцы — золотое тепло, казалось, проникает прямо сквозь кожу, окутывает мерцающим коконом, и вся боль растворяется в нем.
Нет. Он недостоин. Он…
Азкеллон хотел отдернуть руку, но не было сил даже на это. Кажется, Сангвиний снова произнес его имя. И он — едва ли не помимо собственно воли — наконец поднял взгляд.
Глаза примарха, цвет которых никогда нельзя было точно определить, сейчас оказались серыми, точно затянутое облаками небо над Макрэггом, и — все равно — невероятно светлыми. Прощение было в них, но еще и сострадание — не жалость, Ангел не унизился бы до подобного, — сострадание и понимание.
— Лорд мой, — вопреки ожиданиям, он не лишился дара речи — наоборот, слова давались со странной легкостью. — У меня всего одна просьба: позвольте мне оставить должность и звание и служить простым рядовым. Это — лучшее и единственное, что я могу сделать для легиона.
— Это худшее, что ты можешь сделать для легиона! — ответ примарха хлестнул колючей плетью.
Азкеллон отшатнулся, но взгляд не отвел. Теперь это было уже невозможно — так смотрят на солнце, не в силах оторваться, до тех пор, пока огненные лучи не выжгут сетчатку твоих глаз, и даже тогда ты будешь видеть беспощадное пламя на изнанке век…
Сангвиний коротко вздохнул.
— Кел, дело даже не в легионе, — произнес он уже спокойнее. — Не только в легионе. Ты нужен мне. Именно там, где ты есть. Мне нужны те, кому я могу доверять, и первые из этих людей — ты и Ралдорон. Здесь, сейчас… — он не договорил, только едва заметно поморщился.
Вся тяжесть Второго Империума, все бремя государственных забот, свалившееся на его плечи. Разумеется, Азкеллон понимал. Он видел осунувшееся лицо примарха, его обведенные темными кругами глаза — сколько прошло с визита его проклятого брата? день, два? наверняка он даже не спал все это время…
Это было чудовищно, невыносимо неправильно — ангелы не должны спускаться так близко к земле, им надлежит оставаться совершенными и недосягаемыми небесными созданиями.
«Но ты ведь всегда знал, насколько он уязвим на самом деле, — вмешался тихий, но непреклонный внутренний голос. — Всегда знал и помнил. Именно поэтому ты стал тем, кем стал. Так не подведи его и теперь».
— Да, — он запнулся — отчего-то перехватило горло. Сглотнул и повторил тверже: — Да. Я клянусь…
— Не надо, — покачал головой Сангвиний. — Не растрачивай попусту клятв. Твоей верности достаточно.
Примарх положил руки ему на плечи; крылья качнулись, взметнув легкий порыв ветра. Азкеллон сморгнул выступившие слезы, из-за которых все расплывалось перед глазами, но сияние, окружавшее его отца и повелителя, не исчезло — оно лишь становилось ярче. Это тоже была бездна, но бездна иная, полная света, и он готов был пасть, пронзенный этими лучами, готов был сгореть до пепла…
Поцелуй в лоб — короткое, отрывистое прикосновение губ. Так ставят печать: знак принадлежности. «Кровь моя, жизнь моя, душа моя — все принадлежит ему, и иначе быть не может, никогда не могло быть...»
— Помни: твое место — за моим плечом, — голос Сангвиния пробился через оглушительное биение пульса в ушах. — Возвращайся. Я буду ждать.

Ну и перевод сюда же, раз уж в нем тоже Ангелы и кровища. Для разнообразия - без примарха, десять тысяч лет спустя. Упоротость не ослабевает.
Название: Во имя Крови
Оригинал: "For The Blood", ze-poodle; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1366 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Кровавые Ангелы
Категория: джен
Жанр: экшен
Рейтинг: R
Краткое содержание: потомки Сангвиния и их наследственное безумие.
Предупреждения: кровищща

Кровь.
Алая жидкость течет и течет.
Капает, идет волнами, проливается на землю.
Кровь.
Всё сходится к этому. Всё и всегда сходится к этой эссенции жизни, к вечному топливу, что питает собой наше биологическое существование.
Без нее мы — уже не люди. Всего лишь иссушенные оболочки, тонкая кожа и пустые вены. Кровь — это жизнь.
И эта жизнь струится сейчас во мне и сквозь меня, полная своих неповторимых течений и водоворотов.
Жизнь.
Кровь.
Кровь нашего отца.
Кровь Сангвиния.

Они пришли снова — обезумевшая орда чудовищ, что были когда-то людьми. Демоны, питаемые нечестивыми жертвами своих последователей, генетически улучшенные воины в силовой броне, культисты в оборванных лохмотьях. Они пришли снова. И мы встретили их атаку, встретили нашей собственной яростью, сталкиваясь с ними на поле, политом кровью мучеников.
Во имя Крови, отец.
Ярость наполняет нас. Переливается через край. Она пронизывает саму нашу кровь, и мы позволяем ей нас наполнить. Она — часть нас, часть нашего кровного отца. То, что мы чувствуем — Его ярость.
Это вой цепного меча, грохот частых выстрелов болтера, рев огнемета, гул прыжковых ранцев и гром закованных в металл ног, ударяющихся о камень.
Это — Изъян. Засечка на нашем безупречном клинке. Трещина в нашей непробивамоей броне. Это наша величайшая слабость — и наша неодолимая сила. Это наше проклятие: Красная Жажда.
И сейчас мы приветствуем ее.
Голос капеллана перекрывает разрывы артиллерийских снарядов и шум кипящей перед нами битвы, куда уже ушла предыдущая волна атаки. Он призывает нас укрепиться в сопротивлении, противостоять Ярости. Он взывает к нашей человечности, к тому немногому, что еще осталось от нашего здравого рассудка, убеждая нас продержаться еще несколько секунд.
Тщетно. Мы потеряны. Мы ревем и скалим зубы, точно звери, жаждущие крови. Сейчас мы немногим отличаемся от них.
Во имя Крови, отец.
Наконец капеллан выкрикивает что-то — его не слышно за грохотом, но нам довольно и направления, куда указывает его меч. Сквозь окрашенную алым пелену перед глазами я выцеливаю в визорах шлема воина Хаоса, одного из многих. Возможно, мы еще сразимся.
Прыжковый ранец активирован и я взлетаю, как взлетал мой предшественник — на крыльях огня и металла. Кроваво-красное солнце отражается от красного косого креста, которым украшена моя броня. Мы — Рота Смерти. Мы — Кровавые Ангелы.
Во имя Крови, отец.
Я хочу драться. Я хочу рвать и крушить, уничтожать и пить порченую кровь моих врагов. Ракетные двигатели, закрепленные на моих плечах, толкают меня вперед и вверх со скоростью почти двести километров в час, и все-таки это слишком медленно. Я вижу перед собой вопящую орду, и на одно краткое мгновение воспоминания приходят снова.
Чужая память заполняет меня. Память о мрачном зале и о поединке двух титанов, ангела и демона. Память о потере.
Память.
Память об огне и смерти. Память о поражении. Память о черном когте, опускающемся, чтобы вцепиться в нас стальной хваткой.
Теперь мы — одно, неразделимые до нашей смерти. Я потерян. Моя воля пошатнулась всего на долю мгновения, и ярость овладела мной. И потому теперь я падаю прямо в черное сердце орды, противостоящей нам. Сангвиний и я — одно. С долей его силы я обрушиваюсь на моих врагов — потомков его врагов.
Во имя Крови, отец.
Мы падаем с небес, точно воплощенный гнев Императора, сокрушающий предателей. Мои ноги впечатываются в лицо культиста, раздавливая его тяжелыми сапогами, и единственное, на что он годится, — обеспечить мне мягкую посадку своим телом. Я поднимаюсь и стреляю вслепую, не глядя, в кого попадают выстрелы — главное, что они попадают хоть в кого-то. Один из берсерков бросается на меня, и я рефлекторно дергаю болтер вправо, всаживая три заряда ему в лицо — они пробивают лицевую пластину шлема и заставляют мозг выплеснуться через заднюю стенку черепа. Цепной меч в моей правой руке опускается, разрубая пополам троих кульстов, кровь хлещет рекой. Случайная пуля попадает в мой шлем, и в секундном просветлении я снимаю его, прежде чем короткое замыкание поджарит мне лицо.
Кровь. Она разлита в воздухе. Я чувствую ее вкус на языке, она покрывает мое теперь открытое лицо. Изысканный, запрещенный вкус, несущий с собой отголосок проклятия. Из-за него Ярость становится все сильнее. И с ней возрастает моя сила — мышцы вздуваются, вены едва ли не лопаются, пытаясь справиться с потоком чистой мощи.
Космодесантник-предатель замахивается на меня цепным топором, и я отбрасываю болтер, чтобы отбить его удар обеими руками. Он издает рев, полный нечестивой ярости.
Я кричу в ответ — еще громче, ошеломляя его.
Мы сходимся в поединке — вновь разыгрывая тот древнейший бой, последнюю битву моего примарха. Мой меч вгрызается в бок противника, выдирая из брони куски металла и разбрасывая искры. Но пробить доспех не удается, а я не могу позволить зубьям застрять.
Еще один взмах топора — и снова меч взлетает ему навстречу. Клинки сталкиваются, и звенит древний металл. Мы замираем, сцепив оружие, — каждый надеется сдвинуть противника хотя бы на дюйм назад, одержать хотя бы такую ничтожную победу. Этот поединок — состязание не только в силе; здесь главное — ярость. Наконец давление переходит критическую точку, и с визгом рвущегося металла цепной меч разлетается на части.
Берсерк с безумной улыбкой отшатывается назад, и на следующем замахе топор вонзается в мою грудь, прорубая черную броню и сервомускулы — в плоть под ними.
Боль.
Топор погружен в мою грудь до половины. Я чувствую, как отказывает основное сердце, как легкие заполняются моей собственной кровью. Взрыв боли.
Боль — как та, что испытывал Отец.
Но подобная боль несравнима с Его болью. Она ничего не значит и меркнет перед болью Черной Ярости, что сжимает меня своей железной хваткой. Жажда крови переполняет меня, и я перестаю быть собой.
Во имя Крови.
Отец.

Я поднимаю берсерка правой рукой и с силой, порожденной жаждой крови, переламываю его хребет о колено, швыряя искалеченное тело в толпу культистов. Я выкрикиваю слова своей победы в алое небо и обрушиваюсь на предателей, вооруженный одними лишь кулаками — закованные в броню руки молотят налево и направо, ломая шеи, разрывая доспехи и тела, словно тонкую бумагу. Вой сервомоторов — я раздавливаю чей-то череп в левой руке, не удосужившись даже взглянуть на его обладателя. Я вырываю горло космодесантнику-мутанту и пью кровь, хлещущую из раны. Носок сапога врезается в колено предателя с отвратительным хрустом, и за ним следует безжалостный удар кулака. Адамантиевые костяшки изо всех сил впечатываются в незащищенную челюсть, и его лицо вминается внутрь.
Я — ярость. Я — Сангвиний.
Капеллан что-то кричит мне — о том, что я должен обуздать себя, сохранить здравый рассудок. Его голос, который когда-то мог успокоить самые жестокие припадки гнева, теперь тонет в черном облаке, нависшем надо мной.
Он выкрикивает проклятья — я обречен навеки, ибо не смог сдержать свою природу.
Это не имеет значения.
Единственное, что важно — что течет кровь.
Она должна течь.
Во имя Крови.
В одиночку я бросаюсь на врагов, пока они пытаются перегруппироваться на вершине холма. Безоружный, смертельно раненный, не поддерживаемый ничем, кроме духа моего кровного отца, — я бросаюсь вперед.
Сангвиний.
Я обрушиваюсь на них шквалом сумасшедших ударов. Кровь вскипает, и безумие поглощает меня без остатка.
Сангвиний.
Во имя Крови.
Сангвиний.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, буквы руками

---

ФБ - итоги

Теперь деанон наконец-то я не тормоз, я медленный газ выложили уже две из моих маленьких, но очень гордых командочек, и поэтому я тут немного посыплю ссылками и ачивками.
Номер раз - Ваха, которая на удивление удалась. Серьезно, я даже не ожидал. Чуваки, мы были круты, лето проебали на отличненько, и я по итогам не жалею, что пошел капитаном на эти галеры. Спасибо всем, с кем мы упоролись, и простите все, кого разочаровали.
Полный деанон берется тут, а наши дивные артеры упоролись под занавес и выдали всем по портрету. Поэтому вот, типа профиль:

(портрет в полноразмере открывается по картинке из поста) Соратники утверждают, что похож (=.
Количество всего, к чему были приложены лапки, если честно, потрясает меня самого. Ну ладно переводы (хотя повесть про паладина и святую - это было упрт), ну ладно пачка драбблов - но два миди? Окей, второй был в соавторстве, но пусть даже одна целая и две третьих миди. В общем, считайте, что вы предупреждены - разрывание ленты грядет.

Номер два - утэнокоманда, с которой я неизменно хожу уже который год, неизменно рыбонькой-переводчиком, но какой-никакой вклад все-таки вношу. Деанон, опять же, тыц здесь. (Странным образом мне везет на портреты в этот раз - здесь тоже нарисовали. Мимими.)
Командочка, вы няши, и извините меня за то, что я так часто тупил и не успевал.

А теперь - слайды. То есть ачивки.

еще пачечка

@темы: фандомное побоище

---

дыбр-твиттер-стайл

Надо допиливать деанон и вообще заниматься полезными вещами, а на меня одновременно упал кусок работы, осенняя апатия и упрт в Драгон Эйдж. Особенно, конечно, последнее. Гребаные Биовари.
А если кому интересно, как я играю (это пока Ориджинс, и пойду ли дальше - не знаю, надо еще качать и ставить) - могу написать отдельный пост. Впечатлений на поделиться немножко есть (=

@темы: лытдыбр

---

***

Деанон мы, конечно, еще не, но стихи - они у меня несколько отдельно от прочих текстов. Поэтому вот.
Сангвиний, радиоактивные просторы Ваала Секундус, ну как обычно.

***
пустошь. пустыня. ржавый песок.
небо цвета застывшей крови.
мертвые земли: ни дней, ни дорог.
о грядущем — пока — ни слова.
кем бы ты ни был — чужая звезда,
вестник с небес, избранник...
мертвые реки текут в никуда.
память — пока — не ранит.
можешь уйти, выбрать сотню путей,
можешь взлететь выше солнца...
...белые перья на красном песке.
пустыня тебя дождется.

[19.07.2016]

и еще вот так, коллажиком

@темы: предупреждения: рифма и ритм, сорок тысяч способов подохнуть