...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Название: Резня
Оригинал: Massacre, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 5207 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Талос Валкоран, воины Первого Когтя
Категория: джен
Жанр: драма, экшн
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Отвергнутые другими легионами после уничтожения родного мира, Повелители Ночи сражались без своего примарха много лет. Но теперь Ночной Призрак вернулся и ведет их на отдаленный мир Исстван V, где разворачивается великое предательство. И вскоре мрачные легионеры Первого Когтя будут вынуждены принять свою темную судьбу.
Скачать: .doc | .epub
— Нас вызвали, — сказал Малхарион. — Не приписанные к нам подразделения Армии. Не ауксилию. Не Механикум. Только нас.
Командующий флотом начал совет этими словами, зная, что немало воинов захотят откликнуться на них.
— Того требует от нас высший источник власти, — продолжил он.
— Император? — вставил вне очереди один из его воинов. Как и следовало ожидать, из рядов ему отозвались приглушенными смешками.
— Высший источник власти из признанных нами, — уточнил капитан Малхарион — без тени улыбки. Он отличался суровостью, и не в его привычках было показывать веселье даже в тех редких случаях, когда он действительно его испытывал.
Военные советы Малхариона были неформальными собраниями, хотя и подчинялись определенному протоколу. К вящему раздражению подчиненных ему офицеров, Десятый капитан Восьмого легиона порой считал нужным менять этот протокол без всякого предупреждения, заимствуя традиции этикета из других культур и даже других легионов — руководствуясь, судя по всему, случайными порывами.
Сам он утверждал, что это побуждает его сородичей опробовать новый взгляд на планирование и проведение военных действий. Многие из его братьев были уверены, что он делал это просто из извращенной склонности к эклектике.
В этот раз он предпочел искаженное подражание обычаю Лунных Волков — согласно ему, воины должны были помещать в центр некий знак или символ, чтобы указать, что они хотят обратиться к своим братьям. На борту «Мстительного духа» офицеры Лунных Волков, как правило, клали на центральный стол свое оружие или шлемы и ожидали разрешения говорить. Здесь, на военном совете Восьмого легиона на борту «Завета крови», Малхарион постановил, что его офицеры вправе использовать лишь знаки, взятые с тел павших врагов.
Здесь было почти пятьдесят офицеров: капитаны кораблей, центурионы, чемпионы — все в сопровождении своей связанной клятвой почетной стражи и личных адъютантов; таким образом, в целом под знаменами четырех рот собралось около двух сотен воинов.
Каждому из присутствующих Повелителей Ночи, невзирая на звание, было позволено говорить, и это означало, что в черепах — их использовали в качестве знаков — не было недостатка. На столе грудой лежали вытянутые, искаженных пропорций черепа ксеносов, на каждом из которых были выцарапаны или нарисованы извилистые рунические буквы сладкозвучного нострамского языка. Среди трофеев из очищенной кости то и дело попадалось экзотическое оружие и фрагменты брони, принадлежавшие погибшим человеческим культурам, — из миров, которые Восьмой легион либо привел к Согласию, либо уничтожил.
Талос оглядел мешанину траурных трофеев, сваленную на стол неаккуратными кучами. Если Лунные Волки, следуя этой традиции, и придерживались какого-то порядка, то в исполнении Повелителей Ночи его не было и в помине. Без эйдетической памяти космодесантников невозможно было бы вспомнить, кому из воинов принадлежала та или иная реликвия.
Держа шлем подмышкой, молодой апотекарий вдыхал теплый, затхлый воздух, почти не циркулирующий в похожем на пещеру зале. Сладковатая вонь тревожила его ноздри — нечто сродни запаху испортившейся еды и приторного мускуса. Запах был для Талоса скорее надоедливым, чем неприятным; не для того вступали в легион Повелителей Ночи, сражаясь в его битвах и путешествуя на его кораблях-склепах, чтобы отшатываться в отвращении от смрада разлагающейся плоти.
Талос бросил быстрый взгляд на сотни трупов, висевших под потолком на прочных цепях. Большинство из них принадлежали людям или эльдар; их броня была расколота выстрелами болтеров и рассечена клинками, и многие из них превратились уже в обтянутые кожей скелеты в разбитых доспехах. Некоторые были подвешены за запястья и шеи; другие — за щиколотки, и их мертвые руки свисали вниз, будто тянулись к собравшимся офицерам в безмолвной мольбе. Многие из тел были обмотаны цепями полностью, напоминая коконы, свитые по прихоти некоего невозможного голодного металлического паука.
Апотекарий вновь перевел взгляд темных глаз на собрание. В воздухе над заваленным реликвиями столом висело гололитическое изображение армады Повелителей Ночи, показывая пятнадцать кораблей различных классов, сопровождавших «Завет крови». Талос отыскал центральный корабль, ставший его домом с тех пор, как он покинул Нострамо так много лет назад, — очерченный голубым светом и чуть мерцающий, плывущий в общем строю. Меньшие крейсера и фрегаты сопровождения кружили в медленном танце по периметру своего флагмана, а три других боевых корабля Повелителей Ночи держались около «Завета» в сердце армады.
Талос видел гибель своего родного мира с командной палубы «Завета».
Он стоял там со своими ближайшими братьями больше двадцати лет назад, когда Восьмой легион обрушил огонь на мир, породивший их, и расколол его на части гневом десяти тысяч орудий.
Это было последнее великое собрание Повелителей Ночи. Если и была в этом факте радость, то горькая.
Из всех восемнадцати легионов мало кто избегал общества собственных братьев столь же часто и с таким же умением, как Восьмой. Многие имперские командующие говорили, что они не слишком хорошо сотрудничают с другими, но но в истине было чуть больше мрачной иронии.
Повелителям Ночи едва ли удавалось сотрудничать даже друг с другом.
Апотекарий Талос моргнул — нечеловечески медленно — и обратил лишенные радужки глаза на тех, кто стоял вокруг стола. Офицеры всех четырех рот, составлявших 2901-й Экспедиционный флот, были созваны на срочное совещание. И только воины легиона присутствовали здесь. Равные им по званию командиры из Имперской Армии и офицеры ауксилии, которые верно — пусть и испытывая неудобства — служили рядом с ними на протяжении нескольких последних кампаний, остались на борту собственных кораблей.
Если не считать непрерывного низкого гула активной силовой брони, среди собравшихся воинов царили тишина и молчание. Ни слова, ни шепота не срывалось с их губ. Они ждали, неестественно затихнув — не благодаря дисциплине, но в холодном предчувствии.
Что-то было не так. Все они ощущали это.
Висящие на цепях черепа загрохотали о броню Малхариона, когда командующий флотом набрал код на панели управления центральным гололитическим проектором. Схема флота рассыпалась искрами и погасла, и другое изображение обрело аудиовизуальную форму над грудой кровавых трофеев.
Первый капитан Яго Севатарион, Претор Нокс Восьмого легиона, стоял там, сотканный из ломанных лучей света. Его шлем с высоким гребнем висел у бедра, а копье — почти столь же прославленное в легионах, как и сам воин, — опиралось о плечо. Двое его терминаторов-Атраментар застыли статуями по обе стороны от него, их деактивированные силовые когти оставались безмолвными и неподвижными. Бледные лица воинов, окружавших Талоса, обратились к гололиту, и призрачный свет окрасил их белую кожу болезненным синеватым оттенком.
— Братья Восьмого легиона, — произнес Севатар; помехи вокс-передачи придавали его голосу шипящие нотки. — Где бы вы ни были на просторах этой лицемерной империи, какие бы кампании ни вели ее именем, наш отец требует, чтобы вы все немедленно присоединились к «Приходу ночи».
Талос отметил, как жизненные показатели воинов его взвода на нартециуме подскочили вверх, когда Первый капитан заговорил снова.
— Время пришло. Всем флотам — курс на систему Исстван.
Флот расходился без всякого порядка. Боевой корабль «Заклятый» отошел первым; пылая двигателями, он вывернулся из строя и тут же принялся штурмовать барьер между материальным миром и областью за завесой.
На палубах кораблей, еще идущих в общем строю, взвыли тревожные сирены, но к тому времени, как суда сопровождения попытались разойтись перед убегающим «Заклятым», было уже слишком поздно. Машины в сердце корабля сработали, окутывая его металлическую кожу разрядами варповых молний, и «Заклятый» нырнул в разорванную им дыру в реальности.
Два ближайших эсминца, оба несущие по несколько тысяч человек экипажа, оказались безжалостно втянуты следом. Чудовищные вихри эктоплазменного дыма, пронизанные молниями и бурлящие кричащими лицами, цеплялись за беспомощные, содрогающиеся корабли. Жадные щупальца шторма увлекли их — неподготовленных и незащищенных — в глубины варпа вслед за «Заклятым».
Талос наблюдал за этим с мостика «Завета крови». Он оперся о перила, окружавшие приподнятую центральную платформу, где командный трон Малхариона царил над всей палубой. Ничто в его лице не дрогнуло, когда он смотрел на беспомощные корабли, кувыркающиеся в потоках варпа, несущиеся к неминуемой гибели вопреки всем усилиям их двигателей. Он лишь на мгновение подумал о тысячах мужчин и женщин на борту этих кораблей, чьи вопли наполнили коридоры, пока кипящая кислота нереальности заливала незащищенные палубы.
Возможно, это была быстрая смерть — но она вмещала бесконечность страданий души в последние мучительные секунды.
«Завет крови» начал собственные маневры. Палуба под ногами Талоса содрогнулась. Сервиторы склонились над своими станциями, подчиняясь запрограммированным инстинктам, а экипаж напрягся, готовясь к погружению в Море Душ.
Отовсюду из динамиков под готическим потолком командной палубы начали раздаваться запросы от остального флота — требования подтвердить приказ или пояснить ситуацию. Все они затихли, повинуясь короткому жесту Малхариона, терпеливо и неподвижно восседавшего на своем троне.
Талос почувствовал, как один из его братьев подошел ближе — ощутил низкий гул активной брони. Он знал, кто это, даже не глядя на маркеры расстояния на своем нартециуме. Умение различать братьев-по-взводу, полагаясь лишь на инстинкты и привычку, давно стало второй натурой: их шаги звучали с разной частотой, запах их пота отдавал разными оттенками, и даже их дыхание подчинялось разному ритму. Восприятие космодесантника непрестанно снабжало его лавиной информации.
— Брат, — произнес Вандред Анрати, становясь рядом с ним.
— Сержант, — отозвался Талос. Он не отводил взгляд своих черных глаз от кувыркающихся кораблей, теперь наполовину поглощенных нематериальным огнем.
Сержант Анрати обладал тонкими точеными чертами лица; его зубы были подпилены по обычаям поклоняющихся ночи племен, что обитали за пределами утопающих в преступности городов Нострамо. Несмотря на варварское происхождение, его выдержке и самоконтролю завидовали многие воины; мало кто мог управлять истребителем с таким же спокойствием или командовать орбитальным сражением с той же терпеливой точностью.
Он возглавлял оперативный штаб капитана Малхариона и нередко давал командующему советы в стратегии космических боев.
— То еще зрелище, верно? — спросил он.
Талос не ответил. Прежде подобные разрушения затронули бы струны мрачного восхищения в его душе. Прежде, даже причиняя необходимые мучения пленникам легиона во время пыток, он чувствовал, что его действия справедливы. Боль и страх подчинялись некоей цели, имели смысл. Они не были случайны.
Но после того, как он видел, как горит и распадается на части его родной мир, его способность к состраданию словно бы угасла. По правде говоря, Талос не восхищался и не оплакивал трагедию, которая разворачивалась сейчас перед ним. Он вообще мало что чувствовал, кроме разве что смутного любопытства — выплюнет ли варп однажды поглощенные корабли обратно в реальность, и какие именно повреждения могут постичь их в его бурных потоках.
Палуба с силой содрогнулась под далекие раскаты грома. Бортовые орудия, понял Талос. «Завет крови» стрелял по собственному флоту.
Это, наконец, заставило его набрать воздуха и задать вопрос — что происходит.
— Почему? — спросил он, поворачиваясь, чтобы взглянуть в глаза сержанту.
Анрати усмехался чаще, чем большинство его братьев. Он усмехнулся и сейчас, демонстрируя изящно подпиленные зубы. Ему не нужно было уточнять, о чем именно спрашивает апотекарий.
— Потому что я отдал приказ, и капитан Малхарион подтвердил его.
— Почему? — повторил Талос. Он прищурился в раздраженном любопытстве. Ему нужны были ответы, а не очередные пляски Анрати вокруг семантики.
— Если мы убьем их сейчас, — сказал сержант, — нам не придется убивать их позже.
Это не обмануло апотекария. Талос хмыкнул, вновь переводя взгляд на широкие экраны окулуса, где теперь видны были горящие останки их кораблей сопровождения, умирающих в черной пустоте между мирами, распадающихся на части в тщетных попытках отползти прочь. «Завет» был рожден в небесах над священным Марсом и благословлен сонмом орудий, способных стирать в пыль города. У доверявших им кораблей союзников, лишенных щитов, не было ни единого шанса.
— Мы делаем это из чистой злобы, — сказал Талос. В висках начинала пульсировать боль, оплетая отвратительной паутиной его мозг. — Мы могли бы ранить тех, кого не можем обратить на свою сторону. Мы могли бы попросту бежать, ведь они никогда не угонятся за нами, даже если бы знали о нашей цели. Но вместо этого мы расстреливаем их — из злобы.
Анрати пожал плечами — то ли соглашаясь, то ли возражая.
— Тебе жаль их, Талос?
«Жаль ли мне?» На мгновение, на кратчайший вздох, он задался этим вопросом. Тот мальчик, которым он был давным-давно, до того, как встал, облаченный в полночь, рядом со своими братьями... этот мальчик мог бы смотреть на то, что он видел, в благоговейном ужасе. До того, как сопереживание — вместе с состраданием — стерлось и рассыпалось в прах в его душе.
Он поймал себя на том, что улыбается этой мысли.
— Ты знаешь, что мне не жаль, — сказал Талос.
— Тогда почему же я слышу неодобрение в твоем голосе?
— Мое отвращение — скорее философской природы. Если мы разрушаем из злобы, а не ради цели или необходимости, мы доказываем, что мы — именно то, что приписывают нам другие легионы. Если мы продолжим убивать без истинного смысла, мы станем теми самими чудовищами, которыми считают нас наши кузены. Самоисполняющееся пророчество, знаешь ли.
Анрати опустил латную перчатку на плечо младшего воина. Черепа, украшавшие наплечник Талоса, задребезжали о керамит — будто перешептывались друг с другом приглушенным костяным бормотанием.
— Никогда не мог понять, Талос — то ли ты и впрямь настолько наивен, как кажешься, и впрямь настолько во власти иллюзий, или ты просто втихомолку смеешься над нами всеми.
Апотекарий отвернулся к экрану окулуса, где реальность прогибалась под действием непостижимых машин в сердце «Завета». Перед ними открылась рана в пространстве, истекающая гневной антиматерией в росчерках огненных молний, готовая проглотить корабль целиком.
— Возможно, истина где-то между всеми тремя вариантами, — наконец сказал он. Давление в висках резко усилилось, превращаясь в боль настоящей мигрени, растекаясь по его черепу жгучей жидкостью — и это казалось лишь предвестием истинных мучений.
— Ты в порядке? — спросил Анрати; в его голосе звучало осторожное удивление.
«Он знает, — подумал Талос. — Он чувствует это». Что-то в лице апотекария выдало его внезапную вспышку боли.
— Я никогда не убивал других легионеров, — сказал Талос. — Вот и всё. Не могу не думать, на что это должно быть похоже.
— Но я видел, как ты убивал многих, брат. Видел собственными глазами и могу свидетельствовать об этом.
Апотекарий наклонил голову, принимая уточнение.
— И да, и нет. Пытки и казнь — не то же самое, что убийство.
Штурмовой катер «Очерненный» был окрашен в грязно-синий, с инкрустациями тусклой бронзы. Тела ксеносов и отступников были приварены к корпусу оплавившимися адамантиевыми цепями; трупы сгорали до обугленных костей при каждом входе в атмосферу. Заменять их между вылетами было едва ли не самым священным действием, которое воинам Первого Когтя доводилось совершать вместе. Если под рукой не находилось врагов, Повелители Ночи из взвода Малхариона не гнушались распять вместо них кого-нибудь из членов собственного смертного экипажа.
Талос и его братья стояли в темноте в раскачивающемся чреве катера. Все они оставили крепления в задней части отсека, предпочтя встать впереди — чтобы высадиться как можно быстрее — и держались лишь за поручни над головой. Только самые осторожные из них активировали магниты в подошвах, закрепившись на дрожащей палубе.
— Пять минут, — произнес капитан Малхарион. — Надеть шлемы.
Талос поднял шлем, надевая его на голову; его поле зрения окрасилось алым цветом тактического экрана. Замигали указатели целенаведения, вспыхнули счетчики боеприпасов. Строчки нострамских рун заскользили вниз по линзам шлема — он получал информацию о показателях своего взвода. Системы брони откликнулись на его подключение адреналиновым огнем стимуляторов, впрыснутых в импланты на торсе и вдоль позвоночника.
— Первый Коготь — доложиться, — приказал Малхарион. Строгий голос капитана прерывался хрипением вокс-помех.
— Талос здесь, — немедля отозвался апотекарий.
— Вандред здесь, — ответил сержант Анрати мгновение спустя.
— Рувен здесь.
— Ксарл здесь.
— Кирион здесь.
— Сар Зелл здесь.
— Принято, — сказал Малхарион. — Второй Коготь — доложиться.
Перекличка продолжалась: другие когти на борту отчитывались о готовности. Талос следил, как каждый из символов, обозначающих имена воинов Десятой роты, коротко вспыхивал на его внутреннем дисплее, когда их датчики брони подключались к его перчатке нартециума.
— Девяносто два, — доложил Талос по окончанию переклички. Он повернулся к капитану, стоявшему впереди взвода. Малхарион в последний раз проверял свой сдвоенный болтер. — Десятая рота готова, — сказал ему Талос.
— Viris colratha dath sethicara tesh dasovallian, — негромко произнес Малхарион на змеином нострамском наречии. — Solruthis veh za jasz.
«Сыны нашего Отца, встанем, облаченные в полночь. Мы несем ночь».
Не было ни радостных выкриков, ни торжественных клятв, ни полного адреналином рыка готовности — ничего, столь привычного в других легионах. Повелители Ночи ждали, произнеся положенные традицией слова, глядя в темноту через указатели прицелов — кто-то с улыбкой, кто-то с пустым взглядом, кто-то молча скаля зубы в людоедских эмоциях, недоступных никому из смертных, — и все лица были скрыты за шлемами с нарисованными на них черепами.
Штурмовой катер нырнул вниз, едва ли не падая с небес. На долю секунды Талос ощутил тошноту, прежде чем генетически измененное внутреннее ухо скомпенсировало это. Давление в его черепе, прежде постепенно растворявшееся, вновь усилилось.
— Вход в атмосферу, — сказал Малхарион. — Три минуты.
«Назад возврата нет», — подумал Талос. Хотя, по правде говоря, они миновали точку невозврата уже много месяцев назад. Возможно, даже годы — когда они сожгли Нострамо по приказу Ночного Призрака, чтобы усмирить яд, разливающийся по легиону с их собственной родины.
Ксарл стоял рядом с апотекарием, держась за поручень напротив. Двуручный цепной меч висел за его спиной, и Талос отметил, как горделиво возвышается гребень на шлеме родича.
— Зачем ты это надел? — спросил Талос брата по внутреннему воксу взвода. — Мы не парад собрались.
Ксарл повернул шлем, украшенный крыльями летучей мыши, к Талосу; красные линзы светились в сумраке отсека.
— Гордость легиона, — ответил он низким хриплым голосом. — Это кажется правильным — учитывая, что мы собираемся делать.
Кирион, стоявший позади Ксарла, прикрепил к болтеру цепной штык и для проверки запустил его, заставив оружие издать монотонный вой.
— Этот гребень не ниже, чем у Севатара, — заметил он. — Враги, чего доброго, примут тебя за героя.
Ксарл хмыкнул. То ли не соглашаясь, то ли в отвращении — результат все равно был один и тот же. Он отвернулся, снова глядя вперед.
В наступившем неспокойном молчании, полном тряски и дребезжания железа, Кирион оглянулся через плечо, где Рувен рассеянно смотрел на сполохи молний, пробегающие по клинку его силового меча. Они отбрасывали дрожащий, точно из-под воды, свет на внутренности катера, текучий и неприятный — этот свет был достаточно ярким, чтобы чувствительные глаза нострамских воинов заболели, не будь они в шлемах.
— Намерен ли ты придерживаться постановлений Никейского эдикта после высадки, брат?
Рувен, библиарий Десятой роты, мрачно ухмыльнулся. Он убрал меч в ножны, вновь погрузив их всех в истинную тьму, и не сказал ничего.
Лишившись излюбленных мишеней для насмешек, Кирион перевел взгляд на Талоса. По лицевой пластине его шлема змеились выгравированные молнии, похожие на следы слез. Они отблескивали красным от света его глазных линз.
— Ну что ж, — сказал Кирион. — Как у тебя дела?
Как и подобало Повелителям Ночи, эта битва ни в малейшей мере не была честной. Они оставили основное сражение в Ургалльской низине авангарду армии Воителя Хоруса. У Малхариона были другие планы, и Первый капитан Севатар был только рад дать ему разрешение.
Малхарион повел Десятую роту во главе своего батальона вдоль юго-восточного гребня, нарочно задержавшись, чтобы позволить своим «Громовым ястребам» приземлиться среди колонн разбитых и отступающих Железных Рук, которые пытались добраться до собственных эвакуирующихся катеров.
Только что спустившиеся с орбиты, не измотанные целым днем тяжелой битвы, продолжавшей вытягивать силы обреченных легионов, Повелители Ночи набросились на врагов с беспощадной, радостной яростью.
Спустя половину долгого и кровавого дня усталость от бесконечной резни видна была даже среди сыновей Кёрза. Их штурмовые катера по-прежнему проносились над головами на бреющем полете, поливая лоялистов безжалостными очередями из тяжелых болтеров и подталкивая их вперед, на ждущие клинки Восьмого легиона. Но эти клинки уже опускались медленнее, и держащие их руки начинали слабеть. Пусть раненые и разбитые, Железные Руки сопротивлялись уничтожению с упорством, о котором их нострамские кузены уже научились жалеть.
Талос вырвал свой цепной меч из тела еще одного воина, не обращая внимания на кровь, забрызгавшую линзы шлема. Его рука, сведенная судорогой, сжимала рукоять, указательный палец точно прирос к переключателю и не мог разогнуться. Мышцы горели жгучей кислотой от выматывающего повторения движений — поднять клинок и взмахнуть им, и так снова, и снова, и снова.
Воин Железных Рук на залитой кровью земле попытался уцепиться за Повелителя Ночи — слишком упрямый, чтобы понять, что он уже мертв. Следующий взмах цепного меча отсек тянущуюся бионическую руку в ворохе искр, и на обратном ходу клинка Талос вонзил протестующе взревевшее оружие в горло Железнорукого. Еще несколько оставшихся зубьев отлетели от цепного меча, прорубающего сервомускулы и горжет воина. Когда апотекарий вытащил меч в последний раз, он лишь с мимолетным раздражением взглянул на жалкие остатки зубьев, болтающиеся на еще движущемся клинке.
Он попытался отбросить оружие прочь. Разжать руку удалось лишь со второй попытки— настолько сильной была судорога после многих часов непрерывного боя.
Стоило ему выпустить наконец меч из сведенных пальцев, как что-то врезалось сбоку в его шлем с силой удара молота; голова дернулась назад, на глазных линзах заплясала мешанина окрашенных алым помех — на два удара сердца. Талос заставил себя подняться из грязи, но второй удар пришелся под правую руку, пронизав реберную клетку острой, тяжелой и пульсирующей болью. Он ощутил привкус едкого дыма от выстрелов на языке и кровь в глубине горла.
Тревожные сообщения мигали на сетчатке, требуя внимания, дотошно перечисляя его раны, даже выстраивая траектории вражеского огня. Подбитый «Рино» с оторванными гусеницами высветился мерцающим контуром впереди и выше: предполагаемый источник болтерных выстрелов, сбивших его с ног. На мгновение — такое бывало нечасто — собственные жизненные показатели Талоса оказались для него приоритетнее показателей его братьев. Он чувствовал уколы и растекающееся в крови жжение: системы брони вводили обезболивающие и боевые стимуляторы.
Он выстрелил вслепую через сцепившиеся в сражении тела, удерживая болтер одной рукой, чувствуя в кулаке привычные тяжелые толчки отдачи. Здесь, в открытой схватке, не было никаких укрытий. До ближайших обломков подбитого танка было не меньше тридцати метров.
Двое из его братьев сражались рядом — он почти мог их коснуться. Слева Ксарл размахивал своим огромным цепным мечом налево и направо, позабыв — за ненужностью — о всяком фехтовальном мастерстве, разрубая уязвимые сочленения в черной броне, покрытой боевыми шрамами. Кирион согнулся в грязи, уперевшись коленом в грудь конвульсивно дергающегося воина Железных Рук и перерезая штыком горло умирающего.
Он слышал по воксу, как Ксарл — который обычно дрался в ледяном молчании — издал животный рык, несомненно, тоже ощущая, как горят мышцы после стольких часов боя. Кирион шипел змеиные нострамские ругательства и иногда разражался смехом. Он умел смеяться без всякой жестокости, и странным образом этот смех звучал искренне и добродушно, даже когда он вырывал трахею противника.
Талос шагал вперед: он должен был сражаться и двигаться дальше. Земля под его ногами чавкала месивом разбитого керамита и вязкой кровавой грязи; если он не перебирался через валяющиеся трупы, то утопал в крови, выплеснувшейся из их тел. Он останавливался лишь для того, чтобы подобрать боеприпасы с погибших, награждая умирающих выстрелами милосердия.
+Прекрати.+
Слово вспыхнуло в его разуме — больше образом, чем звуком, огненными буквами на обратной стороне век. Апотекарий пошатнулся и рискнул бросить взгляд по сторонам, отыскивая библиария Рувена. Потребовалось несколько секунд, прежде чем туман мигрени перед его глазами рассеялся.
+Прекрати добивать павших. Милосердию здесь не место.+
Талос зарычал, чувствуя давление в голове — что-то сжимало виски с такой силой, что кости черепа начинали скрипеть от напряжения. Не имеющая источника боль последних нескольких недель отзывалась сильнее и яростнее на телепатию Рувена.
Библиарий стоял рядом с Малхарионом — как всегда, подумал Талос с усмешкой, под охраной лучшего клинка роты — прибавляя свои колдовские молнии к неустанному натиску Десятого капитана.
— Я так понимаю, мы уже даже не пытаемся следовать Никейскому эдикту, — пробормотал Кирион по внутренней связи взвода.
Апотекарий проигнорировал подначку Кириона.
— Это не милосердие, — передал он, глядя на фигуру, сражающуюся в тени Малхариона. — Это предосторожность. Если мы продвинемся достаточно далеко, а раненые соберутся в достаточном количестве...
Впереди Рувен даже не оглянулся на Талоса. Библиарий, облаченный в плащ из кожи, взмахивал тяжелым мечом в молниях психической энергии, порождая раскаты грома каждый раз, когда клинок опускался на истертый черный керамит.
+Выполняй свои приказы, апотекарий.+
Талос набрал было воздуха для ответа, когда еще один болтерный выстрел угодил ему ниже колена, разбивая механические мышцы поножей. Еще два ударили в нижнюю часть нагрудника полсекунды спустя, сбив серебряную аквилу на груди и опрокинув его на землю. Он рухнул в кровавую грязь — и немедля один из упавших Железных Рук вонзил обломанный клинок гладиуса в его раненый бок, вызвав новый панический шквал тревожных сигналов.
— Предатель, — булькающим шепотом выдохнул раненый медузиец через разбитую решетку вокса. Талос уставился в выжженную пустую глазницу воина за расколотой лицевой пластиной шлема. На мгновение он ощутил гротескное братское единство — они оба были связаны ранами, ненавистью и клинком, упирающимся в ребра Повелителя Ночи.
Талос опустил болтер, прижимая его к изувеченному пламенем лицу воина.
— Jasca, — ответил он шипящим нострамским словом. «Да».
Он так и не спустил курок. Голова Железнорукого откатилась в сторону, снесенная взмахом гигантского воющего меча Ксарла.
— Поднимайся, чтоб тебя, — раздраженно скомандовал его брат.
Рыча от жгучих уколов обезболивающих и адреналина, Талос протянул руку вверх. Кирион, заняв место Ксарла, схватил апотекария за запястье и вздернул на ноги.
Пульсирующая боль в голове Талоса теперь обрушилась беспощадным прессом. Он едва различал расплывающиеся руны, скользящие по его сетчатке. Ни одно сканирование мозга из тех, что он втайне провел на «Завете» несколько недель назад, не показало никаких повреждений — но боль становилась всё яростнее с каждым днем.
— Спасибо, — сказал он брату.
— Как уместно, — заметил Кирион.
— Что?
Талос всё еще пытался разобрать все сигналы на своем внутреннем дисплее. Первый Коготь не понес потерь, но из других взводов уже начинал поступать прерывистый поток данных о погибших. Предстояло собрать геносемя.
Кирион стукнул кулаком в латной перчатке о дымящийся нагрудник Талоса, где серебряный знак аквилы превратился в растрескавшиеся, почерневшие руины.
— Это, — сказал он. — Как уместно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Воин сидел, согнувшись, в успокаивающей темноте: для работы ему не нужен был свет. Процарапывать керамит было нелегкой задачей, но боевой нож Легионов Астартес позволял справиться с ней достаточно уверенно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Скрежет лезвия вскрывал, точно скальпелем, пульсирующий нарыв боли в его разуме. Каждая длинная царапина приносила облегчение, пусть даже и не освобождение. Он мог сражаться с болью, уменьшить ее — но не изгнать.
Скрип. Скрип. Скрип.
Звук, похожий на размеренный скрежет точильного камня, отражался эхом от голых стен. Звук грубого искусства, рождающегося в абсолютной черноте. Человеческие глаза не могли пронзить этот мрак, но воин перестал быть человеком много лет назад. Он мог видеть — точно так же, как мог видеть на бессолнечном мире, рожденный и взращенный в городе, где свет был грехом, предаваться которому могли позволить себе лишь богачи.
Скрип. Скрип. Скрип.
Скрежещущий ритм вторил неумолкающему, вездесущему гулу далеких двигателей корабля. Другие звуки вмешивались в работу воина, но их он с легкостью — сам того не замечая — игнорировал. От его убежища далеки были приглушенные стоны мужчин и женщин, тяжко трудящихся на черных палубах, и дребезжащий грохот переборок, открывающихся и закрывающихся где-то в других местах на «Завете крови». Здесь, в этой комнате, его сопровождал лишь ритм медленно бьющегося человеческого сердца и влажные вздохи смертного дыхания. Он слышал это, не воспринимая на самом деле. Это был сенсорный шум, входящие данные без контекста, не проницающие завесу его безжалостной концентрации.
— Господин? — раздался голос.
Скрип. Скрип. Скрип.
— Господин?
Воин не поднял взгляд от своей работы, хотя и сбился с инстинктивного ритма в гравировке.
— Господин? Я не понимаю.
Воин сделал медленный вдох, только сейчас заметив, что удерживал дыхание, что-то бормоча себе под нос монотонным речитативом, сливавшимся с гулом корабельных двигателей. Этого, наконец, оказалось достаточно, чтобы заставить его поднять голову от своей резьбы.
В темноте стоял человек, одетый в грязную форму легиона, с нострамской монетой, висящей на шее на кожаном шнурке. Воин смотрел на него некоторое время, чувствуя, как сжимается его пересохшее горло в попытке выговорить имя раба.
— Примус, — произнес он наконец. Звук собственного голоса ужаснул его. Казалось, будто он умер недели назад, и вместо него говорил высохший покойник.
Явственное облегчение отразилось на бородатом лице раба.
— Я принес воды.
Воин моргнул, чтобы перед глазами прояснилось, и протянул руку к жестяной фляжке в руках Примуса. Он видел грязь под ногтями раба. Ощущал затхлый противный запах дающей жизнь жидкости в металлическом контейнере.
Он принялся пить. Боль в его голове, уже почти изгнанная его работой, затихала с каждым глотком.
— Сколько? — спросил он. — Сколько я пробыл здесь?
— Двенадцать дней, господин.
Двенадцать дней. Когда закончилась резня? Чем она закончилась?
Он мало что помнил — только расписанный молниями шлем Кириона, после того, как брат поднял его на ноги...
Талос повернулся к ближайшей стене, где кое-как нацарапанные нострамские руны вились уродливыми строчками по темному железу. Надписи пересекались друг с другом без всякого видимого порядка. Они тянулись вдоль всей комнаты, заходя иногда на пол, выцарапанные затупившимся теперь клинком гладиуса в руке воина.
— Двенадцать дней, — повторил он вслух. Он был генетически лишен способности испытывать страх, но ледяная тревога отозвалась холодом в его крови при виде всех этих слов, которые он написал, но не мог вспомнить.
— В моей голове есть... что-то, — сказал он наконец. — Воспоминания о том, что никогда не происходило.
Примус не знал, что ответить. Но Талос и не ожидал от него ответа. Он уже отвлекся — руны покрывали и его собственную броню. Большинство из надписей не имели смысла, хотя среди бессмыслицы и попадались имена его братьев. Имя сержанта Анрати было грубо выцарапано поверх руны, означающей «вознесенный».
Одна фраза отозвалась в нем, стоило его черным глазам прочесть ее. Предложение, которое он никогда не забудет.
Там, записанные изломанными, по-детски неумелыми очертаниями нострамских рун, стояли пять слов.
Это проклятие, — гласили руны, — быть сыном бога.
Оригинал: Massacre, Aaron Dembski-Bowden (альтернативная ссылка)
Размер: 5207 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Талос Валкоран, воины Первого Когтя
Категория: джен
Жанр: драма, экшн
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Отвергнутые другими легионами после уничтожения родного мира, Повелители Ночи сражались без своего примарха много лет. Но теперь Ночной Призрак вернулся и ведет их на отдаленный мир Исстван V, где разворачивается великое предательство. И вскоре мрачные легионеры Первого Когтя будут вынуждены принять свою темную судьбу.
Скачать: .doc | .epub
— Нас вызвали, — сказал Малхарион. — Не приписанные к нам подразделения Армии. Не ауксилию. Не Механикум. Только нас.
Командующий флотом начал совет этими словами, зная, что немало воинов захотят откликнуться на них.
— Того требует от нас высший источник власти, — продолжил он.
— Император? — вставил вне очереди один из его воинов. Как и следовало ожидать, из рядов ему отозвались приглушенными смешками.
— Высший источник власти из признанных нами, — уточнил капитан Малхарион — без тени улыбки. Он отличался суровостью, и не в его привычках было показывать веселье даже в тех редких случаях, когда он действительно его испытывал.
Военные советы Малхариона были неформальными собраниями, хотя и подчинялись определенному протоколу. К вящему раздражению подчиненных ему офицеров, Десятый капитан Восьмого легиона порой считал нужным менять этот протокол без всякого предупреждения, заимствуя традиции этикета из других культур и даже других легионов — руководствуясь, судя по всему, случайными порывами.
Сам он утверждал, что это побуждает его сородичей опробовать новый взгляд на планирование и проведение военных действий. Многие из его братьев были уверены, что он делал это просто из извращенной склонности к эклектике.
В этот раз он предпочел искаженное подражание обычаю Лунных Волков — согласно ему, воины должны были помещать в центр некий знак или символ, чтобы указать, что они хотят обратиться к своим братьям. На борту «Мстительного духа» офицеры Лунных Волков, как правило, клали на центральный стол свое оружие или шлемы и ожидали разрешения говорить. Здесь, на военном совете Восьмого легиона на борту «Завета крови», Малхарион постановил, что его офицеры вправе использовать лишь знаки, взятые с тел павших врагов.
Здесь было почти пятьдесят офицеров: капитаны кораблей, центурионы, чемпионы — все в сопровождении своей связанной клятвой почетной стражи и личных адъютантов; таким образом, в целом под знаменами четырех рот собралось около двух сотен воинов.
Каждому из присутствующих Повелителей Ночи, невзирая на звание, было позволено говорить, и это означало, что в черепах — их использовали в качестве знаков — не было недостатка. На столе грудой лежали вытянутые, искаженных пропорций черепа ксеносов, на каждом из которых были выцарапаны или нарисованы извилистые рунические буквы сладкозвучного нострамского языка. Среди трофеев из очищенной кости то и дело попадалось экзотическое оружие и фрагменты брони, принадлежавшие погибшим человеческим культурам, — из миров, которые Восьмой легион либо привел к Согласию, либо уничтожил.
Талос оглядел мешанину траурных трофеев, сваленную на стол неаккуратными кучами. Если Лунные Волки, следуя этой традиции, и придерживались какого-то порядка, то в исполнении Повелителей Ночи его не было и в помине. Без эйдетической памяти космодесантников невозможно было бы вспомнить, кому из воинов принадлежала та или иная реликвия.
Держа шлем подмышкой, молодой апотекарий вдыхал теплый, затхлый воздух, почти не циркулирующий в похожем на пещеру зале. Сладковатая вонь тревожила его ноздри — нечто сродни запаху испортившейся еды и приторного мускуса. Запах был для Талоса скорее надоедливым, чем неприятным; не для того вступали в легион Повелителей Ночи, сражаясь в его битвах и путешествуя на его кораблях-склепах, чтобы отшатываться в отвращении от смрада разлагающейся плоти.
Талос бросил быстрый взгляд на сотни трупов, висевших под потолком на прочных цепях. Большинство из них принадлежали людям или эльдар; их броня была расколота выстрелами болтеров и рассечена клинками, и многие из них превратились уже в обтянутые кожей скелеты в разбитых доспехах. Некоторые были подвешены за запястья и шеи; другие — за щиколотки, и их мертвые руки свисали вниз, будто тянулись к собравшимся офицерам в безмолвной мольбе. Многие из тел были обмотаны цепями полностью, напоминая коконы, свитые по прихоти некоего невозможного голодного металлического паука.
Апотекарий вновь перевел взгляд темных глаз на собрание. В воздухе над заваленным реликвиями столом висело гололитическое изображение армады Повелителей Ночи, показывая пятнадцать кораблей различных классов, сопровождавших «Завет крови». Талос отыскал центральный корабль, ставший его домом с тех пор, как он покинул Нострамо так много лет назад, — очерченный голубым светом и чуть мерцающий, плывущий в общем строю. Меньшие крейсера и фрегаты сопровождения кружили в медленном танце по периметру своего флагмана, а три других боевых корабля Повелителей Ночи держались около «Завета» в сердце армады.
Талос видел гибель своего родного мира с командной палубы «Завета».
Он стоял там со своими ближайшими братьями больше двадцати лет назад, когда Восьмой легион обрушил огонь на мир, породивший их, и расколол его на части гневом десяти тысяч орудий.
Это было последнее великое собрание Повелителей Ночи. Если и была в этом факте радость, то горькая.
Из всех восемнадцати легионов мало кто избегал общества собственных братьев столь же часто и с таким же умением, как Восьмой. Многие имперские командующие говорили, что они не слишком хорошо сотрудничают с другими, но но в истине было чуть больше мрачной иронии.
Повелителям Ночи едва ли удавалось сотрудничать даже друг с другом.
Апотекарий Талос моргнул — нечеловечески медленно — и обратил лишенные радужки глаза на тех, кто стоял вокруг стола. Офицеры всех четырех рот, составлявших 2901-й Экспедиционный флот, были созваны на срочное совещание. И только воины легиона присутствовали здесь. Равные им по званию командиры из Имперской Армии и офицеры ауксилии, которые верно — пусть и испытывая неудобства — служили рядом с ними на протяжении нескольких последних кампаний, остались на борту собственных кораблей.
Если не считать непрерывного низкого гула активной силовой брони, среди собравшихся воинов царили тишина и молчание. Ни слова, ни шепота не срывалось с их губ. Они ждали, неестественно затихнув — не благодаря дисциплине, но в холодном предчувствии.
Что-то было не так. Все они ощущали это.
Висящие на цепях черепа загрохотали о броню Малхариона, когда командующий флотом набрал код на панели управления центральным гололитическим проектором. Схема флота рассыпалась искрами и погасла, и другое изображение обрело аудиовизуальную форму над грудой кровавых трофеев.
Первый капитан Яго Севатарион, Претор Нокс Восьмого легиона, стоял там, сотканный из ломанных лучей света. Его шлем с высоким гребнем висел у бедра, а копье — почти столь же прославленное в легионах, как и сам воин, — опиралось о плечо. Двое его терминаторов-Атраментар застыли статуями по обе стороны от него, их деактивированные силовые когти оставались безмолвными и неподвижными. Бледные лица воинов, окружавших Талоса, обратились к гололиту, и призрачный свет окрасил их белую кожу болезненным синеватым оттенком.
— Братья Восьмого легиона, — произнес Севатар; помехи вокс-передачи придавали его голосу шипящие нотки. — Где бы вы ни были на просторах этой лицемерной империи, какие бы кампании ни вели ее именем, наш отец требует, чтобы вы все немедленно присоединились к «Приходу ночи».
Талос отметил, как жизненные показатели воинов его взвода на нартециуме подскочили вверх, когда Первый капитан заговорил снова.
— Время пришло. Всем флотам — курс на систему Исстван.
***
Флот расходился без всякого порядка. Боевой корабль «Заклятый» отошел первым; пылая двигателями, он вывернулся из строя и тут же принялся штурмовать барьер между материальным миром и областью за завесой.
На палубах кораблей, еще идущих в общем строю, взвыли тревожные сирены, но к тому времени, как суда сопровождения попытались разойтись перед убегающим «Заклятым», было уже слишком поздно. Машины в сердце корабля сработали, окутывая его металлическую кожу разрядами варповых молний, и «Заклятый» нырнул в разорванную им дыру в реальности.
Два ближайших эсминца, оба несущие по несколько тысяч человек экипажа, оказались безжалостно втянуты следом. Чудовищные вихри эктоплазменного дыма, пронизанные молниями и бурлящие кричащими лицами, цеплялись за беспомощные, содрогающиеся корабли. Жадные щупальца шторма увлекли их — неподготовленных и незащищенных — в глубины варпа вслед за «Заклятым».
Талос наблюдал за этим с мостика «Завета крови». Он оперся о перила, окружавшие приподнятую центральную платформу, где командный трон Малхариона царил над всей палубой. Ничто в его лице не дрогнуло, когда он смотрел на беспомощные корабли, кувыркающиеся в потоках варпа, несущиеся к неминуемой гибели вопреки всем усилиям их двигателей. Он лишь на мгновение подумал о тысячах мужчин и женщин на борту этих кораблей, чьи вопли наполнили коридоры, пока кипящая кислота нереальности заливала незащищенные палубы.
Возможно, это была быстрая смерть — но она вмещала бесконечность страданий души в последние мучительные секунды.
«Завет крови» начал собственные маневры. Палуба под ногами Талоса содрогнулась. Сервиторы склонились над своими станциями, подчиняясь запрограммированным инстинктам, а экипаж напрягся, готовясь к погружению в Море Душ.
Отовсюду из динамиков под готическим потолком командной палубы начали раздаваться запросы от остального флота — требования подтвердить приказ или пояснить ситуацию. Все они затихли, повинуясь короткому жесту Малхариона, терпеливо и неподвижно восседавшего на своем троне.
Талос почувствовал, как один из его братьев подошел ближе — ощутил низкий гул активной брони. Он знал, кто это, даже не глядя на маркеры расстояния на своем нартециуме. Умение различать братьев-по-взводу, полагаясь лишь на инстинкты и привычку, давно стало второй натурой: их шаги звучали с разной частотой, запах их пота отдавал разными оттенками, и даже их дыхание подчинялось разному ритму. Восприятие космодесантника непрестанно снабжало его лавиной информации.
— Брат, — произнес Вандред Анрати, становясь рядом с ним.
— Сержант, — отозвался Талос. Он не отводил взгляд своих черных глаз от кувыркающихся кораблей, теперь наполовину поглощенных нематериальным огнем.
Сержант Анрати обладал тонкими точеными чертами лица; его зубы были подпилены по обычаям поклоняющихся ночи племен, что обитали за пределами утопающих в преступности городов Нострамо. Несмотря на варварское происхождение, его выдержке и самоконтролю завидовали многие воины; мало кто мог управлять истребителем с таким же спокойствием или командовать орбитальным сражением с той же терпеливой точностью.
Он возглавлял оперативный штаб капитана Малхариона и нередко давал командующему советы в стратегии космических боев.
— То еще зрелище, верно? — спросил он.
Талос не ответил. Прежде подобные разрушения затронули бы струны мрачного восхищения в его душе. Прежде, даже причиняя необходимые мучения пленникам легиона во время пыток, он чувствовал, что его действия справедливы. Боль и страх подчинялись некоей цели, имели смысл. Они не были случайны.
Но после того, как он видел, как горит и распадается на части его родной мир, его способность к состраданию словно бы угасла. По правде говоря, Талос не восхищался и не оплакивал трагедию, которая разворачивалась сейчас перед ним. Он вообще мало что чувствовал, кроме разве что смутного любопытства — выплюнет ли варп однажды поглощенные корабли обратно в реальность, и какие именно повреждения могут постичь их в его бурных потоках.
Палуба с силой содрогнулась под далекие раскаты грома. Бортовые орудия, понял Талос. «Завет крови» стрелял по собственному флоту.
Это, наконец, заставило его набрать воздуха и задать вопрос — что происходит.
— Почему? — спросил он, поворачиваясь, чтобы взглянуть в глаза сержанту.
Анрати усмехался чаще, чем большинство его братьев. Он усмехнулся и сейчас, демонстрируя изящно подпиленные зубы. Ему не нужно было уточнять, о чем именно спрашивает апотекарий.
— Потому что я отдал приказ, и капитан Малхарион подтвердил его.
— Почему? — повторил Талос. Он прищурился в раздраженном любопытстве. Ему нужны были ответы, а не очередные пляски Анрати вокруг семантики.
— Если мы убьем их сейчас, — сказал сержант, — нам не придется убивать их позже.
Это не обмануло апотекария. Талос хмыкнул, вновь переводя взгляд на широкие экраны окулуса, где теперь видны были горящие останки их кораблей сопровождения, умирающих в черной пустоте между мирами, распадающихся на части в тщетных попытках отползти прочь. «Завет» был рожден в небесах над священным Марсом и благословлен сонмом орудий, способных стирать в пыль города. У доверявших им кораблей союзников, лишенных щитов, не было ни единого шанса.
— Мы делаем это из чистой злобы, — сказал Талос. В висках начинала пульсировать боль, оплетая отвратительной паутиной его мозг. — Мы могли бы ранить тех, кого не можем обратить на свою сторону. Мы могли бы попросту бежать, ведь они никогда не угонятся за нами, даже если бы знали о нашей цели. Но вместо этого мы расстреливаем их — из злобы.
Анрати пожал плечами — то ли соглашаясь, то ли возражая.
— Тебе жаль их, Талос?
«Жаль ли мне?» На мгновение, на кратчайший вздох, он задался этим вопросом. Тот мальчик, которым он был давным-давно, до того, как встал, облаченный в полночь, рядом со своими братьями... этот мальчик мог бы смотреть на то, что он видел, в благоговейном ужасе. До того, как сопереживание — вместе с состраданием — стерлось и рассыпалось в прах в его душе.
Он поймал себя на том, что улыбается этой мысли.
— Ты знаешь, что мне не жаль, — сказал Талос.
— Тогда почему же я слышу неодобрение в твоем голосе?
— Мое отвращение — скорее философской природы. Если мы разрушаем из злобы, а не ради цели или необходимости, мы доказываем, что мы — именно то, что приписывают нам другие легионы. Если мы продолжим убивать без истинного смысла, мы станем теми самими чудовищами, которыми считают нас наши кузены. Самоисполняющееся пророчество, знаешь ли.
Анрати опустил латную перчатку на плечо младшего воина. Черепа, украшавшие наплечник Талоса, задребезжали о керамит — будто перешептывались друг с другом приглушенным костяным бормотанием.
— Никогда не мог понять, Талос — то ли ты и впрямь настолько наивен, как кажешься, и впрямь настолько во власти иллюзий, или ты просто втихомолку смеешься над нами всеми.
Апотекарий отвернулся к экрану окулуса, где реальность прогибалась под действием непостижимых машин в сердце «Завета». Перед ними открылась рана в пространстве, истекающая гневной антиматерией в росчерках огненных молний, готовая проглотить корабль целиком.
— Возможно, истина где-то между всеми тремя вариантами, — наконец сказал он. Давление в висках резко усилилось, превращаясь в боль настоящей мигрени, растекаясь по его черепу жгучей жидкостью — и это казалось лишь предвестием истинных мучений.
— Ты в порядке? — спросил Анрати; в его голосе звучало осторожное удивление.
«Он знает, — подумал Талос. — Он чувствует это». Что-то в лице апотекария выдало его внезапную вспышку боли.
— Я никогда не убивал других легионеров, — сказал Талос. — Вот и всё. Не могу не думать, на что это должно быть похоже.
— Но я видел, как ты убивал многих, брат. Видел собственными глазами и могу свидетельствовать об этом.
Апотекарий наклонил голову, принимая уточнение.
— И да, и нет. Пытки и казнь — не то же самое, что убийство.
***
Штурмовой катер «Очерненный» был окрашен в грязно-синий, с инкрустациями тусклой бронзы. Тела ксеносов и отступников были приварены к корпусу оплавившимися адамантиевыми цепями; трупы сгорали до обугленных костей при каждом входе в атмосферу. Заменять их между вылетами было едва ли не самым священным действием, которое воинам Первого Когтя доводилось совершать вместе. Если под рукой не находилось врагов, Повелители Ночи из взвода Малхариона не гнушались распять вместо них кого-нибудь из членов собственного смертного экипажа.
Талос и его братья стояли в темноте в раскачивающемся чреве катера. Все они оставили крепления в задней части отсека, предпочтя встать впереди — чтобы высадиться как можно быстрее — и держались лишь за поручни над головой. Только самые осторожные из них активировали магниты в подошвах, закрепившись на дрожащей палубе.
— Пять минут, — произнес капитан Малхарион. — Надеть шлемы.
Талос поднял шлем, надевая его на голову; его поле зрения окрасилось алым цветом тактического экрана. Замигали указатели целенаведения, вспыхнули счетчики боеприпасов. Строчки нострамских рун заскользили вниз по линзам шлема — он получал информацию о показателях своего взвода. Системы брони откликнулись на его подключение адреналиновым огнем стимуляторов, впрыснутых в импланты на торсе и вдоль позвоночника.
— Первый Коготь — доложиться, — приказал Малхарион. Строгий голос капитана прерывался хрипением вокс-помех.
— Талос здесь, — немедля отозвался апотекарий.
— Вандред здесь, — ответил сержант Анрати мгновение спустя.
— Рувен здесь.
— Ксарл здесь.
— Кирион здесь.
— Сар Зелл здесь.
— Принято, — сказал Малхарион. — Второй Коготь — доложиться.
Перекличка продолжалась: другие когти на борту отчитывались о готовности. Талос следил, как каждый из символов, обозначающих имена воинов Десятой роты, коротко вспыхивал на его внутреннем дисплее, когда их датчики брони подключались к его перчатке нартециума.
— Девяносто два, — доложил Талос по окончанию переклички. Он повернулся к капитану, стоявшему впереди взвода. Малхарион в последний раз проверял свой сдвоенный болтер. — Десятая рота готова, — сказал ему Талос.
— Viris colratha dath sethicara tesh dasovallian, — негромко произнес Малхарион на змеином нострамском наречии. — Solruthis veh za jasz.
«Сыны нашего Отца, встанем, облаченные в полночь. Мы несем ночь».
Не было ни радостных выкриков, ни торжественных клятв, ни полного адреналином рыка готовности — ничего, столь привычного в других легионах. Повелители Ночи ждали, произнеся положенные традицией слова, глядя в темноту через указатели прицелов — кто-то с улыбкой, кто-то с пустым взглядом, кто-то молча скаля зубы в людоедских эмоциях, недоступных никому из смертных, — и все лица были скрыты за шлемами с нарисованными на них черепами.
Штурмовой катер нырнул вниз, едва ли не падая с небес. На долю секунды Талос ощутил тошноту, прежде чем генетически измененное внутреннее ухо скомпенсировало это. Давление в его черепе, прежде постепенно растворявшееся, вновь усилилось.
— Вход в атмосферу, — сказал Малхарион. — Три минуты.
«Назад возврата нет», — подумал Талос. Хотя, по правде говоря, они миновали точку невозврата уже много месяцев назад. Возможно, даже годы — когда они сожгли Нострамо по приказу Ночного Призрака, чтобы усмирить яд, разливающийся по легиону с их собственной родины.
Ксарл стоял рядом с апотекарием, держась за поручень напротив. Двуручный цепной меч висел за его спиной, и Талос отметил, как горделиво возвышается гребень на шлеме родича.
— Зачем ты это надел? — спросил Талос брата по внутреннему воксу взвода. — Мы не парад собрались.
Ксарл повернул шлем, украшенный крыльями летучей мыши, к Талосу; красные линзы светились в сумраке отсека.
— Гордость легиона, — ответил он низким хриплым голосом. — Это кажется правильным — учитывая, что мы собираемся делать.
Кирион, стоявший позади Ксарла, прикрепил к болтеру цепной штык и для проверки запустил его, заставив оружие издать монотонный вой.
— Этот гребень не ниже, чем у Севатара, — заметил он. — Враги, чего доброго, примут тебя за героя.
Ксарл хмыкнул. То ли не соглашаясь, то ли в отвращении — результат все равно был один и тот же. Он отвернулся, снова глядя вперед.
В наступившем неспокойном молчании, полном тряски и дребезжания железа, Кирион оглянулся через плечо, где Рувен рассеянно смотрел на сполохи молний, пробегающие по клинку его силового меча. Они отбрасывали дрожащий, точно из-под воды, свет на внутренности катера, текучий и неприятный — этот свет был достаточно ярким, чтобы чувствительные глаза нострамских воинов заболели, не будь они в шлемах.
— Намерен ли ты придерживаться постановлений Никейского эдикта после высадки, брат?
Рувен, библиарий Десятой роты, мрачно ухмыльнулся. Он убрал меч в ножны, вновь погрузив их всех в истинную тьму, и не сказал ничего.
Лишившись излюбленных мишеней для насмешек, Кирион перевел взгляд на Талоса. По лицевой пластине его шлема змеились выгравированные молнии, похожие на следы слез. Они отблескивали красным от света его глазных линз.
— Ну что ж, — сказал Кирион. — Как у тебя дела?
***
Как и подобало Повелителям Ночи, эта битва ни в малейшей мере не была честной. Они оставили основное сражение в Ургалльской низине авангарду армии Воителя Хоруса. У Малхариона были другие планы, и Первый капитан Севатар был только рад дать ему разрешение.
Малхарион повел Десятую роту во главе своего батальона вдоль юго-восточного гребня, нарочно задержавшись, чтобы позволить своим «Громовым ястребам» приземлиться среди колонн разбитых и отступающих Железных Рук, которые пытались добраться до собственных эвакуирующихся катеров.
Только что спустившиеся с орбиты, не измотанные целым днем тяжелой битвы, продолжавшей вытягивать силы обреченных легионов, Повелители Ночи набросились на врагов с беспощадной, радостной яростью.
Спустя половину долгого и кровавого дня усталость от бесконечной резни видна была даже среди сыновей Кёрза. Их штурмовые катера по-прежнему проносились над головами на бреющем полете, поливая лоялистов безжалостными очередями из тяжелых болтеров и подталкивая их вперед, на ждущие клинки Восьмого легиона. Но эти клинки уже опускались медленнее, и держащие их руки начинали слабеть. Пусть раненые и разбитые, Железные Руки сопротивлялись уничтожению с упорством, о котором их нострамские кузены уже научились жалеть.
Талос вырвал свой цепной меч из тела еще одного воина, не обращая внимания на кровь, забрызгавшую линзы шлема. Его рука, сведенная судорогой, сжимала рукоять, указательный палец точно прирос к переключателю и не мог разогнуться. Мышцы горели жгучей кислотой от выматывающего повторения движений — поднять клинок и взмахнуть им, и так снова, и снова, и снова.
Воин Железных Рук на залитой кровью земле попытался уцепиться за Повелителя Ночи — слишком упрямый, чтобы понять, что он уже мертв. Следующий взмах цепного меча отсек тянущуюся бионическую руку в ворохе искр, и на обратном ходу клинка Талос вонзил протестующе взревевшее оружие в горло Железнорукого. Еще несколько оставшихся зубьев отлетели от цепного меча, прорубающего сервомускулы и горжет воина. Когда апотекарий вытащил меч в последний раз, он лишь с мимолетным раздражением взглянул на жалкие остатки зубьев, болтающиеся на еще движущемся клинке.
Он попытался отбросить оружие прочь. Разжать руку удалось лишь со второй попытки— настолько сильной была судорога после многих часов непрерывного боя.
Стоило ему выпустить наконец меч из сведенных пальцев, как что-то врезалось сбоку в его шлем с силой удара молота; голова дернулась назад, на глазных линзах заплясала мешанина окрашенных алым помех — на два удара сердца. Талос заставил себя подняться из грязи, но второй удар пришелся под правую руку, пронизав реберную клетку острой, тяжелой и пульсирующей болью. Он ощутил привкус едкого дыма от выстрелов на языке и кровь в глубине горла.
Тревожные сообщения мигали на сетчатке, требуя внимания, дотошно перечисляя его раны, даже выстраивая траектории вражеского огня. Подбитый «Рино» с оторванными гусеницами высветился мерцающим контуром впереди и выше: предполагаемый источник болтерных выстрелов, сбивших его с ног. На мгновение — такое бывало нечасто — собственные жизненные показатели Талоса оказались для него приоритетнее показателей его братьев. Он чувствовал уколы и растекающееся в крови жжение: системы брони вводили обезболивающие и боевые стимуляторы.
Он выстрелил вслепую через сцепившиеся в сражении тела, удерживая болтер одной рукой, чувствуя в кулаке привычные тяжелые толчки отдачи. Здесь, в открытой схватке, не было никаких укрытий. До ближайших обломков подбитого танка было не меньше тридцати метров.
Двое из его братьев сражались рядом — он почти мог их коснуться. Слева Ксарл размахивал своим огромным цепным мечом налево и направо, позабыв — за ненужностью — о всяком фехтовальном мастерстве, разрубая уязвимые сочленения в черной броне, покрытой боевыми шрамами. Кирион согнулся в грязи, уперевшись коленом в грудь конвульсивно дергающегося воина Железных Рук и перерезая штыком горло умирающего.
Он слышал по воксу, как Ксарл — который обычно дрался в ледяном молчании — издал животный рык, несомненно, тоже ощущая, как горят мышцы после стольких часов боя. Кирион шипел змеиные нострамские ругательства и иногда разражался смехом. Он умел смеяться без всякой жестокости, и странным образом этот смех звучал искренне и добродушно, даже когда он вырывал трахею противника.
Талос шагал вперед: он должен был сражаться и двигаться дальше. Земля под его ногами чавкала месивом разбитого керамита и вязкой кровавой грязи; если он не перебирался через валяющиеся трупы, то утопал в крови, выплеснувшейся из их тел. Он останавливался лишь для того, чтобы подобрать боеприпасы с погибших, награждая умирающих выстрелами милосердия.
+Прекрати.+
Слово вспыхнуло в его разуме — больше образом, чем звуком, огненными буквами на обратной стороне век. Апотекарий пошатнулся и рискнул бросить взгляд по сторонам, отыскивая библиария Рувена. Потребовалось несколько секунд, прежде чем туман мигрени перед его глазами рассеялся.
+Прекрати добивать павших. Милосердию здесь не место.+
Талос зарычал, чувствуя давление в голове — что-то сжимало виски с такой силой, что кости черепа начинали скрипеть от напряжения. Не имеющая источника боль последних нескольких недель отзывалась сильнее и яростнее на телепатию Рувена.
Библиарий стоял рядом с Малхарионом — как всегда, подумал Талос с усмешкой, под охраной лучшего клинка роты — прибавляя свои колдовские молнии к неустанному натиску Десятого капитана.
— Я так понимаю, мы уже даже не пытаемся следовать Никейскому эдикту, — пробормотал Кирион по внутренней связи взвода.
Апотекарий проигнорировал подначку Кириона.
— Это не милосердие, — передал он, глядя на фигуру, сражающуюся в тени Малхариона. — Это предосторожность. Если мы продвинемся достаточно далеко, а раненые соберутся в достаточном количестве...
Впереди Рувен даже не оглянулся на Талоса. Библиарий, облаченный в плащ из кожи, взмахивал тяжелым мечом в молниях психической энергии, порождая раскаты грома каждый раз, когда клинок опускался на истертый черный керамит.
+Выполняй свои приказы, апотекарий.+
Талос набрал было воздуха для ответа, когда еще один болтерный выстрел угодил ему ниже колена, разбивая механические мышцы поножей. Еще два ударили в нижнюю часть нагрудника полсекунды спустя, сбив серебряную аквилу на груди и опрокинув его на землю. Он рухнул в кровавую грязь — и немедля один из упавших Железных Рук вонзил обломанный клинок гладиуса в его раненый бок, вызвав новый панический шквал тревожных сигналов.
— Предатель, — булькающим шепотом выдохнул раненый медузиец через разбитую решетку вокса. Талос уставился в выжженную пустую глазницу воина за расколотой лицевой пластиной шлема. На мгновение он ощутил гротескное братское единство — они оба были связаны ранами, ненавистью и клинком, упирающимся в ребра Повелителя Ночи.
Талос опустил болтер, прижимая его к изувеченному пламенем лицу воина.
— Jasca, — ответил он шипящим нострамским словом. «Да».
Он так и не спустил курок. Голова Железнорукого откатилась в сторону, снесенная взмахом гигантского воющего меча Ксарла.
— Поднимайся, чтоб тебя, — раздраженно скомандовал его брат.
Рыча от жгучих уколов обезболивающих и адреналина, Талос протянул руку вверх. Кирион, заняв место Ксарла, схватил апотекария за запястье и вздернул на ноги.
Пульсирующая боль в голове Талоса теперь обрушилась беспощадным прессом. Он едва различал расплывающиеся руны, скользящие по его сетчатке. Ни одно сканирование мозга из тех, что он втайне провел на «Завете» несколько недель назад, не показало никаких повреждений — но боль становилась всё яростнее с каждым днем.
— Спасибо, — сказал он брату.
— Как уместно, — заметил Кирион.
— Что?
Талос всё еще пытался разобрать все сигналы на своем внутреннем дисплее. Первый Коготь не понес потерь, но из других взводов уже начинал поступать прерывистый поток данных о погибших. Предстояло собрать геносемя.
Кирион стукнул кулаком в латной перчатке о дымящийся нагрудник Талоса, где серебряный знак аквилы превратился в растрескавшиеся, почерневшие руины.
— Это, — сказал он. — Как уместно.
***
Скрип. Скрип. Скрип.
Воин сидел, согнувшись, в успокаивающей темноте: для работы ему не нужен был свет. Процарапывать керамит было нелегкой задачей, но боевой нож Легионов Астартес позволял справиться с ней достаточно уверенно.
Скрип. Скрип. Скрип.
Скрежет лезвия вскрывал, точно скальпелем, пульсирующий нарыв боли в его разуме. Каждая длинная царапина приносила облегчение, пусть даже и не освобождение. Он мог сражаться с болью, уменьшить ее — но не изгнать.
Скрип. Скрип. Скрип.
Звук, похожий на размеренный скрежет точильного камня, отражался эхом от голых стен. Звук грубого искусства, рождающегося в абсолютной черноте. Человеческие глаза не могли пронзить этот мрак, но воин перестал быть человеком много лет назад. Он мог видеть — точно так же, как мог видеть на бессолнечном мире, рожденный и взращенный в городе, где свет был грехом, предаваться которому могли позволить себе лишь богачи.
Скрип. Скрип. Скрип.
Скрежещущий ритм вторил неумолкающему, вездесущему гулу далеких двигателей корабля. Другие звуки вмешивались в работу воина, но их он с легкостью — сам того не замечая — игнорировал. От его убежища далеки были приглушенные стоны мужчин и женщин, тяжко трудящихся на черных палубах, и дребезжащий грохот переборок, открывающихся и закрывающихся где-то в других местах на «Завете крови». Здесь, в этой комнате, его сопровождал лишь ритм медленно бьющегося человеческого сердца и влажные вздохи смертного дыхания. Он слышал это, не воспринимая на самом деле. Это был сенсорный шум, входящие данные без контекста, не проницающие завесу его безжалостной концентрации.
— Господин? — раздался голос.
Скрип. Скрип. Скрип.
— Господин?
Воин не поднял взгляд от своей работы, хотя и сбился с инстинктивного ритма в гравировке.
— Господин? Я не понимаю.
Воин сделал медленный вдох, только сейчас заметив, что удерживал дыхание, что-то бормоча себе под нос монотонным речитативом, сливавшимся с гулом корабельных двигателей. Этого, наконец, оказалось достаточно, чтобы заставить его поднять голову от своей резьбы.
В темноте стоял человек, одетый в грязную форму легиона, с нострамской монетой, висящей на шее на кожаном шнурке. Воин смотрел на него некоторое время, чувствуя, как сжимается его пересохшее горло в попытке выговорить имя раба.
— Примус, — произнес он наконец. Звук собственного голоса ужаснул его. Казалось, будто он умер недели назад, и вместо него говорил высохший покойник.
Явственное облегчение отразилось на бородатом лице раба.
— Я принес воды.
Воин моргнул, чтобы перед глазами прояснилось, и протянул руку к жестяной фляжке в руках Примуса. Он видел грязь под ногтями раба. Ощущал затхлый противный запах дающей жизнь жидкости в металлическом контейнере.
Он принялся пить. Боль в его голове, уже почти изгнанная его работой, затихала с каждым глотком.
— Сколько? — спросил он. — Сколько я пробыл здесь?
— Двенадцать дней, господин.
Двенадцать дней. Когда закончилась резня? Чем она закончилась?
Он мало что помнил — только расписанный молниями шлем Кириона, после того, как брат поднял его на ноги...
Талос повернулся к ближайшей стене, где кое-как нацарапанные нострамские руны вились уродливыми строчками по темному железу. Надписи пересекались друг с другом без всякого видимого порядка. Они тянулись вдоль всей комнаты, заходя иногда на пол, выцарапанные затупившимся теперь клинком гладиуса в руке воина.
— Двенадцать дней, — повторил он вслух. Он был генетически лишен способности испытывать страх, но ледяная тревога отозвалась холодом в его крови при виде всех этих слов, которые он написал, но не мог вспомнить.
— В моей голове есть... что-то, — сказал он наконец. — Воспоминания о том, что никогда не происходило.
Примус не знал, что ответить. Но Талос и не ожидал от него ответа. Он уже отвлекся — руны покрывали и его собственную броню. Большинство из надписей не имели смысла, хотя среди бессмыслицы и попадались имена его братьев. Имя сержанта Анрати было грубо выцарапано поверх руны, означающей «вознесенный».
Одна фраза отозвалась в нем, стоило его черным глазам прочесть ее. Предложение, которое он никогда не забудет.
Там, записанные изломанными, по-детски неумелыми очертаниями нострамских рун, стояли пять слов.
Это проклятие, — гласили руны, — быть сыном бога.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous