Локен и Мерсади,
читать дальше
~2100 слов
[глава VII]
Локен ступил на холодную причальную палубу орбитальной крепости. Повиснув в сотне километров над поверхностью Титана, окутанная тьмой его ночной стороны, безликая станция медленно вращалась над активным криовулканом. Рассуа легкой рукой привела "Тарнхельм" на причальную палубу, пока каждый ауспекс предупреждал, что она находится под прицелом смертельных орудий.
От вымороженной космическим холодом брони "Тарнхельма" поднимался пар; Локен уже вспотел в своей броне. В гигантском ангаре было достаточно места, чтобы огромные тюремные баржи могли разгружать здесь свой человеческий груз, передавая его в руки стражей крепости.
Отряд смертных воинов в блестящих красных доспехах и серебряных шлемах ждал его у основания трапа, но Локен не обратил на них внимания — его больше интересовал стоящий перед ними широкоплечий ветеран.
Воин был облачен в такую же броню, как и сам Локен, и его лицо, покрытое глубоким загаром и еще более глубокими морщинами, было ему хорошо знакомо. Из-за белых коротко подстриженных волос и аккуратной бороды того же оттенка он выглядел старым. Светлые глаза, видевшие слишком много, казались еще старше.
— Локен, — произнес Йактон Круз — негромко, едва ли не шепотом. — Рад видеть тебя, мальчик мой.
— Круз, — ответил Локен, подходя ближе и пожимая руку старого воина. Хватка была жесткой и цепкой, словно Круз боялся отпустить его. — Что это за место?
— Место забвения, — сказал Круз.
— Тюрьма?
Круз кивнул, явно не желая распространяться о мрачном предназначении безымянной крепости.
— Безрадостное место, — сказал Локен, оценивая голые стены и гнетущий дух казенного уныния. — Не из тех мест, где с легкостью приживаются идеалы Империума.
— Возможно, так и есть, — согласился Круз, — но лишь юные и наивные верят, что войны можно выиграть без подобных мест. А я, к моему глубокому сожалению, давно уже не юн и не наивен.
— Как и все мы, Йактон, — кивнул Локен. — Но почему ты оказался именно здесь?
Круз замешкался, и Локен заметил, как он бросил взгляд в сторону Тисифона, огромного обоюдоострого меча, висящего у него за спиной.
— Ты собрал их? — спросил Круз.
— Всех, кроме одного, — ответил Локен, недоумевая, почему Круз проигнорировал его вопрос.
— И кого ты не смог привести?
— Севериана.
Круз кивнул:
— Он всегда был из тех, кого сложнее всего убедить. Что ж, наше задание просто превратилось из почти невозможного в практически самоубийственное.
— Думаю, именно эта часть его и не устроила.
— Он всегда был умным человеком, — заметил Круз.
— Ты знал его? — спросил Локен и тут же пожалел об этом, видя, как глаза Круза приобретают отстраненное выражение.
— Я сражался вместе с 25-й ротой на Дахинте, — сказал Круз.
— Наздиратели, — припомнил Локен; тяжелые битвы, когда они очищали заброшенные города от машин-падальщиков.
— Да, именно. И никто иной, как Севериан, провел нас мимо охранных схем Силикатного дворца, во внутренние покои Архидроида, — продолжал Круз. — Благодаря ему мы избежали месяцев беспощадной осады. Я помню, как он впервые рассказал о...
Локен привык к манере Йактона Круза пускаться в воспоминания, но сейчас было не самое подходящее время для того, чтобы предаваться его страсти к истории легиона.
— Нам пора отправляться, — сказал он, прежде чем Круз мог продолжить.
— Пожалуй, ты прав, мальчик, — со вздохом согласился Круз. — Чем быстрее я уберусь из этого проклятого места, тем лучше. Необходимость необходимостью, но дела, которые нам приходится совершать во имя этой необходимости, не становятся легче.
Локен повернулся, собираясь вернуться на "Тарнхельм", но Круз не последовал за ним.
— Йактон?
— Это будет нелегко, Гарвель, — сказал Круз.
Локен немедленно насторожился:
— Что будет нелегко?
— Здесь есть некто, кто должен поговорить с тобой.
— Со мной? Кто?
Круз кивнул в сторону тюремщиков в красных доспехах, которые выстроились, готовясь его сопровождать.
— Она назвала тебя по имени, мальчик, — сказал Круз.
— Кто? — повторил Локен.
— Лучше, если ты увидишь сам.
Из всех преисподних, какие Локен только видел и мог представить, мало что могло сравниться с мрачным запустением и безысходностью этой орбитальной тюрьмы. Казалось, каждая деталь в ее устройстве рассчитана так, чтобы сокрушать человеческий дух — от тоскливо-казенной обыденности до давящего сумрака, который не оставлял обитателям тюрьмы и надежды на то, чтобы снова увидеть небо.
Круз поднялся на борт "Тарнхельма", оставив Локена на попечение стражников крепости. Они размеренно шагали и, казалось, ничуть не были озабочены тем, что он был воином Легиона. Для них он был всего лишь еще одной деталью, которую следовало учесть в протоколах безопасности.
Они вели его через сводчатые коридоры из темного железа и гулкие залы, где все еще оставались едва заметные следы крови и испражнений, которые не могла смыть никакая чистящая жидкость. Они не шли прямым путем, и несколько раз Локен был уверен, что они проходили по собственным следам, следуя извилистым маршрутом все глубже в сердце крепости.
Сопровождающие его тюремщики пытались дезориентировать его, заставить его потерять всякое понятие о том, откуда они пришли или в какой стороне находился выход. Такая тактика могла сработать на обычных узниках, уже сломленных и отчаявшихся, но была бесполезна против легионера с эйдетическим чувством направления.
Спускаясь по спиральной лестнице, Локен пытался представить — кто же из заключенных здесь мог назвать его имя.
Это должно было быть легко; Круз сказал "она", а он знал очень немногих женщин.
Жизнь в легионах проходила в почти полностью мужском окружении, хотя для Империума был безразличен пол солдат, которые составляли его армии, водили его корабли и обеспечивали его работу. Большинство из женщин, которых знал Локен, были мертвы — так что, возможно, это просто кто-то, кто узнал о его существовании позже. Сестра или мать, или даже дочь кого-то, с кем он был знаком.
Он слышал отдаленные крики и тихое эхо рыданий. У звуков не было определенного источника, и Локену казалось, будто испытанные здесь за годы страдания были столь сильны, что эти звуки впечатались в сами стены.
Наконец, стражники привели его в зарешеченное помещение, подвешенное над кромешной темнотой. Отсюда расходилось несколько коридоров — узкие даже для смертных и вызызвающие едва не клаустрофобию для воина его размеров. Они двинулись по правому коридору, и Локен различил зловоние человеческой плоти и въевшихся нечистот и пота. Но сильнее всего он чувствовал запах отчаяния.
Его сопровождающие остановились перед тяжелой железной дверью одной из камер, помеченной цифрами и символами какой-то разновидности лингва-технис. Для него это не означало ровным счетом ничего, и, как он подозревал, в том-то и был смысл. Абсолютно всё здесь было рассчитано так, чтобы быть незнакомым и неприветливым.
Замок открылся, и дверь отодвинулась вверх с механическим скрежетом, хотя никто из стражников ее не касался. Дистанционное управление из центрального контрольного пункта, скорее всего. Стражники отошли в стороны, и Локен, не тратя на них лишних слов, пригнулся и шагнул внутрь.
В камеру почти не проникал свет, только рассеянные отблески снаружи, из коридора, но этого было более чем достаточно, чтобы Локен мог различить коленопреклоненный силуэт.
Локен не разбирался в женщинах, и к тому же свободные одеяния не давали возможности разглядеть ее фигуру как следует. Она повернула голову на звук открывшейся двери, и Локен заметил нечто-то знакомое в ее удлиненной к затылку форме.
Из-под высокого потолка раздалось негромкое жужжание, а затем с гудением зажегся осветительный диск. Несколько секунд он мигал, пока не установилось стабильное подключение.
Сперва Локену показалось, что это всего лишь галлюцинация или очередное видение, в котором являются мертвецы, но она заговорила — и это был голос, который он знал по многим часам, проведенным за воспоминаниями.
Он помнил, что она была маленького роста — впрочем, большинство смертных казались ему такими. Ее кожа была настолько черной, что он когда-то думал, не краска ли это, но сейчас, в тусклых лучах осветительного диска, она казалась серого оттенка.
Ее череп был лишен волос, и внутренние импланты придавали ему вытянутую форму.
Она улыбнулась — неуверенно и непривычно. Должно быть, подумал Локен, ей давно уже не приходилось использовать эти мускулы.
— Здравствуйте, капитан Локен, — сказала Мерсади Олитон.
[...]
В камере не было мебели — даже кровати. Только в углу лежал свернутый тонкий матрас и маленький ящичек, напоминающий коробку для медали.
— Ты выглядишь так, будто увидел призрака, — сказала Мерсади, поднимаясь с колен.
Локен открыл было рот, но не произнес ни слова.
Она была уже второй из встреченных им мертвецов — но на этот раз из плоти и крови. Она была здесь. Мерсади Олитон, его личный летописец.
Она была жива. Здесь. Сейчас.
Она не была прежней, конечно. Под безжалостным светом видны были поблекшие шрамы, изгибающиеся крутыми дугами по обе стороны ее уменьшившегося черепа. Хирургические шрамы.
Она заметила его взгляд:
— Они забрали мои встроенные схемы памяти. Все изображения, все записи, которые я хранила. Всё пропало. Всё, что у меня осталось — мои органические воспоминания, но и они постепенно исчезают.
— Я оставил тебя на "Мстительном духе", — сказал Локен. — Я думал, ты должна быть мертва.
— Я была бы, если бы не Йактон, — ответила Мерсади.
— Йактон? Йактон Круз?
— Да. Он спас нас, когда убивали летописцев, и вытащил нас с корабля. Он не рассказал тебе?
— Нет, — отозвался Локен. — Не рассказал.
— Мы сумели сбежать вместе с Йактоном и капитаном Гарро.
— Вы были на "Эйзенштейне"? — поразился Локен, охваченный одновременно недоверием и восхищением. Круз не особенно распространялся о своем опасном путешествии с Исствана, но то, что он даже не упомянул о Мерсади — в это было невозможно поверить.
— И я была не единственной, кого спас Йактон.
— Что ты имеешь в виду?
— Эуфратии удалось сбежать с "Мстительного духа", и Кирилу тоже.
— Зиндерманн и Киилер живы?
Мерсади кивнула:
— Насколько я знаю. Но не спрашивай — я не знаю, где они. С тех пор, как я видела их, прошли годы.
Локен прошелся по камере, охваченный волной кипящих эмоций. Зиндерманн был ему добрым другом. Наставник, обладающий обширными знаниями, и в каком-то смысле — тот, кому можно было довериться; мост между сверхчеловеческим восприятием и заботами смертных. То, что Киилер выжила, тоже было сродни чуду — у нее был истинный талант попадать в неприятности.
— Ты не знал, что она жива? — спросила Мерсади.
— Нет, — сказал Локен.
— И ты не слышал о Святой?
Локен покачал головой:
— Нет. Что еще за святая?
— Ты и правда отстал от жизни, я вижу?
Локен запнулся, рассерженный и смущенный. Она не была виновата ни в чем, но — она была здесь. Он хотел выплеснуть свой гнев, но только прерывисто вздохнул, словно избавляясь от тяжелого груза.
— Думаю, я был мертв, — сказал он наконец. — Некоторое время. Или почти мертв. Может быть, я просто был потерян — безнадежно потерян.
— Но ты вернулся, — Мерсади протянула руку, касаясь его ладони. — Тебя вернули, потому что ты нужен.
— Так мне говорят, — устало согласился Локен, накрывая ее пальцы своими — осторожно, чтобы не сжать слишком сильно.
Они стояли без движения, не желая нарушить молчание и разделенную близость. Ее мягкая кожа напомнила Локену о давно забытых мгновениях его жизни. О времени, когда он был юн и невинен, когда он любил и был любим. Когда он был человеком.
Вздохнув, Локен выпустил руку Мерсади.
— Я должен вытащить тебя отсюда, — сказал он.
— Ты не сможешь, — она убрала руку.
— Я — один из избранных Малкадора, — возразил Локен. — Я отправлю сообщение Сигиллиту, и тебя заберут обратно на Терру. Я не позволю, чтобы ты оставалась здесь хоть еще на минуту.
— Гарвель, — Мерсади назвала его по имени, и это заставило его остановиться. — Меня не выпустят отсюда. Не сейчас, во всяком случае. Я много времени провела в сердце флагмана Воителя. Смертный приговор выносят за куда меньшие провинности.
— Я поручусь за тебя, — пообещал Локен. — Я могу гарантировать твою верность.
Мерсади покачала головой, сложив руки.
— Если бы ты не знал, кто я, если бы ты не делил свою жизнь со мной — хотел бы ты, чтобы кого-то подобного мне отпустили? Если бы мы не были знакомы — что бы ты сделал? Освободил бы меня или оставил бы в заключении?
Локен шагнул вперед:
— Я не могу попросту оставить тебя здесь. Ты не заслуживаешь этого.
— Ты прав, я не заслуживаю, но у тебя нет выбора, — сказала Мерсади. — Ты должен меня оставить.
Она подняла руку, касаясь некрашенного металла его доспехов, не отмеченных никакими знаками. Тонкие пальцы проследили очертания наплечника, обвели изгиб бронированной пластины.
— Так странно видеть тебя в этих доспехах.
— У меня больше нет легиона, — просто ответил он; его злило ее упрямое желание остаться в тюрьме.
Она кивнула:
— Мне говорили, что ты погиб на Исстване, но я не верила. Я знала, что ты жив.
— Ты знала, что я выжил?
— Да.
— Но как?
— Эуфратия сказала мне.
— Ты же говорила, что не знаешь, где она.
— Не знаю.
— Как же тогда?..
Мерсади отвернулась, словно не желая озвучивать свои мысли из страха показаться смешной. Она наклонилась, поднимая ящичек, стоявший около матраса. Когда она повернулась к нему снова, Локен заметил, что ее глаза полны слез.
— Эуфратия снилась мне, — сказала она. — Она сказала, что ты придешь сюда. Я знаю, знаю, это звучит смешно и глупо, но после всего, что я видела и пережила — это почти нормально.
Его гнев испарился, сменившись мучительным чувством беспомощности. Слова Мерсади затронули что-то в глубине его души, и он услышал тихое дыхание кого-то третьего — призрак тени в комнате, где не было теней.
— Это не глупость, — сказал Локен. — Что она говорила?
— Она просила отдать тебе вот это, — Мерсади протянула ему ящичек. — Чтобы ты это передал.
— Что это?
— Кое-что, что принадлежало когда-то Йактону Крузу, — ответила она. — Кое-что, что — как она сказала — понадобится ему снова.
Локен взял ящичек, но не стал открывать его.
— Она сказала, что ты должен напомнить Йактону — он больше не Вполуха; его голос будет слышен яснее, чем любой другой из его его легиона.
— И что это значит?
— Я не знаю, — призналась Мерсади. — Это был только сон, от него не дождаться точности.
Локен кивнул, хотя услышанное и казалось ему бессмысленным. Столь же бессмысленным, как отозваться на призыв к войне по совету мертвеца.
— Эуфратия сказала что-нибудь еще? — спросил он.
Мерсади кивнула, и слезы, наполнявшие ее глаза, словно выходящая из берегов река, пролились по ее щекам.
— Да, — всхлипнула Мерсади. — Она просила попрощаться.