...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Драбблик на поржать. Писался методом «упорись с товарищами и запиши всё, не отходя от кассы». Поэтому художественной ценности в нем немного, но зато неподражаемая атмосфера трудовыебудней (=
Соавтор по накуру, как обычно — Grey Kite aka R.L.
Название: Разработка
Размер: драббл, 360 слов
Пейринг/Персонажи: безымянные темные майар
Категория: джен
Жанр: юмор, стёб
Рейтинг: G
Краткое содержание: трудовыебудни Первого Ангбандского отдела разработки, проект «дракон»
— Почему бета-версия дракона все еще не летает? Мы же обещали в следующем релизе!
— Потому что бета. Зато отлично ползает! Модель «Глаурунг», даром что экспериментальная — а какой эффект!
— И вообще, вы видели анатомию этой ящерицы? Не взлетит.
— Нет, ну это смотря как пнуть...
— Все равно далеко не улетит. Аэродинамика. Говорю как опытный специалист.
— «Опыт» — это вон те трепыхания в форме летучей мыши?
— Как умею, так и летаю!
— И рога! Зачем этому животному рога, да еще и две пары?
— В техзадании написано — рога. Идите и спрашивайте Мелькора сами. Я не пойду, у меня текущая сборка физического тела не забэкаплена, замучаюсь потом восстанавливать...
— Поправил одну чешуйку — отвалились крылья.
— Верни на место.
— Вернул. Выросло три крыла по левому борту и ни одного по правому. Давайте его с самого начала пересоберем?
— А потом нас пересоберут. Или вообще обратно не соберут. Отпиливай лишние крылья и переставь одно куда надо.
— Но они же оба левые.
— А оно все равно не взлетит. Ты просто тут недавно, поэтому не в курсе. Это тридцать шестой выпуск бета-версии, и оно все еще не летает.
— КТО РАЗРЕШИЛ КОРМИТЬ ОБРАЗЕЦ ПЛЕННИКАМИ?! Их еще допросить не успели!
— Да его и не выпускали даже!
— М-да, действительно, клетка заперта... Но как тогда?..
— Вентиляция.
— То есть ты хочешь сказать, что десятиметровая ящерица просочилась через вентиляцию?
— Во-первых, он еще маленький. А во-вторых, ты видел здешнюю вентиляцию? Правильно, она такая же огромная, как и все коридоры и залы в этой крепости.
— По-моему, у нашего Владыки гигантомания. Драконов ему строй побольше, крепость тоже побольше...
— Давай ты на этом остановишься. Я не хочу искать в наш отдел новых сотрудников.
— Какие-то они у нас грустные. Может, их надо того... выпустить погулять?
— В чистое поле, ага. Глаурунга один раз выпустили, когда он еще в альфа-версии был. Приполз обиженный и грустный, жаловался на каких-то эльфийских лучников. Нет уж.
— Сверху поступила директива запускать.
— Но оно же по-прежнему не летает.
— Ничего, главное — чтобы до вражеского войска долетело. На один-то взлет хватит?
— Если из катапульты запустить...
— С таким подходом надо было с самого начала приделывать ракетный двигатель. Но уже поздно, у нас релиз.
— Ладно. В крайнем случае оно шмякнется среди эльфов и рассмешит их до смерти.
— Мы скажем, что это встроенный отвлекающий маневр. А после битвы уже неважно.
Дальше с текстами как-то не сложилось, поэтому переводы.
Название: Только лишь я
Оригинал: I Am the Only One, saliache; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 807 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Феанор, упоминаются Финголфин, Финвэ
Категория: джен
Жанр: зарисовка, AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: Феанор сделает всё, что потребуется, чтобы стать наследником своего отца.
Предупреждения/Примечания: гендерсвитч
Я — Фэанарэ Куруфинвэ. Я — дочь своей матери.
Я наблюдала за тем, как мой отец оставил мою мать. Она умерла и не вернулась более. Он утешил свой взгляд девой-ваниэ, Индис, и взял ее в жены. Это — как уверены все, включая их самих — счастливый союз. Это — считаю я — предательство.
Теперь у меня есть сводная сестра, сестра наполовину. Ее зовут Финдис. В ней сливается наследие ваньяр и нолдор, и оба народа любят ее. Я не намерена признавать это, но она — та младшая сестра, которую отец всегда хотел для меня. Если бы не ее золотые ваньярские глаза, мы сошли бы за полноправных сестер; она вдумчива и умна — истинная дочь Финвэ.
Ее брат — совсем другое дело. Нолофинвэ — тот брат, которого я никогда не хотела. Он пытается хитростью отобрать отцовскую любовь у меня и даже у своей собственной сестры. Я видела это — в том, как он с презрением смотрит на нас, когда думает, что мы не замечаем, в его тихих маленьких интригах, где он выставляет себя героем. Он — глупец.
И он станет наследником отца, если только ему позволить.
Я не могу этого допустить.
Сколько прошло времени с тех пор, как я в последний раз распускала волосы? Они теперь длинные — настолько, что на них можно сидеть. Они падают на мои плечи тяжелыми волнами — правильного иссиня-черного цвета. Я вытягиваю из них тонкие серебряные цепочки; они путаются, цепляются за волосы, и я нетерпеливо выдергиваю пряди. Это была прическа матери, но теперь я должна стать такой, как отец. Мать носила свои волосы, точно вышитый гобелен; отец убирает их в косы — длинные, до пят. Ноло носит свои косы точно так же, и народ уже шепчется о том, что это станет единственной подобающей прической для принцев нолдор. Для потомков — сыновей — Дома Финвэ.
С отцовскими косами я выгляжу странно и непривычно. Словно я — кто-то совсем другой. Лоб кажется слишком большим, а нос изогнут, точно нос тэлерийского корабля. Скулы остро выдаются вперед — их больше не затеняют украшения в волосах и уложенные пряди. Я будто исхудала, стала голодной и злой. Моей внешностью часто восхищались, сравнивая меня с матерью; теперь я знаю, что это ложь. Я всегда походила на отца.
Одеваться тоже приходится по-другому; волосы цепляются за пуговицы, крючки и бисерную вышивку, прежде чем мне удается справиться, но в итоге я вынуждена всё это снять. Я выгляжу как девочка, примеряющая одежду своего отца, слишком большую для нее. Ничего не сидит так, как нужно.
Неважно; у меня достаточно церемониальных нарядов, подогнанных по моей фигуре и подчеркивающих ее. Есть и другие, сшитые в тайне, которые я надеваю в кузнице. Один из них — пламенно-красного цвета; он немного тесноват в груди, но я все равно предпочитаю его. Я — больше, чем моя одежда.
Нельзя сказать, что я не испытываю трепета, когда наконец решаюсь покинуть свои покои. Мало кто узнает меня; один раз меня принимают за отца, что странным образом успокаивает, и еще несколько — за моего полубрата. Тем большие они глупцы. Пусть Ноло считает меня жеманной принцессой, пригодной лишь для рождения детей и игр в кузнице. Огонь моего сияния сожжет его.
Отец восседает во главе своего двора; он выглядит серьезным и опечаленным. Индис тоже здесь, рядом с ним, ее тонкие брови нахмурены. Финдис сегодня отсутствует — наверное, отправилась в гости к той ваньярской девушке, о которой никак не перестанет думать. Ноло, конечно же, здесь — и выглядит довольным. Он тщательно скрывает это под маской заботы, но я хорошо знаю его.
Я занимаю место среди тех, кто просит беседы с королем. За мной стелются шепотки, наполненные смущением, удивлением и завистью. Неважно. Подходит моя очередь.
Ноло замечает меня первым, но отец узнает меня прежде него. Индис ошеломлена; но, поскольку она привыкла к двору своей сестры Ингвэ, она не осознает важности того, что я собираюсь сделать.
Перед лицом двора и множеством свидетелей я заявляю право на свое законное место — первого ребенка своего отца и его наследника. Я — его единственное дитя (от первого брака). У него еще нет наследника (хотя Ноло, несомненно, оспорит мои притязания). Я лучше всех из его детей разбираюсь в хитростях и политике (хотя Индис снова в тягости, и, возможно, это дитя опровергнет мои слова). Я желаю этого (по многим причинам). Если я не могу получить всю любовь своего отца, я докажу, что я — лучшая из всех его многочисленных детей. (Индис никогда не сможет родить такую, как дочь Мириэль). Он никогда не пожелает жить без меня.
Я вижу боль в его глазах. Он не хочет, чтобы это произошло. Но это не имеет значения; я — Фэанаро Куруфинвэ. Я — сын своего отца.
Название: Белорукая
Оригинал: White-Handed, zopyrus; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1351 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Арэдель, Анайрэ, мимопробегающие родичи
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: Арэдель не всегда принимает самые разумные решения, но ее мать всегда готова ее поддержать. // А еще - немного о том, почему у Белой Девы такие белые платья и как нолдор изобрели отбеливатель.
Одно из первых воспоминаний Арэдель было о том, как она смотрела на своих родителей, едущих рядом по главной площади Тириона.
Это был какой-то парад; но Арэдель была слишком маленькой, чтобы участвовать в нем вместе с родителями и братьями. Она стояла в стороне со своей няней, слушая пение труб и приподнимаясь на цыпочки, чтобы увидеть что-нибудь кроме развевающихся знамен, расшитых гербами — короля Финвэ, его обеих жен и его пятерых детей.
Когда наконец появились ее родители, Арэдель не могла оторвать взгляд от матери. Анайрэ ехала, сидя в седле боком, на белой — без единого пятнышка — лошади. Ее платье было глубокого синего цвета, а драгоценные камни на одеянии и на упряжи переливались в ярком утреннем свете Лаурелин.
Арэдель бросилась вперед — няня не смогла ее удержать. Она спешила поприветствовать мать, не слушая предупреждающих окриков, и подбежала прямо к гарцующей лошади Анайрэ. Лошадь встала на дыбы, колокольчики на упряжи зазвенели, и лицо Анайрэ побелело от испуга. Кто-то закричал.
Потом Арэдель не могла понять, почему ее родители так расстроились. Да, лошадь лягнула ее, но теперь-то с ней все было в порядке. Целительница дала ей выпить какого-то вкусного снадобья, чтобы не было больно, и рассказала про все кости в руке Арэдель, которые она собирала в нужном порядке. Оказалось так интересно.
Действие снадобья постепенно заканчивалось, и это было не очень-то приятно, но целительница пообещала Арэдель, что ее рука быстро срастется. Родители отправили ее в постель, но ноги у нее были совершенно целые, так что она собиралась встать, как только они уйдут.
— О чем ты только думала? — рассерженно спросила Анайрэ. — Даже в Валиноре бывают несчастные случаи. Ты могла умереть, Ириссэ.
— Но я бы вернулась, — уверила ее Арэдель.
Почему-то это заставило родителей переглянуться. Отец выглядел встревоженным; мать — разгневанной.
— Не говори так, — Анайрэ пугающе нахмурилась. — И если ты еще раз сделаешь какую-нибудь подобную глупость, обещаю, я...
— Мы оба рады, что с тобой все в порядке, — прервал ее Финголфин спокойным голосом.
Он погладил дочь по волосам.
— И, конечно, ты бы вернулась, — продолжил он. — Но мы бы очень по тебе скучали, если бы тебя не было.
Целительница вернулась, чтобы дать Арэдель еще снадобья. Родители сидели у ее кровати, пока она не уснула.
Арэдель отыскала своего кузена в лесу, в окружении гончих.
— Во что это ты одета? — поинтересовался Келегорм. — Совсем ума лишилась?
Арэдель явилась, не переодевшись, прямо из дворца. Она терпеть не могла сидеть на королевских советах, но Тургон попросил ее; и родители одобряли, когда она показывала свой интерес к политике.
После такого скучного утра Арэдель просто не могла позволить себе тратить время, чтобы сменить на что-нибудь свое белое платье — хоть оно и было жестким от вышивки, но все-таки достаточно удобным. Ей слишком хотелось побыстрее вдохнуть свежего воздуха.
— Какая тебе разница, во что я одета?
Келегорм закатил глаза.
— Может, это платье и поможет ослепить оленей, — сказал он. — Но, надеюсь, ты не намерена ехать на охоту, сидя боком. Ты же упадешь с лошади.
Арэдель не подумала об этом — но теперь она уже никак не могла отказаться, видя усмешку на лице кузена.
— Если кто и упадет, это будешь ты, — ответила она, посылая лошадь вперед.
Платье испачкалось в грязи немного сильнее, чем она предполагала, но Арэдель держалась в седле без всяких трудностей. Настоящее испытание поджидало в конце охоты: нужно было разделать добытого оленя. Вытащив нож, Келегорм окинул взглядом Арэдель — и ее платье — с ехидным торжеством.
Такого она ему спустить не могла. Встряхнув головой, Арэдель невозмутимо опустилась на колени в грязь и занесла нож над тушей.
Арэдель шла к дому от конюшни с улыбкой на лице и лучшими кусками олельнего мяса в седельной сумке. Платье спереди было залито кровью, подол истрепался и испачкался, но ее это не беспокоило.
Ей следовало бы сообразить, что ее мать будет другого мнения.
— Как ты могла? — голос Анайрэ сочился разочарованием. — Одна только ткань стоила целое состояние, а вышивка...
Арэдель хотелось бы, чтобы она могла описать, как свет играет в кронах леса, как билось от восторга ее сердце, когда они с Келегормом мчались среди деревьев и гончие ляали впереди.
Разве это не стоит ничего?
Но Арэдель не была поэтом, равно как и ее мать. Она была наказана; а Анайрэ заперлась в химической лаборатории на неделю.
Арэдель начинала уже думать, что никогда больше не увидится с матерью, и это казалось немного чересчур; но когда Анайрэ вышла из лаборатории неделю спустя, она отправилась прямо в комнату дочери.
Безупречно-белое платье Арэдель было у нее в руке; в другой руке она держала пузырек с прозрачной жидкостью.
— Смотри, что я для тебя придумала, — радостно сказала Анайрэ. Арэдель вдруг показалось, что она выглядит на несколько столетий моложе.
— Мне, конечно, нужно будет еще над этим поработать, — продолжала ее мать. — Пока что оно действует только на белую ткань, а все остальное просто уничтожает, поэтому, пожалуйста, будь осторожна, когда станешь его использовать — вообще-то, если подумать, лучше бы тебе попросить кого-нибудь другого, поосторожнее.
Она встревоженно посмотрела на дочь, словно боясь, что такая честность может ее обидеть. Но Арэдель это ничуть не задело.
Вместо этого она обняла мать.
— Мне следовало бы лучше обращаться с платьем, для начала, — признала она. — Иногда я совсем не думаю, прежде чем что-нибудь делать.
Анайрэ рассмеялась.
— Ты в этом не одинока, дочь моя. Хорошо, что твой отец догадался жениться на ком-то более рассудительном. Иначе вы бы все были обречены.
Арэдель оставила дверь комнаты открытой, пока собирала вещи, чтобы иметь возможность спрашивать совета у родичей.
— Сколько смен одежды мне брать?
Эленвэ заглянула в дверной проем. Они с Тургоном зашли помочь, но скоро им нужно было идти домой и собирать собственные вещи. Арэдель намерена была присоединиться к ним позже.
— Ты слышала Феанаро, — Эленвэ понизила голос, подражая дяде Арэдель. — «Попрощайтесь со своими сокровищами!»
Арэдель хихикнула.
— Кажется мне, он сам не слушает собственные речи.
— Мы идем не из-за него, — серьезно сказала Эленвэ. — Но это хороший совет. Всё, что ты знаешь, как сделать, или можешь найти кого-то, кто сделает это для тебя — всё это лучше оставить.
Тургон окликнул ее, и Эленвэ вышла из комнаты.
Она была права: нужно брать с собой знания, а не наряды. Арэдель остановилась перед книжной полкой, глядя на названия. Вытащила несколько свитков с медицинскими записями. Она давно уже выучила их содержимое, но они могли пригодиться, если ей понадобиться учить кого-нибудь еще.
Повинуясь порыву, она развернула один из них и быстро записала на полях формулу отбеливателя, который когда-то изобрела ее мать.
Свиток отправился в сундук, но больше она не могла сложить ничего. Она не могла понять — как можно уместить всю свою жизнь в пару сундуков, чтобы погрузить в повозку?
Анайрэ осторожно постучала по дверному косяку, нарушая ее размышления.
— Еще не собралась?
Арэдель повернулась к ней.
— У меня плохо получается составлять планы, — в отчаянии призналась она. — Я не знаю, что мне взять.
Анайрэ заглянула в первый сундук. Приподняла брови.
— Для начала, тебе не нужны пять пар туфель, — заметила она. — Книги — хорошая мысль, но они тяжелые.
Она вытащила всё из сундуков и отложила вещи, которые Арэдель стоило оставить.
Арэдель не сводила с нее взгляда.
Ей хотелось сказать «пожалуйста, не уходи», но это было бы глупо. Анайрэ никуда не уходила.
— Мне будет тебя не хватать, — сказала она вместо этого.
— Помоги мне здесь, — ответила Анайрэ. — Если уж ты уходишь, можно сделать это как следует.
Название: Светло и страшно
Оригинал: Bright and Terrible, zopyrus; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1054 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: ОЖП (нолдэ из первого воинства), Куруфин
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: G
Краткое содержание: Не все в Лосгаре были рады сжечь корабли. Капитан одного из них не склонна исполнять приказы без раздумий.
Тарквен всегда была верной последовательницей Феанора, и не собиралась меняться. Она не питала любви к Финголфину и не особенно заботилась о том, что станет с его воинством; но когда сын Феанора — тот, что был больше всех похож на своего отца — швырнул зажженный факел в ее стоящий у берега корабль, она побелела от ярости.
— Что такое ты делаешь?!
Тарквен выронила охапку сена, которую несла в руках, и бросилась к нему — слишком медленно. Куруфин почти небрежно отступил в сторону, и ему оставалось только поймать ее за руку, когда она споткнулась и едва не растянулась на песке.
Его факел упал точно там, куда он целился, и доски ее корабля уже начали дымиться. Пламя факела пахло чем-то отвратительным: очередной химический эскперимент Феанора, не иначе.
Тарквен вырвалась из хватки Куруфина, но ее корабль уже горел.
— Мой лорд, — в отчаянии начала она. — В трюме еще остались припасы. Корм для лошадей, зерно для нас. И у нас не будет крыши над голо...
— Хватит, капитан, — оборвал ее Куруфин; в его голосе звенела сталь. — Приказ моего отца — сжечь корабли. Я сожалею, что твои люди не успели разгрузить корабль раньше, но отец справится без названных тобой припасов.
— Раньше? — переспросила Тарквен. — Мой лорд, но не было никаких указаний... никаких предупреждений.
Они достигли Лосгара всего несколько часов назад. Некоторые предприимчивые капитаны разгрузили корабли немедленно: лошадей отпустили на вольный выпас, а кто-то уже сгрузил бочонки с вином. Но припасы на корабле Тарквен не нужны были немедленно, и она позволила своим пассажирам и команде пойти праздновать высадку.
Насколько она знала, они сейчас пили чуть дальше на берегу. Большинство — знала Тарквен — испытывали просто невыразимое облегчение, ступив наконец на твердую землю после стольких проведенных в море недель, и они уже начали веселиться, как только могли. Может, кто-нибудь, кто был в цепочке командования повыше, чем Тарквен и ее друзья, слегка перебрал с выпивкой, и настоящие приказы Феанора были поняты неверно.
Но Куруфин выглядел совершенно трезвым. И уж он-то совершенно точно должен был знать намерения своего отца.
Казалось, гнев Тарквен удивил его — но неужели он ожидал чего-то иного?
— Не отчаивайся, — сказал он со снисходительной уверенностью. — Мы вырастим новое зерно. А ночь сегодня теплая. Мы будем спать под звездами, как наши предки у Куйвиэнен.
Тарквен хотелось схватить его за горло и вытряхнуть из него эту снисходительность, но она только сжала кулаки.
От дыма слезились глаза. На самом деле, конечно, корабль принадлежал не ей: она знала, что не имеет настоящего права оплакивать его уничтожение. Но это был ее единственный дом все те долгие месяцы, когда флот плыл рядом с нолдорским воинством вдоль берегов Арамана; а в те недели, что они провели в пути, не видя даже земли, корабль был всем ее миром.
Когда они начали поход, никто из войска Феанора не разбирался в мореплавании как следует. Тарквен доверили корабль, потому что у нее был громкий голос и зоркий взгляд, к тому же, она умела завязывать парочку нужных узлов. Вместе с другими капитанами они учились справляться дальше, следили за ветром, на своих ошибках понимали, как заставить паруса делать то, что им было нужно.
Многие из этих первых капитанов утонули в штормах, сразу после Альквалондэ. Кто-то говорил, что Уинен погубила их за непочтительность, но Тарквен знала, что они просто пали жертвами собственной неопытности. Она и ее команда выжили — не из-за умений или благословения, но благодаря удаче и быстрому разуму.
Когда она высказала свои мысли про Уинен вслух, губы Феанора изогнулись в редкой улыбке; и он пожал ее руку в знак согласия. Тарквен была горда так, что невозможно и передать.
В знак того, что они выжили, и в знак последующих почестей, команда Тарквен изобразила на парусах звезду Феанора, а нос корабля украсили сияющими самоцветами. Другие команды могли сколько угодно жаловаться на гниющее дерево и проникающую всюду влажность: у Тарквен палуба была белой и сухой, как кость.
Теперь Тарквен хотелось, чтобы она не так заботилась об этом. Если бы ее бедный корабль покрылся плесенью, может, он не сгорел бы так легко.
Вдоль берега пылали корабли — все, сколько их было. Всё произошло так быстро. Нолдор смеялись и пели, радуясь при виде того, как лебединые корабли, ради которых погибли их друзья, превращаются в искры и пепел.
Куруфин, все еще стоящий рядом с ней, похоже, вовсе забыл, где находится. Он смотрел на огонь со странным влечением во взгляде, точно красота пламени заворожила его.
Любопытство Тарквен взяло верх над благоразумным молчанием.
— Зачем уничтожать весь флот? — спросила она. — Почему не пощадить хотя бы некоторые корабли — вдруг в них случится нужда?
Куруфин обернулся к ней, удивленный этим вопросом.
— Какая помощь может прийти с моря? Мой отец хотел побудить нас смотреть вперед, а не назад.
Она постаралась поосторожнее выбирать следующие слова:
— Без воинства Финголфина рядом с нами, мой лорд, погибнет куда больше нашего собственного народа.
Он прищурился — и этот взгляд не обещал ничего хорошего. Не слишком ли много она на себя взяла?
— Ты ошибаешься, капитан. Они слабы духом и полны сожалений. Ты ведь видела, как медленно они шли? Если бы на веслах твоего корабля сидели подданные моего дяди, вы все еще были бы в море, умирая от жажды.
Она смущенно засмеялась.
— Может, и так, мой лорд.
— Мы должны оставить прошлое позади.
Это казалось странно наивным в устах того, кто клялся о мести несокрушимой клятвой. Тарквен вдруг вспомнила — и сама поразилась — что Куруфин был младше нее. Он был так похож на Феанора, что об этом немудрено было забыть.
Они стояли, не говоря ни слова. Треск пламени смешивался с глухим рокотом моря.
— Я напомню о тебе своему отцу, — наконец произнес Куруфин. — Не бойся за свое звание, капитан Тарквен. Неважно, есть у тебя корабль или нет — моя семья ценит твою смелость. И твою верность.
Она моргнула. Она даже не ожидала, что он помнит ее имя.
— Благодарю, мой лорд.
В конце концов, потерять украденный корабль — не худшее, что могло случиться. Она покинула Тирион, не имея ничего; и теперь у нее снова почти ничего не осталось. Но теперь у нее была верная команда, и еще — репутация. А это не те вещи, которые можно уничтожить по чьей-то прихоти.
Если удача не оставит ее, всё еще может обернуться не так уж плохо.
Название: В начале пути
Оригинал: absolute beginners, cosmogyral; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 3553 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Финрод/Андрет
Категория: гет
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: В темнице Тол-ин-Гаурхота Финрод видит сон — и женщину, с которой столько раз беседовал прежде. Или это всё же не совсем сон?..
Предупреждения: канонсмерть персонажа
Финрод просыпается у очага Андрет и немедленно предоставляет ей наглядный урок о пределах эльфийской грации — он едва успевает подхватиться, почти соскользнув во сне со стула. Она смотрит на него — как обычно, сдержанно; как обычно в начале их бесед или после их завершения.
— Здравствуй, госпожа, — произносит он.
— Какое осторожное приветствие, — подмечает Андрет. Она чистит орехи. — Прежде ты не заботился об осторожности в разговорах со мной.
Вот как.
— Равно как и не утратил способность обидеть тебя.
Ее губы изгибаются.
— Всё другое — но не это.
Сколько лет ей сейчас? Ее волосы почти полностью побелели — чистый, яркий цвет, как у Келебриан — но она всё еще находит силы заплетать их, а это долгий труд; ее руки начали усыхать, но они не дрожат. Семьдесят, вероятно. Подсчитывать годы эдайн тем сложнее, чем старше они становятся.
Он наклоняется вперед — на этот раз нарочно — и чувствует жар от очага на своих щеках; чувствует запах дыма — дым от сосновых поленьев, от смолистого дерева. Насколько же реально это всё! Стоит только сосредоточить внимание, чтобы открылись новые детали. Финрод думает о зеленых сосновых ветках, и запах тут же становится едким, дым — густым и черным. Конечно, никто из эдайн не допустил бы подобной ошибки — тут он вспоминает хижину Беора, в тот вечер, когда он сам развел огонь, героически притащив самые свежие ветви, какие только смог найти, и чуть не задушил в дыму весь род Беора. Один из первых уроков, полученных Финродом от эдайн: как заготавливать дрова. Или, как сформулировала бы это Андрет: разжигать огонь в грязи — совсем не то же самое, что разжигать его в просторном каменном зале.
Он пытается рассмеяться. Его горло слишком пересохло для смеха.
— Андрет, — говорит он, — это ведь сон.
— Да, это так, — отвечает она.
Любопытство, пробудившись, не отпускает так просто. Если напрячься, он может ощутить стены Тол-ин-Гаурхот, медленное жжение там, где цепи впиваются в плоть. Почти вся его сила растрачена. То, что осталось, отдано тем, кто еще жив: Берену и Эдрахилю. Он не должен быть способен странствовать по снам.
Для некоторых ощущений ему даже не нужно напрягаться. Боль следует за ним и здесь, как и запах крови.
— Андрет, — повторяет он. — Как я могу видеть сны?
— Я не знаю, — говорит она. — Возможно, я — источник твоей силы.
— Может быть. Воспоминание об утешении, — предполагает Финрод. — Мне кажется, я стал выше, — на этот раз он все-таки может рассмеяться — на пару мгновений. — Память эльдар — наш неотъемлемый дар, и всё же я не могу вспомнить собственный рост без усилий. Вот истина, когда ты называла меня гордым!
Она поджимает губы:
— И с той же самой горечью, с какой ты говоришь теперь.
Несомненно, никто, кроме самой Андрет, не смог бы это сказать. Финрод молчит. Воспоминания об испытанных чувствах цепляют его, удерживают. Словно его подцепили рыболовным крючком и тащат на поверхность из неких темных вод, но нить не может его удержать.
— Во всяком случае, ты точно не Сауронов морок, — говорит он. — Он не владеет твоим искусством вести беседы.
— Однажды ты сказал мне, что лишь наполовину подчиненные тени называют войну искусством.
— Новая музыка лязга и грохота, и гремящих барабанов, — его собственные слова, сказанные когда-то Амариэ; впрочем, не самые глупые из его слов. — Андрет, я никогда не хотел оскорбить поэзию твоего народа.
— Нет, хотя тогда это показалось мне оскорблением, — она улыбается. — Будешь ты складывать стихи о войне в Валиноре?
Крючок соскальзывает; нить обрывается.
— Вряд ли, — отвечает Финрод.
Она как будто не замечает. Только спрашивает странно неуверенно:
— Будешь ли ты петь наши песни?
Когда они говорили об этом в прошлый — последний — раз, он пришел к ней, чтобы песнью исцелить ее слепнущие глаза. Они сложили песнь-заклятье вместе: об этом желании могли сказать лишь человеческие слова, а сплести его — лишь эльфийская музыка. Укол призрачной гордости: узри же искусства Белерианда! И теперь песня явилась снова — ожидая исчезновения.
— Я не знаю, что мне останется, — признается Финрод. Теперь у него есть его арфа. Он касается струн и вспоминает, как настраивать их. Подбирает аккорд.
Голос Андрет — резкий, пронзительный.
— Я позвала тебя в нужде, а не из жалости к себе самой.
— Ты позвала меня, потому что потеряла зрение, — Финрод берет еще один аккорд. В темноте кашляет Берен. — И, будучи способен исцелить этот недуг, я исцелил его. Ибо я прозорлив и могуч в искусствах. Столь могуч, что выступил против Саурона, прикрывшись личиной, с десятью гордецами за моей спиной, и пел ему об освобождении, о воле, об избавлении от оков! Врата Минас-Тирита я сотряс своей песней, взвыли волколаки, звезды содрогнулись в небе — я был тем, кто избавит от невыносимого, кто разобьет цепи пусть даже на ногах самого Нечистого! И знаешь, что сделал Саурон?
— Нет, — отвечает Андрет. Тьма смыкается вокруг них.
— Просто поднял передо мной зеркало, — произносит Финрод. — Чистейшее, как воды Аэлуин! Все мои узы были разорваны, прежде чем я ступил в его владения. Кровь не связывала нас — недостаточно — равно как и верность; дружба умерла во льдах, а что до клятв — я наконец свободен: не сюзерен, не король, не сын, не супруг, не брат. Не помощник Беорингам, в конце концов. Не истинный друг тебе. — Там, в темноте: низкий звук, дыхание волка. — Одни лишь, последние узы — те, что удерживают меня в моем теле...
— И цепи, приковывающие тебя к стене, — сухо замечает Андрет, и стены Тол-ин-Гаурхота исчезают. Финрод моргает, ослепленный внезапным появлением света.
— По правде говоря, — уточняет он, — только одна из них прикована к стене. — Он вытягивает вторую руку перед собой — продемонстрировать — и опрокидывает ее медный котелок.
Андрет согнулась — но она просто наклоняется, она не согбена от старости. Ей пятьдесят, ее кожа всё еще упруга, волосы густы и темны; у очага устроился пес Боромира. Финрод молча наблюдает за ее работой. Наконец, она произносит тоном обычной беседы:
— Я когда-то нередко представляла, как ты лишаешься всякой веры и учишься умирать.
— Я знаю, — говорит он.
Она выпрямляется, достает связку чеснока, висящую под потолком. Она тоже кажется выше здесь, в воспоминаниях.
— Потому что ты раньше входил в мой разум, и выбирал оттуда всё, что тебе было угодно — чтобы лучше выполнить перевод.
— Нет, — возражает он. — Потому что я встретил тебя.
Это заставляет ее мимолетно улыбнуться, и пес настораживает уши, чувствуя изменение погоды.
— И почему же ты вернулся?
— Потому что я представлял, как ты тонешь в озере Аэлуин.
— Таковы пропасти между людьми и эльфами, — произносит Андрет — с такой интонацией она обычно поучает какого-нибудь потомка Мараха. — Ваше желание — отменить прошлое; мы же желаем переделать будущее. И потому люди всегда обращены к новому.
Он вздрагивает от смеха:
— Саэлинд!
— Никто, кроме тебя, не зовет меня этим именем в лицо, — говорит она. — Ты не знал?
— Я единственный из твоих знакомцев, кто испытывает то же самое, — отвечает он с показной печалью, все еще смеясь. — Видимо, это проклятие. Назвали ли тебя в мою честь? Хотя нет, я знаю, что ты скажешь. «Не всё в наших жизнях — круги по воде от твоих деяний, о владыка Нарготронда».
— В точности так, — одобрительно кивает она и протягивает ему деревянную ложку — попробовать. Он наклоняется, вдыхая запах: фенхель, груши, бледный, но крепкий бретильский сидр. То, что он умирает от истощения, похоже, не имеет никакого отношения к голоду в воспоминаниях.
Без всяких приличий он наклоняется еще ближе и втягивает губами содержимое. Андрет отдергивает ложку.
— Пес!
— Волк, — довольно поправляет он.
Теперь он стоит, держа ее за запястье — она все еще сжимает ложку — и он притягивает ее к себе, и она подчиняется — так легко, на какое-то мгновение это так легко — а потом она замирает, ища что-то взглядом...
Странно, что он оказался здесь; странно, что его блуждающий дух зацепился за мгновение неловкости, за вспоминаемую с теплотой ошибку. Еще более странно, что он помнит это именно так, точно мгновение застыло и лучи света подчеркивают лишь тонкие детали — его пальцы ясно видны, но одет ли он в доспехи или же в рабочую одежду? Щеки Андрет покрыты морщинами — или гладкие? В комнате слишком тепло от жара открытого очага, но на стенах ничего нет? Почему он оказался здесь — и не знает, где оказался?
Это — не его память.
— Андрет, — говорит он, — почему ты видишь этот сон?
Андрет смотрит ему в глаза, не отрываясь. Он видит, как в ее взгляде мелькает страх.
— Стоит ли нам говорить об этом сейчас?
— Нет, — отвечает Финрод. — Пока что — нет. — Его сердце, упавшее было, теперь одаряет его дрожью внезапной радости. — Я должен был знать, что мой сон не способен воссоздать тебя так полно.
Ее облик остается неясным — три возраста одновременно, узоры тумана, скрывающие дух, глубокий, точно колодец — но это ее дух, вне сомнений — да, вот оно! Он сам по-прежнему — наиболее ясный образ в этом застывшем мгновении — он сосредотачивает внимание на деталях, и только колеблет туман.
— Пребываю ли я в человеческом сне или в человеческой памяти? Или же и то, и другое изменилось и слилось, когда ты уходила? Все беоринги говорили об этом, но я никогда не верил — Андрет, как ты?.. — он не может найти слова на синдарине. На талиска, безнадежно, с восхищением: — Как у тебя всё получается?
Теперь ее очередь смеяться, вытирая глаза свободной рукой.
— Арфист! Будто тебе нужно спрашивать!
— Люди говорят, что песни были подспорьем для памяти. Я видел облик забвения в твоем разуме, и потому я представил, — он жестикулирует, — сосуд, слишком тесный, чтобы вместить реку всех твоих дней. И потому эта река утекала прочь. Но не это!
— Тесный сосуд, — повторяет она, и смущенная, невыразимая нежность звенит в ее голосе. — Финрод, неужели тебя так и не научили придерживать свой язык?
— Нет, — он перехватывает ее вторую руку и кружит ее, и самая молодая из ее обликов кружится вместе с ним в танце. — Не то чтобы никто не пытался!
Ее пальцы обхватывают его запястья, касаясь следов от цепей, впившихся глубоко в кожу и мышцы.
— Это — наша память, — говорит она. — Хотел бы ты увидеть людской сон?
Он едва успевает заметить изменившуюся интонацию, прежде чем Андрет сжимает пальцы крепче и тянет его за собой — и вот он уже распростерт поверх нее, на ее набитой соломой постели, и звездный свет и свет очага смешиваются на ее смуглой коже. Он целует ее — оказывается прямо в середине поцелуя. Он не знает вкуса ее губ, но всё остальное они представляли себе, так или иначе. Что еще она представляла — он узнает очень быстро, когда отстраняется на мгновение и тут же обнаруживает себя между ее раскинутых бедер. Он перехватывает инициативу, запечатлевая поцелуй на внутренней стороне бедра, на гладкой коже. Она ахает, и он повторяет поцелуй, а потом сдвигается чуть выше — к ее сердцевине и средоточию.
Сон захватывает его, показывает то, что он прежде делал всего один раз в жизни, дарует несвойственное ему умение. Как часто она принимала это наслаждение? Со сколькими из иных друзей? Как это получается — что ее знание о мире превосходит его в каждом аспекте, и как ей удается сейчас удивлять его — каждым сдавленным звуком, вырывающимся из ее груди, движениями рук, путающихся в его волосах, прикосновениями пальцев, обводящих изгиб его уха, — до тех пор, пока он не доводит этот сон до ослепительного, сияющего завершения.
Он отстраняется, неуверенно садится на полу — слегка кружится голова; вспоминает о своей одежде. Они оба тяжело дышат.
— Благодарю, — выговаривает он. — За урок.
Лишенная дома и лишенная стыда, Андрет даже и не думает краснеть. Финрод понимает, что ему немного жаль.
— Я и не знала, что это осталось со мной, — замечает она. — Река наших дней и вправду часто переходит берега. Но то, что остается — преломляется и искажается.
— Что бы ни преломлялось или отражалось от меня — я не стану жаловаться, — Финрод проводит рукой по волосам, собирает их обратно в косу. На Тол-ин-Гаурхот в его волосах завелись вши. — Я возьму то, что могу. — Он улыбается Андрет — слегка печально. — Долго мне не продержаться, как бы там ни было.
Ее собственная улыбка угасает, и она выпрямляется — с легкостью, которой он раньше не видел.
— Ты уже так близко?
— Да, — кивает он. — Даже без волка. Когда оборвется последняя цепь.
Она наконец принимает постоянный облик. Она словно бы вне возраста, и платье соскальзывает с одного плеча. С точки зрения людей — она красива; и для мудрой женщины этот облик подходит тоже. Тени в комнате, крадучись, сгущаются вокруг нее, хотя звездный свет не исчезает. Никогда в жизни она не позволила бы крыше своего дома так прохудиться, думает он, и с этой мыслью чувствует холод чистого ночного воздуха.
— Дважды ты говорил о своей плоти, как об оковах, — серьезно произносит она. — Финрод, что же ты понял?
— Только знание, — отвечает он. Он заворачивается в плащ. — Оно должно приходить в конце. И оно явилось в конце, разве нет — и не раньше?
— Что же это за знание, что отвергает твою собственную жизнь?
Это — тот же гнев, что кипел в ней шестьдесят лет назад.
— Как можешь ты желать проиграть спор, который уже выиграла? — устало говорит он. — Я не отвергаю жизнь. Она была дана мне, и теперь она прошла... — он обрывает сам себя. — Я собирался сказать это, не думая. Но, прежде чем ты разбудила меня, даже это — Андрет, это было милостью, иначе я продолжал бы идти путем всех моих ошибок. Жизнь больше неподвластна мне, с любовью к ней или без. Лик смерти — вот чего я научился бояться.
Ее лицо искажается болью; а затем — изумлением.
— Финрод, посмеешь ли ты поступить так со мной? — спрашивает она. — Даже сейчас, когда я обращаюсь к тебе за помощью?
В его глазах стоят слезы.
— За моей помощью? Андрет, я не могу помочь тебе!
— Я знаю, — говорит она. — И потому ты оказываешься в долгу опять, Ном — передо мной и перед домом Беора. Вот! вот еще одна цепь, которую ты должен оборвать, прежде чем сможешь совершить свой побег. Я говорю тебе: не смерти ты страшишься, но жизни. Я знаю тебя слишком хорошо. Ты страшишься жизни — жизни после того, как боль изменила ее — боишься жизни в новой форме, трус, малодушный, Владыка Пещер! Ты не лишен ни друзей, ни дома, ни даже веры, но даже если отнять у тебя всё это — ты лишь сравняешься с любым из детей эдайн, с юным Береном, что висит сейчас в цепях рядом с тобой и которому ты не позволишь умереть. И только подумать, что ты был однажды королем!
— Так, значит, я слишком горд? — переспрашивает он; ярость просыпается в нем. — Следует ли мне устыдиться без меры и возжелать лишь смирения? Даже если я когда-нибудь покину залы мертвых — лишь для того, чтобы вновь скитаться на Западе, вместе с теми, кого я предал, ожидая возвращения тех, кто предал меня! Мы не можем сбежать от того, что не можем вынести.
— Я тоже не могу, — напряженно произносит она. — Но мне некуда больше идти.
В ее волосах снова пробивается седина, расползается от корней. Такой он увидел ее здесь впервые; такой она сама видит себя. Облик ее бестелесного призрака. Обрадовавшись возвращению друга, Финрод закрыл глаза на одно: Андрет мертва — слишком давно, чтобы это была просто ее отходящая своими путями душа.
Он представляет, как она поднимается из своей безвестной могилы. Десять лет назад. Как она, должно быть, скиталась: проходя через Анфауглит, через Таур-ну-Фуин, через Серех, мимо всех своих мертвых, и мимо всех иных мертвецов; мимо костей Аэгнора, и Барахира, и всех павших Дортониона. Как странно, что им обоим достались одни и те же могилы и скорбь над ними. И так — до тех пор, пока она не пришла наконец в Тол-ин-Гаурхот. В твердыню Саурона.
— Для эльфов он должен строить темницы, чтобы мы гнили там, — говорит Финрод. — Для вас он создал — что?
— Паутину, — отвечает она. — Чтобы ловить в нее мошек.
Он берет ее за руку. Гнев еще пульсирует в висках, затихая. Ее пальцы скользят вверх, вокруг его предплечья. Он проводит пальцем линию поперек ее запястья.
— Ты можешь разорвать ее, — произносит он.
Андрет коротко качает головой:
— Но я боюсь.
— И ты ищешь моей помощи.
— Да, — соглашается она. — И потому теперь, возможно, ты понимаешь, отчего твои возражения не повергают меня в излишний трепет.
— Сам Мандос не допустил бы подобного.
Теперь, будучи сформулированным, это выглядит как задача, которую следует решить, головоломка с тремя ответами: она не может уйти, а он не может остаться. И разве он когда-нибудь отворачивался от вопросов, что задавал ему его народ? Когда, и в самом деле, не преследовал он вопрос, если тот не был задан? Сколько раз за годы ехал он в Ладросу, прерывая Андрет в ее трудах, и спорил с ней до заката солнца и дольше?
Всё это наводит на другую мысль: она права. Не вся его вера еще истощилась.
Хижина сворачивается и исчезает, хотя очаг остается на месте, и еще — звезды, которые не светят в его темнице. Он чувствует очертания ее стен, когда сон отступает прочь. Раньше он мог лишь догадываться, исходя из положений тел и появления волка, но теперь он может точно сказать, что его подземелье — совсем небольшое, и не так уж глубоко. Тесно и близко. Саурон бережет пространство.
Что сделал бы Финрод до Топей Сереха, когда он был могучим королем? Призвал бы свою арфу; спел бы о разрушении оков и прозрении очей, и позволил бы Андрет уйти. Позволил бы ей ронять слезы и благодарности.
Что ж, теперь он не станет этого делать.
— Красивые слова, — говорит он вместо этого, — для женщины из народа эдайн.
Она прищуривается:
— Что?
Он усмехается.
— Я сказал, Андрет Саэлинд, дочь Боромира, наследника Борона, Барана и Балана, что ты плохо усвоила свои уроки.
— Твои уроки, ты хочешь сказать? — резко переспрашивает она. — Великая вера в то, что никто никогда не увидит! Великий прыжок в зияющую бездну!
— Нет. Твои. Те, что преподавала ты сама! Ты — из эдайн, и ты говоришь о страхе, что держит тебя в крепости Саурона? Ты говоришь о бесплодном походе — и не решаешься на него сама? Разве ты — не дочь тех мудрых, что пересекли горы в древние времена, зная, что всё тщетно, и всё же не позволяя Безымянным присвоить даже их кости и обрывки их призраков!
— О нет! — восклицает она. — Мои слова ты обращаешь в жгучее клеймо, чтобы загнать меня в конце концов в пустоту!
— Нет — если бы я решил хоть на мгновение, что ты должна отправиться туда. Нет — если бы я познал отчаяние. Но я не знаю его. Разве не так, Андрет? Я видел его лишь краем глаза, за твоим плечом, в темноте. Вот — твой охотник. Стрела попала в цель: но достанется ли ему добыча?
Андрет всё-таки плачет — давится злыми, беспомощными слезами; казалось бы, забыв свое тело, следует забыть и о подобных слезах. Финрод тянется к ней — но цепь на запястье не пускает его, и приходится привлечь ее к себе одной рукой. Замерев вначале, она позволяет заключить себя в объятья и вздрагивает, тяжело дыша, уткнувшись в его шею. Здесь, во сне, она выше ростом.
Сквозь слезы вдруг пробивается ее смех.
— Ном, — говорит Андрет, — не рассказывай наши истории в Валиноре, когда будешь развлекать свою нареченную. Ты ни один из рассказов не запомнил как следует.
— И кто же опровергнет мои слова? — спрашивает он.
— Я, кто же еще, — она даже ухитряется улыбнуться. — В конце концов, я знаю, насколько хорошо ты запомнишь меня.
Андрет: ее густые волосы, широко расставленные темные глаза, высокие скулы, ее мозолистые руки и едкий голос; ее плечи расправляются, дыхание становится ровнее. Он впитывает ее облик, запоминая.
Затем она поводит плечами, точно сбрасывая плащ. Что-то соскальзывает, падает; некая завеса силы, некое колдовство, и вместе с этим — часть ее сути, всё больше и больше, постепенно. Не открывается никакой двери, через которую она должна пройти; никакой путь не разворачивается перед ней. Но, с другой стороны, откуда ему знать — что видит она?
— Подожди! — говорит он и наклоняется, натягивая цепь, для поцелуя — короткого и жадного, и теплого — последнее значащее для нее утверждение. — Я должен... мне нужно сделать это сейчас, — поясняет он и целует ее снова. — В следующий раз, когда ты встретишь меня, я буду уже женат.
Она целует его в ответ — а потом упирается ладонью ему в грудь, отталкивая прочь. Он чувствует спиной каменную стену: он никуда не уходил отсюда.
— Что ж, у нас было довольно времени, дитя, — произносит она — эхо, тень, танцующая искра, — ты почти вырос!
Соавтор по накуру, как обычно — Grey Kite aka R.L.
Название: Разработка
Размер: драббл, 360 слов
Пейринг/Персонажи: безымянные темные майар
Категория: джен
Жанр: юмор, стёб
Рейтинг: G
Краткое содержание: трудовыебудни Первого Ангбандского отдела разработки, проект «дракон»
— Почему бета-версия дракона все еще не летает? Мы же обещали в следующем релизе!
— Потому что бета. Зато отлично ползает! Модель «Глаурунг», даром что экспериментальная — а какой эффект!
— И вообще, вы видели анатомию этой ящерицы? Не взлетит.
— Нет, ну это смотря как пнуть...
— Все равно далеко не улетит. Аэродинамика. Говорю как опытный специалист.
— «Опыт» — это вон те трепыхания в форме летучей мыши?
— Как умею, так и летаю!
— И рога! Зачем этому животному рога, да еще и две пары?
— В техзадании написано — рога. Идите и спрашивайте Мелькора сами. Я не пойду, у меня текущая сборка физического тела не забэкаплена, замучаюсь потом восстанавливать...
— Поправил одну чешуйку — отвалились крылья.
— Верни на место.
— Вернул. Выросло три крыла по левому борту и ни одного по правому. Давайте его с самого начала пересоберем?
— А потом нас пересоберут. Или вообще обратно не соберут. Отпиливай лишние крылья и переставь одно куда надо.
— Но они же оба левые.
— А оно все равно не взлетит. Ты просто тут недавно, поэтому не в курсе. Это тридцать шестой выпуск бета-версии, и оно все еще не летает.
— КТО РАЗРЕШИЛ КОРМИТЬ ОБРАЗЕЦ ПЛЕННИКАМИ?! Их еще допросить не успели!
— Да его и не выпускали даже!
— М-да, действительно, клетка заперта... Но как тогда?..
— Вентиляция.
— То есть ты хочешь сказать, что десятиметровая ящерица просочилась через вентиляцию?
— Во-первых, он еще маленький. А во-вторых, ты видел здешнюю вентиляцию? Правильно, она такая же огромная, как и все коридоры и залы в этой крепости.
— По-моему, у нашего Владыки гигантомания. Драконов ему строй побольше, крепость тоже побольше...
— Давай ты на этом остановишься. Я не хочу искать в наш отдел новых сотрудников.
— Какие-то они у нас грустные. Может, их надо того... выпустить погулять?
— В чистое поле, ага. Глаурунга один раз выпустили, когда он еще в альфа-версии был. Приполз обиженный и грустный, жаловался на каких-то эльфийских лучников. Нет уж.
— Сверху поступила директива запускать.
— Но оно же по-прежнему не летает.
— Ничего, главное — чтобы до вражеского войска долетело. На один-то взлет хватит?
— Если из катапульты запустить...
— С таким подходом надо было с самого начала приделывать ракетный двигатель. Но уже поздно, у нас релиз.
— Ладно. В крайнем случае оно шмякнется среди эльфов и рассмешит их до смерти.
— Мы скажем, что это встроенный отвлекающий маневр. А после битвы уже неважно.
Дальше с текстами как-то не сложилось, поэтому переводы.
Название: Только лишь я
Оригинал: I Am the Only One, saliache; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 807 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Феанор, упоминаются Финголфин, Финвэ
Категория: джен
Жанр: зарисовка, AU
Рейтинг: G
Краткое содержание: Феанор сделает всё, что потребуется, чтобы стать наследником своего отца.
Предупреждения/Примечания: гендерсвитч
Я — Фэанарэ Куруфинвэ. Я — дочь своей матери.
Я наблюдала за тем, как мой отец оставил мою мать. Она умерла и не вернулась более. Он утешил свой взгляд девой-ваниэ, Индис, и взял ее в жены. Это — как уверены все, включая их самих — счастливый союз. Это — считаю я — предательство.
Теперь у меня есть сводная сестра, сестра наполовину. Ее зовут Финдис. В ней сливается наследие ваньяр и нолдор, и оба народа любят ее. Я не намерена признавать это, но она — та младшая сестра, которую отец всегда хотел для меня. Если бы не ее золотые ваньярские глаза, мы сошли бы за полноправных сестер; она вдумчива и умна — истинная дочь Финвэ.
Ее брат — совсем другое дело. Нолофинвэ — тот брат, которого я никогда не хотела. Он пытается хитростью отобрать отцовскую любовь у меня и даже у своей собственной сестры. Я видела это — в том, как он с презрением смотрит на нас, когда думает, что мы не замечаем, в его тихих маленьких интригах, где он выставляет себя героем. Он — глупец.
И он станет наследником отца, если только ему позволить.
Я не могу этого допустить.
Сколько прошло времени с тех пор, как я в последний раз распускала волосы? Они теперь длинные — настолько, что на них можно сидеть. Они падают на мои плечи тяжелыми волнами — правильного иссиня-черного цвета. Я вытягиваю из них тонкие серебряные цепочки; они путаются, цепляются за волосы, и я нетерпеливо выдергиваю пряди. Это была прическа матери, но теперь я должна стать такой, как отец. Мать носила свои волосы, точно вышитый гобелен; отец убирает их в косы — длинные, до пят. Ноло носит свои косы точно так же, и народ уже шепчется о том, что это станет единственной подобающей прической для принцев нолдор. Для потомков — сыновей — Дома Финвэ.
С отцовскими косами я выгляжу странно и непривычно. Словно я — кто-то совсем другой. Лоб кажется слишком большим, а нос изогнут, точно нос тэлерийского корабля. Скулы остро выдаются вперед — их больше не затеняют украшения в волосах и уложенные пряди. Я будто исхудала, стала голодной и злой. Моей внешностью часто восхищались, сравнивая меня с матерью; теперь я знаю, что это ложь. Я всегда походила на отца.
Одеваться тоже приходится по-другому; волосы цепляются за пуговицы, крючки и бисерную вышивку, прежде чем мне удается справиться, но в итоге я вынуждена всё это снять. Я выгляжу как девочка, примеряющая одежду своего отца, слишком большую для нее. Ничего не сидит так, как нужно.
Неважно; у меня достаточно церемониальных нарядов, подогнанных по моей фигуре и подчеркивающих ее. Есть и другие, сшитые в тайне, которые я надеваю в кузнице. Один из них — пламенно-красного цвета; он немного тесноват в груди, но я все равно предпочитаю его. Я — больше, чем моя одежда.
Нельзя сказать, что я не испытываю трепета, когда наконец решаюсь покинуть свои покои. Мало кто узнает меня; один раз меня принимают за отца, что странным образом успокаивает, и еще несколько — за моего полубрата. Тем большие они глупцы. Пусть Ноло считает меня жеманной принцессой, пригодной лишь для рождения детей и игр в кузнице. Огонь моего сияния сожжет его.
Отец восседает во главе своего двора; он выглядит серьезным и опечаленным. Индис тоже здесь, рядом с ним, ее тонкие брови нахмурены. Финдис сегодня отсутствует — наверное, отправилась в гости к той ваньярской девушке, о которой никак не перестанет думать. Ноло, конечно же, здесь — и выглядит довольным. Он тщательно скрывает это под маской заботы, но я хорошо знаю его.
Я занимаю место среди тех, кто просит беседы с королем. За мной стелются шепотки, наполненные смущением, удивлением и завистью. Неважно. Подходит моя очередь.
Ноло замечает меня первым, но отец узнает меня прежде него. Индис ошеломлена; но, поскольку она привыкла к двору своей сестры Ингвэ, она не осознает важности того, что я собираюсь сделать.
Перед лицом двора и множеством свидетелей я заявляю право на свое законное место — первого ребенка своего отца и его наследника. Я — его единственное дитя (от первого брака). У него еще нет наследника (хотя Ноло, несомненно, оспорит мои притязания). Я лучше всех из его детей разбираюсь в хитростях и политике (хотя Индис снова в тягости, и, возможно, это дитя опровергнет мои слова). Я желаю этого (по многим причинам). Если я не могу получить всю любовь своего отца, я докажу, что я — лучшая из всех его многочисленных детей. (Индис никогда не сможет родить такую, как дочь Мириэль). Он никогда не пожелает жить без меня.
Я вижу боль в его глазах. Он не хочет, чтобы это произошло. Но это не имеет значения; я — Фэанаро Куруфинвэ. Я — сын своего отца.
Название: Белорукая
Оригинал: White-Handed, zopyrus; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1351 слово в оригинале
Пейринг/Персонажи: Арэдель, Анайрэ, мимопробегающие родичи
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: Арэдель не всегда принимает самые разумные решения, но ее мать всегда готова ее поддержать. // А еще - немного о том, почему у Белой Девы такие белые платья и как нолдор изобрели отбеливатель.
Одно из первых воспоминаний Арэдель было о том, как она смотрела на своих родителей, едущих рядом по главной площади Тириона.
Это был какой-то парад; но Арэдель была слишком маленькой, чтобы участвовать в нем вместе с родителями и братьями. Она стояла в стороне со своей няней, слушая пение труб и приподнимаясь на цыпочки, чтобы увидеть что-нибудь кроме развевающихся знамен, расшитых гербами — короля Финвэ, его обеих жен и его пятерых детей.
Когда наконец появились ее родители, Арэдель не могла оторвать взгляд от матери. Анайрэ ехала, сидя в седле боком, на белой — без единого пятнышка — лошади. Ее платье было глубокого синего цвета, а драгоценные камни на одеянии и на упряжи переливались в ярком утреннем свете Лаурелин.
Арэдель бросилась вперед — няня не смогла ее удержать. Она спешила поприветствовать мать, не слушая предупреждающих окриков, и подбежала прямо к гарцующей лошади Анайрэ. Лошадь встала на дыбы, колокольчики на упряжи зазвенели, и лицо Анайрэ побелело от испуга. Кто-то закричал.
Потом Арэдель не могла понять, почему ее родители так расстроились. Да, лошадь лягнула ее, но теперь-то с ней все было в порядке. Целительница дала ей выпить какого-то вкусного снадобья, чтобы не было больно, и рассказала про все кости в руке Арэдель, которые она собирала в нужном порядке. Оказалось так интересно.
Действие снадобья постепенно заканчивалось, и это было не очень-то приятно, но целительница пообещала Арэдель, что ее рука быстро срастется. Родители отправили ее в постель, но ноги у нее были совершенно целые, так что она собиралась встать, как только они уйдут.
— О чем ты только думала? — рассерженно спросила Анайрэ. — Даже в Валиноре бывают несчастные случаи. Ты могла умереть, Ириссэ.
— Но я бы вернулась, — уверила ее Арэдель.
Почему-то это заставило родителей переглянуться. Отец выглядел встревоженным; мать — разгневанной.
— Не говори так, — Анайрэ пугающе нахмурилась. — И если ты еще раз сделаешь какую-нибудь подобную глупость, обещаю, я...
— Мы оба рады, что с тобой все в порядке, — прервал ее Финголфин спокойным голосом.
Он погладил дочь по волосам.
— И, конечно, ты бы вернулась, — продолжил он. — Но мы бы очень по тебе скучали, если бы тебя не было.
Целительница вернулась, чтобы дать Арэдель еще снадобья. Родители сидели у ее кровати, пока она не уснула.
***
Арэдель отыскала своего кузена в лесу, в окружении гончих.
— Во что это ты одета? — поинтересовался Келегорм. — Совсем ума лишилась?
Арэдель явилась, не переодевшись, прямо из дворца. Она терпеть не могла сидеть на королевских советах, но Тургон попросил ее; и родители одобряли, когда она показывала свой интерес к политике.
После такого скучного утра Арэдель просто не могла позволить себе тратить время, чтобы сменить на что-нибудь свое белое платье — хоть оно и было жестким от вышивки, но все-таки достаточно удобным. Ей слишком хотелось побыстрее вдохнуть свежего воздуха.
— Какая тебе разница, во что я одета?
Келегорм закатил глаза.
— Может, это платье и поможет ослепить оленей, — сказал он. — Но, надеюсь, ты не намерена ехать на охоту, сидя боком. Ты же упадешь с лошади.
Арэдель не подумала об этом — но теперь она уже никак не могла отказаться, видя усмешку на лице кузена.
— Если кто и упадет, это будешь ты, — ответила она, посылая лошадь вперед.
Платье испачкалось в грязи немного сильнее, чем она предполагала, но Арэдель держалась в седле без всяких трудностей. Настоящее испытание поджидало в конце охоты: нужно было разделать добытого оленя. Вытащив нож, Келегорм окинул взглядом Арэдель — и ее платье — с ехидным торжеством.
Такого она ему спустить не могла. Встряхнув головой, Арэдель невозмутимо опустилась на колени в грязь и занесла нож над тушей.
Арэдель шла к дому от конюшни с улыбкой на лице и лучшими кусками олельнего мяса в седельной сумке. Платье спереди было залито кровью, подол истрепался и испачкался, но ее это не беспокоило.
Ей следовало бы сообразить, что ее мать будет другого мнения.
— Как ты могла? — голос Анайрэ сочился разочарованием. — Одна только ткань стоила целое состояние, а вышивка...
Арэдель хотелось бы, чтобы она могла описать, как свет играет в кронах леса, как билось от восторга ее сердце, когда они с Келегормом мчались среди деревьев и гончие ляали впереди.
Разве это не стоит ничего?
Но Арэдель не была поэтом, равно как и ее мать. Она была наказана; а Анайрэ заперлась в химической лаборатории на неделю.
Арэдель начинала уже думать, что никогда больше не увидится с матерью, и это казалось немного чересчур; но когда Анайрэ вышла из лаборатории неделю спустя, она отправилась прямо в комнату дочери.
Безупречно-белое платье Арэдель было у нее в руке; в другой руке она держала пузырек с прозрачной жидкостью.
— Смотри, что я для тебя придумала, — радостно сказала Анайрэ. Арэдель вдруг показалось, что она выглядит на несколько столетий моложе.
— Мне, конечно, нужно будет еще над этим поработать, — продолжала ее мать. — Пока что оно действует только на белую ткань, а все остальное просто уничтожает, поэтому, пожалуйста, будь осторожна, когда станешь его использовать — вообще-то, если подумать, лучше бы тебе попросить кого-нибудь другого, поосторожнее.
Она встревоженно посмотрела на дочь, словно боясь, что такая честность может ее обидеть. Но Арэдель это ничуть не задело.
Вместо этого она обняла мать.
— Мне следовало бы лучше обращаться с платьем, для начала, — признала она. — Иногда я совсем не думаю, прежде чем что-нибудь делать.
Анайрэ рассмеялась.
— Ты в этом не одинока, дочь моя. Хорошо, что твой отец догадался жениться на ком-то более рассудительном. Иначе вы бы все были обречены.
***
Арэдель оставила дверь комнаты открытой, пока собирала вещи, чтобы иметь возможность спрашивать совета у родичей.
— Сколько смен одежды мне брать?
Эленвэ заглянула в дверной проем. Они с Тургоном зашли помочь, но скоро им нужно было идти домой и собирать собственные вещи. Арэдель намерена была присоединиться к ним позже.
— Ты слышала Феанаро, — Эленвэ понизила голос, подражая дяде Арэдель. — «Попрощайтесь со своими сокровищами!»
Арэдель хихикнула.
— Кажется мне, он сам не слушает собственные речи.
— Мы идем не из-за него, — серьезно сказала Эленвэ. — Но это хороший совет. Всё, что ты знаешь, как сделать, или можешь найти кого-то, кто сделает это для тебя — всё это лучше оставить.
Тургон окликнул ее, и Эленвэ вышла из комнаты.
Она была права: нужно брать с собой знания, а не наряды. Арэдель остановилась перед книжной полкой, глядя на названия. Вытащила несколько свитков с медицинскими записями. Она давно уже выучила их содержимое, но они могли пригодиться, если ей понадобиться учить кого-нибудь еще.
Повинуясь порыву, она развернула один из них и быстро записала на полях формулу отбеливателя, который когда-то изобрела ее мать.
Свиток отправился в сундук, но больше она не могла сложить ничего. Она не могла понять — как можно уместить всю свою жизнь в пару сундуков, чтобы погрузить в повозку?
Анайрэ осторожно постучала по дверному косяку, нарушая ее размышления.
— Еще не собралась?
Арэдель повернулась к ней.
— У меня плохо получается составлять планы, — в отчаянии призналась она. — Я не знаю, что мне взять.
Анайрэ заглянула в первый сундук. Приподняла брови.
— Для начала, тебе не нужны пять пар туфель, — заметила она. — Книги — хорошая мысль, но они тяжелые.
Она вытащила всё из сундуков и отложила вещи, которые Арэдель стоило оставить.
Арэдель не сводила с нее взгляда.
Ей хотелось сказать «пожалуйста, не уходи», но это было бы глупо. Анайрэ никуда не уходила.
— Мне будет тебя не хватать, — сказала она вместо этого.
— Помоги мне здесь, — ответила Анайрэ. — Если уж ты уходишь, можно сделать это как следует.
Название: Светло и страшно
Оригинал: Bright and Terrible, zopyrus; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1054 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: ОЖП (нолдэ из первого воинства), Куруфин
Категория: джен
Жанр: зарисовка
Рейтинг: G
Краткое содержание: Не все в Лосгаре были рады сжечь корабли. Капитан одного из них не склонна исполнять приказы без раздумий.
Тарквен всегда была верной последовательницей Феанора, и не собиралась меняться. Она не питала любви к Финголфину и не особенно заботилась о том, что станет с его воинством; но когда сын Феанора — тот, что был больше всех похож на своего отца — швырнул зажженный факел в ее стоящий у берега корабль, она побелела от ярости.
— Что такое ты делаешь?!
Тарквен выронила охапку сена, которую несла в руках, и бросилась к нему — слишком медленно. Куруфин почти небрежно отступил в сторону, и ему оставалось только поймать ее за руку, когда она споткнулась и едва не растянулась на песке.
Его факел упал точно там, куда он целился, и доски ее корабля уже начали дымиться. Пламя факела пахло чем-то отвратительным: очередной химический эскперимент Феанора, не иначе.
Тарквен вырвалась из хватки Куруфина, но ее корабль уже горел.
— Мой лорд, — в отчаянии начала она. — В трюме еще остались припасы. Корм для лошадей, зерно для нас. И у нас не будет крыши над голо...
— Хватит, капитан, — оборвал ее Куруфин; в его голосе звенела сталь. — Приказ моего отца — сжечь корабли. Я сожалею, что твои люди не успели разгрузить корабль раньше, но отец справится без названных тобой припасов.
— Раньше? — переспросила Тарквен. — Мой лорд, но не было никаких указаний... никаких предупреждений.
Они достигли Лосгара всего несколько часов назад. Некоторые предприимчивые капитаны разгрузили корабли немедленно: лошадей отпустили на вольный выпас, а кто-то уже сгрузил бочонки с вином. Но припасы на корабле Тарквен не нужны были немедленно, и она позволила своим пассажирам и команде пойти праздновать высадку.
Насколько она знала, они сейчас пили чуть дальше на берегу. Большинство — знала Тарквен — испытывали просто невыразимое облегчение, ступив наконец на твердую землю после стольких проведенных в море недель, и они уже начали веселиться, как только могли. Может, кто-нибудь, кто был в цепочке командования повыше, чем Тарквен и ее друзья, слегка перебрал с выпивкой, и настоящие приказы Феанора были поняты неверно.
Но Куруфин выглядел совершенно трезвым. И уж он-то совершенно точно должен был знать намерения своего отца.
Казалось, гнев Тарквен удивил его — но неужели он ожидал чего-то иного?
— Не отчаивайся, — сказал он со снисходительной уверенностью. — Мы вырастим новое зерно. А ночь сегодня теплая. Мы будем спать под звездами, как наши предки у Куйвиэнен.
Тарквен хотелось схватить его за горло и вытряхнуть из него эту снисходительность, но она только сжала кулаки.
От дыма слезились глаза. На самом деле, конечно, корабль принадлежал не ей: она знала, что не имеет настоящего права оплакивать его уничтожение. Но это был ее единственный дом все те долгие месяцы, когда флот плыл рядом с нолдорским воинством вдоль берегов Арамана; а в те недели, что они провели в пути, не видя даже земли, корабль был всем ее миром.
Когда они начали поход, никто из войска Феанора не разбирался в мореплавании как следует. Тарквен доверили корабль, потому что у нее был громкий голос и зоркий взгляд, к тому же, она умела завязывать парочку нужных узлов. Вместе с другими капитанами они учились справляться дальше, следили за ветром, на своих ошибках понимали, как заставить паруса делать то, что им было нужно.
Многие из этих первых капитанов утонули в штормах, сразу после Альквалондэ. Кто-то говорил, что Уинен погубила их за непочтительность, но Тарквен знала, что они просто пали жертвами собственной неопытности. Она и ее команда выжили — не из-за умений или благословения, но благодаря удаче и быстрому разуму.
Когда она высказала свои мысли про Уинен вслух, губы Феанора изогнулись в редкой улыбке; и он пожал ее руку в знак согласия. Тарквен была горда так, что невозможно и передать.
В знак того, что они выжили, и в знак последующих почестей, команда Тарквен изобразила на парусах звезду Феанора, а нос корабля украсили сияющими самоцветами. Другие команды могли сколько угодно жаловаться на гниющее дерево и проникающую всюду влажность: у Тарквен палуба была белой и сухой, как кость.
Теперь Тарквен хотелось, чтобы она не так заботилась об этом. Если бы ее бедный корабль покрылся плесенью, может, он не сгорел бы так легко.
Вдоль берега пылали корабли — все, сколько их было. Всё произошло так быстро. Нолдор смеялись и пели, радуясь при виде того, как лебединые корабли, ради которых погибли их друзья, превращаются в искры и пепел.
Куруфин, все еще стоящий рядом с ней, похоже, вовсе забыл, где находится. Он смотрел на огонь со странным влечением во взгляде, точно красота пламени заворожила его.
Любопытство Тарквен взяло верх над благоразумным молчанием.
— Зачем уничтожать весь флот? — спросила она. — Почему не пощадить хотя бы некоторые корабли — вдруг в них случится нужда?
Куруфин обернулся к ней, удивленный этим вопросом.
— Какая помощь может прийти с моря? Мой отец хотел побудить нас смотреть вперед, а не назад.
Она постаралась поосторожнее выбирать следующие слова:
— Без воинства Финголфина рядом с нами, мой лорд, погибнет куда больше нашего собственного народа.
Он прищурился — и этот взгляд не обещал ничего хорошего. Не слишком ли много она на себя взяла?
— Ты ошибаешься, капитан. Они слабы духом и полны сожалений. Ты ведь видела, как медленно они шли? Если бы на веслах твоего корабля сидели подданные моего дяди, вы все еще были бы в море, умирая от жажды.
Она смущенно засмеялась.
— Может, и так, мой лорд.
— Мы должны оставить прошлое позади.
Это казалось странно наивным в устах того, кто клялся о мести несокрушимой клятвой. Тарквен вдруг вспомнила — и сама поразилась — что Куруфин был младше нее. Он был так похож на Феанора, что об этом немудрено было забыть.
Они стояли, не говоря ни слова. Треск пламени смешивался с глухим рокотом моря.
— Я напомню о тебе своему отцу, — наконец произнес Куруфин. — Не бойся за свое звание, капитан Тарквен. Неважно, есть у тебя корабль или нет — моя семья ценит твою смелость. И твою верность.
Она моргнула. Она даже не ожидала, что он помнит ее имя.
— Благодарю, мой лорд.
В конце концов, потерять украденный корабль — не худшее, что могло случиться. Она покинула Тирион, не имея ничего; и теперь у нее снова почти ничего не осталось. Но теперь у нее была верная команда, и еще — репутация. А это не те вещи, которые можно уничтожить по чьей-то прихоти.
Если удача не оставит ее, всё еще может обернуться не так уж плохо.
Название: В начале пути
Оригинал: absolute beginners, cosmogyral; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 3553 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Финрод/Андрет
Категория: гет
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: В темнице Тол-ин-Гаурхота Финрод видит сон — и женщину, с которой столько раз беседовал прежде. Или это всё же не совсем сон?..
Предупреждения: канонсмерть персонажа
Финрод просыпается у очага Андрет и немедленно предоставляет ей наглядный урок о пределах эльфийской грации — он едва успевает подхватиться, почти соскользнув во сне со стула. Она смотрит на него — как обычно, сдержанно; как обычно в начале их бесед или после их завершения.
— Здравствуй, госпожа, — произносит он.
— Какое осторожное приветствие, — подмечает Андрет. Она чистит орехи. — Прежде ты не заботился об осторожности в разговорах со мной.
Вот как.
— Равно как и не утратил способность обидеть тебя.
Ее губы изгибаются.
— Всё другое — но не это.
Сколько лет ей сейчас? Ее волосы почти полностью побелели — чистый, яркий цвет, как у Келебриан — но она всё еще находит силы заплетать их, а это долгий труд; ее руки начали усыхать, но они не дрожат. Семьдесят, вероятно. Подсчитывать годы эдайн тем сложнее, чем старше они становятся.
Он наклоняется вперед — на этот раз нарочно — и чувствует жар от очага на своих щеках; чувствует запах дыма — дым от сосновых поленьев, от смолистого дерева. Насколько же реально это всё! Стоит только сосредоточить внимание, чтобы открылись новые детали. Финрод думает о зеленых сосновых ветках, и запах тут же становится едким, дым — густым и черным. Конечно, никто из эдайн не допустил бы подобной ошибки — тут он вспоминает хижину Беора, в тот вечер, когда он сам развел огонь, героически притащив самые свежие ветви, какие только смог найти, и чуть не задушил в дыму весь род Беора. Один из первых уроков, полученных Финродом от эдайн: как заготавливать дрова. Или, как сформулировала бы это Андрет: разжигать огонь в грязи — совсем не то же самое, что разжигать его в просторном каменном зале.
Он пытается рассмеяться. Его горло слишком пересохло для смеха.
— Андрет, — говорит он, — это ведь сон.
— Да, это так, — отвечает она.
Любопытство, пробудившись, не отпускает так просто. Если напрячься, он может ощутить стены Тол-ин-Гаурхот, медленное жжение там, где цепи впиваются в плоть. Почти вся его сила растрачена. То, что осталось, отдано тем, кто еще жив: Берену и Эдрахилю. Он не должен быть способен странствовать по снам.
Для некоторых ощущений ему даже не нужно напрягаться. Боль следует за ним и здесь, как и запах крови.
— Андрет, — повторяет он. — Как я могу видеть сны?
— Я не знаю, — говорит она. — Возможно, я — источник твоей силы.
— Может быть. Воспоминание об утешении, — предполагает Финрод. — Мне кажется, я стал выше, — на этот раз он все-таки может рассмеяться — на пару мгновений. — Память эльдар — наш неотъемлемый дар, и всё же я не могу вспомнить собственный рост без усилий. Вот истина, когда ты называла меня гордым!
Она поджимает губы:
— И с той же самой горечью, с какой ты говоришь теперь.
Несомненно, никто, кроме самой Андрет, не смог бы это сказать. Финрод молчит. Воспоминания об испытанных чувствах цепляют его, удерживают. Словно его подцепили рыболовным крючком и тащат на поверхность из неких темных вод, но нить не может его удержать.
— Во всяком случае, ты точно не Сауронов морок, — говорит он. — Он не владеет твоим искусством вести беседы.
— Однажды ты сказал мне, что лишь наполовину подчиненные тени называют войну искусством.
— Новая музыка лязга и грохота, и гремящих барабанов, — его собственные слова, сказанные когда-то Амариэ; впрочем, не самые глупые из его слов. — Андрет, я никогда не хотел оскорбить поэзию твоего народа.
— Нет, хотя тогда это показалось мне оскорблением, — она улыбается. — Будешь ты складывать стихи о войне в Валиноре?
Крючок соскальзывает; нить обрывается.
— Вряд ли, — отвечает Финрод.
Она как будто не замечает. Только спрашивает странно неуверенно:
— Будешь ли ты петь наши песни?
Когда они говорили об этом в прошлый — последний — раз, он пришел к ней, чтобы песнью исцелить ее слепнущие глаза. Они сложили песнь-заклятье вместе: об этом желании могли сказать лишь человеческие слова, а сплести его — лишь эльфийская музыка. Укол призрачной гордости: узри же искусства Белерианда! И теперь песня явилась снова — ожидая исчезновения.
— Я не знаю, что мне останется, — признается Финрод. Теперь у него есть его арфа. Он касается струн и вспоминает, как настраивать их. Подбирает аккорд.
Голос Андрет — резкий, пронзительный.
— Я позвала тебя в нужде, а не из жалости к себе самой.
— Ты позвала меня, потому что потеряла зрение, — Финрод берет еще один аккорд. В темноте кашляет Берен. — И, будучи способен исцелить этот недуг, я исцелил его. Ибо я прозорлив и могуч в искусствах. Столь могуч, что выступил против Саурона, прикрывшись личиной, с десятью гордецами за моей спиной, и пел ему об освобождении, о воле, об избавлении от оков! Врата Минас-Тирита я сотряс своей песней, взвыли волколаки, звезды содрогнулись в небе — я был тем, кто избавит от невыносимого, кто разобьет цепи пусть даже на ногах самого Нечистого! И знаешь, что сделал Саурон?
— Нет, — отвечает Андрет. Тьма смыкается вокруг них.
— Просто поднял передо мной зеркало, — произносит Финрод. — Чистейшее, как воды Аэлуин! Все мои узы были разорваны, прежде чем я ступил в его владения. Кровь не связывала нас — недостаточно — равно как и верность; дружба умерла во льдах, а что до клятв — я наконец свободен: не сюзерен, не король, не сын, не супруг, не брат. Не помощник Беорингам, в конце концов. Не истинный друг тебе. — Там, в темноте: низкий звук, дыхание волка. — Одни лишь, последние узы — те, что удерживают меня в моем теле...
— И цепи, приковывающие тебя к стене, — сухо замечает Андрет, и стены Тол-ин-Гаурхота исчезают. Финрод моргает, ослепленный внезапным появлением света.
— По правде говоря, — уточняет он, — только одна из них прикована к стене. — Он вытягивает вторую руку перед собой — продемонстрировать — и опрокидывает ее медный котелок.
Андрет согнулась — но она просто наклоняется, она не согбена от старости. Ей пятьдесят, ее кожа всё еще упруга, волосы густы и темны; у очага устроился пес Боромира. Финрод молча наблюдает за ее работой. Наконец, она произносит тоном обычной беседы:
— Я когда-то нередко представляла, как ты лишаешься всякой веры и учишься умирать.
— Я знаю, — говорит он.
Она выпрямляется, достает связку чеснока, висящую под потолком. Она тоже кажется выше здесь, в воспоминаниях.
— Потому что ты раньше входил в мой разум, и выбирал оттуда всё, что тебе было угодно — чтобы лучше выполнить перевод.
— Нет, — возражает он. — Потому что я встретил тебя.
Это заставляет ее мимолетно улыбнуться, и пес настораживает уши, чувствуя изменение погоды.
— И почему же ты вернулся?
— Потому что я представлял, как ты тонешь в озере Аэлуин.
— Таковы пропасти между людьми и эльфами, — произносит Андрет — с такой интонацией она обычно поучает какого-нибудь потомка Мараха. — Ваше желание — отменить прошлое; мы же желаем переделать будущее. И потому люди всегда обращены к новому.
Он вздрагивает от смеха:
— Саэлинд!
— Никто, кроме тебя, не зовет меня этим именем в лицо, — говорит она. — Ты не знал?
— Я единственный из твоих знакомцев, кто испытывает то же самое, — отвечает он с показной печалью, все еще смеясь. — Видимо, это проклятие. Назвали ли тебя в мою честь? Хотя нет, я знаю, что ты скажешь. «Не всё в наших жизнях — круги по воде от твоих деяний, о владыка Нарготронда».
— В точности так, — одобрительно кивает она и протягивает ему деревянную ложку — попробовать. Он наклоняется, вдыхая запах: фенхель, груши, бледный, но крепкий бретильский сидр. То, что он умирает от истощения, похоже, не имеет никакого отношения к голоду в воспоминаниях.
Без всяких приличий он наклоняется еще ближе и втягивает губами содержимое. Андрет отдергивает ложку.
— Пес!
— Волк, — довольно поправляет он.
Теперь он стоит, держа ее за запястье — она все еще сжимает ложку — и он притягивает ее к себе, и она подчиняется — так легко, на какое-то мгновение это так легко — а потом она замирает, ища что-то взглядом...
Странно, что он оказался здесь; странно, что его блуждающий дух зацепился за мгновение неловкости, за вспоминаемую с теплотой ошибку. Еще более странно, что он помнит это именно так, точно мгновение застыло и лучи света подчеркивают лишь тонкие детали — его пальцы ясно видны, но одет ли он в доспехи или же в рабочую одежду? Щеки Андрет покрыты морщинами — или гладкие? В комнате слишком тепло от жара открытого очага, но на стенах ничего нет? Почему он оказался здесь — и не знает, где оказался?
Это — не его память.
— Андрет, — говорит он, — почему ты видишь этот сон?
Андрет смотрит ему в глаза, не отрываясь. Он видит, как в ее взгляде мелькает страх.
— Стоит ли нам говорить об этом сейчас?
— Нет, — отвечает Финрод. — Пока что — нет. — Его сердце, упавшее было, теперь одаряет его дрожью внезапной радости. — Я должен был знать, что мой сон не способен воссоздать тебя так полно.
Ее облик остается неясным — три возраста одновременно, узоры тумана, скрывающие дух, глубокий, точно колодец — но это ее дух, вне сомнений — да, вот оно! Он сам по-прежнему — наиболее ясный образ в этом застывшем мгновении — он сосредотачивает внимание на деталях, и только колеблет туман.
— Пребываю ли я в человеческом сне или в человеческой памяти? Или же и то, и другое изменилось и слилось, когда ты уходила? Все беоринги говорили об этом, но я никогда не верил — Андрет, как ты?.. — он не может найти слова на синдарине. На талиска, безнадежно, с восхищением: — Как у тебя всё получается?
Теперь ее очередь смеяться, вытирая глаза свободной рукой.
— Арфист! Будто тебе нужно спрашивать!
— Люди говорят, что песни были подспорьем для памяти. Я видел облик забвения в твоем разуме, и потому я представил, — он жестикулирует, — сосуд, слишком тесный, чтобы вместить реку всех твоих дней. И потому эта река утекала прочь. Но не это!
— Тесный сосуд, — повторяет она, и смущенная, невыразимая нежность звенит в ее голосе. — Финрод, неужели тебя так и не научили придерживать свой язык?
— Нет, — он перехватывает ее вторую руку и кружит ее, и самая молодая из ее обликов кружится вместе с ним в танце. — Не то чтобы никто не пытался!
Ее пальцы обхватывают его запястья, касаясь следов от цепей, впившихся глубоко в кожу и мышцы.
— Это — наша память, — говорит она. — Хотел бы ты увидеть людской сон?
Он едва успевает заметить изменившуюся интонацию, прежде чем Андрет сжимает пальцы крепче и тянет его за собой — и вот он уже распростерт поверх нее, на ее набитой соломой постели, и звездный свет и свет очага смешиваются на ее смуглой коже. Он целует ее — оказывается прямо в середине поцелуя. Он не знает вкуса ее губ, но всё остальное они представляли себе, так или иначе. Что еще она представляла — он узнает очень быстро, когда отстраняется на мгновение и тут же обнаруживает себя между ее раскинутых бедер. Он перехватывает инициативу, запечатлевая поцелуй на внутренней стороне бедра, на гладкой коже. Она ахает, и он повторяет поцелуй, а потом сдвигается чуть выше — к ее сердцевине и средоточию.
Сон захватывает его, показывает то, что он прежде делал всего один раз в жизни, дарует несвойственное ему умение. Как часто она принимала это наслаждение? Со сколькими из иных друзей? Как это получается — что ее знание о мире превосходит его в каждом аспекте, и как ей удается сейчас удивлять его — каждым сдавленным звуком, вырывающимся из ее груди, движениями рук, путающихся в его волосах, прикосновениями пальцев, обводящих изгиб его уха, — до тех пор, пока он не доводит этот сон до ослепительного, сияющего завершения.
Он отстраняется, неуверенно садится на полу — слегка кружится голова; вспоминает о своей одежде. Они оба тяжело дышат.
— Благодарю, — выговаривает он. — За урок.
Лишенная дома и лишенная стыда, Андрет даже и не думает краснеть. Финрод понимает, что ему немного жаль.
— Я и не знала, что это осталось со мной, — замечает она. — Река наших дней и вправду часто переходит берега. Но то, что остается — преломляется и искажается.
— Что бы ни преломлялось или отражалось от меня — я не стану жаловаться, — Финрод проводит рукой по волосам, собирает их обратно в косу. На Тол-ин-Гаурхот в его волосах завелись вши. — Я возьму то, что могу. — Он улыбается Андрет — слегка печально. — Долго мне не продержаться, как бы там ни было.
Ее собственная улыбка угасает, и она выпрямляется — с легкостью, которой он раньше не видел.
— Ты уже так близко?
— Да, — кивает он. — Даже без волка. Когда оборвется последняя цепь.
Она наконец принимает постоянный облик. Она словно бы вне возраста, и платье соскальзывает с одного плеча. С точки зрения людей — она красива; и для мудрой женщины этот облик подходит тоже. Тени в комнате, крадучись, сгущаются вокруг нее, хотя звездный свет не исчезает. Никогда в жизни она не позволила бы крыше своего дома так прохудиться, думает он, и с этой мыслью чувствует холод чистого ночного воздуха.
— Дважды ты говорил о своей плоти, как об оковах, — серьезно произносит она. — Финрод, что же ты понял?
— Только знание, — отвечает он. Он заворачивается в плащ. — Оно должно приходить в конце. И оно явилось в конце, разве нет — и не раньше?
— Что же это за знание, что отвергает твою собственную жизнь?
Это — тот же гнев, что кипел в ней шестьдесят лет назад.
— Как можешь ты желать проиграть спор, который уже выиграла? — устало говорит он. — Я не отвергаю жизнь. Она была дана мне, и теперь она прошла... — он обрывает сам себя. — Я собирался сказать это, не думая. Но, прежде чем ты разбудила меня, даже это — Андрет, это было милостью, иначе я продолжал бы идти путем всех моих ошибок. Жизнь больше неподвластна мне, с любовью к ней или без. Лик смерти — вот чего я научился бояться.
Ее лицо искажается болью; а затем — изумлением.
— Финрод, посмеешь ли ты поступить так со мной? — спрашивает она. — Даже сейчас, когда я обращаюсь к тебе за помощью?
В его глазах стоят слезы.
— За моей помощью? Андрет, я не могу помочь тебе!
— Я знаю, — говорит она. — И потому ты оказываешься в долгу опять, Ном — передо мной и перед домом Беора. Вот! вот еще одна цепь, которую ты должен оборвать, прежде чем сможешь совершить свой побег. Я говорю тебе: не смерти ты страшишься, но жизни. Я знаю тебя слишком хорошо. Ты страшишься жизни — жизни после того, как боль изменила ее — боишься жизни в новой форме, трус, малодушный, Владыка Пещер! Ты не лишен ни друзей, ни дома, ни даже веры, но даже если отнять у тебя всё это — ты лишь сравняешься с любым из детей эдайн, с юным Береном, что висит сейчас в цепях рядом с тобой и которому ты не позволишь умереть. И только подумать, что ты был однажды королем!
— Так, значит, я слишком горд? — переспрашивает он; ярость просыпается в нем. — Следует ли мне устыдиться без меры и возжелать лишь смирения? Даже если я когда-нибудь покину залы мертвых — лишь для того, чтобы вновь скитаться на Западе, вместе с теми, кого я предал, ожидая возвращения тех, кто предал меня! Мы не можем сбежать от того, что не можем вынести.
— Я тоже не могу, — напряженно произносит она. — Но мне некуда больше идти.
В ее волосах снова пробивается седина, расползается от корней. Такой он увидел ее здесь впервые; такой она сама видит себя. Облик ее бестелесного призрака. Обрадовавшись возвращению друга, Финрод закрыл глаза на одно: Андрет мертва — слишком давно, чтобы это была просто ее отходящая своими путями душа.
Он представляет, как она поднимается из своей безвестной могилы. Десять лет назад. Как она, должно быть, скиталась: проходя через Анфауглит, через Таур-ну-Фуин, через Серех, мимо всех своих мертвых, и мимо всех иных мертвецов; мимо костей Аэгнора, и Барахира, и всех павших Дортониона. Как странно, что им обоим достались одни и те же могилы и скорбь над ними. И так — до тех пор, пока она не пришла наконец в Тол-ин-Гаурхот. В твердыню Саурона.
— Для эльфов он должен строить темницы, чтобы мы гнили там, — говорит Финрод. — Для вас он создал — что?
— Паутину, — отвечает она. — Чтобы ловить в нее мошек.
Он берет ее за руку. Гнев еще пульсирует в висках, затихая. Ее пальцы скользят вверх, вокруг его предплечья. Он проводит пальцем линию поперек ее запястья.
— Ты можешь разорвать ее, — произносит он.
Андрет коротко качает головой:
— Но я боюсь.
— И ты ищешь моей помощи.
— Да, — соглашается она. — И потому теперь, возможно, ты понимаешь, отчего твои возражения не повергают меня в излишний трепет.
— Сам Мандос не допустил бы подобного.
Теперь, будучи сформулированным, это выглядит как задача, которую следует решить, головоломка с тремя ответами: она не может уйти, а он не может остаться. И разве он когда-нибудь отворачивался от вопросов, что задавал ему его народ? Когда, и в самом деле, не преследовал он вопрос, если тот не был задан? Сколько раз за годы ехал он в Ладросу, прерывая Андрет в ее трудах, и спорил с ней до заката солнца и дольше?
Всё это наводит на другую мысль: она права. Не вся его вера еще истощилась.
Хижина сворачивается и исчезает, хотя очаг остается на месте, и еще — звезды, которые не светят в его темнице. Он чувствует очертания ее стен, когда сон отступает прочь. Раньше он мог лишь догадываться, исходя из положений тел и появления волка, но теперь он может точно сказать, что его подземелье — совсем небольшое, и не так уж глубоко. Тесно и близко. Саурон бережет пространство.
Что сделал бы Финрод до Топей Сереха, когда он был могучим королем? Призвал бы свою арфу; спел бы о разрушении оков и прозрении очей, и позволил бы Андрет уйти. Позволил бы ей ронять слезы и благодарности.
Что ж, теперь он не станет этого делать.
— Красивые слова, — говорит он вместо этого, — для женщины из народа эдайн.
Она прищуривается:
— Что?
Он усмехается.
— Я сказал, Андрет Саэлинд, дочь Боромира, наследника Борона, Барана и Балана, что ты плохо усвоила свои уроки.
— Твои уроки, ты хочешь сказать? — резко переспрашивает она. — Великая вера в то, что никто никогда не увидит! Великий прыжок в зияющую бездну!
— Нет. Твои. Те, что преподавала ты сама! Ты — из эдайн, и ты говоришь о страхе, что держит тебя в крепости Саурона? Ты говоришь о бесплодном походе — и не решаешься на него сама? Разве ты — не дочь тех мудрых, что пересекли горы в древние времена, зная, что всё тщетно, и всё же не позволяя Безымянным присвоить даже их кости и обрывки их призраков!
— О нет! — восклицает она. — Мои слова ты обращаешь в жгучее клеймо, чтобы загнать меня в конце концов в пустоту!
— Нет — если бы я решил хоть на мгновение, что ты должна отправиться туда. Нет — если бы я познал отчаяние. Но я не знаю его. Разве не так, Андрет? Я видел его лишь краем глаза, за твоим плечом, в темноте. Вот — твой охотник. Стрела попала в цель: но достанется ли ему добыча?
Андрет всё-таки плачет — давится злыми, беспомощными слезами; казалось бы, забыв свое тело, следует забыть и о подобных слезах. Финрод тянется к ней — но цепь на запястье не пускает его, и приходится привлечь ее к себе одной рукой. Замерев вначале, она позволяет заключить себя в объятья и вздрагивает, тяжело дыша, уткнувшись в его шею. Здесь, во сне, она выше ростом.
Сквозь слезы вдруг пробивается ее смех.
— Ном, — говорит Андрет, — не рассказывай наши истории в Валиноре, когда будешь развлекать свою нареченную. Ты ни один из рассказов не запомнил как следует.
— И кто же опровергнет мои слова? — спрашивает он.
— Я, кто же еще, — она даже ухитряется улыбнуться. — В конце концов, я знаю, насколько хорошо ты запомнишь меня.
Андрет: ее густые волосы, широко расставленные темные глаза, высокие скулы, ее мозолистые руки и едкий голос; ее плечи расправляются, дыхание становится ровнее. Он впитывает ее облик, запоминая.
Затем она поводит плечами, точно сбрасывая плащ. Что-то соскальзывает, падает; некая завеса силы, некое колдовство, и вместе с этим — часть ее сути, всё больше и больше, постепенно. Не открывается никакой двери, через которую она должна пройти; никакой путь не разворачивается перед ней. Но, с другой стороны, откуда ему знать — что видит она?
— Подожди! — говорит он и наклоняется, натягивая цепь, для поцелуя — короткого и жадного, и теплого — последнее значащее для нее утверждение. — Я должен... мне нужно сделать это сейчас, — поясняет он и целует ее снова. — В следующий раз, когда ты встретишь меня, я буду уже женат.
Она целует его в ответ — а потом упирается ладонью ему в грудь, отталкивая прочь. Он чувствует спиной каменную стену: он никуда не уходил отсюда.
— Что ж, у нас было довольно времени, дитя, — произносит она — эхо, тень, танцующая искра, — ты почти вырос!
@темы: эпический дискурс, перевожу слова через дорогу, буквы руками