пост для умиротворения два

...или "кто читал сегодня кодексы, тот я". Конкретно - кодекс Черного легиона. Проникся любовью к Абаддону еще сильнее, хотя, казалось бы, куда мне уже проникаться. Но вот.
Цитатка, собственно, про Абаддона (вообще много чего можно цитировать, но я немножко в дрова):
"...his aura of carnage and dark majesty already marking him out as a warlord to rule all others..."

И чуточку картинок, чтобы пост был не совсем уж бессмысленный. Впрочем, получается все равно довольно бессмысленным - картинки надерганы из гугла без всякой системы. Но пусть лежат все равно, потому что няши (=

тыц-тыц

@темы: картинная галерея, сорок тысяч способов подохнуть

---

пост для умиротворения раз

Чай, кофе, руки с чашками, печеньки, милота. Иногда просто хочется, чтобы такое лежало в дайрике и, ну, излучало.

тыцать сюда

@темы: картинная галерея, (безумное?) чаепитие

---

Заметил, что время в дайрике отстает от моего на час. Поскольку сегодня явно день - ночь - тыцанья в настройки, полез туда и нашел галочку про переход на зимнее время. Выставил.
...дайрики стали отставать на два часа.
Нет, часовой пояс стоит правильный (вопрос, почему вообще дайри предлагают отсчитывать пояса не от Гринвича, а от Мск, опустим). В общем, все очень странно.

@темы: священная шестеренка, дайришное

---

всякое накуренное

Дело рыцарей упороса живет и побеждает (=. Записываю я только не всё и не всегда, а вот зря.

*
Идея для рейтингового арта: Русс и Космоволки кладут на Кодекс Астартес.
*
Времена Второго Основания, легионы делятся по орденам. Строй Имперских Кулаков, перед строем Сигизмунд:
- Кто здесь самый упоротый - два шага вперед!
...Так начинался орден Черных Храмовников.
*
Еще один упрт орден космодесанта - Бобры Императора. Достойные боевые братья ордену Обоснованных Пони, надо полагать.
Девиз, разумеется, - "Несем бобро!" И клыки на шлемах. То есть резцы.
*
Пришли к выводу, что космодесантникам было бы логично иметь идентификационные номера - особенно учитывая, что они формально, гм, собственность легиона. Потом представили, как первый терранский призыв нумеровал лично Император, причем, вероятно, даже по порядку.
Ну и вот, какой-нибудь ветеран-астартес перед новобранцами, в порядке вдохновляющей речи: "Да я еще рядом с Императором воевал, он даже номер мне лично присвоил!" И гордо демонстрирует татуировку где-нибудь в труднодоступном месте, собственно, с номером.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, смеющиеся грибы

---

Upd: разум одолел бездушное железо, почта снова работает, тумбочка вернулась. Пришлось потратить всего-то час потрепанных нервов - ну, почему-то меня очень огорчает, когда происходит такое. Милость Омниссии с нами.

здесь был злой и расстроенный пост

Ну все, теперь у меня нет тумблера.
Для начала он, видите ли, решил, что мне пора сменить пароль. Вопрос, какого хрена тумблер решает это за меня, оставим пока в стороне, потому что комментировать это можно только нецензурно.
Проблема в том, что новый пароль он высылает на почту. А тумбочка зарегистрирована у меня на яндексовый ящик. А зайти туда я не могу, потому что бдительный яндекс заблокировал мой аккаунт - и нет, я бы ответил на контрольный вопрос, вот только вопрос оно мне не показывает.
Так что ящика на яндексе у меня теперь тоже нет. И вроде бы ничего страшного - ну, фиг бы с ними всеми, хотя тумбочку жалко - но блин, обидно-то как.
Upd-2: оказывается, тумблер обнаружил у себя утечку базы данных и поэтому в срочном порядке повелел пользователям сменить пароли. Без объяснений, что характерно. Если бы не случайный перепост в ленте, я бы вообще об этом не узнал.
С другой стороны, теперь у меня есть восстановленый доступ к яндекс-ящику, и пароль от вконтакта заодно раскопал (не спрашивайте, зачем он мне понадобился) (=

@темы: священная шестеренка

---

Мы тут опять упоролись выложили пост набора.
...ибо нет мира во вселенной, есть только ФБ и смех жаждущих аноноа.


(а почему такой баннер, хотя я вроде как и лоялист - а люблю я Шестнадцатый легион. Странною любовью (= )

@темы: фандомное побоище

---

В некотором обалдении обнаружил на AO3 в списке доступных языков квэнья, синдарин и кхуздул. Нет, фиков на этих языках там, кажется, все-таки нет (или я плохо умею пользоваться тамошним поиском). Но сам факт.
Мимими же (=

@темы: хвост от ламатьявэ

---

Это бурундук. Он смотрит.

Смысла в этом посте нет никакого, просто местный сайт с прогнозом погоды среди прочего любит публиковать фоточки от местных же жителей. И там попадается няшная фауна (=. Мне представители фауны тоже попадаются нередко, но от меня они успевают убежать, поэтому поделюсь вот так.

бонусная летающая белка

@темы: Canada notes

---

ЗФБ - полеплюшки

Продолжая тему про делать_вещи_руками - слепились еще вот такие фиговинки (=. Диньгботы вообще ужасно милые, и устоять перед искушением завести таких себе совершенно невозможно. Кстати, один из них теперь живет у меня в рюкзаке, в качестве талисмана (=

Название: Маленькие нахальные механизмы
Форма: хэндмэйд, фигурки из запекаемого пластика
Пейринг/Персонажи: диньгботы
Категория: джен
Рейтинг: G
Количество фотографий: 5 шт.

@темы: фандомное побоище, полеплюшки

---

ЗФБ - фотошопное

Фотошопа и около тоже было некоторое количество.
Во-первых, я пилил обложки к плейлистам, и они мне в итоге нравятся, поэтому будут здесь (=

Во-вторых, были тумблер-коллажи, которые мне не нравятся до сих пор, потому что слеплены на коленке чуть ли не в последние полчаса - надо было срочно чем-то закрыть рейтинговую выкладку. Но для порядка выложу их тоже. (Рейтинга там на самом деле минимум, если что.)

А в-третьих, здесь я наконец-то делал оформление и вообще весь дизайн, и вот им я даже немного горжусь (=. Хотя, конечно, в немалой степени это заслуга того, что визуальная эстетика канона очень удачная, но все равно. Хочется погордиться минут пять (=.

@темы: фандомное побоище, почетный рейхсфотошопер

---

ЗФБ - переводы и тексты

Работ было, как уже сказано, немного, поэтому сложу-ка я все прямо в один пост. Увы, ни один миди из двух начатых я так и не доперевел, ну что ж делать.
А зато тут есть железячки, потому что больше технофилии для бога технофилии (=.

Название: Искры в кучку
Оригинал: Stariceling, Spark Pile; запрос на перевод отправлен
Размер: драббл, 950 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Агата Гетеродин/Гильгамеш Вульфенбах/Тарвек Штурмфораус
Категория: гет
Жанр: флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: Трое очень, очень усталых Искр. Ни Гил, ни Тарвек не хотят беспокоить Агату.

Пахло машинным маслом и электричеством. Должно быть, немедленно решил Тарвек, он опять задремал в своей лаборатории, окруженный знакомым и успокаивающим хаосом. Это было место, которое он мог хоть как-то назвать «домом».
Он ощущал к тому же слабый запах крови и пота, и что-то лежало прямо на нем — и это явно было не одеяло. Оно было теплым, тяжелым и дышало ему в лицо, и он не припоминал, чтобы недавно работал над биологическими экспериментами...
Тарвек приоткрыл глаза, щурясь на свет. На нем лежал вовсе не какой-нибудь неизвестный конструкт — это была Агата. На секунду он забыл, как дышать — пока она не напомнила, глубоко вздохнув совсем рядом.
Она спала на животе, уткнувшись лицом в его плечо — так, что оправа очков впечаталась в ее лицо — и чуть отвернувшись, чтобы было удобно дышать. Тарвек просто не мог не обращать внимания на прижимающуюся к нему полную грудь, равно как и на давящий на его ногу вес разводного ключа, который она не выпустила из пальцев.
Но даже с ключом — понял Тарвек — Агата просто не могла быть такой тяжелой. Приподняв голову, он обнаружил по другую сторону от Агаты Гила, устроившегося на его руке. От его веса рука Тарвека уже затекла. Вот сволочь...
Агата лежала поверх них обоих, закинув руку на Гила, чтобы подтянуть его поближе. Он в ответ приобнял ее, по-детски зарывшись лицом в ее волосы.
Нет, это уже никуда не годилось. Этот извращенец пытался облапать Агату, пока она так невинно спала, вымотавшись после их совместных безумных трудов. (Тут Тарвек наконец заметил — с некоторым удовлетворением — что на этот раз лаборатория по большей части осталась нетронутой, хотя сами они и отключились прямо там, где упали. Они даже ничего не сожгли.) Но выносить неподобающее поведение Гила было невозможно. Тарвек кое-как высвободил руку — это заняло целую минуту, так как он не хотел потревожить Агату — и позволил голове Гила упасть с незаслуженной "подушки" и удариться о железный стол, на котором они все устроились.
Вздрогнув, Гил проснулся и уставился на Тарвека поверх головы Агаты. Он моргнул, и сонное непонимание на его лице сменилось раздражением; Тарвек ответил столь же недружелюбным взглядом.
— Вали отсюда, ты, гнусный мерзавец, — прошипел Тарвек, все еще пытаясь не потревожить мирный сон Агаты.
— Сам вали. Я не намерен ее будить.
Они оба быстро сообразили, что не могут пошевелиться без того, чтобы не толкнуть Агату — даже если кому-то из них и удалось бы победить в обмене оскорблениями (шепотом и поверх ее спины). К своему раздражению, Тарвек обнаружил, что ему некуда девать руку, и был вынужден пристроить ее за головой Гила — чтобы не позволить снова превратить ее в подушку. Он не мог даже размять занемевшую конечность.
— Только руки не распускай. Я за тобой слежу.
Гил ответил взглядом, в котором читалось то же самое обещание — Тарвек сделал вид, что не заметил. В конце концов, он всего лишь хотел, чтобы Агате было удобно и уютно. И он не собирался ее беспокоить.
Кстати говоря, об удобстве — Тарвек снова обратил внимание, что очки Агаты давят ей на лицо, которым она уткнулась в его плечо. Это уж точно было неудобно.
Тарвек потянулся за очками, но обнаружил, что в такой позе невозможно просто взять и снять их.
— Что ты там делаешь? — с подозрением прошипел Гил.
— Пытаюсь снять ее очки. Она же на них лежит.
— От тебя никакого толку. Сейчас.
Прежде чем Тарвек сумел его остановить, Гил как-то ухитрился просунуть руку под щеку Агаты, приподняв ее с плеча Тарвека. Все это он проделал аккуратно и ловко — Тарвек совершенно не ожидал от него ничего подобного.
— Осторожнее, — предупредил Тарвек, хотя Гил и без того действовал предельно осторожно.
Ему показалось, что Агата дернулась от прикосновения — на полсекунды Тарвек подумал, что Гил все-таки случайно ее разбудил. С другой стороны, у нее все еще был разводной ключ в руке. Следовало предположить, что она огрела бы их обоих, если бы они и вправду ее разбудили. Секунду спустя Агата снова дышала ровно и спокойно.
С помощью Гила осторожно стащить с нее очки оказалось гораздо легче. Тарвек отложил их на верстак, рядом с его собственными, а Гил опустил голову Агаты обратно на его плечо.
Никаких романтических настроений у Тарвека не было. То есть, конечно, он честно признавал, что был влюблен, но к тому же он умел быть проницательным, расчетливым и даже коварным при необходимости. Он знал, как заставить мироздание работать на себя, не прибегая к глупым жестам. Так почему же ему сейчас невыносимо хотелось поцеловать отпечаток очков на лице Агаты — на щеках, вокруг глаз, на переносице...
Чтобы отвлечься, Тарвек потянулся через Агату и взял руку Гила, лежащую на ее талии. Гил немедленно поднял голову, одаряя его предельно выразительным взглядом — Тарвек ответил тем же.
— Это чтобы ты не сотворил ничего неподобающего.
Несомненно, Гилу стоило не позволять распускать руки, пока он был здесь.
— Ладно, — Гил перехватил его руку в ответ. У него были сильные пальцы, загрубевшие и грязные от честной работы, и Тарвек не мог не уважать его за это хотя бы немного.
— Ладно.
Но кое-что заставляло сердце Тарвека наполняться теплом — в то же время вызывая холодный вихрь беспокойных мыслей. Агата улыбалась во сне.


Название: Король Бурь
Оригинал: khilari, Persephone_Kore, "The Storm King"; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2396 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Тинка, Тарвек Штурмфораус, Агата Гетеродин
Категория: джен
Жанр:
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: У Тинки отобрали всё — кроме ее Короля.
Примечания: действие текста происходит в АУ-вселенной, поэтому ряд событий отличается от канонных
Предупреждения: изложение от второго лица

Князь забирает тебя из цирка, и ты ненавидишь его, так же, как ненавидишь стражников, которые держат тебя за руки — ты могла бы убить их, но за это они убьют твоих друзей, а ярость не настолько привычна тебе, чтобы захватывать полностью. Ты всегда была счастливой. С легким сердцем, пусть даже у тебя нет сердца. Но он отрывает тебя от Моксаны, которая остается в своем фургоне, и ты ненавидишь его за это. Что она будет делать, твоя молчаливая, неподвижная сестра? Что ты будешь делать — без Моксаны, которая видит людей насквозь, которая знает, когда кто-нибудь из людей, с которыми вы путешествуете, начинает думать, что если вас продать, можно выручить больше, чем за представления? Впрочем, эти люди были не из таких. Они были добры к вам, и они пытаются защитить тебя, когда ты не решаешься защищаться сама, чтобы их спасти. Ты надеешься, что они позаботятся о Моксане.
Когда ты оказываешься за стенами, внутри — когда тебе некуда бежать, пусть даже почти никто не понимает, что при твоей силе, ловкости и скорости, предназначенных для танца, ты с легкостью можешь обогнать их — князь приказывает стражникам отпустить тебя. Он подает тебе руку — словно бы это не похищение. Ты принимаешь ее, потому что стражники никуда не уходят, и если он хотя бы демонстрирует уважение — это стоит поощрять, пока возможно.
Стражники останавливаются у дверей, и он проводит тебя в лабораторию и представляет тебя мертвой женщине.
— Аневка, — тихо говорит он, — это Тинка. Всё... всё будет в порядке. Я могу сделать тебе новое тело.
Теперь ты понимаешь, для чего ты здесь. Что ж, у многих были худшие причины, но в конце концов он все равно хочет разобрать тебя на части. Он поворачивается к тебе и протягивает руки — почти что с мольбой.
— Я не буду тебя разбирать. Я только посмотрю.
Ты ударишь его током, если он прикоснется к тебе. Ты не предупреждаешь его.
Как ни странно, он тебя не касается. Он долго смотрит на тебя — не совсем так, как Искры смотрят на свои проекты, скорее как влюбленный не может отвести взгляда от недосягаемого объекта своего обожания. Это нервирует. Ты смотришь на него, не мигая, пока у него не начинают дрожать веки и слезиться глаза; и тебе почти жаль его — потому что, кажется, дело не только в случайном состязании взглядов с кем-то, чьи глаза меньше нуждаются в увлажнении.
Наконец, он произносит:
— Я не украл тебя, — почти умоляюще, и добавляет: — Я — Король Бурь. Я могу доказать это.
У него есть книги. Чернильные линии, соединяющие мужчин и женщин в спутанный клубок. Рыцари Юпитера сохранили кровь твоего короля, присвоив ее, проливая эту кровь в битвах за ее чистоту. Это может быть подделкой. Даже если и нет — у этого юноши нет его короны, его ключа. У него есть потенциал — но он еще не стал Королем Бурь. Ты не Моксана, чтобы читать истину в узоре линий, чтобы видеть пути, лежащие перед ним. Но ты ждала так долго и потеряла так много.
Он опускается перед тобой на колени в безмолвной просьбе, и это так по-человечески — знать, не зная, пытаться не думать о вычислениях, которые ты проводишь. Ты очень, очень долго общалась с людьми. Твоя власть здесь — его желание быть принятым, и ты не думаешь об этом, потому что ты должна служить своему королю, а не пытаться подчинить его ради собственного выживания. Вместо этого ты думаешь о том, что линии говорят правду, что он — именно тот, кем себя называет, что твое ожидание закончено и даже потерю сестры можно пережить.
Ты склоняешь голову:
— Ваше высочество, чего вы желаете?
Он поднимает взгляд, и его глаза вспыхивают.

Он верен своему слову: он не разбирает тебя на части. Он проводит долгие часы, изучая тебя, особенно твои руки и ноги, а затем работает, охваченный холодным пламенем решимости, пока под его руками не обретает форму новое тело — та, что могла бы быть одной из твоих сестер; но только это его сестра. Он помещает мозг княжны Аневки в сложную систему жизнеобеспечения и наконец активирует встроенный в новое тело механизм электрического шока (неужели он сумел понять все принципы его работы, изучая электроды, скрытые в кончиках твоих пальцев?), чтобы оживить и соединить их.
Она открывает глаза.
Твой принц — твой Король — зовет своего отца, чтобы тот наблюдал за его триумфом и мог снова приветствовать ту, которую они любят. Их отец помогает ей подняться на ноги; его глаза за стеклами очков сверкают ярким блеском Искры. А потом он оборачивается и видит тебя.
Твой принц возражает, но не пытается сопротивляться. Ты не ненавидишь его за это. Сперва ты слишком хорошо понимаешь, что он напуган, что его отец разобрал на части его сестру так же, как он сделает с тобой, и что он может это сделать и с ним самим. Ты понимаешь, что он любит слишком сильно, чтобы защищать свою жизнь против того, кого он не в силах убить. Сперва ты понимаешь.

Тебя раздевают — сначала с тебя снимают одежду, и ты чувствуешь, что у тебя словно что-то отняли. Не достоинство, нет — но без одежды ты ощущаешь себя всего лишь вещью, еще одной машиной. Потом они разбирают твой корпус, потом твои внутренности, и наконец механизмы твоего разума.
Ты убеждаешь себя, что твой принц непременно тебя спасет; беспомощно цепляешься за эту мысль, когда остальные мысли запинаются, точно сломанная швейная машинка. Существует только медленный, бесконечный процесс твоего уничтожения — и это не закончится, если только он не придет за тобой.
Он наконец приходит — тайно — и ты осознаешь, что лицо, которое ты видишь, обрамлено рыжими волосами, оттенок которых ты должна была узнать; ты осознаешь, что это — твое спасение, ты осознаешь, что тебя хватают и уносят куда-то. Понимание приходит позже: он — Король, которого ты ждала так долго. Тебя пугает, что ты настолько сломана, что не можешь даже выразить это словами; но твоя суть — движение, и насколько ты можешь двигаться — ты тянешься к нему, даже тогда.
Позже ты понимаешь еще: всё это время он клялся, что никогда больше не позволит своему отцу даже взглянуть на тебя. Он сожалеет.
Он собирает тебя заново, но что-то не работает так, как надо.
Иногда ты мыслишь достаточно связно, чтобы просить о ремонте. Иногда ты мыслишь еще яснее и понимаешь, что он сделал всё, что мог, но что-то сломалось в тебе — глубже, чем механизмы. Иногда ты — просто пустая скорлупка, выполняющая заученные движения. Он накидывает на тебя больничный халат и оставляет тебя в постели, пока не вернется. Это успокаивает, хотя ты не знаешь, должно ли это приносить покой.
Он говорит с тобой, когда ты можешь слушать. Говорит о поддержке и извинениях.

Однажды он приходит, весь дрожа.
— Моя сестра, — говорит он. — Я думаю, она умерла.
Единственная мысль, которая появляется у тебя — что он привел тебя сюда, чтобы спасти ее.
— М-мне жаль, что я н-не смогла с-служить.
— Тинка, нет, — он опускается на колени у твоей постели, прячет лицо в простынях. — Я не знаю, что я сделал. Она мертва, но то, что я построил, по-прежнему ходит и разговаривает, и... Я не знаю! Я скопировал тебя, я не мог придумать ничего другого, я не знаю — спас ли я хотя бы часть ее или убил ее. Я не знаю!
Дерганым движением ты протягиваешь руку и касаешься его лба. Ты не понимаешь достаточно, чтобы что-то сказать. Он вздрагивает от твоего прикосновения, и это пугает тебя — видеть твоего Короля таким слабым.
В этот день он не рассказывает тебе всё остальное — историю о том, что именно сделали с его сестрой, что сделали с другими девушками. Ты не слышишь об этом еще почти год. Но в редких вспышках откровенности — и ты постепенно понимаешь, что ему некому доверять, кроме тебя — он рассказывает всё. Ты пытаешься запомнить, ведь это твой долг — запоминать признания Короля, разбираться с вещами, с которыми он не может справиться сам. Но ты не можешь разобраться даже с самой собой.
Если бы он мог помочь тебе, возможно, ты могла бы помочь ему.

Однажды, когда он приходит, он так бледен и глаза его блестят так ярко, что ты не можешь решить — от болезни это или от волнения. Но он расхаживает по комнате, где обычно соблюдает уважительное спокойствие, и вряд ли он делал бы это, будь он болен.
Вряд ли.
— Тинка, — начинает он хрипло — и замолкает, словно бы он тоже не может найти слова.
Это длится несколько минут, пока тебе наконец не удается сформулировать вопрос:
— С в-вами всё в п-порядке?
Он смеется — это неожиданно. Безумным смехом — и это уже тревожно.
— У Билла Гетеродина была дочь. Так что у нас есть девушка-Гетеродин. И именно ее мой отец хочет использовать, чтобы вернуть Лукрецию.
Появилась девушка-Гетеродин, и она в опасности. Твой принц встревожен, и потому ты тревожишься тоже — но часть тебя не уверена, что в этом есть смысл. В конце концов, она же Гетеродин. От них не так-то просто избавиться.

Она приходит в Штурмхальтен. Она приводит ягеров. И она просит увидеться с тобой.
У нее длинные золотые волосы — как у актрис, которые играли госпожу Лукрецию. Всем своим присутствием она напоминает тебе о них — юных и невинных, только недавно вышедших в широкий мир, но с характером, который способен взорвать сцену. Возможно, ты видишь в этом отражение твоей собственной природы, пусть даже ты ничуть не юна, и если даже по-прежнему невинна — невинность просто встроена в тебя слишком глубоко, чтобы ее можно было запятнать.
— Тинка, — говорит она, когда твой принц уходит и ягеры встают у дверей, преграждая ему дорогу обратно. Тебя это не нравится; Гетеродины не знают сожаление к чужим созданиям. — Я путешествовала с цирком некоторое время.
— Ц-цирк мастера Пэйна? — это кажется маловероятным. Но. Моксана. Ты никогда на рассказывала своему принцу, никогда даже не заикнулась о ее существовании. Она должна сама выбрать, служить ли ему. Но она нужна ему, и она нужна тебе.
— Я д-должна идти... — ты беспомощно запинаешься, наполовину — потеряв мысль, наполовину — вспомнив, что тебе нельзя выдавать Моксану ей.
— Да, — она берет тебя за руки.
Ты не знаешь, будет ли смысл, если ударить ее током, и потому не делаешь этого. Но она не намерена разбирать тебя; она держит твои руки в своих — так делала графиня Мари, чтобы успокоить собеседника. Ее голос звучит приглушенно:
— Моксана скучает по тебе. И Отилия тоже.
Отилия. Живая. Ты не думала, что выжил кто-то еще из твоих сестер, кроме Моксаны. Ты должна увидеть их, поговорить с ними (ты не можешь говорить, ты забыла), объяснить всё о твоем принце. Умение Отилии защищать и умение Моксаны направлять помогут ему больше, чем ты когда-либо сможешь помочь.
— С-сестры. — Ты пытаешься встать, дергаясь и покачиваясь — движение пытается превратиться в танец, установить равновесие подобно гироскопу, словно движение может удержать тебя от падения.
Ты оказываешься в ее руках; твои сенсоры регистрируют легкое давление, когда она пытается удержать тебя.
— Уфф, — выдыхает она.
Пусть ты и была создана для легких движений, твоя конструкция столь же тяжела, как и у твоих более величавых сестер. Сестры. Ты должна. Тебе необходимо. Твой король.
— Спокойно, Тинка... проклятый Ааронев... тшш. Максим, помоги мне.
Один из ягеров подходит ближе и с легкостью поддерживает тебя. Ты все еще не можешь найти равновесие. Гетеродинка снова берет тебя за руку:
— Они вряд ли захотят... ну, если Отилия явится сюда, думаю, здесь будет драка. Но она придет в Механиксбург. Похоже, кто-то приказал ей присматривать за мной.
— Наш король. — Ты помнишь. Ей придется отменить этот приказ, думаешь ты, но сперва ты должна спросить, хочет ли она увидеть твоего принца, а потом ты должна доставить его к ней... так много шагов, а ты едва способна хотя бы запомнить их, не то что выполнить. Но Моксана и Отилия где-то там, они живы. Ты осторожно позволяешь себе расслабиться, становишься на пол обеими ступнями, выпрямляешься. — Я д-должна увидеть ее.
— Я отведу тебя к ней.
Ты думаешь, что обещания Гетеродинов не значат ничего. Но ты не думаешь, что она могла бы убедительно солгать сейчас.
Ягер поддерживает тебя за руку, словно ведет танцевать (ты нечасто танцевала с партнером, но ты знаешь), и ты следуешь за девушкой, прочь отсюда. Она расправляет плечи, прежде чем пройти через последнюю дверь — твой принц здесь, он поворачивается, чтобы взглянуть на тебя; и здесь же — его отец, и ты замираешь и чувствуешь, что сейчас сломаешься снова.
Гетеродинка бросает к его отцу и берет его за руки, сжимая плоть и кость куда крепче, чем сжимала твои металлические запястья; она улыбается, словно бы не проклинала его только что, словно бы не замечая, каким голодным взглядом он смотрит на нее — так он не смотрел даже на тебя (ты не хочешь, чтобы он смотрел на тебя, и он не смотрит, пока ослеплен ею).
— Князь Ааронев, я так вам благодарна! Я не могла поверить, когда услышала об этом, а теперь...
— Для дочери Лукреции — всё, что угодно, — тепло отвечает он. — Вы обязаны вернуться сюда еще. И возвращаться как можно чаще.
Они продолжают обмениваться любезностями, а ты пытаешься не опираться о ягера и пытаешься помнить, что твой принц по-прежнему признает власть своего отца здесь, и поэтому ты не должна возражать, когда они не обращают на него внимания.
Наконец, его отец прекращает беседу, и как только за ним захлопывается дверь, Гетеродинка оборачивается и берет за руки твоего принца — но теперь иначе: осторожнее и легче.
— Думаю, это должно помочь, — тихо произносит она. — Она хочет увидеть свою сестру. Я думаю, им необходимо увидеть друг друга.
Одну сестру — но ты не знаешь, о которой она рассказала ему, поэтому ты молчишь о них обеих.
— Я в-вернусь, — говоришь ты, потому что он — твой король и ты не оставишь его.
— Я знаю, — он сглатывает, поднимает твою руку — безжизненную, потому что ты не доверяешь своей способности двигаться — и целует ее. — Согласен, отсылать тебя прочь с другой Искрой и вправду выглядит странно, — извиняющимся тоном добавляет он.
— Всё б-будет хорошо, — уверяешь ты его.
Даже если это кажется странным — настолько доверять Гетеродинам, все равно ты отправляешься к своим сестрам. Наконец ты сможешь сделать хоть что-то.


Название: Не только долг
Оригинал: icarus_chained, "More Than Purposeful"; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 2319 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Отилия/Борлайха
Категория: фемслэш
Жанр: флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: Двое стражей, чьи обязанности — хранить империи и беречь несчастных детей, встречаются друг с другом. Обе они не разочарованы.
Предупреждения: нечеловеческие (механические) формы разумной жизни

Отилия смерила взглядом свою противницу, крадущимся шагом двигаясь вокруг нее с кошачьей грацией. Ей это нравилось. Красться. Это было одним из наиболее приятных аспектов ее новой формы — совсем иные движения, чем те, к которым она привыкла в своем прежнем теле. Грубее, естественней, более открытые. Сила, которая явно утверждала себя, а не скрывалась под намеками. Да, ей это так нравилось.
Но на ее противницу, судя по всему, это не производило впечатления. Не то чтобы этому следовало удивляться, если подумать. Стражница Вульфенбаха стояла напротив, спокойная и непоколебимая, уперев острие огромного меча в землю перед собой и почти небрежно сжимая рукоять в сильных руках. Борлайха, называл ее Гил. Ангел-хранитель Клауса для его сына — и только Клаус мог создать ее такой.
О, Отилия питала такую нежность к этому человеку, несмотря ни на что. Примерно такую же, как испытывала к этому телу, вероятно. С Клаусом никогда не оставалось сомнений в преследуемой цели, никакой неоднозначности, о которую можно было зацепиться, которая раздирала бы на части. Только неприкрытая сила и странная доброта, и суровая элегантность выражения всего этого.
После долгих лет — казалось даже, веков — потери, боли и навязанной утонченности это было весьма... освежающее качество. Несомненно.
— Ты — создание Клауса, — заметила она с рычащим смешком, обходя свою противницу. Свою жертву. Она все еще не была уверена. — Он и вправду ценит в вещах прочность, не так ли?
Борлайха посмотрела на нее — все так же не впечатлившись, но, похоже, слегка заинтересованно. Крошечная искра вспыхнула в медном сердце Отилии под этим взглядом — тепло и удовольствие. О да. Противница, подумала она. Не жертва. Она заслуживает большего.
— Похоже, не он один, — небрежно отметила дева-клац, обводя внимательным взглядом новые массивные очертания тела Отилии; ее губы чуть изогнулись. — Полагаю, в этом вопросе вы обладаете преимуществом, мадам. Несомненно, вас строили на века.
— Гррр, — отозвалась Отилия скрежещущим рыком, стремительно шагая вперед.
Мимолетно она пожалела о своих крыльях. Ей бы хотелось расправить их перед этой противницей, выгнуть их вперед и вверх в игриво-угрожающем жесте. Выглядеть столь же ангелом, сколь и чудовищем — перед этой сурово изысканной девой. Но, увы, это время давно прошло, и даже сожаления остались позади — после еще одного тела и бесконечной боли; теперь ей приходилось справляться с тем, что у нее было. В этом она тоже успела неплохо попрактиковаться, и в куда более неприятных обстоятельствах.
— Да, это тело отличается определенной стойкостью, — согласилась она. — Это вообще свойственно работе Гетеродинов, как я заметила. Этому телу недостает изящества моей первоначальной формы, но это куда лучше, чем смертная оболочка, в которой я была заключена раньше. И, думается мне, недостаток тонкости лишь придает еще больше силы, хмм?
Она по-кошачьи потянулась — вся из металлических шарниров и блестящих золотом и бронзой моторов — и с удовольствием выпустила когти. Конечно, это были не крылья — никакого осторожного, предупреждающего шороха перьев из ткани — но ощущение пульсирующей силы, готовность припасть к земле и прыгнуть на противника, если это понадобится, было таким похожим, почти одинаковым.
И, кажется, этого было достаточно, чтобы произвести впечатление — даже в отсутствие намеков на ангельскую сущность.
— И в самом деле, стойкость, — задумчиво проговорила Борлайха, склонив голову в сторону и глядя на Отилию. В ее словах звучало понимание — и, пожалуй, она имела в виду не только тело. Нечто странное чудилось в ее голосе — нечто между уважением и жалостью, и слышать это было одновременно невыносимо оскорбительно или же неожиданно лестно. — Что ж, я могу понять это влечение. Отилия.
Отилия улыбнулась. Слегка загадочно, слегка зло.
— Ты разочарована? — спросила она, поводя плечами — уже не так игриво, с большей угрозой. — Я не та Муза Защиты, которую многие представляют себе, полагаю. Впрочем, мне повезло сохранить куда больше, чем многим из моих сестер. — Она наклонила голову, чувствуя волну некоего ожесточенного веселья. — Знаешь, у твоих хозяев есть талант спасать людей, не замечая этого. И так же поступает девушка-Гетеродин, вопреки всем ожиданиям. Хотя, думаю, она делает это несколько более намеренно.
Борлайха шевельнулась, поворачиваясь лицом к Отилии; она убрала одну руку с рукояти меча, опираясь на него, как на трость. Она продолжала внимательно изучать Отилию. Выражение на ее гладком белом лице не было похоже на разочарование. И, пожалуй, это не было и жалостью.
— Я не разочарована, — сказала она — вовсе не мягко, ей не хватало для этого деликатности. Просто констатация факта, спокойная и четкая — и о, как же Отилия любила Клауса, пусть и по-своему. Эта его простота всегда была истинным бальзамом на душу. — Я наслышана о тебе, Отилия. И как о Музе, и о том, как ты скрывалась под личиной фон Пинн. Гил говорил о тебе. Ты была его стражем, прежде чем эта роль досталась мне. Он любил тебя за это.
О. Оказывается, упоминание об этом еще способно задеть ее. Она так часто терпела неудачи. Она подвела столь многих, порученных ее заботе, когда не могла помочь им, когда ее беспомощная, подверженная разложению плоть была не в силах защитить их. Но Гил... Он говорил о ней. Несмотря ни на что, он помнил, как она старалась изо всех сил. Это... это потрясло ее невероятно глубоко, до самого сердца, вновь ставшего металлом, и на мгновение она не могла делать ничего — только упиваться этим чувством, греться в его тепле, держать его как можно крепче. Это был бесценный дар.
— Я делала это с радостью, — услышала она собственный голос. — Я была искажена. Я была не в себе. Но о нем оказалось так легко заботиться. Они все... их было так легко любить. Прежде я не знала подобного. Никогда раньше. Это было... куда менее тягостное служение, чем многие другие.
— Да, — сказала Борлайха, но она не имела в виду Отилию. Вовсе нет. Дева-клац подняла взгляд на далекий летающий город, и смягчившееся выражение ее лица относилось лишь к ее собственным мыслям, поняла Отилия. — Я не должна была этого допустить. Моим долгом было следить за ним. Защитить других от него, если понадобится. Я не должна была так заботиться о нем. Но поступить иначе было сложно. Он... старается. Очень, очень старается. Это подкупает.
О, дитя, подумала Отилия — и это была не инстинктивная нежность, не восхищение достойным противником — это было нечто совсем другое. Старое, бесконечно древнее чувство — Муза Защиты, которая не смогла защитить столь многих. Она посмотрела на Борлайху — суровую, сильную деву, на которую возложен был столь радостный и ужасный долг — и нечто глубокое и искреннее шевельнулось в ее металлическом сердце.
— Так легко полюбить тех, кого мы созданы защищать, — сказала она с мягкостью, которой не было у другой стражницы; ей даровано было понимание более древнее и сложное. — Даже если они — одновременно и то, от чего мы должны защищать других. Пусть даже это разрывает нас на части, пусть даже этот долг разрушает нас — мы не можем не любить их. Они — такие хрупкие и глупые создания. Они так легко становятся дороги нам, а мы подводим их снова и снова.
Борлайха взглянула на нее в ответ; лицо ее было пустым и неподвижным — но этого было недостаточно, чтобы скрыть эмоции. Ее выдавала рука, дернувшаяся обратно к мечу, пальцы, бессильно сжавшиеся на рукояти оружия. Бессмысленный жест защиты — так далеко от тех, кого она должна была защищать. Отилия знала. Она понимала.
— Ты не подвела их, — сказала дева-клац ясно и холодно — немного с вызовом, немного с мольбой. — Во всяком случае, ты не подвела моего хозяина. И я не разочарована в тебе, Отилия, Муза Защиты. Я благодарна. Думаю, я также завидую тебе. И я... надеюсь, что даже если мне достанутся такие повреждения, какие перенесла ты, я смогу выполнять свой долг столь же безупречно, как удавалось тебе.
Искра в груди Отилии — крошечный сгусток тепла, которому не было места в холодном металле, — внезапно разгорелась, расширилась, растекаясь внутри нее. Это тепло охватило ее, стало ее частью, впиталось в моторы, суставы и позолоченную броню — эмоция, перезаписанная в механизм так же легко, как был перезаписан разум. Благодарность, да. Зависть, ненависть, жалость. Надежда. И кое-что еще — то беспомощное чувство, то чувство, которое рано или поздно убивает их всех.
Любовь. Совсем немного. Легчайшее касание. Но даже этого более чем достаточно, чтобы найти для себя опору.
— Я надеюсь, тебе не придется, — сказала она, осторожно шагая вперед, пока не оказалась прямо перед огромным мечом; сжатые на рукояти пальцы Борлайхи легко касались ее груди. — Я надеюсь, ты никогда не испытаешь того предательства, что пришлось пережить мне, надеюсь, что ты никогда не будешь страдать так, как страдала я. — Она наклонила голову, улыбаясь в это тщательно сохраняющее безразличное выражение лицо. Восхищаясь — не только работой человека, к которому она испытывала симпатию, но и душой, обитающей в этом создании: юной, полной надежд и наделенной, как бы там ни было, изяществом простоты. — Они — не единственные, кого легко полюбить. Ты слишком прекрасна, чтобы быть сломанной, как случилось со мной.
Борлайха посмотрела на нее со странной улыбкой на лице — загадочной, словно бы знающей что-то.
— Я создавалась не для того, чтобы быть прекрасной, — негромко проговорила она — но, возможно, это не было несогласием. Всего лишь констатация факта, не более. Все конструкции создаваются с определенной целью — но не ограничиваются ею. В мире существует не только цель. Отилия выучила этот урок давным-давно, и выучила хорошо.
— Мы — не только то, для чего были созданы, — задумчиво произнесла она; это знание несло боль и разочарование, но и яркую радость тоже. — Это — дар и проклятие Искр, полагаю я. Создание, рожденное безумием сумрачного гения, не может быть полностью ручным. В нас есть то, что выходит за пределы их намерений, и это принадлежит только нам одним. Мы — не только то, ради чего нас строили.
Борлайха опустила голову, глядя на свои руки на рукояти меча.
— Но не превращает ли это нас в их ошибки? — она в раздумьях провела пальцем по лезвию. — Или же — в нечто другое?
Отилия мрачно усмехнулась — о да, она сильно изменилась не только телом, не так ли? Она изменилась с тех пор, как Лукреция дотянулась до нее своими загребущими руками, менялась под воздействием боли, и смертности, жестокости и доброты, под руками, что разрушили ее, и руками, что собрали ее снова — менялась душой не меньше, чем телом. Она распадалась, и она росла, и теперь она стала совсем не той, что была прежде. И никогда, никогда больше не будет прежней.
Но, возможно, это было не так уж плохо.
— Я думаю, что меня уже не заботит, во что это превращает меня, — в ее глубоком, хриплом голосе звучало эхо железной ярости. Все сопротивление медного сердца, которое обнажалось слишком часто. — Я пережила множество заданий и целей за прошедшее время. Они всегда возвращаются. Они порождают новых потомков. Мы никогда не будем свободны. Но за пределами нашего долга есть место для чего-то еще. Для другой любви. И я обнаружила, что мне нравится пробовать ее.
Любовь к детям, таким маленьким, хрупким и отчаянно нужным. Любовь к новым хозяевам, и простота их целей. Любовь к союзникам, понимание того, каково это — когда тебя защищают, прикрывают и вновь собирают в единое целое. Любовь к противникам, которые владеют всем изяществом беспощадно-суровой красоты.
Любовь к собратьям-стражам — более юным и невинным, но не менее достойным восхищения. Да, подумала Отилия. Ей понравилось познавать любовь.
Меч качнулся вперед, упираясь в грудь Отилии — Борлайха наклонилась ближе, убрав одну руку с рукояти, чтобы положить ее Отилии на плечо. Сместилось не только равновесие, но и доверие, и расстановка сил: от силы и чистоты клинка — к теплу спутника, соратника. Отилия подняла взгляд, встретившись с внимательными и осторожными глазами, и едва ли не помимо воли обняла Борлайху огромной когтистой лапой. Фиксируя ее, привлекая ближе — и, пожалуй, в свою очередь опираясь на нее.
— Ты не разочаровала меня, — повторила Борлайха — это звучало все так же просто, но теперь и тепло. Очень, очень тепло. — Я давно хотела встретиться с тобой, Отилия. Я тоже надеялась не разочаровать тебя.
— И тебе это удалось, — заверила ее Отилия с тихим смехом. — Одной твоей силы было бы довольно, маленькая несокрушимая дева. Ты великолепно построена. Но ты — нечто куда большее, и потому я не разочарована — совсем наоборот. Я не встречала столь достойного соратника уже очень давно.
Борлайха выпрямилась — теперь ее лицо можно было снова разглядеть полностью, видно было, что она улыбается. Отилия моргнула — она была достаточно близко, чтобы коснуться носом этих губ, чтобы оскалить все свои зубы в широкой улыбке; это радовало ее. И Борлайху, похоже, радовало не меньше.
— Хорошо, — произнесла дева-клац с тихим удовлетворением; ее меч все еще был воткнут в землю у ее ног. — Я — Вульфенбах, госпожа моя Муза. Мы терпеть не можем обманывать ожидания.
Ах, подумала Отилия сквозь грохочущую внезапную радость, обнимая Борлайху. Да. Именно такими они и были, не так ли? Любой из Вульфенбахов — будь он рожден или построен — не позволил бы себе обмануть чужие ожидания. Они не могли позволить себе потерпеть неудачу. И в этом было нечто, что почти роднило их с Музами. Эта чистота цели, эта суровая элегантность, что всегда так успокаивала ее.
И стоило ли удивляться, в таком случае, что она всегда любила их так сильно?


Название: Наимедленнейшая смерть
Оригинал: gloatingraccoon, "The Slowest Death"; запрос на перевод отправлен
Размер: мини, 1695 слов в оригинале
Пейринг/Персонажи: Тарвек, Аневка, Ааронев Вильгельм Штурмфораус
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: графическое описание увечий
Краткое содержание: Штурмхальтен, три года назад. Аневка умирает, и Тарвек ничего не может сделать, чтобы помочь ей. Но насколько далеко будущий князь Штурмхальтена готов зайти на самом деле?

Его сестра умирала.
Несмотря на то, что его разум был затуманен усталостью, болью и угасающим эффектом сумеречной зоны, Тарвек понимал, что это невозможно отрицать. Он глубоко вздохнул, чувствуя тяжелый запах крови, лекарств и дезинфекции, наполняющий комнату, и набрался смелости взглянуть на нее еще раз.
Аневка неподвижно лежала на кровати; ее бледное лицо, ставшее теперь серым, было полускрыто дыхательной маской; жизнь поддерживалась в ней паутиной иголок капельниц. Точно марионетка на ниточках. Да, сейчас ее состояние стабилизировалось, и как минимум она не ощущала боли — но болезнь, пожирающая ее, никуда не делась. Он сделал всё, что только мог, и всё же не способен был вылечить ее — только отсрочить неизбежное. Позволить ей умереть наимедленнейшей смертью.
Дверь за его спиной скрипнула, и послышался сдавленный кашель — но Тарвеку не нужно было оборачиваться, чтобы знать, кто это. Быстрыми шагами его отец подошел к постели; он был бледен и заметно дрожал, не сводя глаз с хрупкого тела дочери. Глядя в эти безумные расширенные глаза, Тарвек видел, что теперь — впервые за очень долгое время — его отец понял правду. Наконец-то он смог разглядеть всю паутину лжи и иллюзий, которыми пытался оправдывать свои действия, наконец-то он понял, во что превратился. И, глядя на слезу, стекающую из уголка его глаза, Тарвек почти успел пожалеть его — прежде, чем его отец закрыл лицо руками и рухнул на колени, с силой ударившись об пол. Он свернулся в клубок около кровати, сотрясаясь от беззвучных рыданий, воя, как раненое животное, поглощенный бездной нового, неведомого прежде безумия. Понятного на этот раз.
— Что я наделал, — различил Тарвек отчаянный всхлип.
Ну конечно. Только теперь он сожалел.
Тарвек сжал руки в кулаки, пока эти слова эхом отдавались в его голове, заставляя сердце биться быстрее. Он снова посмотрел на неподвижное, изломанное тело Аневки, и его глаза наполнились слезами. Воспоминания вихрем мелькнули перед ним. Аневка учит его завязывать шнурки, когда он был совсем маленькими. Аневка играет на клавесине в музыкальном зале, подначивая его, прежде чем он научился достойно отвечать. Аневка, привязанная к этой кошмарной машине.
Тарвек перевел взгляд на отца, всё еще содрогающегося в рыданиях на полу, и последние остатки сочувствия в нем обратились в пепел — он слышал только оглушающий пульс ярости и подступающей сумеречной зоны.
«Что ты наделал, говоришь ты? Ты принес в жертву родную дочь ради своей извращенной иллюзии о потерянной любви. Свою собственную дочь, ты, старый дурак».
Скрипнув зубами, Тарвек почувствовал, как его правая рука сжалась вокруг чего-то холодного и металлического. Он бросил взгляд в сторону — оказалось, что он помимо воли ухватился за медную подставку лампы, стоявшей на прикроватном столике. Еще один быстрый взгляд — на затылок отца. Отца, который ни о чем даже не подозревает.
Его сердце забилось быстрее, и кипящее в крови безумие помогало представить всё в мельчайших деталях, разворачивая перед ним переплетение действий, реакций и вычислений. Тарвек замер, затаив дыхание.
Отец, повернувшийся к нему спиной, забывшийся в собственном отчаянии. Тяжелая лапма.
Достаточно тяжелая, чтобы проломить человеческий череп.
Как безответственно оставлять такие предметы рядом с опасными, психически неуравновешенными отцами. Что может сделать любящий брат, чтобы защитить сестру, когда их отец не прислушивается к доводам разума? Что-то ведь нужно сделать, когда правитель больше не заслуживает того, чтобы править. Особенно, когда он не заслуживает и того, чтобы жить.
Тарвек мог просчитать нужную скорость, нужную силу удара, нужный угол. Он знал, что у него хватит быстроты и силы: пусть он и притворялся бесполезным щеголем, его тренировки были не бесплодны. Он знал, что первый наверняка лишь оглушит жертву. Знал, что придется бить еще и еще, пока не услышит, как поддается и вминается внутрь кость. Как раскалывается череп, точно сухое дерево. Как с влажным хрустом сминаются мягкие ткани под ним. Кровь на полу, кровь поверх крови, засохшей на его лабораторном халате после работы над Аневкой. Запах смерти.
Нет. Слишком рискованно. Шум может привлечь посторонее внимание, неосторожное движение может повредить Аневке или медицинскому оборудованию. Тарвек разжал пальцы, и его взгляд упал на острые инструменты на заляпанном кровью хирургическом столе рядом с ним. В конце концов, можно просто схватить отца за волосы, запрокинуть голову и одним движением перерезать ему горло одним из скальпелей. Потом просто держать его, пока он не прекратит дышать. Это будет куда проще.
Но нет, это тоже не годилось. Слишком просто.
Слишком быстро.
Безумие пульсировало в висках, отдаваясь болью, и новое озарение накрыло его с ослепительной ясностью. Одна из заброшенных потайных лабораторий под замком. Та, что с мягкими стенами. Та, которую можно запереть снаружи.
Да, это подойдет.
Можно оглушить его лампой. Потом можно отволочь его вниз по секретному проходу, привязать к лабораторному столу и начать резать. Резать до тех пор, пока не станет дурно от его криков. Потом можно оставить лабораторию, запереть ее, сломать механизм и оставить его отца умирать. От голода или от заражения, неважно.
Наимедленнейшая смерть.
Тарвек мог сделать это. Мог сделать всё это и сочинить правдоподобную историю о том, как отец лишился рассудка после трагедии, произошедшей с его дочерью, и скрылся в бесконечных катакомбах под замком, чтобы никогда не вернуться — и там его никогда не найдут. Он мог изобразить нужную мину перед остальным миром, притворяясь заботливым братом и скорбящим сыном. Его чуть не стошнило при мысли об этом.
Но нет. Тарвек знал, что на самом деле всё это не сработает, и по мере того, как бушующее безумие отступало, он снова возвращался в реальность, слыша гудение медицинского оборудования, в комнату, где пахло кровью, и смертью, и тщетными попытками. Это не сработает, потому что барон Вульфенбах всегда внимательно следил за Штурмхальтеном, и даже самая безупречная история вызовет его интерес. Это не сработает, потому что, как бы ни была ему ненавистна эта мысль — Тарвеку нужен был отец, его влияние, его сеть связей. И ему нужно было, чтобы он продолжал здраво мыслить.
А потом он понял, что должен делать.
Тарвек вздрогнул, сглотнул горечь во рту — боль, ярость и отвращение — и, сохраняя на лице безупречную маску сосредоточенной решимости, положил дрожащую руку на плечо отца. Тот отшатнулся от прикосновения и в недоумении уставился на него; его лицо было залито слезами. Тарвек приподнял брови в попытке показать отцу всё сочувствие и поддержку, в которых он нуждался — и неважно, что он больше не мог ощущать ни того, ни другого.
— Отец, не отчаивайся, — сказал он. — Думаю, я нашел способ спасти Аневку… но мне понадобится твоя помощь, а в таком состоянии ты не сможешь помочь никому из нас. Пожалуйста, отправляйся сейчас спать… Завтра я всё объясню.
Отец, казалось, сумел взять себя в руки достаточно, чтобы прислушаться, и его глаза снова сфокусировались, обретая ясность. Он вытер с лица слезы, глубоко дыша, и позволил Тарвеку помочь ему подняться на ноги.
— Да… ты прав, Тарвек… — прошептал он, избегая встречаться взглядом с сыном; его голос еще дрожал. — Спасти ее — это главное… неважно, чего это будет стоить, я собираюсь помочь тебе, чем только смогу. Я… мне нужно прилечь, но… — он вздохнул, беря сына за руку — Тарвеку стоило изрядных усилий не отшатнуться. — Спасибо, Тарвек. Я знаю, что ты талантлив, и ты можешь это сделать.
Сглотнув, Тарвек проводил отца до двери.
— Я сделаю всё, что могу, отец, — сказал он. — А ты отдохни сегодня.
Дверь закрылась, скрыв усталое и потрясенное лицо отца, и Тарвек вернулся к постели своей умирающей сестры. «Всё, что смогу» было на самом деле не столь многим, и он это знал. Если бы только можно было найти способ извлечь те немногие жизненные силы, что еще остались в этой умирающей оболочке, это могло бы ее исцелить — но это значило искалечить ее, а учитывая хрупкое равновесие, в котором она сейчас пребывала, даже если она выживет, от шока она может лишиться разума. Стала бы Аневка так рисковать? Станет ли он?
Тарвек со вздохом повернулся к хирургическому столу, чтобы забрать инструменты для стерилизации, и замер, увидев собственное отражение в полированной стали. Он видел юношу восемнадцати лет, рыжеволосого, в очках, в заляпанном кровью халате; лицо его было маской сосредоточенности и отстраненности, изможденное, но непроницаемое. Он видел юношу, который мог любить, создавать и исцелять, и в то же время — интриговать и строить планы, ненавидеть, причинять боль и убивать; того, кто отказался от убийства не из благородства или сострадания, но исключительно из собственных интересов. Он видел, кем он стал — чем он стал.
Поистине, сын своего отца.
Его колени подломились, и Тарвек рухнул на пол рядом с кроватью. Обхватив голову руками, он свернулся в клубок и молча заплакал, думая о той адской машине в часовне, думая о своей семье и невинности, которой у него никогда и не было, думая о всех воспоминаниях и мечтах, обо всем, что было разрушено и что больше не вернуть — до тех пор, пока не закончились слезы.


Это вот проходит под категорией "внезапность", потому что мало того, что авторских текстов по этому канону я от себя не ждал, так еще и пейринг... специфический. Но в том-то и суть (=

Название: Пробуждение
Размер: драббл, 544 слова
Пейринг/Персонажи: Клаус Вульфенбах / Лукреция Монгфиш (технически Агата Гетеродин)
Категория: гет
Жанр: ангст, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: "Нельзя терять бдительность, если делишь постель с опаснейшей женщиной континента..."
Примечание: AU где-то между битвой за Механиксбург и тайм-стопом; Лукреция опять перехватила контроль над телом Агаты

Клаус уже почти решил, что можно позволить себе ненадолго расслабиться и уснуть, когда резкое движение рядом вырвало его из полудремы. Мгновенно стряхнув сон — нельзя терять бдительность, если делишь постель с опаснейшей женщиной континента — он приподнялся на локте, поворачиваясь к Лукреции.
Вот только это была не Лукреция.
Она села, судорожно подтянув простынь к груди; в широко раскрытых глазах — паника пополам с непониманием.
Ч-черт.
— Агата? — уточнил он на всякий случай.
Она судорожно кивнула.
— Я с ней... пока справилась, — запинаясь, выговорила она. — Она ослабила контроль после того, как... ох. Мы что, и правда здесь?.. — она осеклась.
Черт, черт, черт.
— Да, — жестко ответил он. Смысла отрицать не было. — Лукреция захотела, как она выразилась, «вспомнить молодость»...
— А вы не можете не выполнить прямой приказ, ведь так? — с горечью спросила Агата.
Воспоминание обожгло, как плетью — это юное, податливое тело, выгибающееся в его руках, молочно-белая кожа, на которой так легко оставались наливающиеся алым следы, эти чуть припухшие губы, сейчас — нервно закушенные, а тогда — призывно приоткрытые... Золотые волосы, ореолом разметавшиеся вокруг ее головы, пальцы, комкающие простыни...
«Как я теперь Гилу в глаза смотреть буду, вот это вопрос».
Клаус тряхнул головой, сосредотачиваясь. Морально-этические проблемы будем решать потом.
— Агата.
Она подняла глаза. Взгляд у нее уже становился расфокусированным, и это ему очень не нравилось.
— Соберись. Не прекращай сопротивляться. Где твой медальон?
— Думаете, она его не выбросила?
— Не разобравшись, как это работает? — хмыкнул он. — Ни за что. Я знаю Лукрецию.
— Тогда... — Агата нахмурилась. — Где-то в карманах, кажется.
Она поднялась с постели — простынь соскользнула, на мгновение открывая роскошный вид. (...как мягко и упруго ложилась ее грудь в его ладони...) Агата покраснела, подхватила простынь и, неловко придерживая ее одной рукой, принялась рыться в разбросанной на полу одежде.
(Лукреция была нетерпелива, она сбросила с себя все до последней нитки, пока шла к постели, и, конечно, не удосужилась собрать. Аккуратности ей всегда недоставало. Во всех аспектах.
— Люби меня, Клаус, — произнесла она, вплетая в голос командные гармоники, представ перед ним во всем блеске своей наготы. — Люби меня. Как прежде.)
Агата защелкнула на шее медальон с трилобитом, выпрямилась. Присела на кровать и выдохнула с облегчением.
— А вот теперь можем и поговорить, — заметил он.
— Герр барон, это вы серьезно? — с нервным смешком поинтересовалась она.
— Во-первых, да. Во-вторых... не находишь, что мы уже более чем вправе звать друг друга по имени?
Агата рассеянно кивнула, явно думая о чем-то своем. А потом вдруг разрыдалась — неожиданно и безнадежно.
«Этого еще не хватало. Давненько я не утешал плачущих женщин... Последние лет двадцать, не меньше».
Вздохнув, Клаус обнял ее — как можно осторожнее; легонько погладил по волосам. Она вздрогнула, но не отстранилась.
— Ну... ну как это так? — всхлипнула она. — Как я могла вообще...
— Ты, — резонно возразил он, — к произошедшему отношения не имела. Никакого.
— А... Гил...
— А Гил поймет. Он умный мальчик. А если нет — тем хуже для него.
Она снова шмыгнула носом — но, кажется, уже успокоилась.
— Ты хорошая девочка, Агата, — зачем-то добавил он. — Просто...
— Просто мне не повезло родиться Гетеродином?
— К сожалению, — лгать он никогда не умел.
— Ну конечно. Вы правы, герр... — она запнулась, — Клаус. — Вскинула взгляд, глядя ему прямо в лицо: — И что будем делать дальше?
Это взгляд он знал, и все ее сходство с Лукрецией не имело никакого значения. Именно такими глазами, пронзительно-ясными, смотрел Билл, собираясь на очередной подвиг.
— Бороться, — ответил он без тени сомнений. — По крайней мере, теперь я точно знаю, на чьей ты стороне.

@темы: фандомное побоище, перевожу слова через дорогу, буквы руками

---

И последний рывок деанона - команда "Девушки-гения" (так долго тянули в немалой степени из-за меня, и вот тут мне точно не помешает ачивка "тормоз - тоже механизм", очень в духе канона было бы).
Честно признаюсь, это была очень внезапная команда. Началось все с того, что где-то осенью, еще, кажется, до начала офнабора, в моей ленте промелькнул постик на тему "а у нас есть вот такое упрт со стимпанком и безумной наукой, не пойти ли нам на Зимнюю". Упрт меня неожиданно заинтересовало, я пошел читать комикс и пропал (=. И пошел в команду - как обычно, маленькой скромной рыбонькой-переводчиком.
Как обычно же, когда я иду рыбонькой, закончилось это тотальным угаром, версткой на лету и закрытием собой всего, что только мог (а что делать, когда в команде полтора землекопа). Ни о чем не жалею (=. Ну разве что о том, что сделал недостаточно много, ибо комикс прекрасен и заслуживает всяческой популяризации (а еще там тройничок почти в каноне, мне прямо шипперское счастье подвалило).

парочка медалек

@темы: фандомное побоище

---

Кто упоролся и перевел три главы из "Фароса", тот я. Сам не знаю, зачем я это сделал, но там про взаимодействие примархов, и они такие... примархи. Вот больше нечего сказать (=. И да, я в курсе, что перевод давно есть. Я его видел, он меня не устраивает.

~10 000 слов, я предупредил

-18-
Примарх в ярости
Лорд-Протектор
Император Человечества

Избранные сыновья Сангвиния — Ралдорон, магистр ордена, и Азкеллон из Сангвинарной стражи — были заняты беседой со своим примархом, когда двери тронного зала распахнулись, заставив их схватиться за оружие.

Робаут Жиллиман ворвался в зал.

— Брат? — обернулся к нему Сангвиний.

От знаменитой выдержки Жиллимана сейчас ничего не осталось. Благородные черты его лица были искажены, стиснутые губы побелели.

Он прошел прямо к примарху Кровавых Ангелов, не заботясь протоколом, который обычно так ревностно соблюдал.

— Где он? — выплюнул Жиллиман. — Где наш брат?

— Мой лорд... — начал было Азкеллон.

Жиллиман резко развернулся к сыновьям Сангвиния, словно только что заметил их:

— Вы двое — оставьте нас!

Азкеллон и Ралдорон переглянулись.

— Быстро!

Сангвиний слегка наклонил голову.

— Мои лорды примархи, — поклонился Азкеллон.

Ралдорон открыл рот, собираясь что-то сказать, но остановился под пристальным взглядом Сангвиния.

— Мои лорды, — выговорил он.

Они вышли в молчании. Азкеллон закрыл за собой позолоченные двери тронного зала.

Крылья Сангвиния вздрогнули — поведение брата пробудило его гнев. Он выпрямился, излучая сияние. Он облачен был в простые одежды, и только крылья были украшены золотыми цепочками с рубиновыми подвесками в форме капель крови.

Сангвиний взглянул на своего брата сверху вниз:

— Не стоит так обращаться с моими сыновьями, Робаут. Их верность не передать словами, и они ничем не заслужили твой гнев. Особенно учитывая то, что гнев этот порожден твоей же собственной ошибкой.

— Ты... ты уже слышал?

— О том, что произошло на Соте? Да, хотя ты и не счел нужным сообщить об этом мне, прежде чем отдавать приказы своим капитанам.

Лицо Жиллимана побагровело от ярости. Они были братьями — и он был способен к проявлениям гнева не меньше, чем Сангвиний. Жиллиман мог скрывать это под маской расчетливой сдержанности, но все они были равно полубогами, и сила их эмоций соответствовала их природе. Чувства примарха были сложны и непредсказуемы, точно океан — но мало кому доводилось видеть эту сторону натуры Робаута.

Он трижды прошел по залу туда и обратно, меряя шагами пространство перед троном императора — а затем, остановившись у стены, ударил в нее кулаком со всей своей сверхчеловеческой силой. Камень треснул; осколки усыпали пол, и пыль от раскрошившейся штукатурки повисла в воздухе. Жиллиман со сдавленным стоном прижался лбом к каменной стене. Когда он выпрямился снова, некоторое самообладание вернулось к нему.

— Прошу простить, мой лорд.

Сангвиний почувствовал, как его собственное раздражение исчезло.

— Мой лорд? Ты пришел ко мне только в вторую очередь и называешь меня "мой лорд"?

— Я...

— Все в порядке, Робаут. Я понимаю. В конце концов, ты все же здесь. Просто не мог не поддразнить тебя немного. Я понимаю, почему ты не отправился сперва ко мне. Вопрос в другом: стоит ли нам разыгрывать дальше этот фарс? Из меня такой же Император, как, к примеру, из Азкеллона.

Жиллиман длинно выдохнул.

— Но ты все-таки Император, Сангвиний, — хриплым от избытка эмоций голосом произнес он. — Ты остаешься Императором — до тех пор, пока мы не сможем подвердить, что наш отец действительно мертв.

Крылья Ангела дернулись, зазвенели украшающие их цепочки и колокольцы.

— Когда мы наедине — я не ношу этот титул. Не ставь меня над собой — ни в сердце своем, ни даже ради церемониала. Мы видели ядовитые всходы, которые рождаются из этого. Оставь же притворство притворством — хотя бы между нами двумя и Львом.

— Да, — кивнул Жиллиман. — Да, конечно. Ты прав.

— Я никогда прежде не видел тебя настолько разгневанным. Обычно ты... куда спокойней.

— Ну, знаешь, иногда мне не удается держать себя в руках, — Жиллиман снова принялся расхаживать по залу, теперь уже спокойнее. — Сейчас, когда Сота под ударом, это ставит под угрозу всё, что мы пытались здесь построить. Без Фароса Ультрамар снова рухнет в отсутствие координации. Мы не сможем ни управлять нашими силами, ни удержать территории, которые у нас есть. О том, чтобы напасть на Хоруса, не может быть и речи. И поэтому я спрашиваю тебя — где он? Где Лев?

— Лорд-Протектор не исполняет своей роли, надо полагать.

— Ты хочешь сказать, Сангвиний, что он даже не упомянул о своих целях?

— Похоже, что тебе он сказал не больше, иначе бы ты не спрашивал. — Подойдя к столу около стены, Сангвиний взял кубок, наполнил вином и протянул брату: — Думаю, это тебе не помешает.

Жиллиман принял кубок и осушил его одним глотком.

— Он сказал мне...

— ...что отправляется патрулировать внешние границы, — договорили они вместе.

— Как обычно, ничего конкретного.

— Но тогда где он? Если он и правда у внешних границ, то должен был заметить вторжение в Ультрамар, — сказал Жиллиман. — Хотел бы я знать, насколько далеко он мог уйти, не ставя нас в известность.

— Ты ведь знаешь, что он ответит, если мы обвиним его.

Жиллиман скривил губы:

— "Секретная операция! Сейчас не время! Чтобы эффективно сражаться, следует соблюдать тайну! Почему я должен охранять твои миры для тебя, если ты не можешь удержать их сам?" Что-то в этом духе, — казалось, Жиллиман собирается обрушить кубок на стол, разбив тот в щепки — но он поставил кубок с нарочитой осторожностью. — Лев тщательно охраняет свои секреты, разузнает чужие, а затем смеется над всеми, обвиняя в недостатке понимания. Я прекрасно знаю, что он ответит, поверь мне, — примарх выглядел усталым. — Но он скажет и кое-что еще — и это я должен буду признать без обиды и злости: я согласился с ним в том, что минимальный гарнизон на Соте — единственное возможное практическое решение. Любая концентрация сил, помимо Эгиды, привлекла бы к системе ненужное внимание. Таковы были мои теоретические положения. Алексис Полукс считал иначе, и Дантиох явно был с ним согласен, хотя и не стал спорить с нами.

— Ненужное внимание все равно проявилось, и теперь у них не хватает сил, чтобы защититься.

— Проклятье, Сангвиний, я должен был это предвидеть! — воскликнул Жиллиман. — Появление Кёрза здесь, на Макрэгге, наверняка как-то связано с этим. Не может быть не связано. Он пробовал на прочность нашу защиту. Он видел Фарос, видел, на что он способен. Каким-то образом он связался со своей бандой убийц и навел их на систему Соты. Это нападение просто не может быть случайностью. Это невероятно.

— Ты преувеличиваешь.

— Хорошо, маловероятно. Но я никак не могу в этом разобраться. Я только бесконечно хожу по кругу. И Лев тоже как-то в этом замешан — будь он проклят с его вечным молчанием! Мы должны подвергнуть его порицанию, когда он вернется. Он подвел своего императора. Он заслуживает наказания.

— Ни в коем случае, — Сангвиний упрямо сжал губы. — Я не стану упрекать его, Робаут. Не стану его унижать. Не буду показывать, что твои слова значат для меня больше, чем его слово. Мы оказались здесь все вместе, и я не намерен принимать венец столь же тяжелый, как достался Хорусу. Если и следует призвать нашего брата к ответу — мы сделаем это как братья, а не как господин и слуга. Только так, и не иначе.

Жиллиман присел на ступени, ведущие к трону. Сангвиний опустился рядом с ним.

— Как так вышло? — едва слышно спросил Ангел. — Когда всё пошло не так? Почему Отец лгал нам?

— У него были на то причины, я уверен, — тяжело выговорил Жиллиман. Он обернулся к брату: — За последние месяцы мне стало казаться... — он поднял руки перед собой, пытаясь подобрать нужное слово. — Я стал замечать, что тебя не устраивает роль императора. Что ты несчастлив.

— Всегда кто-нибудь пытается использовать меня в своих целях. Отец, Хорус, теперь и ты. Я не допущу этого, Жиллиман. Да, я согласился на эти крайние меры — но не стоит давить на меня. Я ведь могу и ответить.

— Тогда почему ты согласился?

Сангвиний безрадостно улыбнулся:

— А что, у меня был выбор? — он рассеянно погладил резную орлиную голову на подлокотнике трона. — Это ведь было единственное подходящее теоретическое положение.

Жиллиман тоже улыбнулся — хотя на его лице отразилась скорбь и сожаление:

— Я не хотел навязывать его тебе, брат мой.

— Но ты это сделал. Или это сделали обстоятельства.

— Если ты и правда так считаешь... я приношу извинения, — сказал Жиллиман.

— О, это достойно уважения. Такому, как ты, нелегко просить прощения, я знаю. Ведь твои планы превыше всего. И если тебе приходится извиняться — значит, планы оказались несовершенны.

— Я не люблю ошибаться, — признался Жиллиман; столько беспощадной искренности прозвучало в этих словах, что Сангвиний сочувственно коснулся руки брата.

— Не переживай, Робаут. Я принял твое предложение пусть и неохотно, но по собственной воле. Все мы — лишь пленники судьбы.

— Теперь ты говоришь, как Кёрз.

— Вовсе нет. Судьба пытается пленить нас, но для того, чтобы ей это удалось — мы должны сдаться первыми. Судьба требует от своих жертв покорности, а я — не жертва. Никто из нас не жертва.

Оба примарха, обернувшись, подняли взгляд на трон за их спинами, сияющий в луче света — словно надеясь, что увидят там своего настоящего отца, улыбающегося и могущественного, и Он наконец расставит всё на свои места.

— Что с тобой случилось, Сангвиний? — помолчав, спросил Жиллиман. — Бремя, давящее на тебя, тяжелее, чем Империум Секундус.

— Разве может быть бремя больше этого?

— То, что произошло на Сигнус Прайм. Возможно.

— Там не произошло ничего важного — ничего, что касается наших теперешних дел, — Сангвиний вздохнул. Он так устал от попыток братьев выведать детали событий в системе Сигнус, устал ждать того момента, когда кто-нибудь из его собственных сыновей может случайно проговориться. Он не был готов разговаривать об этом — не был уверен, что когда-нибудь вообще сможет. — Придется тебе довольствоваться этим ответом. Я не намерен далее обсуждать этот вопрос. Сейчас нас должно занимать другое: что ты намерен делать с этой неудачей?

— Неудача. Да. И не больше, чем это, — произнес Жиллиман с новой решимостью. — А что, по-твоему, я могу сделать? Мои командиры собирают флот, пока мы разговариваем с тобой. Мы обрушимся на Соту с такой яростью, что Повелители Ночи никогда больше не посмеют нарушать границы моих владений.

— Твоих владений? Значит, нам снова следует говорить именно так? Все настолько безнадежно?

— Я не это имел в виду, ты же понимаешь...

— Я понимаю. Возможно, я понимаю куда лучше, чем ты. Ультрамар всегда был твоими владениями, Робаут.

— Нет. Ничего подобного. Я лишь храню его для человечества. Император — ты, а не я.

— А что делать с расстоянием? Ты намерен держать луч Фароса нацеленным на тебя? Но тогда мы лишим всех остальных возможности сообщения.

— Флот будет готов к утру. К тому же, на подходе еще одна флотилия — небольшая, но они должны выиграть время. А если и нет, я доверяю Дантиоху. Он и Полукс как нельзя лучше

подходят для этой задачи. Их присутствие вселяет в меня надежду больше, чем что-либо еще.

— Одна лишь надежда — не лучшая стратегия. Надежда снова толкает нас в жестокие руки судьбы.

— Что бы ни случилось, — пожал плечами Жиллиман, — я отомщу.

— И так мы вновь отдаляемся от света.

— Сейчас — темные времена. Я отправляюсь завтра. Ты остаешься регентом-императором и правителем Ультрамара в мое отсутствие.

— Но я хотел сражаться рядом с тобой! Слишком долго я не наслаждался битвой.

— Сангвиний, ты не можешь себе этого позволить.

Сангвиний раздраженно тряхнул крыльями:

— Значит, я должен оставаться здесь и продолжать это представление? Изображать самозванца, правящего бледного тенью былого?

— Это не так, брат, — Жиллиман протестующе вскинул руки. — Мы не можем рисковать собой — не все одновременно, во всяком случае. И более того, ты нужен мне здесь, если Кёрз вернется или Повелители Ночи нападут на Макрэгг. Атака на Соту может быть отвлекающим маневром. Твой легион остается здесь. Если он и придет — лучше, если его встретит один из нас.

— Тогда позволь отправиться мне. Позволь мне взять моих ангелов и принести правосудие порождениям Нострамо. Ты нужен своему народу.

— Нет. Это — моя война, Сангвиний. Я, и никто иной, должен преподать Кёрзу урок. Он вторгся в мой дом, осквернил мою часовню, и моя... Ойтен. Он угрожал Ойтен. — Жиллиман замолчал на мгновение, вспоминая о жестоком налете Кёрза и о том, как едва не потерял стареющую леди-камерария — ту, которую примарх мог бы назвать своей матерью. — Он безумен. Болен. Он рискнет чем угодно, лишь бы уязвить нас. И это лишь доказывает, что он лишился рассудка. Я не позволю никому помешать мне в моем отмщении.

— Что ж, пусть так. Но я не уверен в его безумии, — произнес Сангвиний. — Порой мне кажется, что ему понятно больше, чем нам.

Жиллиман прищурился:

— Теперь ты, кажется, решил признать поражение, ставя слова этого сумасшедшего выше наших взглядов? Объяснись.

— Разве? Подумай вот над чем, Робаут. Наш отец скрывал от нас истину — настоящую истину. Что еще Он утаил?

— Сангвиний!

Ангел сложил руки перед собой — ладонь к ладони — и закрыл глаза. Он являл собой живой образ всех уничтоженных религий: сияющий ангел, облеченный плотью.

— Нет, разумеется, я не верю, что Отец намерен был принести в жертву всё человечество ради собственного вознесения. Я по-прежнему верю в его мечту. Но всё это... Демоны? Боги? Всё то, что, по его словам, не существовалао — всё это реально. Он должен был знать! Если бы только он предупредил нас, если бы он поведал нам истину, мы могли бы оградить себя от нее. Он не доверял нам — и это стало его падением.

— Мы могли бы попытаться отыскать эту истину — как Хорус.

— Искал ли Хорус тьму — или она нашла его? Ты ведь знал нашего брата — он был горд и честолюбив, но всё же благороден, и во многом был лучшим из нас. Если он познал искушение в неведении — как он мог противиться ему? Всё куда сложнее, чем обуявшая Хоруса жажда власти.

— О чем это ты? — подозрительно спросил Жиллиман. На мгновение Сангвиний был уверен, что его брат разглядел его собственное искушение на Сигнус Прайм и страдания, которые оно принесло ему. Он уронил руки.

— Я не знаю точно. Просто мысли — ничего больше.

— Время для размышлений прошло. Теперь нас спасет только действие, — Жиллиман встал, повернувшись к брату спиной — разговор был окончен.

Он уже ступил на порог, когда Сангвиний заговорил, заставив его замереть.

— Брат, — сказал Ангел. — Будь осторожен.

Жиллиман оперся на дверь, обернувшись назад.

— Брат мой, разве ты когда-нибудь видел, чтобы я был неосторожен?

Толкнув тяжелые створки, он вышел прочь. Двери с грохотом захлопнулись за его спиной.

— Слишком часто, — произнес Сангвиний в пустоту тронного зала.

-22-
Полет императора
Ангел света
Аве Император

После отбытия Жиллимана прошел день, но через Гибельный Шторм не доходило никаких вестей. Поле Фароса не появлялось в часовне. Словно погрузившись в скорбь, Макрэгг укутался тяжелыми серыми облаками, нависшими над горами Короны Геры. Осень подходила к концу, и восточные ветра несли с собой первые предвестья зимы.

На этих же ветрах сейчас парил ангел и император. Сангвиний рассекал небо, взмахивая широкими белоснежными крыльями. Робаут Жиллиман — со свойственным ему отсутствием такта — настаивал, чтобы Сангвиний не предпринимал никаких рискованных действий; полеты были в этом списке на одном из первых мест.

Тогда Сангвиний кивнул, внешне соглашаясь, но в то же время будучи преисполнен решимости не выполнять указания брата. С тем же успехом Робаут мог бы приказать орлу оставаться прикованным к земле. Летать было для Сангвиния так же легко, как и ходить, пусть никто и не мог оценить этого; иногда даже легче. В сырую погоду у него болели ноги — единственное физическое напоминание об ужасных ранах, полученных от рук исчадия варпа Ка'бандхи.

Раны душевные были куда глубже.

Сангвиний прикрыл глаза, ловя восходящие потоки ветров, поворачивающих к небу от горной стены. Капли случайного дождя быстрым порывом простучали по перьям. Одним мощным взмахом он заложил вираж, направляясь к пику Андромахи. Суровая красота Водопадов Геры, рушащихся с каменных вершин, была скрыта серо-белыми облаками, но Сангвинию нравилась такая погода — и не только потому, что она скрывала его от стражей, приставленных братом. Переменчивые ветра превращали полет в состязание, а холодное касание дождя на коже приносило бодрость.

Из брони на нем была лишь простая церемониальная кираса из золоченой пластали, повторяющая очертания его тела, так что дождь беспрепятственно проникал через ткань одежд. Длинный меч был подвешен к поясу. Сангвиний мог бы летать и в полном доспехе, но это утомляло его. К тому же, будучи заключен в керамит и пласталь, он не мог не думать о своих стесненных обстоятельствах; броня становится для воина тюрьмой, если он не может отправиться на войну. В воздухе у него оставалась свободу, которую никто не мог отнять, и он предпочитал наслаждаться ей в полной мере.

Прекратить полеты, только подумать! Сангвиний всецело уважал Робаута. Он даже, пожалуй, любил его — тем отвлеченным чувством, что присуще давно разлученным братьям, — но Робаут был порой невыносим в своем стремлении ставить веру в организованность превыше всего остального. Словно бы его планы и схемы, все его разложенные на мельчайшие детали наблюдения могли помочь подготовиться хоть к чему-то. Отец не зря выбрал Хоруса, а не Жиллимана — пусть и с печальным исходом в итоге.

Сангвиний не забывал о том, что он сам, когда отец обдумывал свой выбор, стоял в его списке выше Робаута. Но он не мог представить себя в этой роли. И, думая об этом, нельзя было не вспомнить возможности, которые предлагали ему другие силы.

Ложь и искушения Кайрисса по-прежнему приводили его в ярость.

— Никогда! — выкрикнул он в шуме ветра, сжав кулаки. — Никогда, никогда!

Взмахивая крыльями, он устремился всё выше и выше, поднимаясь над облаками и вершинами гор, до верхних слоев атмосферы, за которыми полет был уже невозможен. Сангвиний скользил на ревущих потоках ветра, и капли дождя замерзали на его коже. Воздух здесь был настолько разрежен, что обычный человек уже задохнулся бы, но Ангела жжение в легких лишь подстегивало. Он посмотрел вниз — на лежащий под ним мир Жиллимана, столь же холодный и идеально организованный, как разум его правителя. У горизонта атмосфера истончалась настолько, что можно было бы разглядеть звезды и черноту космоса.

Вместо этого там была лишь алая пелена шторма.

Перед глазами Сангвиния вспыхнула знакомая уже картина. Его брат Хорус, исполненный неестественной силы, торжествующе стоящий над его искалеченным трупом...

Это видение приходило к нему десятки раз — и всегда было одним и тем же: искаженные черты лица брата, неотвратимо склоняющегося вниз, к его собственному мертвому лицу. Он не мог отвернуться, как не мог и сдержать своей скорби. Он видел это не своими глазами, но через чье-то чужое зрение. Сам он к этому времени был уже мертв.

Сангвиний не мог уже вспомнить, сколько раз видение посещало его. Впервые он отмахнулся от него, посчитав всего лишь дурным сном, — и тогда оно действительно было не более, чем сном. Но теперь оно повторялось со всей беспощадностью истины, которая еще не произошла.

Смерть ангела.

Видение менялось. За последние месяцы он успел повидать множество разных финалов. Но именно это становилось главным, делаясь все четче и реальнее, тогда как все другие истаивали в небытии.

Именно так он умрет. Теперь он был уверен в этом.

И так умрет мечта Жиллимана о новом Империуме...

Охваченный мрачными мыслями, Сангвиний прекратил подъем. Дальше воздух не удержал бы его крылья. Расправив их во всю ширь, он устремился вниз, к горным вершинам, что вздымались над бурлящими серыми облаками.

Он вынырнул из облачного фронта над морем, и Магна Макрэгг Цивитас открылся перед ним, точно детская голо-книга — ровные ряды огней, отмечающие прямые как стрела дороги и строгие, военной архитектуры здания в вечерних сумерках. Сангвиний пролетел над столицей, улыбаясь про себя — представив, как перепуганные команды зенитных батарей торопятся деактивировать свои орудия, чтобы не сбить случайно своего императора. Не очень-то подобающая шутка, конечно, — но ему стало немного легче. Он заложил вираж над городом, вновь разворачиваясь в сторону гор, но тут завибрировал вокс-браслет на запястье. Он бросил взгляд на рубин в форме сердца, оправленный в металл: камень пульсировал красным в определенном ритме, позволяющем определить, кто отправил вызов.

Азкеллон.

Сложив крылья, точно пикирующий ястреб, Сангвиний устремился к земле с устрашающей скоростью. Мимо промелькнули серые склоны гор. Строения Крепости Геры приближались, разворачиваясь перед ним со всеми своими статуями и украшениями; венчающие крепость шпили вставали рядами каменных копий.

Он направлялся к укреплениям около ризницы Либрариума; облаченные в синее стражи на стенах стремительно выросли, превращаясь из миниатюрных фигур в воинов-полубогов.

Сангвиний развернул крылья полностью, резко останавливаясь в воздухе — движение отозвалось легкой приятной дрожью. С легкостью, кажущейся невозможной, он опустился на укрепления. Крылья хлопнули последний раз, взметнув порыв холодного воздуха и сложившись за его спиной. Владыка Ангелов шагнул вперед; взъерошенные перья постепенно укладывались на место, повинуясь сокращениям незаметных мышц.

Сангвиний вздрогнул. Если не считать полета, ощущения от расправляющегося оперения были среди самых приятных из известных ему. Давно, когда он был еще ребенком, он ухаживал за крыльями своими руками, очищая их от грязи и расправляя перья. Это помогало ему думать, помогало принять то, кем он был.

Теперь эту обязанность исполняли другие — почетные слуги легиона. Несколько из них уже появились среди Ультрамаринов, стоящих на укреплениях — как всегда, ожидая его появления. С благоговением они расправили те немногие перья, что не улеглись сами по себе. Как правило, о маховых перьях не приходилось заботиться — они были достаточно большими и крепились напрямую к мышцам, отвечающим за полет, — но вот покрывающие часто требовали внимания. Он слегка развернул крылья, помогая слугам. Наконец, тщательно разложив перья, они украсили вершины его сложенных крыльев декоративными цепочками.

Взмахом руки он отпустил слуг, и те с поклонами растворились в сумраке, из которого явились.

Сангвиний прошел мимо неподвижных стражей Геры, Сюзеренов Инвиктарии, достойнейших из воинов Жиллимана. Космодесантники замерли, не шевелясь, словно статуи. Знамена в их руках трепетали на ветру, словно наделенные жизнью, — которой, казалось, лишены были сами легионеры. Мимо промаршировала когорта Прецентийской гвардии — они отсалютовали ему, не сбившись с шага. Сангвиний отсалютовал в ответ со всем уважением, какое мог изобразить, скрыв раздражение за сосредоточенным выражением лица. Да, владения Жиллимана были велики, но все же они оставались лишь частью куда большего целого, и тесные границы Империума Секундус давили на него, словно стены кукольного дома. Тот факт, что солдаты его брата отслеживают каждый его шаг, заставлял чувствовать себя пленником еще сильнее.

Площадь Ожидания была пуста, в этот час здесь не было никого из просителей. Воинов Жиллимана сменила Сангвинарная стража легиона Кровавых Ангелов: золотые статуи заняли место кобальтово-синих.

Площадь представляла собой обширный ступенчатый амфитеатр в центре крепости. На противоположном ее конце располагались двери в его тронный зал. Сангвинию казалось, что это больше напоминает арену, чем место собраний. Несмотря на свой рост, он показался себе маленьким и незначительным, пересекая это пространство.

Контраст был особенно разительным по сравнению с тем, какие ощущения он обычно испытывал здесь. На этой площади усиливалась клаустрофобия, которая сопровождала для Сангвиния титул императора. В первые дни Империума Секундус воины всех легионов требовали его внимания; они успокоились, когда разбитые легионы влились в ряды разномастной армии нового Империума. Как только прошло потрясение предательства, они были готовы посвятить себя мести. В конце концов, они оставались воинами. Но теперь место легионеров заняли смертные мужчины и женщины со всех концов владений Жиллимана. Государственные дела поглощали абсолютно всё время — неважно, был ли он номинальным правителем или фактическим. Сангвиний не представлял, как Робаут ухитрялся управлять всем этим множеством миров и не терять самообладания каждые десять минут. В те дни, когда площадь была заполнена народом, она и вправду казалась очень маленькой.

Далеко не все просители приходили сюда с каким-либо делом; многие просто желали посмотреть на Сангвиния. Эти паломники тревожили его, но с каждым днем их становилось всё больше. Они преклонялись перед своим небесным ангелом-императором. Они рассказывали друг другу невероятные истории, не признавая приземленных фактов. Ходили слухи, что усиливается культ, поклоняющийся их отцу как богу, — подозрительно повторяющий ересь Лоргара; теперь, когда Терра — как они опасались — пала под власть Воителя, этот культ стал еще сильнее. Теперь Сангвиний оказался в довольно неловкой ситуации — он был вынужден отрицать собственную божественность.

Он был ангелом лишь внешне. Он не был богом.

Терранские позвоночные организмы были тетраподами — они имели четыре конечности. У него же их было шесть. Будь он одарен дополнительной парой рук вместо крыльев, он сомневался, что заслужил бы такое же почтение. Ни у кого из его братьев не было лишних конечностей, ничего такого. Четырехрукий император вряд ли стал бы удачным объектом для поклонения.

Конечно, у всех примархов были свои странности — сверхчеловеческая физиология оставалась общей, но множество даров их отца распределились по-разному. У некоторых были физические различия, но они по большей части не имели отношения к замыслам отца — руки Ферруса, отсутствующий глаз Магнуса, угольно-черная кожа Вулкана, варварские импланты Ангрона. Возможно ли, что и с ним дело обстоит так же, что его крылья — дар чьих-то иных рук? Крылья вовсе не были божественным благословением; Сангвиний всегда боялся, что они — нечто совсем другое, и после Сигнуса страх лишь усилился.

Его крылья были не более чем аномалией развития. Простой исходящий из этого факт: среди всех примархов Сангвиний был единственным настоящим уродом.

Но в то же время крылья были его плотью и кровью с рождения. И пусть он страшился истинного их происхождения, он любил их всем своим существом. Они принесли немало пользы. Разве не красота этих крыльев остановила в свое время племена Ваала, несмотря на всю их ненависть к мутантам? И возможно — думал Сангвиний в своих одиноких полетах, паря в небе над Макрэггом, — возможно, именно страх той порчи, что представляли собой крылья, удерживал его от того, чтобы предаться порче самому.

На Сигнус Прайм он подвергся испытанию, но оно было не последним. Макрэгг предоставлял ему испытание иного рода. На Сигнусе он смирил свою врожденную ярость; здесь он должен пойти дальше и научиться терпению — прежде, чем снова встретится с Ка'бандхой лицом к лицу. Он знал, что этот час настанет — так же точно, как знал час своей собственной смерти.

Сангвиний саркастически улыбнулся. Ярость давалась ему легко. Спокойствие, скрывающее ее, было сложнее, но он давно овладел им. Терпение же никогда не было его сильной стороной.

Высокие двери, ведущие в зал для аудиенций, распахнулись при его приближении. За дверью открывалось еще одно обширное пространство — его разделяла пополам длинная дорога, богато украшенная, точно неф кафедрального собора на каком-нибудь отсталом мире. В дни приемов этот зал тоже наполнялся толпой до предела. Сейчас же он был пуст, если не считать стоящей на карауле почетной стражи. Статуи королей-воинов Макрэгга выстроилсь вдоль дороги до самого конца, где она упиралась в другие двери — бронзовые створки под арочными сводами, ведущие в приемную тронного зала. Сангвиний прошел мимо статуй, чувствуя, как с каждым шагом испаряется и покидает его ощущение свободы.

— Азкеллон, я надеюсь, это нечто важное, — пробормотал он.

Перед ним открылись вторые двери. Приемная казалась крохотной в сравнении с площадью и залом перед ней; Сангвинию хватило восьми шагов, чтобы пересечь комнату. Стену украшал ряд высоких окон, глубоко врезанных в камень. Окна были проделаны прямо в укрепленной стене Крепости Геры — в искусственной скале, возносящейся на триста метров над городом. По другую сторону комнаты большую часть места занимала посредственной работы статуя — впрочем, она находилась здесь отнюдь не ради художественных достоинств. Статуя была доверху наполнена взрывчаткой — последняя ловушка для тех, кто мог бы попытаться повергнуть нового императора так же, как и старого.

Сангвиний остановился перед Владыкой Человечества.

Император смотрел в сторону, устремив пустые глаза в невидимую даль.

— Почему Ты должен был умереть, отец? — прошептал Сангвиний. — Я сожалею о том, что посмел принять Твой титул. Робаут утверждает, что Ты бы понял. Но я уже не уверен, — он коснулся закованной в броню ноги статуи. — И я сожалею о своей нерешительности. Прости, что мы подвели Тебя.

Сангвиний поклонился, приложив руку ко лбу, и наконец, миновав золотые двери, ступил в тронный зал.

Еще одно циклопическое пространство под высокой сводчатой крышей, которую поддерживали два ряда колонн. Балкон опоясывал купол, венчающий своды точно в центре — над его троном.

"Его трон", — подумалось Сангвинию. Сама мысль об этом казалась нелепой; слишком, слишком похоже на игру.

Тронный зал был достаточно просторен, чтобы Сангвиний мог взлететь, но он избегал этого. Здесь он, как нигде, чувствовал себя птицей в клетке. Взамен он предпочел пойти к трону пешком.

— Азкеллон? Я здесь, сын мой. Что встревожило тебя настолько, чтобы отвлечь меня от моих размышлений?

Ответа не последовало. Одно из знамен на стенах хлопнуло от холодного порыва ветра. Сангвиний бросил туда взгляд — край знамени колыхался рядом с тем местом, где стена все еще хранила следы гнева Жиллимана.

Сангвиний обернулся. Почти все канделябры, стоящие вдоль стен, погасли. Только несколько осветительных шаров висели в воздухе, источая тусклый свет — он не в силах был рассеять сгустившиеся тени, сквозь которые кое-где не проникал и взгляд примарха. В зале повеяло холодом. Его перья помимо воли взъерошились.

Сангвиний замер и принюхался. Под прохладным запахом близкого дождя таился другой — запах гниения, разлагающихся трупов, забытых на многие годы.

Он осторожно шагнул вперед, каждым нервом чувствуя опасность. Что-то было не так, очень не так.

Жаль, что он пришел сюда без брони.

— Азкеллон? — выкрикнул он. Его голос отдался громовым эхом в пустоте тронного зала.

Сангвиний приблизился к трону — престол был пуст, сияя в луче света. Несмотря на всю свою практичность, Жиллиман умел создать впечатляющий эффект, когда это требовалось для его целей. Он поднялся к подножию трона, откуда можно было окинуть взглядом весь зал, сверху донизу.

— Свет, — скомандовал он.

Но свечи не вспыхнули пламенем, как им полагалось. Редкие осветительные шары оставались единственным источником света.

Тень в самом темном углу сгустилась еще сильнее. Сангвиний двинулся к темному пятну. Зловоние в воздухе усилилось, и в ответ он наполовину вытащил из ножен свой меч.

Сангвиний достиг пятна. Это оказался черный плащ, даже на вид мерзкий и нечистый, наброшенный на одну из колонн. Кто бы ни оставил его здесь, он придал ему форму человеческой фигуры, искусно расположив складки ткани. Протянув руку, Ангел коснулся плаща, и тот осел на пол с хлопком зловонного воздуха. Со щелчком он задвинул меч в ножны.

— Я за твоей спиной, Сангвиний, — раздался голос — негромкий, но заполнивший все пространство тронного зала. Сангвиний мгновенно обернулся; его меч покинул ножны с мелодичным шелестом.

Он восседал на троне Сангвиния; Азкеллон неподвижно лежал у его ног. Его брат.

— Аве Император, — произнес Конрад Кёрз.

-24-
Воссоединение
Судьба и воля
Пророчества

Пять футов отточенной стали засияли во мраке, разгораясь внутренним светом активированного силового поля. Кёрз прикрыл свои темные глаза, нарочито поморщившись — точно забавлялся притворной битвой с ребенком.

— Убери это, дражайший брат мой. Нет никакой нужды...

— Ты не брат мне больше, — отрезал Сангвиний.

Медленно обходя трон по кругу, он перехватил рукоять меча, готовясь отразить удар. Кёрз был облачен в полный боевой доспех. Над бронированным воротником на шее виднелась полоска грязи; исцарапанный темно-синий металл покрывали потеки давно запекшейся крови. Но когти — прикрепленные к запястьям и далеко превосходящие длиной его ладони — блестели отполированной сталью.

Крылья Сангвиния вздрогнули. Он не был уверен, что переживет эту встречу; в прошлый раз Кёрзу удалось достойно противостоять одновременно Льву и Жиллиману. Но, стоило ему подумать об этом, видения будущего вспыхнули в его разуме, разворачивая перед ним последовательность ударов и контрударов. Вот Кёрз спрыгивает с трона в вихре клинков, и Сангвиний остается выпотрошенным на полу. Сангвиний взмывает в воздух, и Кёрз повержен. Кёрз ждет, пока Сангвиний приблизится, а потом сносит его голову с плеч. Сангвиний предвидит это и вонзает меч в грудь Кёрза.

Он тряхнул головой, пытаясь прийти в себя. Стремительно разворачивающиеся вероятности угрожали затопить его сознание кровью. Он попытался отогнать их прочь, но безуспешно.

Кёрз наблюдал за ним с неким злорадным любопытством, лениво постукивая ногой по нагруднику Азкеллона. Благородные черты поверженного легионера хранили бессмертную красоту статуи. Сангвиний изо всех сил прислушался, пытаясь уловить, дышит ли еще его сын. Все звуки, заполнявшие зал, были доступны его сверхчеловеческим чувствам. Каждое движение и эхо отзывались громовым раскатом. Метаболизм Кёрза звучал точно рык готового извергнуться вулкана; собственное тело Сангвиния едва не заглушало звуки, которые он хотел услышать. Мгновение он не различал ничего, но затем до него донесся вздох, сорвавшийся с губ поверженного воина Сангвинарной стражи, и негромкий стук двух сердец. Надежда всколыхнулась в груди Ангела.

— Азкеллон жив?

Кёрз растянул губы, приоткрывая черные пеньки зубов. Сангвиний отшатнулся от смрада его дыхания. Кёрз потер вместе указательный и большой пальцы — жест купца.

— Всего лишь гарантия, не более. Если будешь хорошо себя вести, я его тебе верну.

— Ты пришел, чтобы убить меня, как пытался убить Льва и Робаута.

— Вовсе нет.

— Не лги мне, Конрад. Не трать усилий. Мы оба знаем, чем это закончится.

Кёрз закатил глаза:

— Ну сколько раз я должен объяснять, что я больше не ношу это имя? Ночной Призрак, Ночной Призрак! Совсем несложно запомнить, — он покачал головой. Спутанные сальные волосы упали на его броню. — Нет, нет! Не так близко, Ангел. — Он небрежно качнул ногой тело Азкеллона. — Я могу оборвать его жизнь в мгновение ока, — его кошмарная улыбка стала шире. — Но я не буду. Обещаю. Я пришел поговорить.

— Мне нечего сказать тебе.

— В таком случае мне, видимо, придется уйти. Тысяча извинений, о дражайший брат мой, — огрызнулся Кёрз. — Зато мне есть что сказать тебе, Ангел. Или мои желания не имеют значения для сиятельного императора человечества?

— Ты всегда чем-то недоволен, Кёрз.

— Ночной Призрак! — поправил Кёрз с наигранной обидой. Он откинулся на спинку трона. Броня Азкеллона скрипнула под его ногой, и он хихикнул. — Абсолютно точно установленный факт, брат мой, состоит в том, что я не уверен — смог бы я тебя убить, если бы захотел, — он принялся вычищать засохшую кровь из-под грязных ногтей. — Вы с Жиллиманом так часто говорите о логике; что ж, давай взвесим обстоятельства. Во владении оружием я превосхожу тебя. Всегда превосходил. Большинство из вас. Я в доспехах, а ты — нет. Твой клинок — всего лишь сталь и энергия, у меня же есть мои когти, — он постучал по одному из орлов на подлокотниках трона.

— Попытайся, — сказал Сангвиний. — Нападай. Проверим на практике наши умения.

— О, но ведь этот вопрос не исчерпывается простым искусством боя, — хмыкнул Кёрз. — И ты, и я владеем кое-чем еще. Видение будущего. И это уравнивает всё. Когда каждый может предугадать намерения противника — где же тогда цель?

— Вот где! — Сангвиний направил острие меча на брата.

Он прыгнул к Кёрзу, расправляя крылья — цепочки на них, порвавшись, разлетелись в стороны. Кёрз двигался так быстро, что Сангвиний почти не заметил, как он исчез с трона. Его брат слился с тенями в мгновенном взмахе плаща. Любой другой уже был бы повержен — но не Сангвиний. Вспышки предвидения становились настойчивее, вбиваясь в его мозг, точно гвозди. Он видел, где будет Кёрз, за секунду до его движения, — и нанес удар в будущее. Его меч встретился с когтем. Ответного удара Кёрза он уже ждал — и отразил его мечом. И следующий, и следующий. Он видел просвет в защите. Кёрз закрывал его. Кёрз атаковал, но Сангвиния уже не было на месте. Это было уже не предчувствие. Он видел.

Они кружили в схватке по тронному залу — Ангел и Ночной Призрак. Со скоростью, за которой не уследил бы глаз простого смертного, они обменивались ударами. Каждый видел движение противника за секунду прежде, чем оно должно было состояться, и отвечал соответственно. Видения Сангвиния, обычно столь редкие, теперь обрушивались на его разум безумным потоком.

Сражение продолжалось долгие, долгие минуты — и ни один из них не мог взять верх.

Не сговариваясь, они отпрянули друг от друга. Исходящее от Кёрза зловоние стало еще сильнее, безупречная кожа Сангвиния была покрыта потом. Оба тяжело дышали.

— Ну, видишь? Думаю, у тебя это несколько иначе — но теперь ты можешь представить, на что похожа моя жизнь, — сказал Кёрз. Он проделал сальто назад, легко приземлившись на ноги рядом с Азкеллоном. — И это так предсказуемо скучно.

— У нас с тобой нет ничего общего! — выдохнул Сангвиний.

— Нет, — согласился Кёрз. — Весь этот свет, и честь, и надежда, и слава, — процедил он. — А я должен влачить жизнь, лишенную неожиданностей, где предвижу каждый момент прежде, чем он настанет. О горе, горе мне!

— Зачем ты здесь, Кёрз? — спросил Сангвиний. — Или ты намерен отвлекать меня разговорами, пока не сработает какая-нибудь хитрая ловушка? Меня не провести так, это удалось с нашими братьями.

— Никаких хитростей. Я говорю чистейшую правду. Я пришел поговорить. Об истине, — он широко улыбнулся и поклонился.

Кёрз двигался с грацией, казавшейся едва ли не непристойной в исполнении этой изможденной фигуры. Само его присутствие порождало дурные предчувствия. Его быстрые, незаметные глазу движения — так двигались темные твари в темных легендах.

Нагнувшись, он взял Азкеллона за щиколотку.

— Я знаю! — объявил он с детским энтузиазмом. — Дальше ты провозгласишь вот что: "Я позову свою стражу, своих золотых сыновей! Вместе с ними я убью тебя, ты не сможешь остановить нас всех!" — Кёрз невероятно точно изобразил голос Сангвиния — и Ангел опасался, что бессмысленное тщеславие в этом голосе было столь же точным. — Но они не смогут. А я могу. Ты видел, что я сделал с сыновьями Льва, и с отпрысками нашего Мстящего Счетовода. Я сделаю это снова — с радостью. А если и этого недостаточно, чтобы убедить тебя — то смерти вот этого сына, столь дорогого тебе, столь любимого тобой, будет достаточно.

— Ты отвратителен, — процедил Сангвиний.

— Такой красивый и такой глупый — любимый петушок Отца, кудахчущий в своем курятнике! Разве смысл моего существования не в том, чтобы быть чудовищем? — с горечью бросил Кёрз. — Лучше скажи мне вот что, братец. Мне правда интересно. Веришь ли ты, что мы были разбросаны по галактике волей случая — или же нет? Кажется, Жиллиман принадлежит к последнему лагерю. Я так и вижу, как эта мысль движется по его закостеневшему разуму — точно мышь в лабиринте, не в силах найти другой путь наружу, но зная, что выход есть только один, и там уже ждет хищник. Тик-так, — хихикнул он, медленно проведя когтями в воздухе. — Кошки-мышки, когти на стенах.

— Ты пришел, чтобы спросить меня об этом? Ты безумен.

— Я пришел, — Кёрз пожал плечами. — И я спрашиваю. Какая разница, зачем мне это? Брось, Ангел. Неужели ты правда думаешь, что это была лишь случайность? Я хочу знать. Все мы были заброшены в миры, которые идеально подходили к нашим характерам — характерам, которые создал наш отец. И более того, характеры наших сыновей, пришедших в легионы с Терры, тоже подходили к мирам, на которых нас нашли. Ах да, и еще мы оба можем видеть будущее. Подозреваю, что Отец способен читать его, точно ежедневные новости. Итак, можешь ли ты стоять передо мной и утверждать, что это была случайность? Нет? Нет ответа?

— Нет, — едва слышно выговорил Сангвиний.

— Нет ответа? Или нет, ты в это не веришь? — настаивал Кёрз.

Меч Сангвиния чуть опустился. Он не знал, почему признается Кёрзу, но слова просились на волю, и он не мог остановить их, даже если бы захотел.

— Нет, я не верю, что мы были потеряны случайно.

— Вот, вот! Понимаешь? — Кёрз пришел в восторг от его согласия. — Чтобы тот, кто строил планы так долго и кропотливо, был застигнут врасплох в момент своего триумфа? Чушь. Поздравляю, ты на полпути к осознанию истины.

— Что наш отец был лжецом?

— Был?.. — с усмешкой переспросил Кёрз, на мгновение нахмурившись. — О да. Лжец, и более того: я — чудовище, ибо ничем иным я не могу быть; ты же — точно так же — ангел.

— У тебя был выбор, Кёрз. Отец всего лишь создал нас, но не воспитал.

Кёрз мгновенно оскалился.

— Я был создан таким! Ничто не может этого изменить. Я знаю, потому что я пробовал! Я пытался! — его глаза блеснули слезами. — И ради чего — чтобы Он мог наблюдать за моими страданиями, когда меня постигала неудача? Чтобы Он мог поставить еще одну пометку в своих лабораторных записях? Что за отец создает ребенка определенным образом, а затем судит его за это? Ты полагаешь, будто я жесток? Но я ничто в сравнении с Его жестокостью! Я был наказан, потому что делал то, для чего создан, — он скрипнул зубами с неожиданной злостью. — Разве это — справедливо? Как я могу следовать за тем, кто совершил со мной такое? — гнев схлынул, точно набежавшая на берег волна, и Кёрз вернулся к своей прежней притворно-дружелюбной манере. — Итак, ты видишь. Он заслужил предательство.

— В это я не верю, Конрад. Отцы часто лгут сыновьям, чтобы защитить их, чтобы спасти. Наш отец бессчетные тысячелетия скрывался среди людей, открывшись лишь тогда, когда Он решил, что пришло время. История того, как мы были потеряны — необходимая ложь, если это действительно ложь. Разница между тобой и мной в том, что ты видишь некую зловещую цель в Его действиях. Я же — не вижу. Его скрытность причиняет мне боль, Конрад — так же, как и тебе. И вывод, к которому ты пришел, тоже причиняет мне боль. Но я не стану предаваться отчаянию — и в этом истинная разница между нами. Я не отрекусь от мечты нашего отца. От его плана во имя блага человечества.

Кёрз фыркнул. Сейчас, когда от него не исходила угроза, он выглядел даже жалким.

— Благо для вида, так отличившегося отсутствием благостности. К примеру, знаешь ли ты, что даже здесь, в самом сердце карманного рая Жиллимана, остаются униженные и оскорбленные? Я прятался в иллирийских кварталах. Прославленный гражданский кодекс Робаута — все его порядки — смыкаются вокруг таких мест, точно стены, но не проникают внутрь.

Ночной Призрак подошел к брату ближе. Сангвиний отступил, сохраняя дистанцию. Кёрз тащил за собой Азкеллона — так недовольный ребенок тащит за собой игрушку, не заботясь о том, причиняет ли он вред, сосредоточившись на какой-то бессмысленной обиде.

— Я был там — среди отверженных, среди отбросов. Они говорят обо мне только шепотом. Они научились бояться темноты. Но разве наш брат нашел меня? Разве Лев догадался искать там, или где-то еще на Макрэгге? Нет. Невероятная глупость. Да я едва ли не кричал, чтобы они пришли за мной! Если ты, глядя на этот мир, видишь надежду будущего — отправляйся в кварталы бедноты. Там ты увидишь отчаяние настоящего. И ты знаешь не хуже меня: надежда на будущее — ложь. Всё возвращается к началу, а наше начало — лишь тьма, непроглядная тьма.

— Значит, вот во что ты веришь, брат? Что всё это было неизбежно?

— Я верю, что предательство Хоруса было частью плана нашего отца.

— Я так не думаю.

Кёрз вскинул руки, точно намеревался обнять своего брата. Ботинок Азкеллона звякнул, упав на пол.

— Ну надо же! Какая у нас чудесная доверительная беседа. И в самом деле, почему бы нам не побеседовать? Многие наши братья были близки друг с другом. Фулгрим очень хорошо относился к Феррусу — до того, как убил его. А еще Феррус был близок с Вулканом. Его так легко было возненавидеть — но в то же время некоторые его любили. Может, и я могу на что-нибудь надеяться?

— Для всех нас есть надежда, Конрад.

Кёрз усмехнулся:

— Нет. Ничего подобного. Для меня есть только ненависть. Ты всегда ненавидел меня.

— Тебя не ненавидели. Ты...

— Меня ненавидят! — выкрикнул он. — Так же, как любили Ферруса. Но что толку в любви? Он мертв, а я — жив. Моя смерть не застанет меня врасплох, как его — сраженного тем, кто утверждал о своей любви. С такими отношениями между братьями — почему бы нам с тобой не быть ближе? Его так легко было возненавидеть — но в то же время некоторые его любили. Может, и я могу на что-нибудь надеяться?

— Для всех нас есть надежда, Конрад.

Кёрз усмехнулся:

— Нет. Ничего подобного. Для меня есть только ненависть. Ты всегда ненавидел меня.

— Тебя не ненавидели. Ты...

— Меня ненавидят! — выкрикнул он. — Так же, как любили Ферруса. Но что толку в любви? Он мертв, а я — жив. Моя смерть не застанет меня врасплох, как его — сраженного тем, кто утверждал о своей любви. С такими отношениями между братьями — почему бы нам с тобой не быть ближе? Я не наберусь дерзости утверджать, что мы одинаковы — это было бы бессмыслицей. Но мы похожи, о да. Да, думаю, ты это видишь, верно? Ангел света — и ангел тьмы! — Кёрз хлопнул в ладоши, затем сцепил пальцы; выражение его лица сменилось с радостного на задумчивое. — Интересно, поменяйся мы местами — досталось бы мне золотое сияние славы, а тебе пришлось бы стоять здесь в грязи? Думаю, нет. Думаю, ты был бы мертв, — негромко добавил он.

— В таком случае ты сам признаешь, что мы непохожи.

— Мы братья! Мы похожи друг на друга.

— Ты не можешь утверждать и то, и другое одновременно.

Кёрз недобро усмехнулся:

— Почему нет? У отца же получалось. Мы, мы — мы оба полны ярости. Тебе же ведома ярость. Я чувствую ее вкус, чувствую запах — точно вонь трупа недельной давности.

— Мы — сверхчеловеческие существа. Все мы подвластны натиску эмоций, бурному темпераменту. Но это не беспокоит меня, — ответил Сангвиний.

— Не обманывай себя. Ты считаешь, будто повелеваешь своей яростью, потому что встретился с ней лицом к лицу, сразился и победил. Возможно и так, брат мой, возможно, ты победил то чудовище, что скрыто в нас всех. Что до Жиллимана, то он никогда не смотрел этому чудовищу в глаза, нет. Его старая верная Ойтен держала его за руку, когда ему было страшно. Он похоронил свои страсти под толщей льда и рассчетов, пока маменька гладила его по голове. Но разве был хоть кто-то рядом с Ночным Охотником, дрожащим в темноте? Меня отослали прочь — одного, во мрак преисподней, — его голос дрогнул. — Я знал лишения, которые уничтожили бы тебя. Я видел, как сильные мучат слабых. Насилуют, калечат, пожирают. И я восставал против этого, раз за разом, я пытался, Сангвиний, — Кёрз протянул руку, — я так пытался исправить это. — Его рука сжалась в кулак. — До тех пор, пока не понял, что сражаюсь с истинным порядком вселенной. Я понял, что не могу победить страдание — и осознал, что я был создан для того, чтобы довести страдание до совершенства. Мы рождаемся, живем в мучениях и умираем. Ничто среди наших деяний не в силах это предотвратить; нам не дано выбирать, кто мы такие. Всё предопределено, с самого начала, всё давным-давно решено. Почему ты не можешь осознать эту простую истину?

Видение — то самое видение — мелькнуло перед глазами Сангвиния. Он сам — мертвый — на полу, лицо Хоруса, искаженное неким невообразимым злом, склоняющееся над его трупом. Конрад поощрительно кивнул — как будто он тоже видел.

— Мы живем во вселенной, где наши мысли и страхи порождают существ, что желают пожрать нас. Они, эти нерожденные, кажутся сильнее нас — но это не так. Без нас они — ничто. Без них мы — лишь пустые сосуды из глины, что спешат вновь рассыпаться прахом. Две стороны одной монеты, и мы так стремимся уничтожить друг друга. В этом нет смысла, Сангвиний, абсолютно никакого смысла, разве ты не видишь? — вкрадчиво спросил Кёрз. — И Отец — худший из них всех. Он поражен пороком надежды, Ангел. Он видит куда яснее, чем любой из нас. Он знал всё. Он лгал, чтобы защитить себя. О варпе, о силах в нем. Это знак Его слабости — то, что Он не мог доверить нам это знание! Я видел так много. Боги существуют — и они жаждут. Ничто не может победить их! Есть лишь страдание, и даже смерть не несет избавления, — он говорил все быстрее, путаясь в словах в порыве отчаяния. Брызги ядовитой слюны, вылетая из его рта, шипели на камнях. — Надежда — повязка на глазах, ослепляющая нас. Отбрось ее и ты увидишь то, что вижу я. Брат мой! — он понизил голос. — Я вижу образы, преследующие тебя. Ты падешь от руки Хоруса. Я знаю! Знаю так же точно, как и то, что сам я погибну по воле нашего отца — ибо это поистине вершина Его плана. — Он нахмурился. — Возможно, нам не стоит быть друзьями. Семья — такое переоцененное понятие.

— Твои речи не обманут меня.

— Я тебя не обманываю! — выкрикнул Кёрз. — Послушай же наконец, ты, надутый комок перьев! Только ты, единственный из всех, Сангвиний, только ты способен понять...

Сангвиний не дал ему договорить:

— Ты ведь не просто так явился сюда, Кёрз, верно? Твои сыновья осаждают мир Фароса. Ты...

— Мои сыновья? — быстро переспросил Кёрз. Его настроение стремительно менялось, точно свеча его рассудка мерцала, то и дело угрожая погаснуть. В мгновение ока он вновь погрузился в задумчивость, позабыв о том, что говорил раньше. — Неужели? — он потрогал подбородок обломанным ногтем. — Как интересно.

— Не притворяйся, будто ничего не знаешь. Говори правду, раз уж ты требуешь от меня честности.

— Но я действительно не притворяюсь. Я не имею ни малейшего понятия, чем они заняты. Я оставил их при Трамасе. Я думал, они все мертвы — во всяком случае, таковы были мои намерения. — Он хихикнул собственным мыслям. — Но я впечатлен. Они начали свою собственную войну! Умные мальчики. А я-то думал, что они совсем уже сбились с пути. Да. Убийцы и отступники, все до единого, — я ненавижу их. Но, возможно, и они могут принести пользу. Это проливает несколько иной свет на происходящее. Если я не могу контролировать их и они не собираются умирать — возможно, я предпочту снова направлять их.

— Пороки твоих сыновей — это пороки их отца.

— О, несомненно. Так же, как мы представляем собой пороки нашего собственного отца. Мои сыновья ничуть не похожи на твоих — таких благородных, таких отважных, таких прекрасных! А знают ли они, какую отраву ты подарил им? Не смотри на меня так надменно. Я знаю, какую жажду ты скрываешь. Я успел кое-что повидать в варпе. Один из друзей Отца попытался убить меня с помощью демона. Ничего не вышло — но он утащил меня за собой в Эмпиреи. И там, поверь, было на что посмотреть.

— Ничто не может выжить в варпе.

— Я выжил. Разве я — ничто? Даже обидно. Я выжил и теперь я знаю всё. Я знаю, как это закончится. — Он хитро прищурился. — И я знаю, что Отец замышлял на самом деле. Конечно, теперь это не имеет значения — галактика горит и будет гореть вечно. Надвигается такое, в сравнении с чем маленький мятеж Хоруса покажется развлечением.

— Ты лжешь.

Кёрз покачал головой:

— Я лгу, это верно, и довольно часто. Мне так жаль — можешь назвать это слабостью характера. Но в этот раз я не лгу. Я говорю правду. Потому что, видишь ли, у меня нет ни единой причины не говорить правду.

Со стороны дверей раздался шум, затем грохот. Снаружи донеслись приглушенные крики.

— И вот, как я и предвидел, явились блистающие сыны Ангела. — Кёрз поднял Азкеллона над землей. Его изможденное тело скрывало огромную силу, и он держал Кровавого Ангела, точно куклу. — Пора идти, пока заканчивать нашу милую беседу. И теперь я наконец добрался до ее сути. Скажи мне, брат, — я ведь видел тебя на Сигнусе, видел, что произошло там. Я слышал вой нерожденных, когда ты отбросил их назад в варп.

— Это было до того, как ты явился сюда.

— Там нет времени, глупец! Варп показал мне это — там всё происходит одновременно. Разве ты не понимаешь? Именно так мы видим! Время — это книга, которую можно читать с любой страницы. Скажи мне — почему ты не сменил сторону? Ты мог бы справиться с Хорусом так же легко, как задуть свечу. Вся галактика могла бы стать твоей игрушкой.

— Ты преувеличиваешь их предложение. Я никогда не стану рабом.

— Ты уже раб. Раб воли Отца, и раб судьбы. Единственное, что мы можем выбрать — какое рабство принять, и даже этот выбор — лишь иллюзия.

— Выбор есть всегда.

— Выбора никогда нет, — выплюнул Кёрз. — Всё возвращается к началу, круг за кругом, круг за кругом, тик-так, тик-так, все шестеренки, кружатся и кружатся.

Шум снаружи изменился. В дверь били тяжелым боевым оружием — громовые раскаты сопровождали каждую новую выбоину в металле.

— Тебе не кажется, что это должен был быть ты? Возможно, Отцу следовало избрать Воителем тебя — не думаешь?

— Что? — неверяще переспросил Сангвиний.

— Но ведь это логично! — возразил Кёрз. — Робаут счел, что ты подходишь для того, чтобы провозгласить тебя императором. Почему бы Императору не счесть, что тебя можно провозгласить Воителем? Понимаешь ли, хотя я и вижу твои действия прежде тебя самого, из-за наших общих способностей разобрать твои намерения очень сложно. Твоя судьба принадлежит только тебе, не мне — и поэтому мне искренне любопытно. По правде говоря, — он рассмеялся, точно извиняясь, — это просто невыносимо. Я должен знать.

— Это не должен был быть я, — сказал Сангвиний. — Я — не идеален. Я недостоин.

Кёрз зашелся в приступе смеха, не в силах сдержаться.

— Прости! Прости, но это так великолепно. Если ты недостоин, то что насчет Хоруса? — он засмеялся снова.

— Я подвергся бы испытанию — так же, как он был испытан. Я рад, что мне не пришлось рисковать не пройти его.

— Ну так докажи это. Докажи свою верность нашему дорогому Отцу, — Кёрз вытер с лица выступившие от смеха слезы; в грязи остались следы от них. — Убей меня. Я не стану тебя останавливать. Пусть это станет испытанием. Я утверждаю, что я умру по приказу Отца.

— Отец мертв.

Кёрз на мгновение нахмурился; недоумение промелькнуло в его изможденном лице.

— Мое будущее невозможно изменить, ибо это — будущее, а оно столь же мертво, как и прошлое. Ты утверждаешь иначе. Если мои убеждения неверны — ты можешь изменить их прямо сейчас. Убей меня. Я не стану противиться тебе.

Сангвиний поднял меч. Мгновение они смотрели друг на друга. Кёрз стоял, широко раскинув руки; он напрягся в ожидании.

— Ну же! Пронзи меня своим мечом, ты, трус! Сделай то, что не смогли ни Вулкан, ни Лев, ни Робаут! Убей чудовище и докажи, что ты достоин!

Сангвиний ринулся на своего брата, вскинув меч. Радость озарила лицо Кёрза.

Меч Ангела обрушился сверкающей дугой — и остановился едва ли на ширине ладони от макушки Кёрза. Сталь гудела, остановив движение так внезапно.

Что-то удержало руку Сангвиния. Он отступил на шаг, затем обернулся и убрал оружие в ножны.

Кёрз открыл глаза. Его лицо исказилось яростью и отчаянием.

— Я не стану этого делать, — сказал Сангвиний. — Позволить тебе жить — достаточное наказание.

— Не лги мне! — выкрикнул Кёрз. — Дело не в наказании. Я думал, мы собирались быть честными друг с другом.

— Всегда остается надежда, брат. Даже для тебя.

— Надежда — всего лишь пустые мечты, — искренне признался Кёрз. Нездоровое оживление оставило его, безумие исчезло из его глаз. Лишившись энергии своего изломанного рассудка, он показался вдруг невыносимо печальным. Он провел грязным пальцем вдоль крыла Сангвиния — так сумасшедший касается вещи, что кажется ему слишком чудесной, чтобы быть настоящей. Крыло нервно вздрогнуло, и Кёрз отдернул руку. — Я всем сердцем хотел бы, чтобы надежда существовала — но я не могу верить.

Сангвиний протянул брату руку.

— Ты — лишь тень того, чем должен был стать, Конрад. И, несмотря ни на что, я сожалею о тебе. Идем. Еще не слишком поздно. Мы можем исцелить тебя, и ты обретешь величие.

Кёрз скривился; искра безумия снова вспыхнула в нем.

— Жалость? Мне не нужна твоя жалость! Сангвиний, Сангвиний, светлейший из нас всех... Когда же ты поймешь?

Грохот в дверь стал громче. Металл прогибался. Кёрз бросил взгляд в ту сторону, прежде снова перевести его на Ангела. Он отступил назад, поднял Азкеллона за руку и усмехнулся.

— Как бы мы ни желали иного, в конце концов остается только хаос...

Он поднял вторую руку, подойдя к внешней стене — ближе всего к дверному проему.

— Ты обещал, что не причинишь ему вреда.

— Мы так похожи на Отца, — глаза Кёрза блеснули. — Как и Он, я солгал тебе...

— Нет! — выкрикнул Сангвиний.

Одним движением Кёрз отрубил руку Азкеллона выше локтя. Капитан Сангвинарной стражи упал, но Кёрз подхватил его. Кровь брызнула вверх, залив лицо Кёрза. Он склонился ниже, позволяя алому потоку стекать по лицу; его глаза блестели от восторга.

Сангвиний видел всё это сквозь призму ужаса. Время замедлилось. Каждая капля крови Азкеллона, падая на пол, звучала ударом палаческого барабана.

Он со стыдом ощутил, как его рот наполнился слюной.

А потом мир вывернулся наизнанку.

Аварийный переключатель, встроенный в перчатку Азкеллона, сработал, и статуя Императора в приемной взорвалась — выбив дверь внутрь и уничтожив Сангвинарную стражу. Обломки и куски тел разлетелись по мрамору. Сангвиния отбросило назад ударной волной, впечатав его в собственный трон.

Стена тронного зала рухнула наружу, унеся за собой и часть потолка. Кровь и пыль покрывали плиты пола. Обломки каменной кладки с грохотом обрушились вниз, по укреплениям Крепости Геры и на город под ними.

Кёрз остался невредим. Случайно или нет, но ему удалось найти место, нетронутое взрывом. Он стоял возле рухнувшей стены, и холодный ветер снаружи развевал его зловонный плащ.

Он оглянулся на своего брата, все еще не отпуская изувеченное тело Азкеллона. Взгляды примархов встретились, и на мгновение их накрыло глубочайшим пониманием. Тоска и ярость Кёрза хлынули в сознание Сангвиния, и Ангел упал на колени перед троном.

— Откуда мне было знать? — выдохнул он. — Конрад!

Рука Азкеллона была срублена начисто, но клетки Ларрамана уже запечатали рану. Тяжелое увечье для легионера, но не смертельное. Азкеллон пошевелился и вскрикнул, когда Кёрз поднял его над головой.

— Тебе не нужно этого делать, — сказал Сангвиний.

— Если ты в это веришь, значит, я приходил сюда напрасно, — ответил Кёрз негромко, почти с нежностью. А затем он изменился снова. — Всё возвращается к началу! — прошипел он.

Стремительным броском он швырнул Азкеллона прочь со стены.

Он взлетел вверх — так велика была сила броска — и на мгновение, казалось, повис над огнями Магна Макрэгг Цивитас. Затем он рухнул вниз, скрывшись из вида.

Но Сангвиний уже расправил крылья, бросаясь в дождь и темноту и ныряя вниз вдоль крепостных стен — в попытке поймать своего возлюбленного сына. В отчаянном порыве он устремился к земле.

Его руки сомкнулись на поножах Азкеллона всего в нескольких метрах над шпилями зданий. По крутой дуге Сангвиний взлетел вверх, преодолевая притяжение; резкая смена направления отозвалась болью в мышцах примарха. Он поднял Азкеллона на руки и развернулся к крепости.

К тому времени, как он вернулся в тронный зал, Кёрза не было нигде.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

Сегодня с нами рубрика "мумрики познают мир" (=
В смысле, я в очередной раз наткнулся на эти желтые кусты, которые всегда первыми цветут весной, и в очередной раз задумался, как же они называются. Но теперь я догадался погуглить. Мумрики же умные, хотя и тормозные.
А кусты называются форзиция. Как не называть их "форзацией" - не знаю. Возможно, никак (=
Вот эти кусты, если что:

@темы: лытдыбр

---

И еще немного геральдики. Мне просто ужасно нравится, как эти знамена и все остальное отрисовано, ну мимими же.



Вот здесь еще странички с разной иконографией. А также можно полюбоваться, как доблестные воины Ультрамара выеб изощрялись в украшении доспехов. Впрочем, доблестные сыны Колхиды ничуть не хуже. (И здесь наконец-то начали рисовать на доспехах пусть не клинопись, но хотя бы что-то, что можно принять за колхидские руны. На прошлых иллюстрациях, даром что официальные, было что попало. А еще священная геометрия, трижды мимими.)

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

Что-то меня битва за Калт и сопутствующие события окружают со всех сторон (и не то чтобы я это нарочно, но так вышло). Поэтому я тоже вас немного поокружаю (=
Открываю я, значит, очередную повестушку ("The Unburdened"). Точнее, открыл я посмотреть список действующих лиц, а то по аудиоверсии абсолютно невозможно представить, как эти граждане пишутся - орфография там с обеих сторон непостижимая...
Короче. До орфографии я даже не дошел. Это, натурально, пир духа (=.

~ Dramatis Personae ~
The False Imperium
The Emperor of Mankind, The Reluctant God, and unworthy Master of Mankind
Malcador the Sigillite, First Lord of Terra, simpering lackey to the Throne
Roboute Guilliman, Primarch, the thrice-accursed Lord of Ultramar

Все-таки ответственный народ в Семнадцатом. Всех приложили, кого только можно. Лапочки.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

Macragge's Honour

Зашел сегодня в книжный, традиционно залип там... и неожиданно прочитал "Честь Макрэгга", которая комикс.
Содержание комикса, в общем, исчерпывающе описывает моя аватарка - да, вот эта, про подводную лодку в бескрайней пустыне. Но космические сражения в Вахе - вещь специфическая, что уж там. Зато отрисовано красиво, ярко и красочно. И варп няшный (=. И лица у персонажей приличные, когда не перекошенные.
Из полезного - можно рассмотреть, как выглядит тогдашняя форма космофлота. Наконец-то я могу хоть что-то представлять, а то визуального материала по тридцатнику (когда дело не касается Астартес) лично мне остро не хватает. (Картинка с толпой народа - правда, форма и вообще всё изрядно заляпано кровищей, но что делать, жизнь такая.)
Из бессмысленного - нашел оригинальный вариант тех самых штифтов-за-выслугу, которые у космодесанта принято втыкать где-то над бровью. Так вот, обычно там просто заклепки, а у товарища Гейджа - аквила. Маленькая такая аквилочка. Марий, ты жжошь. (Вот на этой страничке неплохо видно.) Я прямо тоже захотел себе такой пирсинг, ну красиво же смотрится (=

Обзорам

<a href="http://alare-stark.diary.ru/p208922294.htm">Впечатления от комикса "Честь Макрэгга"</a> от [L]Альре Сноу[/L]

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

дыбр

(Вообще-то это вчерашний пост, но вчера я его не дописал. Ну, так вышло.)
С утра одолевало ощущение бессмысленности бытия и тщеты всего сущего (как показывает опыт, оно особенно одолевает, если не выспаться или ночь выдалась хреновая). Хотелось заползти в норку, завернуться в одеяло и не выползать.
Но легкие пути не для нас, поэтому я взял себя в руки и понес взятое пошел кататься на автобусах. Как ни смешно, но я ужасно люблю кататься в общественном транспорте (главное - не попадать в часы, когда этот самый транспорт забит народом, но мне обычно везет). Приехал в даунтаун, отмахал там еще километра три пешком по непостижимому маршруту, и жизнь таки наладилась.
Потому что - все-таки весна, даже если холодно и цветут разве что одуванчики по газонам да отважные магнолии, даже если солнце еле просвечивает сквозь облака и всю вторую половину дня держатся стремного вида сумерки. Зато оказывается, что всегда можно найти улицы и переулки, где еще не ходил. Зато город этот прекрасен неизменно, с безумной его архитектурой, где вперемешку девятнадцатый век с барельефами над каждым окном и стекло-бетон-сталь (и это обыкновенные домики, люди там живут, офисы работают). Или буддийский храм стоит посередь типичных кирпичных коттеджей. Или парк с детской площадкой под развязкой хайвэя. Неожиданно милая кафешка в стремного вида переулке, который захочешь - не найдешь, кажется, туда можно свернуть только случайно. Рядочек надгробных камней девятнадцатого века в уютном сквере - там была когда-то гарнизонная церковь и кладбище, и на закатанных для пущей сохранности в бетон надгробиях можно разглядеть почти стершиеся имена: солдаты форта Йорк, их жены и дети, и всем этим камням почти двести лет. Башня, которую видно - ну, пусть не с любой точки, небоскребы все-таки мешают - но видно, и можно даже использовать ее как ориентир.
И как-то тщета бытия отступает после всего этого.

@темы: лытдыбр

---

А, и чуть не забыл. Еще я переводил стихи. Ну как обычно, автору вздумалось процитировать, а приличного перевода в сети нет - ну или я не нашел... Короче, проще самому (=
Собственно текст переводил не я, поэтому здесь только ссылка (Призрак/фем!Шепард, весь пейринг исключительно в мозг; текст хороший и перевод тоже, я всячески рекомендую).
А стихотворение вот. Цитируется-то оно не полностью, но полумеры не для нас, поэтому я перевел целиком (=. Ну и оригинал, конечно, гораздо лучше. Я всё-таки не Йейтс.

«He wishes his Beloved were Dead»
William Butler Yeats

Were you but lying cold and dead,
And lights were paling out of the West,
You would come hither, and bend your head,
And I would lay my head on your breast;
And you would murmur tender words,
Forgiving me, because you were dead:
Nor would you rise and hasten away,
Though you have the will of wild birds,
But know your hair was bound and wound
About the stars and moon and sun:
O would, beloved, that you lay
Under the dock-leaves in the ground,
While lights were paling one by one.

*
Будь ты мертва и холодна,
Покуда гаснет свет закатный,
Ты бы склонилась надо мной,
Позволив взять тебя в объятья;
Шептала б нежные слова,
Простив меня: ведь ты мертва.
Не прянешь, не рванешься прочь,
Пусть своевольнее, чем птица:
Ведь в твои косы вплетены
Луна, и звезды, и зарницы.
О, если б ты, любовь моя,
Погребена была в земле,
В бледнеющей вечерней мгле.

@темы: фандомное побоище, перевожу слова через дорогу

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра