...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Вот это было очень, очень внезапно. Но — во-первых, мой любимый автор по Пасифику, во-вторых, совершенно случайно эту книжку я читал (вообще я читал Пратчетта очень фрагментарно, что попалось под руку в библиотеке). И текстик няшный.
Название: Справедливости нет
Канон: Тихоокеанский рубеж/Pacific Rim, «Плоский Мир», Т. Пратчетт
Оригинал: No Justice, tielan; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 970 слов в оригинале
Персонажи: Мако Мори, Сьюзен Сто Гелитская, Райли Беккет, Лобсанг Лудд
Категория: джен, гет
Жанр: драма, кроссовер, своего рода пропущенная сцена
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Разлом творит странные вещи со временем и пространством, и это оборачивается удачей для Райли Беккета.
Примечание автора: Написано на авторский челлендж по заявке «Мако Мори входит в бар и встречает Смерть». Ради взаимодействия женских персонажей я несколько расширила определение Смерти.
Это очень странно — падать вверх.
Какой-то частью разума Мако понимает, что на самом деле она чувствует движение спасательной капсулы, поднимающейся на поверхность, несущей ее к солнечному свету, прочь от Разлома...
еще обжигает ее кожу, его кожу, такая знакомая боль, он помнит, как это было раньше, но сейчас хотя бы нет пустоты
...но она почему-то не одета больше в драйв-сьют и пилотскую броню — почему-то вместо блестящего черного панциря на ней бледно-голубое платье с оборками, с белым фартучком и нижними юбками, как на тех девочках, которых она видела в Токио — в день, когда кайдзю Онибаба навсегда изменил ее будущее. Ее туфельки — лаково-красные...
— Ну надо же, — произносит женский голос — молодой и отрывистый, выговаривающий слова с рафинированным английским акцентом. — Это что-то новенькое. Ты еще не мертва.
она выживет, и будет жить, и с ней всё будет хорошо, и этого достаточно
Мако поворачивает голову, чтобы посмотреть, кто это говорит; многослойные юбки трепещут под ней — она падает вверх, к поверхности и открытому пространству, к небу и воздуху, что ожидают ее там.
Незнакомка выглядит юной, но ее волосы полностью белые — с единственной черной прядью, начинающейся надо лбом и прошивающей аккуратно заплетенную косу. Она одета в черное — почти такое же платье, как и на самой Мако: с узкой талией, широкой юбкой, с носками до колена и блестящими туфлями — только ее наряд черный весь, целиком.
Но зато ее глаза, пристально глядящие на Мако — пронзительно-голубые. Светло-голубые, как у Райли — но с ослепительно сияющей точкой в центре, как в глазах кайдзю — хотя эта женщина точно не кайдзю.
перевод на ручное управление завершен, самоуничтожение через шестьдесят
— Еще не мертва, — говорит женщина, и легкая морщина пересекает ее лоб. — И к тому же не одна. Не знаю, как они смогли это сделать — по правде говоря, я не уверена, что это разрешено...
ПИСК.
Мако моргает: рядом с ними парит маленькая фигура. Выглядит это как скелет грызуна, одетый в крошечный черный плащ с капюшоном.
— Что ты имеешь в виду «между мирами»?
ПИСК.
— Нет, я не хочу беседовать о теории множественных... Послушай, — торопливо говорит женщина. — Она не мертва, хотя тот, второй, — с которым она связана — уже почти...
кружится голова, жжет легкие, обжигает плечи и спину, каждое движение отдается болью, он мог бы отпустить всё это — просто упасть, как упал Йенси
У Мако перехватывает горло, когда понимание расцветает в ее груди.
— Та-что-приглашает, — шепчет она — не хватает ни дыхания, ни мыслей, чтобы назвать богиню на английском. — Ты не можешь забрать его!
Сэнсея больше нет, и нет Чака, и еще стольких людей, которых она звала своей семьей. Она не может — не позволит — потерять еще и Райли!
Но, как бы Мако ни старалась, она не в силах приблизиться к женщине, парящей рядом с ней.
Голубые искры в зрачках богини вдруг вспыхивают.
ЕСЛИ ЕГО СРОК НАСТАЛ, ЗНАЧИТ, ЕГО СРОК НАСТАЛ.
Мако замирает — голос эхом отдается сквозь плоть и кость, сквозь душу и дух, расшатывая что-то внутри нее; но женщина фыркает так, как совсем не подобает богиням.
— Эта связь вообще не должна быть возможной.
ПИСК, говорит крыса.
— Квантовая что? — резко переспрашивает она. — Аудиторов удар хватит. А это никогда не заканчивается ничем хорошим для всех нас. Последняя из проблем этого мира... ой!
Голубые искры в ее глазах становятся ярче, и ее очертания колеблются, черные кружева становятся острыми и жесткими, похожими на панцирь насекомого, ее голова вытягивается и превращается... в нечто чуждое...
Мако непроизвольно втягивает воздух. Но мгновение спустя женщина снова становится человеком — во всяком случае, выглядит как человек.
ЭТО БЫЛО НЕПРИЯТНО.
Она встряхивает головой, точно пытаясь избавиться от ненужных мыслей.
— Кажется, этот... Разлом, как вы его называете... просочился. В несколько миров. Включая мой. И это объясняет, что я здесь делаю. И заодно — почему мы так одеты и падаем вверх по кроличьей норе. Хотя, — добавляет она, взглянув наверх, — ненадолго, я думаю...
Мако смотрит туда же. Над ними нависает чернильная тьма.
Она наконец находит слова на английском, хотя и подозревает, что эта... женщина... поняла бы ее на любом языке.
— Что это?
— Пути расходятся, — женщина снова смотрит на нее. — Однажды мы увидимся снова. Просто не сегодня...
— Райли... — начинает было Мако и останавливается, когда женщина качает головой.
— Мне жаль. У него нет времени, и я не могу помочь ему.
Мако не может дышать; ее накрывает отчаяние, и тьма окутывает ее.
Она приходит в себя, чувствуя, как раскачивается на волнах. С шипением открываются замки, и ветер свистит над ней, и волны плещут о борт ее капсулы. В ушах звучит голос Тендо: «Сигнал отслеживается. Жизненные показатели в порядке...»
Мако садится посреди пустого моря и оглядывается в поисках Райли, но не может найти его нигде.
Позже — много месяцев спустя — Мако просыпается, увидев сон. Райли беспокойно ворочается рядом с ней, и она протягивает руку, успокаивая его, успокаивая себя.
Он поворачивается и обнимает ее, притягивает к себе; она прижимается щекой к его плечу.
— А я ведь был мертв.
— Я знаю, — Мако прижимается к нему ближе — теплому, настоящему, живому.
«У него нет времени, и я не могу помочь ему».
Она никогда не рассказывала ему про богиню смерти и про то, как она падала из Разлома. Он никогда не рассказывал ей о сне, который видел — про стеклянное додзё и мужчину, стоявшего напротив. Его одежда была соткана из ткани пространства, усеянного звездами, и развевалась на ветру, которого Райли не ощущал.
«Моя жена говорит мне, что у тебя нет времени. — У мужчины было молодое лицо, но глаза, изучавшие Райли, выглядели очень старыми. — К счастью, давно было записано: нет справедливости, есть только мы».
Название: Между лунами
Оригинал: Between the Moons, Person; запрос на перевод отправлен
Канон: «Львы Аль-Рассана», Гай Гэвриел Кей
Размер: мини, 1508 слов в оригинале
Персонажи: Аммар ибн Хайран, Джеана бет Исхак, Родриго Бельмонте
Категория: джен (намеки на всё)
Жанр: пропущенная сцена, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Ночь после засады при Эмин ха'Назаре; Джеана, Аммар и Родриго улучили момент побыть наедине — втроем.
Голубая луна высоко поднялась в небо к тому времени, как Джеана сочла, что может позволить себе оставить пациента. Возможно, она решила это позднее, чем следовало бы, — но излишняя осторожность никак не могла повредить после первой проведенной ею ампутации в полевых условиях. На самом деле, сказала она себе, ей совершенно точно не помешает в будущем обладать этим опытом, лично пронаблюдав все признаки, показывающие, что операция прошла успешно; или же, если удача отвернется от нее — уметь в дальнейшем распознать, когда пациенту становится хуже.
Но сейчас Абир спокойно спал, его дыхание было ровным, а обрубок ноги был очищен и перевязан так старательно, насколько Джеана могла. С одной стороны от него был его брат, с другой — отец, и Велаз держался неподалеку. Она не сомневалась, что раненый будет в полной безопасности, если что-то пойдет не так в ее отсутствие — или, во всяком случае, ее успеют позвать.
Аммар оказался рядом с ней почти сразу же, стоило ей подняться; Родриго стоял за его спиной, и она была уверена, что Альвар тоже вскочил бы, если бы не взгляд, брошенный ему капитаном. В любое другое время Джеана посмеялась бы над ними или предпочла бы язвительно заметить, что ей не нужна охрана повсюду, куда бы она ни шла, но сейчас она сдержалась, помня о Тарифе ибн Хассане и его старшем сыне, бодрствующих неподалеку. Она всё еще не забыла, как, после того, как ее отец был искалечен, она не могла наблюдать за чужой радостью — казалось, будто в ее сердце вколачивают гвозди. Со временем это прошло, но на этих двоих время еще не успело оказать свое целительное действие. Возможно, сердца разбойников были более жестоки, чем сердца врачей, — но Джеана видела, как Тариф едва не обезумел от мысли, что его сын умирает, и сомневалась в этом.
— Идем, Джеана, — тихо сказал Аммар. — Здесь неподалеку есть приток Ларриоса. Ты сможешь вымыться там.
Джеана опустила взгляд на свои руки — в ночной темноте они казались почти черными от засохшей крови.
— Показывай дорогу. Это будет куда удобнее, чем пытаться что-нибудь сделать прямо здесь.
Все трое хранили молчание, пока не покинули пределы лагеря. Они понимали, что их спутники выдержали сегодня тяжелый бой и не заслуживали того, чтобы их сон тревожили пустой болтовней.
Только когда они добрались до реки, Родриго сжал ее плечо и сказал:
— Это была лучшая работа из всех, что я видел, Джеана. Еще одно доказательство, что я выбрал подходящего врача для своего отряда.
Нахмурившись, она стряхнула его ладонь и опустилась на колени у воды, чтобы вымыть руки.
— Я слишком долго ждала, прежде чем начать. Если бы я позволила своему волнению задержать меня и дальше, то снотворное могло бы перестать действовать до того, как я бы закончила.
Родриго строго посмотрел на нее — наверняка, промелькнуло в голове у Джеаны, он научился такому выражению, пока воспитывал своих сыновей. Она оттолкнула эту мысль подальше, как делала всё чаще и чаще в последнее время, когда что-нибудь напоминало ей о том, что у него осталась семья там, в Валледо.
— Я не намерен слушать, как член моего отряда наговаривает на себя, Джеана. Особенно учитывая то, что этот человек умер бы, окажись он под наздором почти любого другого полевого врача из тех, кого я знал.
— А ведь ты к тому же провела почти весь день, скажем так, помогая с засадой, — добавил Аммар, вольготно растянувшийся на камнях — похоже, он чувствовал себя не менее удобно, чем во дворце в Рагосе. — Ты немало успела сделать сегодня.
— Ну надо же, до чего я счастливая женщина — два столь великих мужа хвалят меня, — сухо ответила Джеана. — Я не наговаривала на себя, Родриго. Это был урок, который я извлекла из сделанного сегодня. В следующий раз, когда мне придется повторить подобное, я вспомню его.
— Ага! — воскликнул он; Джеана услышала в его голосе непонятное самодовольство. — Значит, ты готова признать, что намерена и впредь путешествовать вместе с моим отрядом?
Она возвела глаза к небу — к лунам над головой:
— Я сказала вовсе не это.
— И в чьих же еще битвах ты собираешься лечить раненых, Джеана? — спросил Аммар. Вопрос казался непринужденным, но в его тоне было нечто такое, что делало его куда более серьезным, чем если бы то же самое сказал Родриго. По тому, как сузились глаза капитана, она поняла, что он тоже это заметил.
Джеана замешкалась, раздумывая, затем рассмеялась и произнесла по-эсперански:
— В моих собственных, конечно же! О, Нино, любовь моя, взгляни с небес, как твоя Фруэла скачет в бой, мстя за своего павшего жеребца!
Аммар коротко хмыкнул; изменившееся было настроение развеялось, и, чтобы не дать ему вернуться, Джеана попыталась застать их врасплох, добавив:
— А теперь — кто-нибудь, дайте мне свой плащ.
Они и впрямь удивились, и она была рада заметить это — но мгновение спустя оба, как обычно, раздражающе быстро овладели собой. Аммар снял плащ и протянул ей с легкой улыбкой:
— Не думал, что мне придется раздеваться для тебя этой ночью, Джеана. Какая приятная неожиданность.
— Если кто-нибудь подслушает, как ты говоришь такие вещи, и снова начнет делать ставки, кого из вас я приглашу в свою постель — я с тебя голову сниму, Аммар, — сказала Джеана, пригнувшись за кустом, достаточно густым, чтобы укрыть ее. — Тебе никогда не говорили, что злить своего врача — не лучшая мысль?
— Порой она напоминает мне мою жену, — заметил Родриго, глядя на Аммара с преувеличенно-сочувственным выражением. — Если они когда-нибудь встретятся, я опасаюсь за судьбы мужчин этого мира.
Аммар развел руками и оскорбленно сказал:
— Она первая это начала, — к его чести, ничто, кроме дернувшегося уголка губ, не выдавало его веселья.
— Как я и говорил — в точности как Миранда.
— Мне совершенно точно следует заставить тебя когда-нибудь познакомить меня с ней, — Джеана вышла из-за куста, завернувшись в плащ. — Чем больше я о ней слышу, тем сильнее убеждаюсь, что мы просто чудесно поладим.
Она снова уселась на берегу и принялась отстирывать кровь с платья.
— Увы, мы обречены, — негромко произнес Родриго.
— О да, но теперь мы можем вынудить ее относиться к нам чуть лучше. Ваджи были бы недовольны, услышь они, что ты не носишь свои киндатские цвета, Джеана. Сжалишься ли ты над нами, зная, что мы можем рассказать им об этом?
— Будь они здесь, я бы, возможно, волновалась. Впрочем, в таком случае я бы предпочла остаться в крови бедного Абира, чем одеваться так на их глазах. В твоем исполнении, Аммар, эти угрозы ничуть не действуют. Я знаю, что мне нечего бояться, — она усмехнулась, глядя на них через плечо, и потеребила узел, удерживающий плащ. — Но если этот предмет одежды так сильно вас тревожит — я могу снять его.
Взгляды обоих были прикованы к узлу, и это заставило ее улыбнуться шире.
— Мне кажется, ты немного увлеклась, играя роль Фруэлы, — произнес Аммар; его голос стал ниже. — Если ты собираешься снять с меня голову, хотя я не дразнил тебя и вполовину так жестоко, что же случится, если ты развяжешь этот узел?
Джеана медленно опустила руку в воду и отвернулась.
— Думаю, нам придется жить, не узнав этой тайны, — тихо ответила она.
По правде говоря, понимала Джеана, она могла бы позволить плащу упасть с нее. По правде говоря, она чуть было не сняла платье прямо перед ними — просто ради того, чтобы полюбоваться их ошеломленными лицами.
Но она остро — слишком остро — ощущала равновесие между ними троими, точно равновесие между планетой под их ногами и сестрами Бога в небесах наверху, и она не могла не ощущать, насколько хрупко это равновесие. Она не знала, что случится, если она разденется перед ними — хотя некая часть ее была в восторге от возможностей — но в одном она была уверена: тогда равновесие между ними будет разрушено навсегда.
И она была так же уверена, что пока еще не готова увидеть, что станет с ними после этого.
Как обычно, совместноперевод с Grey Kite aka R.L. - ну, точнее, моего тут где-то треть.
Название: Что отдаст свою сладость до капли
Оригинал: For the Sweetness It Gives, pendrecarc; запрос на перевод отправлен
Канон: «Львы Аль-Рассана», Гай Гэвриел Кей
Размер: миди, 5301 слово в оригинале
Пейринги: Родриго Бельмонте/Аммар ибн Хайран (основной), Родриго Бельмонте/Миранда Бельмонте д'Альведа, Аммар ибн Хайран/Джеана бет Исхак (за кадром), упоминается возможный Родриго/Аммар/Джеана
Категория: слэш, гет
Жанр: драма, пропущенная сцена, толика ангста
Рейтинг: R
Краткое содержание: Зима в Фезане; лето в Силвенесе.
Примечание: название — отсылка к цитате из канона. Оригинал— “I know love,"
Says the littlest one.
"Love is like a flower."
— "Why is love a flower?
Little one, tell me."
— "Love is a flower
For the sweetness it gives
Before it dies away.”
Перевод— Я знаю любовь, —
Говорит мне малышка одна,
Любовь подобна цветку.
— Почему же любовь подобна цветку?
Скажи мне, малышка, ответь!
— Любовь — тот цветок,
Что отдаст свою сладость до капли
Перед тем, как погибнет.
Предупреждения: первый раз в рамках пейринга (он же последний); упоминаются канонные смерти персонажей, еще одна канонная смерть в перспективе
Зима в Фезане. Город лежал, притихший, под покровом снега. Смерть была тихой в это время года — непохожей на кровавое буйство, отметившее прошлые лето и осень; жизнь бесшумно вытекала прочь под ударами холода и голода. Живые ожидали весенней оттепели и возобновления войны — и в городе, и по всему полуострову.
Новое крыло дворца, не так уж давно дочиста отмытое от крови ста тридцати девяти наиболее выдающихся горожан Фезаны, пережило летнюю осаду и переход города под власть Эспераньи. Теперь в нем размещались войска Вальедо под началом коменданта, оставленного королем Рамиро.
Лежа на самой теплой постели в этом крыле замка, среди тончайших льняных простыней из личных запасов нового губернатора Фезаны, Миранда Бельмонте д'Альведа устроила голову на плече у своего мужа и спросила:
— Ты влюблен в этого человека?
Она чувствовала, как вздымается и опадает его грудь — он дышал медленно и глубоко, теперь, когда они уже закончили заниматься любовью. Именно в этом затишье он вновь заговорил о вражеском комадире, побуждая ее озвучить ту мысль, что с самого лета бродила в глубине ее разума — поначалу как шутка, а позже и всерьез. Сейчас Миранда ожидала его ответа, не будучи уверена, что именно хочет услышать.
— Думаю, да. В некотором смысле, — сказал наконец Родриго. Ее словно отпустило что-то. Она чувствовала боль, но и облегчение тоже. — Разве это не странно?
Она повернулась, приподнимаясь на локте и заглядывая ему в лицо. Холодный воздух хлынул в пространство между их телами. Ее волосы упали вперед, задевая подушку, его плечо, его ухо.
— Ты встретишься с ним весной, — сказала она. — Вспомни, что я тебе всегда говорю?
Он моргнул. Мгновением раньше его клонило в сон. Теперь он полностью бодрствовал, бдительный, точно всякий солдат, вызванный к своему посту среди ночи.
— Миранда, я не хотел...
— В самом деле? — спросила она.
Она глядела, как меняется выражение его лица, и понимала, что до сих пор он не до конца осознавал, что на самом деле хотел именно этого; что все это время говорил про Аммара ибн Хайрана из Альджейса — ашарита, цареубийцу, каида Картады и, как не давал ей позабыть ее муж, поэта — не как про достойного врага или даже товарища по оружию. Миранда не пыталась делать вид, будто понимает это. Она встречала этого человека только единожды, летней ночью, за стенами этого самого города, и тогда ее куда больше занимало нечто другое. Она не думала, что узнает ибн Хайрана, если увидит его вновь.
Но своего мужа она знала.
— Скажи мне, что я тебе всегда говорю.
Он вздохнул.
— Что если я пересплю с кем-то еще, то ты либо переспишь с другим мужчиной, либо убьешь меня.
— Родриго. Скажи мне в точности то, что я тебе говорю.
Он посмотрел на нее в замешательстве, и вдруг замер. В его глазах появилось понимание, и удивление — а еще страх.
— Ты говоришь мне, — ответил он, — что если я пересплю еще с какой-нибудь женщиной, то ты либо переспишь с каким-то еще мужчиной, либо убьешь меня.
Она улыбнулась ему. Это разбивало ей сердце — но оно разбивалось и прежде, и Родриго всегда исцелял его.
— И я имею в виду в точности то, что сказано. — Она вновь прижалась к нему. Его рука скользнула вдоль ее спины — привычным, уютным касанием. — Не мешало бы тебе вспомнить это, когда наступит весна.
Он молчал, только его дыхание ерошило ей волосы.
— Почему ты говоришь мне все это?
— Потому что я помню, каким ты был после смерти Раймундо, — сказала она. — И думаю, что ты сожалеешь о том, чего не сделал, прежде чем встретил меня, прежде чем потерял его, прежде чем стало слишком поздно. Я не хотела бы, чтобы этот человек стал для тебя очередным сожалением.
«А еще потому, что знаю, сколько крови прольется, когда эта зима закончится, любовь моя, — и не думаю, что мы оба переживем это».
Ее горло не так сильно болело от слов, которые она произнесла, как от тех, которые сдержала.
— Миранда, — произнес он так, как если бы ему тоже было больно говорить. — Я никогда тебе не рассказывал...
Но он, конечно же, рассказал: сотню раз и сотней различных способов. И хватит об этом. Ей не нужно было, чтобы он признавался в чем-то, что было ей известно уже долгие годы.
— И кроме того, — перебила она его, — я слышала, что он привлекательный мужчина, этот ибн Хайран.
— Миранда...
— Синие глаза, так мне говорили. Редкость для ашарита. Как ты там сказал, когда я спросила то же самое насчет твоей женщины-доктора? Что ты обучен замечать такие вещи в мужчинах и женщинах. — Она вновь улыбнулась, на этот раз чуть шире, и потерлась щекой о его грудь. — Так что скажи мне, Родриго. Он красив?
Она почувствовала движение его руки, и, хоть и не могла этого видеть, представила, как он прикрывает ладонью глаза.
— Ты вгонишь меня в гроб. Да, он красив. Ты это хотела услышать?
— Да, — сказала она. — Расскажи мне еще.
— Миранда!
— Почему нет? Ты уже рассказал мне больше, чем я когда-либо хотела услышать, о его мастерстве фехтования, о его искусстве верховой езды, о его стратегическом гении, даже о его стихах. Мне хочется узнать, как он выглядит.
— Но зачем?
— Чтобы я могла представить это, — ответила она, медленно потягиваясь на нем. Она почувствовала, как замерло его дыхание: как вздрогнула, а следом неподвижно застыла его грудь. — Чтобы, когда ты ускачешь прочь, на войну и к этому человеку, когда ты оставишь меня одну в нашей постели, я могла бы закрыть глаза и увидеть вас.
Он втянул ртом воздух, шумно, как тонущий.
— Миранда. Ты вгонишь меня в гроб, — повторил он, на этот раз неровным, дрогнувшим голосом.
«При условии, что этого не сделает он, — подумала она, когда он привлек ее на себя, когда она ответила на его растущее нетерпение и стиснула пальцы у него в волосах, на льняных простынях Хусари ибн Мусы. — При условии, что после того, как ты ускачешь прочь, на войну и к этому человеку, ты возвратишься обратно ко мне, домой».
***
Лето в Силвенесе. Город — то, что оставалось от города — спал некрепко: две армии стояли лагерем у его ворот. Когда поздние сумерки превращались в настоящую ночь, немногие ходили по улицам, и большинство из них поспешно перебегали от двери к двери, положив одну руку на рукоять кинжала или меча. Родриго Бельмонте шел спокойной походкой, опустив обе руки по швам, но одет он был в простой плащ и шляпу, надвинутую на лоб, и внимательно смотрел в сторону всякой тени, мелькавшей на боковых улочках.
Его путь лежал в гостиницу, которую он хорошо знал — по крайней мере, когда-то. Девятнадцать лет назад Силвенес по-прежнему был гордостью Аль-Рассана, и в ночь, подобную этой, из домов, мимо которых он проходил, лилась бы музыка и доносился бы смех. Он вошел во внутренний дворик гостиницы, вымощенный потрескавшимся камнем, некогда начищенным и выскобленным до белизны, ранившей ему глаза под полуденным солнцем, и посмотрел вверх, на окна. Только в одном горел свет — оно принадлежало угловой комнате на третьем этаже.
Хозяин гостиницы смерил вошедшего внутрь Родриго тяжелым взглядом. Как ему и было сказано, Родриго достал из кошелька тяжелую монету и трижды постучал ей, прежде чем положить на столешницу. За это он удостоился неохотного кивка в сторону лестницы. Понадобилось усилие, чтобы предолевать лишь одну ступеньку за шаг, но, добравшись до третьего этажа, Родриго обнаружил, что его сердце бьется так быстро, как если бы он бежал.
Он стянул обе кожаные перчатки, прежде чем поднять руку и постучать в дверь.
— Проходи, — раздался мягкий голос на ашаритском.
Это было тяжелее, чем вступить в битву: открыть эту дверь и зайти внутрь.
Аммар ибн Хайран ждал его в ровном свете масляной лампы. Он встал, когда Родриго вошел, и теперь стоял, не улыбаясь и не говоря ничего, пока оба они глядели друг на друга. Человеку не свойственно сильно меняться, подумал Родриго, за один-единственный год. Тяжелый год, безусловно, полный голода, и бессонных ночей, и отчаянных сражений, но у каждого из них за плечами было множество таких лет. Будь они только случайными знакомцами, Родриго вряд ли подумал бы, что Аммар хоть сколько-то изменился. Немного седины у него в волосах, само собой, лицо слегка осунулось, и, принимая во внимание анонимность встречи, он не носил ни колец, ни свою знаменитую серьгу, но всё это были мелочи.
Настоящая разница, подумал Родриго, была в глазах.
А следом Аммар улыбнулся, и Родриго спросил себя: не вообразил ли он это.
— Я начал было сомневаться, придешь ли ты.
Родриго недоверчиво рассмеялся.
— Думаешь, я упустил бы возможность? Я скорее умер бы от любопытства.
— Об этом я и беспокоился, — произнес Аммар. — Что ты позволишь какому-нибудь карманнику перерезать себе горло.
— Славная смерть для Капитана Вальедо. Ты почтил бы ее стихами?
— Несомненно. То была бы поэма, достойная столетий.
— Клянусь светом Джада, Аммар, — сказал Родриго, — я рад тебя снова видеть.
Он шагнул вперед, сокращая расстояние между ними, и был встречен на полпути, ощущая хватку на своих руках и сам сжимая в ответ с равной силой. Он вгляделся в лицо Аммара, пытаясь прочесть что-то о последних месяцах в тенях, отбрасываемых лампой. Затем он опустил руки.
— Как Джеана?
— В порядке. Тревожится. Она будет рада, что ты спросил, и еще больше рада будет хоть слову насчет ее родителей.
— Они в безопасности. У них все хорошо, но они беспокоятся о Джеане.
— Можешь передать им, что беспокоиться не стоит, пока я жив.
— Передам, — просто сказал Родриго.
Аммар опустил подбородок в полукивке.
— А Диего?
Он улыбнулся:
— Остался шрам. И только.
Аммар приподнял брови — поначалу удивленно, а затем с восхищением.
— Джеана говорила, что так и будет. Но я так до конца и не верил ей.
— Наши клирики объявили это чудом божьим.
— И чей же бог, по-твоему, сотворил его?
Родриго мог почувствовать, как из его улыбки исчезает удовольствие.
— Вопрос, которым я задавался не раз, поверь мне. Той ночью ты сказал мне молиться Джаду, но предупреждение ашарита вовремя привело нас к Диего, и руки киндата исцелили его. — Он покачал головой. — Но ты не попросил бы меня прийти на спорную территорию тайно и в одиночестве только для того, чтобы обсудить теологию или справиться о моем сыне.
— Нет. — Аммар отступил на шаг, указывая рукой на грубо вытесанный стол у себя за спиной. Этот стол, узкая кровать и два шатких табурета составляли всю обстановку комнаты. — Садись. Я принес вино.
Родриго смотрел, как он разливает напиток. Вино было красным, насыщенным, оставляющим дымный привкус на языке и на редкость изысканным.
— Даже не пытайся сказать, будто купил это у местного трактирщика.
Губы Аммара изогнулись в усмешке.
— Едва ли. Расскажи я тебе, сколько времени и затрат потребовалось, чтобы найти в Силвенесе вино, подобное этому... вот, к слову, истинная причина, по какой мы встретились здесь. Я провел целые месяцы без чего-то настолько же хорошего. Хазем запретил вино в офицерских шатрах, и, само собой, мувардийцы не пьют. Никогда не думал, что военный лагерь может быть столь сухим и безрадостным местом.
— Что бы они с тобой сделали, если бы нашли тебя здесь?
— Они в любом случае хотят моей головы, — беспечно ответил он. — С другой стороны, что бы они сделали с тобой... Но у меня при себе две фляжки этого красного. И я не пробовал ничего настолько же стоящего с тех пор, как мы покинули Рагозу.
Родриго повертел стакан в руках. То была неуклюжая, лишенная изящества вещь, недостойная своего содержимого.
— Я благодарен, что ты поделился им со мной, Аммар. Так почему мы здесь?
Аммар ибн Хайран посмотрел на собственный стакан и поднял его, делая длинный, затяжной глоток.
— Мы здесь для того, чтобы я мог сказать тебе, что завтра Язир ибн Кариф пришлет герольда к твоему королю. — Он поставил стакан обратно на столешницу, и тот зашатался на неровной, испещренной выбоинами поверхности. — Он предложит вызов на поединок между предводителями двух армий, дабы призвать божью волю на поле битвы. И я думаю, друг мой, что Рамиро согласится на это.
Родриго не мог бы сказать, как долго он просидел с ревущей тишиной в ушах. Поначалу неверие сменилось ужасом, затем — клокочущей яростью, и, наконец, тихой печалью. Его удивило, насколько глухим и знакомым кажется это чувство. Но разве он не знал, что этому придет срок, разве не почувствовал это еще тогда, когда впервые бросил взгляд на этого человека?
— Что же, — выговорил он наконец; собственный голос казался чужим, — настал час, когда бог требует от нас завершить это.
— И чей же это бог? — вновь спросил Аммар, а затем пожал плечами, движением настолько же пренебрежительным, насколько изящным. — Я здесь для того, чтобы сообщить тебе об этом, и пить до тех пор, пока не кончится это прекрасное вино. Ты присоединишься ко мне?
Послевкусие ягод малины и древесного дыма сменилось горечью на его языке.
— Какой в этом прок?
— В хорошем вине и хорошей компании? За этот год ты изменился больше, чем кажется, Родриго. Если тебе нужно об этом спрашивать.
Без улыбки, не отрываясь, он смотрел через стол в искрящиеся весельем глаза ибн Хайрана.
— Поединок. Чего ибн Кариф надеется этим добиться? Если я убью тебя, он отступит и уведет мувардийцев за море?
Аммар приподнял бровь.
— Полагаю, что он скорее рассчитывает на твою смерть.
Потребовалось некоторое усилие, чтобы его тон оставался спокойным и ровным.
— Чтоб тебя, Аммар, не надо приносить мне новости, которые входят, как нож под ребра, и делать из этого шутку. Вот в чем разница между нами.
Зубы Аммара блеснули белизной в свете лампы.
— Ты способен думать только об одном?
— О том одном, за что я не могу тебя простить. Моя жена говорит, что я слишком много смеюсь над тем, что другие принимают всерьез. Ты же, Аммар... ты смеешься над тем, что разбивает тебе сердце.
Ибн Хайран встал и в три шага пересек комнату, подойдя к окну, все еще распахнутому навстречу теплому летнему ветру. Несколько минут Родриго смотрел ему в спину, пока он стоял там, не двигаясь, а затем опустил взгляд на стаканы с вином. Тот, что принадлежал Аммару, был почти пуст. Родриго потянулся за фляжкой и вновь наполнил его. Когда это было сделано, Аммар повернулся обратно к нему и вновь занял свое место, положив руки на стол ладонями вниз.
— Что я должен сказать тебе? — тихо, очень тихо спросил он. — Что я скорее отрубил бы себе руку, чем поднял ее на тебя? Ты знаешь это, Родриго.
В ответ Родриго протянул руку и накрыл ладонью запястье Аммара. Его пальцы легли на загрубевшую кожу, туго натянутую над напряженными мышцами; он позволил большому пальцу скользнуть туда, где прощупывался пульс, и ощутил отрывисто-резкий бег крови, а затем дождался, пока напряжение спадет, и рука под его ладонью расслабится, пока пульс успокоится и замедлится под его прикосновением. Он позволил себе роскошь задержать это касание еще на несколько ударов сердца, прежде чем сказать:
— Да, я знаю это.
— Мне не хотелось бы думать, — почти бесшумно произнес Аммар, — будто между нами есть что-то, чего ты не можешь простить.
И на это Родриго ответил столь же просто — поднес его руку к своим губам. Он увидел, как изящные пальцы смыкаются вокруг его собственных — жест, продиктованный, подумалось ему, скорее изумлением, чем какой-то иной причиной. Он повернул обе их руки, открывая ладонь Аммара неверному свету, и коснулся еще одним поцелуем резких складок, которых будет касаться рукоять меча. Только затем он поднял взгляд, чтобы посмотреть в глаза столь же беспокойно-синие, как всегда — хотя на этот раз в них самих тоже читалось беспокойство.
— Помоги мне Джад, — сказал он. — Неужто я удивил Аммара ибн Хайрана?
Аммар откашлялся.
— Редкая удача, должен признать, хотя это и случалось прежде — и более того, один или два раза по той же самой причине. Я уже сказал, почему пригласил тебя сюда сегодня. Ты согласился именно поэтому?
Нет, едва не ответил Родриго. Давнишний разговор с Мирандой успел почти что изгладиться из его памяти, когда сошли зимние снега, и война началась вновь. Он слышал, что ибн Хайрана назначили каидом над всеми ашаритами Аль-Рассана, и принял эту новость с усталым смирением. Разве он не знал, что и это тоже непременно произойдет? В каком-то смысле Родриго был сам виноват в этом — после того, как нашел Галиба ибн Карифа на поле битвы и убил его, расплатившись за тот памятный вечер в начале лета под Фезаной. Когда, узнав о последствиях этой смерти, Родриго снова выступил против ашаритских войск, он вспомнил о словах Миранды, но не позволил себе задерживаться на этих мыслях. Долгие месяцы подряд он и ибн Хайран преследовали и изводили друг друга при каждой возможности, но ни разу не встретились лицом к лицу хотя бы на краткий миг.
Они танцевали по холмам и долинам всего Аль-Рассана, пока наконец не оказались оба в поблекшей тени Силвенеса. И в это утро, когда две армии в ожидании выстроились друг напротив друга по разные стороны широкого поля, в палатку Родриго Бельмонте принесли записку. Она была лишена подписи и написана по-эсперански, но он узнал этот почерк. «Сегодня вечером, в той комнате, где ты однажды выпал из окна».
Разумеется, он согласился. У него было немало причин для этого, и он солгал бы, сказав, что предложение Миранды не было одной из них.
— Не совсем, — сказал Родриго. — Но не буду отрицать, что это приходило мне в голову.
Он смотрел на Аммара — глаза в глаза; проследил взглядом линию носа, вниз к подбородку и горлу, глядя, как движется ямка между ключицами, когда тот сглотнул. Еще чуть ниже — туда, где смуглая кожа исчезала под воротником. Невероятно, но рука Аммара дрожала.
Настала очередь Родриго улыбнуться.
— Или ты хочешь сказать, что эта мысль не приходила в голову тебе, когда ты писал мне?
— Признаться честно — не приходила. Я тоже получил кое-какие дурные вести, понимаешь ли.
— А прежде того?
— Прежде, чем мне приказали проткнуть тебя мечом?
— Да, — кивнул Родриго. — Прежде. Осенью, при дворе Бадира; зимой, когда мы воевали вместе; весной, на улицах Рагозы...
— Через два дня я буду изо всех сил стараться убить тебя, — произнес Аммар — медленно, точно примеряясь к этим словам. Он покачал головой. — Мы должны допить это вино. Оно слишком хорошо, чтобы расходовать его впустую. А затем я должен отослать тебя к твоему королю.
— Это не ответ.
— Родриго, что я должен сказать тебе?
— Что ты хотел этого так же сильно и так же долго, как и я.
Мгновение Аммар молчал. Затем отдернул руку и потянулся за стаканом. Родриго успел ощутить горечь разочарования, пока Аммар не поставил стакан обратно, выпив вино, и поднялся на ноги.
— Хорошо же, — сказал он. Взявшись за край стола, он отодвинул его в сторону.
Родриго не смог бы сказать, встал ли он из кресла — или его выдернули. Стиснув плечо Аммара одной рукой, вторую он запустил в его волосы, притягивая ближе; руки Аммара сомкнулись на его ребрах. Он чувствовал вкус кожи под нижней губой Аммара, вкус вина на его языке; ощущал под ладонью его затылок, острые выступы позвонков на шее. Он шагнул было ближе, но руки на его боках удержали его.
— Подожди, — произнес голос Аммара у самого его уха. — Я не хочу спешить.
— Сколько, по-твоему, у нас времени? Под нашим командованием — тысячи людей. Нас непременно хватятся.
«Сколько времени у нас, дорогой мой, прежде чем я должен буду попытаться убить тебя?»
— Пусть даже так. Ты спрашивал, приходило ли мне это в голову, — Родриго почувствовал теплое дыхание на шее, прикосновение губ. — Если ты хочешь знать правду, друг мой — да. Дюжину раз той осенью, сотню — той зимой, и ежечасно, ежедевно — той весной, но ни разу я не представлял, что буду пытаться нагнать ускользающий песок в часах. Я предпочту не торопиться.
Его пальцы сжались крепче, затем медленно двинулись вверх. Таким образом сам Родриго нередко успокаивал жеребят — рассчитывая каждое движение, давая привыкнуть к своим касаниям.
Эта мысль заставила его улыбнуться:
— Как пожелаешь.
На этот раз, когда он шагнул вперед, Аммар охотно последовал его примеру, подходя вплотную. Родриго медленно вдохнул, сокращая то крохотное расстояние, что еще оставалось между ними. Выдохнув, он чуть отодвинулся — ровно настолько, чтобы позволить их губам соприкоснуться.
Этот поцелуй был медленнее, но зато куда жарче; Родриго оттолкнул прочь отчаяние, что вело его до сих пор, и разрешил себе просто наслаждаться им. Так, как и следовало наслаждаться — он знал, сколь умелым может быть рот Аммара, но одно дело — смотреть, как он складывает слова стихов, и другое — чувствовать эту гибкую силу собственными губами; одно дело — слышать, как он поднимает голос, перекрывая шум пиршественного зала, и совсем другое — поймать низкий, случайно вырвавшийся из его груди стон. Родриго сдвинул ладонь, лежавшую на затылке Аммара, ниже, обводя контур его лица. Никакой колючей щетины. Он тщательно побрился этим вечером. И ты говоришь, что не думал ни о чем таком, когда писал свое приглашение, подумал Родриго.
— Во всяком случае, — сказал он вслух, — я смог заставить тебя перестать смеяться.
Еще один поцелуй — слишком короткий.
— Здесь должен быть смех. — Аммар медленно провел рукой по его груди, остановившись на пуговицах легкого летнего мундира. — Должна быть музыка снаружи, и шелковые простыни на просторном ложе, и лампы, освещающие темные углы.
— Ты так это себе представлял? — Родриго снова запустил пальцы в темные, вьющиеся волосы, так похожие на волосы Миранды. Он сдвинул свой вес, соприкасаясь бедрами, и едва сдержал собственный стон. Это, во всяком случае, ничем не напоминало о Миранде. Внизу живота разгорался огонь, тлеющий неспешно, но неостановимо.
— Иногда. Или же иначе — палатка где-то в зимней глуши, жесткая земля под нами. Но снаружи все равно звучит музыка, поют солдаты, сидящие у костра.
— Не Джеана?
— Нет, — хрипло ответил Аммар; его пальцы проворно расправлялись с застежками. — Нет. Она была бы в палатке вместе с нами, разумеется.
Огонь вспыхнул ярче, волны жара прошли вверх, к запястьям, и вниз. Пуговицы наконец расстегнулись, и ладонь скользнула по его обнаженной груди. Родриго, в свою очередь, потянул за накидку, наброшенную поверх балахона Аммара, стаскивая ее с его плеч.
— Не уверен, — выдохнул он, — что когда-нибудь прежде задумывался, до чего же раздражают эти ваши одежды.
Зубы Аммара легко коснулись его уха.
— Позволь мне.
Он быстро стянул балахон через голову, оставшись в легкой набедренной повязке. Снять и ее Родриго не успел — Аммар уже занялся его поясом. Расстегнув пряжку, он остановился.
— Ты когда-нибудь делал это прежде?
— С мужчиной? Нет. К моему вечному сожалению.
Аммар кивнул; его задумчивый взгляд странно не сочетался с учащенным дыханием.
— Раймундо?
Родриго моргнул:
— Откуда ты знаешь?
— Догадался. Я слышал, как ты говорил о нем несколько раз.
Родриго обескураженно хмыкнул. Для того, чтобы рассмеяться, ему не хватало воздуха. Похоже, не только Миранда умела понимать его помимо слов.
— А тебе приходилось бывать с мужчиной?
Аммар усмехнулся:
— Я думал, тебе уже давно следовало понять — большинство слухов не лгут.
Он приподнял брови:
— Альмалик?
Лицо Аммара застыло, почти замкнулось.
— Да.
— Который из них двоих?
— Знаешь, мне куда больше нравилось, когда мы говорили о Джеане.
Это был не ответ, но Родриго не стал возражать, особенно когда Аммар снова обратил внимание на застежки его штанов, в то же время направляя его к постели.
— Что ж, в таком случае продолжим говорить о Джеане, — сумел выговорить Родриго. — Она знает, где ты сейчас?
— Конечно же, я сказал ей.
Его ноги уперлись в край кровати, как раз когда Аммар закончил с пуговицами. Родриго стянул штаны с бедер, а потом позволил себе упасть на спину.
— Но ты не сказал ей об этом.
Аммар смотрел на него — сверху вниз, переводя взгляд с ног к груди, а затем к лицу. Так — внимательно и вдумчиво — он часто смотрел на карты короля Бадира, когда они планировали зимнюю кампанию. У Родриго пересохло во рту.
— Она не стала бы возражать. Или стала бы — но только потому, что не могла бы к нам присоединиться. А Миранда — насколько разгневалась бы она, если бы ты выжил и вернулся в Вальедо, чтобы рассказать ей? — он наклонился вперед, уперевшись коленом в матрас около бедра Родриго.
— Мне не придется выживать так долго, — ответил Родриго. — Она в нашем лагере.
Аммар изумленно замер.
— Она здесь?
— Да. — Аммар отступил было назад, но Родриго дотянулся до его лица, удерживая на месте. — Но что с того?
— Забудь про своего короля. Я должен отослать тебя обратно к твоей жене. Родриго, через два дня один из нас будет мертв.
— У нее есть двадцать лет, проведенных со мной, и двое детей, — Родриго провел пальцем по щеке Аммара. — Я буду с ней завтрашней ночью. За эти несколько часов она не станет меня упрекать.
— Судя по всему, что я слышал, — мне представляется совсем наоборот.
— Видишь ли, в твоем случае я получил особое разрешение.
Он улыбнулся, видя, как Аммар осознает это.
— Мне начинает казаться, Родриго, что я не отказался бы получше узнать твою жену.
Он не успел ответить — Аммар вновь склонился над ним, и следующие минуты слились в размытое, пьянящее марево ощущений. Он желал этого, но было некое особое наслаждение в том, чтобы не торопясь провести мозолистой ладонью вдоль ребер и живота, по гладкой коже, нарушаемой лишь редкими шрамами. Избавившись от последних предметов одежды, он обхватил рукой член Аммара, восхитившись вырвавшемуся у того вздоху. Приподнявшись, он поцеловал его открытую шею, затем осторожно сомкнул зубы на тонкой коже.
— Полегче, — предупредил Аммар — небрежно, несмотря на напряжение, пронизывавшее все его тело. — Если только ты не хочешь оставить отметину.
Родриго прищелкнул языком.
— Мувардийцы решат, что ты был с женщиной, и им уже известно, что ты — самый распутный человек в Аль-Рассане, — отметил он, а следом прикусил ему кожу, на сей раз не слишком осторожничая. Приняв цепкую хватку пальцев у себя в волосах за поощрение, он спустился к ключице, чередуя язык и зубы, наслаждаясь острым привкусом пота и вдыхая слабый аромат духов Аммара. — И кроме того, я хотел бы, чтобы Джеана знала, что я был здесь.
Член Аммара дернулся в его руке, и Родриго рассмеялся. Он обводил его по кругу осторожными, любопытствующими пальцами и сделал бы больше, если бы Аммар не перехватил его запястье.
— Еще рано, — сказал он. — Лежи.
И он начал прокладывать собственный путь вниз — за тем исключением, что не остановился на ключицах. Его рот был столь же искусен в этом, как и во всем остальном, жаркий и настойчивый; его ладони распластались на бедрах Родриго. Родриго слышал, как его собственное дыхание делается прерывистым и поверхностным, и прикрыл глаза, когда зрение начало мутиться. Для него все произошло слишком быстро, чтобы даже выкрикнуть предупреждение. Он излился стремительно, зажатый между ладонями Аммара, между его губ.
Он еще не оправился от этого, когда кровать скрипнула, и Аммар забрался на нее рядом с ним. Поверх него, точнее выражаясь.
— Мне следует принести извинения за столь неподобающие условия, — сухо произнес Аммар.
— Девятнадцать лет назад кровать была шире, — отозвался Родриго, не открывая глаз. — Как ты узнал, что мы останавливались здесь?
— Меня в то время не было в Силвенесе, — его голос запнулся, когда Родриго повернулся к нему и протолкнул ногу между его бедер. Он был твердым, точно камень, и даже такое небольшое трение заставило его задрожать всем телом. — Я был...
— Продолжай, — он потянулся вниз и, не торопясь, начал двигать рукой.
— Я был... не здесь, иначе, думаю, мы бы встретились. Я вернулся в город как раз после того, как Раймундо призвали на родину. Все только и говорили, что о тебе.
— Неужели? Я мало что сделал в Силвенесе.
— Ты выпрыгнул из окна третьего этажа и остался жив.
— Да, — очень серьезно сказал Родриго и открыл наконец глаза, чтобы видеть, как играет свет на лице Аммара, когда он ускорил темп. — Я счел, что это будет наиболее благоразумным способом действий. В этой комнате, видишь ли, находилось трое людей с ножами.
— Никто не знал, как тебе удалось выжить. Я заплатил человеку, чтобы он показал мне эту комнату. И обнаружил... Ашар, Родриго!
— Да.
— Чтоб тебя, — выдохнул он, его собственные глаза теперь были крепко зажмурены. — Я нашел то место снаружи, где ты вбил штырь.
— Старая уловка. — Родриго повернул руку. — Я знаю несколько еще более старых. Скажи мне, когда ты ложишься с Джеаной, она... — Но Аммар потянулся через постель, вовлекая его в очередной поцелуй, и слова утратили смысл.
После этого всё не продлилось долго. Аммар коротко застонал, и Родриго держал его в объятиях, пока он вздрагивал, затихая.
«И этого человека я должен убить», — подумал он, ощущая тепло живого тела напротив своего собственного, прижимая лицо к мокрому от пота плечу.
Светильник мигнул и погас. Никто из них не поднялся, чтобы зажечь его снова.
И лишь позже, намного позже Родриго нашел в себе достаточно сил, чтобы сказать:
— Аммар, если я погибну... нет, тише. Если я погибну, у моей жены останутся сто пятьдесят человек за спиной и королевское слово, что она будет в безопасности. Если погибнешь ты, у Джеаны не останется ничего. — Ответом ему было молчание. — Я отправлю к ней Альвара. Скажи ей, чтобы уезжала с ним, если ты падешь в бою.
— Я не намерен облегчать тебе эту задачу, друг мой.
— Я не любил бы тебя так сильно, будь по-другому.
— Родриго. Я скажу ей, но, дорогой мой, ты должен простить меня. Я не буду плакать вместе с тобой этой ночью.
— Не думаю, что я способен смеяться.
К утру он возвратится в свой лагерь, где ему предстоит давать объяснения жене и сочинять отговорки для офицеров. К полудню герольды сойдутся на открытой равнине за стенами Силвенеса. К приходу ночи они будут сжимать в объятиях Миранду и Джеану, а на закате следующего дня они выедут навстречу друг другу, чтобы встретиться в последний раз.
«Идем, брат, — скажет Аммар, эхом собственных слов Родриго в тот первый день в Рагозе. — Покажем им, как это делается?»
И вскоре после этого один из них будет лежать мертвым.
— Тогда спи, — произнес над ним мягкий голос поэта, и Родриго повернулся в постели, прижимаясь ближе, сплетая их тела. — Рассвет наступит уже скоро.
Примечание автора:
"Апология", Ибрагим ибн Утман, XII век, Кордова
Не отмечай мое непостоянство,
Раз певческий голос
Завладел моим сердцем.
Некто может быть серьезным в одни часы
И беспечным в иные:
словно дерево, которое рождает
равно флейту певца
и лук воина.
Название: Справедливости нет
Канон: Тихоокеанский рубеж/Pacific Rim, «Плоский Мир», Т. Пратчетт
Оригинал: No Justice, tielan; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 970 слов в оригинале
Персонажи: Мако Мори, Сьюзен Сто Гелитская, Райли Беккет, Лобсанг Лудд
Категория: джен, гет
Жанр: драма, кроссовер, своего рода пропущенная сцена
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Разлом творит странные вещи со временем и пространством, и это оборачивается удачей для Райли Беккета.
Примечание автора: Написано на авторский челлендж по заявке «Мако Мори входит в бар и встречает Смерть». Ради взаимодействия женских персонажей я несколько расширила определение Смерти.
Это очень странно — падать вверх.
Какой-то частью разума Мако понимает, что на самом деле она чувствует движение спасательной капсулы, поднимающейся на поверхность, несущей ее к солнечному свету, прочь от Разлома...
еще обжигает ее кожу, его кожу, такая знакомая боль, он помнит, как это было раньше, но сейчас хотя бы нет пустоты
...но она почему-то не одета больше в драйв-сьют и пилотскую броню — почему-то вместо блестящего черного панциря на ней бледно-голубое платье с оборками, с белым фартучком и нижними юбками, как на тех девочках, которых она видела в Токио — в день, когда кайдзю Онибаба навсегда изменил ее будущее. Ее туфельки — лаково-красные...
— Ну надо же, — произносит женский голос — молодой и отрывистый, выговаривающий слова с рафинированным английским акцентом. — Это что-то новенькое. Ты еще не мертва.
она выживет, и будет жить, и с ней всё будет хорошо, и этого достаточно
Мако поворачивает голову, чтобы посмотреть, кто это говорит; многослойные юбки трепещут под ней — она падает вверх, к поверхности и открытому пространству, к небу и воздуху, что ожидают ее там.
Незнакомка выглядит юной, но ее волосы полностью белые — с единственной черной прядью, начинающейся надо лбом и прошивающей аккуратно заплетенную косу. Она одета в черное — почти такое же платье, как и на самой Мако: с узкой талией, широкой юбкой, с носками до колена и блестящими туфлями — только ее наряд черный весь, целиком.
Но зато ее глаза, пристально глядящие на Мако — пронзительно-голубые. Светло-голубые, как у Райли — но с ослепительно сияющей точкой в центре, как в глазах кайдзю — хотя эта женщина точно не кайдзю.
перевод на ручное управление завершен, самоуничтожение через шестьдесят
— Еще не мертва, — говорит женщина, и легкая морщина пересекает ее лоб. — И к тому же не одна. Не знаю, как они смогли это сделать — по правде говоря, я не уверена, что это разрешено...
ПИСК.
Мако моргает: рядом с ними парит маленькая фигура. Выглядит это как скелет грызуна, одетый в крошечный черный плащ с капюшоном.
— Что ты имеешь в виду «между мирами»?
ПИСК.
— Нет, я не хочу беседовать о теории множественных... Послушай, — торопливо говорит женщина. — Она не мертва, хотя тот, второй, — с которым она связана — уже почти...
кружится голова, жжет легкие, обжигает плечи и спину, каждое движение отдается болью, он мог бы отпустить всё это — просто упасть, как упал Йенси
У Мако перехватывает горло, когда понимание расцветает в ее груди.
— Та-что-приглашает, — шепчет она — не хватает ни дыхания, ни мыслей, чтобы назвать богиню на английском. — Ты не можешь забрать его!
Сэнсея больше нет, и нет Чака, и еще стольких людей, которых она звала своей семьей. Она не может — не позволит — потерять еще и Райли!
Но, как бы Мако ни старалась, она не в силах приблизиться к женщине, парящей рядом с ней.
Голубые искры в зрачках богини вдруг вспыхивают.
ЕСЛИ ЕГО СРОК НАСТАЛ, ЗНАЧИТ, ЕГО СРОК НАСТАЛ.
Мако замирает — голос эхом отдается сквозь плоть и кость, сквозь душу и дух, расшатывая что-то внутри нее; но женщина фыркает так, как совсем не подобает богиням.
— Эта связь вообще не должна быть возможной.
ПИСК, говорит крыса.
— Квантовая что? — резко переспрашивает она. — Аудиторов удар хватит. А это никогда не заканчивается ничем хорошим для всех нас. Последняя из проблем этого мира... ой!
Голубые искры в ее глазах становятся ярче, и ее очертания колеблются, черные кружева становятся острыми и жесткими, похожими на панцирь насекомого, ее голова вытягивается и превращается... в нечто чуждое...
Мако непроизвольно втягивает воздух. Но мгновение спустя женщина снова становится человеком — во всяком случае, выглядит как человек.
ЭТО БЫЛО НЕПРИЯТНО.
Она встряхивает головой, точно пытаясь избавиться от ненужных мыслей.
— Кажется, этот... Разлом, как вы его называете... просочился. В несколько миров. Включая мой. И это объясняет, что я здесь делаю. И заодно — почему мы так одеты и падаем вверх по кроличьей норе. Хотя, — добавляет она, взглянув наверх, — ненадолго, я думаю...
Мако смотрит туда же. Над ними нависает чернильная тьма.
Она наконец находит слова на английском, хотя и подозревает, что эта... женщина... поняла бы ее на любом языке.
— Что это?
— Пути расходятся, — женщина снова смотрит на нее. — Однажды мы увидимся снова. Просто не сегодня...
— Райли... — начинает было Мако и останавливается, когда женщина качает головой.
— Мне жаль. У него нет времени, и я не могу помочь ему.
Мако не может дышать; ее накрывает отчаяние, и тьма окутывает ее.
Она приходит в себя, чувствуя, как раскачивается на волнах. С шипением открываются замки, и ветер свистит над ней, и волны плещут о борт ее капсулы. В ушах звучит голос Тендо: «Сигнал отслеживается. Жизненные показатели в порядке...»
Мако садится посреди пустого моря и оглядывается в поисках Райли, но не может найти его нигде.
Позже — много месяцев спустя — Мако просыпается, увидев сон. Райли беспокойно ворочается рядом с ней, и она протягивает руку, успокаивая его, успокаивая себя.
Он поворачивается и обнимает ее, притягивает к себе; она прижимается щекой к его плечу.
— А я ведь был мертв.
— Я знаю, — Мако прижимается к нему ближе — теплому, настоящему, живому.
«У него нет времени, и я не могу помочь ему».
Она никогда не рассказывала ему про богиню смерти и про то, как она падала из Разлома. Он никогда не рассказывал ей о сне, который видел — про стеклянное додзё и мужчину, стоявшего напротив. Его одежда была соткана из ткани пространства, усеянного звездами, и развевалась на ветру, которого Райли не ощущал.
«Моя жена говорит мне, что у тебя нет времени. — У мужчины было молодое лицо, но глаза, изучавшие Райли, выглядели очень старыми. — К счастью, давно было записано: нет справедливости, есть только мы».
Название: Между лунами
Оригинал: Between the Moons, Person; запрос на перевод отправлен
Канон: «Львы Аль-Рассана», Гай Гэвриел Кей
Размер: мини, 1508 слов в оригинале
Персонажи: Аммар ибн Хайран, Джеана бет Исхак, Родриго Бельмонте
Категория: джен (намеки на всё)
Жанр: пропущенная сцена, повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Ночь после засады при Эмин ха'Назаре; Джеана, Аммар и Родриго улучили момент побыть наедине — втроем.
Голубая луна высоко поднялась в небо к тому времени, как Джеана сочла, что может позволить себе оставить пациента. Возможно, она решила это позднее, чем следовало бы, — но излишняя осторожность никак не могла повредить после первой проведенной ею ампутации в полевых условиях. На самом деле, сказала она себе, ей совершенно точно не помешает в будущем обладать этим опытом, лично пронаблюдав все признаки, показывающие, что операция прошла успешно; или же, если удача отвернется от нее — уметь в дальнейшем распознать, когда пациенту становится хуже.
Но сейчас Абир спокойно спал, его дыхание было ровным, а обрубок ноги был очищен и перевязан так старательно, насколько Джеана могла. С одной стороны от него был его брат, с другой — отец, и Велаз держался неподалеку. Она не сомневалась, что раненый будет в полной безопасности, если что-то пойдет не так в ее отсутствие — или, во всяком случае, ее успеют позвать.
Аммар оказался рядом с ней почти сразу же, стоило ей подняться; Родриго стоял за его спиной, и она была уверена, что Альвар тоже вскочил бы, если бы не взгляд, брошенный ему капитаном. В любое другое время Джеана посмеялась бы над ними или предпочла бы язвительно заметить, что ей не нужна охрана повсюду, куда бы она ни шла, но сейчас она сдержалась, помня о Тарифе ибн Хассане и его старшем сыне, бодрствующих неподалеку. Она всё еще не забыла, как, после того, как ее отец был искалечен, она не могла наблюдать за чужой радостью — казалось, будто в ее сердце вколачивают гвозди. Со временем это прошло, но на этих двоих время еще не успело оказать свое целительное действие. Возможно, сердца разбойников были более жестоки, чем сердца врачей, — но Джеана видела, как Тариф едва не обезумел от мысли, что его сын умирает, и сомневалась в этом.
— Идем, Джеана, — тихо сказал Аммар. — Здесь неподалеку есть приток Ларриоса. Ты сможешь вымыться там.
Джеана опустила взгляд на свои руки — в ночной темноте они казались почти черными от засохшей крови.
— Показывай дорогу. Это будет куда удобнее, чем пытаться что-нибудь сделать прямо здесь.
Все трое хранили молчание, пока не покинули пределы лагеря. Они понимали, что их спутники выдержали сегодня тяжелый бой и не заслуживали того, чтобы их сон тревожили пустой болтовней.
Только когда они добрались до реки, Родриго сжал ее плечо и сказал:
— Это была лучшая работа из всех, что я видел, Джеана. Еще одно доказательство, что я выбрал подходящего врача для своего отряда.
Нахмурившись, она стряхнула его ладонь и опустилась на колени у воды, чтобы вымыть руки.
— Я слишком долго ждала, прежде чем начать. Если бы я позволила своему волнению задержать меня и дальше, то снотворное могло бы перестать действовать до того, как я бы закончила.
Родриго строго посмотрел на нее — наверняка, промелькнуло в голове у Джеаны, он научился такому выражению, пока воспитывал своих сыновей. Она оттолкнула эту мысль подальше, как делала всё чаще и чаще в последнее время, когда что-нибудь напоминало ей о том, что у него осталась семья там, в Валледо.
— Я не намерен слушать, как член моего отряда наговаривает на себя, Джеана. Особенно учитывая то, что этот человек умер бы, окажись он под наздором почти любого другого полевого врача из тех, кого я знал.
— А ведь ты к тому же провела почти весь день, скажем так, помогая с засадой, — добавил Аммар, вольготно растянувшийся на камнях — похоже, он чувствовал себя не менее удобно, чем во дворце в Рагосе. — Ты немало успела сделать сегодня.
— Ну надо же, до чего я счастливая женщина — два столь великих мужа хвалят меня, — сухо ответила Джеана. — Я не наговаривала на себя, Родриго. Это был урок, который я извлекла из сделанного сегодня. В следующий раз, когда мне придется повторить подобное, я вспомню его.
— Ага! — воскликнул он; Джеана услышала в его голосе непонятное самодовольство. — Значит, ты готова признать, что намерена и впредь путешествовать вместе с моим отрядом?
Она возвела глаза к небу — к лунам над головой:
— Я сказала вовсе не это.
— И в чьих же еще битвах ты собираешься лечить раненых, Джеана? — спросил Аммар. Вопрос казался непринужденным, но в его тоне было нечто такое, что делало его куда более серьезным, чем если бы то же самое сказал Родриго. По тому, как сузились глаза капитана, она поняла, что он тоже это заметил.
Джеана замешкалась, раздумывая, затем рассмеялась и произнесла по-эсперански:
— В моих собственных, конечно же! О, Нино, любовь моя, взгляни с небес, как твоя Фруэла скачет в бой, мстя за своего павшего жеребца!
Аммар коротко хмыкнул; изменившееся было настроение развеялось, и, чтобы не дать ему вернуться, Джеана попыталась застать их врасплох, добавив:
— А теперь — кто-нибудь, дайте мне свой плащ.
Они и впрямь удивились, и она была рада заметить это — но мгновение спустя оба, как обычно, раздражающе быстро овладели собой. Аммар снял плащ и протянул ей с легкой улыбкой:
— Не думал, что мне придется раздеваться для тебя этой ночью, Джеана. Какая приятная неожиданность.
— Если кто-нибудь подслушает, как ты говоришь такие вещи, и снова начнет делать ставки, кого из вас я приглашу в свою постель — я с тебя голову сниму, Аммар, — сказала Джеана, пригнувшись за кустом, достаточно густым, чтобы укрыть ее. — Тебе никогда не говорили, что злить своего врача — не лучшая мысль?
— Порой она напоминает мне мою жену, — заметил Родриго, глядя на Аммара с преувеличенно-сочувственным выражением. — Если они когда-нибудь встретятся, я опасаюсь за судьбы мужчин этого мира.
Аммар развел руками и оскорбленно сказал:
— Она первая это начала, — к его чести, ничто, кроме дернувшегося уголка губ, не выдавало его веселья.
— Как я и говорил — в точности как Миранда.
— Мне совершенно точно следует заставить тебя когда-нибудь познакомить меня с ней, — Джеана вышла из-за куста, завернувшись в плащ. — Чем больше я о ней слышу, тем сильнее убеждаюсь, что мы просто чудесно поладим.
Она снова уселась на берегу и принялась отстирывать кровь с платья.
— Увы, мы обречены, — негромко произнес Родриго.
— О да, но теперь мы можем вынудить ее относиться к нам чуть лучше. Ваджи были бы недовольны, услышь они, что ты не носишь свои киндатские цвета, Джеана. Сжалишься ли ты над нами, зная, что мы можем рассказать им об этом?
— Будь они здесь, я бы, возможно, волновалась. Впрочем, в таком случае я бы предпочла остаться в крови бедного Абира, чем одеваться так на их глазах. В твоем исполнении, Аммар, эти угрозы ничуть не действуют. Я знаю, что мне нечего бояться, — она усмехнулась, глядя на них через плечо, и потеребила узел, удерживающий плащ. — Но если этот предмет одежды так сильно вас тревожит — я могу снять его.
Взгляды обоих были прикованы к узлу, и это заставило ее улыбнуться шире.
— Мне кажется, ты немного увлеклась, играя роль Фруэлы, — произнес Аммар; его голос стал ниже. — Если ты собираешься снять с меня голову, хотя я не дразнил тебя и вполовину так жестоко, что же случится, если ты развяжешь этот узел?
Джеана медленно опустила руку в воду и отвернулась.
— Думаю, нам придется жить, не узнав этой тайны, — тихо ответила она.
По правде говоря, понимала Джеана, она могла бы позволить плащу упасть с нее. По правде говоря, она чуть было не сняла платье прямо перед ними — просто ради того, чтобы полюбоваться их ошеломленными лицами.
Но она остро — слишком остро — ощущала равновесие между ними троими, точно равновесие между планетой под их ногами и сестрами Бога в небесах наверху, и она не могла не ощущать, насколько хрупко это равновесие. Она не знала, что случится, если она разденется перед ними — хотя некая часть ее была в восторге от возможностей — но в одном она была уверена: тогда равновесие между ними будет разрушено навсегда.
И она была так же уверена, что пока еще не готова увидеть, что станет с ними после этого.
Как обычно, совместноперевод с Grey Kite aka R.L. - ну, точнее, моего тут где-то треть.
Название: Что отдаст свою сладость до капли
Оригинал: For the Sweetness It Gives, pendrecarc; запрос на перевод отправлен
Канон: «Львы Аль-Рассана», Гай Гэвриел Кей
Размер: миди, 5301 слово в оригинале
Пейринги: Родриго Бельмонте/Аммар ибн Хайран (основной), Родриго Бельмонте/Миранда Бельмонте д'Альведа, Аммар ибн Хайран/Джеана бет Исхак (за кадром), упоминается возможный Родриго/Аммар/Джеана
Категория: слэш, гет
Жанр: драма, пропущенная сцена, толика ангста
Рейтинг: R
Краткое содержание: Зима в Фезане; лето в Силвенесе.
Примечание: название — отсылка к цитате из канона. Оригинал— “I know love,"
Says the littlest one.
"Love is like a flower."
— "Why is love a flower?
Little one, tell me."
— "Love is a flower
For the sweetness it gives
Before it dies away.”
Перевод— Я знаю любовь, —
Говорит мне малышка одна,
Любовь подобна цветку.
— Почему же любовь подобна цветку?
Скажи мне, малышка, ответь!
— Любовь — тот цветок,
Что отдаст свою сладость до капли
Перед тем, как погибнет.
Предупреждения: первый раз в рамках пейринга (он же последний); упоминаются канонные смерти персонажей, еще одна канонная смерть в перспективе
Зима в Фезане. Город лежал, притихший, под покровом снега. Смерть была тихой в это время года — непохожей на кровавое буйство, отметившее прошлые лето и осень; жизнь бесшумно вытекала прочь под ударами холода и голода. Живые ожидали весенней оттепели и возобновления войны — и в городе, и по всему полуострову.
Новое крыло дворца, не так уж давно дочиста отмытое от крови ста тридцати девяти наиболее выдающихся горожан Фезаны, пережило летнюю осаду и переход города под власть Эспераньи. Теперь в нем размещались войска Вальедо под началом коменданта, оставленного королем Рамиро.
Лежа на самой теплой постели в этом крыле замка, среди тончайших льняных простыней из личных запасов нового губернатора Фезаны, Миранда Бельмонте д'Альведа устроила голову на плече у своего мужа и спросила:
— Ты влюблен в этого человека?
Она чувствовала, как вздымается и опадает его грудь — он дышал медленно и глубоко, теперь, когда они уже закончили заниматься любовью. Именно в этом затишье он вновь заговорил о вражеском комадире, побуждая ее озвучить ту мысль, что с самого лета бродила в глубине ее разума — поначалу как шутка, а позже и всерьез. Сейчас Миранда ожидала его ответа, не будучи уверена, что именно хочет услышать.
— Думаю, да. В некотором смысле, — сказал наконец Родриго. Ее словно отпустило что-то. Она чувствовала боль, но и облегчение тоже. — Разве это не странно?
Она повернулась, приподнимаясь на локте и заглядывая ему в лицо. Холодный воздух хлынул в пространство между их телами. Ее волосы упали вперед, задевая подушку, его плечо, его ухо.
— Ты встретишься с ним весной, — сказала она. — Вспомни, что я тебе всегда говорю?
Он моргнул. Мгновением раньше его клонило в сон. Теперь он полностью бодрствовал, бдительный, точно всякий солдат, вызванный к своему посту среди ночи.
— Миранда, я не хотел...
— В самом деле? — спросила она.
Она глядела, как меняется выражение его лица, и понимала, что до сих пор он не до конца осознавал, что на самом деле хотел именно этого; что все это время говорил про Аммара ибн Хайрана из Альджейса — ашарита, цареубийцу, каида Картады и, как не давал ей позабыть ее муж, поэта — не как про достойного врага или даже товарища по оружию. Миранда не пыталась делать вид, будто понимает это. Она встречала этого человека только единожды, летней ночью, за стенами этого самого города, и тогда ее куда больше занимало нечто другое. Она не думала, что узнает ибн Хайрана, если увидит его вновь.
Но своего мужа она знала.
— Скажи мне, что я тебе всегда говорю.
Он вздохнул.
— Что если я пересплю с кем-то еще, то ты либо переспишь с другим мужчиной, либо убьешь меня.
— Родриго. Скажи мне в точности то, что я тебе говорю.
Он посмотрел на нее в замешательстве, и вдруг замер. В его глазах появилось понимание, и удивление — а еще страх.
— Ты говоришь мне, — ответил он, — что если я пересплю еще с какой-нибудь женщиной, то ты либо переспишь с каким-то еще мужчиной, либо убьешь меня.
Она улыбнулась ему. Это разбивало ей сердце — но оно разбивалось и прежде, и Родриго всегда исцелял его.
— И я имею в виду в точности то, что сказано. — Она вновь прижалась к нему. Его рука скользнула вдоль ее спины — привычным, уютным касанием. — Не мешало бы тебе вспомнить это, когда наступит весна.
Он молчал, только его дыхание ерошило ей волосы.
— Почему ты говоришь мне все это?
— Потому что я помню, каким ты был после смерти Раймундо, — сказала она. — И думаю, что ты сожалеешь о том, чего не сделал, прежде чем встретил меня, прежде чем потерял его, прежде чем стало слишком поздно. Я не хотела бы, чтобы этот человек стал для тебя очередным сожалением.
«А еще потому, что знаю, сколько крови прольется, когда эта зима закончится, любовь моя, — и не думаю, что мы оба переживем это».
Ее горло не так сильно болело от слов, которые она произнесла, как от тех, которые сдержала.
— Миранда, — произнес он так, как если бы ему тоже было больно говорить. — Я никогда тебе не рассказывал...
Но он, конечно же, рассказал: сотню раз и сотней различных способов. И хватит об этом. Ей не нужно было, чтобы он признавался в чем-то, что было ей известно уже долгие годы.
— И кроме того, — перебила она его, — я слышала, что он привлекательный мужчина, этот ибн Хайран.
— Миранда...
— Синие глаза, так мне говорили. Редкость для ашарита. Как ты там сказал, когда я спросила то же самое насчет твоей женщины-доктора? Что ты обучен замечать такие вещи в мужчинах и женщинах. — Она вновь улыбнулась, на этот раз чуть шире, и потерлась щекой о его грудь. — Так что скажи мне, Родриго. Он красив?
Она почувствовала движение его руки, и, хоть и не могла этого видеть, представила, как он прикрывает ладонью глаза.
— Ты вгонишь меня в гроб. Да, он красив. Ты это хотела услышать?
— Да, — сказала она. — Расскажи мне еще.
— Миранда!
— Почему нет? Ты уже рассказал мне больше, чем я когда-либо хотела услышать, о его мастерстве фехтования, о его искусстве верховой езды, о его стратегическом гении, даже о его стихах. Мне хочется узнать, как он выглядит.
— Но зачем?
— Чтобы я могла представить это, — ответила она, медленно потягиваясь на нем. Она почувствовала, как замерло его дыхание: как вздрогнула, а следом неподвижно застыла его грудь. — Чтобы, когда ты ускачешь прочь, на войну и к этому человеку, когда ты оставишь меня одну в нашей постели, я могла бы закрыть глаза и увидеть вас.
Он втянул ртом воздух, шумно, как тонущий.
— Миранда. Ты вгонишь меня в гроб, — повторил он, на этот раз неровным, дрогнувшим голосом.
«При условии, что этого не сделает он, — подумала она, когда он привлек ее на себя, когда она ответила на его растущее нетерпение и стиснула пальцы у него в волосах, на льняных простынях Хусари ибн Мусы. — При условии, что после того, как ты ускачешь прочь, на войну и к этому человеку, ты возвратишься обратно ко мне, домой».
***
Лето в Силвенесе. Город — то, что оставалось от города — спал некрепко: две армии стояли лагерем у его ворот. Когда поздние сумерки превращались в настоящую ночь, немногие ходили по улицам, и большинство из них поспешно перебегали от двери к двери, положив одну руку на рукоять кинжала или меча. Родриго Бельмонте шел спокойной походкой, опустив обе руки по швам, но одет он был в простой плащ и шляпу, надвинутую на лоб, и внимательно смотрел в сторону всякой тени, мелькавшей на боковых улочках.
Его путь лежал в гостиницу, которую он хорошо знал — по крайней мере, когда-то. Девятнадцать лет назад Силвенес по-прежнему был гордостью Аль-Рассана, и в ночь, подобную этой, из домов, мимо которых он проходил, лилась бы музыка и доносился бы смех. Он вошел во внутренний дворик гостиницы, вымощенный потрескавшимся камнем, некогда начищенным и выскобленным до белизны, ранившей ему глаза под полуденным солнцем, и посмотрел вверх, на окна. Только в одном горел свет — оно принадлежало угловой комнате на третьем этаже.
Хозяин гостиницы смерил вошедшего внутрь Родриго тяжелым взглядом. Как ему и было сказано, Родриго достал из кошелька тяжелую монету и трижды постучал ей, прежде чем положить на столешницу. За это он удостоился неохотного кивка в сторону лестницы. Понадобилось усилие, чтобы предолевать лишь одну ступеньку за шаг, но, добравшись до третьего этажа, Родриго обнаружил, что его сердце бьется так быстро, как если бы он бежал.
Он стянул обе кожаные перчатки, прежде чем поднять руку и постучать в дверь.
— Проходи, — раздался мягкий голос на ашаритском.
Это было тяжелее, чем вступить в битву: открыть эту дверь и зайти внутрь.
Аммар ибн Хайран ждал его в ровном свете масляной лампы. Он встал, когда Родриго вошел, и теперь стоял, не улыбаясь и не говоря ничего, пока оба они глядели друг на друга. Человеку не свойственно сильно меняться, подумал Родриго, за один-единственный год. Тяжелый год, безусловно, полный голода, и бессонных ночей, и отчаянных сражений, но у каждого из них за плечами было множество таких лет. Будь они только случайными знакомцами, Родриго вряд ли подумал бы, что Аммар хоть сколько-то изменился. Немного седины у него в волосах, само собой, лицо слегка осунулось, и, принимая во внимание анонимность встречи, он не носил ни колец, ни свою знаменитую серьгу, но всё это были мелочи.
Настоящая разница, подумал Родриго, была в глазах.
А следом Аммар улыбнулся, и Родриго спросил себя: не вообразил ли он это.
— Я начал было сомневаться, придешь ли ты.
Родриго недоверчиво рассмеялся.
— Думаешь, я упустил бы возможность? Я скорее умер бы от любопытства.
— Об этом я и беспокоился, — произнес Аммар. — Что ты позволишь какому-нибудь карманнику перерезать себе горло.
— Славная смерть для Капитана Вальедо. Ты почтил бы ее стихами?
— Несомненно. То была бы поэма, достойная столетий.
— Клянусь светом Джада, Аммар, — сказал Родриго, — я рад тебя снова видеть.
Он шагнул вперед, сокращая расстояние между ними, и был встречен на полпути, ощущая хватку на своих руках и сам сжимая в ответ с равной силой. Он вгляделся в лицо Аммара, пытаясь прочесть что-то о последних месяцах в тенях, отбрасываемых лампой. Затем он опустил руки.
— Как Джеана?
— В порядке. Тревожится. Она будет рада, что ты спросил, и еще больше рада будет хоть слову насчет ее родителей.
— Они в безопасности. У них все хорошо, но они беспокоятся о Джеане.
— Можешь передать им, что беспокоиться не стоит, пока я жив.
— Передам, — просто сказал Родриго.
Аммар опустил подбородок в полукивке.
— А Диего?
Он улыбнулся:
— Остался шрам. И только.
Аммар приподнял брови — поначалу удивленно, а затем с восхищением.
— Джеана говорила, что так и будет. Но я так до конца и не верил ей.
— Наши клирики объявили это чудом божьим.
— И чей же бог, по-твоему, сотворил его?
Родриго мог почувствовать, как из его улыбки исчезает удовольствие.
— Вопрос, которым я задавался не раз, поверь мне. Той ночью ты сказал мне молиться Джаду, но предупреждение ашарита вовремя привело нас к Диего, и руки киндата исцелили его. — Он покачал головой. — Но ты не попросил бы меня прийти на спорную территорию тайно и в одиночестве только для того, чтобы обсудить теологию или справиться о моем сыне.
— Нет. — Аммар отступил на шаг, указывая рукой на грубо вытесанный стол у себя за спиной. Этот стол, узкая кровать и два шатких табурета составляли всю обстановку комнаты. — Садись. Я принес вино.
Родриго смотрел, как он разливает напиток. Вино было красным, насыщенным, оставляющим дымный привкус на языке и на редкость изысканным.
— Даже не пытайся сказать, будто купил это у местного трактирщика.
Губы Аммара изогнулись в усмешке.
— Едва ли. Расскажи я тебе, сколько времени и затрат потребовалось, чтобы найти в Силвенесе вино, подобное этому... вот, к слову, истинная причина, по какой мы встретились здесь. Я провел целые месяцы без чего-то настолько же хорошего. Хазем запретил вино в офицерских шатрах, и, само собой, мувардийцы не пьют. Никогда не думал, что военный лагерь может быть столь сухим и безрадостным местом.
— Что бы они с тобой сделали, если бы нашли тебя здесь?
— Они в любом случае хотят моей головы, — беспечно ответил он. — С другой стороны, что бы они сделали с тобой... Но у меня при себе две фляжки этого красного. И я не пробовал ничего настолько же стоящего с тех пор, как мы покинули Рагозу.
Родриго повертел стакан в руках. То была неуклюжая, лишенная изящества вещь, недостойная своего содержимого.
— Я благодарен, что ты поделился им со мной, Аммар. Так почему мы здесь?
Аммар ибн Хайран посмотрел на собственный стакан и поднял его, делая длинный, затяжной глоток.
— Мы здесь для того, чтобы я мог сказать тебе, что завтра Язир ибн Кариф пришлет герольда к твоему королю. — Он поставил стакан обратно на столешницу, и тот зашатался на неровной, испещренной выбоинами поверхности. — Он предложит вызов на поединок между предводителями двух армий, дабы призвать божью волю на поле битвы. И я думаю, друг мой, что Рамиро согласится на это.
Родриго не мог бы сказать, как долго он просидел с ревущей тишиной в ушах. Поначалу неверие сменилось ужасом, затем — клокочущей яростью, и, наконец, тихой печалью. Его удивило, насколько глухим и знакомым кажется это чувство. Но разве он не знал, что этому придет срок, разве не почувствовал это еще тогда, когда впервые бросил взгляд на этого человека?
— Что же, — выговорил он наконец; собственный голос казался чужим, — настал час, когда бог требует от нас завершить это.
— И чей же это бог? — вновь спросил Аммар, а затем пожал плечами, движением настолько же пренебрежительным, насколько изящным. — Я здесь для того, чтобы сообщить тебе об этом, и пить до тех пор, пока не кончится это прекрасное вино. Ты присоединишься ко мне?
Послевкусие ягод малины и древесного дыма сменилось горечью на его языке.
— Какой в этом прок?
— В хорошем вине и хорошей компании? За этот год ты изменился больше, чем кажется, Родриго. Если тебе нужно об этом спрашивать.
Без улыбки, не отрываясь, он смотрел через стол в искрящиеся весельем глаза ибн Хайрана.
— Поединок. Чего ибн Кариф надеется этим добиться? Если я убью тебя, он отступит и уведет мувардийцев за море?
Аммар приподнял бровь.
— Полагаю, что он скорее рассчитывает на твою смерть.
Потребовалось некоторое усилие, чтобы его тон оставался спокойным и ровным.
— Чтоб тебя, Аммар, не надо приносить мне новости, которые входят, как нож под ребра, и делать из этого шутку. Вот в чем разница между нами.
Зубы Аммара блеснули белизной в свете лампы.
— Ты способен думать только об одном?
— О том одном, за что я не могу тебя простить. Моя жена говорит, что я слишком много смеюсь над тем, что другие принимают всерьез. Ты же, Аммар... ты смеешься над тем, что разбивает тебе сердце.
Ибн Хайран встал и в три шага пересек комнату, подойдя к окну, все еще распахнутому навстречу теплому летнему ветру. Несколько минут Родриго смотрел ему в спину, пока он стоял там, не двигаясь, а затем опустил взгляд на стаканы с вином. Тот, что принадлежал Аммару, был почти пуст. Родриго потянулся за фляжкой и вновь наполнил его. Когда это было сделано, Аммар повернулся обратно к нему и вновь занял свое место, положив руки на стол ладонями вниз.
— Что я должен сказать тебе? — тихо, очень тихо спросил он. — Что я скорее отрубил бы себе руку, чем поднял ее на тебя? Ты знаешь это, Родриго.
В ответ Родриго протянул руку и накрыл ладонью запястье Аммара. Его пальцы легли на загрубевшую кожу, туго натянутую над напряженными мышцами; он позволил большому пальцу скользнуть туда, где прощупывался пульс, и ощутил отрывисто-резкий бег крови, а затем дождался, пока напряжение спадет, и рука под его ладонью расслабится, пока пульс успокоится и замедлится под его прикосновением. Он позволил себе роскошь задержать это касание еще на несколько ударов сердца, прежде чем сказать:
— Да, я знаю это.
— Мне не хотелось бы думать, — почти бесшумно произнес Аммар, — будто между нами есть что-то, чего ты не можешь простить.
И на это Родриго ответил столь же просто — поднес его руку к своим губам. Он увидел, как изящные пальцы смыкаются вокруг его собственных — жест, продиктованный, подумалось ему, скорее изумлением, чем какой-то иной причиной. Он повернул обе их руки, открывая ладонь Аммара неверному свету, и коснулся еще одним поцелуем резких складок, которых будет касаться рукоять меча. Только затем он поднял взгляд, чтобы посмотреть в глаза столь же беспокойно-синие, как всегда — хотя на этот раз в них самих тоже читалось беспокойство.
— Помоги мне Джад, — сказал он. — Неужто я удивил Аммара ибн Хайрана?
Аммар откашлялся.
— Редкая удача, должен признать, хотя это и случалось прежде — и более того, один или два раза по той же самой причине. Я уже сказал, почему пригласил тебя сюда сегодня. Ты согласился именно поэтому?
Нет, едва не ответил Родриго. Давнишний разговор с Мирандой успел почти что изгладиться из его памяти, когда сошли зимние снега, и война началась вновь. Он слышал, что ибн Хайрана назначили каидом над всеми ашаритами Аль-Рассана, и принял эту новость с усталым смирением. Разве он не знал, что и это тоже непременно произойдет? В каком-то смысле Родриго был сам виноват в этом — после того, как нашел Галиба ибн Карифа на поле битвы и убил его, расплатившись за тот памятный вечер в начале лета под Фезаной. Когда, узнав о последствиях этой смерти, Родриго снова выступил против ашаритских войск, он вспомнил о словах Миранды, но не позволил себе задерживаться на этих мыслях. Долгие месяцы подряд он и ибн Хайран преследовали и изводили друг друга при каждой возможности, но ни разу не встретились лицом к лицу хотя бы на краткий миг.
Они танцевали по холмам и долинам всего Аль-Рассана, пока наконец не оказались оба в поблекшей тени Силвенеса. И в это утро, когда две армии в ожидании выстроились друг напротив друга по разные стороны широкого поля, в палатку Родриго Бельмонте принесли записку. Она была лишена подписи и написана по-эсперански, но он узнал этот почерк. «Сегодня вечером, в той комнате, где ты однажды выпал из окна».
Разумеется, он согласился. У него было немало причин для этого, и он солгал бы, сказав, что предложение Миранды не было одной из них.
— Не совсем, — сказал Родриго. — Но не буду отрицать, что это приходило мне в голову.
Он смотрел на Аммара — глаза в глаза; проследил взглядом линию носа, вниз к подбородку и горлу, глядя, как движется ямка между ключицами, когда тот сглотнул. Еще чуть ниже — туда, где смуглая кожа исчезала под воротником. Невероятно, но рука Аммара дрожала.
Настала очередь Родриго улыбнуться.
— Или ты хочешь сказать, что эта мысль не приходила в голову тебе, когда ты писал мне?
— Признаться честно — не приходила. Я тоже получил кое-какие дурные вести, понимаешь ли.
— А прежде того?
— Прежде, чем мне приказали проткнуть тебя мечом?
— Да, — кивнул Родриго. — Прежде. Осенью, при дворе Бадира; зимой, когда мы воевали вместе; весной, на улицах Рагозы...
— Через два дня я буду изо всех сил стараться убить тебя, — произнес Аммар — медленно, точно примеряясь к этим словам. Он покачал головой. — Мы должны допить это вино. Оно слишком хорошо, чтобы расходовать его впустую. А затем я должен отослать тебя к твоему королю.
— Это не ответ.
— Родриго, что я должен сказать тебе?
— Что ты хотел этого так же сильно и так же долго, как и я.
Мгновение Аммар молчал. Затем отдернул руку и потянулся за стаканом. Родриго успел ощутить горечь разочарования, пока Аммар не поставил стакан обратно, выпив вино, и поднялся на ноги.
— Хорошо же, — сказал он. Взявшись за край стола, он отодвинул его в сторону.
Родриго не смог бы сказать, встал ли он из кресла — или его выдернули. Стиснув плечо Аммара одной рукой, вторую он запустил в его волосы, притягивая ближе; руки Аммара сомкнулись на его ребрах. Он чувствовал вкус кожи под нижней губой Аммара, вкус вина на его языке; ощущал под ладонью его затылок, острые выступы позвонков на шее. Он шагнул было ближе, но руки на его боках удержали его.
— Подожди, — произнес голос Аммара у самого его уха. — Я не хочу спешить.
— Сколько, по-твоему, у нас времени? Под нашим командованием — тысячи людей. Нас непременно хватятся.
«Сколько времени у нас, дорогой мой, прежде чем я должен буду попытаться убить тебя?»
— Пусть даже так. Ты спрашивал, приходило ли мне это в голову, — Родриго почувствовал теплое дыхание на шее, прикосновение губ. — Если ты хочешь знать правду, друг мой — да. Дюжину раз той осенью, сотню — той зимой, и ежечасно, ежедевно — той весной, но ни разу я не представлял, что буду пытаться нагнать ускользающий песок в часах. Я предпочту не торопиться.
Его пальцы сжались крепче, затем медленно двинулись вверх. Таким образом сам Родриго нередко успокаивал жеребят — рассчитывая каждое движение, давая привыкнуть к своим касаниям.
Эта мысль заставила его улыбнуться:
— Как пожелаешь.
На этот раз, когда он шагнул вперед, Аммар охотно последовал его примеру, подходя вплотную. Родриго медленно вдохнул, сокращая то крохотное расстояние, что еще оставалось между ними. Выдохнув, он чуть отодвинулся — ровно настолько, чтобы позволить их губам соприкоснуться.
Этот поцелуй был медленнее, но зато куда жарче; Родриго оттолкнул прочь отчаяние, что вело его до сих пор, и разрешил себе просто наслаждаться им. Так, как и следовало наслаждаться — он знал, сколь умелым может быть рот Аммара, но одно дело — смотреть, как он складывает слова стихов, и другое — чувствовать эту гибкую силу собственными губами; одно дело — слышать, как он поднимает голос, перекрывая шум пиршественного зала, и совсем другое — поймать низкий, случайно вырвавшийся из его груди стон. Родриго сдвинул ладонь, лежавшую на затылке Аммара, ниже, обводя контур его лица. Никакой колючей щетины. Он тщательно побрился этим вечером. И ты говоришь, что не думал ни о чем таком, когда писал свое приглашение, подумал Родриго.
— Во всяком случае, — сказал он вслух, — я смог заставить тебя перестать смеяться.
Еще один поцелуй — слишком короткий.
— Здесь должен быть смех. — Аммар медленно провел рукой по его груди, остановившись на пуговицах легкого летнего мундира. — Должна быть музыка снаружи, и шелковые простыни на просторном ложе, и лампы, освещающие темные углы.
— Ты так это себе представлял? — Родриго снова запустил пальцы в темные, вьющиеся волосы, так похожие на волосы Миранды. Он сдвинул свой вес, соприкасаясь бедрами, и едва сдержал собственный стон. Это, во всяком случае, ничем не напоминало о Миранде. Внизу живота разгорался огонь, тлеющий неспешно, но неостановимо.
— Иногда. Или же иначе — палатка где-то в зимней глуши, жесткая земля под нами. Но снаружи все равно звучит музыка, поют солдаты, сидящие у костра.
— Не Джеана?
— Нет, — хрипло ответил Аммар; его пальцы проворно расправлялись с застежками. — Нет. Она была бы в палатке вместе с нами, разумеется.
Огонь вспыхнул ярче, волны жара прошли вверх, к запястьям, и вниз. Пуговицы наконец расстегнулись, и ладонь скользнула по его обнаженной груди. Родриго, в свою очередь, потянул за накидку, наброшенную поверх балахона Аммара, стаскивая ее с его плеч.
— Не уверен, — выдохнул он, — что когда-нибудь прежде задумывался, до чего же раздражают эти ваши одежды.
Зубы Аммара легко коснулись его уха.
— Позволь мне.
Он быстро стянул балахон через голову, оставшись в легкой набедренной повязке. Снять и ее Родриго не успел — Аммар уже занялся его поясом. Расстегнув пряжку, он остановился.
— Ты когда-нибудь делал это прежде?
— С мужчиной? Нет. К моему вечному сожалению.
Аммар кивнул; его задумчивый взгляд странно не сочетался с учащенным дыханием.
— Раймундо?
Родриго моргнул:
— Откуда ты знаешь?
— Догадался. Я слышал, как ты говорил о нем несколько раз.
Родриго обескураженно хмыкнул. Для того, чтобы рассмеяться, ему не хватало воздуха. Похоже, не только Миранда умела понимать его помимо слов.
— А тебе приходилось бывать с мужчиной?
Аммар усмехнулся:
— Я думал, тебе уже давно следовало понять — большинство слухов не лгут.
Он приподнял брови:
— Альмалик?
Лицо Аммара застыло, почти замкнулось.
— Да.
— Который из них двоих?
— Знаешь, мне куда больше нравилось, когда мы говорили о Джеане.
Это был не ответ, но Родриго не стал возражать, особенно когда Аммар снова обратил внимание на застежки его штанов, в то же время направляя его к постели.
— Что ж, в таком случае продолжим говорить о Джеане, — сумел выговорить Родриго. — Она знает, где ты сейчас?
— Конечно же, я сказал ей.
Его ноги уперлись в край кровати, как раз когда Аммар закончил с пуговицами. Родриго стянул штаны с бедер, а потом позволил себе упасть на спину.
— Но ты не сказал ей об этом.
Аммар смотрел на него — сверху вниз, переводя взгляд с ног к груди, а затем к лицу. Так — внимательно и вдумчиво — он часто смотрел на карты короля Бадира, когда они планировали зимнюю кампанию. У Родриго пересохло во рту.
— Она не стала бы возражать. Или стала бы — но только потому, что не могла бы к нам присоединиться. А Миранда — насколько разгневалась бы она, если бы ты выжил и вернулся в Вальедо, чтобы рассказать ей? — он наклонился вперед, уперевшись коленом в матрас около бедра Родриго.
— Мне не придется выживать так долго, — ответил Родриго. — Она в нашем лагере.
Аммар изумленно замер.
— Она здесь?
— Да. — Аммар отступил было назад, но Родриго дотянулся до его лица, удерживая на месте. — Но что с того?
— Забудь про своего короля. Я должен отослать тебя обратно к твоей жене. Родриго, через два дня один из нас будет мертв.
— У нее есть двадцать лет, проведенных со мной, и двое детей, — Родриго провел пальцем по щеке Аммара. — Я буду с ней завтрашней ночью. За эти несколько часов она не станет меня упрекать.
— Судя по всему, что я слышал, — мне представляется совсем наоборот.
— Видишь ли, в твоем случае я получил особое разрешение.
Он улыбнулся, видя, как Аммар осознает это.
— Мне начинает казаться, Родриго, что я не отказался бы получше узнать твою жену.
Он не успел ответить — Аммар вновь склонился над ним, и следующие минуты слились в размытое, пьянящее марево ощущений. Он желал этого, но было некое особое наслаждение в том, чтобы не торопясь провести мозолистой ладонью вдоль ребер и живота, по гладкой коже, нарушаемой лишь редкими шрамами. Избавившись от последних предметов одежды, он обхватил рукой член Аммара, восхитившись вырвавшемуся у того вздоху. Приподнявшись, он поцеловал его открытую шею, затем осторожно сомкнул зубы на тонкой коже.
— Полегче, — предупредил Аммар — небрежно, несмотря на напряжение, пронизывавшее все его тело. — Если только ты не хочешь оставить отметину.
Родриго прищелкнул языком.
— Мувардийцы решат, что ты был с женщиной, и им уже известно, что ты — самый распутный человек в Аль-Рассане, — отметил он, а следом прикусил ему кожу, на сей раз не слишком осторожничая. Приняв цепкую хватку пальцев у себя в волосах за поощрение, он спустился к ключице, чередуя язык и зубы, наслаждаясь острым привкусом пота и вдыхая слабый аромат духов Аммара. — И кроме того, я хотел бы, чтобы Джеана знала, что я был здесь.
Член Аммара дернулся в его руке, и Родриго рассмеялся. Он обводил его по кругу осторожными, любопытствующими пальцами и сделал бы больше, если бы Аммар не перехватил его запястье.
— Еще рано, — сказал он. — Лежи.
И он начал прокладывать собственный путь вниз — за тем исключением, что не остановился на ключицах. Его рот был столь же искусен в этом, как и во всем остальном, жаркий и настойчивый; его ладони распластались на бедрах Родриго. Родриго слышал, как его собственное дыхание делается прерывистым и поверхностным, и прикрыл глаза, когда зрение начало мутиться. Для него все произошло слишком быстро, чтобы даже выкрикнуть предупреждение. Он излился стремительно, зажатый между ладонями Аммара, между его губ.
Он еще не оправился от этого, когда кровать скрипнула, и Аммар забрался на нее рядом с ним. Поверх него, точнее выражаясь.
— Мне следует принести извинения за столь неподобающие условия, — сухо произнес Аммар.
— Девятнадцать лет назад кровать была шире, — отозвался Родриго, не открывая глаз. — Как ты узнал, что мы останавливались здесь?
— Меня в то время не было в Силвенесе, — его голос запнулся, когда Родриго повернулся к нему и протолкнул ногу между его бедер. Он был твердым, точно камень, и даже такое небольшое трение заставило его задрожать всем телом. — Я был...
— Продолжай, — он потянулся вниз и, не торопясь, начал двигать рукой.
— Я был... не здесь, иначе, думаю, мы бы встретились. Я вернулся в город как раз после того, как Раймундо призвали на родину. Все только и говорили, что о тебе.
— Неужели? Я мало что сделал в Силвенесе.
— Ты выпрыгнул из окна третьего этажа и остался жив.
— Да, — очень серьезно сказал Родриго и открыл наконец глаза, чтобы видеть, как играет свет на лице Аммара, когда он ускорил темп. — Я счел, что это будет наиболее благоразумным способом действий. В этой комнате, видишь ли, находилось трое людей с ножами.
— Никто не знал, как тебе удалось выжить. Я заплатил человеку, чтобы он показал мне эту комнату. И обнаружил... Ашар, Родриго!
— Да.
— Чтоб тебя, — выдохнул он, его собственные глаза теперь были крепко зажмурены. — Я нашел то место снаружи, где ты вбил штырь.
— Старая уловка. — Родриго повернул руку. — Я знаю несколько еще более старых. Скажи мне, когда ты ложишься с Джеаной, она... — Но Аммар потянулся через постель, вовлекая его в очередной поцелуй, и слова утратили смысл.
После этого всё не продлилось долго. Аммар коротко застонал, и Родриго держал его в объятиях, пока он вздрагивал, затихая.
«И этого человека я должен убить», — подумал он, ощущая тепло живого тела напротив своего собственного, прижимая лицо к мокрому от пота плечу.
Светильник мигнул и погас. Никто из них не поднялся, чтобы зажечь его снова.
И лишь позже, намного позже Родриго нашел в себе достаточно сил, чтобы сказать:
— Аммар, если я погибну... нет, тише. Если я погибну, у моей жены останутся сто пятьдесят человек за спиной и королевское слово, что она будет в безопасности. Если погибнешь ты, у Джеаны не останется ничего. — Ответом ему было молчание. — Я отправлю к ней Альвара. Скажи ей, чтобы уезжала с ним, если ты падешь в бою.
— Я не намерен облегчать тебе эту задачу, друг мой.
— Я не любил бы тебя так сильно, будь по-другому.
— Родриго. Я скажу ей, но, дорогой мой, ты должен простить меня. Я не буду плакать вместе с тобой этой ночью.
— Не думаю, что я способен смеяться.
К утру он возвратится в свой лагерь, где ему предстоит давать объяснения жене и сочинять отговорки для офицеров. К полудню герольды сойдутся на открытой равнине за стенами Силвенеса. К приходу ночи они будут сжимать в объятиях Миранду и Джеану, а на закате следующего дня они выедут навстречу друг другу, чтобы встретиться в последний раз.
«Идем, брат, — скажет Аммар, эхом собственных слов Родриго в тот первый день в Рагозе. — Покажем им, как это делается?»
И вскоре после этого один из них будет лежать мертвым.
— Тогда спи, — произнес над ним мягкий голос поэта, и Родриго повернулся в постели, прижимаясь ближе, сплетая их тела. — Рассвет наступит уже скоро.
Примечание автора:
"Апология", Ибрагим ибн Утман, XII век, Кордова
Не отмечай мое непостоянство,
Раз певческий голос
Завладел моим сердцем.
Некто может быть серьезным в одни часы
И беспечным в иные:
словно дерево, которое рождает
равно флейту певца
и лук воина.
@темы: перевожу слова через дорогу