Ну как всегда: полез в "Историю Средиземья" - забыл, что там хотел, и вообще пропал для мира. Все-таки это такая бездна, такая бездна. Двенадцатый том особенно почему-то. Хотя нет, это не почему-то, это просто я в него чаще всего заглядываю, вот и проваливаюсь (=.

Цитату вот вынес совершенно прекрасную, не могу не поделиться:
«Nor were the "loremasters" a separate guild of gentle scribes, soon burned by the Orks of Angband upon pyres of books. They were mostly even as Feanor, the greatest, kings, princes and warriors, such as the valiant captains of Gondolin, or Finrod of Nargothrond and Rodothir [>Arothir] his kinsman and steward.»
("Шибболет Феанора", примечание 28)

перевод как сумел

«Но эти "мудрецы" не были отдельной гильдией кротких книжников, которых орки Ангбанда вскоре сожгли на кострах из книг. Были они - как Феанор, величайший среди них - королями, князьями и воинами, такими, как доблестные командиры Гондолина, или Финрод из Нарготронда и Родотир [>Аротир] (*Ородрет), его родич и наместник.»

Нолдор и нолдорские мудрецы, ага. Такие.

@темы: эпический дискурс

---

Давно здесь не было вахапереводов. Исправляюсь (=

Название: Без отметки
Переводчик:  Альре Сноу
Бета:  myowlet
Оригинал: "Unmarked" by Dan Abnett (сборник "Mark of Calth")
Размер: 11870 слов в оригинале, 10199 слов в переводе

«Никто не может войти в одну и ту же реку дважды,
Ибо это будет другая река и другой человек».
— приписывается древнему мудрецу Гераклейту

[отметка: -?]
Его знают как Олла. Так он отвечает, когда его спрашивают об имени. Там, на Калте, некоторые из общины звали его Пий, «набожный» — ибо он в эту лишенную богов эпоху по-прежнему оставался приверженцем старой веры.
С Оллом путешествуют пятеро. Они тоже начинают верить в странное, верить в то, что они видели: богов и демонов, рай и ад, все апокалиптические огни и молнии старой веры — реальные, несмотря ни на что.
Его зовут Олл Перссон — «Олл» как сокращение от «Олланий» — уже очень давно.
Его зовут Олл Перссон дольше, чем любой из его спутников может себе представить.

[отметка: -?]
Они поднимаются вверх — все шестеро — взбираясь на откосы и каменистые хребты, которые, кажется, поднимаются над облаками — не потому, что облака так низко, а потому, что хребты невозможно высоки. На Калте нет таких нагорий. Но они больше не на Калте. Все они это знают. Они идут уже около двух дней. Сложно точно сказать, сколько длится их путь. Здесь не бывает ни ночи, ни дня. У Зибеса есть старомодный наручный хронометр, и его стрелки все это время не перестают вращаться назад. У Рейна и Кранка есть армейские часы, стальные экраны на черных резиновых браслетах. Часы не показывают ничего с тех пор, как они прошли через разрез: ничего, никаких отметок времени, вообще ничего, только светящиеся символы «--:--», непрерывно мигающие.
Внизу в долине, под облаками, гремят трубачи. Они видели их только издалека. Кранк назвал их «трубачами», когда путешественники впервые услышали оглушительные трели. Чем бы они ни были на самом деле, вероятно, они слишком стары, чтобы у них было человеческое название.
— Продолжайте идти, — говорит Олл Перссон. — Не останавливайтесь.

[отметка: -?]
В день, когда Калт погиб, в день, когда Семнадцатый легион совершил предательство и ритуальное убийство планеты Калт, Олл Перссон взял нож и прорезал дыру в мироздании.
Он прорезал дыру, будто разрезал полотно палатки, и он провел их пятерых через эту дыру — и таким образом спас их. Иначе им пришлось бы оставаться на Калте, чтобы встретить смерть — настолько болезненную, ужасную и жестокую по сути своей, насколько это возможно было представить. Семнадцатый легион обернулся против Империума. Они уничтожили планету, убили своих братьев и миллиарды невинных людей, и выплеснули яд предательства в лицо Бога-Императора. Чтобы помочь совершить эти преступления, Семнадцатый привел с собой...
...и что же? Что они привели с собой? Единственное подходящее слово на человеческом языке — «демон», но оно едва ли отражает истину. Существуют нечеловеческие имена для существ, которых Семнадцатый привел на Калт, но никто из путешественников не желает знать эти имена. Все пятеро — двое солдат Имперской Армии, рабочий, девушка и сервитор — предпочли бы забыть большую часть из того, что они знают, чем узнать что-то еще. На Калте они видели такое, по сравнению с чем зрелище Олла Перссона, разрезающего ткань мироздания зазубренным кинжалом, кажется нормальным.
Он спас их. Он взял их с собой, чтобы избежать гибели планеты. Они не спрашивали его, куда он идет, или откуда он знал, что должен идти. Они доверяли ему. Еще прежде, чем он взял зазубренный кинжал-атам и, прямо у них на глазах, прорезал дыру в пространстве и времени — они подозревали, что Олл Перссон не просто старый потрепанный жизнью ветеран Имперской Армии, решивший стать фермером.
Пять его спутников — рядовой Бейл Рейн и его приятель рядовой Догент Кранк, оба из 61-го Нуминийского полка, оба зеленые и неопытные; Хебет Зибес, который работал на ферме Олла во время сбора урожая; Катт, молодая женщина, которая работала там же и которая настолько шокирована нападением Семнадцатого, что едва может говорить; и Графт, старый сельскохозяйственный сервитор Олла, который обращается к нему не иначе как «рядовой Перссон».
— Рядовой Перссон? Где мы сейчас, рядовой Перссон? — спрашивает Графт.
Они карабкаются по крутой каменистой осыпи, иногда сталкивая камни под ногами вниз, в облака. Аугметический голос Графта звучит, как расстроенный вокс.
— Мы — выжившие, рядовой Перссон?
Олл качает головой.
— Нет, Графт, — отвечает он. — Мы — пилигримы.

[отметка: -?]
Трубачи трубят громче. Они подбираются ближе.

[отметка: -?]
Восходит солнце — местная звезда. Она пылает обжигающе-синим в ониксовом небе. Это не солнце Калта — не Ушкул Ту, звезда-жертвоприношение, в которую колдуны Семнадцатого превратили солнце Калта.
Это другое солнце, в другой системе, где-то в совсем других местах. Они вшестером идут два не отмеченных ничем дня, и они на другой стороне галактики.
Их путь только начинается.
Олл достает свою записную книжку, маятник и компас. Последние два предмета он держит в старой жестяной коробке из-под листьев лхо. Компас выглядит сделанным из серебра и напоминает по форме человеческий череп. И то, и другое — неправда. Он откидывает серебристую крышку черепа и пристально смотрит на циферблат. Чтобы разглядеть крошечные надписи, он пользуется увеличительным стеклом часовщика.
Маятник выглядит сделанным из черного гагата, но это не так. Он кажется теплым в его руке.
Оба предмета дал ему старый друг, чтобы помочь отыскать путь.
Записная книжка наполовину исписана мелким убористым почерком. Все записи сделаны его рукой, но почерк менялся с годами — ведь прошло так много лет. Среди страниц вложена карта. Он разворачивает ее. Это — копия давностью в двадцать две тысячи лет, и она сделана с карты, которой уже тогда было двадцать две тысячи лет. Такие отрезки времени кажутся огромными и невозможно точными, но Олл может позволить себе точность. Он был там, когда была снята эта копия. Он сам сделал ее, еще на Терре.
На карте изображена роза ветров — основные направления. Олл поднимает маятник над компасом, записывает показания взаимодействия обоих приборов в записную книжку и сверяется с картой.
— Африкус, — объявляет он.
— Что?— переспрашивает Зибес.
— Нам нужно сменить направление, — поясняет Олл.

[отметка: -?]
Горные ветра вьются, точно змеи, между обрывов и утесов. Ветер приносит с собой прерывистый дождь, который напоминает кровь на вкус.
— У дождя вкус крови, — замечает Бейл, поднеся палец к губам.
— Ну так не пробуй его, — говорит Олл.
— Он дело говорит, — соглашается Кранк. Он смеется, чтобы показать, что его боевой дух по-прежнему на высоте. Так же, как тогда, когда он назвал трубачей трубачами. Он просто пытается их подбодрить.
Не то чтобы у него получалось.
Бейл крепко сжимает свое ружье. Это придает ему уверенности. Возвращает уверенность куда лучше, чем болтовня его приятеля Кранка. Ружье — надежная вещь, последняя надежная вещь в мире, какой бы мир это ни был.
Ружье — стандартная лазерная винтовка Имперской Армии, с деревянным ложем и прикладом, с голубоватыми металлическими накладками. Оно чистое и совсем новое. У Бейла есть полный подсумок патронов к этому ружью. Это совсем не то, что дрянное подержанное оружие, которое им вручили при основании полка.
Кранк несет такое же оружие — и столь же безупречное. Так же, как и Зибес, только у него — карабин с укороченным стволом. У Катт — компактный пистолет. Все они взяли свое оружие в одном и том же месте.
Это было сразу же после того, как они прошли сквозь разрез и покинули Калт, покинули тот окутанный тьмой берег на Калте, где воздух звенел от далеких воплей и воя существ, которых они — ради сохранения рассудка — называли демонами. Это было первое место, куда Олл привел их, через еще один разрыв в ткани мироздания. Это была низина, почти что болото. Там недавно была битва — ужасная, жестокая резня среди поросших камышом проток и залитых водой каналов. Повсюду лежали тела — мертвые уже два или три дня, почерневшие и распухшие на жаре. Растянутая форма на них принадлежала подразделению Имперской Армии, которое не служило нигде на Калте — во всяком случае, ни Бейл, ни Кранк о нем не знали.
— Это не Калт, — сказал им Олл. — Это другое «где» и другое «когда». Не спрашивайте меня. Я не узнаю это место.
Нагнувшись, он выудил солдатские жетоны из складок распухшего горла.
— Мохиндасский Одиннадцатый, — сказал он. Вздохнул. — Мохиндасский Одиннадцатый. Боже. Перебиты все до единого Нефратилом с Диурнуса, на шестом году Великого Крестового похода.
— Это было больше двухсот лет назад, — сказал Бейл.
— Но трупы свежие! — воскликнул Кранк. Он посмотрел на раздутый тюк плоти у своих ног и пожал плечами. — Ну... относительно свежие. День, может, два.
— Верно, — Олл выпрямился.
— Но... — начал Кранк.
— Как я уже говорил, — сказал Олл. — Другое «где» и другое «когда».
Они уставились на него.
— Я не создаю все это, — он пожал плечами. — Я просто терплю это — так же, как и вы. Я проверю компас. Возможно, нам придется снова менять направление.
— Почему ты доверяешь этой штуке... компасу? — спросил Зибес.
— А почему бы и нет? — спросил Олл. — Это компас самого Господа Бога.
Катт смотрела на тела, устилающие землю, покрывающие ручьи и канавы.
— Мы должны остановиться здесь, — сказала она. — Мы должны похоронить их всех. Они заслуживают уважения.
Это был всего второй или третий раз, когда она заговорила, и они уже начали понимать, что Катт говорила редко, но зато всегда — абсолютно честно.
— Мы должны бы, — кивнул Олл. — Видят небеса, ты права, но это другое «когда» и другая война. Поверь мне, девочка. Грядет великая тьма, и она оставит столько мертвецов — неисчислимые множества — что не достанет живых, чтобы похоронить их всех, даже если они станут копать день и ночь. Единственное, что мы можем сделать — это продолжать идти и сражаться ради живых. У нас нет времени, чтобы заботиться о мертвых. Мне жаль, но иначе нельзя.
Катт тихонько заплакала, но кивнула. Так же, как они постепенно замечали честность в ее редких высказываниях, она научилась ценить его собственную честность.
Олл снова нагнулся, подобрал обойму с патронами с перевязи трупа и проверил, подойдут ли они к его старому, старому ружью.
— Вооружайтесь, — сказал он, наполняя мешок боеприпасами.
Они замешкались.
— Давайте, — добавил он. — Этим несчастным уже не нужны пушки там, куда они отправились. Нам они нужны куда больше. К тому же, это новые модели — производство для Крестового похода, недавно выпущенные, прослужили всего два-три года; не то что подержанный металлолом, который вам выдали в Нуминусе. Нам повезло. Там, где мы сейчас, это лучшее и новейшее оружие, до которого мы только могли бы добраться. Так что давайте, забирайте.
Они выбрали себе оружие. Бейлу пришлось подобрать пистолет для Катт и убедить ее, что к нему можно прикасаться. Что это будет «окей». «Окей» было странным словом, но так говорил Олл Перссон, и они быстро поняли, что это значит «все в порядке».
Олл отошел в сторону и принюхался к ветру. Он думал о том, что только что сказал им. «Нам повезло. Там, где мы сейчас, это лучшее и новейшее оружие, до которого мы только могли бы добраться».
— Чертовски повезло, — негромко сказал он ветру. — Интересно, кто постарался, чтобы мы попали сюда?

[отметка: -?]
Трубачи трубят, вздымая свои оглушительные трели из невидимых долин внизу, и все они понимают, что лучше бы им быть где-нибудь в другом месте.
— Ты можешь сделать еще одну дыру? — спрашивает Зибес, вытирая дождевые капли с лица.
— Дыру? — переспрашивает Олл, нахмурившись.
— Разрез... Этим своим ножом. Мы тут в той еще передряге, ведь так? Не делай вид, что все в порядке.
Олл Перссон пожимает плечами.
— Здесь не настолько плохо, как на Калте.
Он собирается было сказать что-то еще, но придерживает язык. Трубачи трубят снова — зловеще, точно космическая пунктуация.
— Я не могу просто разрезать там, где мне хочется, — говорит Олл, делая движение рукой, точно взмахивает кинжалом. — Так это не работает. Я должен быть в нужном месте и сделать правильный разрез. Места сходятся друг с другом очень странным образом. Я прорезаю границу одного места, и мы попадаем в другое.
Все они смотрят на него.
— Это сложно. И это даже не точная наука. Кое-кто научил меня зачаткам этого умения, очень давно.
— Кто? — спрашивает Зибес.
— Насколько давно? — спрашивает Катт, и это куда более разумный вопрос.
— Не важно, — Олл не отвечает ни на один вопрос. — Важно то, что это невозможно точно вычислить. А тот, кто научил меня этому умению... он говорил также, что это — ужасная вещь, что к этому умению следует прибегать только в самом крайнем случае, только если не будет другого выбора.
— Потому что от этого зависят чьи-то жизни? — спрашивает Бейл.
Олл качает головой.
— Нет, — говорит он, — нечто намного важнее.
Он снова начинает идти, взбираясь на откос в тускнеющем свете. Он знает, что сказал слишком много и лишил их уверенности. Старый военный в нем — точнее, сразу несколько старых военных — знает, что этого не стоило делать. В такой «передряге» уважающий себя командир не должен ронять боевой дух подчиненных. Он не может забрать назад свои слова, но может подбодрить их, сказав что-нибудь еще, подбодрить или отвлечь.
— Ветра, — говорит он. — Ветра — это ключ. Это ключ к любому путешествию, любой моряк сказал бы вам. Нужно следовать за ветрами — туда, куда они дуют.
Он оглядывается на них.
— Не эти ветра, — он поднимает руку и чувствует, как холодный горный воздух течет между пальцев. — Я не имею в виду движение воздуха. Я говорю о предвечных ветрах, ветрах эмпирей, ветрах, которые бушуют в вечном океане.
Он продолжает идти.
— Я пользуюсь романскими именами, — говорит он, — потому что именно так меня научили. Сейчас мы следуем за Африкусом, следуем туда, куда дует этот ветер. Это — юго-западный ветер. Поэтому романцы называли его Африкус. Но греканцы знали его как Липс, а франки называли Вуэстестрони.
Он снова оглядывается на них.
— Вы понимаете? — спрашивает он.
Кранк поднимает руку, точно ребенок в классе схолы.
— Да? — спрашивает Олл.
— Я хотел бы спросить — кто такие романцы? — говорит Кранк.
Олл вздыхает. Он думает, будет ли у него время ответить на это — и он сомневается, потому что у них нет времени ни на что.
— Неважно, — говорит он.
— Значит... мы следуем за ветром, за этим Акрифусом, — говорит Бейл Рейн.
— Африкусом, — поправляет Катт.
— Ну да, как-то так, — говорит Бейл. — Мы следует за ветром... куда?
— Туда, где мы сможем сделать следующий разрез. К следующему месту, где ткань между мирами истончается.
— Если только трубачи не поймают нас перед этим? — спрашивает Кранк. Он смеется — натужным смехом, который уносит ветер.
— В общем, да, — говорит Олл.

[отметка: -?]
Они спят под скальным навесом около вершины хребта. Олл остается в карауле. Он хотел бы двигаться дальше, но он видит, насколько они все устали. Им нужна еда. Им нужна вода, у которой нет вкуса крови. Им нужен сон. Им нужен хороший, аккуратный разрез, который уведет их прочь от трубачей.
Олл не думает о них как о «трубачах». Когда в прошлый раз он встречал нечто похожее — существ из той же породы — это было множество жизней назад, на Кикладских островах, и тогда они назывались сиренами. Всего лишь еще одно слово — ничуть не лучше и не хуже, чем «трубачи». Единственное, что Олл знал — и Ясон тогда согласился с ним — что эти существа не пришли с Киклад. Они были чужими в этих местах — так же, как трубачи были чужими здесь. Они пришли откуда-то еще, из мест, не принадлежащих ни этому миру, ни любому другому. Они были подобны плесени или гнили, просочившейся сквозь стену внутрь.
Звуки, которые они издавали — они сводили с ума людей, которые слушали их слишком долго. Они заставляли забыть самого себя, заставляли забыть...

[отметка: -?]
Олл просыпается. Он не знает, сколько он проспал. Час? Несколько минут? Остальные все еще погружены в царство сна. Под скалой холодно, точно в склепе. Здесь темно, и не слышно ничего, кроме стука дождя.
Он видел сон. Остатки сна застревают в его разуме, как занозы в коже: яркое, юное солнце на колышущейся воде; пятна света и тени; море — зеленое, как стекло. Гордый корабль, который будут помнить так долго, что он превратится в миф. На его носу нарисован глаз — обычный узор в те дни. На всех кораблях в Средиземном море нарисованы такие узоры.
С палубы доносится смех. Олл чувствует горячее солнце на своей обнаженной загорелой спине. Он слышит, как Орфей играет мелодию, способную заглушить голоса сирен.
В том сне — воспоминании — была хорошая жизнь. То были лучшие дни и поход куда лучше, чем тот, за который он взялся сейчас. Это новое, не отмеченное ничем странствие, прорезанная ножом дорога от мира к миру — его не запомнят. Оно не уйдет в легенды, как то долгое плавание в Колхиду и обратно. Это странствие не будут даже помнить достаточно долго, чтобы успеть забыть.
Но, возможно, оно окажется более важным. Возможно, это — более важно, чем любой поход из тех, которые он предпринимал за свою жизнь.
За все свои жизни.
Олл понимает вдруг, что думает об этом как о своем последнее странствии, последнем походе. Он понимает, что воспринимает это как финальное деяние своей жизни, завершающий аккорд, последний отчаянный выход в сумерках отпущенного ему времени. Вот только, как ни крути, ему положено жить вечно; разве что чья-то чужая воля прервет его жизнь.
Так почему же его одолевают столь фаталистические мысли?
Последние осколки сна еще остаются с ним: глаз на носу корабля, смотрящим немигающим взглядом, прекрасный, подведенный сурьмой — как колдовские глаза Медеи, но и ужасный в то же время. Один-единственный глаз. Сейчас этот символ означает совсем другое. Он видел его в своем последнем сне — тогда, когда Джон явился к нему и показал Терру в огне. Этот проклятый глаз — причина того, что это будет его последний поход.
— Черт тебя побери, Джон, — шепчет он.
Он поднимается, растирает руки и ноги. Им нужно двигаться дальше, не останавливаться. Они проспали слишком долго. Здесь становится слишком холодно и сыро, им грозит переохлаждение.
— Вставайте! — говорит он, пытаясь их разбудить. Его руки онемели. Здесь так темно.
— Вставайте, ну же! — выкрикивает он. — Нам нужно двигаться дальше.
Никто не шевелится — только Графт активируется при звуке голоса Олла.
— Рядовой Перссон?
— Разбуди их. Нам пора идти, — говорит Олл.
Что-то шуршит по камням в темноте снаружи.
Занемевшими руками Олл берет винтовку.
— Вставайте! — выкрикивает он. Никто по-прежнему не шевелится. Он целится в воздух и стреляет.
— Просыпайтесь! — говорит он.
Теперь они просыпаются.

[отметка: -?]
Все они промокли и замерзли, и к тому же напуганы — пробудившись от неприветливых снов в еще более неприветливую реальность. Катт плачет — от холода, не от страха. Кранк тоже готов разрыдаться — с него довольно всего этого, здесь слишком плохо. Олл подгоняет их вверх по склону, через гребень хребта.
На откосе за ними что-то есть. Трубачи, подозревает Олл. Даже трубачи знают, что иногда полезнее всего сохранять тишину. Проклятые сирены тоже это знали.
Гребень встает впереди черным горбом — значит, за ним должно быть светлее. Может, это рассвет? Они взбираются на вершину и видят бледно-голубое свечение в небе. Они переваливают через гребень. Олл отправляет Бейла идти впереди, а сам занимает место замыкающего, оглядываясь и следя за существами, которые преследуют их. Части тьмы двигаются, но недостаточно для того, чтобы он мог прицелиться.
— Боже, помоги нам, — говорит он.
Он не сомневается в замыслах Господа, ибо он — верующий человек, но иногда он думает, что Бог нарочно устраивает все это с ними. Все священные книги — писания каждой веры, которые ему только довелось изучать — все они полны рассказов о людях, которым приходилось страдать и терпеть, чтобы обрести спасение.
Теперь его очередь быть Иовом, его очередь быть Сизифом, его очередь быть Прометеем, Одином, Осирисом. Его очередь переносить лишения.
И, к тому же, он вынужден сносить все это вовсе не ради собственного спасения.
Олл думает, что ему не должны уже ниспосылать испытания — не после той жизни, которую он прожил.
Они спускаются по склону и подходят к следующему откосу. Становится гораздо светлее; в предрассветном сиянии небо перед ними выглядит прозрачным, точно матовое стекло. Олл вдруг испытывает отчетливое ощущение того, что они уже недалеко от места, где им следует быть. Словно видит одинокую звезду над горизонтом в кромешной ночи и понимает, что нашел ориентир.
Он оглядывается назад. Трубачи уже появились на гребне, который они преодолели. Они передвигаются на двух ногах — огромные, раздутые, тяжелые тела; их длинные хвосты, выставленные вверх для равновесия, раскачиваются в воздухе. Их горло, переходя в голову, расширяется, словно цветок, словно механизм из плоти — раскрывается, расходится в стороны. Они снова поднимают свои голоса к рассветному небу. Невероятно громкие звуки. Причудливые, влажно блестящие выступы и гребни на головах шевелятся и сдвигаются, модулируя издаваемые ноты.
— Двигайтесь! — кричит Олл остальным.
Звуки заставляют их спотыкаться — звуки и вид существ на гребне. Олл знает это состояние. Скоро они утратят способность думать. Где Орфей, когда он так нужен? Или хотя бы немного пчелиного воска?
Он упирает приклад своей старой винтовки в плечо и стреляет в трубачей. Он видит, как они взвизгивают и дергаются, когда его выстрелы высекают искры из их кожистых, покрытых перьями боков. Он не думает, что сможет убить их. Он просто хочет наделать немного шума. Бейл, Кранк и Зибес поворачиваются и тоже принимаются стрелять, следуя примеру Олла. Вскоре уже четыре лазерных ружья осыпают трубачей выстрелами. Зибес не в состоянии попасть в цель, даже в таких огромных чудовищ, но Бейл и Кранк, пусть никогда и не служили, прошли стрелковую подготовку. Они стреляют четко и метко.
Впрочем, Оллу не нужна точность выстрелов — ему нужен шум. Визг и грохот четырех ружей так близко может заглушить — или хотя бы нарушить — эффект трубных звуков. Создать шумовую завесу, как делал Орфей.
Они стреляют и стреляют. Спустя несколько минут некоторые трубачи разворачивают свои неуклюжие тела и, переваливаясь, исчезают за гребнем — их слишком раздражают назойливые укусы лазерных зарядов, чтобы оставаться здесь. Остальные следуют за ними.
Точно стадо, думает Олл. Точно стадо скота, которое поворачивается и уходит прочь всё разом. Протяжные вопли стихают за хребтом.
Он не может перестать думать о них как о стаде. Стадо подразумевает пасущихся, травоядных существ, и из этого не следует ничего хорошего. Из этого следует, что трубные звуки, возможно, предназначены для того, чтобы отпугивать кого-то. Возможно, здесь есть хищники.

[отметка: -?]
Олл прорезает дыру, и они ступают сквозь нее. На другой стороне жарко. Сухой жар, словно из печи, и яркое солнце — оно выглядит так, словно было выкрашено в голубой и истерто песчаной бурей. Они стоят на дороге, в сухих и пыльных колеях.
Они идут около десяти минут — достаточно, чтобы Олл понял, что знает, где они оказались.
Он видит первый из подбитых танков, сгоревший Т-62, и знает, что они увидят еще, если продолжат идти. Здесь, за один долгий и жаркий день, местный деспот потерял механизированную бригаду и танковую бригаду. Сто пятьдесят танков и бронированных машин.
— Почему здесь? — спрашивает он вслух.
— Кого ты спрашиваешь? — отзывается Зибес.
— Почему ты спрашиваешь? — спрашивает Катт.
Гильзы танковых снарядов и обломки металла покрывают дорогу и пересохшее русло-вади за ней. В воздухе висит запах дыма и горящего масла. Оллу нужны ответы, но здесь некого спрашивать. Здесь нет ничего, кроме иссохших костей.
Зибес зовет их. Они подходят к нему.
В канаве лежит на боку опрокинувшийся прицеп. В нем есть пластиковые канистры с водой, теплой от солнца, пищевые пайки, спальные мешки. Машина, тянувшая прицеп, разбита вдребезги — от нее остались только неопознаваемые куски.
Вот почему.
Они уже высохли и согрелись на солнце. Они набирают столько припасов, сколько могут унести, нагружают Графта канистрами с водой.
Вот почему.
— Повезло, что мы попали сюда, — говорит Кранк.
Олл смотрит куда-то.
— Да, кто-то везучий, — говорит он, не поворачиваясь.
Он смотрит на остатки еще одного танка. Его гусеницы оторваны, колеса погнулись. Корпус покрыт копотью и вмятинами, а оружейная башня наполовину сорвана, точно крышка полувскрытой консервной банки.
На боку танка видна отметка — сразу под эмблемой 18-й механизированной дивизии. Может быть, это просто странная царапина от осколка — ее почти невозможно разобрать — но эта отметка была нанесена на металл после того, как корпус обуглился, процарапана до металла сквозь слой копоти.
Это слово — может быть, имя, но не человеческое имя.
М'кар.
Что означает это имя?
И кто написал его здесь?

[отметка: -?]
Они остаются на солнце еще несколько часов, двигаясь по мертвой дороге между трупами боевых машин. Олл сверяется с картой и компасом и определяет следующее место.
— Недалеко на этот раз, — говорит он.
— Ты уже был здесь, правда? — спрашивает у него Катт.
Олл задумывается, стоит ли ему отвечать, и, наконец, кивает.
— Где это?
— Это называлось 73-й истинг, — говорит он. — Величайшая танковая битва своего времени, как тогда считали.
— Какого именно времени? — спрашивает она.
Он пожимает плечами.
— На чьей стороне ты был? — спрашивает она.
— Какая разница? — отвечает он.
— Наверное, ты был на стороне победителей, — решает она.
— Почему?
— Потому что ты жив, а все эти машины мертвы.
— Окей, — кивает он.
Теперь «окей» значит что-то другое. Он смотрит на нее, щурясь в ярком свете пустыни.
— Просто чтобы ты знала: то, что я жив, не особенно зависит от исхода какой бы то ни было битвы. Я выживал, оказываясь на любой стороне, так или иначе. Моя жизнь не посвящена победе. Она мне просто нравится. И я стремлюсь к ней, когда могу.
— Тогда чему посвящена твоя жизнь? — спрашивает она.
— Просто... жить, — говорит он. — Похоже, от этой привычки невозможно избавиться — и мало кому удавалось меня от нее избавить.
Он смотрит ей в лицо. В ее большие глаза, обведенные темными кругами. Они напоминают ему о ком-то. Медея, конечно. Эта сумасшедшая ведьма. Такая прекрасная, и с таким множеством каверзных вопросов — совсем как эта девушка.
— Это сложно сделать, но все же возможно, — говорит он.
— Ты что-то вроде бессмертного, — говорит она.
— Что-то вроде, наверное. Мы называем себя Вечными.
— Мы? — переспрашивает она.
— Нас очень мало. Всегда было мало.
— И тебе можно рассказывать мне об этом? — спрашивает она.
"Можно ли мне? — спрашивает себя Олл. — Я никогда не говорил об этом ни с кем — кроме таких же, как я. Но сейчас я нахожусь в моем собственном далеком прошлом, в месте, которого уже не существует, и у меня впереди еще долгий путь, прежде чем я смогу отдохнуть. Очень долгий путь. Я раскрываю тайны древней Терры девушке, которая не сможет понять их, и которую никогда не найдут, никогда не узнают о ней, которой никогда и ни за что не поверят.
Под этим голубым небом, в этом ветре пустыни, глядя в глаза, которые должны были бы принадлежать колхидской ведьме, или хотя бы быть нарисованными на борту кикладского корабля — какие тайны я на самом деле могу выдать?"
— Все окей, — говорит он. — Думаю, я могу тебе доверять.
— И какой ты? — спрашивает она.
— Что?
— Какой ты бессмертный?
— Хм, — говорит Олл. Такое у него еще ни разу не спрашивали. — Самый обычный, — говорит он.

[отметка: -?]
Когда он прорезает дыру на этот раз, перед самыми сумерками, поднимается ветер, и высохшие кости в мертвых машинах гремят и постукивают друг о друга. Мертвецы что-то чувствуют — и вовсе не Олла и его спутников.
Олл знает, что мертвецы чувствуют не так уж много. Они восприимчивы всего к нескольким вещам. К тому, что не имеет человеческих имен.
Они уходят сквозь дыру под звук дребезжащих иссохших суставов, стучащих ребер, скрежещущих зубов.
Беспокойство мертвых.

[отметка: -?]
На следующую ночь они спят в лесу, под дождем. Они натягивают навес из брезента, который взяли с прицепа, и съедают немного армейских пайков. Где-то вдалеке грохочет и ухает артиллерия. За холмами идет война.
Олл знает, что кто-то играет с ним. Сосновый лес, знакомый запах. Он не уверен, но ему кажется, что это место он тоже знает. Что это — благосклонное руководство, или же кто-то заманивает его в ловушку?
Как бы там ни было, это наверняка один и тот же человек.
Черт бы тебя побрал, Джон.
Олл поднимается до света, позволяя остальным спать. Если он верно помнит, где-то здесь, шагах в трехстах от границы леса, заканчиваются старые окопы. Он чувствует запах реки — значит, Верден к западу отсюда.
Окопы находятся именно там, где подсказывает ему память, точно там, где он и другие выкопали их. Они покинуты и уже начинают зарастать травой. Фронт обстрела сдвинулся, вызвав тактические перемещения, и эта часть линии обороны опустела. Крошечные синие цветы колышутся под ветром. Между брошенных мешков с песком прорастает трава. Бронированные щиты ржавеют. Дощатый настил на дне окопа намок и начинает подгнивать без присмотра. Он чувствует запах спитого кофе и крапивы. Разбросанные по окопу и мешкам с песком гильзы блестят яркой медью.
Олл следует по изломанному зизгагом окопу под низкий навес. Он шагает медленно, осторожно, держа в руках винтовку, которая не будет изготовлена еще тридцать тысяч лет. Ступенька вниз ведет в офицерский блиндаж. Он помнит всё это — так, словно это было вчера.
В блиндаже стоит маленький стол, сделанный из ящика из-под фруктов; на нем — кофейник, горелка, грязная эмалированная кружка. На дальней стене — темное пятно. Кто-то очень спешил убраться отсюда, кто-то, кто был ранен.
На столе лежит журнал учета. Олл открывает его.
Это бывший дневник, местного производства. Бумага кремового цвета, даты на разлинованных страницах напечатаны бледно-синим. Дневник был предназначен для 1916 года — дата столь древняя, что он с трудом может ее осознать.
Дневник исписан до половины — аккуратный почерк, привычная рука, перьевая ручка. Он задумывается, не может ли это быть его собственный почерк — один из них — но он помнит это место так хорошо, что узнал бы и почерк.
Это не его рука. В дневнике написано только одно слово, снова и снова.
М'кар.

[отметка: -?]
— Я не могу задерживаться, — говорит он.
Олл разворачивается, вскидывая винтовку. Джон стоит в окопе, у входа в блиндаж, опершись о стену. Он одет в трико и пыльный комбинезон.
— Черт побери, — говорит Олл, отводя прицел в сторону, чувствуя себя глупо за то, что дал застать себя врасплох.
— Ты достал его, как я вижу, — говорит Джон, кивая на атам, завернутый и висящий у Олла на поясе.
— Это и в самом деле так важно?
— В самом деле, — говорит Джон.
— Ты должен это делать, а не я, — говорит Олл.
— Да ладно, — говорит Джон. — Ты же не мог оставаться на Калте. Это было дружеское предупреждение, чтобы помочь тебе выбраться оттуда. К тому же, у меня и так хлопот полон рот. У меня тоже есть дела.
— Вот как?
— Не спрашивай, и я не отвечу.
— Я думал, это задание, на которое ты отправил меня, было невероятно важным? — спрашивает Олл.
— Так и есть. Честно. Но мое дело — не менее важно, и, по правде говоря, ты оказался в нужном месте. Я работаю на Кабал, Олл. Они подписывают мои чеки, ты же знаешь.
— Давненько я не слышал этой фразы, — говорит Олл. Он почти улыбается.
— Кабал следит за тем, что я делаю. Я не могу быть повсюду.
— Значит, я не работаю на Кабал? — спрашивает Олл.
— Нет. Ты — нет. А мне не следует даже разговаривать с тобой.
Впервые за долгое время Олл замечает взгляд своего старого друга. Это взгляд того, кто пытается сделать правильную вещь, пусть даже вся Вселенная намерена ему помешать. Олл Перссон жалеет Джона Грамматикуса — впервые за очень, очень долгое время.
— Слушай, Олл, — говорит Джон. — Я постараюсь быть там, когда ты достигнешь цели. Я чертовски сильно постараюсь. Но...
— Но что?
— У меня есть... предчувствие, Олл. Темное и мрачное.
— Это просто особенности твоего разума, Джон.
— Нет, Олл, это не псайкерское. Это просто... просто нутром чувствую. Мне кажется, моя дорога наконец завершается. Кажется, это будет мое последнее приключение.
— Они просто вернут тебя обратно, — говорит Олл. — Кабал вернет тебя обратно, они ведь всегда это делают.
Он произносит это быстро, почти обвиняющим тоном. Он говорит это, чтобы скрыть собственные мысли. «Почему мы оба чувствуем одно и то же? Почему мы оба чувствуем, что это будет наше последнее приключение? Если Вечные начинают чувствовать себя смертными, во вселенной что-то не в порядке».
— По-моему, ты говорил, что всем придется нелегко, — говорит Олл. — Там, на Калте. Ты говорил — пан или пропал.
Джон кивает.
— Так и есть. Я не врал. Я просто... понимаешь, лично у меня есть кое-что, что я должен выполнить, и... Я должен сделать выбор, Олл, и мне одинаково не нравятся оба варианта. Впрочем, это не важно. Хотел бы я сделать это вместо тебя и не возлагать эту ответственность на твои плечи, но я не могу. Я хочу, чтобы ты знал — я очень ценю то, что ты делаешь, Олл. Я честно думаю, что ты подходишь для этого дела куда лучше, чем я.
Олл не отвечает.
— Я постараюсь быть там, когда ты достигнешь цели, — говорит Джон. — Но если меня не будет. Если я... опоздаю... Думаю, ты знаешь, что делать.
— Во что ты меня впутал, Джон?
— С тобой все будет в порядке.
— Джон, ты вел меня все это время... оружие, провизия, места. Все так уместно и иронично. Типичный Грамматикус с его страстью к театральным жестам.
Джон хмыкает и пожимает плечами.
— Ты пытаешься провести меня обходными путями, да? — спрашивает Олл. — Окольными дорогами. Выбрать маршрут подольше, чтобы меня сложнее было выследить и найти.
Олл выходит из блиндажа под лучи рассветного солнца, становясь лицом к лицу с Джоном.
— Вот почему это должен быть именно я, так? — спрашивает он. — Боже, теперь-то я понимаю. Я не псайкер, как ты. Когда я иду через варп, я не так заметен. Ты бы светился, как сигнальный огонь. Вот почему я делаю грязную работу за тебя.
Джон не отвечает.
— Что такое М'кар, Джон?
— Ты не должен был брать с собой других, — говорит Джон вместо ответа.
— Почему?
— Они не выживут.
— Они бы точно не выжили там, где они были, — отвечает Олл.
— Это было бы быстрее. Милосерднее.
— Они выживут, если выживу я.
Джон кивает. Это не внушает оптимизма.
— Что такое М'кар, Джон?
— Да ладно...
— Что это значит? Это имя?
Джон смотрит в сторону реки.
— Наш мир вывихнул сустав, Олл. Повсюду нарушен ход вещей. М'кар — это имя.
— Не человеческое имя.
— Нет. Я не знаю, зовут ли его М'кар уже сейчас, или его будут звать так в будущем. События в варпе не совпадают с тем, как воспринимаем время мы.
Он смотрит на Олла печальными глазами.
— Не думай, будто Враг может позволить тебе так просто убраться с Калта — не с этим кинжалом. Он послал нечто по твоему следу. Это нечто зовут М'кар. Хорошо, что ты идешь окольными путями, Олл, и очень хорошо, что ты — не псайкер и не светишься в темноте, как я. Да, именно поэтому ты делаешь это вместо меня. Да, окей? Я признаю это.
— Но даже так?..
— Даже так — он идет. М'кар идет. Почаще оглядывайся. Единственная помощь, которую я могу тебе оказать — это посоветовать держаться подальше от него достаточно долго.
— И что это значит?
— Это значит, что у него есть другое задание, и он не может преследовать тебя вечно. Продолжай идти, не высовывайся, держись потише, и рано или поздно он будет вынужден сдаться и повернуть назад.
— Почему?
— У него есть своя собственная судьба. Просто оглядывайся почаще, Олл.
— И это вся твоя помощь, Джон? Проклятье! Я заслуживаю большего! Как сражаться с этой тварью?
— Я не могу, извини, — говорит Джон. Он выглядит по-настоящему оправдывающимся. — Я же говорил, хлопот полон рот. Я не могу...
— Ты даже не здесь, правда? — спрашивает Олл, вдруг понимая. — Где ты на самом деле?
— На неправильной стороне Ультрамара, — говорит Джон.
Олл вздыхает.
— Значит, если ты не здесь, я тоже не здесь?

[отметка: -?]
Он просыпается — под навесом, в сосновом лесу, перед самым рассветом. Дождь стучит по брезенту. Остальные еще спят.
Он знает, что нет смысла спускаться в окопы. Джона там нет, и Олл уже знает всё, что окопы могли ему поведать.
Пора двигаться дальше.

[отметка: -?]
Они входят в мертвый город. Никто не знает, когда это было или где — даже Олл. Город построен из сухого белого камня, похожего на мел, но это не мел. Его поверхность рассыпается в пыль от малейшего прикосновения. Это — воздействие времени. Небо над башнями города — голубовато-фиолетовое, и в нем горят восемь ярких звезд. Когда поднимается ветер — а он поднимается то и дело — облака белой пыли тянутся от порогов и углов белых стен, точно пар: город медленно стирается до основания.
Это пустынное место — белые здания, пустые дверные проемы. Нет ни мебели, ни украшений или вещей, никаких признаков давно умерших жителей. Олл думает, что всё, что было в этих строениях, давно рассыпалось в пыль вместе с их обитателями. Остались только безмолвные башни, комнаты, пустые лестницы.
Пройдя пару часов, они понимают две вещи. Во-первых, у города нет границ. Проходя мимо башен, стен и крыш, они видят впереди только новые башни, стены и крыши — до самого горизонта.
Во-вторых, эта пустота действует на нервы. Они чувствуют беспокойство, хотя здесь нет никаких звуков, кроме их собственных шагов и вздохов ветра, и никакого движения, кроме тонких струек белой пыли, осыпающейся со стен.
Когда они говорят друг с другом, их голоса отдаются эхом в окружающих улицах — но не сразу. Каждый раз эхо возвращается спустя несколько минут, чуть дольше, чтобы это казалось естественным; и каждое эхо — идеальное отображение сказанных слов, не искаженное акустическими изменениями.
Из-за этого они быстро перестают разговаривать.
Олл останавливается и сверяется с компасом. Они нашли очередное подходящее место для разреза — давно пора, по правде говоря. Когда он достает атам и готовится сделать разрез, с мертвых белых улиц доносится эхо.
В нем слышно слово, и это слово — «М'кар».
Никто из них не произносил его.

[отметка: -?]
На другой стороне царит удушающая влажность. Они чувствуют ее сквозь щель еще прежде, чем шагают туда. На их бледной коже немедленно выступают капли пота, блестящие, как бриллианты.
Их ждут джунгли. Они ждали всегда. Бесконечные нефритовые сумерки тянутся над залитыми водой полянами, и они обнаруживают, что стоят по колено в ярко-зеленой жиже. Графт пытается удержать равновесие и контакт с поверхностью. Сквозь древесные кроны падают вниз, искрясь, солнечные лучи. Изумрудный бархат мха толстым слоем покрывает стволы деревьев и полузатопленные бревна. В воздухе пахнет гнилью.
Крылатые насекомые — каждое из них похоже на причудливый сложный механизм — проносятся мимо них, зависают на долю секунды и улетают дальше.
Это еще одно место, которое Олл не узнаёт. Он думает, не значит ли это, что теперь их путь никто не направляет, что теперь они движутся по воле случайности. Или же это значит, что их путь становится все более скрытым? Что это за заброшенный окраинный мир? Что за приграничный ад? Он нервно сжимает винтовку вспотевшими руками. Джунгли — отвратительное место для боя. Ему никогда не нравилось воевать в таких местах.
Они постоянно останавливаются, чтобы помочь Графту освободиться; иногда приходится вытаскивать его из жижи с помощью почерневших бревен.
— Не нравится мне это, — замечает Кранк. Просто констатируя факт.
Интересно, думает Олл, что именно юный солдат имеет в виду: физические неудобства, жару и напряженные усилия, или попросту это место. И у того, и у другого хватает причин не нравиться никому.
А потом наступает тишина.
От нее мороз пробирает по коже. До этого они не замечали, что джунгли полны звуков: жужжание насекомых, плеск воды, шорох ветвей, кваканье лягушек, посвист птиц.
Только когда всё это замолкает, когда все звуки резко прекращаются, они замечают их — по их обескураживающему отсутствию.
Они все замирают, прислушиваясь, желая, чтобы звуки вернулись.
Олл поднимает руку и медленно оборачивается, нацеливая винтовку. Вода плещет вокруг его щиколоток с едва слышным звуком.
Из-за стены деревьев позади на них бросается нечто. Оно похоже на человека и таких же размеров, хотя его ноги короче, а руки — длиннее, чем у людей. Это что-то вроде обезьяны, тощее и жилистое. Глаз у него нет. Его голова — зияющая пасть с острыми зубами хищника, обнаженными в оскале.
Оно вопит, бросаясь вперед. Брызгает вода. Катт кричит. Тварь вспрыгивает на полузатопленное бревно, прыгает вперед, вытягивая когтистые лапы.
Олл стреляет. Три выстрела ударяют в грудь твари и заставляют ее неуклюже рухнуть в зеленую жижу с громким всплеском. Дергаясь, она тонет.
— Что, во имя... — начинает Зибес, но не успевает договорить.
На них бросается еще одна тварь-обезьяна, и еще одна, и четвертая. Они выскакивают из топазового сумрака, визжа, не думая о судьбе, постигшей первого из них.
— Огонь! — командует Олл, стреляя.
Разрозненные цели. Он не может снять их всех. Ему нужны другие. Кранк возится с винтовкой, запутавшись в перевязи. Бейл стреляет, задевая одно из существ достаточно, чтобы то замедлилось, и добивая его следующим выстрелом. Зибес не попадает ни во что, включая стволы деревьев.
Олл успевает застрелить еще двоих, прямыми попаданиями, но другие твари появляются из леса — полдюжины, дюжина, мчащиеся вперед огромными прыжками. Только он и Бейл стреляют хоть с каким-то результатом. Раненые твари с визгом падают в болотную жижу, но их место занимают новые. У них желтые зубы и красные пасти. Одна подбирается так близко, что Олл едва успевает выстрелить.
Кранк наконец-то тоже присоединился к ним. Он стреляет не очень метко, но добавляет огневой мощи — под его выстрелами падает одна тварь, потом вторая.
Катт достает свой пистолет. Крепко держа его двумя руками, она стреляет вместе с ними — и даже попадает. Она понимает, насколько это крайняя ситуация. Они морщится при каждом визге тварей.
Зибесу удается убить одну, но это редкая удача. Он просто не стрелок от природы. Одна из тварей подбирается слишком близко к нему — с такого расстояния невозможно стрелять — и тянет когти, собираясь вырвать ему горло.
Графт хватает тварь за шею рукой-манипулятором, поднимая ее и швыряя прочь, точно соломенную куклу.
Выстрел Олла убивает последнюю из чудовищных обезьян. Больше они не появляются. Снова воцаряется тишина, нарушаемая только их тяжелым дыханием, да еще падающими листьями и кусочками коры.
Олл протяжно выдыхает и вытирает пот со лба. Он наконец понял, где они оказались — и когда. Ему подсказала некая интуиция, некая глубинная память.
Это Терра — прежде появления человека. Существа, которые напали на них, могут однажды эволюционировать в людей.
Кроме этих, чьи трупы плавают лицами вниз в зеленой жиже, и по которым видно, как давно скверна варпа коснулась родины человечества.
Олл не говорит своим спутникам ничего об этом.
— Двигаемся, — говорит он вместо этого.

[отметка: -?]
Компас перестает работать. Маятник повисает мертвым грузом и отказывается раскачиваться.
— Мы заблудились, — говорит Кранк, глядя на действия Олла.
— Это называется «попали в штиль», — резко отвечает Олл, но на самом деле не важно, как это называть. Он никогда раньше не предпринимал такого путешествия, и потому не знает, считать ли сложности с компасом ожидаемой проблемой или нет. Ничто из того, что ему рассказывали или учили касательно этого искусства перемещения, не подготовило его к мысли, что компас может перестать работать. Он пытается скрыть свое напряжение. Он пытается обнадежить себя с помощью собственной аналогии: попали в штиль. На море порой случается так, что ветер стихает и не дует, и тогда ничего нельзя поделать и некуда двигаться, пока ветер не вернется.
Вот и всё. Это всё, что происходит. Ветра эмпирей просто стихли на мгновение, истощив свое дыхание. Штиль. Они поднимутся снова — скоро, наверняка скоро. Они поднимутся снова, и пилигримы продолжат свой путь.
— Всё окей, — говорит им Олл. — Всё будет окей.
Там, где они очутились, стоит осень. Пасмурное небо похоже на графитовую доску, и под ним мрачно высятся бурые холмы, поросшие дроком и осокой. Вдалеке кружат черные птицы. Путешественников обступает колючий лес, лишенный листьев — бесконечное переплетение шипов и когтей, живая клетка. Все шипы и ветви — бледные и холодные, как кости. Какие-то птицы или насекомые насадили на некоторые шипы красные ягоды, чтобы потом грызть и клевать их. Красный сок стекает с них, точно кровь.
Олл не прекращает манипуляции с картой и компасом — трясет розу ветров в серебряном футляре-черепе, потирает маятник между ладонями, словно с помощью тепла тела можно заставить его работать. Инструменты остаются мертвыми, неподвижными. Остальные его спутники разбрелись в разных направлениях, осматривая местность. Царит тишина, нарушаемая лишь редким птичьим щебетом.
"Что, если мы свернули не туда?» — думает он. Что, если они сошли с маршрута ветров и теперь не смогут вернуться назад? Если он допустил ошибку, когда делал разрез, и теперь они навсегда застряли Бог знает где и Бог знает когда?
Как может существовать место — любое место во вселенной — которое не испытывает касания ветров эмпирей?
Его собственная аналогия вдруг кажется невыносимо банальной. Даже если ветра стихли и корабль попал в штиль, компас все равно указывает на север, на магнитный полюс, и когда нет ветра — остается только собрать все силы и грести. Грести, как проклятый, под мерный ритм барабана. Он научился этому во время путешествия в Колхиду. Еще тогда, когда Колхида была только царством на берегу Черного моря, а не родной планетой предателей из Семнадцатого.
— Нам придется грести, — говорит Олл вслух, но остальные отошли слишком далеко, чтобы услышать. Он поднимается, отыскивая их взглядом, и видит их тени, движущиеся через колючий лес.
— Возвращайтесь! — зовет он. Кто-то отвечает, но он не может разобрать слов.
Черт. Как глупо они себя ведут. Здесь опасно. Олл знает это абсолютно точно. Он понимает это внезапно, так же внезапно, как чувствует пробегающий по позвоночнику холодок. И дело вовсе не в прохладном лесном воздухе, остужающем выступивший пот. Это намек, знак — как раньше, когда у него чесался корень языка перед серьезным боем или дрожали руки, когда кто-то должен был вот-вот умереть. Он не чувствовал ничего подобного на Калте, потому что на Калте всё произошло слишком неожиданно. Рок явился скрытым, до последнего момента, под горчайшим предательством.
Но здесь, где бы ни было это «здесь», рок вовсе не внезапен. Он крадется за ними. Он подбирается ближе — неутомимый хищник, выслеживающий жертву; неторопливо, незаметно, совсем рядом, но не попадаясь на глаза. Он знает имя хищника, и это — не человеческое имя.
М'кар.
Это существо, посланное, чтобы уничтожить их, чтобы забрать обратно клинок, существо, посланное злыми божествами варпа, дабы удостовериться в том, что их планы не будут нарушены.
Олл думает, что ему следовало бы чувствовать себя польщенным. Он — Вечный, а подобные создания сами по себе большая редкость. Тем не менее, на вселенском уровне они несущественны. Вечные не нарушают планы Властителей варпа. Вечный-отступник, в бегах, с горсточкой людей в качестве спутников... вряд ли это можно счесть угрозой планам, которые охватывают многие сотни световых лет космоса и многие эпохи вселенной.
Но все же они послали М'кара. Да, ему стоит чувствовать себя польщенным.
Олл поднимает винтовку, взводит ее — как будто от винтовки может быть хоть какой-то прок, когда придет время. Хотел бы он знать, насколько далеко сейчас хищник — в паре разрезов отсюда, или уже в этом мире, пробирается сквозь заросли дрока за колючим лесом?
Что там говорил Джон? «У него есть другое задание, и потому он не может преследовать тебя вечно. У него есть своя собственная судьба».
Типичный Грамматикус с его манерой изъясняться афоризмами, но совет тем не менее здравый. Идти кружным путем, не высовываться, соблюдать осторожность. С этим существом нельзя сражаться, значит, следует подождать, пока его время истечет и оно вынуждено будет сдаться.
Да, здравый совет. Проблема в том — и Олл знает это слишком хорошо — что оно уже встало на их след. М'кар идет за ними.
Это должен быть демон — судя по его нечеловеческому имени. Как ему удалось их выследить? По живому отсвету кинжала? Это не могут быть психические способности Олла, освещающие путь. Олл никогда не обладал предвидением или другими дарами, которые так часто встречаются среди Вечных: ни предвидения, ни сверхъестественных способностей к языкам, ни телекинеза или пирокинеза.
Всё, что у него есть — нервные тики, мороз по спине, дрожь в руках. Когда-то его левое веко дергалось рядом с психически одаренными. Это случалось всегда, когда он оказывался рядом с Медеей на том корабле. Именно поэтому он знал — еще раньше, чем Ясон — что колхидская ведьма была по-настоящему одаренной, а не просто очередной бесноватой, разыгрывающей представления ворожеей.
Точно по заказу, у Олла дергается левое веко.
Он замирает.
Крепко сжимая винтовку, он ждет зловония варпа, ждет, когда М'кар — какую бы форму тот не избрал — вырвется из колючего леса и прикончит их.
Он ждет, когда М'кар покончит с ними и превратит это место в их общую могилу, неоплаканную и неотмеченную.
Но лишь сумерки сгущаются по-прежнему, и по-прежнему кружат птицы вдалеке.
Он оборачивается. Остальные все еще бродят в окрестностях, изучая местность, но Катт стоит рядом с ним. Она вернулась, когда он позвал.
У него дергается веко.
— О боже, — бормочет он.
Она напоминает ведьму, которую он знал много столетий назад, не только из-за своих темных глаз. Он понимает, почему она всегда такая тихая и сдержанная — одиночка, везде чужая. Он понимает, почему она пришла работать на его ферму, точно беглянка, ищущая работу в обмен на приют. Он понимает, откуда берутся ее проницательные вопросы.
Он уверен, что она не подозревает о своей сущности, что ее никогда не оценивали, ее не забрали Черные Корабли. У нее есть потенциал — она одарена ровно настолько, чтобы обеспечить ей жизнь, полную печали и бед, жизнь, в которой ей нигде нет места, жизнь, полную депрессии и непонимания. Она одарена как раз настолько, чтобы светиться, как крохотная лампа в темноте.
— В чем дело? — спрашивает она. — С нами всё окей?
Она улыбается, сумев ввернуть в речь незнакомое слово.
— Нам нужно найти укрытие, — говорит он. — Темнота приближается.
Он обдумывает — всерьез обдумывает — не стоит ли ему убить ее. И поражается самому себе — что смог даже подумать о таком.
— М'кар, — говорит она.
— Что?
— Это слово. Эхо в том городе, — Катт смотрит на него огромными темными глазами Медеи. — С тех пор, как я услышала его, не могу его забыть, как будто это слово — яд, заполняющий мой разум.
Олл опускает винтовку и касается завернутого атама на поясе. Это — то, что нужно их преследователю. Это то, чего не должно быть у них. Это — то, что они должны доставить на место.
Неожиданно он понимает кое-что еще.
У них все-таки есть оружие.
Если атам обладает такой силой, если он так ценен для Владык варпа, что они отправили демона для его возвращения — это чертовски серьезная штука. Очень, очень серьезная. Этот кинжал может прорезать путь через варп и через вселенную. Что еще он может разрезать?
Эта мысль придает ему толику надежды, и Катт, стоя рядом, чувствует эту надежду и улыбается, даже не понимая, почему она это делает.
А потом надежда исчезает.
Вдруг у него начинает чесаться корень языка. Руки дрожат.
Скоро будет битва. Битва и смерть.

[отметка: -?]
Скудный свет солнца померк окончательно. Небо покрыто тяжелыми серыми облаками, бегущими под ветром, и под тем же ветром колючая клетка вокруг них скрипит и постукивает ветвями. Они чувствуют ветер на лицах, но это не тот ветер, который заставил бы шевельнуться компас Олла.
— Мы не можем двинуться отсюда, — говорит Олл своим нечаянным пилигримам. — Не можем пойти назад или вперед. Нам придется остаться здесь, а значит, мы должны принять бой.
— Принять бой? — переспрашивает Зибес.
— Это место не подходит для битвы, — говорит Бейл Рейн. Этот мальчик не видел войны, его только готовили к ней, но он не глуп. Неровная полоса кустарника на склоне, густо заросшая терновником и дроком? И в самом деле, это не место для битвы. Будь у них хотя бы час, они могли бы взобраться на холмы, к кольцу стоячих камней, может быть, даже окопаться там.
У них нет даже часа. Язык Олла не дает ему в этом усомниться. Так же, как его веко, и руки, и холодный пот на спине. Так же, как и взгляд глаз Катт.
— Где мы найдем укрытие? — спрашивает Кранк, с трудом сглатывая.
Он коротко указывает на ближайшие заросли сухого, ломкого терновника.
— Это? Вот эти штуки? Они не остановят лазерные выстрелы! Это не укрытие! Мы должны окопаться или...
— Тшш, — говорит Олл.
— Где мы найдем укрытие? — настаивает Кранк.
— Это будут не лазерные выстрелы, — говорит Олл.
— Тогда что? — спрашивает Зибес.
— М'кар, — говорит Катт. Она не может молчать.
— И что это значит? — в голосе Кранка звучат нотки истерики.
— Спокойно, — говорит ему Олл. Говорит им всем. — Кое-что очень плохое идет к нам. До сих нам удавалось от него ускользать, но теперь оно наконец нашло нас.
— Что именно плохое? — спрашивает Кранк.
— Что-то с Калта, — бормочет Бейл, понимая. — Одно из тех существ, которые пришли на Калт. Или из тех, что собирались прийти...
Олл кивает. Кранк кривит лицо, стонет и начинает плакать.
— Как оно нашло нас? — спрашивает Бейл.
Олл не может не посмотреть на Катт.
— Нам просто не повезло, — отвечает он. — Нам долго сопутствовала удача, но теперь она оставила нас. Так что нам остается делать то, что мы можем.
— Но где мы найдем укрытие от этой твари? — причитает Кранк.
Олл кладет ладонь себе на грудь.
— Здесь, — говорит он. — Давным-давно, в дни веры, именно так мы сопротивлялись демонам. Вера. Стойкость. Сила духа.
— Олл Благочестивый, — невесело смеется Зибес.
— Благочестие — это добродетель, — кивает Олл. — У меня всегда была вера — с того момента, как я был новорожденным помазан в Ниневии. Всегда. И всегда я хранил ее, даже когда все церкви были снесены. Снесены, превратившись в анахронизмы. Я верю в высшую силу, и это — то, с чем мы столкнулись сейчас. Но это другая сила. Выше или ниже, но другая. Нечто нечеловеческое. Не смертное.
— Ты тоже не смертный, — говорит Катт.
— Но я — человек. Это дела богов и демонов, и среди них вера — единственное, что может дать опору. У меня всегда была вера. Именно поэтому он никогда не доверял мне, и никогда не ввел меня в круг избранных.
— Кто? — спрашивает Бейл.
Олл качает головой.
— Неважно. Я всегда хранил веру. И я никогда не пытался навязать ее кому-то. Никогда не проповедовал. Ну, во всяком случае, уже очень давно. И потому я не прошу вас делать ничего странного.
Он снова указывает дрожащей рукой на свое сердце.
— Просто верьте. Верьте во что угодно. Верьте в Императора, или в себя, или в тот свет, что видите в снах, или в прочность земли под ногами. Верьте в меня, если хотите. Просто верьте.
— Мы должны делать что-то еще, рядовой Перссон, — говорит Графт. — Я не способен верить. Должна быть цель. Должно быть действие.
— Он прав, — говорит Бейл.
— Окей, — говорит Олл. — Окей, тогда мы будем петь.
— Петь? — всхлипывает Кранк.
— Да, будем петь все вместе. Это укрепляет разум. Я научу вас песне. Гимну. В прежние дни те, кто хранил веру, пели вместе, чтобы сохранить присутствие духа и отгонять прочь демонов и тьму. Мы сделаем так же.
Он учит их словам. Всего пара куплетов, «О Господь, владыка человечества...»
Неохотно они начинают петь. Они путают слова, забывают их, коверкают мелодию. Графт способен выдать только одну заунывную ноту. Олл понукает их продолжать, раз за разом, повторяя и повторяя, постоянно оглядываясь через плечо, проверяя дрожь в руках и дергающееся веко.
Это и есть истинная суть молитв и гимнов — была давным-давно, в те дни, когда настоящие демоны ходили по земле. Выражения защиты, высказанное словами сопротивление. Они объединяли людей в пении, объединяли их силу и их убеждения. Они превращали веру в оружие, пусть даже пассивное оружие — щит, как минимум. Пусть даже не более чем щит.
Даже для тех, кто, в отличие от Олла, не верил, были свои преимущества. Объединившись в пении, люди объединялись в общем действии. Они вспоминали, что не одиноки. Они чувствовали связь и поддержку. Они могли что-то делать, могли сконцентрироваться на чем-то, кроме страха. Последнее, что Оллу было нужно — это чей-нибудь приступ паники.
А иногда это просто шум, и он защищает — как Орфей защищал их.
— Продолжайте, — говорит Олл. — Продолжайте петь. Когда дойдете до конца — начинайте снова. Продолжайте петь.
Он поворачивается и идет к краю зарослей терновника. За его спиной они поют так громко, как только могут. Он всматривается в бурый дрок, в ямы на земле, уже затененные сумерками. Сколько тысяч полей боя он осматривал вот так, ожидая, когда же покажется враг? Здешняя земля напоминает ему вересковые равнины за Валом, когда он нес стражу на парапете, высматривая раскрашенных дикарей. Она напоминает о волнистых травах алтайских степей, когда он ждал появления сарматских всадников. Она напоминает ему...
Его руки дрожат.
М'кар вовсе не там, внизу.
М'кар здесь, у самого края терновой клетки, и смотрит внутрь.

(продолжение в комментах)


(скачать в формате .doc)

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

единицы измерения коррапта

Мы тут вспомнили про концепцию измерения скоррапченности в Хорусах (исходно было килохорусы, но это же невероятное дохрена, не бывает столько). И решили посчитать, а сколько, собственно, будет в рядовом хаоситском космодесантнике?
Берем легион - Шестнадцатый, ясное дело. Циферки там колеблются, но для упрощения можно считать, что на момент начала Ереси было сто тысяч. Делим примарха на это вот все, следовательно, минимальная единица - одна стотысячная Хоруса...
Но тут я забыл соответствующую приставку, да и маловато как-то получается. Решили считать в миллихорусах. В конце концов, по одному космодесант все равно не ходит.
"На планету высадилось войско Хаоса суммарной скоррапченностью около пяти децихорусов..." (из сводок службы новостей Империума)

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, смеющиеся грибы

---

ЖЖ-шными ветрами принесло статью про тремпель (кто не знает - это вешалку-плечики у нас в Харьковской области называют так). Статья убедительно доказывает, что легенда про "немецкого фабриканта Тремпеля" (в которую я тоже честно верил) - таки легенда, не было его в природе. А этимология названия несколько сложнее. В общем, интересно.
А еще там в начале в примерах других диалектизмов есть целых три слова, которых я не знаю. Позор мне (=

@темы: links_in_the_chain, хвост от ламатьявэ

---

Третий выпуск "Tales from the Drift" заставляет моего внутреннего канониста громко возмущенно пищать. Потому что авторы творят что хотят, а нам потом подгонять сведения в непротиворечивую картинку. Попробую разобраться, с учетом всего комикса и всего, что есть из других источников.
Значит, ситуация: июнь 2016, Токио, набигает очередное кайдзю. На секундочку, с Онибабы месяц всего прошел, ну не лезли они тогда с такой частотой. Впрочем, это еще куда ни шло - а вот Койот Танго на сцене приводит в очень большое недоумение. Никак, вот никак не могли бы его за месяц отремонтировать и, что важнее, подобрать новых пилотов.
Дальше - больше. Новый егерь, Виктори Альфа (японский, кстати). Первой серией он быть не может, потому что они известны все поименно - а второй тоже не может, потому что еще рано для них.
Еще деталечка: Мако, похоже, весьма неплохо знает Каори. Я не думаю, что они успели бы вот так подружиться за какой-то месяц.
Короче, какой вывод пока что делаю я для себя: логичнее всего считать дату ошибкой - а на самом деле это 2017 год. Тогда все сразу становится на свои места (=. (И еще мой хэдканон: дата возвращения Койота Танго в строй вообще-то неизвестна, но по хэдканону это был как раз семнадцатый, и братья Тунари учились на одном курсе с Беккетами. И вот так все сходится.)

А комикс я, конечно, переведу, куда же мне деваться. Скоро будет (=

@темы: we're cancelling the apocalypse

---

А мы тут плюшками балуемся шестую главу выложили, мждпрчм (=

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу

---

паладин и его Святая

James Swallow
"Garro: Vow of Faith"
Returning to the start of his spiritual journey, Nathaniel Garro abandons his duties to search instead for Euphrati Keeler, the Living Saint, and any answers she can give him…

Когда я увидел аннотацию, я уже понял, что это пейринг. Я не ошибся.
Разумеется, всё глубоко возвышенно, истинное служение, экстаз духовного единения и так далее - но это все равно пейринг. И, кажется, автор тоже шиппер.

дальше спойлерно

Для начала тут Гарро, который задолбал даже Малкадора - то в самоволку уйдет Эвфратию искать, то в тяжелых раздумьях о своей цели и предназначении пребывает, короче, катастрофически снижает эффективность работы. Так что Сигиллит отпустил его на поиски, гм, душевного покоя - впрочем, заставив сдать броню, табельный болтер и служебные документы.
Сигизмунд. Которого тоже пришибло общением с Эвфратией так, что до сих пор не отпускает. Встретились два упорошки. "Мы должны защитить ее" и полное взаимопонимание. (Ну, только у Сигизмунда еще другие дела есть, оборона Терры и вообще, так что искать Святую особо активно ему некогда, но информации насобирал тем не менее дофига. Поделился, конечно, с собратом по упоротости.)
Неожиданно всплыл Эристид Келл. Весьма стремен, безумен, но внутри себя при этом ужасающе логичен. "Я - оружие", "цель оправдывает средства" и все такое. Что характерно, продолжает работать по специальности, только уже на Хоруса. Вообще все очень плохо с чуваком, я даже рад был, что в итоге его уже точно убили.
Эвфратия прокачалась еще круче, умеет видеть будущее, исцелять наложением рук и вообще всячески вдохновляет последователей. И светится немножко (=.
С обретением смысла и цели у товарища Гарро по итогам все хорошо, вернулся на службу со спокойным сердцем. Ну, то есть в финале оказывается, что у Малкадора под контролем абсолютно всё, и по завершении разборок с ассасинами на место прибывает конвой Серых Рыцарей - но Эвфратия пошла и совершенно спокойно сдалась, рассудив, видимо, что деваться некуда, во дворце всяко безопаснее, а если что, Император защитит. Сказала Гарро, что когда настанет час, он должен будет ее освободить.


И цитатка вот, потому что ну потому что.
«Garro knew now that he was sworn to her, that he had been from the very moment they first met on board the Eisenstein. If there was a fate, then this woman was its hand upon his.»
Это как тот грузовик с пряниками, только не перевернулся на нашей улице, а въехал в меня на полном ходу. Ну то есть все хорошо у меня, конечно, валяюсь расплющенной плющерицей и подергиваю лапками (=.
Может быть, я даже это переведу.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

битва века: нолдор против архитектурных элементов

07.01.2016 в 19:08

Пишет  Chiora:

Грибы и архитектура
...за тачскрин хватаюсь редко, бо неудобно, а вот сегодня взялась. И в итоге мы с ним сообщили товарищам:
"Фига ему арки, он с балконом дрался"
Речь, ежели что, шла о Глорфинделе...
Кстати, попытку ругнуться на бешеную архитектуру клавиатура тоже победила, превратившись из гребаной в грибную. Осознала свою суть, не иначе.

Расшифровка

Арки и балкон в девичестве были орками и балрогом, соответственно.
Но на битву Глорфинделя с балконом я бы посмотрел. Затейники они там в Гондолине... (=

@темы: эпический дискурс, смеющиеся грибы

---

о дивных опечатках

Англоязычные авторы иногда тоже опечатываются так, что без взгляда на клавиатуру и не догадаешься.
Фраза в одном фике: "these lands were my home and my mother's home, until your kin brought eat here" (некто из синдар думает это в адрес нолдор, если интересует контекст). Выделенное слово заметили? Ага, я тоже несколько... выпал. То есть понятно, что опечатка, но что тут было-то? Опускаю взгляд на клаву.
War. Ну да. Ровно на одну букву вправо съехали пальцы. И ведь даже проверка не подчеркнет, слово-то есть в словаре (=.
Теперь думаю, пойти сказать автору или не сказать...

@темы: эпический дискурс, хвост от ламатьявэ

---

техбригада шаттердома на связи

Тумблер принес здоровенный пост про J-tech - принципы работы егерей, двигатели, детали, конструкция, система управления... В общем, дофига всего, чувак явно упоролся на отличненько (=. И, кажется, обоснованно.
Это была типичная запись "чтобы не протерять ссылку" - но вдруг кому будет интересно.

@темы: we're cancelling the apocalypse

---

пздрвл с нвгд

Я долго держался, но все-таки новогодняя запись здесь будет. Правда, без итогов и всего такого, потому что подводить нечего. Предельно короткая новогодняя запись (=.
В общем, полночь пробило уже и у нас, так что - теперь с наступившим совсем всех. Трям, товарищи (=

---

йа выхухоль

В смысле, прошел тут тестик, спасибо дорогим соратникам (=. На какое животное вы будете похожи в 2016 году?
(результаты толком не вставляются, поэтому тупо копирую)

ПОЗДРАВЛЯЕМ! ВЫ ПРОВЕДЕТЕ 2016 ГОД, КАК
РУССКАЯ ВЫХУХОЛЬ

Что это значит?

Что это значит?
Спокойная жизнь зимой, романтика и путешествия весной
Зиму выхухоль проводит в норке. Она очень любит свою нору: в ней она укрывается от врагов и отдыхает. Выбирается выхухоль из дома несколько раз в сутки в поисках пищи. Зимой выхухоль очень спокойна.
Но весной половодье вытесняет выхухолей из нор, и… они соединяются парами! Самцы громко стрекочут, а самки издают нежные, мелодичные звуки.
Весной выхухоль охватывает тяга к перемене мест. Зверёк покидает засиженные места и ведет более активный образ жизни.
Лучшее время для дел
Зимой: рано утром (примерно с 5:30 до 7:30), днем (с 12:00 до 13:00) и вечером, а иногда даже ночью
Летом: утром и вечером
Лучшее время для любви и отношений: круглый год, но особенно весна Лучшее время для путешествий: весна и лето
Таки да, что-то в этом есть. Особенно насчет любимой норки (=

По итогам обсуждений пришли к выводу, что, помимо таких всем известных разновидностей, как нахухоль и похухоль, существует еще нехухоль. Темный двойник выхухоли. Так сказать, порождение варпа. (=

@темы: смеющиеся грибы

---

упрт перводомский

...- А между прочим, "Феанор" отлично рифмуется со всем подряд.
- Раздор, позор, костер... Готовая поэма о деяниях великого вождя.
- Правда, ударение на последний слог неправильное, но очень уж удачное.
- Можно менее эпические рифмы. Топор, мотор...
- Это уже техно-АУшка.
- "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, сказал великий вождь наш Феанор. Он нолдор дал стальные руки-крылья и вместо сердца - пламенный мотор!"

@темы: эпический дискурс, смеющиеся грибы

---

Никто не ждал, а у нас зима. То есть натурально, снег идет и даже не тает. (Light snow, издевательски сообщает мне приложение в телефоне. Чтоб я так жил, как оно лайт, там заметает все что можно.)
И это после того, как весь декабрь стояло аномальное тепло, местами даже градусов пятнадцать. Как будто выключатель где-то повернули, причем сразу на деление "аццский шторм".

@темы: лытдыбр

---

Внезапное щастье: когда скачиваешь очередную аудиокнижку, а она оказывается начитана лично автором. Хорошо начитана, должен заметить. Немножко попрыгал под потолок, радостно пища (=
Кому интересно - это опять Гейман, "The Ocean at the End of the Lane". Дослушал я пока чуть меньше половины, но оно уже очень мимими (=

@темы: записки литературоеда

---

И еще пара фоточек с ягодами. Зима, знаете ли... ну, такая у нас зима.

@темы: фотофлуд

---

а из нашего окна...

Соседняя квартира по случаю проведенного там ремонта стояла открытой два дня (дабы проветрилось). И все эти два дня я каждый раз залипал, проходя мимо - потому что вид с балкона у них просто фантастический. Горизонт, озеро, небоскребы с башней, вот это вот все. (У нас бы тоже был этот прекрасный вид, но мешает дом напротив).
Хреновая фоточка на телефон:

@темы: фотофлуд, Canada notes

---

Старая хохма, конечно, но мы вчера обсуждали различия в ваньярском диалекте квэнья и не могли не.
- А знаете, как эти ваньяр нашего государя Финвэ называют? Хвинвэ!
Вот в том числе за это Феанор их и невзлюбил... (=

@темы: эпический дискурс

---

#упорись в хлам - сочини АУшку
#мы как всегда

Всё началось с невинного предположения - а что, если бы Феанор успел встретиться с Тинголом? Учитывая, что характер у великого вождя нолдор легкостью не отличался, а Тингол вряд ли стал бы меньше хамить... Слово за слово, мечи в руки... Короче, где-то после пары встреч образуется вакансия на место короля Дориата.

еще упрт

Ну то есть трон совсем пустым не останется, конечно, Лютиэн же есть (предполагается, что Мелиан после смерти супруга свалит обратно в Аман, ну а что ей здесь делать). Но на трон спустя некоторое время могут попробовать претендовать арфинги - право родства, все такое... Дориат, опять же, в хозяйстве пригодится, очень уж удачная у него география.
И тут встает вопрос - кого женить на Лютиэн. Вариантов у нас образовалось два: либо Финрода (с аргументацией "дабы примирить народы эльдар"), либо трэшачок альтернативный - переодеть Галадриэль мальчиком, а то законы эльфов не признают брак между существами одного пола (=.
Да, всё остальное - как в каноне, на этот счет можно не переживать. А в Дориате... ну... такое (=.

@темы: эпический дискурс

---

current music

Не уверен насчет контекста - а впрочем, всё сразу: с войной у нас везде хорошо. Что космодесант, что нолдор - куда ни ткни... Но песня не отпускает уже который день.

"Я не помню, кем был, не знаю, кем стал,
но кровь моя теперь сильнее, чем сталь..."


Аквариум — Любовь во время войны

"В своей доброте Господь дарует нам, что мы так хотели..."

@темы: la musique