...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Приключения маленького, но сильно упоротого переводчика продолжаются. Вот, принес очередную аудиодраму - как обычно, категория "есть хороший текст, но существующий перевод мне не нравится"... Ну, теперь есть два перевода (=.
Скрипт записывал на слух, опять же как обычно.
Название: Храмовник
Переводчик: Альре Сноу
Бета: myowlet
Оригинал: "Templar" by John French
Размер: 8696 слов в оригинале, 7429 слов в переводе
Краткое содержание: Сигизмунда с некоторым количеством соратников посылают выносить засевших на окраине Солнечной системы еретиков. Продуманная боевка, внутренние монологи, флэшбеки и традиционная упоротость Седьмого легиона на чувстве долга в ассортименте (=
Примечание от переводчика: аудиодраму, опять же, рекомендую слушать. Ибо. скачать архив (89 Мб)
Вода танцевала на изогнутом клинке; Сигизмунд смотрел, как она стекает с абсолютно неподвижного лезвия. Свинцовые облака над его головой обрушивали завесы дождя на измученную землю. Неподалеку еще полыхали пожары — огонь цеплялся за обломки, сопротивляясь ливню. Десять тысяч воинов стояли на склонах огромного кратера, все — в броне, покрытой кровью и отмеченной следами битвы. Все они смотрели на него; их лица расплывались размытым пятном на краю зрения.
Он почти не обращал внимания на это молчаливое сборище. Легионер, стоящий напротив —единственное, что было сейчас реально. Каждое движение светлых доспехов Белого Шрама, каждый вздох, вылетающий сквозь его острые зубы, каждая капля дождя на серебряной усмешке клинка гуан-дао — Сигизмунд видел и чувствовал все.
Сигизмунд принялся оборачивать цепь вокруг своего запястья. Наклонив голову, Белый Шрам указал острием гуан-дао на железные звенья:
— Зачем ты это делаешь?
Не сводя взгляда с изогнутого клинка, Сигизмунд продолжал наматывать цепь все туже. Еще туже.
Второй легионер улыбнулся, блеснув глазами на гордом ястребином лице. Он крутанул свое копье, перехватывая древко руками в латных перчатках; дождевые капли разлетелись прочь от лезвия.
— Неужели ты боишься потерять свой меч? Клинок — это свобода, сын Дорна. Это — ветер и вспышка молнии. Закуй его в цепи — и ты закуешь самого себя.
Сигизмунд не слушал. Мир смыкался вокруг него, сужаясь в точку, где существовало только движение клинка и мгновение после. Это была его стихия — такая же часть его жизни, как воздух в легких и железо в крови. Звякнув цепью, он обернул еще одну петлю вокруг запястья. Пульс замедлялся, следуя за сцепленными звеньями. Течение времени становилось тяжелым, неторопливым — как масло, разлитое по льду.
Он не хотел делать этого, но Белый Шрам настоял на своем. Недостаточно было того, что два легиона истекали кровью и умирали вместе, сражаясь против одного и того же врага на одном и том же поле; Белые Шрамы не ожидали, что Имперские Кулаки окажутся здесь. Они не ожидали, что будут вынуждены делиться победой. А значит, это разногласие следовало разрешить.
Представитель легиона покинул строй и вонзил свое оружие в землю у ног Сигизмунда. Тот перевел взгляд с клинка на улыбку воина и понял, что выбора не было.
Выбора никогда не было.
Сигизмунд закрепил цепь на своем наруче. Сжал пальцы на рукояти меча, покачал его в руке. За многие десятилетия войны этот клинок ни разу не подводил его. Он поднял меч над головой. Ощутил, как напрягаются мышцы плеч, прислушался к медленному биению крови в своих жилах.
Белый Шрам еще раз крутанул свое оружие и замер неподвижно. Грязные струйки воды стекали по его морщинистому лицу.
— Ты не хочешь узнать мое имя?
Сигизмунд поднял взгляд, встретившись с серыми глазами противника. Джубал-хан, Владыка Летних молний, Смеющаяся Смерть, по-прежнему улыбался.
— Я знаю твое имя.
— Хорошо! — глядя Сигизмунду в глаза, Джубал кивнул.
Белый Шрам держал свое копье низко, лезвием назад. Сигизмунд следил за ним, оценивая ритм его неподвижности, вслушиваясь, как растягивается мгновение. Капля воды повисла на острие клинка. Биение пульса замерло в его груди. Сердца остановились между ударами.
Капля сорвалась вниз.
Джубал бросился вперед; Сигизмунд сделал выпад, и его противник отскочил, окружая себя взмахами клинка. Сигизмунд наносил удар за ударом, превращая свой меч в размытый блик стали среди разлетающихся капель. Клинок со свистом поднимался и опускался, а Белый Шрам смеялся, уворачиваясь, ударяя и подпрыгивая. Лезвие гуан-дао блеснуло, опускаясь. Сигизмунд замер; успел увидеть широко раскрытые глаза и оскаленные зубы Джубала, прежде чем удар достиг цели.
Сигизмунд дернулся в сторону; отточенное изогнутое лезвие рассекло воздух рядом с его головой. Его меч метнулся вперед. Джубал шагнул назад — быстрый, как змея — поднимая копье; клинки впервые столкнулись, отзываясь звоном стали. Сигизмунд продолжал наступать, обрушивая один сокрушительный удар за другим, чувствуя дрожь меча в руках и дождь, стекающий по лицу.
Лицо Белого Шрама застыло скалящейся маской, но он не прекращал улыбаться; бешеные глаза, хлещущие во все стороны мокрые волосы — он пригибался и ускользал от ударов. Лезвие гуан-дао мелькало в воздухе, превращаясь в размытую полосу; клинки сталкивались и расходились, сплетая замысловатую спираль выпадов и защит.
— Ты и впрямь таков, как о тебе говорят.
Сигизмунд заметил, как уголок глаза Джубала слегка дернулся, и успел увернуться от неожиданного удара.
— И даже больше.
Слова проходили мимо Сигизмунда. Сейчас для него существовало только ощущение его собственного меча. Только узор, сплетенный из выпадов, углов атаки, баланса оружия, текущий сквозь него, как кровь и дыхание. Как жизнь.
— Но все же тебе кое-чего недостает. Несмотря на все твое искусство...
Джубал снова прыгнул, превращаясь в ураган отточенной стали. Быстро, невероятно быстро. Его клинок сверкнул и опустился, и Сигизмунд поднял меч навстречу копью. Звон удара, пришедшегося по руке — и Джубал отступил назад, отбрасывая в сторону намокшие волосы. Сигизмунд опустил взгляд на свою руку. Звенья цепи, приковывающей меч к запястью, были разрублены.
Сигизимунд рванулся вперед. Джубал покачнулся, как дерево на ветру, и меч рассек пустоту. Копье мелькнуло в воздухе, ударив Сигизмунда обратной стороной лезвия — его голова откинулась назад с хрустом костей и в брызгах крови. Перед глазами замелькали радужные взрывы. Зрители из Белых Шрамов закричали, перекрывая шум ливня. Сигизмунд зашатался, собственная кровь заливала глаза; эмоции бушевали в его разуме — гнев, и боль, и сомнения, и...
Все застыло. Он позволил биению сердец затихнуть, отдаляясь. Его мир был — мгновение. Его сущность — меч в руке. Не было ничего больше. Не нужно было ничего больше.
Джубал уже начинал следующее движение; Сигизмунд не видел этого. Он не видел ничего. Он только чувствовал. Так чувствуют тишину перед раскатом грома.
Его меч встретил удар. Сила столкновения заставила его скрипнуть зубами. Он чувствовал движение меча, чувствовал, как он звенит, отражая удар за ударом. Он отступал, все еще не в силах что-то разглядеть как следует, поскальзываясь в грязи. Джубал, кружась, наносил один выпад за другим. Он был быстрым — быстрее ветра, быстрее, чем вспышки далеких молний.
Неожиданно — как солнечный луч, блеснувший сквозь облака — он увидел брешь в защите противника. Шагнув в сторону, Сигизмунд рубанул вниз. Он почувствовал, как клинок столкнулся с целью, и ударил еще дважды — прежде, чем успело отзвучать эхо первого удара. А потом Джубал снова исчез, уходя из зоны досягаемости.
Сигизмунд остановился, сдерживая инстинктивный порыв последовать за Белым Шрамом. Джубал снова стоял на границе круга, дождь размывал потеки крови на его белых доспехах. Он все так же уверенно сжимал гуан-дао, но левая рука была вывернута, и локтевой сустав сочился красным. Латный воротник был смят, а справа по нагруднику разбегались трещины. Танцующий блеск исчез из его глаз, и теперь его взгляд казался старше: терпеливым и понимающим.
— Мне не одолеть тебя, я знаю это. И ты знаешь тоже, — Джубал широко улыбнулся, демонстрируя острые белые зубы. — Но эта песня стоила того, чтобы ее спеть.
— Ты проиграл, потому что тебе недостает сосредоточения.
— Зато тебе недостает веселья.
— Мы живем, чтобы служить.
— И нет ничего больше?
— Ничего больше.
Джубал огляделся вокруг, моргая, словно впервые заметил наблюдающие за ними ряды легионеров. Затем он обернулся к Сигизмунду, крутанув свое оружие здоровой рукой:
— Идем. Покончим с этим.
— Тебе когда-нибудь приходилось убивать космодесантников?
Голос старухи выдергивает его из воспоминаний. Он медленно открывает глаза. Трюм корабля похож на пещеру, заполненную тенями. Броня воинов, сидящих рядом и напротив, поблескивает янтарно-желтым. Их двадцать человек: половина — его собственные Храмовники, чьи белые сюрко кажутся серыми в полумраке. Вторая половина — люди сенешаля Ранна; их потрепанные доспехи и щиты отмечены двойными топорами, символом Крушителей Строя.
Корпус корабля вокруг них дребезжит и звенит, несясь сквозь космос, сокращая расстояние до кометы с каждой минутой. С Исствана дошли вести о гибели примарха и предательстве еще четырех легионов. И здесь, в системе Солар, еще скрывались остатки этих новых предателей — возможно, забытые всеми, возможно, готовящиеся нанести удар. Их следовало найти и уничтожить. Рогал Дорн возложил эту обязанность на Сигизмунда, и он выполнит приказ собственными руками.
Он переводит взгляд на эмиссара. По обе стороны от нее сидят ее телохранители в массивных доспехах, генетически закодированные на верность; ее собственный экзоскелет блестит хромом и полированным углепластиком. Ее лицо за прозрачным забралом шлема — сплошные морщины, выступающие кости и бледная кожа, но темные глаза сверкают, когда она переводит на него свой взгляд.
Ее зовут Гарпократия Морн, и будь на то воля Сигизмунда, ее бы здесь не было. Это решение — как и многие другие в последнее время — просто одно из тех, с которыми он должен смириться. Она улыбается ему, кривя губы, словно ее рассмешила некая не слышная больше никому шутка.
— Ну, так что, приходилось или нет?
— Замолчи, старуха. Твои слова — точно мухи. Держи их при себе.
Конечно же, это Ранн. Капитан штурмового отряда еще не надел шлем, и пряди черных волос покачиваются около лица с резкими чертами, когда он наклоняется к Морн. Его пальцы постукивают по рукоятям парных топоров, закрепленных с обратной стороны его щита.
Морн смотрит на него так, будто только сейчас вообще заметила его присутствие. Он смотрит эмиссару прямо в глаза и скалит зубы.
Приподняв бровь, Морн снова поворачивается к Сигизмунду:
— Итак, каков же ответ, Первый капитан?
— Ты...
— Представитель Императора и его Регента, Эмиссар Совета Терры или просто генерал, воевавший на полях крови и победы еще в те времена, когда Империум не был основан? — лицо Морн больше не кажется дряхлым. Оно — жесткое и холодное, как зазубренный меч, все еще не утративший остроту лезвия. Она удерживает взгляд Ранна — на одно долгое мгновение. — Кем бы ты предпочел, чтобы я была, Фафнир Ранн?
Ранн не отвечает. Он сидит совершенно неподвижно, даже его пальцы замерли на рукояти топора. Наконец его губы раздвигаются, и оскал превращается в усмешку. Он откидывается назад, все еще усмехаясь, но так ничего и не говорит.
— Я понимаю, почему вы предпочитаете молчание, — замечает Морн. — Оно вам подходит.
— Сто километров до цели. Готовность — код "красный".
Мигающий алый свет озаряет трюм. Все воины, как один, берутся за оружие.
Сигизмунд опускает взгляд на свой собственный меч. Клинок — блестяще-черный, словно отполированный осколок самой ночи — лежит поперек его колен. Железная цепь, извиваясь, приковывает меч к запястью. Он вспоминает кривую усмешку Джубала и дождь, пляшущий на острие клинка.
Решающий момент приближается.
Это — преддверие будущего, созданного для них предательством Хоруса. Он готов принять его, но не уверен, что это изменит хоть что-то. Он хотел бы, чтобы Морн не задавала свой вопрос.
Ранн надевает свой шлем с выступающим вперед забралом. Морн заряжает пару пистолетов системы "Серпента"; Ранн поворачивается к ней:
— Зачем спрашивать, убивал ли он таких, как мы?
— Потому что мы вот-вот вступим в битву с ними. Потому что прежде во имя идеалов Единства космодесантники уже умирали под клинками своих братьев. Потому что этот ответ может означать, что в нем скрыта слабость, о которой он еще не знает.
— Так вот почему ты здесь?
— Я здесь, потому что такова воля Сигиллита.
— Он не будет колебаться.
— Ты уверен?
— А это — не твоя забота.
— Сорок километров до цели, штурмовые торпеды запущены.
Сигизмунд закрывает глаза. В углу внутреннего экрана шлема мерцает красным руна, отключающая магнитные крепления. Он делает глубокий вдох, ощущая, как спокойствие охватывает разум и тело. Он вспоминает все лица врагов и друзей — все дальше и дальше в темноте. И, глядя на эти лица, он не знает, доведется ли им встретиться вновь перед смертью.
— Говорят, он всегда убивает одним ударом.
Ранн смеется:
— Только когда не размахивает мечом, точно фермер, отгоняющий мух! Он смотрел в глаза поражению, он чувствовал его дыхание. Но никто не вспоминает об этом.
— Но ты ведь вспоминаешь.
— Я могу говорить о нем все, что вздумается. Я заслужил это право кровью. И, как бы хорош он ни был, если бы он в самом деле решил отплатить за оскорбление — одним шрамом тут было бы не отделаться. Но у тебя нет такого права. Кем бы ты ни была.
— Но правда ли это, что он никогда не терпел поражения, никогда не проигрывал в поединке, никогда не ошибался?
— Никогда. И это одна из причин, по которым его так сложно любить.
— Столкновение через двадцать...
— Нет, — Сигизмунд открывает глаза. Магнитные крепления прочно удерживают его, но он переводит взгляд на темные глаза Морн и ее изможденное лицо. — Ответ — нет.
Он снова смотрит на штурмовой трап. Ранн готовится к столкновению. Грохот двигателя отдается усиливающейся вибрацией сквозь доспехи и мышцы. Сигизмунд концентрируется, он готов к битве. Меч лежит в его руках мертвым грузом.
— Ответ на что? — спрашивает Морн.
То, что сейчас случится — изменит все. Он вот-вот перешагнет порог в новую эру, к новому смыслу того, что значит быть воином Империума.
— Столкновение через десять секунд... девять... восемь...
И тогда — его ждет другое будущее.
— Семь... восемь...
— Я никогда не убивал таких же, как я.
— Один.
Сигизмунд не шевельнулся, услышав приближающиеся шаги. Прошло двадцать часов с тех пор, как он встал на стражу перед входом в храм, и должно было пройти еще четыре, прежде чем он шевельнется. Его броня перешла в режим пониженного энергопотребления; руны на краю внутреннего экрана неторопливо мерцали янтарным светом. Его руки неподвижно лежали на рукояти меча, установленного острием вниз между его ног.
Над его головой купол храма терялся в полумраке, лишь немного разбавленном огоньками свечей. Огромные колонны уходили ввысь, и тени скрывали имена, высеченные в черном граните. Под куполом висели знамена, изорванные и запятнанные в крови и огне сотен битв. Здесь всегда царила тишина, которую не нарушал шум межзведной крепости за стенами храма. Даже во время боя Храм Клятв оставался островком спокойствия среди суматохи. Таково было его предназначение — напоминание от Рогала Дорна: то, что символизирует это место, не должно быть потревожено ничем. Здесь на каждой поверхности были высечены имена и клятвы каждого из Имперских Кулаков, кто когда-либо служил Империуму. На этих плитах каждый, от преторианцев до простых легионеров, преклонял колени и клялся в верности. Арка его единственного входа не была закрыта вратами, но никто не входил сюда без дозволения. Быть Рыцарем Храма — значило быть хранителем этой традиции, хранителем клятв всех Имперских Кулаков.
Из темноты выступил одинокий силуэт. Свет свечей отразился от блестящей черной брони, утонул в складках длинной накидки из светлого полотна. Черты лица воина были скрыты капюшоном, но Сигизмунду не нужно было смотреть ему в лицо, чтобы узнать его.
Чужак остановился в пяти шагах от входа. Сигизмунд не шевельнулся. Медленно, не торопясь, чужак поднял руку и откинул капюшон. Темные волосы обрамляли лицо с глубоко посаженными зелеными глазами. Его звали Алайос; он был капитаном Девятого Ордена Темных Ангелов и одним из лучших воинов, когда-либо поднимавших меч в бою.
— Тебе нельзя входить сюда, родич.
— Я и не собираюсь.
— Тогда зачем ты пришел?
— Я пришел поговорить с тобой.
Сигизмунд покачал головой, но так и не сдвинулся со своего места под аркой. В разговорах не было никакого смысла. Не сейчас. Не в это время, когда клубящийся гнев Дорна и Льва заполнял "Фалангу", точно грозовое облако. Казалось бы, никакой спор невозможен между этими двумя идеалами войны и благородства. Но невозможное все же случилось. И дело было не в гордости или оскорблении: просто две сущности, обе — невообразимой силы, такие похожие и в то же время такие разные, сошлись и столкнулись, как море и суша. Подобное уже происходило в прошлом — были моменты, когда идеалы Великого Крестового похода, казалось, только лишь усиливают раздор. Керз, Феррус Манус, Пертурабо — все они некогда поднимали свой гнев против Дорна. Сигизмунд надеялся, что этот новый раздор со Львом пройдет так же быстро, как начался. Это было бессмысленно. Трещина в клинке Легионов Астартес, который должен был быть совершенным.
— Не о чем говорить, Алайос. Мой лорд сказал свое слово.
— Да. И мой отец тоже сказал свое слово.
— Этот... спор... пройдет.
— А если нет? Как он разрешится тогда?
— Только не кровью.
— Нет?
— Нет. Мы — воины Империума, и мы созданы для того, чтобы сражаться с его врагами, а не друг с другом. Уничтожь это братство — и мы станем ничем.
— Скажи это Пожирателям Миров. Скажи это Волкам.
— Подобное кровопролитие не приносит ничего. И этого не случится. Не между нашими легионами. Не сейчас и никогда.
Сигизмунд по-прежнему не шевелился. Подождав секунду, Алайос кивком указал на пространство позади него:
— Это — Храм Клятвы, верно?
Говоря, он сделал шаг вперед, и в то же мгновение клинок Сигизмунда преградил ему путь. Темный Ангел поднял раскрытую ладонь:
— Мир, брат мой. Я не переступлю порог. Даже Имперские Кулаки входят сюда лишь для того, чтобы принести или возобновить клятву, и никто, не принадлежащий к Седьмому легиона, не может войти и остаться в живых. Ведь так?
— Примарх позволил троим из своих братьев войти сюда за все эти годы.
— А если я сделаю еще один шаг?
— Ты никогда не сделаешь следующего.
— И чему же послужит моя кровь, пролитая на этот пол?
— Долгу.
Темный Ангел улыбнулся, хотя его глаза оставались холодными:
— Кто мы по сути своей, спроси себя? Кто мы?
— Мы — воины.
— Но здесь и сейчас мы — больше, чем просто воины. Мы — представители своих легионов. Если во имя чести понадобится пролить кровь — это не будет кровь наших отцов или братьев. Это будет наша кровь. Мы и есть наши легионы. И мы — наши клятвы. Мы обнажаем мечи, но они не принадлежат нам. Рука, наносящая удар, и око, направляющее его — не одно и то же. Долг: он связывает нас, он хранит нас, он ведет нас. Долг — это...
— Это — все.
— Поистине. И неважно, куда он ведет нас — или к какому исходу.
Алайос улыбнулся снова, и Сигизмунд наконец разглядел, что таилось в глазах Темного Ангела. Это была скорбь.
— Возможно, эта буря пройдет. Но если нет, то я хотел бы быть уверен, что мы... поняли друг друга.
Сигизмунд спрыгивает со штурмового трапа. Перед ним простираются внутренние покои усыпальницы. Он никогда не ступал на поверхность этой кометы, но много раз слышал, как его отец говорил о ней. Стены, сложенные из черепов и отполированных костей, уходят ввысь вокруг него. Все они покрыты словами — словами, рассказывающими о том, кем они были в жизни, и о деяниях, приведших их сюда после смерти. Каждая кость и каждый череп здесь принадлежали героям долгих войн Объединения Терры, которые были отправлены на околосолнечную орбиту, чтобы служить напоминанием о цене, заплаченной за мечту человечества — во веки веков.
Семнадцатый легион исполнял обязанности хранителей усыпальницы с самого ее основания. Сотня воинов Несущих Слово несла стражу в этих покоях — неизменно бдительные, неизменно верные долгу. Но теперь их долг обернулся предательством. Оставленные здесь своими братьями, они умрут под взглядами пустых глаз мертвых героев.
Огонь болтеров преграждает ему путь, осколки шрапнели со звоном отскакивают от доспехов, но он не останавливается. Он — размытая вспышка, движущаяся настолько быстро, что можно различить лишь очертания доспехов и лезвие клинка.
Первый из Несущих Слово стоит перед ним, поднимая болтер; его оскверненная алая броня блестит, отражая вспышки выстрелов. Сигизмунд видит непроизносимые знаки, высеченные в сером керамите под блестящим красным. Рядом с первым воином — еще Несущие Слово, не меньше десятка.
Черный зрачок болтерного дула смотрит ему прямо в глаза. Размеренный ритм его сердец ускоряется, он делает последний шаг. Палец Несущего Слово сжимается на спусковом крючке.
Сигизмунд наносит удар. Хлещет кровь — блестящая и черная в мерцающих вспышках взрывов. Пальцы Несущего Слово сжимаются сильнее, и язык пламени вырывается вперед. Сигизмунд чувствует, как огненный выхлоп болтера грохочет по его шлему.
Он уже двигается — прежде, чем труп начинает падать. Он рубит снова и снова, каждый шаг — новая смерть. Он движется вперед, и весь его мир — ускоряющийся ритм, разрозненные ощущения. Торс, разрубленный от ключицы до пояса; рука, тянущаяся к клинку; грохот и толчки выстрелов. Он слышит и чувствует все это, но он — не часть происходящего вокруг. Он — вектор сосредоточения, направленный только вперед; он перетекает от удара к удару подобно реке. Он знает, что его братья следуют за ним, образуя клин, и он — на острие этого клина. Они продвигаются вперед, стреляя в сторожевые турели, разрубая фигуры в красных доспехах. На каналах вокс-связи мелькают и пропадают голоса; основная масса атакующих входит в усыпальницу следом за ними.
До сих пор они встречают лишь слабое сопротивление; врагов немного, их действия не согласованны. Сигизмунд осознает все это, не думая, не нарушая смертельный ритм своего меча ни на секунду.
К нему приближается еще один Несущий Слово — он быстрее, чем другие; на нем нет шлема, и его кожа покрыта чернильно-блестящими символами. Сигизмунд видит, как широкий зазубренный клинок устремляется к его шее. Это мощный удар, за которым годы тренировок и опыта. Он должен быть смертельным и предельно точным.
Сигизмунд даже не сбивается со своего убийственного ритма. Он ускользает от удара, разворачивается и опускает свой собственный меч.
Только тут он замечает этот кинжал. Осколок грубо обработанного обсидиана на костяной рукояти словно бы мерцает, пропадая и появляясь вновь — так дрожит воздух над пламенем. Несущий Слово замахивается клинком. Глаза на его татуированном лице широко раскрыты, зубы оскалены в торжествующей усмешке.
Сигизмунд изгибается, отдергивает меч, пытаясь отбить удар. Черный кинжал оставляет глубокую царапину на его нагруднике; боль пронизывает его тело, и плоть под доспехом словно вспыхивает огнем. Его меч достигает левой руки Несущего Слово, но удар недостаточно силен. Несущий Слово отступает на шаг, восстанавливает равновесие и атакует снова.
Обух топора врезается в его череп. Взрыв, вспышка молний — ошметки плоти и осколки брони разлетаются в стороны. Ранн отталкивает труп с дороги:
— За такое, Первый капитан, стоило позволить тебе умереть. Повнимательнее там.
Его доспехи и щит сплошь изрублены и заляпаны кровью. Он не оглядывается, пока Сигизмунд возвращается в строй. Они стоят плечом к плечу: покрытый шрамами рубака и рыцарь.
Имперские Кулаки смыкают строй за ними, держа мечи и щиты наизготовку и не прекращая отстреливаться. Шипастая булава врезается в щит Ранна, заставляя его пошатнуться от силы удара. Очередной Несущий Слово стоит перед ними — в окровавленной броне, попирая ногами мертвые тела. Сигизмунд выжидает долю мгновения, выжидает, пока не чувствует, что Несущий Слово начинает отводить булаву назад.
— Нет! — Ранн наносит удар своим щитом.
Несущий Слово спотыкается на мгновение, восстанавливает равновесие и размахивается булавой. Меч Сигизмунда вонзается ему в живот. Он чувствует, как содрогается лезвие, рассекая броню, плоть и кости. Топор Ранна одним ударом сносит Несущему Слово голову.
— Ничего ты не понимаешь в войне, брат. Но ты учишься, — сенешаль хлопает Сигизмунда по плечу плоской стороной топора.
Они продвигаются дальше, переступая через лежащие под ногами трупы. Несущие Слово отступают перед ними, отстреливаясь на ходу; высокие створки ворот из меди и кости закрываются за их спинами, отрезая проход в широкий коридор.
— К воротам!
Его братья бросаются выполнять приказ едва ли не прежде, чем слова срываются с его губ. Пятеро воинов, сомкнув щиты стеной, устремляются вперед. Их встречают заряды болтеров, сбивая с ног двоих, но оставшиеся не медлят. Они стреляют, когда ворота уже почти закрыты, когда Несущих Слово за ними можно разглядеть только по горящим глазам и вспышкам оружия. Мелтаганы с визгом прочерчивают тонкие пылающие линии на створках, пласталь и медь плавятся, как жир на огне. Секундой позже вступает гравитонная пушка, и ворота обрушиваются с петель каскадом раскаленного добела сплава.
Сигизмунд снова бежит, Ранн — рядом с ним; яркие искры разлетаются вокруг, в ушах звенят тревожные сигналы брони — слишком высокая температура. Наконец они вырываются в коридор, оставляя за собой остывающие брызги расплавленного металла.
Убийственный ритм течет сквозь Сигизмунда. Сейчас этот ритм ощущается иначе — отстраненно, будто он смотрит на движущуюся перед ним картину, нарисованную размытыми от скорости движениями и брызгами крови. Он останавливается. Коридоры перед ним залиты тьмой — только тишина и пустота. Порывы искусственного ветра проносятся мимо: воздух утекает сквозь брешь во внешней стене. Ранн вырывается вперед, окруженный сомкнутым строем своих щитоносцев.
На мгновение Сигизмунду кажется, что он слышит далекий голос — тихий, почти неразличимый. Он опускает взгляд на свой меч. Звенья цепи, приковывающей клинок к его запястью, покрыты запекшейся кровью.
— Это только начало.
Он поднимает глаза. Морн проходит мимо него; пистолеты в ее руках дымятся, их раскаленные стволы исходят жаром. Ее телохранители с многоствольными пулеметами следуют на шаг позади.
— Ты не понимаешь, почему, несмотря на всю твою ненависть к предателям, сейчас это кажется бессмысленным?
Сигизмунд оглядывается назад, за ворота. Весь пол там покрыт телами. Некоторые из них — в желтых доспехах, другие — в блестяще-красных. Он цепляется взглядом за отрубленную руку, все еще сжимающую гладиус в пальцах латной перчатки.
— Ты думаешь, что теперь стал убийцей родичей, что уничтожил своих генетических братьев.
Он снова переводит взгляд на Морн. В ее глазах теперь нет ни тени веселья. Она медленно кивает:
— Да, Первый капитан. Ты и есть убийца.
Он отворачивается, не отвечая, и догоняет Ранна. Меч в его руках кажется слишком тяжелым; цепь на запястье негромко позвякивает.
Прошло меньше двух минут с тех пор, как он убил первого Несущего Слово.
Кхарн ухмыльнулся в ответ на удар меча, метящего в его ребра. Он продолжал ухмыляться, когда его клинок метнулся к горлу Сигизмунда. Удар был быстрым — настолько, что обычный человек вряд ли бы его разглядел — но Сигизмунд уже отступал, одновременно нанося собственный удар. Кхарн поймал опускающийся меч своими парными клинками, скрещивая их, и сделал выпад снова. Сигизмунд встретил удар плоской стороной меча, повернув его острием вверх. Клинок Кхарна скользнул мимо. Мгновенно развернув меч, Сигизмунд ударил в ответ. Кхарн замер.
Сигизмунд смотрел, как пульсирует вена на шее Пожирателя Миров — прямо напротив лезвия меча. Густая струйка крови стекала вдоль отточенной пластали на его обнаженную грудь.
Кхарн оскалился, напрягая мышцы шеи. Кожа вокруг его глаз подергивалась, и он тяжело дышал — хотя и не от усталости. Сигизмунд приподнял бровь.
Сплюнув, Кхарн перехватил свои парные клинки и отвернулся. Ниже пояса он был одет в простые черные штаны, подпоясанные веревкой. Сигизмунд взмахнул мечом в воздухе, стряхивая капли крови на песчаный пол. Он, напротив, носил белую тунику с черным крестом, оставляющую открытыми руки.
Обычно на бойцовские арены Пожирателей Миров выходили в доспехах — но не в этом случае. Не эти двое. Изогнутые стены арены, сработанные из грубого железа, были покрыты зарубками от оружия и брызгами засохшей крови. Сигизмунд принюхался, поднял взгляд на ряды скамей над краем арены. В ответ его встретила лишь тишина и пустота. Он оглянулся на Кхарна, вешающего свои клинки обратно на стойку. Пожиратель Миров все еще тяжело дышал, и кожа на его голове все еще подергивалась вокруг металла его имплантов агрессии. Его Гвоздей Мясника.
— Еще раз? — спросил Сигизмунд.
Кхарн провел рукой вдоль рядов оружия на стойке — коснулся длинного древка цепного топора, задержался на витках энергетической спирали громового молота; наконец он выбрал меч — клинок шириной в руку, с золотыми крыльями, образующими гарду над крестовиной, и поблескивающей над ними рубиновой каплей крови. Кхарн перебросил его из руки в руку — так обычный человек мог бы перебрасывать нож — оценивая вес и баланс.
— Не перестаю удивляться тому, что тебе здесь нравится, — заметил он.
— Мне не нравится.
— Но тем не менее мы снова здесь.
Кхарн позволил мечу свободно улечься в его руки. Нахмурившись, посмотрел на длинный клинок и покачал головой. Затем повернулся к стойке и повесил оружие обратно. Сигизмунд наблюдал, как Пожиратель Миров перебирает одно оружие за другим. Он ждал. Он знал, зачем Кхарн это делает, и знал, что в действительности выбор оружия для поединка был здесь ни при чем. Он мог понять и оценить настоящую причину, пусть даже они никогда не говорили об этом вслух.
Наконец Кхарн стиснул рукоять топора — больше похожего на орудие мясника, чем на оружие воина. Он повел плечами, перекатывая мускулы под кожей. Судороги на его лице почти прекратились, дыхание сквозь сжатые зубы было едва слышно.
Сигизмунд опустил меч, почти касаясь острием песка под ногами. Цепь вокруг его запястья звякнула, и он замер в неподвижности. Кхарн бросил взгляд на пласталевые звенья и усмехнулся, сверкнув глазами:
— Подражание — форма лести, надо полагать. Что там сделал Джубал?
— Он разрубил цепь.
— Ха! Не зря он мне всегда нравился.
— Он... он спросил, не боюсь ли я потерять меч.
— А ты боишься?
— Нет. — Сигизмунд ненадолго замолчал, затем добавил: — Он сказал, что цепи — это тюрьма.
Усмешка сошла с лица Кхарна. Кожа вокруг Гвоздей снова начала подергиваться, и по его телу пробежала дрожь.
— Ну, продолжим эти глупости?
Сигизмунд кивнул, и тишина сменилась грохотом стали.
Снова две фигуры кружили по арене, обмениваясь ударами. Топор Кхарна со звоном сталкивался с мечом Сигизмунда, отдергивался и снова устремлялся вперед. Он тяжело дышал, пена пузырилась в углах рта; зрачки казались черными ранами в налитых кровью глазах.
Сигизмунд сделал шаг назад, отражая удар за ударом. Кхарн зарычал и снова обрушил оружие изо всех сил. Сигизмунд легко парировал, и топор просвистел мимо его плеча. Эфесом меча он ударил Кхарна по предплечью, потом в лицо; Пожиратель Миров согнулся вдвое, но тут же выпрямился и ударил головой в лицо Сигизмунду. Удар попал в цель, но Сигизмунд, пригнувшись, повернулся, зажав запястье Кхарна между своей рукой и рукоятью меча. Инерция движения заставила Кхарна перелететь через противника и взлететь в воздух. Извернувшись, он приземлился на ноги, готовый снова броситься в атаку.
Сигизмунд прижал острие меча к шее Кхарна. Кхарн оскалил зубы. Он дрожал, лицо дергалось в нервном тике. Он сделал глубокий вздох и наконец медленно кивнул. Сигизмунд поднял меч. Его лицо было покрыто запекшейся кровью из глубокого пореза на левой щеке и разбитого носа.
— Вот теперь ты хотя бы выглядишь так, будто на самом деле дрался, — отметил Кхарн.
— Глупый был поступок. Ты слишком сильно выложился.
— Я слышал, у этого ублюдка Севатара такое сработало. И потом, такой уж у нас обычай: если и приходится проигрывать, то противник должен хотя бы потерять больше крови, чем мы.
— Но ты сдерживаешь себя. Всегда.
Кхарн покачал головой, указывая на песчаный круг под их ногами:
— Нет, брат. Просто я не слишком хорошо умею... это.
— Я стоял рядом с тобой в бою, Кхарн. Я видел, как ты сражаешься. Неужели ты забыл?
— Я не забыл. Но здесь — не поле боя.
— Твои братья дерутся здесь так, словно это оно и есть.
— Нет. Они дерутся не так. И ты тоже. Настоящая война — не то, чем можно управлять, брат. Она не скована стенами арены. Там нет ничего, кроме удачи и ярости. И когда не остается ничего, на что бы ты мог опереться, ты сражаешься просто потому, что должен, потому что уверенность ведет тебя. Без этого — кем бы ты был?
— Я прощу намек в твоих словах, брат.
— Как всегда, так уверен. Столько контроля — даже в гневе. Но если опоры твоего мира содрогнутся, если долг направит на путь, где ни в чем не будет уверенности? — Кхарн поднял руку, коснувшись Гвоздей Мясника, вбитых в его череп. — Что тогда?
— Тогда — я буду ничем.
— Я прощу намек в твоих словах, брат. И не думай, будто станешь ничем, лишившись своих цепей уверенности. Думаю, тогда мне бы действительно не хотелось встретиться с тобой лицом к лицу. Даже здесь.
— Нет?
— Нет. Потому что тогда мне и самом деле пришлось бы постараться убить тебя.
— Они умерли слишком легко.
Сигизмунду не нужно смотреть на Морн, чтобы представить презрение на ее лице. По правде говоря, он согласен с ней, и вывод из этих слов тревожит его. Но куда больше его тревожит атмосфера в усыпальнице. Воздух словно сгустился; искры статического электричества пробегают по выложенным костями стенам — как будто молнии перед собирающейся грозой. И еще — тени: иногда кажется, будто они движутся, иногда Сигизмунд уверен, что они вырастают, стоит ему отвернуться. Все это кажется неестественным — ничего подобного он не испытывал прежде.
И это его беспокоит. Очень беспокоит.
Ранн, похоже, ничего не замечает:
— Что значит "умерли слишком легко"? Они должны были знать, что рано или поздно кто-нибудь придет за ними. Наверняка Несущие Слово долго готовили свое предательство. Если они встретили нас на внешних подступах с половиной, не меньше, всех своих сил, погибли и отступили — признайся, брат, разве это не тревожит тебя?
— Они сопротивлялись, — замечает Сигизмунд.
— Но недостаточно! — настаивает Морн.
— Зачем бы им это делать?
— Жертва.
Сигизмунд чувствует, как его пробирает дрожь. Слова Морн беспокоят его, но он не понимает, почему.
— Жертва? — переспрашивает Ранн. — Как у последователей богов, прежде чем мы принесли им Имперские Истины? Не может быть.
— Но именно это я имею в виду.
— Здесь — Империум! Даже для мятежников все это давно забыто...
— Сейчас — уже не та эпоха, что была прежде, брат, — говорит Сигизмунд. — И в этой эпохе — другие истины. И другое оружие.
— Это еще почему?
Сигизмунд поднимает руку; его братья-храмовники молча смыкают за ним строй. Перед ними встают еще одни двери. Высокие створки — вдвое превосходящие рост космодесантника — поблескивают бронзой и полированной костью. Сигизмунд моргает. Чувствует неожиданное нарастающее давление изнутри черепа при взгляде на эти двери; тени на краю зрения, кажется, снова шевелятся.
— Ловушка. Ловушка, измерения которой мы не можем заметить или осознать. Вы думаете именно об этом, верно, леди Морн?
— Да.
Морн подходит ближе к дверям, ее телохранители не отстают ни на шаг. Механизмы их брони шипят и щелкают при движении. Ранн следует за ней, сжимая пальцы на рукояти топора:
— Ну, и что вы предлагаете делать?
Морн оборачивается к ним. Сквозь кристальное забрало шлема видно ее улыбку. И на мгновение Сигизмунд едва не улыбается в ответ.
— Я предлагаю сделать то, что ты, сенешаль Ранн, хотел сделать с самого начала — вышибить эти двери!
Морн устремляется к дверям; пневматика ее экзоскелета содрогается, когда она переходит на бег. Она двигается быстрее, чем Сигизмунд мог бы предположить; пистолеты в ее руках начинают светиться, набирая заряд. Он бросается за ней; энергетическое поле меча, включившись, окутывает клинок сетью молний. С раздраженным смешком Ранн следует за ними, увлекая за собой храмовником и щитоносцев.
Морн ударяет в дверь. Осколки инкрустированной костями бронзы разлетаются в стороны. Двери распахиваются со звоном, похожим на удар гонга. Морн уже пересекает порог, врываясь в освещенный пламенем зал за ним. Ее телохранители — у нее за спиной, пластины их брони подрагивают в такт шагам. Сигизмунд и Ранн следуют всего на два шага позади.
Это безумие. Но теперь им остается только один путь, и этот путь — вперед.
Сигизмунд переступает порог. Красные метки угрозы вспыхивают на экране шлема, пока он пробегает по инерции еще несколько шагов. Потом он видит за прозрачными рунами — видит, кто их ждет. Десятки космодесантников окружают центр зала. Они стоят на коленях, опустив непокрытые головы. В руках у каждого сжат кинжал: из черного стекла, железа или мутного кристалла. В центре круга — одинокая фигура. Его доспехи кажутся черными из-за покрывающей их вязи символов. Перед ним стоит ларец из серого камня, из которого поднимаются тени и нечистый свет. Воздух дрожит, пульсируя в ритме монотонных голосов.
Многоствольные пулеметы телохранителей набирают обороты, готовясь стрелять. Морн сдвигается в сторону, когти на ее ступнях клацают о каменный пол. Вращающиеся стволы пулеметов извергают огонь. Ранн заносит топор высоко над головой; пистолеты Морн взвизгивают, алые вспышки расцветают на их дулах при каждом выстреле.
Ближайшие Несущие Слово взрываются, не успел даже подняться с колен, их кровь с шипением брызгает на полированный пол. Призрачный огонь пляшет в глазницах черепов, покрывающих потолок и стены. Воздух темнеет, наполняется тенями — странными тенями, у которых нет источника. Но Сигизмунд не сводит глаз с одинокого стоящего силуэта.
Покрытый надписями воин поднимает взгляд. Слова на его лице свиваются петлями вокруг глаз, точно змеи. Его рот открывается, и он произносит единственное слово:
— Мир.
Звук эхом раскатывается в дрожащем воздухе. Все Несущие Слово, как один, вонзают кинжалы себе в горло. Мир застывает. Свет становится тьмой, а тьма — ослепительным днем. Звенит одинокая высокая нота — протяжная, бесконечная, нарастающая и заглушающая все другие звуки. Мгновение замедляется, растягивается, словно напряженное натянутое сухожилие.
А потом Несущие Слово поднимаются с пола; дым и кровь вытекают из их ртов. Они судорожно дергаются, будто марионетки на ниточках. Их броня раскалывается, и из разбитого керамита выходят иные создания. Их бледная плоть истекает кровью; на их телах возникают и исчезают глаза, рты, чешуя — и вот уже эти противоестественные существа делают первые неуверенные шаги в реальности.
Это... это нечто, чего Сигизмунд никогда не видел прежде. Нечто такое, чего никто и никогда не должен видеть. Воин в центре — единственный из всех — остается не затронут изменениями; его запавшие глаза полны холода. В этих глазах — не торжество, но скорбь.
Сигизмунд слышит голоса в своей голове, разрозненные обрывки мыслей. Воздух сгущается. Он чувствует кислый вкус во рту. Время исчезло. У него остаются только мысли — память и сомнения, бурлящими волнами бьющие в стены его воли. Он видит лицо своего отца, Рогала Дорна, доверие в его глазах. Он видит...
Он не видит ничего, кроме лежащего перед ним путь. Есть только меч в руке, только враг впереди. Есть только одно чувство, которое он может себе позволить — чистое и ясное, как факел, горящий во тьме. Ярость.
Он моргает. Мир рывком возвращается на место. Он бежит вперед, понимая, что стена щитов Имперских Кулаков сломана, понимая, что эта битва превращается в беспорядочный водоворот из клинков, выстрелов и когтей. Помимо воли он думает о Кхарне — о том, как Пожиратель Миров устремляется в битву, подгоняемый ударами гнева в своем мозгу.
Существа бросаются на него, протягивая чудовищные когти. Его меч сносит верхушку полусформировавшейся головы; череп раскалывается, разбрызгивая кровь и гной. Он чувствует запах падали и благовоний даже сквозь шлем. Рядом гремят выстрелы; существа — чудовища — воют все громче, крутясь и прыгая вперед.
Он видит, как Ранн швыряет топор, как тот вращается вдоль своей оси, видит силовое поле, оставляющее за собой светящийся след. Топор врезается в ближайшее чудовище, заставляя его пошатнуться, когда его плоть покрывается черными трещинами. Оно визжит. Ранн достает второй топор и бросается ему навстречу. Но это чудовище вовсе не собирается умирать — так же, как и другие, наседающие на него; они вцепляются в щит, и Ранну, несмотря на все усилия, не удается его удержать.
Сигизмунд видит, как костяной клинок ударяет Ранна в забрало шлема, раскалывая его без малейших усилий; брызги крови, неожиданно яркие, разлетаются вокруг. Ранн шатается, едва не падая. Сигизмунд отчаянно прорубается к брату. Что-то обернулось вокруг руки Ранна — что-то, что перекатывается и поблескивает, как полупереваренное мясо. Он уже падает; твари устремляются вперед, кровь и кислота капают с их вытянутых челюстей.
Сигизмунд пробивается сквозь последний круг чудовищ. Удар — с оттяжкой, слева направо, точно коса, срезающая колосья; он чувствует, как дрожит клинок, рассекая плоть и кости. Перед ним открывается проем, и он шагает туда, становясь над упавшим телом Ранна. Взмах меча — твари с воплями отшатываются от него.
Он смотрит вниз. Разбитые доспехи Ранна покрыты запекшейся кровью, в трещине расколотого шлема пузырится алая пена.
— Вставай.
— За такое я заслуживаю смерти, — Ранн заставляет себя подняться на ноги.
Несмотря ни на что, он так и не выпустил из рук топор и щит. Он покачивается, потом встряхивается, разбрызгивая кровь, точно собака, стряхивающая воду со своей шерсти.
Чудовища расступаются перед ними, отступают волной искаженной плоти. Грохот битвы по-прежнему наполняет воздух, но на мгновение словно отдаляется.
Перед ними стоит Несущий Слово, покрытый черной вязью символов. Вокруг него клубится дым, когда он делает шаг вперед; существа вокруг воют и стонут, как загнанные звери.
— Ты не должен был здесь оказаться, Сигизмунд, первый сын Дорна. Здесь — не твое место. Иная смерть ожидала тебя, — Несущий Слово поворачивается, протягивая руку к открытому каменному ларцу на алтаре.
— Замолчи, предатель! — выплевывает Ранн, бросаясь вперед; кровь снова брызжет из его ран.
Сигизмунд начинает двигаться на долю мгновения позже. Что-то шевелится внутри ларца, извивается змеиными кольцами в вязкой черноте. Пальцы Несущего Слово касаются этого чего-то. Серые молнии опоясывают его руку, знаки на его броне корчатся, и очертания тела словно размываются в воздухе.
Ранн поднимает щит и обрушивает вниз топор. Сигизмунд слышит, как он крякает от усилия, видит брызги крови, вылетающие из его рта. Этот удар не отличается аккуратностью и элегантностью: это древнейший из приемов войны, смертоносный удар, прямой и быстрый. Но Несущий Слово разворачивается — с невероятной скоростью. Что-то ударяет в щит Ранна — но щит не разбивается. Он попросту исчезает, превращается в ничто. Сила, уничтожившая щит, отбрасывает Ранна назад, заставляя его сложиться едва ли не пополам.
Темный воин взмахивает своим оружием. Оно непрестанно изменяется, перетекая из одной формы в другую, уплотняясь и вновь растворяясь в воздухе. Оно шипит, когда Несущий Слово заносит его над головой, готовясь нанести смертельный удар. Ранн лежит на полу, не шевелясь, из его ран теперь вытекают струйки темноты.
Сигизмунд останавливает удар своим мечом. Белые искры пляшут вокруг, когда оружие со скрежетом сталкивается.
— Пламя и ветер говорили о конце твоего пути, храмовник.
Сигизмунд отступает. Несущий Слово отдергивает свое оружие; оно принимает форму зазубренного меча, лезвие которого истекает кровью.
— Твоя смерть была предрешена. Тебя ждала могила среди звезд. Но все же — ты здесь.
Иззубренный меч обрушивается вперед. Сигизмунд делает шаг в сторону, уводя оружие Несущего Слово за собой. Он изгибается, уклоняясь от удара — и видит брешь в защите противника. Бросок: все его стремление, вся его сущность и все годы тренировок вложены в этот выпад.
Несущий Слово неуловимо сдвигается в сторону, будто проскальзывая между мгновениями — будто он и не двигался вовсе. Там, где он стоял, остается черный силуэт, медленно растворяющийся в воздухе.
Он парирует удар, его меч изменяется, опускаясь: теперь это черная булава, тяжелая и покрытая шипами, застывший взрыв ночи, оставляющий за собой след бледного пламени. Сигизмунд принимает удар своим мечом, но слишком поздно. Сила столкновения отбрасывает его прочь. Он чувствует, как кости в его правой руке содрогаются от прокатывающейся по ним ударной волны.
Он приземляется на пол, торопливо перекатываясь и поднимаясь. Существа разбегаются с его дороги, мерзко хихикая бесчисленными голосами. В его броне взвывают поврежденные сервомоторы, предупреждения заливают экран шлема алым светом. Он изо всех сил пытается удержать свою концентрацию, вернуть свою верную ярость — но у него осталось лишь отчаяние.
Несущий Слово стоит всего в пяти шагах, держа булаву в руках, не сводя с него неподвижного взгляда бездонно-черных глаз. Он поводит плечами, разминая их — медленно, неторопливо. Это движение напоминает Сигизмунду о Кхарне.
— Рассказал ли ты своему отцу?
Сигизмунда пробирает холодом; он выпрямляется, несмотря на боль.
— Признался ли ты ему? Почему ты отринул свой долг и вернулся на Терру?
Слова отдаются эхом в его голове. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он встретил Киилер на "Фаланге", с тех пор, как она показала ему грядущее, с тех пор, как он потребовал вернуться на Терру вместе с Рогалом Дорном. И все это время ее слова не покидали его мыслей, но он не говорил об этом ни с кем.
— Для варпа не существует тайн. Я вижу твое сердце, и я вижу твою судьбу. Я покаялся в своих грехах, и боги вложили твою участь в мои руки. Ты не уйдешь отсюда живым. Ты не увидишь, как падет твой примарх. Ты не увидишь, как рухнет этот ложный Империум. Ведьма солгала тебе, храмовник. Она солгала.
Сигизмунд чувствует, как холод окутывает его тело. Он шагает вперед, поднимая меч, но оружие кажется отделенным от него — как рука мертвеца, прикованная к нему цепью. Он слышит голос Киилер — далекий, спокойный, доносящийся до него из коридоров памяти:
"Ты должен сделать выбор между твоим собственным будущим и будущим твоего легиона, Сигизмунд, Первый капитан Имперских Кулаков".
Сигизмунд чувствует биение крови в своих венах. Несущий Слово двигается — так быстро, что это кажется невозможным, снова оставляя за собой след из теней и маслянистого дыма. А затем приходят другие голоса — возвращаются из бездонной ночи прошлого.
"Долг: он связывает нас, он хранит нас, он ведет нас".
"Клинок — это свобода, сын Дорна. Закуй его в цепи — и ты закуешь самого себя".
Он вспоминает вопрос, который задал Киилер там, на "Фаланге":
"Каков же другой путь?"
Сигизмунд поднимает меч. Но черная булава врезается ему в грудь.
"Смерть, Сигизмунд. Смерть и жертва."
Кровь. И тьма. Мир распадается на части вокруг него, уменьшается, превращается в бездну боли, и он тонет в ней. Он ничего не видит; единственный звук — грохот в его ушах. Одно из его сердец остановилось. Другое пока еще бьется, отмеряя остаток его жизни с каждым замедляющимся ударом. Он не чувствует меча в руке, не чувствует разбитые пластины брони.
"Мы живем, чтобы служить. — И нет ничего больше? — Ничего больше."
"Но правда ли это, что он никогда не терпел поражения, никогда не проигрывал в поединке, никогда не ошибался? — Никогда".
"Но если опоры твоего мира содрогнутся, если долг направит на путь, где ни в чем не будет уверенности? Что тогда?"
Мир обрушивается на него водопадом цветов и звуков — оглушительный и ослепительно яркий. Зрение возвращается. Он видит стоящего над ним воина, черные пятна на его доспехах расползаются в воздухе. Булава в его руках мерцает, меняя формы и возвращаясь к прежнему виду. За его спиной прыгают и кружатся существа с освежеванными звериными лицами. Мигающий огонь битвы освещает высокий купол. Губы воина раздвигаются, дым вьется между бледными зубами. Горящими губами он произносит единственное слово:
— Мир.
Он заносит черную булаву над головой. Пальцы Сигизмунда сжимаются на рукояти меча, прикованного к запястью. Все его тело покрыто ранами, мышцы судорожно сокращаются, единственное сердце натужно бьется в груди. Булава обрушивается вниз, с воем рассекая воздух.
И в этот момент он делает выпад.
Острие меча вонзается прямо под нижний край нагрудника Несущего Слово. Клинок содрогается в руке Сигизмунда, проходя сквозь броню, плоть и кости и ударяя наконец в энерго-генератор на спине. Раздается взрыв — неожиданно сильный — и генератор разлетается на части. Пламя окутывает Несущего Слово, не оставляя ему возможности даже вскрикнуть от удивления или боли. Затем взрывается его грудная клетка. Несущий Слово опрокидывается навзничь, брызги его крови вспыхивают искрами прежде, чем успевают упасть на пол. Сигизмунд поднимается, вытаскивая меч, перехватывает его и обрушивает еще один удар. Клинок вонзается в рот Несущего Слово и проходит сквозь его череп — насквозь, пока не упирается в каменный пол.
Несколько секунд Сигизмунд просто стоит, пошатываясь, пытаясь сконцентрироваться невзирая на боль и кровь. Вокруг него битва постепенно затихает. Чудовища спотыкаются и корчатся, словно отрезанные от каких-то жизненно важных нитей. Сверхъестественный ветер кружит по залу, зеленые огни вспыхивают над телами падающих существ. Теперь он может разглядеть своих братьев-храмовников; многие из них лежат, окровавленные, среди груд изрубленной плоти. Но другие продвигаются к нему, стреляя в чудовищ и разрубая их на куски, даже когда они распадаются на части под последними порывами ветра.
Морн шагает среди павших; ее телохранители неотступно следуют за ней. Суставы ее экзоскелета скрипят и взвизгивают, сопровождая прихрамывающую походку лязгом сломанных механизмов. Она останавливается на секунду, чтобы всадить луч энергии в дергающуюся фигуру, состоящую из освежеванных мышц и полусформировавшихся перьев. Телохранители проходят вперед, поднимая каменный ларец с алтаря, и спешат туда, где Сигизмунд стоит над мертвым Несущим Слово. Черное оружие, вновь лишенное формы, все еще лежит в руках воина, дымясь, точно раскаленное железо.
Морн что-то приказывает своим телохранителям, но Сигизмунд почти не слушает.
— Заберите клинок на корабль. Остальное — сжечь!
Сердце в его груди все еще бьется, гонит кровь в рваном ритме. В ритме, похожем на звон сталкивающихся мечей. Он смотрит туда, где лежит Ранн — не шевелясь, но негромко постанывая, по-прежнему сжимая топор в руке. Он должен выжить. Должен.
Сигизмунд выдергивает свой меч из черепа Несущего Слово. Лезвие выскальзывает с легкостью, но плоть вокруг него сгорает и рассыпается в пепел, разлетающийся под сверхъестественным ветром.
— Твой долг исполнен, храмовник, — говорит Морн.
Его окровавленная накидка колышется под ветром. Звякает цепь на запястье. Медленно, под скрип сочленений брони, он поднимает меч. Его клятва исполнена, и он касается клинком лба.
— Нет. Он никогда не будет исполнен.
Скрипт записывал на слух, опять же как обычно.
Название: Храмовник
Переводчик: Альре Сноу
Бета: myowlet
Оригинал: "Templar" by John French
Размер: 8696 слов в оригинале, 7429 слов в переводе
Краткое содержание: Сигизмунда с некоторым количеством соратников посылают выносить засевших на окраине Солнечной системы еретиков. Продуманная боевка, внутренние монологи, флэшбеки и традиционная упоротость Седьмого легиона на чувстве долга в ассортименте (=
Примечание от переводчика: аудиодраму, опять же, рекомендую слушать. Ибо. скачать архив (89 Мб)
1.
Вода танцевала на изогнутом клинке; Сигизмунд смотрел, как она стекает с абсолютно неподвижного лезвия. Свинцовые облака над его головой обрушивали завесы дождя на измученную землю. Неподалеку еще полыхали пожары — огонь цеплялся за обломки, сопротивляясь ливню. Десять тысяч воинов стояли на склонах огромного кратера, все — в броне, покрытой кровью и отмеченной следами битвы. Все они смотрели на него; их лица расплывались размытым пятном на краю зрения.
Он почти не обращал внимания на это молчаливое сборище. Легионер, стоящий напротив —единственное, что было сейчас реально. Каждое движение светлых доспехов Белого Шрама, каждый вздох, вылетающий сквозь его острые зубы, каждая капля дождя на серебряной усмешке клинка гуан-дао — Сигизмунд видел и чувствовал все.
Сигизмунд принялся оборачивать цепь вокруг своего запястья. Наклонив голову, Белый Шрам указал острием гуан-дао на железные звенья:
— Зачем ты это делаешь?
Не сводя взгляда с изогнутого клинка, Сигизмунд продолжал наматывать цепь все туже. Еще туже.
Второй легионер улыбнулся, блеснув глазами на гордом ястребином лице. Он крутанул свое копье, перехватывая древко руками в латных перчатках; дождевые капли разлетелись прочь от лезвия.
— Неужели ты боишься потерять свой меч? Клинок — это свобода, сын Дорна. Это — ветер и вспышка молнии. Закуй его в цепи — и ты закуешь самого себя.
Сигизмунд не слушал. Мир смыкался вокруг него, сужаясь в точку, где существовало только движение клинка и мгновение после. Это была его стихия — такая же часть его жизни, как воздух в легких и железо в крови. Звякнув цепью, он обернул еще одну петлю вокруг запястья. Пульс замедлялся, следуя за сцепленными звеньями. Течение времени становилось тяжелым, неторопливым — как масло, разлитое по льду.
Он не хотел делать этого, но Белый Шрам настоял на своем. Недостаточно было того, что два легиона истекали кровью и умирали вместе, сражаясь против одного и того же врага на одном и том же поле; Белые Шрамы не ожидали, что Имперские Кулаки окажутся здесь. Они не ожидали, что будут вынуждены делиться победой. А значит, это разногласие следовало разрешить.
Представитель легиона покинул строй и вонзил свое оружие в землю у ног Сигизмунда. Тот перевел взгляд с клинка на улыбку воина и понял, что выбора не было.
Выбора никогда не было.
Сигизмунд закрепил цепь на своем наруче. Сжал пальцы на рукояти меча, покачал его в руке. За многие десятилетия войны этот клинок ни разу не подводил его. Он поднял меч над головой. Ощутил, как напрягаются мышцы плеч, прислушался к медленному биению крови в своих жилах.
Белый Шрам еще раз крутанул свое оружие и замер неподвижно. Грязные струйки воды стекали по его морщинистому лицу.
— Ты не хочешь узнать мое имя?
Сигизмунд поднял взгляд, встретившись с серыми глазами противника. Джубал-хан, Владыка Летних молний, Смеющаяся Смерть, по-прежнему улыбался.
— Я знаю твое имя.
— Хорошо! — глядя Сигизмунду в глаза, Джубал кивнул.
Белый Шрам держал свое копье низко, лезвием назад. Сигизмунд следил за ним, оценивая ритм его неподвижности, вслушиваясь, как растягивается мгновение. Капля воды повисла на острие клинка. Биение пульса замерло в его груди. Сердца остановились между ударами.
Капля сорвалась вниз.
Джубал бросился вперед; Сигизмунд сделал выпад, и его противник отскочил, окружая себя взмахами клинка. Сигизмунд наносил удар за ударом, превращая свой меч в размытый блик стали среди разлетающихся капель. Клинок со свистом поднимался и опускался, а Белый Шрам смеялся, уворачиваясь, ударяя и подпрыгивая. Лезвие гуан-дао блеснуло, опускаясь. Сигизмунд замер; успел увидеть широко раскрытые глаза и оскаленные зубы Джубала, прежде чем удар достиг цели.
Сигизмунд дернулся в сторону; отточенное изогнутое лезвие рассекло воздух рядом с его головой. Его меч метнулся вперед. Джубал шагнул назад — быстрый, как змея — поднимая копье; клинки впервые столкнулись, отзываясь звоном стали. Сигизмунд продолжал наступать, обрушивая один сокрушительный удар за другим, чувствуя дрожь меча в руках и дождь, стекающий по лицу.
Лицо Белого Шрама застыло скалящейся маской, но он не прекращал улыбаться; бешеные глаза, хлещущие во все стороны мокрые волосы — он пригибался и ускользал от ударов. Лезвие гуан-дао мелькало в воздухе, превращаясь в размытую полосу; клинки сталкивались и расходились, сплетая замысловатую спираль выпадов и защит.
— Ты и впрямь таков, как о тебе говорят.
Сигизмунд заметил, как уголок глаза Джубала слегка дернулся, и успел увернуться от неожиданного удара.
— И даже больше.
Слова проходили мимо Сигизмунда. Сейчас для него существовало только ощущение его собственного меча. Только узор, сплетенный из выпадов, углов атаки, баланса оружия, текущий сквозь него, как кровь и дыхание. Как жизнь.
— Но все же тебе кое-чего недостает. Несмотря на все твое искусство...
Джубал снова прыгнул, превращаясь в ураган отточенной стали. Быстро, невероятно быстро. Его клинок сверкнул и опустился, и Сигизмунд поднял меч навстречу копью. Звон удара, пришедшегося по руке — и Джубал отступил назад, отбрасывая в сторону намокшие волосы. Сигизмунд опустил взгляд на свою руку. Звенья цепи, приковывающей меч к запястью, были разрублены.
Сигизимунд рванулся вперед. Джубал покачнулся, как дерево на ветру, и меч рассек пустоту. Копье мелькнуло в воздухе, ударив Сигизмунда обратной стороной лезвия — его голова откинулась назад с хрустом костей и в брызгах крови. Перед глазами замелькали радужные взрывы. Зрители из Белых Шрамов закричали, перекрывая шум ливня. Сигизмунд зашатался, собственная кровь заливала глаза; эмоции бушевали в его разуме — гнев, и боль, и сомнения, и...
Все застыло. Он позволил биению сердец затихнуть, отдаляясь. Его мир был — мгновение. Его сущность — меч в руке. Не было ничего больше. Не нужно было ничего больше.
Джубал уже начинал следующее движение; Сигизмунд не видел этого. Он не видел ничего. Он только чувствовал. Так чувствуют тишину перед раскатом грома.
Его меч встретил удар. Сила столкновения заставила его скрипнуть зубами. Он чувствовал движение меча, чувствовал, как он звенит, отражая удар за ударом. Он отступал, все еще не в силах что-то разглядеть как следует, поскальзываясь в грязи. Джубал, кружась, наносил один выпад за другим. Он был быстрым — быстрее ветра, быстрее, чем вспышки далеких молний.
Неожиданно — как солнечный луч, блеснувший сквозь облака — он увидел брешь в защите противника. Шагнув в сторону, Сигизмунд рубанул вниз. Он почувствовал, как клинок столкнулся с целью, и ударил еще дважды — прежде, чем успело отзвучать эхо первого удара. А потом Джубал снова исчез, уходя из зоны досягаемости.
Сигизмунд остановился, сдерживая инстинктивный порыв последовать за Белым Шрамом. Джубал снова стоял на границе круга, дождь размывал потеки крови на его белых доспехах. Он все так же уверенно сжимал гуан-дао, но левая рука была вывернута, и локтевой сустав сочился красным. Латный воротник был смят, а справа по нагруднику разбегались трещины. Танцующий блеск исчез из его глаз, и теперь его взгляд казался старше: терпеливым и понимающим.
— Мне не одолеть тебя, я знаю это. И ты знаешь тоже, — Джубал широко улыбнулся, демонстрируя острые белые зубы. — Но эта песня стоила того, чтобы ее спеть.
— Ты проиграл, потому что тебе недостает сосредоточения.
— Зато тебе недостает веселья.
— Мы живем, чтобы служить.
— И нет ничего больше?
— Ничего больше.
Джубал огляделся вокруг, моргая, словно впервые заметил наблюдающие за ними ряды легионеров. Затем он обернулся к Сигизмунду, крутанув свое оружие здоровой рукой:
— Идем. Покончим с этим.
2.
— Тебе когда-нибудь приходилось убивать космодесантников?
Голос старухи выдергивает его из воспоминаний. Он медленно открывает глаза. Трюм корабля похож на пещеру, заполненную тенями. Броня воинов, сидящих рядом и напротив, поблескивает янтарно-желтым. Их двадцать человек: половина — его собственные Храмовники, чьи белые сюрко кажутся серыми в полумраке. Вторая половина — люди сенешаля Ранна; их потрепанные доспехи и щиты отмечены двойными топорами, символом Крушителей Строя.
Корпус корабля вокруг них дребезжит и звенит, несясь сквозь космос, сокращая расстояние до кометы с каждой минутой. С Исствана дошли вести о гибели примарха и предательстве еще четырех легионов. И здесь, в системе Солар, еще скрывались остатки этих новых предателей — возможно, забытые всеми, возможно, готовящиеся нанести удар. Их следовало найти и уничтожить. Рогал Дорн возложил эту обязанность на Сигизмунда, и он выполнит приказ собственными руками.
Он переводит взгляд на эмиссара. По обе стороны от нее сидят ее телохранители в массивных доспехах, генетически закодированные на верность; ее собственный экзоскелет блестит хромом и полированным углепластиком. Ее лицо за прозрачным забралом шлема — сплошные морщины, выступающие кости и бледная кожа, но темные глаза сверкают, когда она переводит на него свой взгляд.
Ее зовут Гарпократия Морн, и будь на то воля Сигизмунда, ее бы здесь не было. Это решение — как и многие другие в последнее время — просто одно из тех, с которыми он должен смириться. Она улыбается ему, кривя губы, словно ее рассмешила некая не слышная больше никому шутка.
— Ну, так что, приходилось или нет?
— Замолчи, старуха. Твои слова — точно мухи. Держи их при себе.
Конечно же, это Ранн. Капитан штурмового отряда еще не надел шлем, и пряди черных волос покачиваются около лица с резкими чертами, когда он наклоняется к Морн. Его пальцы постукивают по рукоятям парных топоров, закрепленных с обратной стороны его щита.
Морн смотрит на него так, будто только сейчас вообще заметила его присутствие. Он смотрит эмиссару прямо в глаза и скалит зубы.
Приподняв бровь, Морн снова поворачивается к Сигизмунду:
— Итак, каков же ответ, Первый капитан?
— Ты...
— Представитель Императора и его Регента, Эмиссар Совета Терры или просто генерал, воевавший на полях крови и победы еще в те времена, когда Империум не был основан? — лицо Морн больше не кажется дряхлым. Оно — жесткое и холодное, как зазубренный меч, все еще не утративший остроту лезвия. Она удерживает взгляд Ранна — на одно долгое мгновение. — Кем бы ты предпочел, чтобы я была, Фафнир Ранн?
Ранн не отвечает. Он сидит совершенно неподвижно, даже его пальцы замерли на рукояти топора. Наконец его губы раздвигаются, и оскал превращается в усмешку. Он откидывается назад, все еще усмехаясь, но так ничего и не говорит.
— Я понимаю, почему вы предпочитаете молчание, — замечает Морн. — Оно вам подходит.
— Сто километров до цели. Готовность — код "красный".
Мигающий алый свет озаряет трюм. Все воины, как один, берутся за оружие.
Сигизмунд опускает взгляд на свой собственный меч. Клинок — блестяще-черный, словно отполированный осколок самой ночи — лежит поперек его колен. Железная цепь, извиваясь, приковывает меч к запястью. Он вспоминает кривую усмешку Джубала и дождь, пляшущий на острие клинка.
Решающий момент приближается.
Это — преддверие будущего, созданного для них предательством Хоруса. Он готов принять его, но не уверен, что это изменит хоть что-то. Он хотел бы, чтобы Морн не задавала свой вопрос.
Ранн надевает свой шлем с выступающим вперед забралом. Морн заряжает пару пистолетов системы "Серпента"; Ранн поворачивается к ней:
— Зачем спрашивать, убивал ли он таких, как мы?
— Потому что мы вот-вот вступим в битву с ними. Потому что прежде во имя идеалов Единства космодесантники уже умирали под клинками своих братьев. Потому что этот ответ может означать, что в нем скрыта слабость, о которой он еще не знает.
— Так вот почему ты здесь?
— Я здесь, потому что такова воля Сигиллита.
— Он не будет колебаться.
— Ты уверен?
— А это — не твоя забота.
— Сорок километров до цели, штурмовые торпеды запущены.
Сигизмунд закрывает глаза. В углу внутреннего экрана шлема мерцает красным руна, отключающая магнитные крепления. Он делает глубокий вдох, ощущая, как спокойствие охватывает разум и тело. Он вспоминает все лица врагов и друзей — все дальше и дальше в темноте. И, глядя на эти лица, он не знает, доведется ли им встретиться вновь перед смертью.
— Говорят, он всегда убивает одним ударом.
Ранн смеется:
— Только когда не размахивает мечом, точно фермер, отгоняющий мух! Он смотрел в глаза поражению, он чувствовал его дыхание. Но никто не вспоминает об этом.
— Но ты ведь вспоминаешь.
— Я могу говорить о нем все, что вздумается. Я заслужил это право кровью. И, как бы хорош он ни был, если бы он в самом деле решил отплатить за оскорбление — одним шрамом тут было бы не отделаться. Но у тебя нет такого права. Кем бы ты ни была.
— Но правда ли это, что он никогда не терпел поражения, никогда не проигрывал в поединке, никогда не ошибался?
— Никогда. И это одна из причин, по которым его так сложно любить.
— Столкновение через двадцать...
— Нет, — Сигизмунд открывает глаза. Магнитные крепления прочно удерживают его, но он переводит взгляд на темные глаза Морн и ее изможденное лицо. — Ответ — нет.
Он снова смотрит на штурмовой трап. Ранн готовится к столкновению. Грохот двигателя отдается усиливающейся вибрацией сквозь доспехи и мышцы. Сигизмунд концентрируется, он готов к битве. Меч лежит в его руках мертвым грузом.
— Ответ на что? — спрашивает Морн.
То, что сейчас случится — изменит все. Он вот-вот перешагнет порог в новую эру, к новому смыслу того, что значит быть воином Империума.
— Столкновение через десять секунд... девять... восемь...
И тогда — его ждет другое будущее.
— Семь... восемь...
— Я никогда не убивал таких же, как я.
— Один.
3.
Сигизмунд не шевельнулся, услышав приближающиеся шаги. Прошло двадцать часов с тех пор, как он встал на стражу перед входом в храм, и должно было пройти еще четыре, прежде чем он шевельнется. Его броня перешла в режим пониженного энергопотребления; руны на краю внутреннего экрана неторопливо мерцали янтарным светом. Его руки неподвижно лежали на рукояти меча, установленного острием вниз между его ног.
Над его головой купол храма терялся в полумраке, лишь немного разбавленном огоньками свечей. Огромные колонны уходили ввысь, и тени скрывали имена, высеченные в черном граните. Под куполом висели знамена, изорванные и запятнанные в крови и огне сотен битв. Здесь всегда царила тишина, которую не нарушал шум межзведной крепости за стенами храма. Даже во время боя Храм Клятв оставался островком спокойствия среди суматохи. Таково было его предназначение — напоминание от Рогала Дорна: то, что символизирует это место, не должно быть потревожено ничем. Здесь на каждой поверхности были высечены имена и клятвы каждого из Имперских Кулаков, кто когда-либо служил Империуму. На этих плитах каждый, от преторианцев до простых легионеров, преклонял колени и клялся в верности. Арка его единственного входа не была закрыта вратами, но никто не входил сюда без дозволения. Быть Рыцарем Храма — значило быть хранителем этой традиции, хранителем клятв всех Имперских Кулаков.
Из темноты выступил одинокий силуэт. Свет свечей отразился от блестящей черной брони, утонул в складках длинной накидки из светлого полотна. Черты лица воина были скрыты капюшоном, но Сигизмунду не нужно было смотреть ему в лицо, чтобы узнать его.
Чужак остановился в пяти шагах от входа. Сигизмунд не шевельнулся. Медленно, не торопясь, чужак поднял руку и откинул капюшон. Темные волосы обрамляли лицо с глубоко посаженными зелеными глазами. Его звали Алайос; он был капитаном Девятого Ордена Темных Ангелов и одним из лучших воинов, когда-либо поднимавших меч в бою.
— Тебе нельзя входить сюда, родич.
— Я и не собираюсь.
— Тогда зачем ты пришел?
— Я пришел поговорить с тобой.
Сигизмунд покачал головой, но так и не сдвинулся со своего места под аркой. В разговорах не было никакого смысла. Не сейчас. Не в это время, когда клубящийся гнев Дорна и Льва заполнял "Фалангу", точно грозовое облако. Казалось бы, никакой спор невозможен между этими двумя идеалами войны и благородства. Но невозможное все же случилось. И дело было не в гордости или оскорблении: просто две сущности, обе — невообразимой силы, такие похожие и в то же время такие разные, сошлись и столкнулись, как море и суша. Подобное уже происходило в прошлом — были моменты, когда идеалы Великого Крестового похода, казалось, только лишь усиливают раздор. Керз, Феррус Манус, Пертурабо — все они некогда поднимали свой гнев против Дорна. Сигизмунд надеялся, что этот новый раздор со Львом пройдет так же быстро, как начался. Это было бессмысленно. Трещина в клинке Легионов Астартес, который должен был быть совершенным.
— Не о чем говорить, Алайос. Мой лорд сказал свое слово.
— Да. И мой отец тоже сказал свое слово.
— Этот... спор... пройдет.
— А если нет? Как он разрешится тогда?
— Только не кровью.
— Нет?
— Нет. Мы — воины Империума, и мы созданы для того, чтобы сражаться с его врагами, а не друг с другом. Уничтожь это братство — и мы станем ничем.
— Скажи это Пожирателям Миров. Скажи это Волкам.
— Подобное кровопролитие не приносит ничего. И этого не случится. Не между нашими легионами. Не сейчас и никогда.
Сигизмунд по-прежнему не шевелился. Подождав секунду, Алайос кивком указал на пространство позади него:
— Это — Храм Клятвы, верно?
Говоря, он сделал шаг вперед, и в то же мгновение клинок Сигизмунда преградил ему путь. Темный Ангел поднял раскрытую ладонь:
— Мир, брат мой. Я не переступлю порог. Даже Имперские Кулаки входят сюда лишь для того, чтобы принести или возобновить клятву, и никто, не принадлежащий к Седьмому легиона, не может войти и остаться в живых. Ведь так?
— Примарх позволил троим из своих братьев войти сюда за все эти годы.
— А если я сделаю еще один шаг?
— Ты никогда не сделаешь следующего.
— И чему же послужит моя кровь, пролитая на этот пол?
— Долгу.
Темный Ангел улыбнулся, хотя его глаза оставались холодными:
— Кто мы по сути своей, спроси себя? Кто мы?
— Мы — воины.
— Но здесь и сейчас мы — больше, чем просто воины. Мы — представители своих легионов. Если во имя чести понадобится пролить кровь — это не будет кровь наших отцов или братьев. Это будет наша кровь. Мы и есть наши легионы. И мы — наши клятвы. Мы обнажаем мечи, но они не принадлежат нам. Рука, наносящая удар, и око, направляющее его — не одно и то же. Долг: он связывает нас, он хранит нас, он ведет нас. Долг — это...
— Это — все.
— Поистине. И неважно, куда он ведет нас — или к какому исходу.
Алайос улыбнулся снова, и Сигизмунд наконец разглядел, что таилось в глазах Темного Ангела. Это была скорбь.
— Возможно, эта буря пройдет. Но если нет, то я хотел бы быть уверен, что мы... поняли друг друга.
4.
Сигизмунд спрыгивает со штурмового трапа. Перед ним простираются внутренние покои усыпальницы. Он никогда не ступал на поверхность этой кометы, но много раз слышал, как его отец говорил о ней. Стены, сложенные из черепов и отполированных костей, уходят ввысь вокруг него. Все они покрыты словами — словами, рассказывающими о том, кем они были в жизни, и о деяниях, приведших их сюда после смерти. Каждая кость и каждый череп здесь принадлежали героям долгих войн Объединения Терры, которые были отправлены на околосолнечную орбиту, чтобы служить напоминанием о цене, заплаченной за мечту человечества — во веки веков.
Семнадцатый легион исполнял обязанности хранителей усыпальницы с самого ее основания. Сотня воинов Несущих Слово несла стражу в этих покоях — неизменно бдительные, неизменно верные долгу. Но теперь их долг обернулся предательством. Оставленные здесь своими братьями, они умрут под взглядами пустых глаз мертвых героев.
Огонь болтеров преграждает ему путь, осколки шрапнели со звоном отскакивают от доспехов, но он не останавливается. Он — размытая вспышка, движущаяся настолько быстро, что можно различить лишь очертания доспехов и лезвие клинка.
Первый из Несущих Слово стоит перед ним, поднимая болтер; его оскверненная алая броня блестит, отражая вспышки выстрелов. Сигизмунд видит непроизносимые знаки, высеченные в сером керамите под блестящим красным. Рядом с первым воином — еще Несущие Слово, не меньше десятка.
Черный зрачок болтерного дула смотрит ему прямо в глаза. Размеренный ритм его сердец ускоряется, он делает последний шаг. Палец Несущего Слово сжимается на спусковом крючке.
Сигизмунд наносит удар. Хлещет кровь — блестящая и черная в мерцающих вспышках взрывов. Пальцы Несущего Слово сжимаются сильнее, и язык пламени вырывается вперед. Сигизмунд чувствует, как огненный выхлоп болтера грохочет по его шлему.
Он уже двигается — прежде, чем труп начинает падать. Он рубит снова и снова, каждый шаг — новая смерть. Он движется вперед, и весь его мир — ускоряющийся ритм, разрозненные ощущения. Торс, разрубленный от ключицы до пояса; рука, тянущаяся к клинку; грохот и толчки выстрелов. Он слышит и чувствует все это, но он — не часть происходящего вокруг. Он — вектор сосредоточения, направленный только вперед; он перетекает от удара к удару подобно реке. Он знает, что его братья следуют за ним, образуя клин, и он — на острие этого клина. Они продвигаются вперед, стреляя в сторожевые турели, разрубая фигуры в красных доспехах. На каналах вокс-связи мелькают и пропадают голоса; основная масса атакующих входит в усыпальницу следом за ними.
До сих пор они встречают лишь слабое сопротивление; врагов немного, их действия не согласованны. Сигизмунд осознает все это, не думая, не нарушая смертельный ритм своего меча ни на секунду.
К нему приближается еще один Несущий Слово — он быстрее, чем другие; на нем нет шлема, и его кожа покрыта чернильно-блестящими символами. Сигизмунд видит, как широкий зазубренный клинок устремляется к его шее. Это мощный удар, за которым годы тренировок и опыта. Он должен быть смертельным и предельно точным.
Сигизмунд даже не сбивается со своего убийственного ритма. Он ускользает от удара, разворачивается и опускает свой собственный меч.
Только тут он замечает этот кинжал. Осколок грубо обработанного обсидиана на костяной рукояти словно бы мерцает, пропадая и появляясь вновь — так дрожит воздух над пламенем. Несущий Слово замахивается клинком. Глаза на его татуированном лице широко раскрыты, зубы оскалены в торжествующей усмешке.
Сигизмунд изгибается, отдергивает меч, пытаясь отбить удар. Черный кинжал оставляет глубокую царапину на его нагруднике; боль пронизывает его тело, и плоть под доспехом словно вспыхивает огнем. Его меч достигает левой руки Несущего Слово, но удар недостаточно силен. Несущий Слово отступает на шаг, восстанавливает равновесие и атакует снова.
Обух топора врезается в его череп. Взрыв, вспышка молний — ошметки плоти и осколки брони разлетаются в стороны. Ранн отталкивает труп с дороги:
— За такое, Первый капитан, стоило позволить тебе умереть. Повнимательнее там.
Его доспехи и щит сплошь изрублены и заляпаны кровью. Он не оглядывается, пока Сигизмунд возвращается в строй. Они стоят плечом к плечу: покрытый шрамами рубака и рыцарь.
Имперские Кулаки смыкают строй за ними, держа мечи и щиты наизготовку и не прекращая отстреливаться. Шипастая булава врезается в щит Ранна, заставляя его пошатнуться от силы удара. Очередной Несущий Слово стоит перед ними — в окровавленной броне, попирая ногами мертвые тела. Сигизмунд выжидает долю мгновения, выжидает, пока не чувствует, что Несущий Слово начинает отводить булаву назад.
— Нет! — Ранн наносит удар своим щитом.
Несущий Слово спотыкается на мгновение, восстанавливает равновесие и размахивается булавой. Меч Сигизмунда вонзается ему в живот. Он чувствует, как содрогается лезвие, рассекая броню, плоть и кости. Топор Ранна одним ударом сносит Несущему Слово голову.
— Ничего ты не понимаешь в войне, брат. Но ты учишься, — сенешаль хлопает Сигизмунда по плечу плоской стороной топора.
Они продвигаются дальше, переступая через лежащие под ногами трупы. Несущие Слово отступают перед ними, отстреливаясь на ходу; высокие створки ворот из меди и кости закрываются за их спинами, отрезая проход в широкий коридор.
— К воротам!
Его братья бросаются выполнять приказ едва ли не прежде, чем слова срываются с его губ. Пятеро воинов, сомкнув щиты стеной, устремляются вперед. Их встречают заряды болтеров, сбивая с ног двоих, но оставшиеся не медлят. Они стреляют, когда ворота уже почти закрыты, когда Несущих Слово за ними можно разглядеть только по горящим глазам и вспышкам оружия. Мелтаганы с визгом прочерчивают тонкие пылающие линии на створках, пласталь и медь плавятся, как жир на огне. Секундой позже вступает гравитонная пушка, и ворота обрушиваются с петель каскадом раскаленного добела сплава.
Сигизмунд снова бежит, Ранн — рядом с ним; яркие искры разлетаются вокруг, в ушах звенят тревожные сигналы брони — слишком высокая температура. Наконец они вырываются в коридор, оставляя за собой остывающие брызги расплавленного металла.
Убийственный ритм течет сквозь Сигизмунда. Сейчас этот ритм ощущается иначе — отстраненно, будто он смотрит на движущуюся перед ним картину, нарисованную размытыми от скорости движениями и брызгами крови. Он останавливается. Коридоры перед ним залиты тьмой — только тишина и пустота. Порывы искусственного ветра проносятся мимо: воздух утекает сквозь брешь во внешней стене. Ранн вырывается вперед, окруженный сомкнутым строем своих щитоносцев.
На мгновение Сигизмунду кажется, что он слышит далекий голос — тихий, почти неразличимый. Он опускает взгляд на свой меч. Звенья цепи, приковывающей клинок к его запястью, покрыты запекшейся кровью.
— Это только начало.
Он поднимает глаза. Морн проходит мимо него; пистолеты в ее руках дымятся, их раскаленные стволы исходят жаром. Ее телохранители с многоствольными пулеметами следуют на шаг позади.
— Ты не понимаешь, почему, несмотря на всю твою ненависть к предателям, сейчас это кажется бессмысленным?
Сигизмунд оглядывается назад, за ворота. Весь пол там покрыт телами. Некоторые из них — в желтых доспехах, другие — в блестяще-красных. Он цепляется взглядом за отрубленную руку, все еще сжимающую гладиус в пальцах латной перчатки.
— Ты думаешь, что теперь стал убийцей родичей, что уничтожил своих генетических братьев.
Он снова переводит взгляд на Морн. В ее глазах теперь нет ни тени веселья. Она медленно кивает:
— Да, Первый капитан. Ты и есть убийца.
Он отворачивается, не отвечая, и догоняет Ранна. Меч в его руках кажется слишком тяжелым; цепь на запястье негромко позвякивает.
Прошло меньше двух минут с тех пор, как он убил первого Несущего Слово.
5.
Кхарн ухмыльнулся в ответ на удар меча, метящего в его ребра. Он продолжал ухмыляться, когда его клинок метнулся к горлу Сигизмунда. Удар был быстрым — настолько, что обычный человек вряд ли бы его разглядел — но Сигизмунд уже отступал, одновременно нанося собственный удар. Кхарн поймал опускающийся меч своими парными клинками, скрещивая их, и сделал выпад снова. Сигизмунд встретил удар плоской стороной меча, повернув его острием вверх. Клинок Кхарна скользнул мимо. Мгновенно развернув меч, Сигизмунд ударил в ответ. Кхарн замер.
Сигизмунд смотрел, как пульсирует вена на шее Пожирателя Миров — прямо напротив лезвия меча. Густая струйка крови стекала вдоль отточенной пластали на его обнаженную грудь.
Кхарн оскалился, напрягая мышцы шеи. Кожа вокруг его глаз подергивалась, и он тяжело дышал — хотя и не от усталости. Сигизмунд приподнял бровь.
Сплюнув, Кхарн перехватил свои парные клинки и отвернулся. Ниже пояса он был одет в простые черные штаны, подпоясанные веревкой. Сигизмунд взмахнул мечом в воздухе, стряхивая капли крови на песчаный пол. Он, напротив, носил белую тунику с черным крестом, оставляющую открытыми руки.
Обычно на бойцовские арены Пожирателей Миров выходили в доспехах — но не в этом случае. Не эти двое. Изогнутые стены арены, сработанные из грубого железа, были покрыты зарубками от оружия и брызгами засохшей крови. Сигизмунд принюхался, поднял взгляд на ряды скамей над краем арены. В ответ его встретила лишь тишина и пустота. Он оглянулся на Кхарна, вешающего свои клинки обратно на стойку. Пожиратель Миров все еще тяжело дышал, и кожа на его голове все еще подергивалась вокруг металла его имплантов агрессии. Его Гвоздей Мясника.
— Еще раз? — спросил Сигизмунд.
Кхарн провел рукой вдоль рядов оружия на стойке — коснулся длинного древка цепного топора, задержался на витках энергетической спирали громового молота; наконец он выбрал меч — клинок шириной в руку, с золотыми крыльями, образующими гарду над крестовиной, и поблескивающей над ними рубиновой каплей крови. Кхарн перебросил его из руки в руку — так обычный человек мог бы перебрасывать нож — оценивая вес и баланс.
— Не перестаю удивляться тому, что тебе здесь нравится, — заметил он.
— Мне не нравится.
— Но тем не менее мы снова здесь.
Кхарн позволил мечу свободно улечься в его руки. Нахмурившись, посмотрел на длинный клинок и покачал головой. Затем повернулся к стойке и повесил оружие обратно. Сигизмунд наблюдал, как Пожиратель Миров перебирает одно оружие за другим. Он ждал. Он знал, зачем Кхарн это делает, и знал, что в действительности выбор оружия для поединка был здесь ни при чем. Он мог понять и оценить настоящую причину, пусть даже они никогда не говорили об этом вслух.
Наконец Кхарн стиснул рукоять топора — больше похожего на орудие мясника, чем на оружие воина. Он повел плечами, перекатывая мускулы под кожей. Судороги на его лице почти прекратились, дыхание сквозь сжатые зубы было едва слышно.
Сигизмунд опустил меч, почти касаясь острием песка под ногами. Цепь вокруг его запястья звякнула, и он замер в неподвижности. Кхарн бросил взгляд на пласталевые звенья и усмехнулся, сверкнув глазами:
— Подражание — форма лести, надо полагать. Что там сделал Джубал?
— Он разрубил цепь.
— Ха! Не зря он мне всегда нравился.
— Он... он спросил, не боюсь ли я потерять меч.
— А ты боишься?
— Нет. — Сигизмунд ненадолго замолчал, затем добавил: — Он сказал, что цепи — это тюрьма.
Усмешка сошла с лица Кхарна. Кожа вокруг Гвоздей снова начала подергиваться, и по его телу пробежала дрожь.
— Ну, продолжим эти глупости?
Сигизмунд кивнул, и тишина сменилась грохотом стали.
Снова две фигуры кружили по арене, обмениваясь ударами. Топор Кхарна со звоном сталкивался с мечом Сигизмунда, отдергивался и снова устремлялся вперед. Он тяжело дышал, пена пузырилась в углах рта; зрачки казались черными ранами в налитых кровью глазах.
Сигизмунд сделал шаг назад, отражая удар за ударом. Кхарн зарычал и снова обрушил оружие изо всех сил. Сигизмунд легко парировал, и топор просвистел мимо его плеча. Эфесом меча он ударил Кхарна по предплечью, потом в лицо; Пожиратель Миров согнулся вдвое, но тут же выпрямился и ударил головой в лицо Сигизмунду. Удар попал в цель, но Сигизмунд, пригнувшись, повернулся, зажав запястье Кхарна между своей рукой и рукоятью меча. Инерция движения заставила Кхарна перелететь через противника и взлететь в воздух. Извернувшись, он приземлился на ноги, готовый снова броситься в атаку.
Сигизмунд прижал острие меча к шее Кхарна. Кхарн оскалил зубы. Он дрожал, лицо дергалось в нервном тике. Он сделал глубокий вздох и наконец медленно кивнул. Сигизмунд поднял меч. Его лицо было покрыто запекшейся кровью из глубокого пореза на левой щеке и разбитого носа.
— Вот теперь ты хотя бы выглядишь так, будто на самом деле дрался, — отметил Кхарн.
— Глупый был поступок. Ты слишком сильно выложился.
— Я слышал, у этого ублюдка Севатара такое сработало. И потом, такой уж у нас обычай: если и приходится проигрывать, то противник должен хотя бы потерять больше крови, чем мы.
— Но ты сдерживаешь себя. Всегда.
Кхарн покачал головой, указывая на песчаный круг под их ногами:
— Нет, брат. Просто я не слишком хорошо умею... это.
— Я стоял рядом с тобой в бою, Кхарн. Я видел, как ты сражаешься. Неужели ты забыл?
— Я не забыл. Но здесь — не поле боя.
— Твои братья дерутся здесь так, словно это оно и есть.
— Нет. Они дерутся не так. И ты тоже. Настоящая война — не то, чем можно управлять, брат. Она не скована стенами арены. Там нет ничего, кроме удачи и ярости. И когда не остается ничего, на что бы ты мог опереться, ты сражаешься просто потому, что должен, потому что уверенность ведет тебя. Без этого — кем бы ты был?
— Я прощу намек в твоих словах, брат.
— Как всегда, так уверен. Столько контроля — даже в гневе. Но если опоры твоего мира содрогнутся, если долг направит на путь, где ни в чем не будет уверенности? — Кхарн поднял руку, коснувшись Гвоздей Мясника, вбитых в его череп. — Что тогда?
— Тогда — я буду ничем.
— Я прощу намек в твоих словах, брат. И не думай, будто станешь ничем, лишившись своих цепей уверенности. Думаю, тогда мне бы действительно не хотелось встретиться с тобой лицом к лицу. Даже здесь.
— Нет?
— Нет. Потому что тогда мне и самом деле пришлось бы постараться убить тебя.
6.
— Они умерли слишком легко.
Сигизмунду не нужно смотреть на Морн, чтобы представить презрение на ее лице. По правде говоря, он согласен с ней, и вывод из этих слов тревожит его. Но куда больше его тревожит атмосфера в усыпальнице. Воздух словно сгустился; искры статического электричества пробегают по выложенным костями стенам — как будто молнии перед собирающейся грозой. И еще — тени: иногда кажется, будто они движутся, иногда Сигизмунд уверен, что они вырастают, стоит ему отвернуться. Все это кажется неестественным — ничего подобного он не испытывал прежде.
И это его беспокоит. Очень беспокоит.
Ранн, похоже, ничего не замечает:
— Что значит "умерли слишком легко"? Они должны были знать, что рано или поздно кто-нибудь придет за ними. Наверняка Несущие Слово долго готовили свое предательство. Если они встретили нас на внешних подступах с половиной, не меньше, всех своих сил, погибли и отступили — признайся, брат, разве это не тревожит тебя?
— Они сопротивлялись, — замечает Сигизмунд.
— Но недостаточно! — настаивает Морн.
— Зачем бы им это делать?
— Жертва.
Сигизмунд чувствует, как его пробирает дрожь. Слова Морн беспокоят его, но он не понимает, почему.
— Жертва? — переспрашивает Ранн. — Как у последователей богов, прежде чем мы принесли им Имперские Истины? Не может быть.
— Но именно это я имею в виду.
— Здесь — Империум! Даже для мятежников все это давно забыто...
— Сейчас — уже не та эпоха, что была прежде, брат, — говорит Сигизмунд. — И в этой эпохе — другие истины. И другое оружие.
— Это еще почему?
Сигизмунд поднимает руку; его братья-храмовники молча смыкают за ним строй. Перед ними встают еще одни двери. Высокие створки — вдвое превосходящие рост космодесантника — поблескивают бронзой и полированной костью. Сигизмунд моргает. Чувствует неожиданное нарастающее давление изнутри черепа при взгляде на эти двери; тени на краю зрения, кажется, снова шевелятся.
— Ловушка. Ловушка, измерения которой мы не можем заметить или осознать. Вы думаете именно об этом, верно, леди Морн?
— Да.
Морн подходит ближе к дверям, ее телохранители не отстают ни на шаг. Механизмы их брони шипят и щелкают при движении. Ранн следует за ней, сжимая пальцы на рукояти топора:
— Ну, и что вы предлагаете делать?
Морн оборачивается к ним. Сквозь кристальное забрало шлема видно ее улыбку. И на мгновение Сигизмунд едва не улыбается в ответ.
— Я предлагаю сделать то, что ты, сенешаль Ранн, хотел сделать с самого начала — вышибить эти двери!
Морн устремляется к дверям; пневматика ее экзоскелета содрогается, когда она переходит на бег. Она двигается быстрее, чем Сигизмунд мог бы предположить; пистолеты в ее руках начинают светиться, набирая заряд. Он бросается за ней; энергетическое поле меча, включившись, окутывает клинок сетью молний. С раздраженным смешком Ранн следует за ними, увлекая за собой храмовником и щитоносцев.
Морн ударяет в дверь. Осколки инкрустированной костями бронзы разлетаются в стороны. Двери распахиваются со звоном, похожим на удар гонга. Морн уже пересекает порог, врываясь в освещенный пламенем зал за ним. Ее телохранители — у нее за спиной, пластины их брони подрагивают в такт шагам. Сигизмунд и Ранн следуют всего на два шага позади.
Это безумие. Но теперь им остается только один путь, и этот путь — вперед.
Сигизмунд переступает порог. Красные метки угрозы вспыхивают на экране шлема, пока он пробегает по инерции еще несколько шагов. Потом он видит за прозрачными рунами — видит, кто их ждет. Десятки космодесантников окружают центр зала. Они стоят на коленях, опустив непокрытые головы. В руках у каждого сжат кинжал: из черного стекла, железа или мутного кристалла. В центре круга — одинокая фигура. Его доспехи кажутся черными из-за покрывающей их вязи символов. Перед ним стоит ларец из серого камня, из которого поднимаются тени и нечистый свет. Воздух дрожит, пульсируя в ритме монотонных голосов.
Многоствольные пулеметы телохранителей набирают обороты, готовясь стрелять. Морн сдвигается в сторону, когти на ее ступнях клацают о каменный пол. Вращающиеся стволы пулеметов извергают огонь. Ранн заносит топор высоко над головой; пистолеты Морн взвизгивают, алые вспышки расцветают на их дулах при каждом выстреле.
Ближайшие Несущие Слово взрываются, не успел даже подняться с колен, их кровь с шипением брызгает на полированный пол. Призрачный огонь пляшет в глазницах черепов, покрывающих потолок и стены. Воздух темнеет, наполняется тенями — странными тенями, у которых нет источника. Но Сигизмунд не сводит глаз с одинокого стоящего силуэта.
Покрытый надписями воин поднимает взгляд. Слова на его лице свиваются петлями вокруг глаз, точно змеи. Его рот открывается, и он произносит единственное слово:
— Мир.
Звук эхом раскатывается в дрожащем воздухе. Все Несущие Слово, как один, вонзают кинжалы себе в горло. Мир застывает. Свет становится тьмой, а тьма — ослепительным днем. Звенит одинокая высокая нота — протяжная, бесконечная, нарастающая и заглушающая все другие звуки. Мгновение замедляется, растягивается, словно напряженное натянутое сухожилие.
А потом Несущие Слово поднимаются с пола; дым и кровь вытекают из их ртов. Они судорожно дергаются, будто марионетки на ниточках. Их броня раскалывается, и из разбитого керамита выходят иные создания. Их бледная плоть истекает кровью; на их телах возникают и исчезают глаза, рты, чешуя — и вот уже эти противоестественные существа делают первые неуверенные шаги в реальности.
Это... это нечто, чего Сигизмунд никогда не видел прежде. Нечто такое, чего никто и никогда не должен видеть. Воин в центре — единственный из всех — остается не затронут изменениями; его запавшие глаза полны холода. В этих глазах — не торжество, но скорбь.
Сигизмунд слышит голоса в своей голове, разрозненные обрывки мыслей. Воздух сгущается. Он чувствует кислый вкус во рту. Время исчезло. У него остаются только мысли — память и сомнения, бурлящими волнами бьющие в стены его воли. Он видит лицо своего отца, Рогала Дорна, доверие в его глазах. Он видит...
Он не видит ничего, кроме лежащего перед ним путь. Есть только меч в руке, только враг впереди. Есть только одно чувство, которое он может себе позволить — чистое и ясное, как факел, горящий во тьме. Ярость.
Он моргает. Мир рывком возвращается на место. Он бежит вперед, понимая, что стена щитов Имперских Кулаков сломана, понимая, что эта битва превращается в беспорядочный водоворот из клинков, выстрелов и когтей. Помимо воли он думает о Кхарне — о том, как Пожиратель Миров устремляется в битву, подгоняемый ударами гнева в своем мозгу.
Существа бросаются на него, протягивая чудовищные когти. Его меч сносит верхушку полусформировавшейся головы; череп раскалывается, разбрызгивая кровь и гной. Он чувствует запах падали и благовоний даже сквозь шлем. Рядом гремят выстрелы; существа — чудовища — воют все громче, крутясь и прыгая вперед.
Он видит, как Ранн швыряет топор, как тот вращается вдоль своей оси, видит силовое поле, оставляющее за собой светящийся след. Топор врезается в ближайшее чудовище, заставляя его пошатнуться, когда его плоть покрывается черными трещинами. Оно визжит. Ранн достает второй топор и бросается ему навстречу. Но это чудовище вовсе не собирается умирать — так же, как и другие, наседающие на него; они вцепляются в щит, и Ранну, несмотря на все усилия, не удается его удержать.
Сигизмунд видит, как костяной клинок ударяет Ранна в забрало шлема, раскалывая его без малейших усилий; брызги крови, неожиданно яркие, разлетаются вокруг. Ранн шатается, едва не падая. Сигизмунд отчаянно прорубается к брату. Что-то обернулось вокруг руки Ранна — что-то, что перекатывается и поблескивает, как полупереваренное мясо. Он уже падает; твари устремляются вперед, кровь и кислота капают с их вытянутых челюстей.
Сигизмунд пробивается сквозь последний круг чудовищ. Удар — с оттяжкой, слева направо, точно коса, срезающая колосья; он чувствует, как дрожит клинок, рассекая плоть и кости. Перед ним открывается проем, и он шагает туда, становясь над упавшим телом Ранна. Взмах меча — твари с воплями отшатываются от него.
Он смотрит вниз. Разбитые доспехи Ранна покрыты запекшейся кровью, в трещине расколотого шлема пузырится алая пена.
— Вставай.
— За такое я заслуживаю смерти, — Ранн заставляет себя подняться на ноги.
Несмотря ни на что, он так и не выпустил из рук топор и щит. Он покачивается, потом встряхивается, разбрызгивая кровь, точно собака, стряхивающая воду со своей шерсти.
Чудовища расступаются перед ними, отступают волной искаженной плоти. Грохот битвы по-прежнему наполняет воздух, но на мгновение словно отдаляется.
Перед ними стоит Несущий Слово, покрытый черной вязью символов. Вокруг него клубится дым, когда он делает шаг вперед; существа вокруг воют и стонут, как загнанные звери.
7.
— Ты не должен был здесь оказаться, Сигизмунд, первый сын Дорна. Здесь — не твое место. Иная смерть ожидала тебя, — Несущий Слово поворачивается, протягивая руку к открытому каменному ларцу на алтаре.
— Замолчи, предатель! — выплевывает Ранн, бросаясь вперед; кровь снова брызжет из его ран.
Сигизмунд начинает двигаться на долю мгновения позже. Что-то шевелится внутри ларца, извивается змеиными кольцами в вязкой черноте. Пальцы Несущего Слово касаются этого чего-то. Серые молнии опоясывают его руку, знаки на его броне корчатся, и очертания тела словно размываются в воздухе.
Ранн поднимает щит и обрушивает вниз топор. Сигизмунд слышит, как он крякает от усилия, видит брызги крови, вылетающие из его рта. Этот удар не отличается аккуратностью и элегантностью: это древнейший из приемов войны, смертоносный удар, прямой и быстрый. Но Несущий Слово разворачивается — с невероятной скоростью. Что-то ударяет в щит Ранна — но щит не разбивается. Он попросту исчезает, превращается в ничто. Сила, уничтожившая щит, отбрасывает Ранна назад, заставляя его сложиться едва ли не пополам.
Темный воин взмахивает своим оружием. Оно непрестанно изменяется, перетекая из одной формы в другую, уплотняясь и вновь растворяясь в воздухе. Оно шипит, когда Несущий Слово заносит его над головой, готовясь нанести смертельный удар. Ранн лежит на полу, не шевелясь, из его ран теперь вытекают струйки темноты.
Сигизмунд останавливает удар своим мечом. Белые искры пляшут вокруг, когда оружие со скрежетом сталкивается.
— Пламя и ветер говорили о конце твоего пути, храмовник.
Сигизмунд отступает. Несущий Слово отдергивает свое оружие; оно принимает форму зазубренного меча, лезвие которого истекает кровью.
— Твоя смерть была предрешена. Тебя ждала могила среди звезд. Но все же — ты здесь.
Иззубренный меч обрушивается вперед. Сигизмунд делает шаг в сторону, уводя оружие Несущего Слово за собой. Он изгибается, уклоняясь от удара — и видит брешь в защите противника. Бросок: все его стремление, вся его сущность и все годы тренировок вложены в этот выпад.
Несущий Слово неуловимо сдвигается в сторону, будто проскальзывая между мгновениями — будто он и не двигался вовсе. Там, где он стоял, остается черный силуэт, медленно растворяющийся в воздухе.
Он парирует удар, его меч изменяется, опускаясь: теперь это черная булава, тяжелая и покрытая шипами, застывший взрыв ночи, оставляющий за собой след бледного пламени. Сигизмунд принимает удар своим мечом, но слишком поздно. Сила столкновения отбрасывает его прочь. Он чувствует, как кости в его правой руке содрогаются от прокатывающейся по ним ударной волны.
Он приземляется на пол, торопливо перекатываясь и поднимаясь. Существа разбегаются с его дороги, мерзко хихикая бесчисленными голосами. В его броне взвывают поврежденные сервомоторы, предупреждения заливают экран шлема алым светом. Он изо всех сил пытается удержать свою концентрацию, вернуть свою верную ярость — но у него осталось лишь отчаяние.
Несущий Слово стоит всего в пяти шагах, держа булаву в руках, не сводя с него неподвижного взгляда бездонно-черных глаз. Он поводит плечами, разминая их — медленно, неторопливо. Это движение напоминает Сигизмунду о Кхарне.
— Рассказал ли ты своему отцу?
Сигизмунда пробирает холодом; он выпрямляется, несмотря на боль.
— Признался ли ты ему? Почему ты отринул свой долг и вернулся на Терру?
Слова отдаются эхом в его голове. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он встретил Киилер на "Фаланге", с тех пор, как она показала ему грядущее, с тех пор, как он потребовал вернуться на Терру вместе с Рогалом Дорном. И все это время ее слова не покидали его мыслей, но он не говорил об этом ни с кем.
— Для варпа не существует тайн. Я вижу твое сердце, и я вижу твою судьбу. Я покаялся в своих грехах, и боги вложили твою участь в мои руки. Ты не уйдешь отсюда живым. Ты не увидишь, как падет твой примарх. Ты не увидишь, как рухнет этот ложный Империум. Ведьма солгала тебе, храмовник. Она солгала.
Сигизмунд чувствует, как холод окутывает его тело. Он шагает вперед, поднимая меч, но оружие кажется отделенным от него — как рука мертвеца, прикованная к нему цепью. Он слышит голос Киилер — далекий, спокойный, доносящийся до него из коридоров памяти:
"Ты должен сделать выбор между твоим собственным будущим и будущим твоего легиона, Сигизмунд, Первый капитан Имперских Кулаков".
Сигизмунд чувствует биение крови в своих венах. Несущий Слово двигается — так быстро, что это кажется невозможным, снова оставляя за собой след из теней и маслянистого дыма. А затем приходят другие голоса — возвращаются из бездонной ночи прошлого.
"Долг: он связывает нас, он хранит нас, он ведет нас".
"Клинок — это свобода, сын Дорна. Закуй его в цепи — и ты закуешь самого себя".
Он вспоминает вопрос, который задал Киилер там, на "Фаланге":
"Каков же другой путь?"
Сигизмунд поднимает меч. Но черная булава врезается ему в грудь.
"Смерть, Сигизмунд. Смерть и жертва."
8.
Кровь. И тьма. Мир распадается на части вокруг него, уменьшается, превращается в бездну боли, и он тонет в ней. Он ничего не видит; единственный звук — грохот в его ушах. Одно из его сердец остановилось. Другое пока еще бьется, отмеряя остаток его жизни с каждым замедляющимся ударом. Он не чувствует меча в руке, не чувствует разбитые пластины брони.
"Мы живем, чтобы служить. — И нет ничего больше? — Ничего больше."
"Но правда ли это, что он никогда не терпел поражения, никогда не проигрывал в поединке, никогда не ошибался? — Никогда".
"Но если опоры твоего мира содрогнутся, если долг направит на путь, где ни в чем не будет уверенности? Что тогда?"
Мир обрушивается на него водопадом цветов и звуков — оглушительный и ослепительно яркий. Зрение возвращается. Он видит стоящего над ним воина, черные пятна на его доспехах расползаются в воздухе. Булава в его руках мерцает, меняя формы и возвращаясь к прежнему виду. За его спиной прыгают и кружатся существа с освежеванными звериными лицами. Мигающий огонь битвы освещает высокий купол. Губы воина раздвигаются, дым вьется между бледными зубами. Горящими губами он произносит единственное слово:
— Мир.
Он заносит черную булаву над головой. Пальцы Сигизмунда сжимаются на рукояти меча, прикованного к запястью. Все его тело покрыто ранами, мышцы судорожно сокращаются, единственное сердце натужно бьется в груди. Булава обрушивается вниз, с воем рассекая воздух.
И в этот момент он делает выпад.
Острие меча вонзается прямо под нижний край нагрудника Несущего Слово. Клинок содрогается в руке Сигизмунда, проходя сквозь броню, плоть и кости и ударяя наконец в энерго-генератор на спине. Раздается взрыв — неожиданно сильный — и генератор разлетается на части. Пламя окутывает Несущего Слово, не оставляя ему возможности даже вскрикнуть от удивления или боли. Затем взрывается его грудная клетка. Несущий Слово опрокидывается навзничь, брызги его крови вспыхивают искрами прежде, чем успевают упасть на пол. Сигизмунд поднимается, вытаскивая меч, перехватывает его и обрушивает еще один удар. Клинок вонзается в рот Несущего Слово и проходит сквозь его череп — насквозь, пока не упирается в каменный пол.
Несколько секунд Сигизмунд просто стоит, пошатываясь, пытаясь сконцентрироваться невзирая на боль и кровь. Вокруг него битва постепенно затихает. Чудовища спотыкаются и корчатся, словно отрезанные от каких-то жизненно важных нитей. Сверхъестественный ветер кружит по залу, зеленые огни вспыхивают над телами падающих существ. Теперь он может разглядеть своих братьев-храмовников; многие из них лежат, окровавленные, среди груд изрубленной плоти. Но другие продвигаются к нему, стреляя в чудовищ и разрубая их на куски, даже когда они распадаются на части под последними порывами ветра.
Морн шагает среди павших; ее телохранители неотступно следуют за ней. Суставы ее экзоскелета скрипят и взвизгивают, сопровождая прихрамывающую походку лязгом сломанных механизмов. Она останавливается на секунду, чтобы всадить луч энергии в дергающуюся фигуру, состоящую из освежеванных мышц и полусформировавшихся перьев. Телохранители проходят вперед, поднимая каменный ларец с алтаря, и спешат туда, где Сигизмунд стоит над мертвым Несущим Слово. Черное оружие, вновь лишенное формы, все еще лежит в руках воина, дымясь, точно раскаленное железо.
Морн что-то приказывает своим телохранителям, но Сигизмунд почти не слушает.
— Заберите клинок на корабль. Остальное — сжечь!
Сердце в его груди все еще бьется, гонит кровь в рваном ритме. В ритме, похожем на звон сталкивающихся мечей. Он смотрит туда, где лежит Ранн — не шевелясь, но негромко постанывая, по-прежнему сжимая топор в руке. Он должен выжить. Должен.
Сигизмунд выдергивает свой меч из черепа Несущего Слово. Лезвие выскальзывает с легкостью, но плоть вокруг него сгорает и рассыпается в пепел, разлетающийся под сверхъестественным ветром.
— Твой долг исполнен, храмовник, — говорит Морн.
Его окровавленная накидка колышется под ветром. Звякает цепь на запястье. Медленно, под скрип сочленений брони, он поднимает меч. Его клятва исполнена, и он касается клинком лба.
— Нет. Он никогда не будет исполнен.
@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous
-
-
28.03.2015 в 10:20-
-
28.03.2015 в 18:28На то, чтобы перевести что-то новенькое, у меня мало шансов - обычно на Фордже успевают раньше (вот с Севатаром, кажется, повезло, но чисто случайно). С другой стороны, там зачастую такие переводы, что аж за исходные тексты обидно... Поэтому все так (=
А Сигизмунд - няшечка, да. Хотя и упорошка (=
-
-
28.03.2015 в 18:35Это да. Помнится, "капитальные корабли" меня привели в состояние гаки)) Ну уж оставили бы "кэпитал шипы", раз не знают, что такое "корабли первого ранга". Но с другой стороны, есть там такая Dammerung - на мой взгляд один из лучших тамошних переводчиков.
А Сигизмунд - няшечка, да. Хотя и упорошка (=
Ну и пусть упорошка. Зато няшечка. И синеглазый красавчик)))))