[alare-stark]

Кто упоролся и перевел три главы из "Фароса", тот я. Сам не знаю, зачем я это сделал, но там про взаимодействие примархов, и они такие... примархи. Вот больше нечего сказать (=. И да, я в курсе, что перевод давно есть. Я его видел, он меня не устраивает.

~10 000 слов, я предупредил

-18-
Примарх в ярости
Лорд-Протектор
Император Человечества

Избранные сыновья Сангвиния — Ралдорон, магистр ордена, и Азкеллон из Сангвинарной стражи — были заняты беседой со своим примархом, когда двери тронного зала распахнулись, заставив их схватиться за оружие.

Робаут Жиллиман ворвался в зал.

— Брат? — обернулся к нему Сангвиний.

От знаменитой выдержки Жиллимана сейчас ничего не осталось. Благородные черты его лица были искажены, стиснутые губы побелели.

Он прошел прямо к примарху Кровавых Ангелов, не заботясь протоколом, который обычно так ревностно соблюдал.

— Где он? — выплюнул Жиллиман. — Где наш брат?

— Мой лорд... — начал было Азкеллон.

Жиллиман резко развернулся к сыновьям Сангвиния, словно только что заметил их:

— Вы двое — оставьте нас!

Азкеллон и Ралдорон переглянулись.

— Быстро!

Сангвиний слегка наклонил голову.

— Мои лорды примархи, — поклонился Азкеллон.

Ралдорон открыл рот, собираясь что-то сказать, но остановился под пристальным взглядом Сангвиния.

— Мои лорды, — выговорил он.

Они вышли в молчании. Азкеллон закрыл за собой позолоченные двери тронного зала.

Крылья Сангвиния вздрогнули — поведение брата пробудило его гнев. Он выпрямился, излучая сияние. Он облачен был в простые одежды, и только крылья были украшены золотыми цепочками с рубиновыми подвесками в форме капель крови.

Сангвиний взглянул на своего брата сверху вниз:

— Не стоит так обращаться с моими сыновьями, Робаут. Их верность не передать словами, и они ничем не заслужили твой гнев. Особенно учитывая то, что гнев этот порожден твоей же собственной ошибкой.

— Ты... ты уже слышал?

— О том, что произошло на Соте? Да, хотя ты и не счел нужным сообщить об этом мне, прежде чем отдавать приказы своим капитанам.

Лицо Жиллимана побагровело от ярости. Они были братьями — и он был способен к проявлениям гнева не меньше, чем Сангвиний. Жиллиман мог скрывать это под маской расчетливой сдержанности, но все они были равно полубогами, и сила их эмоций соответствовала их природе. Чувства примарха были сложны и непредсказуемы, точно океан — но мало кому доводилось видеть эту сторону натуры Робаута.

Он трижды прошел по залу туда и обратно, меряя шагами пространство перед троном императора — а затем, остановившись у стены, ударил в нее кулаком со всей своей сверхчеловеческой силой. Камень треснул; осколки усыпали пол, и пыль от раскрошившейся штукатурки повисла в воздухе. Жиллиман со сдавленным стоном прижался лбом к каменной стене. Когда он выпрямился снова, некоторое самообладание вернулось к нему.

— Прошу простить, мой лорд.

Сангвиний почувствовал, как его собственное раздражение исчезло.

— Мой лорд? Ты пришел ко мне только в вторую очередь и называешь меня "мой лорд"?

— Я...

— Все в порядке, Робаут. Я понимаю. В конце концов, ты все же здесь. Просто не мог не поддразнить тебя немного. Я понимаю, почему ты не отправился сперва ко мне. Вопрос в другом: стоит ли нам разыгрывать дальше этот фарс? Из меня такой же Император, как, к примеру, из Азкеллона.

Жиллиман длинно выдохнул.

— Но ты все-таки Император, Сангвиний, — хриплым от избытка эмоций голосом произнес он. — Ты остаешься Императором — до тех пор, пока мы не сможем подвердить, что наш отец действительно мертв.

Крылья Ангела дернулись, зазвенели украшающие их цепочки и колокольцы.

— Когда мы наедине — я не ношу этот титул. Не ставь меня над собой — ни в сердце своем, ни даже ради церемониала. Мы видели ядовитые всходы, которые рождаются из этого. Оставь же притворство притворством — хотя бы между нами двумя и Львом.

— Да, — кивнул Жиллиман. — Да, конечно. Ты прав.

— Я никогда прежде не видел тебя настолько разгневанным. Обычно ты... куда спокойней.

— Ну, знаешь, иногда мне не удается держать себя в руках, — Жиллиман снова принялся расхаживать по залу, теперь уже спокойнее. — Сейчас, когда Сота под ударом, это ставит под угрозу всё, что мы пытались здесь построить. Без Фароса Ультрамар снова рухнет в отсутствие координации. Мы не сможем ни управлять нашими силами, ни удержать территории, которые у нас есть. О том, чтобы напасть на Хоруса, не может быть и речи. И поэтому я спрашиваю тебя — где он? Где Лев?

— Лорд-Протектор не исполняет своей роли, надо полагать.

— Ты хочешь сказать, Сангвиний, что он даже не упомянул о своих целях?

— Похоже, что тебе он сказал не больше, иначе бы ты не спрашивал. — Подойдя к столу около стены, Сангвиний взял кубок, наполнил вином и протянул брату: — Думаю, это тебе не помешает.

Жиллиман принял кубок и осушил его одним глотком.

— Он сказал мне...

— ...что отправляется патрулировать внешние границы, — договорили они вместе.

— Как обычно, ничего конкретного.

— Но тогда где он? Если он и правда у внешних границ, то должен был заметить вторжение в Ультрамар, — сказал Жиллиман. — Хотел бы я знать, насколько далеко он мог уйти, не ставя нас в известность.

— Ты ведь знаешь, что он ответит, если мы обвиним его.

Жиллиман скривил губы:

— "Секретная операция! Сейчас не время! Чтобы эффективно сражаться, следует соблюдать тайну! Почему я должен охранять твои миры для тебя, если ты не можешь удержать их сам?" Что-то в этом духе, — казалось, Жиллиман собирается обрушить кубок на стол, разбив тот в щепки — но он поставил кубок с нарочитой осторожностью. — Лев тщательно охраняет свои секреты, разузнает чужие, а затем смеется над всеми, обвиняя в недостатке понимания. Я прекрасно знаю, что он ответит, поверь мне, — примарх выглядел усталым. — Но он скажет и кое-что еще — и это я должен буду признать без обиды и злости: я согласился с ним в том, что минимальный гарнизон на Соте — единственное возможное практическое решение. Любая концентрация сил, помимо Эгиды, привлекла бы к системе ненужное внимание. Таковы были мои теоретические положения. Алексис Полукс считал иначе, и Дантиох явно был с ним согласен, хотя и не стал спорить с нами.

— Ненужное внимание все равно проявилось, и теперь у них не хватает сил, чтобы защититься.

— Проклятье, Сангвиний, я должен был это предвидеть! — воскликнул Жиллиман. — Появление Кёрза здесь, на Макрэгге, наверняка как-то связано с этим. Не может быть не связано. Он пробовал на прочность нашу защиту. Он видел Фарос, видел, на что он способен. Каким-то образом он связался со своей бандой убийц и навел их на систему Соты. Это нападение просто не может быть случайностью. Это невероятно.

— Ты преувеличиваешь.

— Хорошо, маловероятно. Но я никак не могу в этом разобраться. Я только бесконечно хожу по кругу. И Лев тоже как-то в этом замешан — будь он проклят с его вечным молчанием! Мы должны подвергнуть его порицанию, когда он вернется. Он подвел своего императора. Он заслуживает наказания.

— Ни в коем случае, — Сангвиний упрямо сжал губы. — Я не стану упрекать его, Робаут. Не стану его унижать. Не буду показывать, что твои слова значат для меня больше, чем его слово. Мы оказались здесь все вместе, и я не намерен принимать венец столь же тяжелый, как достался Хорусу. Если и следует призвать нашего брата к ответу — мы сделаем это как братья, а не как господин и слуга. Только так, и не иначе.

Жиллиман присел на ступени, ведущие к трону. Сангвиний опустился рядом с ним.

— Как так вышло? — едва слышно спросил Ангел. — Когда всё пошло не так? Почему Отец лгал нам?

— У него были на то причины, я уверен, — тяжело выговорил Жиллиман. Он обернулся к брату: — За последние месяцы мне стало казаться... — он поднял руки перед собой, пытаясь подобрать нужное слово. — Я стал замечать, что тебя не устраивает роль императора. Что ты несчастлив.

— Всегда кто-нибудь пытается использовать меня в своих целях. Отец, Хорус, теперь и ты. Я не допущу этого, Жиллиман. Да, я согласился на эти крайние меры — но не стоит давить на меня. Я ведь могу и ответить.

— Тогда почему ты согласился?

Сангвиний безрадостно улыбнулся:

— А что, у меня был выбор? — он рассеянно погладил резную орлиную голову на подлокотнике трона. — Это ведь было единственное подходящее теоретическое положение.

Жиллиман тоже улыбнулся — хотя на его лице отразилась скорбь и сожаление:

— Я не хотел навязывать его тебе, брат мой.

— Но ты это сделал. Или это сделали обстоятельства.

— Если ты и правда так считаешь... я приношу извинения, — сказал Жиллиман.

— О, это достойно уважения. Такому, как ты, нелегко просить прощения, я знаю. Ведь твои планы превыше всего. И если тебе приходится извиняться — значит, планы оказались несовершенны.

— Я не люблю ошибаться, — признался Жиллиман; столько беспощадной искренности прозвучало в этих словах, что Сангвиний сочувственно коснулся руки брата.

— Не переживай, Робаут. Я принял твое предложение пусть и неохотно, но по собственной воле. Все мы — лишь пленники судьбы.

— Теперь ты говоришь, как Кёрз.

— Вовсе нет. Судьба пытается пленить нас, но для того, чтобы ей это удалось — мы должны сдаться первыми. Судьба требует от своих жертв покорности, а я — не жертва. Никто из нас не жертва.

Оба примарха, обернувшись, подняли взгляд на трон за их спинами, сияющий в луче света — словно надеясь, что увидят там своего настоящего отца, улыбающегося и могущественного, и Он наконец расставит всё на свои места.

— Что с тобой случилось, Сангвиний? — помолчав, спросил Жиллиман. — Бремя, давящее на тебя, тяжелее, чем Империум Секундус.

— Разве может быть бремя больше этого?

— То, что произошло на Сигнус Прайм. Возможно.

— Там не произошло ничего важного — ничего, что касается наших теперешних дел, — Сангвиний вздохнул. Он так устал от попыток братьев выведать детали событий в системе Сигнус, устал ждать того момента, когда кто-нибудь из его собственных сыновей может случайно проговориться. Он не был готов разговаривать об этом — не был уверен, что когда-нибудь вообще сможет. — Придется тебе довольствоваться этим ответом. Я не намерен далее обсуждать этот вопрос. Сейчас нас должно занимать другое: что ты намерен делать с этой неудачей?

— Неудача. Да. И не больше, чем это, — произнес Жиллиман с новой решимостью. — А что, по-твоему, я могу сделать? Мои командиры собирают флот, пока мы разговариваем с тобой. Мы обрушимся на Соту с такой яростью, что Повелители Ночи никогда больше не посмеют нарушать границы моих владений.

— Твоих владений? Значит, нам снова следует говорить именно так? Все настолько безнадежно?

— Я не это имел в виду, ты же понимаешь...

— Я понимаю. Возможно, я понимаю куда лучше, чем ты. Ультрамар всегда был твоими владениями, Робаут.

— Нет. Ничего подобного. Я лишь храню его для человечества. Император — ты, а не я.

— А что делать с расстоянием? Ты намерен держать луч Фароса нацеленным на тебя? Но тогда мы лишим всех остальных возможности сообщения.

— Флот будет готов к утру. К тому же, на подходе еще одна флотилия — небольшая, но они должны выиграть время. А если и нет, я доверяю Дантиоху. Он и Полукс как нельзя лучше

подходят для этой задачи. Их присутствие вселяет в меня надежду больше, чем что-либо еще.

— Одна лишь надежда — не лучшая стратегия. Надежда снова толкает нас в жестокие руки судьбы.

— Что бы ни случилось, — пожал плечами Жиллиман, — я отомщу.

— И так мы вновь отдаляемся от света.

— Сейчас — темные времена. Я отправляюсь завтра. Ты остаешься регентом-императором и правителем Ультрамара в мое отсутствие.

— Но я хотел сражаться рядом с тобой! Слишком долго я не наслаждался битвой.

— Сангвиний, ты не можешь себе этого позволить.

Сангвиний раздраженно тряхнул крыльями:

— Значит, я должен оставаться здесь и продолжать это представление? Изображать самозванца, правящего бледного тенью былого?

— Это не так, брат, — Жиллиман протестующе вскинул руки. — Мы не можем рисковать собой — не все одновременно, во всяком случае. И более того, ты нужен мне здесь, если Кёрз вернется или Повелители Ночи нападут на Макрэгг. Атака на Соту может быть отвлекающим маневром. Твой легион остается здесь. Если он и придет — лучше, если его встретит один из нас.

— Тогда позволь отправиться мне. Позволь мне взять моих ангелов и принести правосудие порождениям Нострамо. Ты нужен своему народу.

— Нет. Это — моя война, Сангвиний. Я, и никто иной, должен преподать Кёрзу урок. Он вторгся в мой дом, осквернил мою часовню, и моя... Ойтен. Он угрожал Ойтен. — Жиллиман замолчал на мгновение, вспоминая о жестоком налете Кёрза и о том, как едва не потерял стареющую леди-камерария — ту, которую примарх мог бы назвать своей матерью. — Он безумен. Болен. Он рискнет чем угодно, лишь бы уязвить нас. И это лишь доказывает, что он лишился рассудка. Я не позволю никому помешать мне в моем отмщении.

— Что ж, пусть так. Но я не уверен в его безумии, — произнес Сангвиний. — Порой мне кажется, что ему понятно больше, чем нам.

Жиллиман прищурился:

— Теперь ты, кажется, решил признать поражение, ставя слова этого сумасшедшего выше наших взглядов? Объяснись.

— Разве? Подумай вот над чем, Робаут. Наш отец скрывал от нас истину — настоящую истину. Что еще Он утаил?

— Сангвиний!

Ангел сложил руки перед собой — ладонь к ладони — и закрыл глаза. Он являл собой живой образ всех уничтоженных религий: сияющий ангел, облеченный плотью.

— Нет, разумеется, я не верю, что Отец намерен был принести в жертву всё человечество ради собственного вознесения. Я по-прежнему верю в его мечту. Но всё это... Демоны? Боги? Всё то, что, по его словам, не существовалао — всё это реально. Он должен был знать! Если бы только он предупредил нас, если бы он поведал нам истину, мы могли бы оградить себя от нее. Он не доверял нам — и это стало его падением.

— Мы могли бы попытаться отыскать эту истину — как Хорус.

— Искал ли Хорус тьму — или она нашла его? Ты ведь знал нашего брата — он был горд и честолюбив, но всё же благороден, и во многом был лучшим из нас. Если он познал искушение в неведении — как он мог противиться ему? Всё куда сложнее, чем обуявшая Хоруса жажда власти.

— О чем это ты? — подозрительно спросил Жиллиман. На мгновение Сангвиний был уверен, что его брат разглядел его собственное искушение на Сигнус Прайм и страдания, которые оно принесло ему. Он уронил руки.

— Я не знаю точно. Просто мысли — ничего больше.

— Время для размышлений прошло. Теперь нас спасет только действие, — Жиллиман встал, повернувшись к брату спиной — разговор был окончен.

Он уже ступил на порог, когда Сангвиний заговорил, заставив его замереть.

— Брат, — сказал Ангел. — Будь осторожен.

Жиллиман оперся на дверь, обернувшись назад.

— Брат мой, разве ты когда-нибудь видел, чтобы я был неосторожен?

Толкнув тяжелые створки, он вышел прочь. Двери с грохотом захлопнулись за его спиной.

— Слишком часто, — произнес Сангвиний в пустоту тронного зала.

-22-
Полет императора
Ангел света
Аве Император

После отбытия Жиллимана прошел день, но через Гибельный Шторм не доходило никаких вестей. Поле Фароса не появлялось в часовне. Словно погрузившись в скорбь, Макрэгг укутался тяжелыми серыми облаками, нависшими над горами Короны Геры. Осень подходила к концу, и восточные ветра несли с собой первые предвестья зимы.

На этих же ветрах сейчас парил ангел и император. Сангвиний рассекал небо, взмахивая широкими белоснежными крыльями. Робаут Жиллиман — со свойственным ему отсутствием такта — настаивал, чтобы Сангвиний не предпринимал никаких рискованных действий; полеты были в этом списке на одном из первых мест.

Тогда Сангвиний кивнул, внешне соглашаясь, но в то же время будучи преисполнен решимости не выполнять указания брата. С тем же успехом Робаут мог бы приказать орлу оставаться прикованным к земле. Летать было для Сангвиния так же легко, как и ходить, пусть никто и не мог оценить этого; иногда даже легче. В сырую погоду у него болели ноги — единственное физическое напоминание об ужасных ранах, полученных от рук исчадия варпа Ка'бандхи.

Раны душевные были куда глубже.

Сангвиний прикрыл глаза, ловя восходящие потоки ветров, поворачивающих к небу от горной стены. Капли случайного дождя быстрым порывом простучали по перьям. Одним мощным взмахом он заложил вираж, направляясь к пику Андромахи. Суровая красота Водопадов Геры, рушащихся с каменных вершин, была скрыта серо-белыми облаками, но Сангвинию нравилась такая погода — и не только потому, что она скрывала его от стражей, приставленных братом. Переменчивые ветра превращали полет в состязание, а холодное касание дождя на коже приносило бодрость.

Из брони на нем была лишь простая церемониальная кираса из золоченой пластали, повторяющая очертания его тела, так что дождь беспрепятственно проникал через ткань одежд. Длинный меч был подвешен к поясу. Сангвиний мог бы летать и в полном доспехе, но это утомляло его. К тому же, будучи заключен в керамит и пласталь, он не мог не думать о своих стесненных обстоятельствах; броня становится для воина тюрьмой, если он не может отправиться на войну. В воздухе у него оставалась свободу, которую никто не мог отнять, и он предпочитал наслаждаться ей в полной мере.

Прекратить полеты, только подумать! Сангвиний всецело уважал Робаута. Он даже, пожалуй, любил его — тем отвлеченным чувством, что присуще давно разлученным братьям, — но Робаут был порой невыносим в своем стремлении ставить веру в организованность превыше всего остального. Словно бы его планы и схемы, все его разложенные на мельчайшие детали наблюдения могли помочь подготовиться хоть к чему-то. Отец не зря выбрал Хоруса, а не Жиллимана — пусть и с печальным исходом в итоге.

Сангвиний не забывал о том, что он сам, когда отец обдумывал свой выбор, стоял в его списке выше Робаута. Но он не мог представить себя в этой роли. И, думая об этом, нельзя было не вспомнить возможности, которые предлагали ему другие силы.

Ложь и искушения Кайрисса по-прежнему приводили его в ярость.

— Никогда! — выкрикнул он в шуме ветра, сжав кулаки. — Никогда, никогда!

Взмахивая крыльями, он устремился всё выше и выше, поднимаясь над облаками и вершинами гор, до верхних слоев атмосферы, за которыми полет был уже невозможен. Сангвиний скользил на ревущих потоках ветра, и капли дождя замерзали на его коже. Воздух здесь был настолько разрежен, что обычный человек уже задохнулся бы, но Ангела жжение в легких лишь подстегивало. Он посмотрел вниз — на лежащий под ним мир Жиллимана, столь же холодный и идеально организованный, как разум его правителя. У горизонта атмосфера истончалась настолько, что можно было бы разглядеть звезды и черноту космоса.

Вместо этого там была лишь алая пелена шторма.

Перед глазами Сангвиния вспыхнула знакомая уже картина. Его брат Хорус, исполненный неестественной силы, торжествующе стоящий над его искалеченным трупом...

Это видение приходило к нему десятки раз — и всегда было одним и тем же: искаженные черты лица брата, неотвратимо склоняющегося вниз, к его собственному мертвому лицу. Он не мог отвернуться, как не мог и сдержать своей скорби. Он видел это не своими глазами, но через чье-то чужое зрение. Сам он к этому времени был уже мертв.

Сангвиний не мог уже вспомнить, сколько раз видение посещало его. Впервые он отмахнулся от него, посчитав всего лишь дурным сном, — и тогда оно действительно было не более, чем сном. Но теперь оно повторялось со всей беспощадностью истины, которая еще не произошла.

Смерть ангела.

Видение менялось. За последние месяцы он успел повидать множество разных финалов. Но именно это становилось главным, делаясь все четче и реальнее, тогда как все другие истаивали в небытии.

Именно так он умрет. Теперь он был уверен в этом.

И так умрет мечта Жиллимана о новом Империуме...

Охваченный мрачными мыслями, Сангвиний прекратил подъем. Дальше воздух не удержал бы его крылья. Расправив их во всю ширь, он устремился вниз, к горным вершинам, что вздымались над бурлящими серыми облаками.

Он вынырнул из облачного фронта над морем, и Магна Макрэгг Цивитас открылся перед ним, точно детская голо-книга — ровные ряды огней, отмечающие прямые как стрела дороги и строгие, военной архитектуры здания в вечерних сумерках. Сангвиний пролетел над столицей, улыбаясь про себя — представив, как перепуганные команды зенитных батарей торопятся деактивировать свои орудия, чтобы не сбить случайно своего императора. Не очень-то подобающая шутка, конечно, — но ему стало немного легче. Он заложил вираж над городом, вновь разворачиваясь в сторону гор, но тут завибрировал вокс-браслет на запястье. Он бросил взгляд на рубин в форме сердца, оправленный в металл: камень пульсировал красным в определенном ритме, позволяющем определить, кто отправил вызов.

Азкеллон.

Сложив крылья, точно пикирующий ястреб, Сангвиний устремился к земле с устрашающей скоростью. Мимо промелькнули серые склоны гор. Строения Крепости Геры приближались, разворачиваясь перед ним со всеми своими статуями и украшениями; венчающие крепость шпили вставали рядами каменных копий.

Он направлялся к укреплениям около ризницы Либрариума; облаченные в синее стражи на стенах стремительно выросли, превращаясь из миниатюрных фигур в воинов-полубогов.

Сангвиний развернул крылья полностью, резко останавливаясь в воздухе — движение отозвалось легкой приятной дрожью. С легкостью, кажущейся невозможной, он опустился на укрепления. Крылья хлопнули последний раз, взметнув порыв холодного воздуха и сложившись за его спиной. Владыка Ангелов шагнул вперед; взъерошенные перья постепенно укладывались на место, повинуясь сокращениям незаметных мышц.

Сангвиний вздрогнул. Если не считать полета, ощущения от расправляющегося оперения были среди самых приятных из известных ему. Давно, когда он был еще ребенком, он ухаживал за крыльями своими руками, очищая их от грязи и расправляя перья. Это помогало ему думать, помогало принять то, кем он был.

Теперь эту обязанность исполняли другие — почетные слуги легиона. Несколько из них уже появились среди Ультрамаринов, стоящих на укреплениях — как всегда, ожидая его появления. С благоговением они расправили те немногие перья, что не улеглись сами по себе. Как правило, о маховых перьях не приходилось заботиться — они были достаточно большими и крепились напрямую к мышцам, отвечающим за полет, — но вот покрывающие часто требовали внимания. Он слегка развернул крылья, помогая слугам. Наконец, тщательно разложив перья, они украсили вершины его сложенных крыльев декоративными цепочками.

Взмахом руки он отпустил слуг, и те с поклонами растворились в сумраке, из которого явились.

Сангвиний прошел мимо неподвижных стражей Геры, Сюзеренов Инвиктарии, достойнейших из воинов Жиллимана. Космодесантники замерли, не шевелясь, словно статуи. Знамена в их руках трепетали на ветру, словно наделенные жизнью, — которой, казалось, лишены были сами легионеры. Мимо промаршировала когорта Прецентийской гвардии — они отсалютовали ему, не сбившись с шага. Сангвиний отсалютовал в ответ со всем уважением, какое мог изобразить, скрыв раздражение за сосредоточенным выражением лица. Да, владения Жиллимана были велики, но все же они оставались лишь частью куда большего целого, и тесные границы Империума Секундус давили на него, словно стены кукольного дома. Тот факт, что солдаты его брата отслеживают каждый его шаг, заставлял чувствовать себя пленником еще сильнее.

Площадь Ожидания была пуста, в этот час здесь не было никого из просителей. Воинов Жиллимана сменила Сангвинарная стража легиона Кровавых Ангелов: золотые статуи заняли место кобальтово-синих.

Площадь представляла собой обширный ступенчатый амфитеатр в центре крепости. На противоположном ее конце располагались двери в его тронный зал. Сангвинию казалось, что это больше напоминает арену, чем место собраний. Несмотря на свой рост, он показался себе маленьким и незначительным, пересекая это пространство.

Контраст был особенно разительным по сравнению с тем, какие ощущения он обычно испытывал здесь. На этой площади усиливалась клаустрофобия, которая сопровождала для Сангвиния титул императора. В первые дни Империума Секундус воины всех легионов требовали его внимания; они успокоились, когда разбитые легионы влились в ряды разномастной армии нового Империума. Как только прошло потрясение предательства, они были готовы посвятить себя мести. В конце концов, они оставались воинами. Но теперь место легионеров заняли смертные мужчины и женщины со всех концов владений Жиллимана. Государственные дела поглощали абсолютно всё время — неважно, был ли он номинальным правителем или фактическим. Сангвиний не представлял, как Робаут ухитрялся управлять всем этим множеством миров и не терять самообладания каждые десять минут. В те дни, когда площадь была заполнена народом, она и вправду казалась очень маленькой.

Далеко не все просители приходили сюда с каким-либо делом; многие просто желали посмотреть на Сангвиния. Эти паломники тревожили его, но с каждым днем их становилось всё больше. Они преклонялись перед своим небесным ангелом-императором. Они рассказывали друг другу невероятные истории, не признавая приземленных фактов. Ходили слухи, что усиливается культ, поклоняющийся их отцу как богу, — подозрительно повторяющий ересь Лоргара; теперь, когда Терра — как они опасались — пала под власть Воителя, этот культ стал еще сильнее. Теперь Сангвиний оказался в довольно неловкой ситуации — он был вынужден отрицать собственную божественность.

Он был ангелом лишь внешне. Он не был богом.

Терранские позвоночные организмы были тетраподами — они имели четыре конечности. У него же их было шесть. Будь он одарен дополнительной парой рук вместо крыльев, он сомневался, что заслужил бы такое же почтение. Ни у кого из его братьев не было лишних конечностей, ничего такого. Четырехрукий император вряд ли стал бы удачным объектом для поклонения.

Конечно, у всех примархов были свои странности — сверхчеловеческая физиология оставалась общей, но множество даров их отца распределились по-разному. У некоторых были физические различия, но они по большей части не имели отношения к замыслам отца — руки Ферруса, отсутствующий глаз Магнуса, угольно-черная кожа Вулкана, варварские импланты Ангрона. Возможно ли, что и с ним дело обстоит так же, что его крылья — дар чьих-то иных рук? Крылья вовсе не были божественным благословением; Сангвиний всегда боялся, что они — нечто совсем другое, и после Сигнуса страх лишь усилился.

Его крылья были не более чем аномалией развития. Простой исходящий из этого факт: среди всех примархов Сангвиний был единственным настоящим уродом.

Но в то же время крылья были его плотью и кровью с рождения. И пусть он страшился истинного их происхождения, он любил их всем своим существом. Они принесли немало пользы. Разве не красота этих крыльев остановила в свое время племена Ваала, несмотря на всю их ненависть к мутантам? И возможно — думал Сангвиний в своих одиноких полетах, паря в небе над Макрэггом, — возможно, именно страх той порчи, что представляли собой крылья, удерживал его от того, чтобы предаться порче самому.

На Сигнус Прайм он подвергся испытанию, но оно было не последним. Макрэгг предоставлял ему испытание иного рода. На Сигнусе он смирил свою врожденную ярость; здесь он должен пойти дальше и научиться терпению — прежде, чем снова встретится с Ка'бандхой лицом к лицу. Он знал, что этот час настанет — так же точно, как знал час своей собственной смерти.

Сангвиний саркастически улыбнулся. Ярость давалась ему легко. Спокойствие, скрывающее ее, было сложнее, но он давно овладел им. Терпение же никогда не было его сильной стороной.

Высокие двери, ведущие в зал для аудиенций, распахнулись при его приближении. За дверью открывалось еще одно обширное пространство — его разделяла пополам длинная дорога, богато украшенная, точно неф кафедрального собора на каком-нибудь отсталом мире. В дни приемов этот зал тоже наполнялся толпой до предела. Сейчас же он был пуст, если не считать стоящей на карауле почетной стражи. Статуи королей-воинов Макрэгга выстроилсь вдоль дороги до самого конца, где она упиралась в другие двери — бронзовые створки под арочными сводами, ведущие в приемную тронного зала. Сангвиний прошел мимо статуй, чувствуя, как с каждым шагом испаряется и покидает его ощущение свободы.

— Азкеллон, я надеюсь, это нечто важное, — пробормотал он.

Перед ним открылись вторые двери. Приемная казалась крохотной в сравнении с площадью и залом перед ней; Сангвинию хватило восьми шагов, чтобы пересечь комнату. Стену украшал ряд высоких окон, глубоко врезанных в камень. Окна были проделаны прямо в укрепленной стене Крепости Геры — в искусственной скале, возносящейся на триста метров над городом. По другую сторону комнаты большую часть места занимала посредственной работы статуя — впрочем, она находилась здесь отнюдь не ради художественных достоинств. Статуя была доверху наполнена взрывчаткой — последняя ловушка для тех, кто мог бы попытаться повергнуть нового императора так же, как и старого.

Сангвиний остановился перед Владыкой Человечества.

Император смотрел в сторону, устремив пустые глаза в невидимую даль.

— Почему Ты должен был умереть, отец? — прошептал Сангвиний. — Я сожалею о том, что посмел принять Твой титул. Робаут утверждает, что Ты бы понял. Но я уже не уверен, — он коснулся закованной в броню ноги статуи. — И я сожалею о своей нерешительности. Прости, что мы подвели Тебя.

Сангвиний поклонился, приложив руку ко лбу, и наконец, миновав золотые двери, ступил в тронный зал.

Еще одно циклопическое пространство под высокой сводчатой крышей, которую поддерживали два ряда колонн. Балкон опоясывал купол, венчающий своды точно в центре — над его троном.

"Его трон", — подумалось Сангвинию. Сама мысль об этом казалась нелепой; слишком, слишком похоже на игру.

Тронный зал был достаточно просторен, чтобы Сангвиний мог взлететь, но он избегал этого. Здесь он, как нигде, чувствовал себя птицей в клетке. Взамен он предпочел пойти к трону пешком.

— Азкеллон? Я здесь, сын мой. Что встревожило тебя настолько, чтобы отвлечь меня от моих размышлений?

Ответа не последовало. Одно из знамен на стенах хлопнуло от холодного порыва ветра. Сангвиний бросил туда взгляд — край знамени колыхался рядом с тем местом, где стена все еще хранила следы гнева Жиллимана.

Сангвиний обернулся. Почти все канделябры, стоящие вдоль стен, погасли. Только несколько осветительных шаров висели в воздухе, источая тусклый свет — он не в силах был рассеять сгустившиеся тени, сквозь которые кое-где не проникал и взгляд примарха. В зале повеяло холодом. Его перья помимо воли взъерошились.

Сангвиний замер и принюхался. Под прохладным запахом близкого дождя таился другой — запах гниения, разлагающихся трупов, забытых на многие годы.

Он осторожно шагнул вперед, каждым нервом чувствуя опасность. Что-то было не так, очень не так.

Жаль, что он пришел сюда без брони.

— Азкеллон? — выкрикнул он. Его голос отдался громовым эхом в пустоте тронного зала.

Сангвиний приблизился к трону — престол был пуст, сияя в луче света. Несмотря на всю свою практичность, Жиллиман умел создать впечатляющий эффект, когда это требовалось для его целей. Он поднялся к подножию трона, откуда можно было окинуть взглядом весь зал, сверху донизу.

— Свет, — скомандовал он.

Но свечи не вспыхнули пламенем, как им полагалось. Редкие осветительные шары оставались единственным источником света.

Тень в самом темном углу сгустилась еще сильнее. Сангвиний двинулся к темному пятну. Зловоние в воздухе усилилось, и в ответ он наполовину вытащил из ножен свой меч.

Сангвиний достиг пятна. Это оказался черный плащ, даже на вид мерзкий и нечистый, наброшенный на одну из колонн. Кто бы ни оставил его здесь, он придал ему форму человеческой фигуры, искусно расположив складки ткани. Протянув руку, Ангел коснулся плаща, и тот осел на пол с хлопком зловонного воздуха. Со щелчком он задвинул меч в ножны.

— Я за твоей спиной, Сангвиний, — раздался голос — негромкий, но заполнивший все пространство тронного зала. Сангвиний мгновенно обернулся; его меч покинул ножны с мелодичным шелестом.

Он восседал на троне Сангвиния; Азкеллон неподвижно лежал у его ног. Его брат.

— Аве Император, — произнес Конрад Кёрз.

-24-
Воссоединение
Судьба и воля
Пророчества

Пять футов отточенной стали засияли во мраке, разгораясь внутренним светом активированного силового поля. Кёрз прикрыл свои темные глаза, нарочито поморщившись — точно забавлялся притворной битвой с ребенком.

— Убери это, дражайший брат мой. Нет никакой нужды...

— Ты не брат мне больше, — отрезал Сангвиний.

Медленно обходя трон по кругу, он перехватил рукоять меча, готовясь отразить удар. Кёрз был облачен в полный боевой доспех. Над бронированным воротником на шее виднелась полоска грязи; исцарапанный темно-синий металл покрывали потеки давно запекшейся крови. Но когти — прикрепленные к запястьям и далеко превосходящие длиной его ладони — блестели отполированной сталью.

Крылья Сангвиния вздрогнули. Он не был уверен, что переживет эту встречу; в прошлый раз Кёрзу удалось достойно противостоять одновременно Льву и Жиллиману. Но, стоило ему подумать об этом, видения будущего вспыхнули в его разуме, разворачивая перед ним последовательность ударов и контрударов. Вот Кёрз спрыгивает с трона в вихре клинков, и Сангвиний остается выпотрошенным на полу. Сангвиний взмывает в воздух, и Кёрз повержен. Кёрз ждет, пока Сангвиний приблизится, а потом сносит его голову с плеч. Сангвиний предвидит это и вонзает меч в грудь Кёрза.

Он тряхнул головой, пытаясь прийти в себя. Стремительно разворачивающиеся вероятности угрожали затопить его сознание кровью. Он попытался отогнать их прочь, но безуспешно.

Кёрз наблюдал за ним с неким злорадным любопытством, лениво постукивая ногой по нагруднику Азкеллона. Благородные черты поверженного легионера хранили бессмертную красоту статуи. Сангвиний изо всех сил прислушался, пытаясь уловить, дышит ли еще его сын. Все звуки, заполнявшие зал, были доступны его сверхчеловеческим чувствам. Каждое движение и эхо отзывались громовым раскатом. Метаболизм Кёрза звучал точно рык готового извергнуться вулкана; собственное тело Сангвиния едва не заглушало звуки, которые он хотел услышать. Мгновение он не различал ничего, но затем до него донесся вздох, сорвавшийся с губ поверженного воина Сангвинарной стражи, и негромкий стук двух сердец. Надежда всколыхнулась в груди Ангела.

— Азкеллон жив?

Кёрз растянул губы, приоткрывая черные пеньки зубов. Сангвиний отшатнулся от смрада его дыхания. Кёрз потер вместе указательный и большой пальцы — жест купца.

— Всего лишь гарантия, не более. Если будешь хорошо себя вести, я его тебе верну.

— Ты пришел, чтобы убить меня, как пытался убить Льва и Робаута.

— Вовсе нет.

— Не лги мне, Конрад. Не трать усилий. Мы оба знаем, чем это закончится.

Кёрз закатил глаза:

— Ну сколько раз я должен объяснять, что я больше не ношу это имя? Ночной Призрак, Ночной Призрак! Совсем несложно запомнить, — он покачал головой. Спутанные сальные волосы упали на его броню. — Нет, нет! Не так близко, Ангел. — Он небрежно качнул ногой тело Азкеллона. — Я могу оборвать его жизнь в мгновение ока, — его кошмарная улыбка стала шире. — Но я не буду. Обещаю. Я пришел поговорить.

— Мне нечего сказать тебе.

— В таком случае мне, видимо, придется уйти. Тысяча извинений, о дражайший брат мой, — огрызнулся Кёрз. — Зато мне есть что сказать тебе, Ангел. Или мои желания не имеют значения для сиятельного императора человечества?

— Ты всегда чем-то недоволен, Кёрз.

— Ночной Призрак! — поправил Кёрз с наигранной обидой. Он откинулся на спинку трона. Броня Азкеллона скрипнула под его ногой, и он хихикнул. — Абсолютно точно установленный факт, брат мой, состоит в том, что я не уверен — смог бы я тебя убить, если бы захотел, — он принялся вычищать засохшую кровь из-под грязных ногтей. — Вы с Жиллиманом так часто говорите о логике; что ж, давай взвесим обстоятельства. Во владении оружием я превосхожу тебя. Всегда превосходил. Большинство из вас. Я в доспехах, а ты — нет. Твой клинок — всего лишь сталь и энергия, у меня же есть мои когти, — он постучал по одному из орлов на подлокотниках трона.

— Попытайся, — сказал Сангвиний. — Нападай. Проверим на практике наши умения.

— О, но ведь этот вопрос не исчерпывается простым искусством боя, — хмыкнул Кёрз. — И ты, и я владеем кое-чем еще. Видение будущего. И это уравнивает всё. Когда каждый может предугадать намерения противника — где же тогда цель?

— Вот где! — Сангвиний направил острие меча на брата.

Он прыгнул к Кёрзу, расправляя крылья — цепочки на них, порвавшись, разлетелись в стороны. Кёрз двигался так быстро, что Сангвиний почти не заметил, как он исчез с трона. Его брат слился с тенями в мгновенном взмахе плаща. Любой другой уже был бы повержен — но не Сангвиний. Вспышки предвидения становились настойчивее, вбиваясь в его мозг, точно гвозди. Он видел, где будет Кёрз, за секунду до его движения, — и нанес удар в будущее. Его меч встретился с когтем. Ответного удара Кёрза он уже ждал — и отразил его мечом. И следующий, и следующий. Он видел просвет в защите. Кёрз закрывал его. Кёрз атаковал, но Сангвиния уже не было на месте. Это было уже не предчувствие. Он видел.

Они кружили в схватке по тронному залу — Ангел и Ночной Призрак. Со скоростью, за которой не уследил бы глаз простого смертного, они обменивались ударами. Каждый видел движение противника за секунду прежде, чем оно должно было состояться, и отвечал соответственно. Видения Сангвиния, обычно столь редкие, теперь обрушивались на его разум безумным потоком.

Сражение продолжалось долгие, долгие минуты — и ни один из них не мог взять верх.

Не сговариваясь, они отпрянули друг от друга. Исходящее от Кёрза зловоние стало еще сильнее, безупречная кожа Сангвиния была покрыта потом. Оба тяжело дышали.

— Ну, видишь? Думаю, у тебя это несколько иначе — но теперь ты можешь представить, на что похожа моя жизнь, — сказал Кёрз. Он проделал сальто назад, легко приземлившись на ноги рядом с Азкеллоном. — И это так предсказуемо скучно.

— У нас с тобой нет ничего общего! — выдохнул Сангвиний.

— Нет, — согласился Кёрз. — Весь этот свет, и честь, и надежда, и слава, — процедил он. — А я должен влачить жизнь, лишенную неожиданностей, где предвижу каждый момент прежде, чем он настанет. О горе, горе мне!

— Зачем ты здесь, Кёрз? — спросил Сангвиний. — Или ты намерен отвлекать меня разговорами, пока не сработает какая-нибудь хитрая ловушка? Меня не провести так, это удалось с нашими братьями.

— Никаких хитростей. Я говорю чистейшую правду. Я пришел поговорить. Об истине, — он широко улыбнулся и поклонился.

Кёрз двигался с грацией, казавшейся едва ли не непристойной в исполнении этой изможденной фигуры. Само его присутствие порождало дурные предчувствия. Его быстрые, незаметные глазу движения — так двигались темные твари в темных легендах.

Нагнувшись, он взял Азкеллона за щиколотку.

— Я знаю! — объявил он с детским энтузиазмом. — Дальше ты провозгласишь вот что: "Я позову свою стражу, своих золотых сыновей! Вместе с ними я убью тебя, ты не сможешь остановить нас всех!" — Кёрз невероятно точно изобразил голос Сангвиния — и Ангел опасался, что бессмысленное тщеславие в этом голосе было столь же точным. — Но они не смогут. А я могу. Ты видел, что я сделал с сыновьями Льва, и с отпрысками нашего Мстящего Счетовода. Я сделаю это снова — с радостью. А если и этого недостаточно, чтобы убедить тебя — то смерти вот этого сына, столь дорогого тебе, столь любимого тобой, будет достаточно.

— Ты отвратителен, — процедил Сангвиний.

— Такой красивый и такой глупый — любимый петушок Отца, кудахчущий в своем курятнике! Разве смысл моего существования не в том, чтобы быть чудовищем? — с горечью бросил Кёрз. — Лучше скажи мне вот что, братец. Мне правда интересно. Веришь ли ты, что мы были разбросаны по галактике волей случая — или же нет? Кажется, Жиллиман принадлежит к последнему лагерю. Я так и вижу, как эта мысль движется по его закостеневшему разуму — точно мышь в лабиринте, не в силах найти другой путь наружу, но зная, что выход есть только один, и там уже ждет хищник. Тик-так, — хихикнул он, медленно проведя когтями в воздухе. — Кошки-мышки, когти на стенах.

— Ты пришел, чтобы спросить меня об этом? Ты безумен.

— Я пришел, — Кёрз пожал плечами. — И я спрашиваю. Какая разница, зачем мне это? Брось, Ангел. Неужели ты правда думаешь, что это была лишь случайность? Я хочу знать. Все мы были заброшены в миры, которые идеально подходили к нашим характерам — характерам, которые создал наш отец. И более того, характеры наших сыновей, пришедших в легионы с Терры, тоже подходили к мирам, на которых нас нашли. Ах да, и еще мы оба можем видеть будущее. Подозреваю, что Отец способен читать его, точно ежедневные новости. Итак, можешь ли ты стоять передо мной и утверждать, что это была случайность? Нет? Нет ответа?

— Нет, — едва слышно выговорил Сангвиний.

— Нет ответа? Или нет, ты в это не веришь? — настаивал Кёрз.

Меч Сангвиния чуть опустился. Он не знал, почему признается Кёрзу, но слова просились на волю, и он не мог остановить их, даже если бы захотел.

— Нет, я не верю, что мы были потеряны случайно.

— Вот, вот! Понимаешь? — Кёрз пришел в восторг от его согласия. — Чтобы тот, кто строил планы так долго и кропотливо, был застигнут врасплох в момент своего триумфа? Чушь. Поздравляю, ты на полпути к осознанию истины.

— Что наш отец был лжецом?

— Был?.. — с усмешкой переспросил Кёрз, на мгновение нахмурившись. — О да. Лжец, и более того: я — чудовище, ибо ничем иным я не могу быть; ты же — точно так же — ангел.

— У тебя был выбор, Кёрз. Отец всего лишь создал нас, но не воспитал.

Кёрз мгновенно оскалился.

— Я был создан таким! Ничто не может этого изменить. Я знаю, потому что я пробовал! Я пытался! — его глаза блеснули слезами. — И ради чего — чтобы Он мог наблюдать за моими страданиями, когда меня постигала неудача? Чтобы Он мог поставить еще одну пометку в своих лабораторных записях? Что за отец создает ребенка определенным образом, а затем судит его за это? Ты полагаешь, будто я жесток? Но я ничто в сравнении с Его жестокостью! Я был наказан, потому что делал то, для чего создан, — он скрипнул зубами с неожиданной злостью. — Разве это — справедливо? Как я могу следовать за тем, кто совершил со мной такое? — гнев схлынул, точно набежавшая на берег волна, и Кёрз вернулся к своей прежней притворно-дружелюбной манере. — Итак, ты видишь. Он заслужил предательство.

— В это я не верю, Конрад. Отцы часто лгут сыновьям, чтобы защитить их, чтобы спасти. Наш отец бессчетные тысячелетия скрывался среди людей, открывшись лишь тогда, когда Он решил, что пришло время. История того, как мы были потеряны — необходимая ложь, если это действительно ложь. Разница между тобой и мной в том, что ты видишь некую зловещую цель в Его действиях. Я же — не вижу. Его скрытность причиняет мне боль, Конрад — так же, как и тебе. И вывод, к которому ты пришел, тоже причиняет мне боль. Но я не стану предаваться отчаянию — и в этом истинная разница между нами. Я не отрекусь от мечты нашего отца. От его плана во имя блага человечества.

Кёрз фыркнул. Сейчас, когда от него не исходила угроза, он выглядел даже жалким.

— Благо для вида, так отличившегося отсутствием благостности. К примеру, знаешь ли ты, что даже здесь, в самом сердце карманного рая Жиллимана, остаются униженные и оскорбленные? Я прятался в иллирийских кварталах. Прославленный гражданский кодекс Робаута — все его порядки — смыкаются вокруг таких мест, точно стены, но не проникают внутрь.

Ночной Призрак подошел к брату ближе. Сангвиний отступил, сохраняя дистанцию. Кёрз тащил за собой Азкеллона — так недовольный ребенок тащит за собой игрушку, не заботясь о том, причиняет ли он вред, сосредоточившись на какой-то бессмысленной обиде.

— Я был там — среди отверженных, среди отбросов. Они говорят обо мне только шепотом. Они научились бояться темноты. Но разве наш брат нашел меня? Разве Лев догадался искать там, или где-то еще на Макрэгге? Нет. Невероятная глупость. Да я едва ли не кричал, чтобы они пришли за мной! Если ты, глядя на этот мир, видишь надежду будущего — отправляйся в кварталы бедноты. Там ты увидишь отчаяние настоящего. И ты знаешь не хуже меня: надежда на будущее — ложь. Всё возвращается к началу, а наше начало — лишь тьма, непроглядная тьма.

— Значит, вот во что ты веришь, брат? Что всё это было неизбежно?

— Я верю, что предательство Хоруса было частью плана нашего отца.

— Я так не думаю.

Кёрз вскинул руки, точно намеревался обнять своего брата. Ботинок Азкеллона звякнул, упав на пол.

— Ну надо же! Какая у нас чудесная доверительная беседа. И в самом деле, почему бы нам не побеседовать? Многие наши братья были близки друг с другом. Фулгрим очень хорошо относился к Феррусу — до того, как убил его. А еще Феррус был близок с Вулканом. Его так легко было возненавидеть — но в то же время некоторые его любили. Может, и я могу на что-нибудь надеяться?

— Для всех нас есть надежда, Конрад.

Кёрз усмехнулся:

— Нет. Ничего подобного. Для меня есть только ненависть. Ты всегда ненавидел меня.

— Тебя не ненавидели. Ты...

— Меня ненавидят! — выкрикнул он. — Так же, как любили Ферруса. Но что толку в любви? Он мертв, а я — жив. Моя смерть не застанет меня врасплох, как его — сраженного тем, кто утверждал о своей любви. С такими отношениями между братьями — почему бы нам с тобой не быть ближе? Его так легко было возненавидеть — но в то же время некоторые его любили. Может, и я могу на что-нибудь надеяться?

— Для всех нас есть надежда, Конрад.

Кёрз усмехнулся:

— Нет. Ничего подобного. Для меня есть только ненависть. Ты всегда ненавидел меня.

— Тебя не ненавидели. Ты...

— Меня ненавидят! — выкрикнул он. — Так же, как любили Ферруса. Но что толку в любви? Он мертв, а я — жив. Моя смерть не застанет меня врасплох, как его — сраженного тем, кто утверждал о своей любви. С такими отношениями между братьями — почему бы нам с тобой не быть ближе? Я не наберусь дерзости утверджать, что мы одинаковы — это было бы бессмыслицей. Но мы похожи, о да. Да, думаю, ты это видишь, верно? Ангел света — и ангел тьмы! — Кёрз хлопнул в ладоши, затем сцепил пальцы; выражение его лица сменилось с радостного на задумчивое. — Интересно, поменяйся мы местами — досталось бы мне золотое сияние славы, а тебе пришлось бы стоять здесь в грязи? Думаю, нет. Думаю, ты был бы мертв, — негромко добавил он.

— В таком случае ты сам признаешь, что мы непохожи.

— Мы братья! Мы похожи друг на друга.

— Ты не можешь утверждать и то, и другое одновременно.

Кёрз недобро усмехнулся:

— Почему нет? У отца же получалось. Мы, мы — мы оба полны ярости. Тебе же ведома ярость. Я чувствую ее вкус, чувствую запах — точно вонь трупа недельной давности.

— Мы — сверхчеловеческие существа. Все мы подвластны натиску эмоций, бурному темпераменту. Но это не беспокоит меня, — ответил Сангвиний.

— Не обманывай себя. Ты считаешь, будто повелеваешь своей яростью, потому что встретился с ней лицом к лицу, сразился и победил. Возможно и так, брат мой, возможно, ты победил то чудовище, что скрыто в нас всех. Что до Жиллимана, то он никогда не смотрел этому чудовищу в глаза, нет. Его старая верная Ойтен держала его за руку, когда ему было страшно. Он похоронил свои страсти под толщей льда и рассчетов, пока маменька гладила его по голове. Но разве был хоть кто-то рядом с Ночным Охотником, дрожащим в темноте? Меня отослали прочь — одного, во мрак преисподней, — его голос дрогнул. — Я знал лишения, которые уничтожили бы тебя. Я видел, как сильные мучат слабых. Насилуют, калечат, пожирают. И я восставал против этого, раз за разом, я пытался, Сангвиний, — Кёрз протянул руку, — я так пытался исправить это. — Его рука сжалась в кулак. — До тех пор, пока не понял, что сражаюсь с истинным порядком вселенной. Я понял, что не могу победить страдание — и осознал, что я был создан для того, чтобы довести страдание до совершенства. Мы рождаемся, живем в мучениях и умираем. Ничто среди наших деяний не в силах это предотвратить; нам не дано выбирать, кто мы такие. Всё предопределено, с самого начала, всё давным-давно решено. Почему ты не можешь осознать эту простую истину?

Видение — то самое видение — мелькнуло перед глазами Сангвиния. Он сам — мертвый — на полу, лицо Хоруса, искаженное неким невообразимым злом, склоняющееся над его трупом. Конрад поощрительно кивнул — как будто он тоже видел.

— Мы живем во вселенной, где наши мысли и страхи порождают существ, что желают пожрать нас. Они, эти нерожденные, кажутся сильнее нас — но это не так. Без нас они — ничто. Без них мы — лишь пустые сосуды из глины, что спешат вновь рассыпаться прахом. Две стороны одной монеты, и мы так стремимся уничтожить друг друга. В этом нет смысла, Сангвиний, абсолютно никакого смысла, разве ты не видишь? — вкрадчиво спросил Кёрз. — И Отец — худший из них всех. Он поражен пороком надежды, Ангел. Он видит куда яснее, чем любой из нас. Он знал всё. Он лгал, чтобы защитить себя. О варпе, о силах в нем. Это знак Его слабости — то, что Он не мог доверить нам это знание! Я видел так много. Боги существуют — и они жаждут. Ничто не может победить их! Есть лишь страдание, и даже смерть не несет избавления, — он говорил все быстрее, путаясь в словах в порыве отчаяния. Брызги ядовитой слюны, вылетая из его рта, шипели на камнях. — Надежда — повязка на глазах, ослепляющая нас. Отбрось ее и ты увидишь то, что вижу я. Брат мой! — он понизил голос. — Я вижу образы, преследующие тебя. Ты падешь от руки Хоруса. Я знаю! Знаю так же точно, как и то, что сам я погибну по воле нашего отца — ибо это поистине вершина Его плана. — Он нахмурился. — Возможно, нам не стоит быть друзьями. Семья — такое переоцененное понятие.

— Твои речи не обманут меня.

— Я тебя не обманываю! — выкрикнул Кёрз. — Послушай же наконец, ты, надутый комок перьев! Только ты, единственный из всех, Сангвиний, только ты способен понять...

Сангвиний не дал ему договорить:

— Ты ведь не просто так явился сюда, Кёрз, верно? Твои сыновья осаждают мир Фароса. Ты...

— Мои сыновья? — быстро переспросил Кёрз. Его настроение стремительно менялось, точно свеча его рассудка мерцала, то и дело угрожая погаснуть. В мгновение ока он вновь погрузился в задумчивость, позабыв о том, что говорил раньше. — Неужели? — он потрогал подбородок обломанным ногтем. — Как интересно.

— Не притворяйся, будто ничего не знаешь. Говори правду, раз уж ты требуешь от меня честности.

— Но я действительно не притворяюсь. Я не имею ни малейшего понятия, чем они заняты. Я оставил их при Трамасе. Я думал, они все мертвы — во всяком случае, таковы были мои намерения. — Он хихикнул собственным мыслям. — Но я впечатлен. Они начали свою собственную войну! Умные мальчики. А я-то думал, что они совсем уже сбились с пути. Да. Убийцы и отступники, все до единого, — я ненавижу их. Но, возможно, и они могут принести пользу. Это проливает несколько иной свет на происходящее. Если я не могу контролировать их и они не собираются умирать — возможно, я предпочту снова направлять их.

— Пороки твоих сыновей — это пороки их отца.

— О, несомненно. Так же, как мы представляем собой пороки нашего собственного отца. Мои сыновья ничуть не похожи на твоих — таких благородных, таких отважных, таких прекрасных! А знают ли они, какую отраву ты подарил им? Не смотри на меня так надменно. Я знаю, какую жажду ты скрываешь. Я успел кое-что повидать в варпе. Один из друзей Отца попытался убить меня с помощью демона. Ничего не вышло — но он утащил меня за собой в Эмпиреи. И там, поверь, было на что посмотреть.

— Ничто не может выжить в варпе.

— Я выжил. Разве я — ничто? Даже обидно. Я выжил и теперь я знаю всё. Я знаю, как это закончится. — Он хитро прищурился. — И я знаю, что Отец замышлял на самом деле. Конечно, теперь это не имеет значения — галактика горит и будет гореть вечно. Надвигается такое, в сравнении с чем маленький мятеж Хоруса покажется развлечением.

— Ты лжешь.

Кёрз покачал головой:

— Я лгу, это верно, и довольно часто. Мне так жаль — можешь назвать это слабостью характера. Но в этот раз я не лгу. Я говорю правду. Потому что, видишь ли, у меня нет ни единой причины не говорить правду.

Со стороны дверей раздался шум, затем грохот. Снаружи донеслись приглушенные крики.

— И вот, как я и предвидел, явились блистающие сыны Ангела. — Кёрз поднял Азкеллона над землей. Его изможденное тело скрывало огромную силу, и он держал Кровавого Ангела, точно куклу. — Пора идти, пока заканчивать нашу милую беседу. И теперь я наконец добрался до ее сути. Скажи мне, брат, — я ведь видел тебя на Сигнусе, видел, что произошло там. Я слышал вой нерожденных, когда ты отбросил их назад в варп.

— Это было до того, как ты явился сюда.

— Там нет времени, глупец! Варп показал мне это — там всё происходит одновременно. Разве ты не понимаешь? Именно так мы видим! Время — это книга, которую можно читать с любой страницы. Скажи мне — почему ты не сменил сторону? Ты мог бы справиться с Хорусом так же легко, как задуть свечу. Вся галактика могла бы стать твоей игрушкой.

— Ты преувеличиваешь их предложение. Я никогда не стану рабом.

— Ты уже раб. Раб воли Отца, и раб судьбы. Единственное, что мы можем выбрать — какое рабство принять, и даже этот выбор — лишь иллюзия.

— Выбор есть всегда.

— Выбора никогда нет, — выплюнул Кёрз. — Всё возвращается к началу, круг за кругом, круг за кругом, тик-так, тик-так, все шестеренки, кружатся и кружатся.

Шум снаружи изменился. В дверь били тяжелым боевым оружием — громовые раскаты сопровождали каждую новую выбоину в металле.

— Тебе не кажется, что это должен был быть ты? Возможно, Отцу следовало избрать Воителем тебя — не думаешь?

— Что? — неверяще переспросил Сангвиний.

— Но ведь это логично! — возразил Кёрз. — Робаут счел, что ты подходишь для того, чтобы провозгласить тебя императором. Почему бы Императору не счесть, что тебя можно провозгласить Воителем? Понимаешь ли, хотя я и вижу твои действия прежде тебя самого, из-за наших общих способностей разобрать твои намерения очень сложно. Твоя судьба принадлежит только тебе, не мне — и поэтому мне искренне любопытно. По правде говоря, — он рассмеялся, точно извиняясь, — это просто невыносимо. Я должен знать.

— Это не должен был быть я, — сказал Сангвиний. — Я — не идеален. Я недостоин.

Кёрз зашелся в приступе смеха, не в силах сдержаться.

— Прости! Прости, но это так великолепно. Если ты недостоин, то что насчет Хоруса? — он засмеялся снова.

— Я подвергся бы испытанию — так же, как он был испытан. Я рад, что мне не пришлось рисковать не пройти его.

— Ну так докажи это. Докажи свою верность нашему дорогому Отцу, — Кёрз вытер с лица выступившие от смеха слезы; в грязи остались следы от них. — Убей меня. Я не стану тебя останавливать. Пусть это станет испытанием. Я утверждаю, что я умру по приказу Отца.

— Отец мертв.

Кёрз на мгновение нахмурился; недоумение промелькнуло в его изможденном лице.

— Мое будущее невозможно изменить, ибо это — будущее, а оно столь же мертво, как и прошлое. Ты утверждаешь иначе. Если мои убеждения неверны — ты можешь изменить их прямо сейчас. Убей меня. Я не стану противиться тебе.

Сангвиний поднял меч. Мгновение они смотрели друг на друга. Кёрз стоял, широко раскинув руки; он напрягся в ожидании.

— Ну же! Пронзи меня своим мечом, ты, трус! Сделай то, что не смогли ни Вулкан, ни Лев, ни Робаут! Убей чудовище и докажи, что ты достоин!

Сангвиний ринулся на своего брата, вскинув меч. Радость озарила лицо Кёрза.

Меч Ангела обрушился сверкающей дугой — и остановился едва ли на ширине ладони от макушки Кёрза. Сталь гудела, остановив движение так внезапно.

Что-то удержало руку Сангвиния. Он отступил на шаг, затем обернулся и убрал оружие в ножны.

Кёрз открыл глаза. Его лицо исказилось яростью и отчаянием.

— Я не стану этого делать, — сказал Сангвиний. — Позволить тебе жить — достаточное наказание.

— Не лги мне! — выкрикнул Кёрз. — Дело не в наказании. Я думал, мы собирались быть честными друг с другом.

— Всегда остается надежда, брат. Даже для тебя.

— Надежда — всего лишь пустые мечты, — искренне признался Кёрз. Нездоровое оживление оставило его, безумие исчезло из его глаз. Лишившись энергии своего изломанного рассудка, он показался вдруг невыносимо печальным. Он провел грязным пальцем вдоль крыла Сангвиния — так сумасшедший касается вещи, что кажется ему слишком чудесной, чтобы быть настоящей. Крыло нервно вздрогнуло, и Кёрз отдернул руку. — Я всем сердцем хотел бы, чтобы надежда существовала — но я не могу верить.

Сангвиний протянул брату руку.

— Ты — лишь тень того, чем должен был стать, Конрад. И, несмотря ни на что, я сожалею о тебе. Идем. Еще не слишком поздно. Мы можем исцелить тебя, и ты обретешь величие.

Кёрз скривился; искра безумия снова вспыхнула в нем.

— Жалость? Мне не нужна твоя жалость! Сангвиний, Сангвиний, светлейший из нас всех... Когда же ты поймешь?

Грохот в дверь стал громче. Металл прогибался. Кёрз бросил взгляд в ту сторону, прежде снова перевести его на Ангела. Он отступил назад, поднял Азкеллона за руку и усмехнулся.

— Как бы мы ни желали иного, в конце концов остается только хаос...

Он поднял вторую руку, подойдя к внешней стене — ближе всего к дверному проему.

— Ты обещал, что не причинишь ему вреда.

— Мы так похожи на Отца, — глаза Кёрза блеснули. — Как и Он, я солгал тебе...

— Нет! — выкрикнул Сангвиний.

Одним движением Кёрз отрубил руку Азкеллона выше локтя. Капитан Сангвинарной стражи упал, но Кёрз подхватил его. Кровь брызнула вверх, залив лицо Кёрза. Он склонился ниже, позволяя алому потоку стекать по лицу; его глаза блестели от восторга.

Сангвиний видел всё это сквозь призму ужаса. Время замедлилось. Каждая капля крови Азкеллона, падая на пол, звучала ударом палаческого барабана.

Он со стыдом ощутил, как его рот наполнился слюной.

А потом мир вывернулся наизнанку.

Аварийный переключатель, встроенный в перчатку Азкеллона, сработал, и статуя Императора в приемной взорвалась — выбив дверь внутрь и уничтожив Сангвинарную стражу. Обломки и куски тел разлетелись по мрамору. Сангвиния отбросило назад ударной волной, впечатав его в собственный трон.

Стена тронного зала рухнула наружу, унеся за собой и часть потолка. Кровь и пыль покрывали плиты пола. Обломки каменной кладки с грохотом обрушились вниз, по укреплениям Крепости Геры и на город под ними.

Кёрз остался невредим. Случайно или нет, но ему удалось найти место, нетронутое взрывом. Он стоял возле рухнувшей стены, и холодный ветер снаружи развевал его зловонный плащ.

Он оглянулся на своего брата, все еще не отпуская изувеченное тело Азкеллона. Взгляды примархов встретились, и на мгновение их накрыло глубочайшим пониманием. Тоска и ярость Кёрза хлынули в сознание Сангвиния, и Ангел упал на колени перед троном.

— Откуда мне было знать? — выдохнул он. — Конрад!

Рука Азкеллона была срублена начисто, но клетки Ларрамана уже запечатали рану. Тяжелое увечье для легионера, но не смертельное. Азкеллон пошевелился и вскрикнул, когда Кёрз поднял его над головой.

— Тебе не нужно этого делать, — сказал Сангвиний.

— Если ты в это веришь, значит, я приходил сюда напрасно, — ответил Кёрз негромко, почти с нежностью. А затем он изменился снова. — Всё возвращается к началу! — прошипел он.

Стремительным броском он швырнул Азкеллона прочь со стены.

Он взлетел вверх — так велика была сила броска — и на мгновение, казалось, повис над огнями Магна Макрэгг Цивитас. Затем он рухнул вниз, скрывшись из вида.

Но Сангвиний уже расправил крылья, бросаясь в дождь и темноту и ныряя вниз вдоль крепостных стен — в попытке поймать своего возлюбленного сына. В отчаянном порыве он устремился к земле.

Его руки сомкнулись на поножах Азкеллона всего в нескольких метрах над шпилями зданий. По крутой дуге Сангвиний взлетел вверх, преодолевая притяжение; резкая смена направления отозвалась болью в мышцах примарха. Он поднял Азкеллона на руки и развернулся к крепости.

К тому времени, как он вернулся в тронный зал, Кёрза не было нигде.