ПЧеньки (=

 Askeya, добро пожаловать!

Всем кофе в этом баре (=

@темы: приветствия, (безумное?) чаепитие

---

Допрошел Масс Эффект. До конца. Вот только что.
Синтез, конечно, что ж еще я мог выбрать.
Растащило на мелкие кусочки, чего тоже следовало ожидать. Просто вдребезги. Пойду собирать себя обратно в дееспособную сущность.

Все хорошо, конечно. Все будет иначе, мы стали другими, но - все хорошо. Все правильно.
"Радость моя, вот и все. Боль умерла на рассвете..."

@темы: embrace eternity

---

клуб анонимных паладинов

я разговариваю про воображаемых персонажей, осторожно

"Здравствуйте, мне двести лет, и я паладин..."

Есть у меня такая специфическая категория персонажей - которые вроде бы и не "чердачники", но тем не менее далеко от меня не уходят.
(Примечание: метафорический "чердак" - это такое условное место внутри моей головы. Там обитают персонажи, в которых я вроливаюсь, отыгрываю, иногда идентифицируюсь - в общем, те, с кеми я так или иначе встрял (=. Это те, про кого мне проще всего писать тексты, те, о ком ловятся в отдельные периоды разнообразные глюки, накуривается хэдканон и так далее. Их немного - человек пять, может. Я точно не считал. Или не человек, потому что люди там далеко не все (=. Состав чердака периодически меняется, что тоже затрудняет подсчеты.)
Ну так вот, о чердаке и его обитателях - это отдельная песня с матерным припевом. А есть еще другие.
Существуют они в пространстве моей головы, как правило, достаточно давно и уже автономно от породившего их канона. Активного взаимодействия (глюков et cetera) с ними обычно не происходит - так, заходят поболтать иногда... Да, я разговариваю с воображаемыми персонажами. Нет, я всегда такой был.
Почему паладины? А вот посмотрел я однажды на списочек этих товарищей. Корвин, принц Амбера; Джейме Ланнистер; Кей Альтос/Дач (из "Линии грез", если кто помнит такую книжку)... Ну, сомнительные паладины, конечно. Особенно Кей. Но в том-то и дело. Кажется, еще Райли Беккет собирается добавиться туда же - будет уникальный эксперимент по существованию персонажа сразу в двух категориях, потому что с ним у меня отношения сложные, там и самоидентификация пробегала, и всякое. И, кажется, Локен тоже - когда меня отпустит с текущего растараща, а то что-то все никак.
И еще есть парочка товарищей, которые реально анонимные: единственная их точка выражения - это мои собственные стихи. Про рыцаря и королеву, если кто помнит - вот этот вот самый рыцарь. Я его условно зову Ланселотом, но это не настоящее имя. До некоторых пор он был один, а недавно клуб пополнился еще одним - которого я называю крестоносцем и (тоже условно) Парцифалем, по сложной цепочке ассоциаций. Они, в общем, тоже просто есть.

Честно говоря, не знаю, зачем был этот пост, сумбурно как-то получилось. Но я давно уже хотел про это вот явление рассказать.
И потом, а вдруг кому-нибудь интересно содержимое моей головы (=

@темы: нереальнаяреальность

---

МЭ: game in process

По-прежнему пребываю в состоянии "меня засосало опасное сосало", в смысле как начал играть, так до сих пор и не вынырнул. Ну надо же галактику спасать, в конце-то концов, Шепард я или где (=.
По-хорошему, конечно, надо бы записывать впечатления сразу, но мне то лень, то некогда, то забываю... Поэтому что вспомню, то вспомню.

тут могут быть спойлеры и вообще все подряд

Судьбу кроганского народа я решил, даже не задумываясь - ну елки-палки, ну Рекс же наш бро! Нельзя же его подвести. Так что генофаг мы вылечили, и теперь есть перспектива увидеть много маленьких няшных кроганяшек (=. А угроза галактике... ну... надеюсь, что на второй-то раз кроганы будут умнее и как-нибудь поаккуратнее решат вопрос с экспансией. И вообще, будущие поколения пусть разгребаются сами, а то у меня тут Жнецы, и если не разгребусь я прямо сейчас - им уже нечего будет решать.
Мордина жалко ужасно, я даже не ожидал, что он так вот сложится. То есть все правильно, конечно, но все равно жалко.
Ева-Бакара прекрасна, как рассвет над Тучанкой. Возлагаю на нее большие надежды касательно развития кроганской цивилизации. И шипперю с Рексом, потому что невозможно не (=.

Помирил квариан с гетами - и скажу я вам, это было едва ли не сложнее, чем перед тем завалить Жнеца практически голыми руками. Особенно учитывая, что в первый раз я бездарно все провалил - не прошел обе миссии на Раннохе перед финальной. Как лох, натурально. Хорошо, что нашлось не очень давнее сохранение - правда, еще до того, как я собрался к кварианам лететь, но что делать... Перепрошел всё. Сложность не снижал, потому что неспортивно (=. (нет, я играю далеко не на самой высокой, но и нет так, чтобы была совсем уж казуалка)
Легиона тоже жалко, хотя опять же - так надо и все правильно. Но ведь классный же был чувак, даром что железяка.

Из жизни геймера-долбоняшки: сел это я вечерком, думаю - пройду быстренько какую-нибудь одну миссию и спать... И пошел вместе с Арьей отбивать Омегу.
Четыре часа угробил. Кажется. Или чуть больше.
Но зато отбили, польза для галактики очевидна, да и Арья няшечка, отчего бы ей не помочь.
Заодно посмотрел наконец, как выглядят турианские женщины. Найрин, опять же, прекрасна, и вот насчет ее гибели я не уверен, что "все правильно". Могла бы и не сложиться.

"Отпуск на Цитадели", пройденный сегодня с утра, вызывает двойственные ощущения. Причем экшн-часть тоже, потому что - WTF? клон Шепарда? Нет, вы серьезно? А с другой стороны - такая замечательная возможность собрать всю команду вместе, радостно побегать и пострелять (=. А клона я убил, кстати. Две Шепард на одну галактику - это как-то уже слишком. Тут и одной-то иногда многовато.
Ну и с вечеринкой тоже WTF - галактика в огне, Жнецы прут, а коммандер тут отдыхать изволит. В логику сюжета не вписывается же вообще совсем. Но мимимишность и возможность пообщать любимых соратников, причем опять же сразу всех, пересиливают все прочие соображения (=.
(здесь должен быть скрин с коллективной фоточкой, но он на другом компьютере)

Про личную жизнь Шепки.
В личной жизни у нее продолжается турианское щячло нецензурная ящерица Гаррус, и честно скажу - иногда я весьма недоволен разработчиками: на мой вкус, романтики они там перелили. Через край. Конечно, еще и Шепка у меня - "я старый солдат и не знаю слов любви", может, у кого другого было бы нормально... В общем, в моем хэдканоне эти отношения выглядят несколько иначе, и, пожалуй, про это будет отдельный текст. Нафига мирозданию стонадцатый фичочек про одно и то же, не знаю, но все равно будет.
Вот взять свиданку на крыше Президиума - ну что это за "the only thing that made leaving Earth bearable was knowing you were out there"? И поцелуи. Блин. Вы вообще видели строение, гм, щячла? Там же невозможно целоваться, анатомия не позволяет. Но нет, зачем-то решили добавить фансервиса... Эх. С другой стороны, постреляшки на той же крыше прелестны, этого не отнять (=.
Или вот в том же "Отпуске" - сцену в баре я созерцал просто через двойной фэйспалм. Такое впечатление, что Гаррус черпал знания о человеческой культуре исключительно из популярных фильмов. Невыносимый ужас, особенно эти танцы. Не, нафиг, нафиг. Мой хэдканон твердо стоит на том, что никаких танцев. И вообще.
Что смешно: я тут громко возмущаюсь, но это на самом деле не мешает со страшной силой растаращиваться с этого пейринга. Так что все хорошо.


P.S. Традиционный опрос про концовки (и если кто захочет в комментах развить мысль, почему я скорее всего выберу тот или иной вариант - you are welcome).

Вопрос: Делайте ваши ставки:

1. красная		1	(11.11%)
2. синяя		4	(44.44%)
3. зеленая		4	(44.44%)
Всего:		9

@темы: embrace eternity

---

Очередная, кхм, сага обо мне и физнагрузках.
Ну так, статистики ради. Посмотрим, насколько мне хватит запала на этот раз.

весна

08.03
Shepard workout - 2 раунда
примерно 8 км ходил пешком в общей сложности
09.03
бег - 13 минут
ничего больше не делал, ленивый тюлень (ну окей, 4 км пешком)
10.03
бег - 16 минут
Shieldmaiden workout - 4 раунда (!)
11.03
бег - 20 минут (!)
Shepard workout - 2 раунда
~6 км пешком
12.03
день тюленя (потому что недоспал)
4 км пешком
13.03
бег - 15 минут
Shieldmaiden workout - 3 раунда
14.03
бег - 15 минут
Shepard workout - 3 раунда (!)
15.03
бег - 16 минут
Shieldmaiden workout - 4 раунда
16.03
бег - 12 минут
17-20.03
беспросветный тюленинг, ну плюс пару дней у меня была фигня с давлением, это можно учесть
21.03
бег - 20 минут
5 км пешком в быстром темпе
22.03
Shepard workout - 2 раунда
4 км пешком
23.03
тюлееенище
4 км пешком
24.03
Shepard workout - 3 раунда
бег - 18 минут
25.03
бег - 21 минута (13 + 5 шагом + 8)
Shieldmaiden workout - 5 раундов (!)
26.03
бег - 25 минут (!)
27-29.03
тюленинг + критические дни
30.03
Shepard workout - 3 раунда
31.03
бег - 15 минут
01.04
тюлень-тюленище
02.04
бег - 7 минут (+вечер, +рюкзак, +плюс мокрая грязная дорожка, можно смело умножать на два)
03.04
бег - 22 минуты
Shepard workout - 3 раунда
04.04
бег - 22 минуты (14 + 5 шагом + 8)
05.04
бег - 24 минуты (под снегом!)
Shieldmaiden workout - 4 раунда
06.04
бег - 20 минут
Shepard workout - 3 раунда
07.04
день тюленя отдыха
5 км пешком
08.04
Shepard workout - 3 раунда
09.04
бег - 20 минут
Shieldmaiden workout - 4 раунда
10.04
тюленище позорное
11.04
бег - 22 минуты
9 км пешком
12.04
бег - 25 минут
Shepard workout - 4 раунда (!)
13.04
бег - 26 минут (15 + 4 пешком + 11)
Shieldmaiden workout - 3 раунда
14.04
бег - 29 минут (15 + 4 пешком + 14)
Shepard workout - 2 раунда
15.04
бег - 28 минут (20 + 4 пешком + 8)
16.04
тюленинг
17.04
бег - 30 минут (21 + 3 пешком + 9)
18.04
бег - 31 минута (20 + 3 пешком + 11)
19.04
бег - 20 минут
20.04
бег - 33 минуты (24 + 3 пешком + 9)
Shieldmaiden workout - 3 раунда
21.04
G.I. Jane workout - 3 раунда
22.04
бег - 30 минут
Shepard workout - 2 раунда
23.04
бег - 20 минут
(йа тюлень)
29.04
бег - 32 минуты (21 + 4 пешком + 11)
Shieldmaiden workout - 3 раунда
30.04
бег - 35 минут (25 + 3 пешком + 10)
Shepard workout - 2 раунда
01.05
бег - 30 минут
02.05
бег - 34 минуты
G.I. Jane workout - 3 раунда
03.05
бег - 35 минут
Shepard workout - 3 раунда
04.05
бег - 35 минут (23 + 4 пешком + 12)
05.05
(их бин дер тюлень)
06.05
бег - 30 минут
Shieldmaiden workout - 3 раунда
07.05
бег - 33 минуты (23 + 10 пешком + 10)
08.05
бег - 37 минут (6 км!)
11.05
бег - 35 минут (20 + 6 пешком + 15)
Shieldmaiden workout - 3 раунда
17.05
бег - 36 минут (22 + 5 пешком + 14)
18.05
бег - 34 минуты (22 + 3 пешком + 11)
19.05
бег - 25 минут
20.05
бег - 25 минут (15 + 6 пешком + 10)
25.05
бег - 30 минут (10 + 10 пешком + 10 + 5 пешком + 10)

01.06
бег - 22 минуты
02.06
бег - 27 минут
Shepard workout - 2 раунда
03.06
бег - 30 минут
Shieldmaiden workout - 3 раунда
04.06
бег - 25 минут (15 + 4 пешком + 10)
05.06
бег - 32 минуты (22 + 3 пешком + 10)
Shieldmaiden workout - 3 раунда
06.06
G.I. Jane workout - 3 раунда
07.06
бег - 36 минут
09.06
бег - 33 минуты (23 + 3 пешком + 10)
Shepard workout - 2 раунда
10.06
бег - 32 минуты (20 + 10 пешком + 12)
Shieldmaiden workout - 5 раундов
11.06
бег - 33 минуты (15+4+10+2+8)
17.06
бег - 26 минут
18.06
бег - 27 минут
20.06
бег - 27 минут
26.06
бег - 25 минут (15+5+10)
27.06
бег - 27 минут (20+3+7)
29.06
бег - 28 минут (20+5+8)
30.06
бег - 20 минут
01.07
бег - 27 минут (20+3+7)
05.07
бег - 20 минут
06.07
бег - 25 минут
07.07
бег - 28 минут (20+3+8)
12.07
бег - 31 минута (25+3+6)

 

@темы: flesh is weak

---

Кстати, о весне.
У нас крокусы зацвели. Первые. Ну, во всяком случае, для меня.

Весеннее цветение всего у меня выглядит так: сперва крокусы, потом магнолия, потом яблони. Сиреневые. То есть всякая другая флора, конечно, тоже цветет, но на другую флору я не так обращаю внимание.
Ну так вот. Уже тепло. Скоро будут и магнолии.

@темы: фотофлуд, Canada notes

---

Очередная история под знаменем "я упрлс". Просто бегать вечером я пробовал, а вот бегать с рюкзаком...
Вообще-то я шел домой из Старбакса, но так получилось, что вышел я на трейл, по которому бегаю обычно. И решил - а почему бы и нет. Предусмотрительно засунул куртку в рюкзак, чтобы не мешала, и вперед. Ну... и нормально (=.
Экспириенс, конечно, немного экстремальный - там не то чтобы совсем темно, но фонарей нет вообще, а под ногами после дождя местами лужи. Кажется, кроссовки я заляпал полностью; смотреть на них пока опасаюсь. С другой стороны, никто меня не видел, и хорошо - вот почему-то просто так я бегать не стесняюсь в любое время суток, а с болтающимся за спиной рюкзаком почему-то стесняюсь. Непостижимые извивы психики (=.
Итого: полтора километра, но по достаточно фиговой дорожке, плюс рюкзак в роли дополнительного груза - можно, думаю, засчитать вместо утренней пробежки, на которую я сегодня бессовестно не пошел.

@темы: flesh is weak

---

Моя вторая маленькая, но гордая командочка тоже наконец выложила деанон. Честно признаюсь, так долго его собирали в немалой степени из-за меня. Говорю же, человек-тормоз (=. Я мог бы работать супергероем.
Тем не менее, пыщ:


Вклад лично меня в выкладки, честно говоря, был минимален - один несчастный перевод, фотошопное всякое, обработка фоточек и неизбежная верстка всего. А, ну и визиточная флэшка, которую мы допиливали в совершенно адских темпах и частично - после закрытия выкладки. И еще оформление, и вот им-то я горжусь - оно мне до сих пор нравится (=.

И утащу ачивки, не зря же я их пилил

@темы: фандомное побоище

---

Наконец-то дошли мои лапки до третьего Масс Эффекта. Спустя почти полгода после того как прошел второй, ага. Человек-тормоз в своем репертуаре (=
То есть начал я его вчера и дошел пока не очень далеко. Впечатления кратенько: у нас война и пздц. Жнецы прут, галактика в огне, разумные расы в панике и тупят, а Шепард бегает и пытается хоть что-нибудь с этим сделать. На фоне вышеописанного находить соратников - каждый раз такое счастье. Особенно когда ты прешься на очередную миссию и совершенно не ожидаешь увидеть там знакомую морду - а там опаньки. И ужасно радует, что они все еще живы, невзирая на.
Впрочем, новые морды тоже достаточно милы, что уж там. А на "Нормандии", пока меня не было, такой бардак развели. Модельки корабликов валяются где попало, хомячок сбежал из клетки и шастает по нижним палубам (и я не могу его поймать), рыбки вообще сдохли... Ладно, наведем порядок. Галактика, конечно, в огне, но на моем корабле должен быть порядок.

И вот вам немного турианского щячла еще (=. С репликами. Фееричный диалог про "воссоединение" я заскринил целиком, не удержался.

три скрина

@темы: embrace eternity

---

(рассказ про Сигизмунда)

Приключения маленького, но сильно упоротого переводчика продолжаются. Вот, принес очередную аудиодраму - как обычно, категория "есть хороший текст, но существующий перевод мне не нравится"... Ну, теперь есть два перевода (=.
Скрипт записывал на слух, опять же как обычно.

Название: Храмовник
Переводчик:  Альре Сноу
Бета:  myowlet
Оригинал: "Templar" by John French
Размер: 8696 слов в оригинале, 7429 слов в переводе
Краткое содержание: Сигизмунда с некоторым количеством соратников посылают выносить засевших на окраине Солнечной системы еретиков. Продуманная боевка, внутренние монологи, флэшбеки и традиционная упоротость Седьмого легиона на чувстве долга в ассортименте (=
Примечание от переводчика: аудиодраму, опять же, рекомендую слушать. Ибо. скачать архив (89 Мб)

1.

Вода танцевала на изогнутом клинке; Сигизмунд смотрел, как она стекает с абсолютно неподвижного лезвия. Свинцовые облака над его головой обрушивали завесы дождя на измученную землю. Неподалеку еще полыхали пожары — огонь цеплялся за обломки, сопротивляясь ливню. Десять тысяч воинов стояли на склонах огромного кратера, все — в броне, покрытой кровью и отмеченной следами битвы. Все они смотрели на него; их лица расплывались размытым пятном на краю зрения.
Он почти не обращал внимания на это молчаливое сборище. Легионер, стоящий напротив —единственное, что было сейчас реально. Каждое движение светлых доспехов Белого Шрама, каждый вздох, вылетающий сквозь его острые зубы, каждая капля дождя на серебряной усмешке клинка гуан-дао — Сигизмунд видел и чувствовал все.
Сигизмунд принялся оборачивать цепь вокруг своего запястья. Наклонив голову, Белый Шрам указал острием гуан-дао на железные звенья:
— Зачем ты это делаешь?
Не сводя взгляда с изогнутого клинка, Сигизмунд продолжал наматывать цепь все туже. Еще туже.
Второй легионер улыбнулся, блеснув глазами на гордом ястребином лице. Он крутанул свое копье, перехватывая древко руками в латных перчатках; дождевые капли разлетелись прочь от лезвия.
— Неужели ты боишься потерять свой меч? Клинок — это свобода, сын Дорна. Это — ветер и вспышка молнии. Закуй его в цепи — и ты закуешь самого себя.
Сигизмунд не слушал. Мир смыкался вокруг него, сужаясь в точку, где существовало только движение клинка и мгновение после. Это была его стихия — такая же часть его жизни, как воздух в легких и железо в крови. Звякнув цепью, он обернул еще одну петлю вокруг запястья. Пульс замедлялся, следуя за сцепленными звеньями. Течение времени становилось тяжелым, неторопливым — как масло, разлитое по льду.
Он не хотел делать этого, но Белый Шрам настоял на своем. Недостаточно было того, что два легиона истекали кровью и умирали вместе, сражаясь против одного и того же врага на одном и том же поле; Белые Шрамы не ожидали, что Имперские Кулаки окажутся здесь. Они не ожидали, что будут вынуждены делиться победой. А значит, это разногласие следовало разрешить.
Представитель легиона покинул строй и вонзил свое оружие в землю у ног Сигизмунда. Тот перевел взгляд с клинка на улыбку воина и понял, что выбора не было.
Выбора никогда не было.
Сигизмунд закрепил цепь на своем наруче. Сжал пальцы на рукояти меча, покачал его в руке. За многие десятилетия войны этот клинок ни разу не подводил его. Он поднял меч над головой. Ощутил, как напрягаются мышцы плеч, прислушался к медленному биению крови в своих жилах.
Белый Шрам еще раз крутанул свое оружие и замер неподвижно. Грязные струйки воды стекали по его морщинистому лицу.
— Ты не хочешь узнать мое имя?
Сигизмунд поднял взгляд, встретившись с серыми глазами противника. Джубал-хан, Владыка Летних молний, Смеющаяся Смерть, по-прежнему улыбался.
— Я знаю твое имя.
— Хорошо! — глядя Сигизмунду в глаза, Джубал кивнул.
Белый Шрам держал свое копье низко, лезвием назад. Сигизмунд следил за ним, оценивая ритм его неподвижности, вслушиваясь, как растягивается мгновение. Капля воды повисла на острие клинка. Биение пульса замерло в его груди. Сердца остановились между ударами.
Капля сорвалась вниз.
Джубал бросился вперед; Сигизмунд сделал выпад, и его противник отскочил, окружая себя взмахами клинка. Сигизмунд наносил удар за ударом, превращая свой меч в размытый блик стали среди разлетающихся капель. Клинок со свистом поднимался и опускался, а Белый Шрам смеялся, уворачиваясь, ударяя и подпрыгивая. Лезвие гуан-дао блеснуло, опускаясь. Сигизмунд замер; успел увидеть широко раскрытые глаза и оскаленные зубы Джубала, прежде чем удар достиг цели.
Сигизмунд дернулся в сторону; отточенное изогнутое лезвие рассекло воздух рядом с его головой. Его меч метнулся вперед. Джубал шагнул назад — быстрый, как змея — поднимая копье; клинки впервые столкнулись, отзываясь звоном стали. Сигизмунд продолжал наступать, обрушивая один сокрушительный удар за другим, чувствуя дрожь меча в руках и дождь, стекающий по лицу.
Лицо Белого Шрама застыло скалящейся маской, но он не прекращал улыбаться; бешеные глаза, хлещущие во все стороны мокрые волосы — он пригибался и ускользал от ударов. Лезвие гуан-дао мелькало в воздухе, превращаясь в размытую полосу; клинки сталкивались и расходились, сплетая замысловатую спираль выпадов и защит.
— Ты и впрямь таков, как о тебе говорят.
Сигизмунд заметил, как уголок глаза Джубала слегка дернулся, и успел увернуться от неожиданного удара.
— И даже больше.
Слова проходили мимо Сигизмунда. Сейчас для него существовало только ощущение его собственного меча. Только узор, сплетенный из выпадов, углов атаки, баланса оружия, текущий сквозь него, как кровь и дыхание. Как жизнь.
— Но все же тебе кое-чего недостает. Несмотря на все твое искусство...
Джубал снова прыгнул, превращаясь в ураган отточенной стали. Быстро, невероятно быстро. Его клинок сверкнул и опустился, и Сигизмунд поднял меч навстречу копью. Звон удара, пришедшегося по руке — и Джубал отступил назад, отбрасывая в сторону намокшие волосы. Сигизмунд опустил взгляд на свою руку. Звенья цепи, приковывающей меч к запястью, были разрублены.
Сигизимунд рванулся вперед. Джубал покачнулся, как дерево на ветру, и меч рассек пустоту. Копье мелькнуло в воздухе, ударив Сигизмунда обратной стороной лезвия — его голова откинулась назад с хрустом костей и в брызгах крови. Перед глазами замелькали радужные взрывы. Зрители из Белых Шрамов закричали, перекрывая шум ливня. Сигизмунд зашатался, собственная кровь заливала глаза; эмоции бушевали в его разуме — гнев, и боль, и сомнения, и...
Все застыло. Он позволил биению сердец затихнуть, отдаляясь. Его мир был — мгновение. Его сущность — меч в руке. Не было ничего больше. Не нужно было ничего больше.
Джубал уже начинал следующее движение; Сигизмунд не видел этого. Он не видел ничего. Он только чувствовал. Так чувствуют тишину перед раскатом грома.
Его меч встретил удар. Сила столкновения заставила его скрипнуть зубами. Он чувствовал движение меча, чувствовал, как он звенит, отражая удар за ударом. Он отступал, все еще не в силах что-то разглядеть как следует, поскальзываясь в грязи. Джубал, кружась, наносил один выпад за другим. Он был быстрым — быстрее ветра, быстрее, чем вспышки далеких молний.
Неожиданно — как солнечный луч, блеснувший сквозь облака — он увидел брешь в защите противника. Шагнув в сторону, Сигизмунд рубанул вниз. Он почувствовал, как клинок столкнулся с целью, и ударил еще дважды — прежде, чем успело отзвучать эхо первого удара. А потом Джубал снова исчез, уходя из зоны досягаемости.
Сигизмунд остановился, сдерживая инстинктивный порыв последовать за Белым Шрамом. Джубал снова стоял на границе круга, дождь размывал потеки крови на его белых доспехах. Он все так же уверенно сжимал гуан-дао, но левая рука была вывернута, и локтевой сустав сочился красным. Латный воротник был смят, а справа по нагруднику разбегались трещины. Танцующий блеск исчез из его глаз, и теперь его взгляд казался старше: терпеливым и понимающим.
— Мне не одолеть тебя, я знаю это. И ты знаешь тоже, — Джубал широко улыбнулся, демонстрируя острые белые зубы. — Но эта песня стоила того, чтобы ее спеть.
— Ты проиграл, потому что тебе недостает сосредоточения.
— Зато тебе недостает веселья.
— Мы живем, чтобы служить.
— И нет ничего больше?
— Ничего больше.
Джубал огляделся вокруг, моргая, словно впервые заметил наблюдающие за ними ряды легионеров. Затем он обернулся к Сигизмунду, крутанув свое оружие здоровой рукой:
— Идем. Покончим с этим.

2.

— Тебе когда-нибудь приходилось убивать космодесантников?
Голос старухи выдергивает его из воспоминаний. Он медленно открывает глаза. Трюм корабля похож на пещеру, заполненную тенями. Броня воинов, сидящих рядом и напротив, поблескивает янтарно-желтым. Их двадцать человек: половина — его собственные Храмовники, чьи белые сюрко кажутся серыми в полумраке. Вторая половина — люди сенешаля Ранна; их потрепанные доспехи и щиты отмечены двойными топорами, символом Крушителей Строя.
Корпус корабля вокруг них дребезжит и звенит, несясь сквозь космос, сокращая расстояние до кометы с каждой минутой. С Исствана дошли вести о гибели примарха и предательстве еще четырех легионов. И здесь, в системе Солар, еще скрывались остатки этих новых предателей — возможно, забытые всеми, возможно, готовящиеся нанести удар. Их следовало найти и уничтожить. Рогал Дорн возложил эту обязанность на Сигизмунда, и он выполнит приказ собственными руками.
Он переводит взгляд на эмиссара. По обе стороны от нее сидят ее телохранители в массивных доспехах, генетически закодированные на верность; ее собственный экзоскелет блестит хромом и полированным углепластиком. Ее лицо за прозрачным забралом шлема — сплошные морщины, выступающие кости и бледная кожа, но темные глаза сверкают, когда она переводит на него свой взгляд.
Ее зовут Гарпократия Морн, и будь на то воля Сигизмунда, ее бы здесь не было. Это решение — как и многие другие в последнее время — просто одно из тех, с которыми он должен смириться. Она улыбается ему, кривя губы, словно ее рассмешила некая не слышная больше никому шутка.
— Ну, так что, приходилось или нет?
— Замолчи, старуха. Твои слова — точно мухи. Держи их при себе.
Конечно же, это Ранн. Капитан штурмового отряда еще не надел шлем, и пряди черных волос покачиваются около лица с резкими чертами, когда он наклоняется к Морн. Его пальцы постукивают по рукоятям парных топоров, закрепленных с обратной стороны его щита.
Морн смотрит на него так, будто только сейчас вообще заметила его присутствие. Он смотрит эмиссару прямо в глаза и скалит зубы.
Приподняв бровь, Морн снова поворачивается к Сигизмунду:
— Итак, каков же ответ, Первый капитан?
— Ты...
— Представитель Императора и его Регента, Эмиссар Совета Терры или просто генерал, воевавший на полях крови и победы еще в те времена, когда Империум не был основан? — лицо Морн больше не кажется дряхлым. Оно — жесткое и холодное, как зазубренный меч, все еще не утративший остроту лезвия. Она удерживает взгляд Ранна — на одно долгое мгновение. — Кем бы ты предпочел, чтобы я была, Фафнир Ранн?
Ранн не отвечает. Он сидит совершенно неподвижно, даже его пальцы замерли на рукояти топора. Наконец его губы раздвигаются, и оскал превращается в усмешку. Он откидывается назад, все еще усмехаясь, но так ничего и не говорит.
— Я понимаю, почему вы предпочитаете молчание, — замечает Морн. — Оно вам подходит.
— Сто километров до цели. Готовность — код "красный".
Мигающий алый свет озаряет трюм. Все воины, как один, берутся за оружие.
Сигизмунд опускает взгляд на свой собственный меч. Клинок — блестяще-черный, словно отполированный осколок самой ночи — лежит поперек его колен. Железная цепь, извиваясь, приковывает меч к запястью. Он вспоминает кривую усмешку Джубала и дождь, пляшущий на острие клинка.
Решающий момент приближается.
Это — преддверие будущего, созданного для них предательством Хоруса. Он готов принять его, но не уверен, что это изменит хоть что-то. Он хотел бы, чтобы Морн не задавала свой вопрос.
Ранн надевает свой шлем с выступающим вперед забралом. Морн заряжает пару пистолетов системы "Серпента"; Ранн поворачивается к ней:
— Зачем спрашивать, убивал ли он таких, как мы?
— Потому что мы вот-вот вступим в битву с ними. Потому что прежде во имя идеалов Единства космодесантники уже умирали под клинками своих братьев. Потому что этот ответ может означать, что в нем скрыта слабость, о которой он еще не знает.
— Так вот почему ты здесь?
— Я здесь, потому что такова воля Сигиллита.
— Он не будет колебаться.
— Ты уверен?
— А это — не твоя забота.
— Сорок километров до цели, штурмовые торпеды запущены.
Сигизмунд закрывает глаза. В углу внутреннего экрана шлема мерцает красным руна, отключающая магнитные крепления. Он делает глубокий вдох, ощущая, как спокойствие охватывает разум и тело. Он вспоминает все лица врагов и друзей — все дальше и дальше в темноте. И, глядя на эти лица, он не знает, доведется ли им встретиться вновь перед смертью.
— Говорят, он всегда убивает одним ударом.
Ранн смеется:
— Только когда не размахивает мечом, точно фермер, отгоняющий мух! Он смотрел в глаза поражению, он чувствовал его дыхание. Но никто не вспоминает об этом.
— Но ты ведь вспоминаешь.
— Я могу говорить о нем все, что вздумается. Я заслужил это право кровью. И, как бы хорош он ни был, если бы он в самом деле решил отплатить за оскорбление — одним шрамом тут было бы не отделаться. Но у тебя нет такого права. Кем бы ты ни была.
— Но правда ли это, что он никогда не терпел поражения, никогда не проигрывал в поединке, никогда не ошибался?
— Никогда. И это одна из причин, по которым его так сложно любить.
— Столкновение через двадцать...
— Нет, — Сигизмунд открывает глаза. Магнитные крепления прочно удерживают его, но он переводит взгляд на темные глаза Морн и ее изможденное лицо. — Ответ — нет.
Он снова смотрит на штурмовой трап. Ранн готовится к столкновению. Грохот двигателя отдается усиливающейся вибрацией сквозь доспехи и мышцы. Сигизмунд концентрируется, он готов к битве. Меч лежит в его руках мертвым грузом.
— Ответ на что? — спрашивает Морн.
То, что сейчас случится — изменит все. Он вот-вот перешагнет порог в новую эру, к новому смыслу того, что значит быть воином Империума.
— Столкновение через десять секунд... девять... восемь...
И тогда — его ждет другое будущее.
— Семь... восемь...
— Я никогда не убивал таких же, как я.
— Один.

3.

Сигизмунд не шевельнулся, услышав приближающиеся шаги. Прошло двадцать часов с тех пор, как он встал на стражу перед входом в храм, и должно было пройти еще четыре, прежде чем он шевельнется. Его броня перешла в режим пониженного энергопотребления; руны на краю внутреннего экрана неторопливо мерцали янтарным светом. Его руки неподвижно лежали на рукояти меча, установленного острием вниз между его ног.
Над его головой купол храма терялся в полумраке, лишь немного разбавленном огоньками свечей. Огромные колонны уходили ввысь, и тени скрывали имена, высеченные в черном граните. Под куполом висели знамена, изорванные и запятнанные в крови и огне сотен битв. Здесь всегда царила тишина, которую не нарушал шум межзведной крепости за стенами храма. Даже во время боя Храм Клятв оставался островком спокойствия среди суматохи. Таково было его предназначение — напоминание от Рогала Дорна: то, что символизирует это место, не должно быть потревожено ничем. Здесь на каждой поверхности были высечены имена и клятвы каждого из Имперских Кулаков, кто когда-либо служил Империуму. На этих плитах каждый, от преторианцев до простых легионеров, преклонял колени и клялся в верности. Арка его единственного входа не была закрыта вратами, но никто не входил сюда без дозволения. Быть Рыцарем Храма — значило быть хранителем этой традиции, хранителем клятв всех Имперских Кулаков.
Из темноты выступил одинокий силуэт. Свет свечей отразился от блестящей черной брони, утонул в складках длинной накидки из светлого полотна. Черты лица воина были скрыты капюшоном, но Сигизмунду не нужно было смотреть ему в лицо, чтобы узнать его.
Чужак остановился в пяти шагах от входа. Сигизмунд не шевельнулся. Медленно, не торопясь, чужак поднял руку и откинул капюшон. Темные волосы обрамляли лицо с глубоко посаженными зелеными глазами. Его звали Алайос; он был капитаном Девятого Ордена Темных Ангелов и одним из лучших воинов, когда-либо поднимавших меч в бою.
— Тебе нельзя входить сюда, родич.
— Я и не собираюсь.
— Тогда зачем ты пришел?
— Я пришел поговорить с тобой.
Сигизмунд покачал головой, но так и не сдвинулся со своего места под аркой. В разговорах не было никакого смысла. Не сейчас. Не в это время, когда клубящийся гнев Дорна и Льва заполнял "Фалангу", точно грозовое облако. Казалось бы, никакой спор невозможен между этими двумя идеалами войны и благородства. Но невозможное все же случилось. И дело было не в гордости или оскорблении: просто две сущности, обе — невообразимой силы, такие похожие и в то же время такие разные, сошлись и столкнулись, как море и суша. Подобное уже происходило в прошлом — были моменты, когда идеалы Великого Крестового похода, казалось, только лишь усиливают раздор. Керз, Феррус Манус, Пертурабо — все они некогда поднимали свой гнев против Дорна. Сигизмунд надеялся, что этот новый раздор со Львом пройдет так же быстро, как начался. Это было бессмысленно. Трещина в клинке Легионов Астартес, который должен был быть совершенным.
— Не о чем говорить, Алайос. Мой лорд сказал свое слово.
— Да. И мой отец тоже сказал свое слово.
— Этот... спор... пройдет.
— А если нет? Как он разрешится тогда?
— Только не кровью.
— Нет?
— Нет. Мы — воины Империума, и мы созданы для того, чтобы сражаться с его врагами, а не друг с другом. Уничтожь это братство — и мы станем ничем.
— Скажи это Пожирателям Миров. Скажи это Волкам.
— Подобное кровопролитие не приносит ничего. И этого не случится. Не между нашими легионами. Не сейчас и никогда.
Сигизмунд по-прежнему не шевелился. Подождав секунду, Алайос кивком указал на пространство позади него:
— Это — Храм Клятвы, верно?
Говоря, он сделал шаг вперед, и в то же мгновение клинок Сигизмунда преградил ему путь. Темный Ангел поднял раскрытую ладонь:
— Мир, брат мой. Я не переступлю порог. Даже Имперские Кулаки входят сюда лишь для того, чтобы принести или возобновить клятву, и никто, не принадлежащий к Седьмому легиона, не может войти и остаться в живых. Ведь так?
— Примарх позволил троим из своих братьев войти сюда за все эти годы.
— А если я сделаю еще один шаг?
— Ты никогда не сделаешь следующего.
— И чему же послужит моя кровь, пролитая на этот пол?
— Долгу.
Темный Ангел улыбнулся, хотя его глаза оставались холодными:
— Кто мы по сути своей, спроси себя? Кто мы?
— Мы — воины.
— Но здесь и сейчас мы — больше, чем просто воины. Мы — представители своих легионов. Если во имя чести понадобится пролить кровь — это не будет кровь наших отцов или братьев. Это будет наша кровь. Мы и есть наши легионы. И мы — наши клятвы. Мы обнажаем мечи, но они не принадлежат нам. Рука, наносящая удар, и око, направляющее его — не одно и то же. Долг: он связывает нас, он хранит нас, он ведет нас. Долг — это...
— Это — все.
— Поистине. И неважно, куда он ведет нас — или к какому исходу.
Алайос улыбнулся снова, и Сигизмунд наконец разглядел, что таилось в глазах Темного Ангела. Это была скорбь.
— Возможно, эта буря пройдет. Но если нет, то я хотел бы быть уверен, что мы... поняли друг друга.

4.

Сигизмунд спрыгивает со штурмового трапа. Перед ним простираются внутренние покои усыпальницы. Он никогда не ступал на поверхность этой кометы, но много раз слышал, как его отец говорил о ней. Стены, сложенные из черепов и отполированных костей, уходят ввысь вокруг него. Все они покрыты словами — словами, рассказывающими о том, кем они были в жизни, и о деяниях, приведших их сюда после смерти. Каждая кость и каждый череп здесь принадлежали героям долгих войн Объединения Терры, которые были отправлены на околосолнечную орбиту, чтобы служить напоминанием о цене, заплаченной за мечту человечества — во веки веков.
Семнадцатый легион исполнял обязанности хранителей усыпальницы с самого ее основания. Сотня воинов Несущих Слово несла стражу в этих покоях — неизменно бдительные, неизменно верные долгу. Но теперь их долг обернулся предательством. Оставленные здесь своими братьями, они умрут под взглядами пустых глаз мертвых героев.
Огонь болтеров преграждает ему путь, осколки шрапнели со звоном отскакивают от доспехов, но он не останавливается. Он — размытая вспышка, движущаяся настолько быстро, что можно различить лишь очертания доспехов и лезвие клинка.
Первый из Несущих Слово стоит перед ним, поднимая болтер; его оскверненная алая броня блестит, отражая вспышки выстрелов. Сигизмунд видит непроизносимые знаки, высеченные в сером керамите под блестящим красным. Рядом с первым воином — еще Несущие Слово, не меньше десятка.
Черный зрачок болтерного дула смотрит ему прямо в глаза. Размеренный ритм его сердец ускоряется, он делает последний шаг. Палец Несущего Слово сжимается на спусковом крючке.
Сигизмунд наносит удар. Хлещет кровь — блестящая и черная в мерцающих вспышках взрывов. Пальцы Несущего Слово сжимаются сильнее, и язык пламени вырывается вперед. Сигизмунд чувствует, как огненный выхлоп болтера грохочет по его шлему.
Он уже двигается — прежде, чем труп начинает падать. Он рубит снова и снова, каждый шаг — новая смерть. Он движется вперед, и весь его мир — ускоряющийся ритм, разрозненные ощущения. Торс, разрубленный от ключицы до пояса; рука, тянущаяся к клинку; грохот и толчки выстрелов. Он слышит и чувствует все это, но он — не часть происходящего вокруг. Он — вектор сосредоточения, направленный только вперед; он перетекает от удара к удару подобно реке. Он знает, что его братья следуют за ним, образуя клин, и он — на острие этого клина. Они продвигаются вперед, стреляя в сторожевые турели, разрубая фигуры в красных доспехах. На каналах вокс-связи мелькают и пропадают голоса; основная масса атакующих входит в усыпальницу следом за ними.
До сих пор они встречают лишь слабое сопротивление; врагов немного, их действия не согласованны. Сигизмунд осознает все это, не думая, не нарушая смертельный ритм своего меча ни на секунду.
К нему приближается еще один Несущий Слово — он быстрее, чем другие; на нем нет шлема, и его кожа покрыта чернильно-блестящими символами. Сигизмунд видит, как широкий зазубренный клинок устремляется к его шее. Это мощный удар, за которым годы тренировок и опыта. Он должен быть смертельным и предельно точным.
Сигизмунд даже не сбивается со своего убийственного ритма. Он ускользает от удара, разворачивается и опускает свой собственный меч.
Только тут он замечает этот кинжал. Осколок грубо обработанного обсидиана на костяной рукояти словно бы мерцает, пропадая и появляясь вновь — так дрожит воздух над пламенем. Несущий Слово замахивается клинком. Глаза на его татуированном лице широко раскрыты, зубы оскалены в торжествующей усмешке.
Сигизмунд изгибается, отдергивает меч, пытаясь отбить удар. Черный кинжал оставляет глубокую царапину на его нагруднике; боль пронизывает его тело, и плоть под доспехом словно вспыхивает огнем. Его меч достигает левой руки Несущего Слово, но удар недостаточно силен. Несущий Слово отступает на шаг, восстанавливает равновесие и атакует снова.
Обух топора врезается в его череп. Взрыв, вспышка молний — ошметки плоти и осколки брони разлетаются в стороны. Ранн отталкивает труп с дороги:
— За такое, Первый капитан, стоило позволить тебе умереть. Повнимательнее там.
Его доспехи и щит сплошь изрублены и заляпаны кровью. Он не оглядывается, пока Сигизмунд возвращается в строй. Они стоят плечом к плечу: покрытый шрамами рубака и рыцарь.
Имперские Кулаки смыкают строй за ними, держа мечи и щиты наизготовку и не прекращая отстреливаться. Шипастая булава врезается в щит Ранна, заставляя его пошатнуться от силы удара. Очередной Несущий Слово стоит перед ними — в окровавленной броне, попирая ногами мертвые тела. Сигизмунд выжидает долю мгновения, выжидает, пока не чувствует, что Несущий Слово начинает отводить булаву назад.
— Нет! — Ранн наносит удар своим щитом.
Несущий Слово спотыкается на мгновение, восстанавливает равновесие и размахивается булавой. Меч Сигизмунда вонзается ему в живот. Он чувствует, как содрогается лезвие, рассекая броню, плоть и кости. Топор Ранна одним ударом сносит Несущему Слово голову.
— Ничего ты не понимаешь в войне, брат. Но ты учишься, — сенешаль хлопает Сигизмунда по плечу плоской стороной топора.
Они продвигаются дальше, переступая через лежащие под ногами трупы. Несущие Слово отступают перед ними, отстреливаясь на ходу; высокие створки ворот из меди и кости закрываются за их спинами, отрезая проход в широкий коридор.
— К воротам!
Его братья бросаются выполнять приказ едва ли не прежде, чем слова срываются с его губ. Пятеро воинов, сомкнув щиты стеной, устремляются вперед. Их встречают заряды болтеров, сбивая с ног двоих, но оставшиеся не медлят. Они стреляют, когда ворота уже почти закрыты, когда Несущих Слово за ними можно разглядеть только по горящим глазам и вспышкам оружия. Мелтаганы с визгом прочерчивают тонкие пылающие линии на створках, пласталь и медь плавятся, как жир на огне. Секундой позже вступает гравитонная пушка, и ворота обрушиваются с петель каскадом раскаленного добела сплава.
Сигизмунд снова бежит, Ранн — рядом с ним; яркие искры разлетаются вокруг, в ушах звенят тревожные сигналы брони — слишком высокая температура. Наконец они вырываются в коридор, оставляя за собой остывающие брызги расплавленного металла.
Убийственный ритм течет сквозь Сигизмунда. Сейчас этот ритм ощущается иначе — отстраненно, будто он смотрит на движущуюся перед ним картину, нарисованную размытыми от скорости движениями и брызгами крови. Он останавливается. Коридоры перед ним залиты тьмой — только тишина и пустота. Порывы искусственного ветра проносятся мимо: воздух утекает сквозь брешь во внешней стене. Ранн вырывается вперед, окруженный сомкнутым строем своих щитоносцев.
На мгновение Сигизмунду кажется, что он слышит далекий голос — тихий, почти неразличимый. Он опускает взгляд на свой меч. Звенья цепи, приковывающей клинок к его запястью, покрыты запекшейся кровью.
— Это только начало.
Он поднимает глаза. Морн проходит мимо него; пистолеты в ее руках дымятся, их раскаленные стволы исходят жаром. Ее телохранители с многоствольными пулеметами следуют на шаг позади.
— Ты не понимаешь, почему, несмотря на всю твою ненависть к предателям, сейчас это кажется бессмысленным?
Сигизмунд оглядывается назад, за ворота. Весь пол там покрыт телами. Некоторые из них — в желтых доспехах, другие — в блестяще-красных. Он цепляется взглядом за отрубленную руку, все еще сжимающую гладиус в пальцах латной перчатки.
— Ты думаешь, что теперь стал убийцей родичей, что уничтожил своих генетических братьев.
Он снова переводит взгляд на Морн. В ее глазах теперь нет ни тени веселья. Она медленно кивает:
— Да, Первый капитан. Ты и есть убийца.
Он отворачивается, не отвечая, и догоняет Ранна. Меч в его руках кажется слишком тяжелым; цепь на запястье негромко позвякивает.
Прошло меньше двух минут с тех пор, как он убил первого Несущего Слово.

5.

Кхарн ухмыльнулся в ответ на удар меча, метящего в его ребра. Он продолжал ухмыляться, когда его клинок метнулся к горлу Сигизмунда. Удар был быстрым — настолько, что обычный человек вряд ли бы его разглядел — но Сигизмунд уже отступал, одновременно нанося собственный удар. Кхарн поймал опускающийся меч своими парными клинками, скрещивая их, и сделал выпад снова. Сигизмунд встретил удар плоской стороной меча, повернув его острием вверх. Клинок Кхарна скользнул мимо. Мгновенно развернув меч, Сигизмунд ударил в ответ. Кхарн замер.
Сигизмунд смотрел, как пульсирует вена на шее Пожирателя Миров — прямо напротив лезвия меча. Густая струйка крови стекала вдоль отточенной пластали на его обнаженную грудь.
Кхарн оскалился, напрягая мышцы шеи. Кожа вокруг его глаз подергивалась, и он тяжело дышал — хотя и не от усталости. Сигизмунд приподнял бровь.
Сплюнув, Кхарн перехватил свои парные клинки и отвернулся. Ниже пояса он был одет в простые черные штаны, подпоясанные веревкой. Сигизмунд взмахнул мечом в воздухе, стряхивая капли крови на песчаный пол. Он, напротив, носил белую тунику с черным крестом, оставляющую открытыми руки.
Обычно на бойцовские арены Пожирателей Миров выходили в доспехах — но не в этом случае. Не эти двое. Изогнутые стены арены, сработанные из грубого железа, были покрыты зарубками от оружия и брызгами засохшей крови. Сигизмунд принюхался, поднял взгляд на ряды скамей над краем арены. В ответ его встретила лишь тишина и пустота. Он оглянулся на Кхарна, вешающего свои клинки обратно на стойку. Пожиратель Миров все еще тяжело дышал, и кожа на его голове все еще подергивалась вокруг металла его имплантов агрессии. Его Гвоздей Мясника.
— Еще раз? — спросил Сигизмунд.
Кхарн провел рукой вдоль рядов оружия на стойке — коснулся длинного древка цепного топора, задержался на витках энергетической спирали громового молота; наконец он выбрал меч — клинок шириной в руку, с золотыми крыльями, образующими гарду над крестовиной, и поблескивающей над ними рубиновой каплей крови. Кхарн перебросил его из руки в руку — так обычный человек мог бы перебрасывать нож — оценивая вес и баланс.
— Не перестаю удивляться тому, что тебе здесь нравится, — заметил он.
— Мне не нравится.
— Но тем не менее мы снова здесь.
Кхарн позволил мечу свободно улечься в его руки. Нахмурившись, посмотрел на длинный клинок и покачал головой. Затем повернулся к стойке и повесил оружие обратно. Сигизмунд наблюдал, как Пожиратель Миров перебирает одно оружие за другим. Он ждал. Он знал, зачем Кхарн это делает, и знал, что в действительности выбор оружия для поединка был здесь ни при чем. Он мог понять и оценить настоящую причину, пусть даже они никогда не говорили об этом вслух.
Наконец Кхарн стиснул рукоять топора — больше похожего на орудие мясника, чем на оружие воина. Он повел плечами, перекатывая мускулы под кожей. Судороги на его лице почти прекратились, дыхание сквозь сжатые зубы было едва слышно.
Сигизмунд опустил меч, почти касаясь острием песка под ногами. Цепь вокруг его запястья звякнула, и он замер в неподвижности. Кхарн бросил взгляд на пласталевые звенья и усмехнулся, сверкнув глазами:
— Подражание — форма лести, надо полагать. Что там сделал Джубал?
— Он разрубил цепь.
— Ха! Не зря он мне всегда нравился.
— Он... он спросил, не боюсь ли я потерять меч.
— А ты боишься?
— Нет. — Сигизмунд ненадолго замолчал, затем добавил: — Он сказал, что цепи — это тюрьма.
Усмешка сошла с лица Кхарна. Кожа вокруг Гвоздей снова начала подергиваться, и по его телу пробежала дрожь.
— Ну, продолжим эти глупости?
Сигизмунд кивнул, и тишина сменилась грохотом стали.
Снова две фигуры кружили по арене, обмениваясь ударами. Топор Кхарна со звоном сталкивался с мечом Сигизмунда, отдергивался и снова устремлялся вперед. Он тяжело дышал, пена пузырилась в углах рта; зрачки казались черными ранами в налитых кровью глазах.
Сигизмунд сделал шаг назад, отражая удар за ударом. Кхарн зарычал и снова обрушил оружие изо всех сил. Сигизмунд легко парировал, и топор просвистел мимо его плеча. Эфесом меча он ударил Кхарна по предплечью, потом в лицо; Пожиратель Миров согнулся вдвое, но тут же выпрямился и ударил головой в лицо Сигизмунду. Удар попал в цель, но Сигизмунд, пригнувшись, повернулся, зажав запястье Кхарна между своей рукой и рукоятью меча. Инерция движения заставила Кхарна перелететь через противника и взлететь в воздух. Извернувшись, он приземлился на ноги, готовый снова броситься в атаку.
Сигизмунд прижал острие меча к шее Кхарна. Кхарн оскалил зубы. Он дрожал, лицо дергалось в нервном тике. Он сделал глубокий вздох и наконец медленно кивнул. Сигизмунд поднял меч. Его лицо было покрыто запекшейся кровью из глубокого пореза на левой щеке и разбитого носа.
— Вот теперь ты хотя бы выглядишь так, будто на самом деле дрался, — отметил Кхарн.
— Глупый был поступок. Ты слишком сильно выложился.
— Я слышал, у этого ублюдка Севатара такое сработало. И потом, такой уж у нас обычай: если и приходится проигрывать, то противник должен хотя бы потерять больше крови, чем мы.
— Но ты сдерживаешь себя. Всегда.
Кхарн покачал головой, указывая на песчаный круг под их ногами:
— Нет, брат. Просто я не слишком хорошо умею... это.
— Я стоял рядом с тобой в бою, Кхарн. Я видел, как ты сражаешься. Неужели ты забыл?
— Я не забыл. Но здесь — не поле боя.
— Твои братья дерутся здесь так, словно это оно и есть.
— Нет. Они дерутся не так. И ты тоже. Настоящая война — не то, чем можно управлять, брат. Она не скована стенами арены. Там нет ничего, кроме удачи и ярости. И когда не остается ничего, на что бы ты мог опереться, ты сражаешься просто потому, что должен, потому что уверенность ведет тебя. Без этого — кем бы ты был?
— Я прощу намек в твоих словах, брат.
— Как всегда, так уверен. Столько контроля — даже в гневе. Но если опоры твоего мира содрогнутся, если долг направит на путь, где ни в чем не будет уверенности? — Кхарн поднял руку, коснувшись Гвоздей Мясника, вбитых в его череп. — Что тогда?
— Тогда — я буду ничем.
— Я прощу намек в твоих словах, брат. И не думай, будто станешь ничем, лишившись своих цепей уверенности. Думаю, тогда мне бы действительно не хотелось встретиться с тобой лицом к лицу. Даже здесь.
— Нет?
— Нет. Потому что тогда мне и самом деле пришлось бы постараться убить тебя.

6.

— Они умерли слишком легко.
Сигизмунду не нужно смотреть на Морн, чтобы представить презрение на ее лице. По правде говоря, он согласен с ней, и вывод из этих слов тревожит его. Но куда больше его тревожит атмосфера в усыпальнице. Воздух словно сгустился; искры статического электричества пробегают по выложенным костями стенам — как будто молнии перед собирающейся грозой. И еще — тени: иногда кажется, будто они движутся, иногда Сигизмунд уверен, что они вырастают, стоит ему отвернуться. Все это кажется неестественным — ничего подобного он не испытывал прежде.
И это его беспокоит. Очень беспокоит.
Ранн, похоже, ничего не замечает:
— Что значит "умерли слишком легко"? Они должны были знать, что рано или поздно кто-нибудь придет за ними. Наверняка Несущие Слово долго готовили свое предательство. Если они встретили нас на внешних подступах с половиной, не меньше, всех своих сил, погибли и отступили — признайся, брат, разве это не тревожит тебя?
— Они сопротивлялись, — замечает Сигизмунд.
— Но недостаточно! — настаивает Морн.
— Зачем бы им это делать?
— Жертва.
Сигизмунд чувствует, как его пробирает дрожь. Слова Морн беспокоят его, но он не понимает, почему.
— Жертва? — переспрашивает Ранн. — Как у последователей богов, прежде чем мы принесли им Имперские Истины? Не может быть.
— Но именно это я имею в виду.
— Здесь — Империум! Даже для мятежников все это давно забыто...
— Сейчас — уже не та эпоха, что была прежде, брат, — говорит Сигизмунд. — И в этой эпохе — другие истины. И другое оружие.
— Это еще почему?
Сигизмунд поднимает руку; его братья-храмовники молча смыкают за ним строй. Перед ними встают еще одни двери. Высокие створки — вдвое превосходящие рост космодесантника — поблескивают бронзой и полированной костью. Сигизмунд моргает. Чувствует неожиданное нарастающее давление изнутри черепа при взгляде на эти двери; тени на краю зрения, кажется, снова шевелятся.
— Ловушка. Ловушка, измерения которой мы не можем заметить или осознать. Вы думаете именно об этом, верно, леди Морн?
— Да.
Морн подходит ближе к дверям, ее телохранители не отстают ни на шаг. Механизмы их брони шипят и щелкают при движении. Ранн следует за ней, сжимая пальцы на рукояти топора:
— Ну, и что вы предлагаете делать?
Морн оборачивается к ним. Сквозь кристальное забрало шлема видно ее улыбку. И на мгновение Сигизмунд едва не улыбается в ответ.
— Я предлагаю сделать то, что ты, сенешаль Ранн, хотел сделать с самого начала — вышибить эти двери!
Морн устремляется к дверям; пневматика ее экзоскелета содрогается, когда она переходит на бег. Она двигается быстрее, чем Сигизмунд мог бы предположить; пистолеты в ее руках начинают светиться, набирая заряд. Он бросается за ней; энергетическое поле меча, включившись, окутывает клинок сетью молний. С раздраженным смешком Ранн следует за ними, увлекая за собой храмовником и щитоносцев.
Морн ударяет в дверь. Осколки инкрустированной костями бронзы разлетаются в стороны. Двери распахиваются со звоном, похожим на удар гонга. Морн уже пересекает порог, врываясь в освещенный пламенем зал за ним. Ее телохранители — у нее за спиной, пластины их брони подрагивают в такт шагам. Сигизмунд и Ранн следуют всего на два шага позади.
Это безумие. Но теперь им остается только один путь, и этот путь — вперед.
Сигизмунд переступает порог. Красные метки угрозы вспыхивают на экране шлема, пока он пробегает по инерции еще несколько шагов. Потом он видит за прозрачными рунами — видит, кто их ждет. Десятки космодесантников окружают центр зала. Они стоят на коленях, опустив непокрытые головы. В руках у каждого сжат кинжал: из черного стекла, железа или мутного кристалла. В центре круга — одинокая фигура. Его доспехи кажутся черными из-за покрывающей их вязи символов. Перед ним стоит ларец из серого камня, из которого поднимаются тени и нечистый свет. Воздух дрожит, пульсируя в ритме монотонных голосов.
Многоствольные пулеметы телохранителей набирают обороты, готовясь стрелять. Морн сдвигается в сторону, когти на ее ступнях клацают о каменный пол. Вращающиеся стволы пулеметов извергают огонь. Ранн заносит топор высоко над головой; пистолеты Морн взвизгивают, алые вспышки расцветают на их дулах при каждом выстреле.
Ближайшие Несущие Слово взрываются, не успел даже подняться с колен, их кровь с шипением брызгает на полированный пол. Призрачный огонь пляшет в глазницах черепов, покрывающих потолок и стены. Воздух темнеет, наполняется тенями — странными тенями, у которых нет источника. Но Сигизмунд не сводит глаз с одинокого стоящего силуэта.
Покрытый надписями воин поднимает взгляд. Слова на его лице свиваются петлями вокруг глаз, точно змеи. Его рот открывается, и он произносит единственное слово:
— Мир.
Звук эхом раскатывается в дрожащем воздухе. Все Несущие Слово, как один, вонзают кинжалы себе в горло. Мир застывает. Свет становится тьмой, а тьма — ослепительным днем. Звенит одинокая высокая нота — протяжная, бесконечная, нарастающая и заглушающая все другие звуки. Мгновение замедляется, растягивается, словно напряженное натянутое сухожилие.
А потом Несущие Слово поднимаются с пола; дым и кровь вытекают из их ртов. Они судорожно дергаются, будто марионетки на ниточках. Их броня раскалывается, и из разбитого керамита выходят иные создания. Их бледная плоть истекает кровью; на их телах возникают и исчезают глаза, рты, чешуя — и вот уже эти противоестественные существа делают первые неуверенные шаги в реальности.
Это... это нечто, чего Сигизмунд никогда не видел прежде. Нечто такое, чего никто и никогда не должен видеть. Воин в центре — единственный из всех — остается не затронут изменениями; его запавшие глаза полны холода. В этих глазах — не торжество, но скорбь.
Сигизмунд слышит голоса в своей голове, разрозненные обрывки мыслей. Воздух сгущается. Он чувствует кислый вкус во рту. Время исчезло. У него остаются только мысли — память и сомнения, бурлящими волнами бьющие в стены его воли. Он видит лицо своего отца, Рогала Дорна, доверие в его глазах. Он видит...
Он не видит ничего, кроме лежащего перед ним путь. Есть только меч в руке, только враг впереди. Есть только одно чувство, которое он может себе позволить — чистое и ясное, как факел, горящий во тьме. Ярость.
Он моргает. Мир рывком возвращается на место. Он бежит вперед, понимая, что стена щитов Имперских Кулаков сломана, понимая, что эта битва превращается в беспорядочный водоворот из клинков, выстрелов и когтей. Помимо воли он думает о Кхарне — о том, как Пожиратель Миров устремляется в битву, подгоняемый ударами гнева в своем мозгу.
Существа бросаются на него, протягивая чудовищные когти. Его меч сносит верхушку полусформировавшейся головы; череп раскалывается, разбрызгивая кровь и гной. Он чувствует запах падали и благовоний даже сквозь шлем. Рядом гремят выстрелы; существа — чудовища — воют все громче, крутясь и прыгая вперед.
Он видит, как Ранн швыряет топор, как тот вращается вдоль своей оси, видит силовое поле, оставляющее за собой светящийся след. Топор врезается в ближайшее чудовище, заставляя его пошатнуться, когда его плоть покрывается черными трещинами. Оно визжит. Ранн достает второй топор и бросается ему навстречу. Но это чудовище вовсе не собирается умирать — так же, как и другие, наседающие на него; они вцепляются в щит, и Ранну, несмотря на все усилия, не удается его удержать.
Сигизмунд видит, как костяной клинок ударяет Ранна в забрало шлема, раскалывая его без малейших усилий; брызги крови, неожиданно яркие, разлетаются вокруг. Ранн шатается, едва не падая. Сигизмунд отчаянно прорубается к брату. Что-то обернулось вокруг руки Ранна — что-то, что перекатывается и поблескивает, как полупереваренное мясо. Он уже падает; твари устремляются вперед, кровь и кислота капают с их вытянутых челюстей.
Сигизмунд пробивается сквозь последний круг чудовищ. Удар — с оттяжкой, слева направо, точно коса, срезающая колосья; он чувствует, как дрожит клинок, рассекая плоть и кости. Перед ним открывается проем, и он шагает туда, становясь над упавшим телом Ранна. Взмах меча — твари с воплями отшатываются от него.
Он смотрит вниз. Разбитые доспехи Ранна покрыты запекшейся кровью, в трещине расколотого шлема пузырится алая пена.
— Вставай.
— За такое я заслуживаю смерти, — Ранн заставляет себя подняться на ноги.
Несмотря ни на что, он так и не выпустил из рук топор и щит. Он покачивается, потом встряхивается, разбрызгивая кровь, точно собака, стряхивающая воду со своей шерсти.
Чудовища расступаются перед ними, отступают волной искаженной плоти. Грохот битвы по-прежнему наполняет воздух, но на мгновение словно отдаляется.
Перед ними стоит Несущий Слово, покрытый черной вязью символов. Вокруг него клубится дым, когда он делает шаг вперед; существа вокруг воют и стонут, как загнанные звери.

7.

— Ты не должен был здесь оказаться, Сигизмунд, первый сын Дорна. Здесь — не твое место. Иная смерть ожидала тебя, — Несущий Слово поворачивается, протягивая руку к открытому каменному ларцу на алтаре.
— Замолчи, предатель! — выплевывает Ранн, бросаясь вперед; кровь снова брызжет из его ран.
Сигизмунд начинает двигаться на долю мгновения позже. Что-то шевелится внутри ларца, извивается змеиными кольцами в вязкой черноте. Пальцы Несущего Слово касаются этого чего-то. Серые молнии опоясывают его руку, знаки на его броне корчатся, и очертания тела словно размываются в воздухе.
Ранн поднимает щит и обрушивает вниз топор. Сигизмунд слышит, как он крякает от усилия, видит брызги крови, вылетающие из его рта. Этот удар не отличается аккуратностью и элегантностью: это древнейший из приемов войны, смертоносный удар, прямой и быстрый. Но Несущий Слово разворачивается — с невероятной скоростью. Что-то ударяет в щит Ранна — но щит не разбивается. Он попросту исчезает, превращается в ничто. Сила, уничтожившая щит, отбрасывает Ранна назад, заставляя его сложиться едва ли не пополам.
Темный воин взмахивает своим оружием. Оно непрестанно изменяется, перетекая из одной формы в другую, уплотняясь и вновь растворяясь в воздухе. Оно шипит, когда Несущий Слово заносит его над головой, готовясь нанести смертельный удар. Ранн лежит на полу, не шевелясь, из его ран теперь вытекают струйки темноты.
Сигизмунд останавливает удар своим мечом. Белые искры пляшут вокруг, когда оружие со скрежетом сталкивается.
— Пламя и ветер говорили о конце твоего пути, храмовник.
Сигизмунд отступает. Несущий Слово отдергивает свое оружие; оно принимает форму зазубренного меча, лезвие которого истекает кровью.
— Твоя смерть была предрешена. Тебя ждала могила среди звезд. Но все же — ты здесь.
Иззубренный меч обрушивается вперед. Сигизмунд делает шаг в сторону, уводя оружие Несущего Слово за собой. Он изгибается, уклоняясь от удара — и видит брешь в защите противника. Бросок: все его стремление, вся его сущность и все годы тренировок вложены в этот выпад.
Несущий Слово неуловимо сдвигается в сторону, будто проскальзывая между мгновениями — будто он и не двигался вовсе. Там, где он стоял, остается черный силуэт, медленно растворяющийся в воздухе.
Он парирует удар, его меч изменяется, опускаясь: теперь это черная булава, тяжелая и покрытая шипами, застывший взрыв ночи, оставляющий за собой след бледного пламени. Сигизмунд принимает удар своим мечом, но слишком поздно. Сила столкновения отбрасывает его прочь. Он чувствует, как кости в его правой руке содрогаются от прокатывающейся по ним ударной волны.
Он приземляется на пол, торопливо перекатываясь и поднимаясь. Существа разбегаются с его дороги, мерзко хихикая бесчисленными голосами. В его броне взвывают поврежденные сервомоторы, предупреждения заливают экран шлема алым светом. Он изо всех сил пытается удержать свою концентрацию, вернуть свою верную ярость — но у него осталось лишь отчаяние.
Несущий Слово стоит всего в пяти шагах, держа булаву в руках, не сводя с него неподвижного взгляда бездонно-черных глаз. Он поводит плечами, разминая их — медленно, неторопливо. Это движение напоминает Сигизмунду о Кхарне.
— Рассказал ли ты своему отцу?
Сигизмунда пробирает холодом; он выпрямляется, несмотря на боль.
— Признался ли ты ему? Почему ты отринул свой долг и вернулся на Терру?
Слова отдаются эхом в его голове. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он встретил Киилер на "Фаланге", с тех пор, как она показала ему грядущее, с тех пор, как он потребовал вернуться на Терру вместе с Рогалом Дорном. И все это время ее слова не покидали его мыслей, но он не говорил об этом ни с кем.
— Для варпа не существует тайн. Я вижу твое сердце, и я вижу твою судьбу. Я покаялся в своих грехах, и боги вложили твою участь в мои руки. Ты не уйдешь отсюда живым. Ты не увидишь, как падет твой примарх. Ты не увидишь, как рухнет этот ложный Империум. Ведьма солгала тебе, храмовник. Она солгала.
Сигизмунд чувствует, как холод окутывает его тело. Он шагает вперед, поднимая меч, но оружие кажется отделенным от него — как рука мертвеца, прикованная к нему цепью. Он слышит голос Киилер — далекий, спокойный, доносящийся до него из коридоров памяти:
"Ты должен сделать выбор между твоим собственным будущим и будущим твоего легиона, Сигизмунд, Первый капитан Имперских Кулаков".
Сигизмунд чувствует биение крови в своих венах. Несущий Слово двигается — так быстро, что это кажется невозможным, снова оставляя за собой след из теней и маслянистого дыма. А затем приходят другие голоса — возвращаются из бездонной ночи прошлого.
"Долг: он связывает нас, он хранит нас, он ведет нас".
"Клинок — это свобода, сын Дорна. Закуй его в цепи — и ты закуешь самого себя".
Он вспоминает вопрос, который задал Киилер там, на "Фаланге":
"Каков же другой путь?"
Сигизмунд поднимает меч. Но черная булава врезается ему в грудь.
"Смерть, Сигизмунд. Смерть и жертва."

8.

Кровь. И тьма. Мир распадается на части вокруг него, уменьшается, превращается в бездну боли, и он тонет в ней. Он ничего не видит; единственный звук — грохот в его ушах. Одно из его сердец остановилось. Другое пока еще бьется, отмеряя остаток его жизни с каждым замедляющимся ударом. Он не чувствует меча в руке, не чувствует разбитые пластины брони.
"Мы живем, чтобы служить. — И нет ничего больше? — Ничего больше."
"Но правда ли это, что он никогда не терпел поражения, никогда не проигрывал в поединке, никогда не ошибался? — Никогда".
"Но если опоры твоего мира содрогнутся, если долг направит на путь, где ни в чем не будет уверенности? Что тогда?"
Мир обрушивается на него водопадом цветов и звуков — оглушительный и ослепительно яркий. Зрение возвращается. Он видит стоящего над ним воина, черные пятна на его доспехах расползаются в воздухе. Булава в его руках мерцает, меняя формы и возвращаясь к прежнему виду. За его спиной прыгают и кружатся существа с освежеванными звериными лицами. Мигающий огонь битвы освещает высокий купол. Губы воина раздвигаются, дым вьется между бледными зубами. Горящими губами он произносит единственное слово:
— Мир.
Он заносит черную булаву над головой. Пальцы Сигизмунда сжимаются на рукояти меча, прикованного к запястью. Все его тело покрыто ранами, мышцы судорожно сокращаются, единственное сердце натужно бьется в груди. Булава обрушивается вниз, с воем рассекая воздух.
И в этот момент он делает выпад.
Острие меча вонзается прямо под нижний край нагрудника Несущего Слово. Клинок содрогается в руке Сигизмунда, проходя сквозь броню, плоть и кости и ударяя наконец в энерго-генератор на спине. Раздается взрыв — неожиданно сильный — и генератор разлетается на части. Пламя окутывает Несущего Слово, не оставляя ему возможности даже вскрикнуть от удивления или боли. Затем взрывается его грудная клетка. Несущий Слово опрокидывается навзничь, брызги его крови вспыхивают искрами прежде, чем успевают упасть на пол. Сигизмунд поднимается, вытаскивая меч, перехватывает его и обрушивает еще один удар. Клинок вонзается в рот Несущего Слово и проходит сквозь его череп — насквозь, пока не упирается в каменный пол.
Несколько секунд Сигизмунд просто стоит, пошатываясь, пытаясь сконцентрироваться невзирая на боль и кровь. Вокруг него битва постепенно затихает. Чудовища спотыкаются и корчатся, словно отрезанные от каких-то жизненно важных нитей. Сверхъестественный ветер кружит по залу, зеленые огни вспыхивают над телами падающих существ. Теперь он может разглядеть своих братьев-храмовников; многие из них лежат, окровавленные, среди груд изрубленной плоти. Но другие продвигаются к нему, стреляя в чудовищ и разрубая их на куски, даже когда они распадаются на части под последними порывами ветра.
Морн шагает среди павших; ее телохранители неотступно следуют за ней. Суставы ее экзоскелета скрипят и взвизгивают, сопровождая прихрамывающую походку лязгом сломанных механизмов. Она останавливается на секунду, чтобы всадить луч энергии в дергающуюся фигуру, состоящую из освежеванных мышц и полусформировавшихся перьев. Телохранители проходят вперед, поднимая каменный ларец с алтаря, и спешат туда, где Сигизмунд стоит над мертвым Несущим Слово. Черное оружие, вновь лишенное формы, все еще лежит в руках воина, дымясь, точно раскаленное железо.
Морн что-то приказывает своим телохранителям, но Сигизмунд почти не слушает.
— Заберите клинок на корабль. Остальное — сжечь!
Сердце в его груди все еще бьется, гонит кровь в рваном ритме. В ритме, похожем на звон сталкивающихся мечей. Он смотрит туда, где лежит Ранн — не шевелясь, но негромко постанывая, по-прежнему сжимая топор в руке. Он должен выжить. Должен.
Сигизмунд выдергивает свой меч из черепа Несущего Слово. Лезвие выскальзывает с легкостью, но плоть вокруг него сгорает и рассыпается в пепел, разлетающийся под сверхъестественным ветром.
— Твой долг исполнен, храмовник, — говорит Морн.
Его окровавленная накидка колышется под ветром. Звякает цепь на запястье. Медленно, под скрип сочленений брони, он поднимает меч. Его клятва исполнена, и он касается клинком лба.
— Нет. Он никогда не будет исполнен.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

Опять у меня музыка не под текст сам по себе, а под процесс думания текста/сюжета. Да, это то самое, которое условно называется "рыцарь и дева". Почему так сложно называть их по имени, не понимаю даже. Впрочем, кто знает - те поймут.
Безысходность и отчаяние, отчаяние и безысходность. И не пейринг, а черт знает что. Немного привязанности, может быть. Обреченность. "Мы оба уже умерли однажды, что теперь терять". Немного тепла. Или хотя бы попытка его найти. "Я хочу тебя помнить. Помнить, что ты все-таки человек. Как бы там ни было".
Унесите меня, короче. Опять я под веществами кофе и меня растащило в какие-то невозможные дебри.


Ольга Арефьева — Начинай

Зимовье Зверей — Белая песня

И еще вот попытка кривенькой визуализации. Вообще, если говорить о визуальной/цветовой метафоре всего этого бардака сюжета - то формулируется она как "пепел и серебро".

разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе

 

@темы: la musique, сорок тысяч способов подохнуть, почетный рейхсфотошопер

---

ПЧеньки (=

 Trace A, добро пожаловать!

Утренний кофе (=

@темы: приветствия, (безумное?) чаепитие

---

и что мироздание хочет мне сказать? (=

Нашел тут на столе значочек - ну, случайно там валялся, не знаю откуда и не знаю чей, в этом доме порой встречаются странные вещи. Обычный такой значок, вот только написано на нем "Favourite Sons". Серым по красному, что характерно.
Они бы еще "Blessed Sons" написали... Или сразу на колхидском.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть

---

И еще о признаках весны: активизируется местная фауна (=
Сегодня вот кролика видел. Вчера - парочку енотов (еноты одарили меня полными презрения взглядами и пошли дальше по своим делам). О вездесущих белках и вовсе молчу, но даже их как будто стало больше.
Точно, весна (=

@темы: лытдыбр, Canada notes

---

Кажется, весна.
Достал сегодня зеленую куртку - не надевал её с прошлого апреля, это специальная весенняя куртка - а там в кармане обточенные водой стеклышки. Тоже зелёные. Это с дальнего берега, я всегда нахожу среди гальки пару стеклышек, когда туда приезжаю. Как будто озеро передаёт мне привет.
Ужасно холодная пока что весна - ни листьев, ни цветов, ничего ещё нет. Даже на клумбе, где появляются самые первые крокусы, только проклюнулись крошечные ростки. С трудом удерживаюсь, чтобы не ходить проверять их каждый день. Но все равно весна - в воздухе чувствуется. Колесо повернулось.
А самые-самые первые цветы все-таки есть. Два подснежника (=

(и ещё там была кучка синих пролесков, но я до них не дотянулся)

@темы: фотофлуд, лытдыбр

---

И фенечки. Я маньяк, я знаю (=. (Кстати, плести я не прекращаю, просто затормозил немного; фенька имени Лунных Волков готова уже наполовину)
На этом разрыв ленты окончен (=

разглядеть

схемы

@темы: феньки, фандомное побоище, сорок тысяч способов подохнуть

---

(рассказ про Севатара)

Название: Долгая ночь
Переводчик:  Альре Сноу
Бета:  myowlet
Оригинал: "The Long Night" by Aaron Dembski-Bowden (аудиодрама)
Размер: 5189 слов в оригинале
Персонажи: Яго Севатарион, НЖП, Темные Ангелы
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Севатар, Первый капитан легиона Повелителей Ночи, томится в плену на флагмане Темных Ангелов, пока их флот подходит к Ультрамару. Ему предстоит многое обдумать и пересмотреть вопросы своей верности.
Примечание от переводчика: очень, очень рекомендую послушать собственно аудиодраму. Озвучка по ролям, со звуковыми эффектами и вообще обалденная. скачать архив (78 Мб)
Для скачивания: rtf, pdf, txt

Голос девочки нарушает тишину:
— Яго? Ты еще жив?
Севатар сидит, прислонившись спиной к потрескивающему силовому барьеру, не обращая внимания на беспрестанные прикосновения энергетического поля. Вокруг него — только темнота. Не темнота бессолнечной ночи, но чернота столь абсолютная, что даже его глаза не в силах пронзить ее пелену.
Его держат в этой темной камере, убирая барьеры и включая осветительные шары всего на пятнадцать минут за каждый дневной цикл. В это время ему разрешают есть. Ему приносят питательную кашу с пресным химическим вкусом, которая прилипает к языку, как мокрые опилки. Каждый раз он усмехается своим тюремщикам и сообщает им, что это изысканнейшее блюдо из всех, какие ему доводилось пробовать, и что оно становится вкуснее с каждой трапезой.
Здесь, в темноте тюремной камеры, можно найти некоторое утешение. Чернота успокаивает его больные глаза, подобно прикосновению шелка к обнаженной коже. Но даже она, увы, бессильна против тяжелой пульсации, заполняющей его череп. С тех пор, как его схватили, только этот голос облегчает боль. Всего один голос среди многих — голоса убитых, извлеченные из его подсознания.
Севатар видел мертвых во сне сотню раз и больше. В первые мгновения после пробуждения он видит их глаза в темноте камеры и слышит эхо их криков в своей голове. Он знает, что все это — лишь иллюзия. В его долгом ночном бдении единственным верным спутником остается только скука. Мертвецы лежат в своих могилах и молча гниют, понеся справедливое наказание. То, что он слышит их в своих беспокойных снах — не более чем заплутавший отголосок его собственных неприкаянных видений.
— Яго? Ты еще жив?
Но с ней все иначе. Ее голос — единственный, который не исчезает даже после того, как он просыпается. Он звучит громче, чем любое другое эхо. Прошло много, очень много времени с тех пор, как он разговаривал с призраками, и он не уверен — умерла ли она именно в этой камере, осталась ли ее тень заключена в этих стенах. Может быть, ее убили где-то рядом, и теперь она приходит к нему, потому что ее дух чует его проклятье. Она тянется к нему — странное и любопытное дитя с колеблющимся голосом, говорящее с убийцей во мраке ночи. Он не уверен, понимает ли она вообще, что мертва.
— Яго?
— Я здесь.
Воздух холоден, и он чувствует, как из его носа течет кровь — горячая, густая и тягучая. Он вытирает ее тыльной стороной ладони.
— Я здесь, Альтани.
— Тебе снова больно?
Требуется немалое усилие, чтобы заговорить вопреки неотступному давлению в его голове. Но он все-таки выталкивает ложь из своих уст:
— Бывало и хуже.
— Кажется, что ты умираешь.
Он отвечает коротким смешком, но ничего не отрицает.
— Пока что я еще здесь. Чего ты хочешь?
— Просто поговорить. Мне одиноко.
— О, мне так жаль это слышать, малышка.
Он колеблется; ему уже неудобно, но все-таки он хочет задержать ее рядом еще ненадолго. Это, кажется, уже четвертый раз, когда она приходит к нему? Или пятый?
— Твой голос — единственный, которому я рад. Ты знала об этом?
— Я... я не понимаю. Ты слышишь другие голоса? Даже когда не спишь? Я думала, они приходят к тебе только во сне.
— Да — и нет, — он пожимает плечами в темноте; предельно бессмысленный жест.
В детстве он всегда слышал голоса. Отзвуки желания и гнева в черепах других людей, бормотание эмоций, бурлящих позади их глаз, хриплые песни городских ворон, дерущихся за еду. Хуже всего был шепот мертвецов: обжигающие вспышки чужих воспоминаний, когда он заглядывал в глаза какого-нибудь тела в сточной канаве. Невидимые голоса, со стоном умоляющие отомстить за них; удушающая алая боль в горле, которую он чувствовал, когда проходил под очередной жертвой Ночного Призрака, вывешенной на всеобщее обозрение, выпотрошенной и распятой.
Иногда они говорили с ним — в том безымянном промежутке между сном и сознанием. Телепатия, некромантия, психометрия — в тысячах цивилизаций существовали тысячи слов для обозначения подобного дара. Но никакие слова не имели значения. Вся музыка мыслящих разумов была открыта его слуху. До тех пор, пока легион не запечатал ее навек, оставив его в блаженной тишине. Больше он не слышал ни случайных чужих мыслей, ни настойчивых просьб убитых.
Но теперь мертвецы вновь начинают шептать. Печати, ограждающие его разум, ломаются.
— Яго? Ты слышишь другие голоса, когда не спишь?
— У меня есть... дар. Дар, которого я не желал. Который я очень, очень старался потерять.
— Я спрашиваю не об этом, Яго. Я знаю, что ты обладаешь талантом. Как бы иначе мы с тобой могли говорить?
От ее уверенного голоса по его коже пробегает дрожь, хотя она говорит так же спокойно и умиротворенно, как и всегда.
— Что ты за дитя, что можешь говорить с таким знанием о подобных вещах?
— Я наблюдаю... я слушаю. Не удивительно, что ты испытываешь такую боль. Ты и вправду стремился избавиться от своего таланта?
— Я пытался. И мне удалось — на какое-то время.
— От этого невозможно избавиться. Сама попытка калечит разум, сердце и душу.
— Я готов был рискнуть, Альтани.
— Но почему?
— Те из моих братьев, кто одарен шестым чувством — опустошенные и ожесточенные создания, вечно страдающие в своей меланхолии. Они не ведут легион Повелителей Ночи. Они не могут его вести. Погруженные в свое несчастье, они слишком ненадежны. И потому я предпочел похоронить этот дар вместо того, чтобы позволить ему вырасти. Мой отец и его советники помогли мне запечатать его. Они надеялись, что мой дар увянет в небрежении.
— Понимаю. Но вместо этого он убивает тебя.
— Бывает смерть и похуже.
Ты должна бы знать, думает он, но не говорит вслух. Мертвецы не любят, когда им напоминают, что они мертвы.
— Твой голос... сегодня звучит иначе, Яго. Значит ли это, что боль сильнее, чем была прежде?
— Да. Но твой голос облегчает ее. О чем ты хотела поговорить?
— У меня есть вопросы. Кто такой Принц Воронья?
Севатар делает вдох, позволяя ее голосу омыть его разум — так же, как темнота касается его плоти. Ее слова гасят безумный огонь, бушующий в его мыслях. Ни один из мертвых голосов в его снах не делает этого. Никто больше не приносит облегчение.
— Откуда ты взяла это имя, малышка — выдернула из моей головы?
— Нет. Ты сам назвал его в прошлый раз, когда боль мучала тебя. Ты простонал его. Кто такой Принц Воронья?
— Я. Так называют меня мои братья.
— Почему ты — принц птиц?
Еще один смешок вырывается из его пересохшего горла. Севатар откидывается назад, прислоняясь к силовому полю, чувствуя затылком его раздраженную вибрацию.
— Это... такой титул. Шутка... между мной и моими братьями. Вороны питаются трупами — а я оставляю много трупов.
Мертвая девочка ненадолго замолкает. Он все равно чувствует ее в глубине своих мыслей, даже когда она ничего не говорит. Ее присутствие похоже на лучи невидимых прожекторов. Он знает, когда за ним следит незримый призрачный взгляд.
Спустя несколько минут он зовет ее по имени:
— Альтани?
— Где твой родной мир, Яго?
Следующий вдох приправлен запахом его собственного кислого пота. Он бы многое отдал за возможность вымыться.
— Моего мира больше нет. Он мертв. Уничтожен годы назад.
— Как он назывался?
— Нострамо. Беззаконный мир и бессолнечный. Он сгорел не потому, что был признан виновным - но потому, что мы не сумели сохранить его невинным. Установленные нами законы рухнули, стоило нам отправиться прочь к звездам, и в порыве отчаянного стыда наш отец сжег дотла свидетельства своей неудачи.
— Твой отец убил собственный мир?!
— Он был не один. Каждый из наших кораблей выстрелил в планету. Я видел, как он отдал приказ с мостика "Прихода ночи". Мы обрушили смерть на город, где я был рожден. Ты когда-нибудь видела, как умирает целый мир, Альтани?
— Нет, никогда.
Ему не хватает дыхания; жар воспоминаний поглощает его.
— О, это прекрасное зрелище. Поистине прекрасное. Я никогда не видел ничего, что затронуло бы меня так же сильно, как в ту ночь, когда я наблюдал за гибелью своей планеты. Это — апофеоз разрушения. Ты уничтожаешь саму материю вселенной, разрывая на части небесное тело — камень, огонь и жизнь — которое сама галактика замыслила некогда создать. Ты видишь пылающую кровь мира в трещинах ломающихся тектонических плит.
В ответ на его ересь следует молчание. Он — предатель среди предателей, и его признание наконец услышано.
В конце концов голос мертвой девочки раздается снова — но теперь гораздо тише:
— Яго... я не понимаю тебя.
— Дело в том, что я — единственный простой человек в этой сложной галактике. Сейчас Империум горит в огне, и триллионы умирают в окопах амбиций Хоруса и в кострах лицемерия Императора! Провались они в бездну. Я плюю на них обоих! Повелители Ночи, так нас называли. Благородство во тьме. Да, именно там мы должны были оставаться. Я не солдат, чтобы беспрекословно подчиняться полководцам. Я — справедливость! Я — приговор! Я — наказание...
— Это — не то, что ты есть. Это — то, чем ты хотел бы быть. Чем ты должен был быть.
— У нас здесь не суд.
— Но кого ты судишь теперь? Кого ты наказываешь?
Прежде чем он успевает ответить, она добавляет еще одно — свой собственный приговор:
— Яго, на чьей ты стороне?
Севатар прижимается гудящим лбом к холодному каменному полу, не обращая внимания на кровь, текущую изо рта.
— Я ни на чьей стороне.
Снова — долгое, долгое молчание.
— Раньше ты пытался сбежать. Кажется, я знаю, почему ты прекратил попытки.
Он усмехается:
— Знаешь? Неужели?
— Ты считаешь, что заслуживаешь этого заключения. Это — справедливый приговор за все, что ты сделал. И потому ты сидишь один в темноте, пока твой мозг гниет в твоем собственном черепе, принимая это как свою казнь.
Он сглатывает, на мгновение не в силах сказать хоть слово.
— Как я уже говорил, я всего лишь простой...
— Кто-то идет!
Вспышка, пронзающая его череп острыми иглами — и она исчезает.
Кровь начинает течь из его уха. Такая же медленная и густая струйка, как та, что течет из носа.

Механический голос раздается откуда-то сверху:
— Прекращение работы.
Он привычно закрывает глаза, когда осветительные шары ярко вспыхивают. Пронзительный свет ослепляет даже его генетически улучшенное зрение. Силовое поле отключается с сухим щелчком, оставляя гудение заглушенного генератора.
Севатар поднимает голову и сидит в терпеливом спокойствии, не открывая глаз, пока дверь камеры открывается, со скрипом отъезжая в сторону. Они не должны видеть его слабость, они не должны заметить, как он страдает. Он встречает своих тюремщиков улыбкой, любезностью сравнимой с заржавленным клинком.
— О, уже наступило время обеда. Какое поразительное гостеприимство!
Его тюремщики давно уже перестали отвечать. Они молча стоят у двери в своей мерно гудящей силовой броне, механические суставы и машинные нервы которой взрыкивают при каждом движении. Даже не открывая глаз, он знает, что двое из них держат болтеры, нацеленные ему в голову, а третий, стоящий между ними, собирается опустить ведро каши на пол камеры. Он чувствует запах масел, которыми они смазывают оружие, и запах гари от благовоний, которые они сжигают на своих ночных бдениях.
— Прошу, передайте мои комплименты шеф-повару. Последнее... ведро, несомненно, удалось.
Он слышит сдвоенный щелчок — болтеры прижаты к наплечникам — и не может удержаться от улыбки, несмотря на то, что кровь холодеет в его жилах.
— Хм, это что-то новенькое. Могу я спросить, почему вы целитесь в меня?
— Мы слышали твой голос, прежде чем войти. Неужели безумие постигло великого мастера пыток так быстро — теперь, когда ты заключен в темнице?
— Похоже на то.
— С кем ты говорил, Севатар?
— С призраками, которые разделяют со мной камеру.
— Ты знаешь, что снова истекаешь кровью?
— О, неужели? Благодарю за заботу, кузен.
— Это не забота.
— Я знаю. А мне казалось, что ваш легион — из тех, где примарх научил вас вежливости... Можно мне наконец получить свою еду, о благородный рыцарь? Я так голоден.
Ему удается слегка разомкнуть веки — ровно на один тонкий лучик режущего света. Перед ним стоят три размытые фигуры, как он и ожидал; трое Темных Ангелов, облаченных в черные доспехи своего легиона. Его щедрые, заботливые тюремщики. Но почти сразу же он вынужден закрыть глаза — свет обжигает их хуже кислоты. Затем он обращается к первому из своих стражей:
— Я не видел тебя раньше. Я узнаю других, но не тебя. Что привело тебя в мои покои, кузен?
— Ты считаешь это забавным, предатель?
— Вы продолжаете называть меня так. Прояви толику уважения, Ангел. Я старше тебя по званию, между прочим.
Воин хмыкает с отвращением:
— Мы следим за тобой, Севатар.
— Учитывая, что я сижу в этой клетке, будто хищник в зверинце — не думаю, что это такое уж увлекательное зрелище. Не следует ли вам быть в другом месте, сражаться на вашей маленькой милой войне?
Они не реагируют на насмешку; как он и ожидал.
Темные Ангелы оставляют контейнер с протеиновой пастой на полу и исчезают за дверью. Севатар ждет, пока силовое поле, загудев, не включится снова. Только после этого он двигается — принимается жадно есть, словно животное, зачерпывая кашу ладонями.
На какое-то время он снова остается один, запихивая в рот питательную пасту. Наслаждаться в этом холодном химическом отсутствии вкуса решительно нечем.
— Яго?
— Обед... мм... подан. Ты не голодна, малышка? — он протягивает руку, предлагая темноте стекающую с пальцев протеиновую пасту. — Если хочешь, можем разделить эту великолепную трапезу.
— Нет, Яго. Пожалуйста, послушай меня. Рыцари Первого легиона — не слепцы. Они боятся, что с твоим разумом что-то не в порядке.
Он скалит влажно поблескивающие зубы в злой усмешке:
— Мне много раз говорили, что мой разум не в порядке. Боюсь, тебе придется уточнить, что именно.
— Они заметили кровь и твои страдания, и они догадываются о твоем секрете. Один из них обладает талантом. Он знает, что ты что-то скрываешь.
Чувствуя спокойствие и неожиданный холод, он облизывает губы:
— Один из них — псайкер? Но как... откуда ты это знаешь?
— Я чувствовала его здесь, вместе с нами. Он тянулся к тебе своим разумом. Так же, как я.
Значит, Первый легион теперь использует библиариев, чтобы следить за ним? Непредвиденная угроза, с которой нужно будет разобраться.
Но вовсе не Темные Ангелы заставляют его кровь застыть в жилах — настолько, насколько он способен испытывать страх с тех пор, как Восьмой легион изменил его.
— Альтани. Скажи мне кое-что, маленький призрак. Как ты умерла?
— Что? Я не мертва, Яго.
Он выдыхает сквозь сжатые зубы; его руки дрожат, такие беспомощные без оружия. Она в его голове, эта девочка, это существо — она пробралась в его голову.
— Кто ты такая?
— Альтани. Альтани Шеду, Второй голос Хора.
Хор. Понимание охватывает его черными ледяными когтями. Она вовсе не призрак, задержавшийся по эту сторону могилы, вовсе не дух девочки, умершей на борту флагмана Темных Ангелов, она...
— Астропат. Ты — астропат.
— Я думала, ты знаешь. Как иначе я могла бы дотянуться до тебя, если бы у меня не было таланта?
Он обнаруживает, что смеется — впервые за все время этого мучительного испытания; смеется, сквозь уходящую боль, над играми, в которые судьба так любит играть.
— Ты думал, что я мертва? Один из мертвых голосов, которые тебе снятся.
В его воображении она безлика, но сейчас он почти может представить ее невинное лицо с открытым от удивления ртом.
— Неважно, Альтани. Все это абсолютно неважно. Разве тебя не накажут за эти разговоры?
— Да, если об этом узнают. Но я — Второй голос, сильнейшая в Хоре. Я была бы Первым голосом, будь я старше.
Если это дитя поднялось до ранга Второго голоса — ее психическая сила должна быть невероятной. Несомненно, это делает ее весьма ценной в глазах ее хозяев, но Севатар не уверен, что она останется в безопасности, разговаривая так откровенно с пленным врагом.
— Но почему, девочка — почему ты рискуешь своей жизнью, разговаривая со мной?
— Я видела твои сны. Все мы чувствовали, как они вторгаются в нашу работу. Твои сны нарушают ритм астропатической песни Хора. Другие отвернулись прочь, оградили себя от боли твоего разума. Все, кроме меня.
— Почему?
— Потому что я поняла сквозь красную пелену твоих кошмаров — я могу облегчить твою боль. Я не могу научить тебя, как овладеть талантом, но я могу не дать ему убить тебя.
— Это что же, игра — так Первый легион забавляется с пленниками? — его ответ — нож, брошенный в темноту, режущее лезвие гнева. Он чувствует, как слова слетают с его языка подобно метательным кинжалам и вонзаются в нее, где бы она ни была. Но гнев затмевает те остатки чувства вины, на которые он способен. — Жалкая попытка взрастить во мне благодарность к союзникам моих тюремщиков? Или вы надеетесь сломать меня с помощью доброты, раз не удается сломать лишениями?
— Нет! Не поэтому. Ни по одной из этих причин.
— Тогда зачем?! Зачем тебе это делать?
Она не отступает перед его яростью.
— Посмотри на себя, Яго. Ты не можешь испытывать благодарность без подозрений. Ты не можешь даже понять, зачем кто-то стал бы помогать другому в нужде. Твой мир отравил тебя.
— Это не ответ.
— Не для тебя, нет. Ты искалечен, Яго — всегда думаешь только о себе, всегда судишь себя. Ты потерял право судить кого-то еще!
Ее слова обрушиваются на него с силой удара по голове. Он смотрит в темноту невидящими глазами, словно надеясь разглядеть ее там. Но она ускользает из его разума.
На этот раз — впервые — он бросается за ней в погоню, тянется своим нетренированным, инстинктивным шестым чувством, которое клялся никогда не использовать. Но она исчезает, и его бесплотные руки не могут найти ничего, кроме пустоты и тишины.

Дни проходят один за другим — в полном одиночестве. Боль сильна настолько, что он может лишь бессильно бормотать слова безумия, пока слюна течет из его рта медленными струйками. Едва не теряя сознание от давления внутри черепа, Севатар лежит в центре камеры; пальцы его левой руки подергиваются в преддверии очередной судороги. Боль выходит за пределы ощущений. Он может даже слышать ее — горячее и влажное внутри черепа, визг и скрип, как ногти, скребущие по фарфору.
Все, что он видит — красное; все, что он чувствует на вкус — кровь.
Иногда, в своих окрашенных мучениями снах, он слышит крики девочки. Она не отвечает, когда он зовет ее.
Двери открываются и закрываются, открываются и закрываются — он не считает, сколько раз. Он не насмехается над своими тюремщиками, не делает даже движения в сторону оставляемой ими пищи.
— Яго. Ты еще жив?
Он не поднимается. У него есть силы на это, но любое движение будит болезненный жар в его голове. Ответ змеиным шипением выскальзывает из его уст:
— Еще жив. Хотя бывало и лучше.
Боль начинает утихать. Он не знает, делает ли она это сознательно, или это просто ее голос так действует на его разум. Сейчас его это не волнует.
— Спасибо, — впервые за много лет он говорит это слово и действительно благодарен. — Я думал, ты не вернешься.
— Он поймал меня, Яго.
Севатар наконец замечает — напряжение в ее голосе, которого не было прежде, некое новое неудобство. Это заставляет его сосредоточиться, собирает его разрозненные мысли в клинок внимания. Несмотря на головокружение, он выпрямляется — одним медленным, плавным движением.
— Кто поймал тебя?
— Мой надзиратель. Мастер Хора, Первый голос. Он почувствовал наш контакт. Я думала, что я была достаточно осторожна...
— Тише, — вялость его речи исчезает, его голос становится столь же холодным, как его сосредоточение. — Они наказали тебя, ведь так?
— Да. И не в первый раз. Но теперь это позади.
— Расскажи мне. Расскажи мне все.
— У нас нет времени! Они идут за тобой. Они забирают тебя и твоих выживших братьев на тюремный транспорт.
— Нет, — Севатар поднимается на ноги прежде, чем осознает свое движение. Сильные руки — руки убийцы — скрючиваются когтями. Ему не хватает его верной алебарды, но он убил множество мужчин и женщин и без нее. — Нет. Я не покину этот корабль, пока ты не расскажешь мне, что они сделали с тобой, Альтани.
— Нет времени! Они идут!
Его голос обретает хищный, жадный и требовательный тон — напоминая о безглазых белых акулах из темнейших глубин Нострамо. Произнося слова и дотягиваясь до ее разума — жест, ничем не отличающийся от того, как вдыхают запах или обращаются к памяти — он использует связь между ними, чтобы вонзить свои мысли в ее далекое сознание.
— Расскажи мне.
Он ощущает ее тело где-то там, далеко — оболочка из избитой плоти и сломанных костей. В этот момент он знает, что они сделали с ней. ("А, вот и она. Держите ее.") Он чувствует абсолютно человеческую панику — побои, обрушивающиеся на беспомощное и слепое существо, не способное даже поднять руку, чтобы защититься от ударов. Он чувствует, как языки плети хлещут электрическими разрядами по его незащищенному доспехами телу. Он чувствует, как что-то поддается в его позвоночнике, сдвигается с хрустом — и онемение, которое следует за этим.
Он знает все. Ее наказание длилось семь дней и семь ночей. Она больше не может ходить, но, даже парализованная, она может приносить пользу. Астропату не нужны ноги, чтобы петь свою рожденную варпом песнь.
Севатар скалится при мысли об этом наказании. Это отвратительный приговор, подходящий разве что безумцам из марсианских Механикум — они делают подобное с непокорными рабами.
Он отпускает ее разум и поворачивается к двери. Теперь он слышит их. Их шаги отдаются эхом по железной палубе, и едва заметная дрожь пробегает по полу от ударов тяжелых сапог.
— Пусть приходят!
— Ты не сможешь драться с ними всеми.
— Я вовсе не собираюсь с ними драться. Ты сама говорила это, девочка — я заслужил это наказание.
В его словах нет ни жалости к себе, ни меланхолии, ни страдания. Только признание обвинения.
— Прекращение работы.
Севатар закрывает глаза, защищаясь от бритвенно-острого лезвия света, и не собирается их открывать. Шаги входят в его камеру. Он чувствует металлический запах движущихся суставов силовой брони. Ощущает на языке привкус изношенного в боях керамита.
— Кузены!
— Идем с нами, капитан Севатар.
— Разумеется. Могу я спросить, куда мы направляемся?
— Тюремный транспортник "Последний из братства". Ты можешь видеть? Или тебя придется тащить?
Севатар усмехается, приоткрывает глаза в узкие щели, преодолевая боль, обжигающую его сетчатку. Десятеро. Нет, двенадцать. Все вооружены мечами и болтерами.
— Мои глаза привыкнут через несколько секунд. Немного терпения, кузены.
Они благородно позволяют его глазам приспособиться к свету. Боль уменьшается, но не исчезает. Как бы то ни было, этого достаточно, чтобы он мог идти без посторонней помощи — вместо того, чтобы его позорно несли.
— Пошевеливайся, заключенный!

"Непобедимый разум" — корабль класса "Глориана", огромный космический город, и они проводят не меньше часа, пробираясь по его коридорам. Они проходят тоннели и переходы в молчании, нарушаемом лишь стуком бронированных сапог. Севатар так и не видит ни одного из своих братьев в сопровождении такого же конвоя. Похоже, Темные Ангелы не забывают о предосторожности.
Спустя некоторое время он чувствует, как девочка-астропат снова приближается, наблюдая за ним, как она делает это всегда. Наблюдая за ним — и не только.
— Яго.
Все двенадцать воинов останавливаются в ту же секунду, замирают на месте в боковом коридоре, залитом красноватым светом. Он — между ними — останавливается тоже, разглядывает каждого из них по очереди.
— Ты умрешь, если они заберут тебя на тюремный корабль. Я могу помочь тебе, но я не могу долго удерживать их.
— Как тебе это удается? Насколько же ты сильна, дитя?
— Один из них — библиарий. Он сопротивляется мне каждое мгновение, и его сила велика.
Севатар переводит взгляд на начало колонны конвоя. Черная броня первого из воинов покрыта тонкой гравировкой калибанских рун, и он не носит шлема — его лицо скрыто под капюшоном из белого полотна. Подходя ближе, капитан Повелителей Ночи видит искаженные усилием черты воина. Его веки дрожат от напряжения в незримой битве, и капли пота блестят на лбу Темного Ангела.
— Здравствуй, кузен. Не сопротивляйся, это займет всего секунду.
Библиарий мучительно медленно переводит на него свой колеблющийся взгляд:
— Нн... нет... ты...
Севатар выхватывает пистолет, висящий на бедре Темного Ангела, и всаживает болт между его глаз. Обезглавленное тело продолжает стоять, но он слышит облегченный вздох Альтани в своем разуме, швыряя пистолет на палубу.
— Тебе не обязательно было его убивать, Яго.
— Нет, но я решил, что это мне больше подходит.
— Ты недалеко от вспомогательной причальной палубы. Я могу помочь тебе пробраться на один из грузовых транспортов или буксиров, которые курсируют между судами на орбите Макрэгга. Ты можешь спрятаться на борту одного из военных кораблей...
— Малышка, хватит. Мне нужно знать только одно, — не прекращая говорить, он тянется к цепному мечу за спиной ближайшего из Темных Ангелов.
— Что?
Пальцы Севатара сжимаются на рукояти потрепанного в битвах клинка легионера. Он знает, что в ближайшем будущем его ждет долгий и трудный путь через вентиляционные системы корабля — и ей придется помочь ему, насколько она сможет. Но все это стоит того.
Справедливость. Приговор. Наказание.
— Просто скажи мне, где ты, Альтани. Я хочу услышать песнь твоего хора.

Сессия астропатического Хора: все двадцать его членов сообщаются в абсолютной гармонии, под огромным куполом, открывающим захватывающий вид на усеянное звездами небо. Обычно здесь все спокойно, и внутри двадцати запертых и покрытых ритуальной гравировкой гнозис-капсул тоже пока еще царит спокойствие. Капсулы герметично заперты, и в них не проникает ни воздух снаружи, ни пронзительный вой систем тревоги, которые сейчас заливают палубы лучами красных прожекторов. Астропаты продолжают спать, соединив свои разумы, в готовности выполнить желание своих повелителей — пробиться сквозь бушующий шторм и истратить свою энергию в очередной бесплодной попытке отправить сообщение к далекой Терре.
Только одно из дремлющих тел шевелится, хотя и не просыпается. Ее сознание колеблется на краю совершенного психического оркестра Хора, и она позволяет их голосам проходить сквозь нее, добавляя свою собственную гармонию в их общую песню.
Снаружи, за границами прикрепленных к стенам капсул, в покои Хора вторгается чужак. Севатар двигается среди разбегающихся слуг и рабов быстрым пружинящим шагом, не тратя на них ни единого движения клинка. Они значат для него не больше, чем насекомые — настолько ничтожны, словно их вообще не существует.
Он останавливается возле ее капсулы. Он знает, что у него есть в лучшем случае несколько секунд, и каждое мгновение, проведенное рядом с ней, потрачено зря — но все же он испытывает желание задержаться. Она спит внутри, девочка — почти ребенок — покрытая следами ударов, свернувшись в комочек на подушках капсулы. Спутанные волосы скрывают ее пустые глазницы.
Хотя она почти не шевелится в своей колыбели с замкнутой атмосферой, Севатар задерживается достаточно, чтобы заметить, как подергиваются кончики ее пальцев. Мягкие, гладкие пальцы, которые никогда не сомкнутся на рукояти оружия.
— Значит, вот как ты выглядишь? — в своей капсуле, похожей на гроб, девочка продолжает спать, отправляя слова в его разум. Она не говорит ни слова о сотнях шрамов, пересекающих его бледную кожу, ни о неестественной черноте его глаз. — Ты выглядишь усталым, Яго.
В ответ он лишь улыбается окровавленными губами.
Затем он исчезает. Долг зовет.

Цепной меч врубается в главную гнозис-капсулу Хора, исторгая оттуда кислород под давлением и брызгающие струи охладителя. Обитатель капсулы — изможденный, высохший, полностью седой человек по имени Нимок; ему тридцать стандартных терранских лет. Выглядит он на пятьдесят, а состояние его здоровья соответствует семидесяти. Астротелепатия — немилосердное занятие. Чем ярче горит разум, тем беспощаднее он пожирает ресурсы тела.
Он кричит в слепом ужасе, когда его вытаскивают из его колыбели. Но, несмотря на слабость, растерянность и ошеломляющую боль, инстинкты не покидают его полностью. Когда невероятно сильные руки вздергивают его в воздух, он тянется к плети на бедре — только чтобы обнаружить, что ее там уже нет.
В отличие от большинства астропатов, глазницы надзирателя не пусты. Грубая аугметика пощелкивает и вращается, пытаясь сфокусировать линзы, и наконец предоставляет ему искаженное изображение — огромного роста человек, которого он не знает, глядящий ему в лицо черными глазами, которые он не узнает, шепчущий голосом, который он никогда не слышал прежде:
— Я пришел за тобой.
Первые слова надзирателя Нимока после пробуждения — один-единственный вопрос. Он спрашивает о том, о чем могли бы спросить многие люди в его положении:
— Почему?
Его первое слово оказывается и последним. Севатар стягивает его горло его же собственной плетью, удушая беспомощную жертву тем самым оружием, которым Нимок избивал самую младшую участницу своего хора до тех пор, пока ее позвоночник не сломался.
Яго Севатарион — опытный убийца, он хорошо знает, сколько нужно применить силы, чтобы убить человека любым способом, который может представить разум смертного. Он душит Мастера астропатов медленно, едва ли не любя; его генетически усиленные мускулы почти не напрягаются — силы ровно столько, сколько нужно, чтобы продлить казнь и не сломать шею псайкера.
Психическая энергия надзирателя — безумная, потерявшая контроль — бессильно бьется в стены разума Повелителя Ночи, так же, как его тонкие пальцы бессильно царапают неподатливую кожу Севатара. Его глаза закатываются; лицо темнеет, становясь красным, пурпурным и наконец синим. Судороги превращаются в едва заметные подергивания и наконец прекращаются совсем.
Севатар не спешит его отпускать. Несмотря на все свои недостатки, когда дело касается долга, он весьма последователен. Высокие изукрашенные двери, запертые изнутри, наконец открываются, впуская фалангу рыцарей в черной броне. Темные Ангелы окружают его, поднимают болтеры, прицеливаясь. Севатар обращается к ним:
— Я — справедливость! — последним резким движением он ломает шею трупу и роняет его на палубу у своих босых ног. — Я — приговор! Я — наказание! И я сдаюсь.

Он сидит один в черной тишине, прислушиваясь к медленному ритму своего дыхания. Спокойствие окутывает его, спокойствие и холодное сосредоточение, которое ускользало от него на протяжении десятилетий. Теперь, когда он видит сны, ему не снятся мертвые — только бесконечная ночь между мирами. Бездонные глубины космоса, где тысячи угроз движутся прочь от света верных звезд. Владения ксеносов и чудовищ, изгнанных Великим Крестовым походом, которые все еще должны быть уничтожены раз и навсегда — истинные угрозы человечеству.
Наконец, он снова слышит голос девочки.
— Яго? Ты еще жив?
И в темноте своей камеры Севатар улыбается.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

(рассказ про Космоволков)

Название: Зов Мира Предков
Переводчик:  Альре Сноу
Бета:  myowlet
Оригинал: "Howl of the Hearthworld" by Aaron Dembski-Bowden
Размер: 4356 слов в оригинале
Персонажи: Леман Русс, Космоволки
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: стая Волков, отправленная на Терру следить за Дорном, весьма недовольна этим решением.
Примечание от переводчика: ох и задолбался же я с этим названием. Переводили его в итоге всей командой, и таки командный разум породил относительно приличный вариант (=.
Для скачивания: rtf, pdf, txt

Его звали Тринадцать-Падающих-Звезд. И он был тем, кто плюнул на землю перед Владыкой Зимы и Войны.
— Вот твой ответ, Русс.
Владыка Зимы и Войны был королем без трона. Когда он собирал эйнхериев, связанных кровной клятвой, он не утруждал себя церемониями — совет воинов проходил на голой земле. Каждый был равным среди своих сородичей, и каждый из воинов здесь знал, что день окончится ударом палаческого топора.
Все взгляды были прикованы к шестерым, ожидающим суда под плачущими небесами. Они стояли без всякого намека на строй, хотя инстинктивно держались на расстоянии взмаха меча. Дождь обрушивался на братьев, стоящих перед своим повелителем; волчьи шкуры на плечах намокли, и серый керамит блестел от воды.
В дыхании ветра еще чувствовалась химическая вонь сожженного топлива — свидетельство недавней высадки легиона на эту планету. Совет воинов нельзя проводить в пустоте космоса; традиция есть традиция, и даже Владыка Зимы и Войны не в силах ее изменить. Уроженцы Фенриса и Терры равны в праве умереть, стоя на настоящей тверди.
Ярлы и таны из других рот сомкнули кольцо вокруг осужденных. Все они были вооружены и облачены в доспехи, словно перед битвой; вожди переговаривались между собой глубокими, низкими голосами, похожими на медвежий рык. Они обменивались талисманами и амулетами вместо бесполезных монет, без всякого стыда делая ставки на жизни своих родичей.
Наконец Русс заговорил. Чужаки часто слышали в его голосе волчий рык, но среди своих сыновей он был лишь одним из многих, в чьих словах звучал отголосок звериной сути.
— Я больше не желаю слышать отказ от Зова Мира Предков.
Тринадцать-Падающих-Звезд кивнул:
— Тогда не спрашивай нас больше.
Верховный король улыбнулся — обнаженные клыки и сверкнувшие глаза. Он был лишен возраста — как бывают лишь потомки богов, и покрыт шрамами — трус никогда не получил бы таких ран. Два волка сидели у его ног, преданные и вечно готовые к погоне. Владыка Зимы и Войны рассеянно провел затянутыми в перчатку пальцами по шерсти ближайшего зверя.
— Я предлагаю вам честь, — сказал он, — а вы отвечаете презрением.
— Ты предлагаешь нам изгнание, мой король. Мы не принимаем его. Мы останемся и примем участие в охоте. Мы будем сражаться вместе с легионом, ибо для этого мы и были рождены.
— Ну что ж.
В Империи примарха звали многими именами и титулами, но для своих воинов он всегда оставался Владыкой Зимы и Войны, или — как чаще говорили теперь — просто Руссом, первым и благороднейшим сыном старого племени Русса.
И сейчас, столкнувшись с неповиновением своего собственного сына, Леман из рода Русса все еще улыбался. Мрачное веселье заставляло изгибаться шрамы на его многое повидавшем лице. Возможно ли — он часто задумывался о подобном в такие моменты — возможно ли, что плачущее небо — это знамение? Если так, то это знамение было предельно ясным.
— Вы знаете, что я вправе — согласно кровной клятве — потребовать за это ваши головы. В самом ли деле Зов Мира Предков так желает подставить свои шеи под мой клинок?
Тринадцать-Падающих-Звезд шагнул вперед; он держался с гордостью — в своей искореженной битвами Крестового похода броне, в плаще из коричневых шкур, промокших и почерневших под дождем. По счету лет своего народа Тринадцать-Падающих-Звезд был стариком: один из первых Волков, покинувших Фенрис вместе с примархом; покрытый шрамами, он все еще был жив, несмотря на испытания, которые галактика обрушила на него. Многие из первого поколения сынов Фенриса превратились в пепел и память, пали в тысячах битв — всюду, где воины Влка Фенрика сражались за владычество зарождающегося Империума . Те, кто выжил, давно уже покинули свои прежние стаи — одни с почестями приняли клятву Волчьей Стражи, другие получили право командовать собственной ротой.
Тринадцать-Падающих-Звезд выдержал немало битв — не для того, чтобы подняться в ранге, но для того, чтобы остаться на своем месте. Он был охотником, преследователем, следопытом, убийцей — всю эту логистику, снабжение армий и перемещение флотов он предпочитал оставлять другим. Его место было в собственной стае — вести Зов Мира Предков через огонь и дым, с топором в руках и яростным рыком в глотке.
Он почесал подбородок, наткнувшись на костяные кольца в заплетенной в косы бороде. Казалось, только вчера его борода была черной с проблесками белого; теперь она была белой с прядями седины. Воин может сражаться с чем угодно — кроме времени и судьбы.
Прежде чем заговорить, Тринадцать-Падающих-Звезд приподнял верхнюю губу, демонстрируя длинные клыки: жест старшего, делящегося мудростью со щенками.
— Это не честь, мой король. Это — ссылка. Как бы ты ни клялся, что это геройский долг — изгнание есть изгнание.
Не прекращая белозубо улыбаться, Русс повернулся к другим вождям:
— Сигиллит попросил нас об этом, родичи. Ответьте мне — и говорите правду, здесь, на совете воинов — видите ли вы честь в этом задании? Сам Регент Терры просит нас проследить за повелителями легионов.
Несколько танов ударили кулаками в нагрудники; другие издали возгласы одобрения — немногим громче бормотания. Видя столь неохотное согласие, Русс рассмеялся. Он понимал, что никто из них не желал исполнять подобный долг, и ценил своих сыновей за честность, с которой они в этом признавались. Но долг оставался долгом.
Тринадцать-Падающих-Звезд остался непоколебим. Его лицо с грубыми чертами, иссеченное и потемневшее от бесчисленных войн под бесчисленными солнцами, все еще было обращено прямо к королю.
— Если Малкадору нужны соглядатаи, пусть посылает соглядатаев. Мы — воины, Русс.
— Тем не менее, все другие стаи согласились, не пытаясь затеять восстание.
— Это не наше место! — Тринадцать-Падающих-Звезд зарычал, скаля клыки и брызгая слюной. — Мы говорили с Тенью Заходящей Луны и с Голосом Ночи. Ты посылаешь их в бой, пусть даже им придется служить с другими легионами. Но мы — ты отсылаешь нас прочь от всякой надежды на войну. Другие стаи не возражали — потому что их не собираются приковать в грузовом трюме и отправить на Терру. Им ты предлагаешь новые битвы. Нам — только изгнание.
Русс больше не улыбался. Он славился гордостью, но отнюдь не терпением.
— Время своеволия и возражений прошло. Теперь нас ждет время ответственности. Малкадор обратился ко мне с просьбой, и я исполню то, что обещал.
Тринадцать-Падающих-Звезд покачал головой, чувствуя, как поражение поднимается холодными мурашками вдоль позвоночника. В его глазах билась нескрываемая ярость — но это была ярость поверженного зверя.
— Мы не рабы ему, чтобы повиноваться приказам и прихотям. Рогалу Дорну не нужны сторожевые псы, следующие за ним по пятам — а если нужны, значит, Империум уже потерян. В этом изгнании на Терру нет никакой чести, Русс. Чем нам гордиться — бескровным, мирным уделом, подобно крестьянам и торговцам? — последние слова он выплюнул, словно ругательство.
— Меня не заботит, где вы отыщете честь, родичи. Я впечатлен вашим неповиновением и горжусь огнем, пылающим в ваших сердцах. Но если так пойдет и дальше — в архивах Шестого легиона вы навечно останетесь первой и единственной стаей, посмевшей ослушаться приказа примарха. Такой памяти ты хочешь для Зова Мира Предков?
Воцарилось молчание — резкое, звенящее. Никто не решался заговорить, даже Тринадцать-Падающих-Звезд.
— Так и я думал, — наконец произнес Русс. — "Дамарх" доставит вас на Терру. Будьте готовы отправляться через двенадцать часов.
Зов Мира Предков всей стаей замерли на месте — без движения, без слова.
Но Яурмаг Смеющийся шагнул вперед, заняв место Тринадцати-Падающих-Звезд. Предводитель Крика Скорбящего Дракона, ярл Тольв, вожак множества стай — он имел несомненное право говорить за любого из них на совете воинов.
И он заговорил.
— Мой король, — сказал он, не сводя с Русса серых глаз — серых, как буря в небесах.
— Твой король слушает, Яурмаг Смеющийся.
— Русс, — как всегда, вожак был суров и мрачен, — так не должно быть. Я не могу послать моих воинов на задание, от которого отказался бы сам. Если ты посылаешь Зов Мира Предков на Терру против их воли, я отправляюсь с ними.
Рукой в латной перчатке он сжал бронзовый обруч на горле — широкое, потемневшее металлическое кольцо. Сам Леман из рода Русса согнул этот обруч на шее Яурмага Смеющегося, когда тот впервые принял командование.
Впервые с начала собрания примарх поколебался.
Нечасто случались ночи, когда его сыновьям удавалось удивить его — но вот перед ним один из величайших вождей легиона, готовый сорвать с себя знаки отличия и покинуть собственное воинство ради одной непокорной стаи. В воздухе повеяло холодом — но вовсе не от ветра. Крик Скорбящего Дракона составлял немалую часть сил роты Тольв. Потеря одной стаи не значила почти ничего, но потерять их лидера — совсем другое дело.
— Что ж, благородный порыв. Но кто поведет Крик Скорбящего Дракона в твое отсутствие?
— Неважно. Пусть мои преемники сражаются за обруч.
Русс представил возможные исходы — ему не нравился ни один из них. Но этот совет воинов в любом случае уже не мог закончиться удачно. И он поступил так, как поступал всегда — доверился инстинкту. Чутье никогда его не подводило.
— Да будет так. Ты отправишься вместе с Зовом Мира Предков.
Яурмаг Смеющийся разогнул обруч с негромким скрежетом металла и бросил его на землю перед сапогами примарха. Тишина длилась еще несколько ударов сердца.
— Это не изгнание, — повторил Русс. — Вы говорите, что здесь нет чести, и сейчас, на совете воинов, мы скажем правду. Вы правы, родичи — это никакая не честь. Это всего лишь дипломатический прием со стороны Сигиллита. Он не может позволить приставить сторожевые стаи только к некоторым примархам. Следить нужно за всеми — или ни за кем.
— Значит, не нужно следить ни за чем, — осмелился возразить Яурмаг Смеющийся. Многие ярлы согласно закивали при его словах. — Всеотец не потребовал бы от нас подобного. Это не наше...
— Всеотец занят трудами в катакомбах Терры, — в голосе Русса послышался скрежет безжалостных жерновов. — И Регент правит в отсутствие моего отца. На этом мы покончим с возражениями.
Подавив подступающий гнев, он добавил уже спокойнее:
— Со временем Сигиллит уменьшит свою подозрительность. Несколько лет на Терре, рядом с Дорном, моим братом — это все, что я прошу от вас.
— И хорошо. Ибо это все, на что мы готовы, отец.
Тринадцать-Падающих-Звезд откинул голову назад, обнажая горло в знак подчинения. Его братья по стае повторили жест. Никого из них не радовали слова примарха, но, будучи верными сыновьями, они согласились с его решением.
— Призови нас обратно на войну побыстрее, мой король. Не позволь нам мирно умереть на Терре.

Один из посланцев Регента ждал их на борту "Дамарха". Прелат Квилим Йей, низкорослый и худощавый, был одет в черное и мгновенно опознавался по золотому амулету, висящему на его тощей шее — стилизованному символу Малкадора. Его голос был настолько лишен интонаций, что звучал абсолютно монотонно — это в равной мере забавляло и отвращало Волков. Он не показывал ни малейшего страха перед ними, что было бы по крайней мере понятно. Вместо этого он не показывал вообще ничего, кроме сосредоточенности на своей работе, очевидно, решив не спорить с этими варварами больше, чем необходимо.
Как он сообщил Волкам, его задачей было записать все детали их послужных списков вплоть до сегодняшнего дня, для внесения в архивы Терры. Конечно, к Трону доставлялись подробные отчеты каждого из имперских экспедиционных флотов — включая награды легионеров и списки погибших — но информация доходила медленно и была зачастую неточной; что неудивительно, учитывая огромные расстояния и огромные объемы данных, передаваемые с одного конца галактики на другой. Поэтому воинам легиона, которые возвращались в систему Солар и скоро должны были ступить на благословенную землю Терры, следовало отчитаться немедленно.
Все это Квилим изложил, собрав их в одном из залов совещаний вскоре после того, как Волки прибыли на корабль. В ответ один из стаи плюнул на палубу прямо перед ним. Квилим ничуть не оскорбился — он был даже слегка польщен этим презрительным жестом. Он посвятил много лет изучению Шестого легиона и их примитивного родного мира, и был знаком со многими фенрисианскими ритуалами и обычаями, бытовавшими в рядах Космоволков. Плевок был для них не просто неопрятной привычкой — в некоторых племенах, согласно старому суеверию, этим отвращали злые силы. Другие таким образом демонстрировали свое недовольство, отказываясь слушать собеседника. В данном случае, как подозревал Квилим, могли иметь в виду и то, и другое.
— Не самый дружелюбный прием, — заметил он с безупречной вежливостью. — Следует ли мне предположить, что вместо этого путешествия на Терру вы предпочли бы лететь к Просперо вместе с вашим легионом?
Тот же Волк покачал головой:
— Ты лишь показываешь свое невежество, писец. Сперва Эйнхерии отправятся выслушать Воителя. Хорус Луперкаль желает говорить с Владыкой Зимы и Войны. Только после этого Стая выступит в поход к владениям Алого Короля.
"Как интересно, — подумал прелат. — Очень, очень интересно, особенно для Малкадора".
— Разумеется, — ответил Квилим тем же ровным тоном. — Прошу простить меня за устаревшие сведения. А теперь, как велит мне долг — если вы будете столь любезны назвать мне свои имена и звания, мы сможем продолжить. Я понимаю, что это кажется бессмысленным занятием, но уверяю вас — весь Седьмой легион прошел через такую же процедуру...
— Заткнись, — сказал другой Волк. — Или я убью тебя.
Прелат остановился в замешательстве. Кибернетический стилус, заменяющий ему левый указательный палец, замер над исцарапанной поверхностью инфо-планшета . Он обвел Волков взглядом — огромные, возвышающиеся над ним немытые воины; железные кольца украшали их заплетенные в косы бороды, а лица их были исчерчены угловатыми линиями рунических татуировок. Они воняли потом, оружейной смазкой, старой шерстью, намокшей под дождем.
Он набрал в грудь воздуха, чтобы ответить, потом тихо выдохнул — под острым, пристальным взглядом каждой пары серо-голубых глаз. Медленно, сохраняя спокойствие, он положил инфо-планшет на стол в центре зала. Волки тут же перестали обращать на него всякое внимание, обмениваясь злыми усмешками и перебрасываясь фразами на своем рычащем гортанном языке.
Квилим честно терпел это унижение несколько минут. Наконец, дождавшись — как ему показалось — паузы в их "разговоре", состоявшем преимущественно из ворчания и оскаленных клыков, он решился откашляться.
— Надо же, ты все еще здесь, — заметил один из Волков. У этого за плечом висел боевой топор — и длина оружия едва ли не превосходила рост самого Квилима. — Почему?
Но прелат не достиг бы даже своего относительно скромного ранга, если бы его было легко запугать. Превыше всего он ценил порядок, и его долгом было оставлять порядок за собой, где бы он ни оказался. Он — в своей области — точно так же отвечал за установление порядка и стабильности в галактике, как и эти закованные в керамит варвары, и Малкадор отправил его на это задание отнюдь не из прихоти. Сигиллит доверял ему и его способности действовать эффективно.
— Мне нужны детали ваших послужных списков, — повторил он спокойно и негромко, словно разговаривал с неприрученным животным, опасаясь его разозлить. — Если вы хотите, чтобы я избавил вас от своего присутствия — давайте действовать сообща, и в таком случае я уйду значительно быстрее. Начнем, если вы будете столь любезны, с ваших имен и званий.
Первым ответил Яурмаг Смеющийся — старый седобородый ветеран, покрытый шрамами, в броне, украшенной бронзовыми руническими надписями на одном из нескольких дюжин наречий его родного Фенриса.
Он был вождем Крика Скорбящего Дракона, достойным ярлом Тольв, и после того, как это глупое изгнание отойдет в прошлое, он готов был вновь сражаться за свое место. Он получил свое фенрисийское прозвище от улыбающихся сородичей, считавших, что его характер столь же бесцветен и холоден, как иней на стенах Клыка. До этого дня он вел в бой шесть сотен воинов под чужими солнцами и лунами, проливая океаны вражеской крови во имя Русса и Всеотца. Теперь он стоял вместе с Зовом Мира Предков, ибо поклялся разделить с ними их изгнание.
Но об этом всем он не сказал ни слова. Об этом не подобало слышать чужеземцам.
Вместо этого он назвал имя и звание, почти лишенные смысла для любого из его легиона.
— Меня зовут Яурмаг, — сказал он. — Магистр ордена Скорбящего Дракона и командир Двенадцатой Великой роты.
Облизнув губы, прелат Квилим Йей записал его слова. Насмешливые ухмылки Волков явно ускользнули от его внимания.
Борода следующего Волка была полностью белой, тогда как Яурмаг Смеющийся только начинал седеть. Заплетенная в косы, эта борода закрывала его нагрудник; его лицо цветом напоминало выдубленную кожу.
Его звали Тринадцать-Падающих-Звезд, и он был таном Зов Мира Предков. Ему дали имя, когда он впервые пролил кровь врага — в ночь его десятой зимы, когда на земли его племени пролился огонь с неба. Он был мальчиком в племени Русса, когда Леман принял власть, и он отправился к звездам вместе с примархом, когда Всеотец призвал их, чтобы завоевать все сущее.
Но, как и Яурмаг Смеющийся, он не сказал об этом ни слова.
— Меня зовут Каргир, — сказал он прелату. — Сержант девятнадцатого взвода.
И так, один за другим, Зов Мира Предков называли имена, которые носили детьми, не доверяя свои настоящие имена ушам — и перу — этого чужака.
Следующий из них носил грязно-белые волчьи шкуры, отмеченные розоватыми пятнами в тех местах, где кровь пролилась на мех и была стерта слишком поздно.
Его имя было Эхо-Троих-Героев, данное ему матриархом-старейшей племени Валькейр, в честь предков, на которых он был так похож. Он слышал шепот теней своих праотцов, когда вражья кровь шипела на тающем снегу.
— Меня зовут Вэйгр, — сказал он. — Я служу во взводе сержанта Каргира.
— А ты? — спросил прелат у следующего воина в очереди.
Его коротко стриженые волосы топорщились на голове темно-коричнево шапкой. Борода его тоже была подстрижена коротко, но неровно — словно воин обрезал ее сам, пользуясь только ножом и зеркалом.
Его звали Родич Ночи, во имя мрака, зачавшего его, и тьмы, породившей его. Он охотился незримо и убивал незримо. Он был тенью, отброшенной его братьями. Он был клинком, стерегущим их спины. Он был ножом, таящимся за стеной щитов.
— Ордун, — сказал он. — Я служу во взводе сержанта Каргира.
— А ты?
У следующего Волка было больше дикарских татуировок на лице, чем у других. Цепочки рун тянулись от уголков его глаз, как слезы, рассказывая повесть на незнакомом языке, которую прелат не мог прочитать.
Его имя было Сын Бури — в честь грозы, бушевавшей над деревянными кораблями племени в ту ночь, когда его мать вытолкнула его из своей утробы. Он издал свой первый крик под грохочущими небесами, и его мать перерезала пуповину своим собственным мечом. Не было знамения мрачнее, чем родиться в штормовом море — но его ждал успех в битве и в жизни. Рунические слезы на его щеках были шаманскими заклинаниями, призванными отвратить проклятие его рождения. Они еще ни разу не подвели его.
— Брандвин, — сказал он с улыбкой лжеца. — Я служу во взводе сержанта Каргира.
— А ты? — спросил Квилим следующего — того, кто недавно угрожал его убить.
Закутанный в шкуры с головы до ног и увешанный связками гранат, воин ухмыльнулся, демонстрируя металлические зубы в аугметической челюсти.
Его звали Песнь Железа — за его голос; из-за покалеченного лица он разговаривал с трудом, но когда приходило время саг и песен у очага — речь его была безупречна. Его протез челюсти напоминал соратникам, что бить головой, когда на противнике надет шлем, следует с осторожностью.
— Херек, — сказал он. — Я служу во взводе сержанта Каргира.
— А ты?
Этот Волк носил свою гриву черных волос собранной в охотничий хвост на затылке. Его голубые глаза — цвета выгоревшего летнего неба — выглядели пустыми, лишенными всякого выражения. Он был занят тем, что точил и без того предельно острые зубья своего цепного топора, и говорил куда тише, чем другие его сородичи.
— Меня зовут Не-Остается-Врагов.
Прелат, нахмурившись, поднял взгляд от планшета:
— Но это же не имя.
Не-Остается-Врагов смотрел на него, не мигая — без гнева или спокойствия, абсолютно отрешенно.
— Это имя, — сказал он. — Мое имя.
— И каким же образом можно получить это... имя?
— Сражаться, — ответил воин, — до тех пор, пока не остается врагов.
Квилим снова облизнул губы, не замечая, что этим жестом выдает свои напряженные нервы.
— Рикат, — вмешался Тринадцать-Падающих-Звезд. — Его зовут Рикат. Он служит в моем взводе.
Не-Остается-Врагов перевел свой мертвенный взгляд на вожака стаи, но не сказал ни слова. Прелат записал информацию — всю, что ему предоставили.
— Итак, а ты? — спросил Квилим последнего из них.
Голова этого воина была выбрита, не считая двух длинных кос на висках; его затылок прикрывал бронированный пси-активный капюшон. Его волчьи шкуры были полностью черными — тогда как все другие носили серый, коричневый или белый мех.
Его звали Противник-Последней-Зимы, и он был говорящим с духами и воином-жрецом, служителем Рун, Ветра, Холода и Костей. Он получил свое имя после своего первого видения, когда прозрел конец всего сущего в грядущих веках и победы Всеотца, обращенные в пепел. Он знал, что погибнет прежде, чем позволит этой судьбе свершиться.
— Наукрим, — сказал он. — Я из тех, кого вы называете библиариями, — после этих слов все замерли, как завороженные. — Я вижу, ты не записал эти слова, как записывал все остальные, человечек. Что-то не так?
Квилим посмотрел Волку в глаза, не мигая и не отводя взгляда:
— Никейский эдикт...
— Ах да, — Противник-Последней-Зимы слегка поклонился — очевидно, в знак уважения. — Вероятно, мне следовало сказать, что я был библиарием. Теперь я сражаюсь в одном строю со своими братьями, и мое оружие — лишь клинок и болтер. Надеюсь, этот ответ тебя устраивает?
Прелат коснулся стилусом поверхности планшета, но все еще ничего не написал.
— Но ты экипирован так, словно все еще используешь свои силы.
— Ты имеешь в виду мой шаманский венец? — Противник-Последней-Зимы постучал пальцами в латной перчатке по пси-капюшону. — Снять его значило бы оскорбить дух моей брони. Ни для чего больше я его не использую.
Сглотнув, Квилим выпрямился с неожиданным достоинством:
— Не следует мне лгать.
Волки придвинулись ближе. Они не бросались в атаку, не доставали оружие, но в недобрых взглядах воинов явственно читалось желание наконец заняться тем, что они умели лучше всего. Сервомоторы их брони отозвались на движения ворчанием и рыком.
Яурмаг Смеющийся заговорил:
— Ты услышал всю правду, которую мы намерены сказать, писец. Запиши ее и убирайся с наших глаз.
Квилим прищурился, и на мгновение показалось, что он может не согласиться.
— Ну что ж, хорошо, — сказал он наконец. — Полагаю, пока что на этом можно закончить.

Как только самодовольный Малкадоров служка скрылся за дверью, Песнь Железа поспешил набрать код на замке, запирая каюту. Он по-собачьи раздраженно выдохнул сквозь металлические зубы.
— Три месяца, — сказал он братьям. — Три месяца до Терры, и это если течения сложатся удачно. Три месяца в обществе этого несчастного грызуна.
Тринадцать-Падающих-Звезд смотрел на запертую дверь, не отрываясь, словно хотел взглядом пробурить пласталь насквозь. Он думал о прелате, и мысли его были темны и беспокойны.
— Он лгал нам точно так же, как мы лгали ему. Он вовсе не простой писец. Наш многострадальный прелат попахивает приближенностью к внутреннему кругу Малкадора. Даже если он сам не входит в число избранных, он бывает в тех же местах, что и эти люди. Будьте осторожны с ним, все вы.
Волки согласно кивнули, принимая приказ.
— Три месяца, — повторил Песнь Железа. — Три месяца, а тем временем Эйнхерии отправляются арестовать Магнуса Одноглазого — без нас. Какая могла бы быть история. Какая сага... а я должен пропустить все это, должен лететь прочь и терять время без всякой пользы. Как бы я хотел, чтобы это оказалось всего лишь неудачной шуткой.
Родич Ночи поигрывал ножом, подбрасывая и ловя его в воздухе.
— И боюсь, братья, на Терре не ждут нас с распростертыми объятиями. Лорд Дорн, владыка благородного Седьмого легиона, наверняка будет рад встрече с нами так же, как и мы с ним.
Похоже, что на эту безрадостную правду ответить было нечего. Сын Бури перевел взгляд с запертой двери на своих братьев и ухмыльнулся в бороду.
— Не-Остается-Врагов, — сказал он, подражая высокому голосу прелата. — "Но это же не имя".
Вся стая и их предводитель дружно рассмеялись — впервые с тех пор, как Владыка Зимы и Войны отослал их в изгнание на Терру. Даже Яурмаг Смеющийся улыбнулся — впрочем, в соответствии со своим именем, лишь на мгновение.

@темы: сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу, ordo dialogous

---

ЗФБ - перевод номер раз

Традиционно - начинаю рвать ленту работами. Впрочем, на этот раз их будет немного (=

Название: Идеальный компромисс
Переводчик:  Альре Сноу
Бета:  myowlet
Оригинал: The Perfect Compromise, разрешение на перевод получено
Размер: миди, 5732 слова в оригинале
Пейринг/Персонажи: ОЖП, Дети Императора, эпизодически Фулгрим
Категория: джен
Рейтинг: G
Краткое содержание: Легион Детей Императора прибыл на Каталонию, чтобы привести еще один мир к славе Империума. Но Адептус Механикус настаивают на том, чтобы отказаться от обычных методов установления Согласия.
Примечание от переводчика: адекватный Третий легион; сильная и независимая женщина - главная героиня; взаимодействие формата "девочка и космодесантник"; две тыщи тонн милоты
Файлы для скачивания: RTF, PDF, txt

Практика — значит исполнять снова и снова, вопреки всем препятствиям, некий акт прозрения, веры, стремления. Практика — это способ достижения желаемого совершенства.
М. Грэмм, Терра, M2

Прибытие экспедиционного флота затмило все до единого события в долгой истории Каталонии. В сравнении с их собственными космическими кораблями пурпурные левиафаны пришельцев выглядели просто чудовищными; кадры с ними заполонили новостные ленты на много дней. Элиана Эшпул просматривала их снова и снова — кинжально-острые носы чужих кораблей, отблескивающие золотом в солнечных лучах... Мир затаил дыхание. И собирал все свои военные силы — на всякий случай.
Как вскоре выяснилось, на кораблях прибыли гиганты — и после этого никто уже не стремился к войне. Каталония была цивилизованной планетой. Ее обитатели знали кое-что об искусстве генетических манипуляций и понимали, что воинственные, закованные в железо пришельцы на орбите столь же устрашающи, сколь и прекрасны. Их предводитель был прекраснейшим из всех. Его звали Фулгрим, и именно он должен был решить судьбу Каталонии.
Они называли себя Детьми Императора, посланцами некоего великого властителя. В следующие недели генералы Каталонии приступили к переговорам. Каталонцы были отчаянно гордым народом и не желали склоняться перед неизвестными правителями — но, как ни странно, пришельцы не спешили приводить планету к покорности силой оружия. Похоже, что их генетические технологии кое-чего стоили, и Дети Императора не хотели бы потерять эти знания.

После того, как над планетой взошли эти новые звезды, Элиана подумывала о том, чтобы бросить тренировки — кого теперь интересовали Игры, в самом деле? Наверняка соревнования должны были вскоре отменить, но она все равно каждое утро вставала с рассветом и принималась за упражнения. Дни она проводила на тренировочных аренах в компании наставника и нескольких противников — живых или механических. Можно было подумать, что ничего не изменилось. Распорядок дня Элианы нарушался только редкими интервью и съемками в очередной рекламе "Омни-Бар" — звезда ее славы померкла с отменой Игр. Фехтование давно устарело и годилось разве что для развлечения, а теперь каталонцы явно утратили аппетит к подобным зрелищам.
Все изменилось спустя два месяца после прибытия Детей Императора. Тем вечером Элиана, как обычно, занималась плаванием; в тишину, нарушаемую лишь плеском воды о бортики бассейна, без приглашения вторглись чьи-то шаги, разрушая привычный ритуал. Элиана выбралась из бассейна, стряхивая капли воды со смуглой кожи, и собралась было отчитать нерадивого слугу, посмевшего ее побеспокоить. Но стоило ей обернуться, как гнев бесследно испарился — перед ней стоял армейский офицер в алом мундире с золотой окантовкой. Выпрямившись, Элиана для приличия завернулась в полотенце и взглянула офицеру в лицо.
— Мэм, — она поморщилась от этого обращения; она еще не так стара, чтобы звать ее "мэм", даже для военных. — Я должен передать вам приказ.
— Я освобождена от военной службы, — отрезала она.
— Не этот приказ, — офицер слегка улыбнулся.
— Вот как... — она облегченно выдохнула, думая о гигантах на орбите. — В таком случае, что за приказ?
Элиана отошла от бассейна; офицер последовал за ней, стуча сапогами по плиткам пола. Наконец остановившись, она выжидающе посмотрела на него. Судя по шевронам на воротнике, он носил звание лейтенанта.
— Совет генералов достиг соглашения с иноземным флотом, — сказал он.
В новостях пришельцев всегда называли именно так — "иноземный флот". Это звучало несколько зловеще.
— Но при чем здесь я? — удивилась Элиана.
— Вас выбрали в качестве одного из наших представителей.
Она в замешательстве нахмурилась.
— К сожалению, мне не сообщили ничего больше, — продолжил офицер. — Я только должен передать вам вот это, — он протянул ей кремовый конверт.
Все, что оставалось Элиане — это скрыть свое потрясение за улыбкой.
После того, как офицер ушел, она прочитала послание, продираясь сквозь возвышенно-официозный стиль: ей предписывалось оставить Кваррен и прибыть в столичный амфитеатр. Элиана снова улыбнулась, на этот раз — куда искренней. Возможно, Игры все-таки проведут — так или иначе.
Ее режим, и без того достаточно строгий, теперь лишился всяких послаблений: все время было отдано подготовке. Конечно, можно было предположить, что она должна будет произнести милую речь и обменяться рукопожатиями с гигантами из космоса. Но куда вероятнее было то, что Элиане понадобится ее искусство фехтовальщика.
Вся ее жизнь подчинялась расписанию, скрупулезно рассчитанному ее наставниками и тренерами. Она вставала по их приказу, двигалась согласно их указаниям и ела по их сигналу. Каждая трапеза была не менее тщательно просчитана ее личным диетологом и приготовлена ее слугами. Полдюжины адъютантов всегда кружили около нее, как спутники вокруг планеты. Все они старательно следили за поддержанием ее генетически модифицированного тела в надлежащей форме.
Элиана Эшпул была выгодным вложением капитала. Хотя она и родилась от сочетания генов своих родителей, но ее ДНК была улучшена, все возможные факторы риска, нарушения и заболевания удалены. Сама по себе подобная операция была неотъемлемым правом каждого ребенка, рождавшегося на Каталонии за последние два столетия — но ее родители не остановились на базовых улучшениях. Элиана обладала невероятно быстрыми рефлексами, сверхчеловеческой силой и выносливостью.
Она была единственным ребенком в семье — второго родители уже не могли себе позволить. С раннего детства она воспитывалась среди таких же улучшенных детей, как она сама — атлетов, гениев, ученых и выдающихся личностей. Ей никогда не было одиноко.
Тогда же, в детстве, она начала обучаться владению клинком. Сейчас, спустя двадцать лет, она все еще была на пике формы — достижения науки позволяли подобное... до тех пор, пока она могла за это платить. Рекламный контракт с компанией "Омни-Бар" обеспечил ей еще несколько лет, но отмена Игр ставила под угрозу все ее будущее. А теперь — этот странный вызов. Если она должна послужить представителем собственного мира, решила Элиана, если ей придется встретиться лицом к лицу с этими гигантами на их огромных кораблях — цена за это будет такой же невероятной, как и само задание: постоянный доступ к омолаживающим процедурам.
Элиана Эшпул не собиралась мириться с тем, что звезда ее славы вскоре погаснет.

Она уехала из Кваррена на поезде, идущем вдоль побережья — знакомый и привычный маршрут немного успокаивал. Так близко к экватору жара была почти невыносимой даже для нее, несмотря на то, что она родилась здесь. Элиане уже казалось, что ее жизнь возращается в привычную колею — так она думала, входя в роскошный амфитеатр.
Внутри было прохладно; ее окружали знакомые лица — друзья и соперники, с которыми она не раз скрещивала клинки на стадионах. Что ж, значит, она не зря тратила время на режим и тренировки. Некоторых из собравшихся она видела впервые — судя по коротко стриженым волосам и татуированным щекам, они принадлежали к военным кругам. Элиана задумалась, поможет ли их перекачанная мускулатура и тяжеловесные движения выстоять против чемпионов Детей Императора.
Она в этом очень сомневалась.
Они расселись на скамьях амфитеатра, возбужденно переговариваясь, как толпа школьников. Наверху, под сводами, висели знамена и штандарты отмененных Игр — свернутые и закрытые; призраки будущего, которому не суждено случиться.
Один за другим вошли представители Совета генералов — в одинаковой форме разных оттенков. Символы на их щеках предвещали войну — поверх обязательных татуировок ярко выделялись знаки "сопротивление" и "непокорность". Элиана вздрогнула, увидев это. А ведь она так надеялась, что не подлежит призыву.
Голос председателя Марты Корфакс разнесся над собранием.
— Иноземный флот не желает воевать с Каталонией, но само их присутствие делает войну неизбежной, — как всякий офицер, Корфакс отличалась прямотой речи, сравнимой с ударом молота. — Мы предлагаем новый способ разрешения конфликта; эта битва будет вестись иными методами, нежели в прошлом. Эти люди — Дети Императора — согласились оставить Каталонию в покое, если хотя бы один из наших избранных воинов сможет победить их представителя в поединке. И потому мы призвали вас, лучших среди лучших, элиту нашего великого мира — чтобы выбрать десятерых, достойных отстоять нашу честь. Испытания начинаются завтра.

И испытания начались.
В первый же день несколько из участников получили травмы и были немедленно отосланы прочь; Элиана успела поучаствовать в трех поединках, все из них — против ее коллег-фехтовальщиков. Переночевав в гостинице, следующий день она посвятила отдыху и легким упражнениям. Она получила три приглашения на интервью, но была вынуждена отказаться — в ее расписании просто не было на это времени. Может быть, позже. Так продолжалось и дальше: день на стадионе, день на отдых — почти в точности как на Играх. Привычное расписание успокаивало. Элиана была уверена, что если бы эти поединки транслировались в сеть, как обычно, она бы уже заработала лавровый венец и несколько новых контрактов.
Вместо этого все ее достижения пока что заключались в новых ушибах и порезах — и в том, что ее имя поднималось все выше в списках. Этого было достаточно. Элиана ставила цели куда выше, чем лавровый венец.

Выпад. Защита. Снова выпад. Шаг назад, увлечь противника за собой.
Вся сущность Элианы концентрировалась между ее плечом и острием клинка. Лица противников скрывались за защитными масками, но многие стили боя она узнавала и могла к ним приспособиться. Ничего необычного, в общем — но это ее только радовало. Скамьи стадиона поначалу пустовали, но вскоре — следом за журналистами — начали прибывать поклонники. Внимание всего мира было обращено на этот амфитеатр. Это был новый уровень славы; теперь даже те, кто раньше пренебрегал Играми, не могли не следить за происходящим. Впрочем, у славы были и оборотные стороны: за эту неделю они потеряли нескольких участников — тех, кому известность вскружила голову и кто решил, что может позволить себе что угодно. Как немедленно выяснилось, пропускать тренировки не мог позволить себе никто — это означало безусловную дисквалификацию.
Теперь каждая травма была подобна смертельному удару, ведь они не успели бы вернуться в форму прежде, чем участников отправят на орбиту.
На следующей неделе Элиана впервые встретилась в поединке с противником из военной касты. Она наслаждалась новым опытом, новыми способами боя; он наносил удары с такой силой, что у нее немела рука — но позволить себя обезоружить означало поражение, а этого Элиана не могла допустить. Осознав, что ее преимущество — в скорости, она принялась уклоняться от выпадов, используя инерцию противника против него самого. В конце концов он поддался усталости и открылся для ее контратаки. Этот поединок Элиана выиграла.

В итоге она все-таки попала в финальные списки. Кроме самой Элианы, там оказались трое других фехтовальщиков, четверо профессиональных солдат и двое из Клинков Державы — почетной гвардии, содержащейся для тех редких случаев, когда правосудие требовало решить дело поединком. По правде говоря, она ожидала больше гвардейцев — но, с другой стороны, большинство из них были уже немолоды, а это был существенный фактор. Вся их свита — тренеры, диетологи, слуги, а также жена одной из женщин-участниц — сопровождала их на отдельном корабле.
Корабль, на который они прибыли, назывался "Гордость Императора" — самое большое сооружение из всех, что Элиана когда-либо видела. Внутри он был столь же великолепен, как и снаружи, полностью соответствуя своему имени. Гиганты, встречая делегацию Каталонии, стояли в идеально ровном строю, неразличимо-одинаковые за визорами шлемов.
Элиана никогда не встречала никого, хотя бы похожего на них. Она успела понять, что недооценивала их размеры, и на мгновение ее охватил ужас.
Но затем Фулгрим, повелитель Детей Императора, обратился к ним с речью. Выше и величественней, чем любой из его воинов, он был облачен не в доспехи, но в роскошные пурпурные и золотые одеяния, и серебряные волосы обрамляли его лицо. Когда он заговорил, Элиана ожидала услышать глубокий бас, но была поражена сладкозвучностью его голоса.
— Воины Каталонии, — сказал он, — вы — истинная гордость вашей родины, и я польщен тем, что вы решились явиться сюда. Впереди вас ждут нелегкие дни, но каждый из них войдет в историю. Я вижу перед собой десятерых героев, и с нетерпением ожидаю дня, когда вы покажете свою доблесть против моих избранников.
Улыбнувшись, Фулгрим оставил их. Элиана только сейчас заметила, как быстро бьется ее сердце; она чувствовала себя странно — словно утратила связь с собственным телом.

Ей предоставили роскошные покои — расписанные фресками стены, мебель из темного дерева с отделкой из полированной бронзы. Очевидно, Дети Императора не в первый раз принимали смертных гостей.
Тем же вечером к Элиане зашел один из гигантов. Он представился как брат Антерос и предложил ей свои услуги. Но его ждал один-единственный вопрос:
— Где я могу тренироваться?
Антерос не замедлил сообщить, что Дети Императора предоставили в распоряжение гостей один из тренировочных залов на нижних палубах. Путь туда оказался неблизким, и по дороге Элиана успела насмотреться на огромных солдат — как она заметила, без доспехов они выглядели не намного меньше; все они были чем-то похожи на ее сопровождающего — такие же мускулистые, с крупными чертами лица. Некоторые из них провожали ее взглядами, обмениваясь с Антеросом фразами на незнакомом шипящем языке.
— Что это за наречие? — поинтересовалась она, когда они вошли в лифт.
— Диалект Хемоса, — казалось, Антероса позабавил ее вопрос. — Это мой родной язык.
— Понятно, — кивнула Элиана. — Должно быть, Хемос — прекрасная планета, если она породила все те чудеса, которые собраны на этом корабле.
Антерос засмеялся и хлопнул ее по плечу с такой силой, что она едва устояла на ногах.
— Так значит, тебе ничего не рассказали, маленькая героиня, — покачал он головой.
— Что мне должны были рассказать? — Элиана задрала голову, чтобы посмотреть легионеру в глаза.
Он сочувственно улыбнулся:
— Вас должны были предупредить, что никто даже не думает, что вы сможете выиграть.
— Именно так начинаются все великие подвиги, — отпарировала она.
— Обычно — да, — согласился Антерос, снова усмехнувшись, — но не в этот раз. Лорд Фулгрим уважает ваше упорство, равно как и я, но вы не выиграете.
Они вышли из лифта на нижнюю палубу. Повсюду разносились приглушенные звуки боя, и Элиана то и дело останавливалась, чтобы заглянуть в тренировочные клетки, мимо которых они проходили. Она все еще кипела от негодования.
— А что он из себя представляет? — поинтересовалась наконец Элиана. — Фулгрим, — уточнила она.
— Лорд Фулгрим, — Антерос подчеркнул титул, — образованный и культурный человек. А также, — добавил он, когда они подошли к следующей клетке, — непревзойденный воитель.
Эта клетка была почти пуста, только фехтовальщик из Тарака сражался с тремя кружащими около него механизмами.
— Но я не должна буду драться с вашим лордом Фулгримом, — заметила Элиана, подбирая волосы и поворачиваясь к стойке с оружием.
Антерос покачал головой, подходя к ней ближе:
— Считай это удачей. Он может убить тебя по чистой случайности, маленькая героиня. Вы, смертные, такие хрупкие... Впрочем, не то чтобы тебе очень уж повезло, — рассеянно добавил он.
Обернувшись, Элиана успела увидеть, как он постарался скрыть расстроенное выражение лица.
— Кто? — требовательно спросила она. — Кто будет моим противником?
— Я не могу сказать тебе.
Выбрав короткий клинок, Элиана бросила его Антеросу, который рефлекторно поймал его — в его руке меч выглядел скорее кинжалом.
— Если я одолею тебя, скажешь?
— А если одолею я?
Элиана пожала плечами:
— Можешь ставить любое условие. Понятия не имею, что нужно таким, как вы.
— Передам тебя магосу биологос, — рассмеялся он, — для всестороннего изучения.
— Ну уж нет! — развернувшись на каблуках, Элиана зашагала к арене. Антерос последовал за ней, все еще улыбаясь.
Его тень закрывала ее почти полностью; прожекторы наверху светили так, что его лицо оказывалось в угрожающем полумраке. Посмотрев в его темные глаза, Элиана встала в стойку и подняла меч.
— Начинай, маленькая героиня, — сказал Антерос.
Она сжала зубы:
— Меня зовут Элиана Эшпул.
Стоило ей сделать шаг вперед, как его меч ударил по ее клинку, мгновенно пробив защиту. Элиана отступила, пружинящими шагами уходя из зоны досягаемости Антероса — но он не оставал, оказавшись неожиданно быстрым. Она отпрыгнула в сторону, пропуская его мимо себя — он врезался в один из автоматов, с которыми сражался таракийский чемпион; механизм зашатался, испуская фонтан искр.
Антерос поднялся сразу же, словно и не заметив падения, и вскоре Элиане пришлось уйти в глухую оборону под каскадом его ошеломляющих ударов. Каждый выпад отдавался во всем ее теле, и пальцы на рукояти меча грозили вот-вот разжаться — но, несмотря ни на что, Элиане как-то удавалось выстоять под этим неукротимым натиском. Антерос засмеялся, откинув голову назад — низким, грудным смехом — и, воспользовавшись мгновением, пока он отвлекся, Элиана бросилась вперед. Одним прыжком она оказалась к нему вплотную — он не успел выставить защиту — и острие ее клинка коснулось его бока, разорвав пурпурную ткань одежды.
Антерос засмеялся снова, но на этот раз уже не издевательски. Отбросив меч, он с улыбкой смотрел на Элиану.
— Маленькая героиня, — произнес он сочувственно. — Тебе выпало драться против Юлия Каэсорона.
Какой бы реакции Антерос ни ожидал от Элианы, он не дождался ничего — она только вопросительно приподняла брови.
— Брат-капитан Каэсорон носит звание Первого капитана, — пояснил он, изучая свою порванную тунику. — Он участвовал в сотнях войн на десятках миров. Ты, конечно, неплохо сражаешься, — в его голосе мелькнуло легкое высокомерие, — но тебе далеко до Первого капитана.
— А тебе? — не осталась в долгу Элиана, указывая мечом на его брошенное оружие. Даже от такого простого усилия ее измученные мускулы словно горели огнем.
— Нет, миледи, — хмыкнул он, — я тоже отнюдь не Первый капитан.
— Тогда сражайся так, будто ты — это он, — потребовала она.
— Думаешь, я хочу помочь? — недоверчиво переспросил Антерос. — Зачем мне это делать? Мы же враги.
— Я так не думаю, — возразила Элиана. — Мы — противники.
Антерос со смешком хлопнул Элиану по плечу широкой ладонью:
— Хотел бы я знать, все ли твои спутники похожи на тебя?
— Нет, — покачала головой она.
— Жаль. Ты бы ему понравилась.
— Капитану Каэсорону?
— Лорду Фулгриму, — Антерос отвернулся, подбирая свой меч. — Выбери себе щит. Хоть я и не Первый капитан, но я видел, как он сражается. Он оценит достойного противника.

Их поединки привлекали внимание — сперва за ними наблюдали тренер и личный врач Элианы, потом к ним присоединились другие каталонцы. То и дело кто-то из них тоже приводил своих сопровождающих-легионеров, и тогда автоматы на арене стояли без дела, пока смертные сражались с гигантами. Элиана отказывалась драться с Антеросом в присутствии других его братьев, так как опасалась, что они могут доложить Кэасорону о ее технике боя. Вместо этого в такие дни он разъяснял ей теоретические положения того, что называл "искусство клинка Астартес".
Это понятие включало в себя не только технические приемы, но и особую философию, и Элиана немало удивилась, услышав однажды: "мир не существует за пределами клинка".
— Это же Шань Дотин, — сказала она, моргая. — Я читала его работы, когда мне было двенадцать.
Настала очередь Антероса удивленно уставиться на нее:
— Что?
— Достопочтенный Шань стремился достигнуть чистоты духа через мастерство фехтования, — пояснила Элиана. — Он считал это разновидностью медитации. Все, что имеет значение, должно концентрироваться между плечом и острием клинка. Остальное — неважно, и на это не следует обращать внимание, — ее темные глаза задумчиво смотрели сквозь прутья клеток.
Антерос долго молчал.
— Лорд Фулгрим сделал мудрый выбор, — сказал он наконец таким тоном, словно обсуждал погоду.
— Что ты имеешь в виду?
— Этот договор. Если мы сможем привести ваш мир к Согласию не ценой множества жертв, как случается обычно — и я имею в виду как жизни каталонцев, так и моих братьев... Мы не пацифисты, Элиана, но было бы жаль уничтожить столь развитую культуру.
— Похоже, обычно вам приходится действовать иначе, — сказала она. Это был не вопрос.
— Обычно — да, — усмехнулся Антерос. — Как правило, нас призывают, чтобы сокрушить миры силой военной мощи.
— Ужасное, варварское занятие, — заметила Элиана.
— И ты считаешь, что мы тоже ужасные варвары? — он продолжал улыбаться.
— Нет-нет, я вовсе не это имела в виду, — быстро сказала она.
— Я не обижаюсь, — покачал головой Антерос. — На самом деле, большинство Астартес именно таковы.
— Астартес? Так вы называете себя?
— Да. Это древнее имя и оно означает войну, но мы — больше, чем просто воины. Мы, Дети Императора — художники, люди искусства, и лорд Фулгрим поощряет подобные начинания. Ведь рано или поздно в галактике настанет мир, и тогда...
— Воины, лишенные своей войны, — негромко произнесла Элиана.
— Как и ты, маленькая героиня, — пробормотал Антерос.
— Я — еще нет, — отрезала фехтовальщица, вновь пристегивая к руке щит.

Антерос был самым сильным противником из всех, с кем Элиана приходилось сталкиваться; хотя во время бесед он проявлял все возможное дружелюбие, это не мешало ему беспощадно атаковать ее на тренировочной площадке. Элиана надеялась, что рано или поздно он устанет, как случалось с ее противниками-солдатами, но его запасы сил казались неисчерпаемыми. Использовать против него его же собственную инерцию и массу тоже не удавалось. Но с каждым новым ушибом и порезом Элиана обретала знание — знание о том, как сражаться против Детей Императора. Пусть она не могла отбить его удары, но она научилась предугадывать его движения — и надеялась, что Каэсорон так же выдаст свои намерения. Она училась удерживать оружие даже против сокрушительной силы Астартес. Обучение было нелегким, и неуступчивый характер Антероса не делал его легче — но Элиана выдерживала, как скалы выдерживают даже самый безжалостный шторм.

В последний день перед назначенный поединками Антерос отвел ее в Гелиополис. Это был амфитеатр — такой же огромный, как стадион в столице, сияющий золотом, с тысячами поднимающихся ярусами скамей. Едва ли не на каждом шагу встречались автоматические камеры, а иногда — и живые фотографы, одетые по имперской моде.
— Летописцы, — пояснил Антерос. — Они должны будут запечатлеть это событие для истории.
Элиана кивнула — и услышала, как щелкнул затвор камеры.
— Вы все еще не думаете, что я смогу выиграть, верно?
Антерос ответил долгим взглядом.
— Элиана, — негромко произнес он, — ты великолепный боец, и я был бы горд, если бы помог тебе победить.
— Это не ответ.
— Мне не подобает надеяться на то, чтобы увидеть поражение моих братьев или то, как наш флот не выполнит свою задачу. Возможно, у тебя бы шансы победить одного из нас. Но не капитана Каэсорона. Не сейчас. Как бы то ни было, ты одарена исключительнымталантом, и я был счастлив познакомиться с тобой.
Элиана рассмеялась:
— Ты говоришь так, будто я должна погибнуть.
— Нет, — возразил Антерос. — Но я не думаю, что мне удастся еще увидеться с тобой, завтра или позднее.
— Заходи ко мне завтра утром, — предложила Элиана. — Можешь наблюдать за поединком вместе с моей командой. Ты ведь тоже в моей команде.
— Так я и сделаю.

За несколько часов до того, как ей надлежало отправиться в Гелиополис, Элиана поднялась с постели и приступила к обычным утренним делам: разминка, завтрак, омовение.
Затем она встала перед зеркалом, аккуратно выстроив перед собой полдюжина флакончиков с краской. Яркий солнечный свет из иллюминатора — щиты корабля были опущены — заливал комнату. Элиана подвела черным глаза и губы, вытерла пальцы, взяла другую краску и написала на щеках знак "долг". Она могла бы выбрать другие символы — отвага, сила, предусмотрительность. Но она не была профессиональным солдатом, она лишь исполняла волю своего родного мира.
Долг. Ее долг — встретиться с этим их капитаном на арене Гелиополиса и победить в поединке, который даже ее недавний наставник полагал заранее проигранным.

Антерос выглядел удивленным, увидев ее с высыхающей краской на щеках.
— Что это, ритуал? — поинтересовался он.
— Можно сказать и так, — согласилась Элиана.
— Я не замечал за тобой склонности к суевериям.
— Я не суеверна. Это... не такой ритуал.
— Тогда что это значит? — Антерос осторожно приподнял ее лицо за подбородок, проведя пальцем по рисунку на щеке.
— Этот символ означает "долг", — пояснила Элиана. — У нас на Каталонии есть традиция — прежде чем отправляться на войну, мы размышляем о причинах, из-за которых собираемся сражаться. Ты ведь видел председателя; генералы делают себе татуировки, чтобы показать пожизненную верность своим идеалам, и перед каждой новой кампанией они наносят знаки поверх них.
— Долг, — задумчиво повторил Антерос.
— Обычно я пишу "слава", — призналась она. — Перед соревнованиями.
Они отошли от иллюминатора и на мгновение замерли, глядя на собственные длинные тени.
— Исполни свой долг как подобает, маленькая героиня.

При ближайшем рассмотрении Гелиополис оказался куда больше и величественней, чем даже амфитеатр, где Элиана когда-то выиграла свой лавровый венец. Устроившись на скамье — такой высокой, что ее ноги почти не доставали до пола — она видела вспышки сотен фотокамер.
Фулгрим занимал место в почетной ложе, в окружении своей свиты; примарх и его сопровождающие были облачены в роскошные пурпурные одеяния, но другие Дети Императора явились в своей чудовищной броне.
Стоило Фулгриму подняться на ноги, как все замолчали в ожидании. Казалось, сам корабль затаил дыхание.
— Доблестный народ Каталонии и верные слуги Империума, — начал он, — сегодня нам предстоит созерцать череду поединков. Хотя это более чем серьезные испытания, но все же я стою перед вами с радостью в сердце, ибо мужчины и женщины с обеих сторон конфликта смогли действовать сообща и избежать прискорбного кровопролития. Ваша заслуга несомненна, и я воздаю хвалу Председателю и ее Совету. Десять поединков. Я выбрал десятерых чемпионов из легиона Детей Императора, так же, как народ Каталонии отправил сюда десятерых представителей. Поединки будут продолжаться до удаления с поля — если один из участников выйдет за границы арены или не сможет продолжать бой, его противник будет объявлен победителем. Если Каталония выиграет хотя бы один поединок, Двадцать восьмой экспедиционный флот покинет орбиту планеты и присвоит этой системе статус Протекторат Империалис. Народ Каталонии сможет жить мирной жизнью, и корабли Империума никогда больше не омрачат ваши небеса. Если же чемпионы Каталонии не одержат ни одной победы, Председатель от имени планеты согласилась присоединиться к Империуму и признать верховную власть Императора Человечества. Я надеюсь всем сердцем, что дальнейшие наши отношения будут столь же цивилизованными и благородными, как и переговоры, приведшие к сегодняшнему дню.
Примарх склонил голову в легком поклоне, принимая гром аплодисментов, разнесшийся по амфитеатру.
Элиане казалось, что ее сердце бьется так же громко; ее диетолог, почувствовав нервозность, успокаивающе положила ладонь ей на плечо. Оглянувшись, Элиана увидела, что та улыбается.
— Ты справишься, это точно, — сказала она и протянула Элиана бутылку с водой. Жадно осушив бутылку, Элиана смотрела, как первая пара участников выходит на арену.

Согласно жребию, Элиане достался шестой номер в очереди. Удачно — она могла понаблюдать за половиной поединков, но давление на нее будет меньше, чем на последних участников. Несмотря на все часы, проведенные в тренировках с Антеросом, ей почти не представлялось возможностей для наблюдения, подобных сегодняшней — поэтому она всматривалась как можно внимательнее, подмечая и запоминая каждую деталь.
Первым на арену вышел Лорд-Коммандер Веспасиан — против одного из стареющих Клинков Державы. Изящество и скорость Веспасиана казались почти сверхъестественными по сравнению с более прямой манерой каталонца. Вскоре стало ясно, что изящество и благородство были присущи всем Детям Императора — как в бою, так и в обхождении. Один из легионеров, по имени Соломон Деметер, обезоружив противника, позволил тому подобрать меч и продолжить поединок. Другой, Риланор, помог каталонскому воину, которого выбил с поля, снова подняться на ноги. Элиана решила, что была неправа, обвиняя их всех в жестокости.
Когда подошла ее очередь, Антерос помог ей спуститься со скамьи; но по дороге к полю ее сопровождала ее каталонская команда.
Юлий Каэсорон выглядел, словно юный бог, сошедший с рисунков на древних терранских вазах. Его кожа блестела, смазанная маслом, волосы ниспадали тщательно уложенной волной пепельных кудрей; он был обнажен до пояса, и металлические разъемы в его теле сверкали, будто драгоценные камни. Щит, пристегнутый к его руке, и деревянный меч в другой казались смешными детскими игрушками. Самим своим присутствием он излучал силу, и не будь Элиана закалена множеством поединков с Антеросом, она могла бы дрогнуть в первый же миг.
Она подняла меч, салютуя сопернику, и он ответил тем же. По сигналу из динамиков над головой она встала в боевую позицию. Еще один сигнал.
Элиана не успела даже вдохнуть, как Каэсорон уже нанес удар с сокрушительной силой. Он планировал пробить ее защиту, но она успела уклониться и прыгнуть вперед, к центру арены, по пути задев его кончиком клинка. Каэсорон едва не сбил ее с ног, но Элиана снова увернулась, перекатившись по земле, и вскочила, выставив перед собой щит. Она отбила удар, но рука на секунду онемела, покалывая тысячей крохотных иголок.
Следующий удар задел предплечье Элианы, рассекая плоть. Ладонь инстинктивно разжалась, но, к счастью, щит был прочно пристегнут к запястью. Каэсорон попытался повторить прием с другой стороны и она быстро шагнула вперед, метя ему в грудь. Клинок ударился в твердую пластину ребер. Удар щита сбил Элиану с ног, и она снова оказалась на земле — но тут же поднялась, приглашая противника атаковать.
Каэсорон поддался на уловку, и она шагнула в сторону, уклоняясь. Тот же финт сработал и второй раз, и Элиана уже начала надеяться, что ей удастся вымотать его — когда на следующем шаге обнаружила себя загнанной в угол. Развернувшись лицом к лицу, она отступила на полшага, выигрывая пространство для маневра — и на нее обрушился град ударов, с такой скоростью, что она едва успевала парировать их все.
Элиана вложила все силы в очередную контратаку, и когда Первый капитан поднял меч, чтобы отразить удар — раздался треск, и ее клинок разлетелся на части. Один из обломков задел лицо Каэсорона, оставив открытую рану — алая кровь запятнала мраморно-белую плоть.
Оба опустили взгляд на ее сломанный меч — и Элиана снова бросилась вперед. Каэсорон улыбнулся — края раны на его лице разошлись — и с легкостью выбил остатки клинка из ее рук. Она вскинула щит, уже понимая, что это бесполезно — противостоять инерции она не могла.
Как только Элиана встала на ноги, она поняла, что выбита за границы поля. Оставалось только поклониться сопернику. Каэсорон отбросил меч и поклонился в ответ, прижав кулак к груди.
Элиана не позволила себе заплакать, хотя была опустошена физически и эмоционально. Антеросу пришлось поднять ее и усадить обратно на скамью.
— Три минуты, — сказал он. — Ты отлично справилась, маленькая героиня.
Но она не чувствовала никакой гордости; каталонская команда выглядела подавленной, и даже космодесантник не мог не поддаться их мрачному настроению.

Лорд-Коммандер Эйдолон буквально вышиб следующего участника с арены за несколько секунд. Он приземлился с отчетливым хрустом костей, и медики унесли его прочь. После этого Элиане больше не хотелось смотреть, и два последних поединка она провела, опустив голову и пытаясь скрыть нахлынувшие слезы.
Меньше, чем через час после ее выступления Империум объявил о своем владычестве над Каталонией. Толпа взорвалась ревом — какофонией противоречивых эмоций.
Элиана Эшпул встала и в сопровождении других чемпионов — тех, кто еще мог ходить — покинула Гелиополис.

Тем же вечером Антерос пришел к ней снова — чтобы обнаружить Элиану в ванне, с бутылкой вина на полу. Услышав его тяжелые шаги, она не открыла глаза, только погрузилась еще глубже в воду. Краска на ее щеках размазалась, и темные следы украшали горлышко бутылки. Вздохнув, Антерос опустился на пол.
— Ты в порядке? — поинтересовался он.
— С чего бы мне быть в порядке? — Элиана смерила его взглядом. — У меня было прекрасное будущее — до тех пор, пока вы не свалились с неба и не поменяли все.
— Ты хорошо справилась, Элиана. Ты исполнила свой долг.
— Мой долг? Я должна была победить вас, — заявила она. — Я должна была одолеть вашего Первого капитана.
— Я могу на пальцах одной руки пересчитать легионеров, которые способны продержаться против капитана Каэсорона три минуты...
— А мне-то что с того, Антерос? — расплескивая воду, Элиана потянулась за бутылкой.
— Среди смертных тебе нет равных, — ответил он.
— Но этого недостаточно. Я проиграла.
— Тебе нечего стыдиться, — Антерос придвинулся ближе, не опуская взгляд ниже плеч Элианы.
— Проигравшие, — ядовито произнесла она, — не получают контрактов. Нет контрактов — нет денег. А если мне нечем будет платить за омолаживающие процедуры, моя карьера окончена.
— У него останется шрам, — рассеянно заметил Антерос. — Такое случается нечасто.
— Это не поможет мне оплатить мои счета.
— На прежней Каталонии — возможно. Но, Элиана... теперь многое изменится.
— Я в курсе, — огрызнулась она.
— Новые правители этого мира могут прислушаться к тебе, если только ты станешь с ними говорить, — продолжал Антерос. — Послушай, маленькая героиня... в вашу честь собираются устроить банкет. Ты будешь сидеть за одним столом с примархом.
— Лорд Фулгрим, — растерянно уточнила она.
— Да.
— Желает, чтобы я разделила с ним трапезу.
— Да.
— Антерос?
— Да?
— Ты не поможешь мне смыть эту раскраску с лица?
— Еще один ритуал, маленькая героиня?
— Угу, — Элиана откинулась на бортик ванны. — Расскажи мне о нем.
— О Фулгриме? — уточнил Антерос. Взяв губку, он с неожиданной осторожностью принялся вытирать ее лицо. — Его называли дарующим воду, — Элиана хмыкнула, но продолжала внимательно слушать. — Фулгрим... он как отец для нас всех. До его прихода мы терпели беды и лишения — я имею в виду, на Хемосе, но и в легионе на Терре тоже. И как любой отец, он хочет, чтобы мы были лучшими во всем. На войне и за ее пределами.
— А на что похож Хемос? — поинтересовалась она.
Антерос провел по ее губам, стирая черную краску.
— Сейчас жизнь там стала лучше — с тех пор, как Император нашел нас. С тех пор, как пришел Фулгрим. И лучше не спрашивай, что было там прежде, — предупредил он.
— Не буду.
— Здесь, у вас, тоже все станет намного лучше, — пообещал он.
— Знаешь, нам и без того жилось неплохо.
— Не сомневаюсь, — усмехнулся Антерос, снова касаясь ее лица. — Но теперь все будет иначе. Можешь мне поверить.
И, как ни странно, Элиана поняла, что действительно ему верит.
— Аве Император, — произнесла она.
— Аве Император, — отозвался Антерос, все еще улыбаясь.

@темы: фандомное побоище, сорок тысяч способов подохнуть, перевожу слова через дорогу

---

сферические космодесантники в вакууме

Раз такая пьянка, подниму-ка пост.

Они вылупились (=

Среди всего прочего у нас есть сферические космодесантники в вакууме (=. Они же - внеконкурс челленджа.
Откроются они в день деанона, а пока что - можно уносить себе. Персонажи все именные, из книжек по Ереси (сорри, на сороковник сил уже не хватило).







Честно признаюсь, даже я не в курсе, кто из какого яйца дроп-пода вылупится, так что тащил наугад (=

Поскольку при вытаскивании наудачу мой любимый паладин мне не достался, то потащу его просто так (=


А теперь расскажу, как это получилось. Началось вообще с того, что когда-то давно я увидел на полке магазина круглых плюшевых хоккеистов. В любой нормальной стране эти игрушки ограничились бы изображениями милых зверюшек, но это же Канада. Термин "сферический космодесантник" к тому времени уже существовал среди нас с товарищами, а тут мы обрели визуализацию. Потом я долго собирался нарисовать, но собрался только под конец ЗФБ. (Именно поэтому их так мало.)
Рисовать я как не умел, так и не умею, по правде говоря. Но что-то получилось (=. Они и правда плюшевые на вид и их хочется тискать (=
Теперь в планах нарисовать ещё некоторое количество исторических личностей. И взяться за примархов тоже. Даешь тотальную колобкизацию легионов!
Кстати, если кто-нибудь желает конкретных исторических личностей - обращайтесь, нарисую (=

запись создана: 15.03.2015 в 20:09

@темы: фандомное побоище, сорок тысяч способов подохнуть