...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Переводов в Толкин-команде у меня вышла не очень большая пачечка, всего четыре штуки. Но няшные.
Название: Смертельный свет
Оригинал: "Nights so frozen", simaetha; разрешение на перевод получено
Размер: драббл, 858 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Варда Элберет, упоминаются другие Валар и народы Арды
Категория: джен
Жанр: мистика
Рейтинг: G
Предупреждения: AU, dark!Варда
Краткое содержание: Свет может быть столь же беспощаден, как и тьма.
Свет огня означает безопасность: будь это теплые языки пламени, танцующие на горящих ветвях, или же багряный отблеск с горных вершин. В огонь можно смотреть часами — и он не принесет никакого вреда.
Ваш народ живет в пещерах, где толща камня надежно отделяет вас от неба. Другие находят убежище в деревьях Йаванны, под раскидистыми кронами, под пологом ветвей и листьев; но всегда следует соблюдать осторожность, ведь неизменные облака могут раздвинуться на мгновение, оставив лишь прозрачный воздух Манвэ как защиту от открытых небес.
Порой, когда облака расходятся и тучи вулканического пепла оседают, несчастливым и неосторожным — как говорят — доводится видеть ужаснейшее из зрелищ: звезды.
В Валиноре дым с гор Пелори стелется бесконечной черной пеленой. Здесь можно выходить на открытое пространство и даже смотреть вверх без страха.
С вершины Короллайрэ льется ало-золотой свет Вечного Пламени, освещая весь Аман; иногда он тускнеет, иногда становится ярче, но никогда не угасает. Там, в роще Йаванны — называемой также Неопалимой — раскаленная докрасна кора деревьев пышет жаром; на деревьях прорастают огненные листья и распускаются цветы из пламени, непрестанно горя и поглощая самое себя, но все же не сгорая.
Ваньяр, нолдор и тэлери живут здесь под защитой Валар: ибо это — годы Света Древ, благословенные годы Валинора.
Но в Средиземье еще обитают Авари, и они по-прежнему страшатся неба. Ибо дворец Возжигательницы Звезд высится на севере; и там, в холодных горах, чьи вершины пронзают облака, под открытыми небесами — там обитают Калаквэнди, называемые также Эльдар: Народ Звезд, которых Королева Пустоты подчинила и изменила согласно своим собственным замыслам.
Унголиант устраивает свое жилище на юге, в ущелье между скал, где в воздухе висит густой дым и ее паутина свисает с горных отрогов, точно черный бархат.
Она сворачивается в клубок, прижимаясь ближе к жару под землей, в мире бесконечных сумерек и теней, и она почти — почти — довольна.
И, возможно, она могла бы провести здесь целые эпохи, свивая свои гобелены тьмы в уединенном самосозерцании, если бы к ней не явилась гостья.
Свет — это боль. Присутствие Возжигательницы Звезд прорезает ее гобелены, как ледяной клинок; обжигает и ослепляет. Унголиант извивается, отступает глубже в свое логово.
Но Возжигательница говорит ей: «Сестра», — и осторожно, медленно, жадно Унголиант решается приблизиться.
— Пусть горят корабли, — говорит Феанор, полный гнева и отчаяния. Он не спит по ночам уже очень давно, с тех пор — нет, даже прежде...
Свет ее глаз никогда не покинет его, до самой смерти. Но этот день настанет уже скоро.
Ты помнишь Звездный остров.
Под владычеством госпожи Ильмарэ здесь был белый камень, и чистый воздух, и сверкающее стекло, и туманы над головой расходились, открывая крепость небу, и всюду разливался бледный серебристый свет...
Калаквэнди — высокие, прекрасные, светлоглазые, с тонкими руками и ногами, со слишком длинными пальцами, движущиеся вокруг легко и грациозно...
«Строй для нас», — сказал один из них, и ты послушался: совершенная гармония ажурного стекла и отраженного света, странные инструменты, о предназначении которых ты можешь только догадываться; их чуждая геометрия отдается бесконечным эхом в твоем разуме.
Потом пришла Принцесса.
Ты пытаешься строить, но не можешь.
Ты пытаешься созидать, но всё, к чему ты прикасаешься, становится неправильным в твоих руках.
Неверные углы. Покосившиеся стены. Нарготронд — извилистый лабиринт темноты, где бесцельно блуждают и крадутся сгорбленные тени.
Ты пытаешься высечь в камне гармонию, звучащую эхом в твоем разуме — но математика полна ошибок, рассчеты рассыпаются всякий раз, когда ты берешься за них. С отвращением ты разбиваешь скульптуру о стену, глядя, как она разлетается на части.
Ты переводишь взгляд на самого себя.
«Мои руки — неправильные», — думаешь ты и берешь резец.
— Подойди, Лютиэн, — говорит Королева Пустоты. — Дай мне увидеть тебя.
Дворец Королевы Пустоты — сплошь небо. Ее тронный зал открыт небесам, полон высоких колонн и блестящего льда.
Лютиэн скована холодом ужаса. Ледяной ветер треплет ее волосы и развевает полы теневого плаща, когда она поднимает голову и смотрит прямо в глаза Королеве Пустоты — и Сильмарилли горят в ее короне.
— Не бойся, дитя, — говорит Высокая.
Ее глаза светлы и темны одновременно, и в них заключены все звезды небес.
Звезды...
Лютиэн понимает.
Свет в глазах Варды — безмятежная красота уничтожения.
Лютиэн жаждет его. Непрошенные слезы текут по ее лицу.
— Иди ко мне, Лютиэн, — говорит Варда негромко и мелодично, и ее голос — единственная музыка, которую Лютиэн хочет слышать отныне.
Но...
«Берен», — думает Лютиэн, чувствуя, как разбивается ее сердце.
Она делает вдох и начинает танцевать.
— Что я могу изменить для вас? — спрашивает Мелькор, Король Мира; в его голосе звучит бесконечная усталость. — Мир не может существовать без света.
Когда Варда уходит сквозь Двери Ночи, она оставляет свои звезды позади. Они всё еще горят.
Название: Что нам терять
Оригинал: Solanaceae, "whatever we lose"; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2299 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Идриль / Нимлот
Категория: джен, пре-фемслэш
Жанр: повседневность и немного политики
Рейтинг: G
Предупреждения: АУ (Туор погиб при падении Гондолина, Нимлот выжила после падения Дориата)
Краткое содержание: Гавани Сириона стали пристанищем для беглецов из двух разрушенных королевств, и лишившиеся всего обрели новый дом у моря. Встретившись там, королевы Дориата и Гондолина — королевы в изгнании — находят нечто новое взамен того, что потеряли.
508 г. Первой Эпохи, Гавани Сириона
Соленая вода была на вкус как слезы.
Гавани встретили Нимлот солеными брызгами, которые ветер бросал в лицо; их горький вкус на губах напоминал о слезах, о горящих лесах и блестящих клинках, и об огне, об огне. (На мгновение она почти увидела его — пламя, лижущее очертания башен над холмами, точно Гавани Сириона уже пылали — но нет, это уже позади, рок Дориата не дотянется сюда. Пока она жива – не дотянется.)
— Вы видите башни, госпожа? — капитан ее стражи — того, что осталось от ее стражи — ехала рядом с ней, едва слышно позвякивая кольчугой. — Гавани должны быть вон за теми холмами, как говорят дозорные. Кирдан наверняка окажет нам теплый прием...
Нимлот оборвала ее коротким кивком:
— Благодарю.
Она слышала, как ветер воет вокруг башен — тонкий печальный свист смешивался с далекими криками чаек. О плаче морских птиц сложено было немало песен, но ее сердце от этих звуков болело не сильнее, чем обычно за последние недели.
Возможно, есть некий предел, после которого боль просто перестает ощущаться.
(Алые знамена на ветру. Меч Диора, запятнанный красным. Его венец у ее ног. «Защити наш народ, Нимлот. Защити их вместо меня».)
Она не умела быть королевой и потому спрятала венец в свою сумку, надежно завернув в одеяло, которое ее мать когда-то соткала для Эльвинг. Но даже спрятанный, венец все равно возвращался в ее снах, и самоцветы в его оправе переливались на свету – напоминанием, обвинением.
Она не была трусом и потому вела свой народ — не увенчанная короной, но не склонившаяся — к последнему месту, где их еще могли принять.
— Здесь ваш народ будет в безопасности, ваше величество, — полы одежд Кирдана подметали брусчатку, и светлая пыль на темно-синей ткани была похожа на россыпь звезд. Если он и заметил, как Нимлот вздрогнула при упоминании титула, то не подал вида. — В городе хватит места всем.
— Благодарю за ваше гостеприимство, — произнесла Нимлот, удивляясь, как легко ей дается эта любезность. — Если мы можем чем-то отплатить вам, лишь скажите.
Остановившись, Кирдан осторожно положил руку ей на плечо:
— Ваше величество...
— Нимлот. Пожалуйста.
— Нимлот. Ну что ж, — в уголках его рта мелькнула улыбка. — Вам нет нужды беспокоиться о том, чтобы отплатить мне. Я делаю не больше, чем сделал бы любой, еще сохранивший достоинство.
«А в этих землях подобное встречается редко», — подумала Нимлот, но промолчала.
— Мама?
Подняв взгляд, Нимлот без удивления увидела в дверях Эльвинг.
— Да?
Девочка вошла в комнату, неуверенно ступая босыми ногами по деревянному полу. Она была пугливой, точно неприрученный зверек, и Нимлот понимала ее. Толстые каменные стены Гаваней не могли не угнетать тех, кто был рожден под сенью лесных ветвей.
— Сколько мы еще здесь пробудем, мама?
— Не знаю, — призналась Нимлот. «Достаточно долго, чтобы ты успела вырасти в мире, если нас не оставит удача».
Эльвинг высунулась в окно, оперевшись о подоконник; ее плечи встопорщились, словно у летящей птицы. Она прищурилась, глядя на небо, и Нимлот поняла, как мало небес они здесь видят, окруженные камнем вместо деревьев.
— Здесь будет наш дом, — сказала она, но даже ей самой это обещание казалось пустым звуком.
Спустя несколько лет после того зимнего утра, когда Нимлот въехала в Гавани, Кирдан вновь открыл ворота беженцам, гонимым войной. Эти пришли из Гондолина, и вела их золотоволосая женщина верхом на белом коне.
Говорили, что Идриль облачилась в доспехи и сражалась на стенах сокрытого города. Говорили, что когда ее муж пал под мечами прислужников Врага, она сразила множество орков без всякой жалости .
(Говорили, что предатель, выдавший Гондолин, упал со стен города; что он молил о пощаде, что последняя из королевского рода столкнула его с обрыва, не колеблясь ни мгновения.)
Нимлот изо всех сил старалась избегать собраний совета, где были Кирдан и его двор, но она сделала исключение в то утро, когда узнала, что там будет Идриль. Весь совет она провела, крепко стиснув руки под столом, глядя на блеск пламени в глазах Идриль.
Королева Гондолина (не самого города, конечно, а всего лишь народа Гондолина в изгнании, так же, как Нимлот стала королевой изгнанников-дориатрим — но в Идриль было что-то такое, что давало понять: этот титул должен звучать именно так) тем первым утром была немногословна. Она наблюдала за всеми так пристально, что Нимлот удивилась этому.
Когда их взгляды встретились, Нимлот едва не отшатнулась.
Возможно, Идриль и была некогда цветком Гондолина — но теперь Нимлот не видела в ней ни трепетности, ни хрупкости. Принцесса казалась выкованной из стали, ее глаза сверкали, и каждое ее слово щетинилось колючими шипами. Нимлот казалось, что на каждой встрече совета она молчаливо подначивает кого-нибудь выступить против нее, чтобы позволить себе удовольствие расправиться с ними своим острым разумом, который слишком долго не находил себе применения.
Немногие отваживались выступать против королевы Гондолина в изгнании.
И в этом заключалась разница между ними.
Нимлот страшилась роли предводителя — она не касалась венца Диора с тех пор, как пробилась сквозь дым битвы, чтобы поднять его у тела своего погибшего супруга. Она хранила молчание на советах, стискивая руки под столом, потому что была там по одной-единственной причине — чтобы создать видимость того, что народ Дориата имел здесь право голоса.
Идриль вела свой народ без страха; узкий обруч венчал ее чело, и Нимлот была уверена — если бы шлем Тургона не сгинул вместе с ним в последней битве, она носила бы и этот знак королевской власти, не обращая внимания на боль памяти.
Война закалила Идриль и напугала Нимлот.
Когда Идриль впервые заговорила с Нимлот, это было неожиданностью для них обеих. Нимлот бродила по верхним этажам дома Кирдана — с тех пор, как она пришла в Гавани, это вошло у нее в привычку. Вести дела в совете она предоставила оставшимся представителям благородных домов Дориата — в основном Галадриэль, перед которой Нимлот всегда робела, — и теперь ей самой оставалось лишь бродить по Гаваням, изучая премудрости жизни на морском берегу.
Тем утром Нимлот свернула за угол и врезалась в кого-то высокого с кипой свиткой в руках. Запутавшись в полах одежд и ворохе бумаги, Нимлот только и смогла выдохнуть скомканные извинения, пытаясь освободиться.
— О Эру, — услышала она. — Нимлот?
«Она знает, как меня зовут», — поняла Нимлот, отпрянув. Ее лицо пылало от смущения.
— Прошу прощения, ваше величество.
Идриль собрала свои свитки, уголки ее рта опустились:
— Почему ты не приходишь на собрания совета?
— Я... — Нимлот запнулась посреди извинений, моргнула и наконец пожала плечами.
— У тебя нет причин там отсутствовать.
«Я никакая не королева. По имени — может быть, но ты — куда лучший правитель, чем я могу хотя бы притворяться».
— Идем, — Идриль сунула свитки под мышку и протянула руку Нимлот.
Нимлот не могла придумать ни единой причины не принять это приглашение — кроме того, что ей не хотелось несколько часов сидеть и слушать о политических планах без всякой пользы.
Но это вряд ли можно было счесть достойной причиной, и к тому же она сомневалась, что Идриль сочтет подобное объяснение достойным внимания.
Потому Нимлот последовала за ней по винтовой лестнице, касаясь рукой шершавой каменной стены и не сводя взгляда с летящих юбок Идриль.
В конце дня она снова встретила Идриль наверху, на стенах; закат над морем заливал небо кроваво-красным цветом.
— О чем ты думаешь? — спросила Нимлот, опираясь о парапет рядом с Идриль.
Пальцы Идриль впились в щели между плоскими, широкими камнями парапета, сложно пытаясь раздвинуть их.
— О том, как широко это море. И как невозможно его пересечь, даже если бы мы не были потеряны, обречены жить в тенях. Если бы мы не были изгнанниками.
«Я не изгнанница, — хотела сказать Нимлот, — и эти земли были домом для меня и для моей матери, пока ваш род не принес сюда войну». Но это были недобрые мысли, и хотя здесь не было придворных, она не хотела обидеть принцессу.
«Ты и сама — королева», — напомнил тихий внутренний голос. Она отмахнулась от него. Нет, здесь она не была королевой. Может быть, при дворе она могла заплетать волосы в косы и высоко держать голову, но здесь, на пустой стене, рядом с принцессой погибшего города — она была всего лишь Нимлот, девушкой из лесов, которая вышла замуж за короля и оставила себе королевский венец.
— Зачем ты хочешь переплыть море? — спросила она вместо этого.
«Чтобы найти тех, кого любила?» Слухи рассказывали о том, как возлюбленный Идриль пал, защищая короля; рассказывали, как ужасна была принцесса в ярости боя — гнев горел в ее глазах, и меч прокладывал путь смерти через дымный воздух. Рассказывали о том, как она столкнула предателя, выдавшего Гондолин, в горную пропасть — за то, что он посмел причинить вред тем, кого она любила.
(Эти слухи распространяли те, кто слишком боялся Идриль и не смел говорить с ней — стены, которые она возвела вокруг себя, казались несокрушимыми.)
— А отчего бы мне не желать покинуть эти земли? — в голосе Идриль послышалось эхо горького разочарования, проблеск гнева, который заставил бы любого другого отступить прочь.
Но Нимлот не заботило соблюдение политических приличий, и потому она продолжала настаивать:
— Здесь все еще есть надежда.
— Если и так, — в голосе Идриль звучало сомнение, — не думаю, что именно мне суждено ее найти.
Нимлот завидовала дару Идриль обращаться со словами, легкости, с которой та могла быть поэтичной даже в гневе и отстраненности. Сама Нимлот могла лишь подбирать неуклюжие слова, которые казались бессмысленными и неуместными, едва сорвавшись с языка.
Но все же она попыталась:
— Ты никогда не видела лес весной?
Недоуменно помолчав, Идриль ответила:
— У нас в долине росли леса, да, но я редко навещала их.
— Нет, здесь не годится «навещать». Нужно… нужно прожить эту весну. Почувствовать, как оттаивает почва, как распускаются листья, услышать песню земли, которая приветствует солнце. — Она прикрыла глаза, вызывая воспоминания, и те предстали перед ее глазами ясно, точно не омраченный дымом солнечный свет. Дориат — такой, каким он был в дни мира. — Когда почва, скованная морозом, становится мягкой и полной жизни, и расцветают цветы...
— И ты хочешь сказать, что и эти земли могут возродиться? — резко спросила Идриль, прищурившись. Нимлот почувствовала, как слова умирают на губах.
Ну конечно. Ей не стоило даже пытаться.
— Я ничего не хотела сказать, — едва слышным шепотом выговорила она.
Тяжелое молчание повисло между ними в напоенном солью воздухе. Наконец Нимлот развернулась и ушла, оставив Идриль смотреть на закатный горизонт.
Прошло около месяца с тех пор, как Нимлот начала ежедневно присутствовать на советах, и Идриль снова отыскала ее. Королева Гондолина так и не извинилась за свои резкие слова — Нимлот не была уверена, что она помнит о них.
— Ты правила вместе с Диором в Дориате, ведь так? — спросила она без всяких предисловий.
Моргнув, Нимлот покачала головой:
— Я... мне не нравилось там при дворе, — как и при любом дворе, хотя этого она не сказала. — Мои родичи... семья моего отца была в родстве с королем. Королем Тинголом, — поспешно добавила она, запоздало вспомнив, что отец Идриль называл себя ни много ни мало Верховным королем.
Идриль скривила губы:
— Кровное родство не обеспечивает благородства.
— Равно как и брак, — ответила Нимлот с легкой улыбкой. — Мы никогда не состояли при дворе. Я никогда... пока не встретила Диора. Но это была всего лишь случайная удача; и злой рок виной тому, что его венец остался мне.
Последовало молчание; когда она обернулась, Идриль смотрела на нее со странным выражением в глазах.
— Я... сказала что-то не то?
Идриль покачала головой:
— О нет, Нимлот. Но только — почему, во имя Манвэ, ты считаешь, будто это был злой рок?
— Я ничуть не подхожу для того, чтобы быть королевой, — просто ответила она. — И ты прекрасно это знаешь.
— Ты — не подходишь? Ты разве не замечала... — Идриль оборвала фразу резким жестом. Прищурилась: — К твоему голосу в совете прислушиваются всё больше с каждым днем, и ты называешь себя несчастной. Не глупо ли это?
— Никто не прислушивается ко мне, если только не из жалости к моей неопытности. Ты командуешь всеми Гаванями...
— Ты просто не замечаешь, — перебила ее Идриль. — Ты и в самом деле... Я полагала, что ты идеалистка, но не думала, что ты настолько наивна. Ты думала, что я уговорила тебя посещать совет только из уважения к твоему титулу?
«Нет, ты ясно дала понять, что титулы для тебя ничего не значат». Возможно, в этом и был секрет того, что Идриль держалась так по-королевски — в том, что она не придавала значения титулам без стоящих за ними действий.
— Каковы бы ни были твои причины, — медленно начала Нимлот, — я надеюсь, что не разочаровала тебя.
К ее удивлению, Идриль взяла ее за руку — теплые пальцы сомкнулись вокруг ладони Нимлот.
— У тебя есть все задатки для того, чтобы стать великолепной королевой.
Нимлот почувствовала, как краска заливает ее лицо, и не сразу смогла составить внятный ответ.
— Спасибо, — наконец сказала она, сжимая руку Идриль. — Я... я польщена. Твоим вниманием и твоими добрыми словами.
Идриль кивнула. Над их головами чайки кружили в вечерних лучах солнца, и огненные блики скользили по их крыльям. Нимлот закрыла глаза, чувствуя вкус соли на губах, и сосредоточилась на ощущении руки Идриль в своей руке.
Название: Любить и страшиться
Оригинал: Beleriandings, "Love me and despair"; разрешение на перевод получено
Размер: мини, 3875 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Лютиэн / Галадриэль
Категория: джен, фемслэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: dark-AU
Краткое содержание: Что, если Берен погиб вместе с Финродом в подземельях Тол-ин-Гаурхота? Когда Лютиэн приходит туда, чтобы мстить, Галадриэль следует за ней.
Примечание от переводчика: текст отправили на рейтинг, хотя, казалось бы, ну что там такого. Ну подумаешь, маленькая няшная Лютиэн убила Саурона и съела его сердце. Да, буквально. Да, это было предупреждение.
Вести быстро добрались до Дориата, и когда Галадриэль услышала их, она почувствовала, как ее сердце остановилось на мгновение, как замерло дыхание.
Финрод и Берен были мертвы, убиты в темных подземельях Тол-ин-Гаурхота.
Мгновение она не чувствовала ничего, кроме потрясения — ее разум заполнила звенящая пустота.
Затем пришел гнев: слепящий и обжигающий, точно расплавленный металл.
«Ты заплатишь, Гортхаур, и заплатишь дорого. Ты ответишь за жизнь моего брата, обещаю».
А потом она вспомнила о Лютиэн.
Последние известия, которые она слышала о своей принцессе, своей ближайшей подруге и соратнице, говорили, что она заключена под стражей у сыновей Феанора, в Нарготронде.
Она подозревала, что Лютиэн недолго смогут удержать в заключении.
И была уверена, что знает, куда Лютиэн первым делом направится.
Вот почему Галадриэль сейчас прижималась спиной к каменной стене, глядя издалека на мост к Волчьему острову. Она слышала доносящийся оттуда вой, и гнев вскипал в ней, и ладони искрились от сдерживаемой силы.
«Пустите меня к нему, — подумала она. А потом: — Лютиэн, где ты?»
Лютиэн пришла по широкой мощеной дороге, что вела к мосту; ее волосы, растрепавшись от невероятно быстрого движения, развевались вокруг; ее эльфийская фэа в эти мгновения отступила назад, уступая место пылающим в ней скорби и гневу. Ее очертания мерцали и размывались — она все сильнее воплощалась в ту часть своей природы, что досталась ей от майар.
Лютиэн ступила на узкий каменный мост, глядя на нависающую над ней крепость Тол-ин-Гаурхот — прежний Тол Сирион, разрушенный и искаженный.
— Выходи! — выкрикнула она; голос зазвучал меж камней неестественно громким эхом. — Выходи и прими свою судьбу, или я уничтожу твою крепость и истреблю все живое в ней!
Какое-то мгновение ничего не происходило, и Лютиэн ощутила, как гнев снова вспыхивает в ее душе, как впивается в нее боль. Мертв. Берен мертв, и Темный, что прячется в крепости, ответит за это...
Порыв холодного ветра из ворот взметнул ее одежду и неровно обрезанные волосы; огромные створки начали медленно открываться.
Когда с острова подул ветер, Галадриэль вынуждена была остановиться; воющий поток воздуха едва не сбил ее с ног, но она сумела совладать с собой и ухватилась за колонну, медленно продвигаясь вперед.
Она понимала, что это вовсе не был обычный ветер. Он нес с собой вкус силы, той силы, что она видела прежде у одной лишь Мелиан. Он был полон древними, темными и тайными песнями — о сумерках и ночной тьме, о тяжелых тенях под звездами, о безвременьи и неизменности; и как же разительно отличалось это от силы, струящейся из мерцающей ясности света Амана. Галадриэль успела немного узнать об этой силе — Мелиан учила ее — но недостаточно, чтобы избавиться от страха. И всё же — осознала она — это не было похоже на то, что показывала ей Мелиан. Майа всегда подчеркивала необходимость контроля, всегда говорила ей, что, хотя Галадриэль и обладала врожденной силой, она должна быть осторожна и не позволить этой силе уничтожить себя, не дать волне необузданной Песни унести ее.
Голос, который она слышала словно бы изнутри, поднимался выше: бурлящая волна музыки, которая уже ничем не напоминала эльфийский голос — вместо этого она сияла ужасным, чуждым величием Айнур — от которой поднимались волосы на голове. Земля содрогнулась под ногами, когда навстречу этой музыке поднялся другой голос — мрачный, скрежещущий и нечистый, заставляющий ярость сворачиваться внутри нее тугими кольцами. Но Галадриэль знала — он был слишком слаб. Он не мог сравниться с гневом Лютиэн, с яростью, что пробудилась от сна и не успокоиться, пока принцесса не оставит от крепости камня на камне — а может быть, даже и после этого.
Она пыталась спешить, как можно быстрее добраться до Лютиэн. Но, пробиваясь через кипящий поток Песни, которая теперь окружала всю башню, всю крепость, даже весь остров, точно ураган, Галадриэль чувствовала, как дрожит земля, качаясь и расходясь зазубренными трещинами прямо под ее ногами.
Она нырнула — почти что упала — под ненадежное укрытие высокой каменной стелы, когда-то давно отмеченной гербом Дома Финарфина; теперь герб был изуродован грубо вырезанным поверх изображением оскаленной волчьей головы с выпученными красными глазами. Земля содрогнулась особенно яростно, сбив ее с ног.
В отчаянной попытке спастись Галадриэль призвала свою собственную силу, чтобы не утонуть в водах Сириона, ревущих совсем рядом. Скорчившись под камнем, она не могла разглядеть ни мост, ни башню. По правде говоря, она почти что боялась глядеть туда и только смотрела, как обломки летят во все стороны, как огромные куски камня — некоторые из них могли бы раздавить ее целиком — падают в реку, как кружится пыль в ураганном ветре.
Постепенно разрушение начало затихать, и Песнь сошла на нет, истончившись до ручейка. Галадриэль осторожно поднялась на ноги, побуждаемая любопытством и страхом за Лютиэн.
Стоило бросить взгляд на мост, как у нее перехватило дыхание.
Крепость Тол-ин-Гаурхот попросту исчезла — от башни не осталось ничего, кроме клубящегося облака пыли и разбросанных повсюду обломков. Мост тоже исчез, только его обломанные концы торчали над вздувшимся потоком Сириона. Но над мостом — там, где он был — парила сияющая сфера чистого света, нестерпимо яркая, прошитая голубыми и пурпурными нитями силы; Песнь, воплощенная в чистой энергии. Внутри сферы — хотя при попытке смотреть на нее болели глаза — Галадриэль могла различить темный силуэт, и хотя эта фигура нарушала все пропорции, изгибаясь и искажаясь, она совершенно точно знала, кто это. Даже отсюда, даже когда Лютиэн не обращала на нее внимания, Галадриэль не могла не узнать прикосновение этой яркой фэа — той, которую она знала так хорошо, которая порой казалась так похожей на ее собственную.
Но несмотря на все те дни, когда они беседовали и смеялись вместе, когда бродили по залам Менегрота среди колонн, несмотря на все их улученные украдкой взгляды и прикосновения — и не только — там, под деревьями, теперь Галадриэль понимала: Лютиэн не похожа на нее. И в то же время, как ни странно, они были не так уж различны. Галадриэль ощущала гнев, исходящий от этого невыносимо яркого силуэта — океан ярости, скорби и боли. Слишком сильные чувства, слишком острые. Ей хотелось развернуться и бежать, бежать далеко, туда, где свет не сможет больше обжигать ее глаза и тихая тьма поглотит ее навечно.
Но она не побежала. В это мгновение Галадриэль заметила на дальнем краю моста второй силуэт — опустившийся на колени, окруженный угасающий багровым сиянием; так мерцают угли отгоревшего костра, еще не погасшие до конца, готовые снова вспыхнуть пламенем от малейшего движения воздуха.
«Гортхаур. Тот, кто убил моего брата».
Она оскалилась, скрипнув зубами — чувствуя гнев Лютиэн, ее жажду мести, вздымающуюся и в ее собственной груди. Разум Лютиэн был открыт, позволяя ее мыслям свободно течь, и Галадриэль ощущала, как ее поднимает и уносит этой волной. Так всегда бывало с ней, когда дело касалось Лютиэн, подумала она. Когда Лютиэн была рядом, Галадриэль словно притягивало к принцессе, и ничто не завораживало ее так, как возможность затеряться в тайнах ее разума и тела.
Галадриэль смотрела, как Лютиэн всем своим гневом обрушилась на силуэт майа. Он отчаянно сопротивлялся незримым путам, отринув при этом свою телесную форму. Его кожа стала черной и пепельной, и огненные узоры вспыхивали под ней; от усилий из его глаз и рта вырывались клубы пламени, источая черный дым под порывами ветра.
Галадриэль видела, что Лютиэн побеждает — и потянулась разумом к сущности темного майа перед ней. Гортхаур еще сражался — он был еще силен, его злоба была впечатана в самые камни этой крепости, и он черпал оттуда мощь для ответных ударов по сияющей сущности, парящей над ним. А Лютиэн сжигала свою силу, свой кипящий гнев слишком быстро — она так долго не продержится, понимала Галадриэль, она сожжет себя целиком...
— Лютиэн! — выкрикнула она сквозь рев реки между ними, сквозь звук Песни, все еще звенящей в ушах; в сравнении с этим ее собственный голос казался похожим на писк птенца, слабый и хрупкий. Стиснув зубы, она призвала собственную силу, открывая разум, как учила ее Мелиан — так, как они с Лютиэн делали под гулкими сводами подземных залов — и попыталась снова.
— Лютиэн. Остановись.
Услышав это, Лютиэн замерла, и майа почти что вырвался из ее хватки, поднимаясь ей навстречу. Но в последнее мгновение она опустилась на землю в водопаде искр; ее сфера света расточилась, впиталась в сотканный из теней плащ, заливая ее пурпурным и голубым сиянием. Она приземлилась изящным, легким движением и схватила майа за горло, заставив его захрипеть.
Только тогда она обернулась к Галадриэль. Та едва не отпрянула прочь от ее взгляда: глаза Лютиэн горели, точно угли, пурпурным светом, жгучим и ослепительным, и Галадриэль никогда прежде не видела ничего подобного, даже в глубинах своих кошмаров. И в то же время, подумалось ей, эти глаза были прекрасны настолько, что останавливалось сердце.
— Отойди, Галадриэль, — от голоса Лютиэн все тело пронизала дрожь. Галадриэль ожидала, что этот голос будет резким и хриплым, но нет — он был мелодичным и ужасающе прекрасным, он словно обволакивал ее и притягивал, даже невзирая на то, что слова Лютиэн и ее собственные желания стремились к обратному.
— Ты должна остановиться! — в отчаянии выкрикнула Галадриэль. — Лютиэн, послушай меня, ты...
— Он убил Берена, — голос Лютиэн упал сразу на несколько октав, выходя за пределы слуха, становясь низким угрожающим гулом землетрясения, дрожью древесных корней, готовых разорвать землю.
— Я знаю! — Галадриэль облизнула губы; в горле пересохло, и она сомневалась, что может запеть еще раз. — Он убил и моего брата, и я желаю его смерти не меньше, чем ты.
Гортхаур бросил на нее злобный взгляд, пытаясь что-то сказать, но Лютиэн крепче сжала руку на его горле, отнимая у него голос.
— Но послушай меня, принцесса, — продолжала Галадриэль. — Ты сожжешь себя, ты... ты недостаточно сильна. Твоя мать...
— Моя мать была бы милосердна, — ответила Лютиэн; ее голос вернулся к обычному тембру, а глаза вспыхнули пурпурным и белым, и цветочные лепестки заплясали в воздухе вокруг нее, точно языки пламени. — Она усмирила бы свой гнев, позволила бы Песне вернуться в свое русло. Но я — не она. Я наполовину квэнди, Галадриэль. Я поступлю по-своему.
Она стиснула пальцы еще сильнее, заставляя шею Гортхаура согнуться под таким углом, что более хрупкое существо уже было бы мертво. Лютиэн вновь повернула лицо к Галадриэль, улыбаясь, хотя из глаз ее лились слезы — и падали на землю мерцающим, искрящимся потоком, больше слез, чем мог бы выплакать любой из детей Эру. — Я похожа на тебя — куда больше, чем ты думаешь. Ты хочешь этого. Я знаю, я вижу это в тебе. Ты хочешь ощутить бессмертную кровь убийцы своего брата на твоих тонких, искусных руках, ведь так?
Галадриэль открыла рот, собираясь возразить Лютиэн — но вместо этого одно-единственное слово сорвалось с ее уст глухим шепотом:
— Да.
На таком расстоянии Лютиэн никак не могла услышать ее, но, тем не менее, поняла без труда — она улыбнулась в ответ. Лютиэн медленно подняла руку; сила мерцала и пульсировала на кончиках пальцев.
— Тогда иди ко мне, — сказала она, по-прежнему продолжая удерживать Гортхаура другой рукой, не позволяя ему произнести ни звука.
Лютиэн запела — на сей раз это была медленная, вьющаяся спиралью Песнь, и от ее воздетой руки потянулись цветущие лозы, извиваясь в воздухе, перебрасывая невесомый мост через реку. Они едва заметно светились пурпурным и источали густой, сладкий цветочный аромат. Лозы обвились вокруг тела Галадриэль, нежно лаская ее, прежде чем крепко сжать ее руки и ноги и поднять ее над землей. Так, по воздуху, она перенеслась на другой берег, оставив ревущие воды Сириона далеко внизу.
Объятия лоз ослабли, стоило ей снова коснуться земли — но напоследок она ощутила еще одно их касание, словно последний нежный поцелуй.
Едва ступив на обломки моста рядом с Лютиэн, Галадриэль ощутила кипящую в той безбрежную силу, настолько мощную, что она растекалась в воздухе; позволила этой силе окутать свое собственное тело. Галадриэль поняла, что она тянулась к этому сиянию, жаждала его. Возможно, это началось еще с тех пор, когда она впервые увидела Лютиэн, в которой мощь Айнур сплеталась с чем-то из их собственного мира, с силой, чьи корни уходили в суть самой Арды, в ее леса, воды и землю, что принадлежала одним лишь Детям Эру. И теперь Галадриэль впустила в себя эту силу и позволила ей питать себя, позволила себе слиться разумом с Лютиэн, прорываясь сквозь ее горе — и обратила давящее страдание в странную смесь эйфории и слепящей ярости.
Даже после этого майа в хватке Лютиэн посмел сдавленно рассмеяться.
— А, маленькая золотинка, — прохрипел он. — Такая отважная и такая надменная. Так близка к падению. Ты горишь так ярко, но ты — не более, чем свеча, которую следует задуть, как я уже поступил с твоим хнычущим братцем. Но она пожрет тебя, она пообещает любовь и силу — и вытянет всю твою жизнь...
— Хватит, — оскалилась Галадриэль, касаясь руки Лютиэн — принцесса вновь заставила Гортхаура замолчать. — Ты будешь молчать.
Хотя бы это она могла сделать для Финдарато, подумалось ей. Прервать голос, чья песня отправила его в могилу; это успокоит боль, стонущую в ее груди — хотя бы немного, наверняка. — Ты никогда больше не заговоришь, жалкий раб Проклятого. Иди же и встреть свою судьбу!
Гортхаур с издевкой рассмеялся, но звук оборвался снова — Галадриэль накрыла своей ладонью руку Лютиэн на его горле. Огненная кожа не обжигала, как она опасалась. Вместо этого она чувствовала уверенность и правоту; мысли Лютиэн текли в согласии с ее мыслями, и их руки сплавились вместе в золотом сиянии.
Они сжали пальцы сильнее, позволяя силе своего гнева наполнить их, рассекая бессмертную плоть. Сгусток крови — чернее, чем самая черная ночь — плеснул им в лицо, и пламя духа в майа взвилось на мгновение — а потом затрепетало и погасло.
Галадриэль вытерла кровь с лица, глядя на упавшее перед ними тело — безжизненную оболочку из серого пепла.
Она наконец выдохнула.
— Он уже...
— Нет, — мрачно ответила Лютиэн, опускаясь на одно колено. — Мы лишь убили его телесную форму. Теперь мы должны убить его дух, этот искаженный осколок тайного пламени, что было прежде Арды, который сокрыт в нем.
Не колеблясь ни мгновения, она протянула руки — пальцы обратились в когти — и запустила их глубоко в плоть майа, раскрывая грудную клетку, выворачивая ребра с ужасающей легкостью — точно волк, потрошащий кролика. Галадриэль замерла, следя за этим широко раскрытыми глазами, видя, как Лютиэн достает нечто оттуда, где у смертного должно быть сердце; пригоршня пылающих углей, сияющих, словно кровь, словно меч, вынутый из горна. Лютиэн держала это между ладонями — оно парило в воздухе, не касаясь ее кожи.
Она продолжала смотреть — а Лютиэн снова запела, двигая руками вокруг этих горящих углей. Под ее песней они начали менять форму, увеличиваясь и уменьшаясь по воле Лютиэн, разгораясь и угасая, как пламя, раздуваемое мехами. Лютиэн торжествующе улыбнулась.
— Что ты... — начала было Галадриэль и запнулась.
— Что я собираюсь с этим сделать? — Лютиэн небрежно сжала то, что держала в руках, и Галадриэль могла бы поклясться, что слышала тонкий отчаянный крик где-то в глубине своего разума. — О, позволь мне показать тебе.
И прежде чем Галадриэль успела произнести хоть слово, Лютиэн поднесла это ко рту — откусила, прожевала и проглотила. Ее губы окрасились красным — это было похоже кровь, и в то же время совсем непохоже. Прожевав последний кусочек, она облизала губы и по-волчьи улыбнулась; между ее белых зубов виднелись красные пятна.
Галадриэль раскрыла глаза:
— Что ты сделала...
— Его сила — моя, — прошипела Лютиэн.
В ее глазах разворачивались умирающие звезды, бесконечные водовороты черной пустоты, к которым Галадриэль тянуло помимо ее воли. (Хотя — было ли это и вправду помимо воли? Возможно, вовсе нет, поняла она.) Лицо Лютиэн исказилось, вытянутые руки сжались в кулаки — словно она производила некое огромное усилие. А когда ее глаза открылись снова, в них сияло торжество.
Лютиэн раскрыла ладони, и у Галадриэль перехватило дыхание.
Там, на каждой ладони, лежало по золотому кольцу, и они сияли так ярко, что любые сокровища Валинора казались жалкими безделушками. И хотя это золото не испускало света, Галадриэль на мгновение показалось, что кольца эти столь прекрасны, что способны затмить даже Сильмарили.
Она почувствовала, как ее рука сама собой дернулась вперед, ее пальцы стремились коснуться этого золота, надеть кольцо и позволить скрытой в нем силе заполнить ее — но Лютиэн снова сжала пальцы.
Галадриэль хотела было возразить, когда Лютиэн надела на палец одно из колец. Золотой ободок засветился внутренним огнем, и Галадриэль резко втянула воздух — ибо Лютиэн с кольцом выглядела более великолепной и могущественной, чем когда-либо прежде. Она протянула руку с вторым кольцом, снова предлагая его, и Галадриэль знала — на этот раз Лютиэн не отдернет ладонь.
— Не стану отрицать, — сказала Галадриэль, — что сердце мое желает этого.
Лютиэн кивнула:
— Вместе мы с тобой сможем закончить эту войну. Мы сможем свергнуть Темного в его твердыне, отпустить пленников. Разрубить цепи, освободить наш народ. А затем, когда мы посмотрим на новые земли, созданные нами — мы сможем править. Разве не этого ты хотела?
Мысли Галадриэль вернулись к той ночи в Тирионе при свете факелов — горящие глаза Фэанаро, ярко-алые обнаженные мечи, обещание свободы. Новый мир, весь — ее собственный.
Она нахмурилась:
— Но нам придется начать заново. После войны, которая уничтожит Ангбанд, эти земли превратятся в пепел и пустыню...
Лютиэн медленно кивнула:
— Это так. Но разрушение и созидание — лишь две стороны одной силы, как говорят.
Галадриэль вспомнила о своих мертвых братьях, сражавшихся в тщетной надежде. О своих родителях по ту сторону моря, о крови на песке Альквалондэ. Подумала о тихом Келеборне, который любил ее — и которого она любила — но который никогда не мог бы узнать ее полностью, ибо она не в силах была рассказать ему всё. Чувство вины свернулось под ее сердцем, как пружина, иногда разворачиваясь. Но Лютиэн... она знала всё, всё ее сердце до самого дна и даже больше. И вместе они могли сражаться в этой битве. Они были сильны.
— Вместе, — произнесла Лютиэн, подхватывая ее мысли, — мы могли бы сиять так ярко. Мы могли бы взять эти земли и изгнать из них тьму навсегда, изменить их так, как нам бы хотелось...
Ладонь Галадриэль лежала поверх раскрытой ладони Лютиэн, касаясь кольца, и сила Лютиэн снова начала расти; мерцающие нити зазмеились вокруг них, обвивая их руки, соединяя их. Вскоре они оказались заключены в сияющую сферу, которая поднимались над землей; притяжение внутри сферы словно переставало действовать, и волосы и одежды свободно развевались вокруг.
— Вместо Темного Владыки, — голос Лютиэн звучал странно — бесконечно древний, отзывающийся эхом всех голосов мира и всех существ, живших в нем, — мы были бы королевами. И мы будем не темными — но прекрасными и грозными, как утро и ночь. Прекрасными, как море, как солнце, как снег на горах. Грозными, как буря и молния. Сильнее, чем корни земли. Все будут любить и страшиться нас.
Галадриэль чувствовала, что падает в глаза Лютиэн, тонет в них безвозвратно; видения того, что могло бы случиться, вспыхивали в ее разуме, пока обе они парили над землей в сфере света.
«Прости меня, Келеборн. Простите меня, мама, отец, братья. Возможно, всё могло бы быть иначе, в другом мире. Но это — то, что я должна сделать. Это — то, для чего я была рождена.
Разве не было мне суждено быть увенчанной светом?»
Пальцы Галадриэль крепко сжались вокруг кольца.
— Да, — выдохнула она.
Губы Лютиэн изогнулись в улыбке, и она с нежностью надела кольцо на палец Галадриэль.
Ее тело содрогнулось в порыве удовольствия и восторга; сила изменяла ее, связывая и освобождая одновременно. Галадриэль чувствовала, как ее фэа сливается с фэа Лютиэн, принимая бездонный океан необузданной страсти и мощи, чистой бесконечной ярости, достаточной для того, чтобы изменить целый мир.
— Осталось еще кое-что — для завершения. Я должна разделить силу, взятую у него, с тобой, — сказала Лютиэн.
Нити света, обвивавшие их тела, притянули их еще ближе друг к другу, обвиваясь вокруг рук и ног Галадриэль, ее груди и талии, скользя по внутренней стороне бедер, поднимаясь по шее и запутываясь в волосах. Это было странное, возбуждающее ощущение. Сияющие нити стянулись туже, и их лица оказались совсем рядом.
Поцелуй был неожиданным и резким — на мгновение, прежде чем превратиться в жадный, глубокий и страстный. Чувствуя губы Лютиэн на своих губах, Галадриэль ощущала жар пламени, поднимающийся из ее горла — и помнила, как Лютиэн пожирала дух майа, этот осколок пламени, как с удовольствием жевала и глотала. Несомненно, она чувствовала огонь на своем собственном языке, обжигающий, но не причиняющий вреда. Чувствовала, как пламя растекается по ее венам, опускается вдоль позвоночника и сворачивается внутри, ожидая освобождения.
Она понимала — прежде всего — что стала сильнее.
Они отстранились друг от друга, и Галадриэль все еще ощущала вкус губ Лютиэн на своих губах, опьяняющий запах распускающихся цветов и ночного воздуха, который смешивался теперь с гарью, пеплом и кровью.
Она облизала губы: ей хотелось большего.
— Идем, — произнесла Лютиэн. — Посмотрим же на наш новый мир.
Название: Смертельный свет
Оригинал: "Nights so frozen", simaetha; разрешение на перевод получено
Размер: драббл, 858 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Варда Элберет, упоминаются другие Валар и народы Арды
Категория: джен
Жанр: мистика
Рейтинг: G
Предупреждения: AU, dark!Варда
Краткое содержание: Свет может быть столь же беспощаден, как и тьма.
"Каждый ангел вселяет ужас".
Рильке
Рильке
Свет огня означает безопасность: будь это теплые языки пламени, танцующие на горящих ветвях, или же багряный отблеск с горных вершин. В огонь можно смотреть часами — и он не принесет никакого вреда.
Ваш народ живет в пещерах, где толща камня надежно отделяет вас от неба. Другие находят убежище в деревьях Йаванны, под раскидистыми кронами, под пологом ветвей и листьев; но всегда следует соблюдать осторожность, ведь неизменные облака могут раздвинуться на мгновение, оставив лишь прозрачный воздух Манвэ как защиту от открытых небес.
Порой, когда облака расходятся и тучи вулканического пепла оседают, несчастливым и неосторожным — как говорят — доводится видеть ужаснейшее из зрелищ: звезды.
***
В Валиноре дым с гор Пелори стелется бесконечной черной пеленой. Здесь можно выходить на открытое пространство и даже смотреть вверх без страха.
С вершины Короллайрэ льется ало-золотой свет Вечного Пламени, освещая весь Аман; иногда он тускнеет, иногда становится ярче, но никогда не угасает. Там, в роще Йаванны — называемой также Неопалимой — раскаленная докрасна кора деревьев пышет жаром; на деревьях прорастают огненные листья и распускаются цветы из пламени, непрестанно горя и поглощая самое себя, но все же не сгорая.
Ваньяр, нолдор и тэлери живут здесь под защитой Валар: ибо это — годы Света Древ, благословенные годы Валинора.
Но в Средиземье еще обитают Авари, и они по-прежнему страшатся неба. Ибо дворец Возжигательницы Звезд высится на севере; и там, в холодных горах, чьи вершины пронзают облака, под открытыми небесами — там обитают Калаквэнди, называемые также Эльдар: Народ Звезд, которых Королева Пустоты подчинила и изменила согласно своим собственным замыслам.
***
Унголиант устраивает свое жилище на юге, в ущелье между скал, где в воздухе висит густой дым и ее паутина свисает с горных отрогов, точно черный бархат.
Она сворачивается в клубок, прижимаясь ближе к жару под землей, в мире бесконечных сумерек и теней, и она почти — почти — довольна.
И, возможно, она могла бы провести здесь целые эпохи, свивая свои гобелены тьмы в уединенном самосозерцании, если бы к ней не явилась гостья.
Свет — это боль. Присутствие Возжигательницы Звезд прорезает ее гобелены, как ледяной клинок; обжигает и ослепляет. Унголиант извивается, отступает глубже в свое логово.
Но Возжигательница говорит ей: «Сестра», — и осторожно, медленно, жадно Унголиант решается приблизиться.
***
— Пусть горят корабли, — говорит Феанор, полный гнева и отчаяния. Он не спит по ночам уже очень давно, с тех пор — нет, даже прежде...
Свет ее глаз никогда не покинет его, до самой смерти. Но этот день настанет уже скоро.
***
Ты помнишь Звездный остров.
Под владычеством госпожи Ильмарэ здесь был белый камень, и чистый воздух, и сверкающее стекло, и туманы над головой расходились, открывая крепость небу, и всюду разливался бледный серебристый свет...
Калаквэнди — высокие, прекрасные, светлоглазые, с тонкими руками и ногами, со слишком длинными пальцами, движущиеся вокруг легко и грациозно...
«Строй для нас», — сказал один из них, и ты послушался: совершенная гармония ажурного стекла и отраженного света, странные инструменты, о предназначении которых ты можешь только догадываться; их чуждая геометрия отдается бесконечным эхом в твоем разуме.
Потом пришла Принцесса.
Ты пытаешься строить, но не можешь.
Ты пытаешься созидать, но всё, к чему ты прикасаешься, становится неправильным в твоих руках.
Неверные углы. Покосившиеся стены. Нарготронд — извилистый лабиринт темноты, где бесцельно блуждают и крадутся сгорбленные тени.
Ты пытаешься высечь в камне гармонию, звучащую эхом в твоем разуме — но математика полна ошибок, рассчеты рассыпаются всякий раз, когда ты берешься за них. С отвращением ты разбиваешь скульптуру о стену, глядя, как она разлетается на части.
Ты переводишь взгляд на самого себя.
«Мои руки — неправильные», — думаешь ты и берешь резец.
***
— Подойди, Лютиэн, — говорит Королева Пустоты. — Дай мне увидеть тебя.
Дворец Королевы Пустоты — сплошь небо. Ее тронный зал открыт небесам, полон высоких колонн и блестящего льда.
Лютиэн скована холодом ужаса. Ледяной ветер треплет ее волосы и развевает полы теневого плаща, когда она поднимает голову и смотрит прямо в глаза Королеве Пустоты — и Сильмарилли горят в ее короне.
— Не бойся, дитя, — говорит Высокая.
Ее глаза светлы и темны одновременно, и в них заключены все звезды небес.
Звезды...
Лютиэн понимает.
Свет в глазах Варды — безмятежная красота уничтожения.
Лютиэн жаждет его. Непрошенные слезы текут по ее лицу.
— Иди ко мне, Лютиэн, — говорит Варда негромко и мелодично, и ее голос — единственная музыка, которую Лютиэн хочет слышать отныне.
Но...
«Берен», — думает Лютиэн, чувствуя, как разбивается ее сердце.
Она делает вдох и начинает танцевать.
***
— Что я могу изменить для вас? — спрашивает Мелькор, Король Мира; в его голосе звучит бесконечная усталость. — Мир не может существовать без света.
***
Когда Варда уходит сквозь Двери Ночи, она оставляет свои звезды позади. Они всё еще горят.
Название: Что нам терять
Оригинал: Solanaceae, "whatever we lose"; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2299 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Идриль / Нимлот
Категория: джен, пре-фемслэш
Жанр: повседневность и немного политики
Рейтинг: G
Предупреждения: АУ (Туор погиб при падении Гондолина, Нимлот выжила после падения Дориата)
Краткое содержание: Гавани Сириона стали пристанищем для беглецов из двух разрушенных королевств, и лишившиеся всего обрели новый дом у моря. Встретившись там, королевы Дориата и Гондолина — королевы в изгнании — находят нечто новое взамен того, что потеряли.
508 г. Первой Эпохи, Гавани Сириона
Соленая вода была на вкус как слезы.
Гавани встретили Нимлот солеными брызгами, которые ветер бросал в лицо; их горький вкус на губах напоминал о слезах, о горящих лесах и блестящих клинках, и об огне, об огне. (На мгновение она почти увидела его — пламя, лижущее очертания башен над холмами, точно Гавани Сириона уже пылали — но нет, это уже позади, рок Дориата не дотянется сюда. Пока она жива – не дотянется.)
— Вы видите башни, госпожа? — капитан ее стражи — того, что осталось от ее стражи — ехала рядом с ней, едва слышно позвякивая кольчугой. — Гавани должны быть вон за теми холмами, как говорят дозорные. Кирдан наверняка окажет нам теплый прием...
Нимлот оборвала ее коротким кивком:
— Благодарю.
Она слышала, как ветер воет вокруг башен — тонкий печальный свист смешивался с далекими криками чаек. О плаче морских птиц сложено было немало песен, но ее сердце от этих звуков болело не сильнее, чем обычно за последние недели.
Возможно, есть некий предел, после которого боль просто перестает ощущаться.
(Алые знамена на ветру. Меч Диора, запятнанный красным. Его венец у ее ног. «Защити наш народ, Нимлот. Защити их вместо меня».)
Она не умела быть королевой и потому спрятала венец в свою сумку, надежно завернув в одеяло, которое ее мать когда-то соткала для Эльвинг. Но даже спрятанный, венец все равно возвращался в ее снах, и самоцветы в его оправе переливались на свету – напоминанием, обвинением.
Она не была трусом и потому вела свой народ — не увенчанная короной, но не склонившаяся — к последнему месту, где их еще могли принять.
***
— Здесь ваш народ будет в безопасности, ваше величество, — полы одежд Кирдана подметали брусчатку, и светлая пыль на темно-синей ткани была похожа на россыпь звезд. Если он и заметил, как Нимлот вздрогнула при упоминании титула, то не подал вида. — В городе хватит места всем.
— Благодарю за ваше гостеприимство, — произнесла Нимлот, удивляясь, как легко ей дается эта любезность. — Если мы можем чем-то отплатить вам, лишь скажите.
Остановившись, Кирдан осторожно положил руку ей на плечо:
— Ваше величество...
— Нимлот. Пожалуйста.
— Нимлот. Ну что ж, — в уголках его рта мелькнула улыбка. — Вам нет нужды беспокоиться о том, чтобы отплатить мне. Я делаю не больше, чем сделал бы любой, еще сохранивший достоинство.
«А в этих землях подобное встречается редко», — подумала Нимлот, но промолчала.
***
— Мама?
Подняв взгляд, Нимлот без удивления увидела в дверях Эльвинг.
— Да?
Девочка вошла в комнату, неуверенно ступая босыми ногами по деревянному полу. Она была пугливой, точно неприрученный зверек, и Нимлот понимала ее. Толстые каменные стены Гаваней не могли не угнетать тех, кто был рожден под сенью лесных ветвей.
— Сколько мы еще здесь пробудем, мама?
— Не знаю, — призналась Нимлот. «Достаточно долго, чтобы ты успела вырасти в мире, если нас не оставит удача».
Эльвинг высунулась в окно, оперевшись о подоконник; ее плечи встопорщились, словно у летящей птицы. Она прищурилась, глядя на небо, и Нимлот поняла, как мало небес они здесь видят, окруженные камнем вместо деревьев.
— Здесь будет наш дом, — сказала она, но даже ей самой это обещание казалось пустым звуком.
***
Спустя несколько лет после того зимнего утра, когда Нимлот въехала в Гавани, Кирдан вновь открыл ворота беженцам, гонимым войной. Эти пришли из Гондолина, и вела их золотоволосая женщина верхом на белом коне.
Говорили, что Идриль облачилась в доспехи и сражалась на стенах сокрытого города. Говорили, что когда ее муж пал под мечами прислужников Врага, она сразила множество орков без всякой жалости .
(Говорили, что предатель, выдавший Гондолин, упал со стен города; что он молил о пощаде, что последняя из королевского рода столкнула его с обрыва, не колеблясь ни мгновения.)
Нимлот изо всех сил старалась избегать собраний совета, где были Кирдан и его двор, но она сделала исключение в то утро, когда узнала, что там будет Идриль. Весь совет она провела, крепко стиснув руки под столом, глядя на блеск пламени в глазах Идриль.
Королева Гондолина (не самого города, конечно, а всего лишь народа Гондолина в изгнании, так же, как Нимлот стала королевой изгнанников-дориатрим — но в Идриль было что-то такое, что давало понять: этот титул должен звучать именно так) тем первым утром была немногословна. Она наблюдала за всеми так пристально, что Нимлот удивилась этому.
Когда их взгляды встретились, Нимлот едва не отшатнулась.
***
Возможно, Идриль и была некогда цветком Гондолина — но теперь Нимлот не видела в ней ни трепетности, ни хрупкости. Принцесса казалась выкованной из стали, ее глаза сверкали, и каждое ее слово щетинилось колючими шипами. Нимлот казалось, что на каждой встрече совета она молчаливо подначивает кого-нибудь выступить против нее, чтобы позволить себе удовольствие расправиться с ними своим острым разумом, который слишком долго не находил себе применения.
Немногие отваживались выступать против королевы Гондолина в изгнании.
И в этом заключалась разница между ними.
Нимлот страшилась роли предводителя — она не касалась венца Диора с тех пор, как пробилась сквозь дым битвы, чтобы поднять его у тела своего погибшего супруга. Она хранила молчание на советах, стискивая руки под столом, потому что была там по одной-единственной причине — чтобы создать видимость того, что народ Дориата имел здесь право голоса.
Идриль вела свой народ без страха; узкий обруч венчал ее чело, и Нимлот была уверена — если бы шлем Тургона не сгинул вместе с ним в последней битве, она носила бы и этот знак королевской власти, не обращая внимания на боль памяти.
Война закалила Идриль и напугала Нимлот.
***
Когда Идриль впервые заговорила с Нимлот, это было неожиданностью для них обеих. Нимлот бродила по верхним этажам дома Кирдана — с тех пор, как она пришла в Гавани, это вошло у нее в привычку. Вести дела в совете она предоставила оставшимся представителям благородных домов Дориата — в основном Галадриэль, перед которой Нимлот всегда робела, — и теперь ей самой оставалось лишь бродить по Гаваням, изучая премудрости жизни на морском берегу.
Тем утром Нимлот свернула за угол и врезалась в кого-то высокого с кипой свиткой в руках. Запутавшись в полах одежд и ворохе бумаги, Нимлот только и смогла выдохнуть скомканные извинения, пытаясь освободиться.
— О Эру, — услышала она. — Нимлот?
«Она знает, как меня зовут», — поняла Нимлот, отпрянув. Ее лицо пылало от смущения.
— Прошу прощения, ваше величество.
Идриль собрала свои свитки, уголки ее рта опустились:
— Почему ты не приходишь на собрания совета?
— Я... — Нимлот запнулась посреди извинений, моргнула и наконец пожала плечами.
— У тебя нет причин там отсутствовать.
«Я никакая не королева. По имени — может быть, но ты — куда лучший правитель, чем я могу хотя бы притворяться».
— Идем, — Идриль сунула свитки под мышку и протянула руку Нимлот.
Нимлот не могла придумать ни единой причины не принять это приглашение — кроме того, что ей не хотелось несколько часов сидеть и слушать о политических планах без всякой пользы.
Но это вряд ли можно было счесть достойной причиной, и к тому же она сомневалась, что Идриль сочтет подобное объяснение достойным внимания.
Потому Нимлот последовала за ней по винтовой лестнице, касаясь рукой шершавой каменной стены и не сводя взгляда с летящих юбок Идриль.
***
В конце дня она снова встретила Идриль наверху, на стенах; закат над морем заливал небо кроваво-красным цветом.
— О чем ты думаешь? — спросила Нимлот, опираясь о парапет рядом с Идриль.
Пальцы Идриль впились в щели между плоскими, широкими камнями парапета, сложно пытаясь раздвинуть их.
— О том, как широко это море. И как невозможно его пересечь, даже если бы мы не были потеряны, обречены жить в тенях. Если бы мы не были изгнанниками.
«Я не изгнанница, — хотела сказать Нимлот, — и эти земли были домом для меня и для моей матери, пока ваш род не принес сюда войну». Но это были недобрые мысли, и хотя здесь не было придворных, она не хотела обидеть принцессу.
«Ты и сама — королева», — напомнил тихий внутренний голос. Она отмахнулась от него. Нет, здесь она не была королевой. Может быть, при дворе она могла заплетать волосы в косы и высоко держать голову, но здесь, на пустой стене, рядом с принцессой погибшего города — она была всего лишь Нимлот, девушкой из лесов, которая вышла замуж за короля и оставила себе королевский венец.
— Зачем ты хочешь переплыть море? — спросила она вместо этого.
«Чтобы найти тех, кого любила?» Слухи рассказывали о том, как возлюбленный Идриль пал, защищая короля; рассказывали, как ужасна была принцесса в ярости боя — гнев горел в ее глазах, и меч прокладывал путь смерти через дымный воздух. Рассказывали о том, как она столкнула предателя, выдавшего Гондолин, в горную пропасть — за то, что он посмел причинить вред тем, кого она любила.
(Эти слухи распространяли те, кто слишком боялся Идриль и не смел говорить с ней — стены, которые она возвела вокруг себя, казались несокрушимыми.)
— А отчего бы мне не желать покинуть эти земли? — в голосе Идриль послышалось эхо горького разочарования, проблеск гнева, который заставил бы любого другого отступить прочь.
Но Нимлот не заботило соблюдение политических приличий, и потому она продолжала настаивать:
— Здесь все еще есть надежда.
— Если и так, — в голосе Идриль звучало сомнение, — не думаю, что именно мне суждено ее найти.
Нимлот завидовала дару Идриль обращаться со словами, легкости, с которой та могла быть поэтичной даже в гневе и отстраненности. Сама Нимлот могла лишь подбирать неуклюжие слова, которые казались бессмысленными и неуместными, едва сорвавшись с языка.
Но все же она попыталась:
— Ты никогда не видела лес весной?
Недоуменно помолчав, Идриль ответила:
— У нас в долине росли леса, да, но я редко навещала их.
— Нет, здесь не годится «навещать». Нужно… нужно прожить эту весну. Почувствовать, как оттаивает почва, как распускаются листья, услышать песню земли, которая приветствует солнце. — Она прикрыла глаза, вызывая воспоминания, и те предстали перед ее глазами ясно, точно не омраченный дымом солнечный свет. Дориат — такой, каким он был в дни мира. — Когда почва, скованная морозом, становится мягкой и полной жизни, и расцветают цветы...
— И ты хочешь сказать, что и эти земли могут возродиться? — резко спросила Идриль, прищурившись. Нимлот почувствовала, как слова умирают на губах.
Ну конечно. Ей не стоило даже пытаться.
— Я ничего не хотела сказать, — едва слышным шепотом выговорила она.
Тяжелое молчание повисло между ними в напоенном солью воздухе. Наконец Нимлот развернулась и ушла, оставив Идриль смотреть на закатный горизонт.
***
Прошло около месяца с тех пор, как Нимлот начала ежедневно присутствовать на советах, и Идриль снова отыскала ее. Королева Гондолина так и не извинилась за свои резкие слова — Нимлот не была уверена, что она помнит о них.
— Ты правила вместе с Диором в Дориате, ведь так? — спросила она без всяких предисловий.
Моргнув, Нимлот покачала головой:
— Я... мне не нравилось там при дворе, — как и при любом дворе, хотя этого она не сказала. — Мои родичи... семья моего отца была в родстве с королем. Королем Тинголом, — поспешно добавила она, запоздало вспомнив, что отец Идриль называл себя ни много ни мало Верховным королем.
Идриль скривила губы:
— Кровное родство не обеспечивает благородства.
— Равно как и брак, — ответила Нимлот с легкой улыбкой. — Мы никогда не состояли при дворе. Я никогда... пока не встретила Диора. Но это была всего лишь случайная удача; и злой рок виной тому, что его венец остался мне.
Последовало молчание; когда она обернулась, Идриль смотрела на нее со странным выражением в глазах.
— Я... сказала что-то не то?
Идриль покачала головой:
— О нет, Нимлот. Но только — почему, во имя Манвэ, ты считаешь, будто это был злой рок?
— Я ничуть не подхожу для того, чтобы быть королевой, — просто ответила она. — И ты прекрасно это знаешь.
— Ты — не подходишь? Ты разве не замечала... — Идриль оборвала фразу резким жестом. Прищурилась: — К твоему голосу в совете прислушиваются всё больше с каждым днем, и ты называешь себя несчастной. Не глупо ли это?
— Никто не прислушивается ко мне, если только не из жалости к моей неопытности. Ты командуешь всеми Гаванями...
— Ты просто не замечаешь, — перебила ее Идриль. — Ты и в самом деле... Я полагала, что ты идеалистка, но не думала, что ты настолько наивна. Ты думала, что я уговорила тебя посещать совет только из уважения к твоему титулу?
«Нет, ты ясно дала понять, что титулы для тебя ничего не значат». Возможно, в этом и был секрет того, что Идриль держалась так по-королевски — в том, что она не придавала значения титулам без стоящих за ними действий.
— Каковы бы ни были твои причины, — медленно начала Нимлот, — я надеюсь, что не разочаровала тебя.
К ее удивлению, Идриль взяла ее за руку — теплые пальцы сомкнулись вокруг ладони Нимлот.
— У тебя есть все задатки для того, чтобы стать великолепной королевой.
Нимлот почувствовала, как краска заливает ее лицо, и не сразу смогла составить внятный ответ.
— Спасибо, — наконец сказала она, сжимая руку Идриль. — Я... я польщена. Твоим вниманием и твоими добрыми словами.
Идриль кивнула. Над их головами чайки кружили в вечерних лучах солнца, и огненные блики скользили по их крыльям. Нимлот закрыла глаза, чувствуя вкус соли на губах, и сосредоточилась на ощущении руки Идриль в своей руке.
Название: Любить и страшиться
Оригинал: Beleriandings, "Love me and despair"; разрешение на перевод получено
Размер: мини, 3875 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Лютиэн / Галадриэль
Категория: джен, фемслэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: dark-AU
Краткое содержание: Что, если Берен погиб вместе с Финродом в подземельях Тол-ин-Гаурхота? Когда Лютиэн приходит туда, чтобы мстить, Галадриэль следует за ней.
Примечание от переводчика: текст отправили на рейтинг, хотя, казалось бы, ну что там такого. Ну подумаешь, маленькая няшная Лютиэн убила Саурона и съела его сердце. Да, буквально. Да, это было предупреждение.
Вести быстро добрались до Дориата, и когда Галадриэль услышала их, она почувствовала, как ее сердце остановилось на мгновение, как замерло дыхание.
Финрод и Берен были мертвы, убиты в темных подземельях Тол-ин-Гаурхота.
Мгновение она не чувствовала ничего, кроме потрясения — ее разум заполнила звенящая пустота.
Затем пришел гнев: слепящий и обжигающий, точно расплавленный металл.
«Ты заплатишь, Гортхаур, и заплатишь дорого. Ты ответишь за жизнь моего брата, обещаю».
А потом она вспомнила о Лютиэн.
Последние известия, которые она слышала о своей принцессе, своей ближайшей подруге и соратнице, говорили, что она заключена под стражей у сыновей Феанора, в Нарготронде.
Она подозревала, что Лютиэн недолго смогут удержать в заключении.
И была уверена, что знает, куда Лютиэн первым делом направится.
Вот почему Галадриэль сейчас прижималась спиной к каменной стене, глядя издалека на мост к Волчьему острову. Она слышала доносящийся оттуда вой, и гнев вскипал в ней, и ладони искрились от сдерживаемой силы.
«Пустите меня к нему, — подумала она. А потом: — Лютиэн, где ты?»
***
Лютиэн пришла по широкой мощеной дороге, что вела к мосту; ее волосы, растрепавшись от невероятно быстрого движения, развевались вокруг; ее эльфийская фэа в эти мгновения отступила назад, уступая место пылающим в ней скорби и гневу. Ее очертания мерцали и размывались — она все сильнее воплощалась в ту часть своей природы, что досталась ей от майар.
Лютиэн ступила на узкий каменный мост, глядя на нависающую над ней крепость Тол-ин-Гаурхот — прежний Тол Сирион, разрушенный и искаженный.
— Выходи! — выкрикнула она; голос зазвучал меж камней неестественно громким эхом. — Выходи и прими свою судьбу, или я уничтожу твою крепость и истреблю все живое в ней!
Какое-то мгновение ничего не происходило, и Лютиэн ощутила, как гнев снова вспыхивает в ее душе, как впивается в нее боль. Мертв. Берен мертв, и Темный, что прячется в крепости, ответит за это...
Порыв холодного ветра из ворот взметнул ее одежду и неровно обрезанные волосы; огромные створки начали медленно открываться.
***
Когда с острова подул ветер, Галадриэль вынуждена была остановиться; воющий поток воздуха едва не сбил ее с ног, но она сумела совладать с собой и ухватилась за колонну, медленно продвигаясь вперед.
Она понимала, что это вовсе не был обычный ветер. Он нес с собой вкус силы, той силы, что она видела прежде у одной лишь Мелиан. Он был полон древними, темными и тайными песнями — о сумерках и ночной тьме, о тяжелых тенях под звездами, о безвременьи и неизменности; и как же разительно отличалось это от силы, струящейся из мерцающей ясности света Амана. Галадриэль успела немного узнать об этой силе — Мелиан учила ее — но недостаточно, чтобы избавиться от страха. И всё же — осознала она — это не было похоже на то, что показывала ей Мелиан. Майа всегда подчеркивала необходимость контроля, всегда говорила ей, что, хотя Галадриэль и обладала врожденной силой, она должна быть осторожна и не позволить этой силе уничтожить себя, не дать волне необузданной Песни унести ее.
Голос, который она слышала словно бы изнутри, поднимался выше: бурлящая волна музыки, которая уже ничем не напоминала эльфийский голос — вместо этого она сияла ужасным, чуждым величием Айнур — от которой поднимались волосы на голове. Земля содрогнулась под ногами, когда навстречу этой музыке поднялся другой голос — мрачный, скрежещущий и нечистый, заставляющий ярость сворачиваться внутри нее тугими кольцами. Но Галадриэль знала — он был слишком слаб. Он не мог сравниться с гневом Лютиэн, с яростью, что пробудилась от сна и не успокоиться, пока принцесса не оставит от крепости камня на камне — а может быть, даже и после этого.
Она пыталась спешить, как можно быстрее добраться до Лютиэн. Но, пробиваясь через кипящий поток Песни, которая теперь окружала всю башню, всю крепость, даже весь остров, точно ураган, Галадриэль чувствовала, как дрожит земля, качаясь и расходясь зазубренными трещинами прямо под ее ногами.
Она нырнула — почти что упала — под ненадежное укрытие высокой каменной стелы, когда-то давно отмеченной гербом Дома Финарфина; теперь герб был изуродован грубо вырезанным поверх изображением оскаленной волчьей головы с выпученными красными глазами. Земля содрогнулась особенно яростно, сбив ее с ног.
В отчаянной попытке спастись Галадриэль призвала свою собственную силу, чтобы не утонуть в водах Сириона, ревущих совсем рядом. Скорчившись под камнем, она не могла разглядеть ни мост, ни башню. По правде говоря, она почти что боялась глядеть туда и только смотрела, как обломки летят во все стороны, как огромные куски камня — некоторые из них могли бы раздавить ее целиком — падают в реку, как кружится пыль в ураганном ветре.
Постепенно разрушение начало затихать, и Песнь сошла на нет, истончившись до ручейка. Галадриэль осторожно поднялась на ноги, побуждаемая любопытством и страхом за Лютиэн.
Стоило бросить взгляд на мост, как у нее перехватило дыхание.
Крепость Тол-ин-Гаурхот попросту исчезла — от башни не осталось ничего, кроме клубящегося облака пыли и разбросанных повсюду обломков. Мост тоже исчез, только его обломанные концы торчали над вздувшимся потоком Сириона. Но над мостом — там, где он был — парила сияющая сфера чистого света, нестерпимо яркая, прошитая голубыми и пурпурными нитями силы; Песнь, воплощенная в чистой энергии. Внутри сферы — хотя при попытке смотреть на нее болели глаза — Галадриэль могла различить темный силуэт, и хотя эта фигура нарушала все пропорции, изгибаясь и искажаясь, она совершенно точно знала, кто это. Даже отсюда, даже когда Лютиэн не обращала на нее внимания, Галадриэль не могла не узнать прикосновение этой яркой фэа — той, которую она знала так хорошо, которая порой казалась так похожей на ее собственную.
Но несмотря на все те дни, когда они беседовали и смеялись вместе, когда бродили по залам Менегрота среди колонн, несмотря на все их улученные украдкой взгляды и прикосновения — и не только — там, под деревьями, теперь Галадриэль понимала: Лютиэн не похожа на нее. И в то же время, как ни странно, они были не так уж различны. Галадриэль ощущала гнев, исходящий от этого невыносимо яркого силуэта — океан ярости, скорби и боли. Слишком сильные чувства, слишком острые. Ей хотелось развернуться и бежать, бежать далеко, туда, где свет не сможет больше обжигать ее глаза и тихая тьма поглотит ее навечно.
Но она не побежала. В это мгновение Галадриэль заметила на дальнем краю моста второй силуэт — опустившийся на колени, окруженный угасающий багровым сиянием; так мерцают угли отгоревшего костра, еще не погасшие до конца, готовые снова вспыхнуть пламенем от малейшего движения воздуха.
«Гортхаур. Тот, кто убил моего брата».
Она оскалилась, скрипнув зубами — чувствуя гнев Лютиэн, ее жажду мести, вздымающуюся и в ее собственной груди. Разум Лютиэн был открыт, позволяя ее мыслям свободно течь, и Галадриэль ощущала, как ее поднимает и уносит этой волной. Так всегда бывало с ней, когда дело касалось Лютиэн, подумала она. Когда Лютиэн была рядом, Галадриэль словно притягивало к принцессе, и ничто не завораживало ее так, как возможность затеряться в тайнах ее разума и тела.
Галадриэль смотрела, как Лютиэн всем своим гневом обрушилась на силуэт майа. Он отчаянно сопротивлялся незримым путам, отринув при этом свою телесную форму. Его кожа стала черной и пепельной, и огненные узоры вспыхивали под ней; от усилий из его глаз и рта вырывались клубы пламени, источая черный дым под порывами ветра.
Галадриэль видела, что Лютиэн побеждает — и потянулась разумом к сущности темного майа перед ней. Гортхаур еще сражался — он был еще силен, его злоба была впечатана в самые камни этой крепости, и он черпал оттуда мощь для ответных ударов по сияющей сущности, парящей над ним. А Лютиэн сжигала свою силу, свой кипящий гнев слишком быстро — она так долго не продержится, понимала Галадриэль, она сожжет себя целиком...
— Лютиэн! — выкрикнула она сквозь рев реки между ними, сквозь звук Песни, все еще звенящей в ушах; в сравнении с этим ее собственный голос казался похожим на писк птенца, слабый и хрупкий. Стиснув зубы, она призвала собственную силу, открывая разум, как учила ее Мелиан — так, как они с Лютиэн делали под гулкими сводами подземных залов — и попыталась снова.
— Лютиэн. Остановись.
Услышав это, Лютиэн замерла, и майа почти что вырвался из ее хватки, поднимаясь ей навстречу. Но в последнее мгновение она опустилась на землю в водопаде искр; ее сфера света расточилась, впиталась в сотканный из теней плащ, заливая ее пурпурным и голубым сиянием. Она приземлилась изящным, легким движением и схватила майа за горло, заставив его захрипеть.
Только тогда она обернулась к Галадриэль. Та едва не отпрянула прочь от ее взгляда: глаза Лютиэн горели, точно угли, пурпурным светом, жгучим и ослепительным, и Галадриэль никогда прежде не видела ничего подобного, даже в глубинах своих кошмаров. И в то же время, подумалось ей, эти глаза были прекрасны настолько, что останавливалось сердце.
— Отойди, Галадриэль, — от голоса Лютиэн все тело пронизала дрожь. Галадриэль ожидала, что этот голос будет резким и хриплым, но нет — он был мелодичным и ужасающе прекрасным, он словно обволакивал ее и притягивал, даже невзирая на то, что слова Лютиэн и ее собственные желания стремились к обратному.
— Ты должна остановиться! — в отчаянии выкрикнула Галадриэль. — Лютиэн, послушай меня, ты...
— Он убил Берена, — голос Лютиэн упал сразу на несколько октав, выходя за пределы слуха, становясь низким угрожающим гулом землетрясения, дрожью древесных корней, готовых разорвать землю.
— Я знаю! — Галадриэль облизнула губы; в горле пересохло, и она сомневалась, что может запеть еще раз. — Он убил и моего брата, и я желаю его смерти не меньше, чем ты.
Гортхаур бросил на нее злобный взгляд, пытаясь что-то сказать, но Лютиэн крепче сжала руку на его горле, отнимая у него голос.
— Но послушай меня, принцесса, — продолжала Галадриэль. — Ты сожжешь себя, ты... ты недостаточно сильна. Твоя мать...
— Моя мать была бы милосердна, — ответила Лютиэн; ее голос вернулся к обычному тембру, а глаза вспыхнули пурпурным и белым, и цветочные лепестки заплясали в воздухе вокруг нее, точно языки пламени. — Она усмирила бы свой гнев, позволила бы Песне вернуться в свое русло. Но я — не она. Я наполовину квэнди, Галадриэль. Я поступлю по-своему.
Она стиснула пальцы еще сильнее, заставляя шею Гортхаура согнуться под таким углом, что более хрупкое существо уже было бы мертво. Лютиэн вновь повернула лицо к Галадриэль, улыбаясь, хотя из глаз ее лились слезы — и падали на землю мерцающим, искрящимся потоком, больше слез, чем мог бы выплакать любой из детей Эру. — Я похожа на тебя — куда больше, чем ты думаешь. Ты хочешь этого. Я знаю, я вижу это в тебе. Ты хочешь ощутить бессмертную кровь убийцы своего брата на твоих тонких, искусных руках, ведь так?
Галадриэль открыла рот, собираясь возразить Лютиэн — но вместо этого одно-единственное слово сорвалось с ее уст глухим шепотом:
— Да.
На таком расстоянии Лютиэн никак не могла услышать ее, но, тем не менее, поняла без труда — она улыбнулась в ответ. Лютиэн медленно подняла руку; сила мерцала и пульсировала на кончиках пальцев.
— Тогда иди ко мне, — сказала она, по-прежнему продолжая удерживать Гортхаура другой рукой, не позволяя ему произнести ни звука.
Лютиэн запела — на сей раз это была медленная, вьющаяся спиралью Песнь, и от ее воздетой руки потянулись цветущие лозы, извиваясь в воздухе, перебрасывая невесомый мост через реку. Они едва заметно светились пурпурным и источали густой, сладкий цветочный аромат. Лозы обвились вокруг тела Галадриэль, нежно лаская ее, прежде чем крепко сжать ее руки и ноги и поднять ее над землей. Так, по воздуху, она перенеслась на другой берег, оставив ревущие воды Сириона далеко внизу.
Объятия лоз ослабли, стоило ей снова коснуться земли — но напоследок она ощутила еще одно их касание, словно последний нежный поцелуй.
Едва ступив на обломки моста рядом с Лютиэн, Галадриэль ощутила кипящую в той безбрежную силу, настолько мощную, что она растекалась в воздухе; позволила этой силе окутать свое собственное тело. Галадриэль поняла, что она тянулась к этому сиянию, жаждала его. Возможно, это началось еще с тех пор, когда она впервые увидела Лютиэн, в которой мощь Айнур сплеталась с чем-то из их собственного мира, с силой, чьи корни уходили в суть самой Арды, в ее леса, воды и землю, что принадлежала одним лишь Детям Эру. И теперь Галадриэль впустила в себя эту силу и позволила ей питать себя, позволила себе слиться разумом с Лютиэн, прорываясь сквозь ее горе — и обратила давящее страдание в странную смесь эйфории и слепящей ярости.
Даже после этого майа в хватке Лютиэн посмел сдавленно рассмеяться.
— А, маленькая золотинка, — прохрипел он. — Такая отважная и такая надменная. Так близка к падению. Ты горишь так ярко, но ты — не более, чем свеча, которую следует задуть, как я уже поступил с твоим хнычущим братцем. Но она пожрет тебя, она пообещает любовь и силу — и вытянет всю твою жизнь...
— Хватит, — оскалилась Галадриэль, касаясь руки Лютиэн — принцесса вновь заставила Гортхаура замолчать. — Ты будешь молчать.
Хотя бы это она могла сделать для Финдарато, подумалось ей. Прервать голос, чья песня отправила его в могилу; это успокоит боль, стонущую в ее груди — хотя бы немного, наверняка. — Ты никогда больше не заговоришь, жалкий раб Проклятого. Иди же и встреть свою судьбу!
Гортхаур с издевкой рассмеялся, но звук оборвался снова — Галадриэль накрыла своей ладонью руку Лютиэн на его горле. Огненная кожа не обжигала, как она опасалась. Вместо этого она чувствовала уверенность и правоту; мысли Лютиэн текли в согласии с ее мыслями, и их руки сплавились вместе в золотом сиянии.
Они сжали пальцы сильнее, позволяя силе своего гнева наполнить их, рассекая бессмертную плоть. Сгусток крови — чернее, чем самая черная ночь — плеснул им в лицо, и пламя духа в майа взвилось на мгновение — а потом затрепетало и погасло.
Галадриэль вытерла кровь с лица, глядя на упавшее перед ними тело — безжизненную оболочку из серого пепла.
Она наконец выдохнула.
— Он уже...
— Нет, — мрачно ответила Лютиэн, опускаясь на одно колено. — Мы лишь убили его телесную форму. Теперь мы должны убить его дух, этот искаженный осколок тайного пламени, что было прежде Арды, который сокрыт в нем.
Не колеблясь ни мгновения, она протянула руки — пальцы обратились в когти — и запустила их глубоко в плоть майа, раскрывая грудную клетку, выворачивая ребра с ужасающей легкостью — точно волк, потрошащий кролика. Галадриэль замерла, следя за этим широко раскрытыми глазами, видя, как Лютиэн достает нечто оттуда, где у смертного должно быть сердце; пригоршня пылающих углей, сияющих, словно кровь, словно меч, вынутый из горна. Лютиэн держала это между ладонями — оно парило в воздухе, не касаясь ее кожи.
Она продолжала смотреть — а Лютиэн снова запела, двигая руками вокруг этих горящих углей. Под ее песней они начали менять форму, увеличиваясь и уменьшаясь по воле Лютиэн, разгораясь и угасая, как пламя, раздуваемое мехами. Лютиэн торжествующе улыбнулась.
— Что ты... — начала было Галадриэль и запнулась.
— Что я собираюсь с этим сделать? — Лютиэн небрежно сжала то, что держала в руках, и Галадриэль могла бы поклясться, что слышала тонкий отчаянный крик где-то в глубине своего разума. — О, позволь мне показать тебе.
И прежде чем Галадриэль успела произнести хоть слово, Лютиэн поднесла это ко рту — откусила, прожевала и проглотила. Ее губы окрасились красным — это было похоже кровь, и в то же время совсем непохоже. Прожевав последний кусочек, она облизала губы и по-волчьи улыбнулась; между ее белых зубов виднелись красные пятна.
Галадриэль раскрыла глаза:
— Что ты сделала...
— Его сила — моя, — прошипела Лютиэн.
В ее глазах разворачивались умирающие звезды, бесконечные водовороты черной пустоты, к которым Галадриэль тянуло помимо ее воли. (Хотя — было ли это и вправду помимо воли? Возможно, вовсе нет, поняла она.) Лицо Лютиэн исказилось, вытянутые руки сжались в кулаки — словно она производила некое огромное усилие. А когда ее глаза открылись снова, в них сияло торжество.
Лютиэн раскрыла ладони, и у Галадриэль перехватило дыхание.
Там, на каждой ладони, лежало по золотому кольцу, и они сияли так ярко, что любые сокровища Валинора казались жалкими безделушками. И хотя это золото не испускало света, Галадриэль на мгновение показалось, что кольца эти столь прекрасны, что способны затмить даже Сильмарили.
Она почувствовала, как ее рука сама собой дернулась вперед, ее пальцы стремились коснуться этого золота, надеть кольцо и позволить скрытой в нем силе заполнить ее — но Лютиэн снова сжала пальцы.
Галадриэль хотела было возразить, когда Лютиэн надела на палец одно из колец. Золотой ободок засветился внутренним огнем, и Галадриэль резко втянула воздух — ибо Лютиэн с кольцом выглядела более великолепной и могущественной, чем когда-либо прежде. Она протянула руку с вторым кольцом, снова предлагая его, и Галадриэль знала — на этот раз Лютиэн не отдернет ладонь.
— Не стану отрицать, — сказала Галадриэль, — что сердце мое желает этого.
Лютиэн кивнула:
— Вместе мы с тобой сможем закончить эту войну. Мы сможем свергнуть Темного в его твердыне, отпустить пленников. Разрубить цепи, освободить наш народ. А затем, когда мы посмотрим на новые земли, созданные нами — мы сможем править. Разве не этого ты хотела?
Мысли Галадриэль вернулись к той ночи в Тирионе при свете факелов — горящие глаза Фэанаро, ярко-алые обнаженные мечи, обещание свободы. Новый мир, весь — ее собственный.
Она нахмурилась:
— Но нам придется начать заново. После войны, которая уничтожит Ангбанд, эти земли превратятся в пепел и пустыню...
Лютиэн медленно кивнула:
— Это так. Но разрушение и созидание — лишь две стороны одной силы, как говорят.
Галадриэль вспомнила о своих мертвых братьях, сражавшихся в тщетной надежде. О своих родителях по ту сторону моря, о крови на песке Альквалондэ. Подумала о тихом Келеборне, который любил ее — и которого она любила — но который никогда не мог бы узнать ее полностью, ибо она не в силах была рассказать ему всё. Чувство вины свернулось под ее сердцем, как пружина, иногда разворачиваясь. Но Лютиэн... она знала всё, всё ее сердце до самого дна и даже больше. И вместе они могли сражаться в этой битве. Они были сильны.
— Вместе, — произнесла Лютиэн, подхватывая ее мысли, — мы могли бы сиять так ярко. Мы могли бы взять эти земли и изгнать из них тьму навсегда, изменить их так, как нам бы хотелось...
Ладонь Галадриэль лежала поверх раскрытой ладони Лютиэн, касаясь кольца, и сила Лютиэн снова начала расти; мерцающие нити зазмеились вокруг них, обвивая их руки, соединяя их. Вскоре они оказались заключены в сияющую сферу, которая поднимались над землей; притяжение внутри сферы словно переставало действовать, и волосы и одежды свободно развевались вокруг.
— Вместо Темного Владыки, — голос Лютиэн звучал странно — бесконечно древний, отзывающийся эхом всех голосов мира и всех существ, живших в нем, — мы были бы королевами. И мы будем не темными — но прекрасными и грозными, как утро и ночь. Прекрасными, как море, как солнце, как снег на горах. Грозными, как буря и молния. Сильнее, чем корни земли. Все будут любить и страшиться нас.
Галадриэль чувствовала, что падает в глаза Лютиэн, тонет в них безвозвратно; видения того, что могло бы случиться, вспыхивали в ее разуме, пока обе они парили над землей в сфере света.
«Прости меня, Келеборн. Простите меня, мама, отец, братья. Возможно, всё могло бы быть иначе, в другом мире. Но это — то, что я должна сделать. Это — то, для чего я была рождена.
Разве не было мне суждено быть увенчанной светом?»
Пальцы Галадриэль крепко сжались вокруг кольца.
— Да, — выдохнула она.
Губы Лютиэн изогнулись в улыбке, и она с нежностью надела кольцо на палец Галадриэль.
Ее тело содрогнулось в порыве удовольствия и восторга; сила изменяла ее, связывая и освобождая одновременно. Галадриэль чувствовала, как ее фэа сливается с фэа Лютиэн, принимая бездонный океан необузданной страсти и мощи, чистой бесконечной ярости, достаточной для того, чтобы изменить целый мир.
— Осталось еще кое-что — для завершения. Я должна разделить силу, взятую у него, с тобой, — сказала Лютиэн.
Нити света, обвивавшие их тела, притянули их еще ближе друг к другу, обвиваясь вокруг рук и ног Галадриэль, ее груди и талии, скользя по внутренней стороне бедер, поднимаясь по шее и запутываясь в волосах. Это было странное, возбуждающее ощущение. Сияющие нити стянулись туже, и их лица оказались совсем рядом.
Поцелуй был неожиданным и резким — на мгновение, прежде чем превратиться в жадный, глубокий и страстный. Чувствуя губы Лютиэн на своих губах, Галадриэль ощущала жар пламени, поднимающийся из ее горла — и помнила, как Лютиэн пожирала дух майа, этот осколок пламени, как с удовольствием жевала и глотала. Несомненно, она чувствовала огонь на своем собственном языке, обжигающий, но не причиняющий вреда. Чувствовала, как пламя растекается по ее венам, опускается вдоль позвоночника и сворачивается внутри, ожидая освобождения.
Она понимала — прежде всего — что стала сильнее.
Они отстранились друг от друга, и Галадриэль все еще ощущала вкус губ Лютиэн на своих губах, опьяняющий запах распускающихся цветов и ночного воздуха, который смешивался теперь с гарью, пеплом и кровью.
Она облизала губы: ей хотелось большего.
— Идем, — произнесла Лютиэн. — Посмотрим же на наш новый мир.
@темы: фандомное побоище, эпический дискурс, перевожу слова через дорогу