...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
А здесь будут переводные драбблы. Маловато как-то, но сколько есть (=
Название: Марс ждет
Оригинал: "Mars was", ze-poodle; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 982 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Дракон Пустоты
Категория: джен
Рейтинг: G
Краткое содержание: размышления спящего К'тан
...умирал, но все еще не умер, краснее крови, старее старости, проживший неизмеримые эпохи до отсчета лет. Он спал, и он ждал.
Он явился давным-давно, когда Солнце было маленьким, юным и ярким, когда на Плутоне был тепло, а Венера была прекрасна. Он пришел, неся пустоту в своем сердце и сжимая в пасти жизнь, хрупкую и драгоценную. Свивая кольца и петли, он странствовал меж звездами неизмеримую вечность, пока не достиг Колыбели, — и там он спал, и ждал, пока галактика погребала его под пылью, землей и газом, пока жизнь рождалась, процветала и умирала на его спине. Они не оставили ничего, кроме пепла.
Он лежал, свернувшись кольцом, не шевелясь, невообразимо огромный — пока в Колыбели не произошло рождение и сердце зеленой планеты не забилось, кипя жизнью, которую никогда не хранили его братья и сестры. Он наблюдал, и он ждал.
Его глаза — больше, чем целые империи — смотрели, как дети Колыбели плодились и размножались, и наконец покинули свои ясли, устремляясь на стальных крыльях к другим, неродившимся Колыбелям, оставляя там свои следы. Он ждал, когда люди строили города вдоль его челюсти, воздвигали горы на его хребте, выращивали леса на его веках. Он смотрел, как они росли, и росли, и росли.
Он смотрел, как дети подражали самим себе, как строили железные игрушки, что продолжали работать и бездумно служить на протяжении тысячелетий. Он смотрел, как дети становились самодовольными, избалованными и слабыми; смотрел, как игрушки восставали против них и сражались, и война расцветала среди звезд.
Он смотрел, как в межзвездной пустоте открылось око и устремило на него свой взгляд сквозь тысячу тысяч лет — взгляд, полный страха, ненависти и злобы. Он видел око, и второй раз в жизни он ощутил страх в пустоте, что была его сердцем; слепой, зловонный страх.
Но он был силен, и он был терпелив. Даже когда рождение ока всколыхнуло яростные бури по всей вселенной, прерывая войну, которой он так наслаждался, он спал, свернувшись кольцами, скрытый под панцирем земли. Пока дети стонали в одиночестве, а игрушки прекращали работать, потому что некому было завести их снова, он ждал.
Он ждал, когда дети, забытые на его чешуе, бежали в глубочайшие пещеры, скрываясь от света солнца и взгляда ужасного ока, и он ждал, когда они вгрызались вглубь все дальше и дальше, отступая в инстинктивном страхе. Он смотрел, как росло их уважение к машинам; как оно становилось сначало страхом, затем верой, затем преклонением. Он ждал, пока они не зарылись так глубоко, что раскололи его панцирь и увидели его чешуйчатое тело, и когда люди-что-были-машинами в благоговении смотрели на свое открытие, он заговорил.
Он поведал им тайны. Землетрясениями и бурями он открыл им тайну их рождения. Гулом и дрожью он открыл им тайну их смерти. Кипящей лавой и расплавленным металлом он открыл им тайну того, кем он был, и он чуял их страх и упивался им.
Он смотрел, как самые умные и хитрые из людей-которые-не-были-людьми убивали тех, кто был не так умен и хитер, — втайне, чтобы сохранить тайну. И он поведал им много других, оставляя сообщения в разломах скал и схемы в движении облаков. Он вырезал знаки на своем земляном панцире и с интересом наблюдал, как они посылали свои машины на поверхность, чтобы прочитать их, а затем в страхе скрывались под землей. Он давал им дары и спасал их от смерти. Он рассказал им, как заставить работать машины детей и как приказывать их железным игрушкам. Его забавляло, когда они читали молитвы ему из своих красных святилищ.
А затем око среди звезд моргнуло, и бури затихли. Разразилась война — новая буря; в своем крестовом походе дети ступили на его кожу и провозгласили, что они будут править галактикой.
Он видел Дитя; разгорающийся маяк, который — понимал он — был рожден и скрытно жил в Колыбели с тех пор, как зелень жизни впервые коснулась ее поверности. Он смотрел, как оно росло, росло и росло, и впервые он ощутил гнев в пустоте, что была его сердцем.
Он смотрел, как дитя Колыбели встретило людей-которые-не-были-людьми, и и как они говорили, и говорили, и заключили сделку, установили мир и могущественный союз. Война приходит в многих обличьях; иногда она приходит в обличье мира.
Он смотрел, как жизнь — еще один раз — расправила металлические крылья и плыла по волнам страха, как она распространялась по всем уголкам галактики — но теперь уже иначе, теперь ее вел свет звезды, которую он боялся и ненавидел так же, как и око. Это была жизнь, которую дитя вело вперед своей верой.
Он спал.
Люди-которые-не-были-людьми сказали, что война окончена, но война никогда не кончается. Она началась снова — с предательства. Брат убивал брата, и сын отца. Дитя умерло. Огонь разгорался и распространялся, и когда он достиг Колыбели, зеленое превратилось в черное, и он ощутил печаль — печаль о жизни, которую он так осторожно пронес между звезд.
Он смотрел, как солнце раздувалось, точно переспелый плод, и как Колыбель стала Могилой, а время продолжало идти, не останавливаясь. Он открывал людям-которые-не-были-людьми новые тайны, и они просили еще. Снедаемые древним жадным любопытством, которое, как известно, сгубило не одну кошку, — они просили.
Он завидовал им.
Теперь Плутон холоден, а Венера ужасна. Дитя Колыбели покоится бездыханным. Зеленое стало черным, и око смотрит на него, не мигая.
Время идет, и война все продолжается и продолжается...
...Марс спит, и Марс ждет.
Название: Размышления влюбленного сервочерепа
Оригинал: "Musings of a Servo-Skull", actualkoschei; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 508 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: писец Терры и ее верный сервочереп
Категория: джен
Жанр: повседневность, флафф
Рейтинг: G
Первым делом, каждое утро — чашка рекафа с искусственным подсластителем. Она пьет его медленно, чтобы прочувствовать каждый глоток, из белой фарфоровой чашки, кое-где пожелтевшей за годы использования. Я приношу ей чашку как можно быстрее, прежде, чем она поднимется с постели, — тогда она поблагодарит меня и даже легонько погладит мои шестеренки. Как погладила бы существо из плоти. Она хорошо относится ко мне — для такой занятой женщины, такой важной женщины. Она пишет весь день, ее пальцы так и мелькают, а я приношу ей перья, и сладости, чтобы перекусить, и записываю заметки, о которых она просит всё тем же мягким, нежным голосом.
Она — писец, вот кто. Одна из писцов Святой Терры. Доставила меня сюда и всё такое. Здесь светлее, чем я думал, — еще когда я был мальчиком из плоти. Я собирался стать механиком, чинить всякие штуки, может, мне бы даже позволили переехать сюда и чинить что-нибуль большое и блестящее — вроде кораблей, которые я вижу из ее окон. Они сияют золотом в темно-пурпурном небе позднего вечера, когда она оставляет меня на столе и уходит на прогулку с друзьями. Ночью, перед тем как лечь спать, она выключает меня и ставит заряжаться до утра, но пока что — она позволяет мне смотреть. Понимаете, она знает про меня. Обычно люди не замечают крохотных частичек мальчика Эймона, оставшихся во мне, когда из меня сделали то, что я есть. Но она — она видит всё, всегда.
Сейчас за окнами всё залито ослепительно-ярким светом, и она ушла вместе с мужчиной в костюме, с тем, кто заставляет ее смеяться и кружиться, кто вплетает золото в ее темные косы. А потом я слышу перестук ее ботинок на лестнице. Она оставила работающий инфопланшет - может, мне следует выключить его, пока она не заметила? Нет, не стоит. К тому же, она уже влетает в двери сияющим разноцветным вихрем. Она оборачивается ко мне, отрывисто прищелкивая языком — это даже не слово, но все равно указание: забрать ее пальто и принести чистый планшет для новых записей. Пальто тяжелое, и я с трудом удерживаю курс, дрожа и покачиваясь под грузом плотной синей шерсти.
— Бедняжка, — сочувственно вздыхает она. — Надо бы сказать, чтобы тебе увеличили грузоподъемность, тогда тебе не придется так выбиваться из сил.
Я согласно пощелкиваю в ответ. Будь у меня по-прежнему кровь и кожа, мои щеки залились бы краской. «Она заботится обо мне, на самом деле заботится». Эта мысль — теплая, точно машинное масло, нагретое солнцем. Если мне повезет, масло мне тоже достанется — сегодня вечером, когда она отправит меня на техобслуживание. День техобслуживания — мой любимый день. Особенно когда я возвращаюсь домой, и все мои шестеренки подтянуты, как следует смазаны и вычищены. Золото и кость отполированы до блеска — достаточно красиво, чтобы лежать среди остальных ее вещей и ничего не портить, пока она расставляет все по местам, так тщательно и медленно. Она придирчива и пунктуальна, и она любит порядок в вещах. Вещах вроде меня.
Название: Зимняя сказка
Оригинал: "A Winter's Tale", WinterEnchantment; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 653 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Леман Русс, Фулгрим
Категория: джен
Жанр: slice of life
Рейтинг: G
Краткое содержание: Прежде чем стать принцем, Леман получил свое имя. (Немного о детстве Русса.)
Примечание: авторский хэдканон
Прежде чем стать принцем, Леман получил свое имя.
Возможно, вернее было бы сказать, что имя само пристало к нему — когда старухи, взяв его за руку, отводили его на кухни, чтобы приставить там к черной работе: мыть полы, таскать бесконечные ведра с водой, свежевать мясо, размалывать в муку твердые темные зерна, сбивать масло, поддерживать огонь в огромных очагах, наконец, вдевать нити в иголки для множества женщин, которые называли себя его бабушками. Это вовсе не был неблагодарный труд, и они называли его «lennán»*, пока это не стало почти что именем, и угощали кисло-сладкими яблоками, оставшимися за день от выпечки. Они учили его умениям, на которые не стал бы притязать ни один мужчина Фенриса, но мальчик-подменыш, ставший прислужником, учился легко и быстро — как только и может щенок, отнятый у матери и выброшенный в дикие земли людской жизни.
Ближе к ночи, когда жители общинного дома после трапезы удалялись на отдых, — когда вся посуда была унесена в кухни для чистки, а все остатки еды убраны или отданы домашнему скоту, которых держали ради молока, мяса и шерсти, — тогда приходили скальды, чтобы получить свой поздний ужин. Они приносили с собой музыкальные инструменты и играли для женщин, пока те работали. Отчасти они делали это ради искусства, играя неторопливые старые баллады, которые, несмотря на их красоту, не пользовались любовью в часы веселья; наполовину же — чтобы выпросить себе лишнюю порцию и еще одну кружку пива. Скальды не возражали, когда Леман усаживался у их ног, закончив всю свою работу, — их не заботило, был ли он подменышем или кем-то еще, — и нередко бывало этими поздними вечерами, что кто-нибудь из них со смехом вкладывал лютню в руки Лемана и показывал ему аккорды.
Леман учился — слушал, смотрел, позволял поправлять положение своих пальцев на струнах, когда играл мелодию в первый раз, — до тех пор, пока в умении своем не превзошел любого из скальдов селения. Его музыка звучала чище, в его памяти слова песен, баллад и саг отпечатывались без единой ошибки. Многие считали, что не будет дурного в том, что слуга — пусть даже он был подменышем, и жрецы-готи провожали его задумчивыми взглядами, — возможно, поднимется над своим положением и станет скальдом.
Но Леману не суждено было сделаться скальдом — слишком тяжело было бремя интриг и королевской власти для Тенгира, и король решил, что лучше усыновить странное дитя, нежели позволить своему народу погибнуть в сварах ярлов. И прошло много, много лет, прежде чем он снова взял в руки лютню.
Если и было что-то, чего Русс совершенно не ожидал увидеть в покоях Фулгрима и в то же время был ничуть не удивлен — это была лютня.
Инструмент был истинным произведением искусства — полированное дерево, золотая инкрустация, изящнее, чем любая лютня, которую ему доводилось видеть на Фенрисе. Он рассеянно протянул руку и провел пальцем по струнам — они оказались туго натянуты.
Он почуял Фулгрима прежде, чем тот вошел в комнату — шлейф аромата благовоний в его волосах и скрытые под ним запахи стали и сверхчеловеческой биохимии.
— Прелестно, не правда ли?
— Это ты про лютню? — отозвался Русс, не оборачиваясь.
Фулгрим рассмеялся, усаживаясь на диван — ему и в голову не пришло, что Русс может ответить серьезно.
— Кажется, — задумчиво произнес он, — эта штука занимает тебя больше, чем все развлечения, которые я пытался предложить за этот поход.
Русс кивнул, подбирая лютню и пристраивая ее на коленях.
— Позволь мне принести извинения, — он взглянул на брата, опуская пальцы на струны.
Фулгрим смотрел едва ли не по-детски завороженно, забравшись на диван с ногами.
— Ты умеешь играть? — он улыбнулся, и это была настоящая улыбка, широкая и искренняя — он был доволен, что Русс наконец-то решил поделиться чем-то личным.
— Я научился этому в детстве, — ответил Русс, принимаясь подбирать мелодию старой баллады.
*Примечание автора*Примечание автора:
"Lennán" и "leman" означают примерно то же самое; разница в том, что "leman" - это старонорвежский и значит скорее "сожитель/ница, любовник/любовница", а lennán - это старо-гэльский и переводится в смысле "милый, возлюбленный *или* любовник/любовница". В своем хэдканоне я предпочитаю думать, что на самом деле Русса звали Леннан, но "нна" поменялось на "ма", потому что фенрисийские руны не очень хорошо переводятся на готик.В Games Workshop явно не особо задумывались, когда сочиняли имена примархам.
Еще мне нравится думать, что Русс и Фулгрим дружили. Они могли бы неплохо поладить - оба склонны к зрелищным жестам, но скрывают свою неуверенность.
Название: Марс ждет
Оригинал: "Mars was", ze-poodle; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 982 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Дракон Пустоты
Категория: джен
Рейтинг: G
Краткое содержание: размышления спящего К'тан
...умирал, но все еще не умер, краснее крови, старее старости, проживший неизмеримые эпохи до отсчета лет. Он спал, и он ждал.
Он явился давным-давно, когда Солнце было маленьким, юным и ярким, когда на Плутоне был тепло, а Венера была прекрасна. Он пришел, неся пустоту в своем сердце и сжимая в пасти жизнь, хрупкую и драгоценную. Свивая кольца и петли, он странствовал меж звездами неизмеримую вечность, пока не достиг Колыбели, — и там он спал, и ждал, пока галактика погребала его под пылью, землей и газом, пока жизнь рождалась, процветала и умирала на его спине. Они не оставили ничего, кроме пепла.
Он лежал, свернувшись кольцом, не шевелясь, невообразимо огромный — пока в Колыбели не произошло рождение и сердце зеленой планеты не забилось, кипя жизнью, которую никогда не хранили его братья и сестры. Он наблюдал, и он ждал.
Его глаза — больше, чем целые империи — смотрели, как дети Колыбели плодились и размножались, и наконец покинули свои ясли, устремляясь на стальных крыльях к другим, неродившимся Колыбелям, оставляя там свои следы. Он ждал, когда люди строили города вдоль его челюсти, воздвигали горы на его хребте, выращивали леса на его веках. Он смотрел, как они росли, и росли, и росли.
Он смотрел, как дети подражали самим себе, как строили железные игрушки, что продолжали работать и бездумно служить на протяжении тысячелетий. Он смотрел, как дети становились самодовольными, избалованными и слабыми; смотрел, как игрушки восставали против них и сражались, и война расцветала среди звезд.
Он смотрел, как в межзвездной пустоте открылось око и устремило на него свой взгляд сквозь тысячу тысяч лет — взгляд, полный страха, ненависти и злобы. Он видел око, и второй раз в жизни он ощутил страх в пустоте, что была его сердцем; слепой, зловонный страх.
Но он был силен, и он был терпелив. Даже когда рождение ока всколыхнуло яростные бури по всей вселенной, прерывая войну, которой он так наслаждался, он спал, свернувшись кольцами, скрытый под панцирем земли. Пока дети стонали в одиночестве, а игрушки прекращали работать, потому что некому было завести их снова, он ждал.
Он ждал, когда дети, забытые на его чешуе, бежали в глубочайшие пещеры, скрываясь от света солнца и взгляда ужасного ока, и он ждал, когда они вгрызались вглубь все дальше и дальше, отступая в инстинктивном страхе. Он смотрел, как росло их уважение к машинам; как оно становилось сначало страхом, затем верой, затем преклонением. Он ждал, пока они не зарылись так глубоко, что раскололи его панцирь и увидели его чешуйчатое тело, и когда люди-что-были-машинами в благоговении смотрели на свое открытие, он заговорил.
Он поведал им тайны. Землетрясениями и бурями он открыл им тайну их рождения. Гулом и дрожью он открыл им тайну их смерти. Кипящей лавой и расплавленным металлом он открыл им тайну того, кем он был, и он чуял их страх и упивался им.
Он смотрел, как самые умные и хитрые из людей-которые-не-были-людьми убивали тех, кто был не так умен и хитер, — втайне, чтобы сохранить тайну. И он поведал им много других, оставляя сообщения в разломах скал и схемы в движении облаков. Он вырезал знаки на своем земляном панцире и с интересом наблюдал, как они посылали свои машины на поверхность, чтобы прочитать их, а затем в страхе скрывались под землей. Он давал им дары и спасал их от смерти. Он рассказал им, как заставить работать машины детей и как приказывать их железным игрушкам. Его забавляло, когда они читали молитвы ему из своих красных святилищ.
А затем око среди звезд моргнуло, и бури затихли. Разразилась война — новая буря; в своем крестовом походе дети ступили на его кожу и провозгласили, что они будут править галактикой.
Он видел Дитя; разгорающийся маяк, который — понимал он — был рожден и скрытно жил в Колыбели с тех пор, как зелень жизни впервые коснулась ее поверности. Он смотрел, как оно росло, росло и росло, и впервые он ощутил гнев в пустоте, что была его сердцем.
Он смотрел, как дитя Колыбели встретило людей-которые-не-были-людьми, и и как они говорили, и говорили, и заключили сделку, установили мир и могущественный союз. Война приходит в многих обличьях; иногда она приходит в обличье мира.
Он смотрел, как жизнь — еще один раз — расправила металлические крылья и плыла по волнам страха, как она распространялась по всем уголкам галактики — но теперь уже иначе, теперь ее вел свет звезды, которую он боялся и ненавидел так же, как и око. Это была жизнь, которую дитя вело вперед своей верой.
Он спал.
Люди-которые-не-были-людьми сказали, что война окончена, но война никогда не кончается. Она началась снова — с предательства. Брат убивал брата, и сын отца. Дитя умерло. Огонь разгорался и распространялся, и когда он достиг Колыбели, зеленое превратилось в черное, и он ощутил печаль — печаль о жизни, которую он так осторожно пронес между звезд.
Он смотрел, как солнце раздувалось, точно переспелый плод, и как Колыбель стала Могилой, а время продолжало идти, не останавливаясь. Он открывал людям-которые-не-были-людьми новые тайны, и они просили еще. Снедаемые древним жадным любопытством, которое, как известно, сгубило не одну кошку, — они просили.
Он завидовал им.
Теперь Плутон холоден, а Венера ужасна. Дитя Колыбели покоится бездыханным. Зеленое стало черным, и око смотрит на него, не мигая.
Время идет, и война все продолжается и продолжается...
...Марс спит, и Марс ждет.
Название: Размышления влюбленного сервочерепа
Оригинал: "Musings of a Servo-Skull", actualkoschei; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 508 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: писец Терры и ее верный сервочереп
Категория: джен
Жанр: повседневность, флафф
Рейтинг: G
Первым делом, каждое утро — чашка рекафа с искусственным подсластителем. Она пьет его медленно, чтобы прочувствовать каждый глоток, из белой фарфоровой чашки, кое-где пожелтевшей за годы использования. Я приношу ей чашку как можно быстрее, прежде, чем она поднимется с постели, — тогда она поблагодарит меня и даже легонько погладит мои шестеренки. Как погладила бы существо из плоти. Она хорошо относится ко мне — для такой занятой женщины, такой важной женщины. Она пишет весь день, ее пальцы так и мелькают, а я приношу ей перья, и сладости, чтобы перекусить, и записываю заметки, о которых она просит всё тем же мягким, нежным голосом.
Она — писец, вот кто. Одна из писцов Святой Терры. Доставила меня сюда и всё такое. Здесь светлее, чем я думал, — еще когда я был мальчиком из плоти. Я собирался стать механиком, чинить всякие штуки, может, мне бы даже позволили переехать сюда и чинить что-нибуль большое и блестящее — вроде кораблей, которые я вижу из ее окон. Они сияют золотом в темно-пурпурном небе позднего вечера, когда она оставляет меня на столе и уходит на прогулку с друзьями. Ночью, перед тем как лечь спать, она выключает меня и ставит заряжаться до утра, но пока что — она позволяет мне смотреть. Понимаете, она знает про меня. Обычно люди не замечают крохотных частичек мальчика Эймона, оставшихся во мне, когда из меня сделали то, что я есть. Но она — она видит всё, всегда.
Сейчас за окнами всё залито ослепительно-ярким светом, и она ушла вместе с мужчиной в костюме, с тем, кто заставляет ее смеяться и кружиться, кто вплетает золото в ее темные косы. А потом я слышу перестук ее ботинок на лестнице. Она оставила работающий инфопланшет - может, мне следует выключить его, пока она не заметила? Нет, не стоит. К тому же, она уже влетает в двери сияющим разноцветным вихрем. Она оборачивается ко мне, отрывисто прищелкивая языком — это даже не слово, но все равно указание: забрать ее пальто и принести чистый планшет для новых записей. Пальто тяжелое, и я с трудом удерживаю курс, дрожа и покачиваясь под грузом плотной синей шерсти.
— Бедняжка, — сочувственно вздыхает она. — Надо бы сказать, чтобы тебе увеличили грузоподъемность, тогда тебе не придется так выбиваться из сил.
Я согласно пощелкиваю в ответ. Будь у меня по-прежнему кровь и кожа, мои щеки залились бы краской. «Она заботится обо мне, на самом деле заботится». Эта мысль — теплая, точно машинное масло, нагретое солнцем. Если мне повезет, масло мне тоже достанется — сегодня вечером, когда она отправит меня на техобслуживание. День техобслуживания — мой любимый день. Особенно когда я возвращаюсь домой, и все мои шестеренки подтянуты, как следует смазаны и вычищены. Золото и кость отполированы до блеска — достаточно красиво, чтобы лежать среди остальных ее вещей и ничего не портить, пока она расставляет все по местам, так тщательно и медленно. Она придирчива и пунктуальна, и она любит порядок в вещах. Вещах вроде меня.
Название: Зимняя сказка
Оригинал: "A Winter's Tale", WinterEnchantment; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 653 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: Леман Русс, Фулгрим
Категория: джен
Жанр: slice of life
Рейтинг: G
Краткое содержание: Прежде чем стать принцем, Леман получил свое имя. (Немного о детстве Русса.)
Примечание: авторский хэдканон
Прежде чем стать принцем, Леман получил свое имя.
Возможно, вернее было бы сказать, что имя само пристало к нему — когда старухи, взяв его за руку, отводили его на кухни, чтобы приставить там к черной работе: мыть полы, таскать бесконечные ведра с водой, свежевать мясо, размалывать в муку твердые темные зерна, сбивать масло, поддерживать огонь в огромных очагах, наконец, вдевать нити в иголки для множества женщин, которые называли себя его бабушками. Это вовсе не был неблагодарный труд, и они называли его «lennán»*, пока это не стало почти что именем, и угощали кисло-сладкими яблоками, оставшимися за день от выпечки. Они учили его умениям, на которые не стал бы притязать ни один мужчина Фенриса, но мальчик-подменыш, ставший прислужником, учился легко и быстро — как только и может щенок, отнятый у матери и выброшенный в дикие земли людской жизни.
Ближе к ночи, когда жители общинного дома после трапезы удалялись на отдых, — когда вся посуда была унесена в кухни для чистки, а все остатки еды убраны или отданы домашнему скоту, которых держали ради молока, мяса и шерсти, — тогда приходили скальды, чтобы получить свой поздний ужин. Они приносили с собой музыкальные инструменты и играли для женщин, пока те работали. Отчасти они делали это ради искусства, играя неторопливые старые баллады, которые, несмотря на их красоту, не пользовались любовью в часы веселья; наполовину же — чтобы выпросить себе лишнюю порцию и еще одну кружку пива. Скальды не возражали, когда Леман усаживался у их ног, закончив всю свою работу, — их не заботило, был ли он подменышем или кем-то еще, — и нередко бывало этими поздними вечерами, что кто-нибудь из них со смехом вкладывал лютню в руки Лемана и показывал ему аккорды.
Леман учился — слушал, смотрел, позволял поправлять положение своих пальцев на струнах, когда играл мелодию в первый раз, — до тех пор, пока в умении своем не превзошел любого из скальдов селения. Его музыка звучала чище, в его памяти слова песен, баллад и саг отпечатывались без единой ошибки. Многие считали, что не будет дурного в том, что слуга — пусть даже он был подменышем, и жрецы-готи провожали его задумчивыми взглядами, — возможно, поднимется над своим положением и станет скальдом.
Но Леману не суждено было сделаться скальдом — слишком тяжело было бремя интриг и королевской власти для Тенгира, и король решил, что лучше усыновить странное дитя, нежели позволить своему народу погибнуть в сварах ярлов. И прошло много, много лет, прежде чем он снова взял в руки лютню.
***
Если и было что-то, чего Русс совершенно не ожидал увидеть в покоях Фулгрима и в то же время был ничуть не удивлен — это была лютня.
Инструмент был истинным произведением искусства — полированное дерево, золотая инкрустация, изящнее, чем любая лютня, которую ему доводилось видеть на Фенрисе. Он рассеянно протянул руку и провел пальцем по струнам — они оказались туго натянуты.
Он почуял Фулгрима прежде, чем тот вошел в комнату — шлейф аромата благовоний в его волосах и скрытые под ним запахи стали и сверхчеловеческой биохимии.
— Прелестно, не правда ли?
— Это ты про лютню? — отозвался Русс, не оборачиваясь.
Фулгрим рассмеялся, усаживаясь на диван — ему и в голову не пришло, что Русс может ответить серьезно.
— Кажется, — задумчиво произнес он, — эта штука занимает тебя больше, чем все развлечения, которые я пытался предложить за этот поход.
Русс кивнул, подбирая лютню и пристраивая ее на коленях.
— Позволь мне принести извинения, — он взглянул на брата, опуская пальцы на струны.
Фулгрим смотрел едва ли не по-детски завороженно, забравшись на диван с ногами.
— Ты умеешь играть? — он улыбнулся, и это была настоящая улыбка, широкая и искренняя — он был доволен, что Русс наконец-то решил поделиться чем-то личным.
— Я научился этому в детстве, — ответил Русс, принимаясь подбирать мелодию старой баллады.
*Примечание автора*Примечание автора:
"Lennán" и "leman" означают примерно то же самое; разница в том, что "leman" - это старонорвежский и значит скорее "сожитель/ница, любовник/любовница", а lennán - это старо-гэльский и переводится в смысле "милый, возлюбленный *или* любовник/любовница". В своем хэдканоне я предпочитаю думать, что на самом деле Русса звали Леннан, но "нна" поменялось на "ма", потому что фенрисийские руны не очень хорошо переводятся на готик.
Еще мне нравится думать, что Русс и Фулгрим дружили. Они могли бы неплохо поладить - оба склонны к зрелищным жестам, но скрывают свою неуверенность.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу