...седьмого идиотского полку рядовой. // исчадье декабря.
Авторы: Альре Сноу & Агата Лерд
Фандом: ЛоГГ
Дисклеймер: мир - Танакин, персонажи - наши
Стихи - *Айриэн, **AnnetCat
приблизительно 6500 слов
— 1 —
(4 марта 800 г.)
…Захваченный «спартанец» стоял в ангаре. Наспех вскрытый корпус скалился зазубринами развороченного металла; обмякшее тело пилота, так и не ответившего на призывы сдаться, только что извлекли из кабины. Стянули шлем… и замерли в изумлении.
Потому что пилот оказался девушкой.
«Вашу ж мать, вот только этого еще не хватало…» — мрачно подумал Хаген.
— Ну ни хрена себе! — наконец высказался кто-то из пилотов. — И вот эта соплячка сбила мой крейсер?
— Рихард, — голос командора Вайсбурга был холоден как лед. — Эта, как вы выражаетесь, соплячка сбила еще и наш флагман. В одиночку. Не кажется ли вам, что хотя бы за это она заслуживает уважения?
Рихард проворчал что-то неразборчивое, но от прямого ответа воздержался. Хаген наклонился к пленной, проверяя пульс. Видимых повреждений нет, похоже, просто без сознания… И в самом деле, сколько ей лет? — подумал он, вглядываясь в острые, резкие черты лица. Девятнадцать, двадцать? Уж никак не больше…
Машинально скользнул взглядом по россыпи нашивок на рукаве оранжевого летного комбинезона. Пилотская, изерлонская… ого, уже младший лейтенант… впрочем, если она всегда так летает, ничего удивительного… Белая ласточка — что-то незнакомое… И роза в круге. Эмблема розенриттеров, ее ни с чем не перепутаешь. А вот это странно. Очень странно. Надо будет расспросить, когда придет в себя…
Кивнул подошедшему медику:
— Позаботьтесь о ней. Как только очнется — доложите мне. Пока не допрашивайте.
— 2 —
Дверь в каюту с чуть слышным шипением раздвинулась. Пленная лежала на койке, отвернувшись лицом к стене — Хаген видел только растрепанные рыжевато-русые волосы и узкие плечи под белой рубашкой.
— Я вижу, вы уже пришли в себя? — осведомился он. Она не ответила, даже головы не повернула. — Добро пожаловать в имперский флот, фройляйн.
— Я вам не фройляйн! — вскинулась она. — Рейховских своих так называйте…
— Позволю напомнить, что вы уже на территории Рейха.
— А мне плевать, — упрямо сжала губы. — Вы что-то хотели или просто так поболтать пришли?
— Для начала — позвольте представиться. Командор Хаген фон Вайсбург, флот адмирала Фаренхайта, — он привычным жестом отдал честь. — А вы, фройляйн?..
Она по той же привычке вскинула было руку к виску, но тут же спохватилась — перед кем еще тут…
— Вам для рапорта? Так и пишите: «отвечать отказалась».
— Нет. Просто хотелось бы знать, как к вам обращаться.
Девушка выпрямилась.
— Старший лейтенант Анна, — отчеканила она с плохо скрываемой гордостью. — Фамилию, раз вам не для рапорта, не называю… по личным причинам.
— Старший? — Хаген покосился на нашивки.
— Именно. Думаю, за то, что я сделала в последнем бою, меня повысят… и на два звания.
— На два звания живых не повышают.
— А вы рассчитываете, что я выживу? — она обхватила колени руками, хмуро глядя исподлобья.
— Собственно, я затем и пришел, чтобы предложить вам выбор. Вы можете принять присягу Империи — у нас умеют ценить хороших пилотов. Или… вас отправят на фронтир.
Договаривать он не стал. Об имперских лагерях для военнопленных обоим было прекрасно известно. И о том, какие там условия — тоже.
— Присягу Империи? — зло переспросила Анна. — Вы издеваетесь, командор?
— Я предлагаю вам шанс выжить.
«Я просто не хочу, чтобы ты гробила свою жизнь ни за что, девочка. Ты этого не заслуживаешь… никто не заслуживает, но у тебя-то все еще впереди…»
— Спасти собственную шкуру ценой предательства? За кого вы меня принимаете?
Хаген опустил голову. Ну конечно, чего еще ожидать…
— Я должен был спросить, — он пожал плечами. — Но… я понимаю ваш выбор, фройляйн. Я и сам не поступил бы иначе.
— Я же сказала, не называйте меня «фройляйн». Как угодно — по имени, по званию, но только не так.
— Простите. Я постараюсь.
Молчание. Долгая, тяжелая пауза.
— У вас есть какие-нибудь еще… вопросы или просьбы? — наконец спросил Хаген.
— Нет… Хотя вообще-то есть, — она вдруг улыбнулась. — Можно мне к моей «Ласточке»? Ну, к истребителю? Звездочки дорисовать…
— Простите, фройляйн, — Хаген помрачнел. — Это невозможно. Ваш истребитель… остался там же, где и весь флот.
Она ахнула, неверяще глядя на него широко раскрытыми глазами.
— То есть… как?
— Нам лишний груз ни к чему, — сухо пояснил он. — А вам… он тем более уже не пригодится.
Чувствовал он себя так, словно только что своими руками расстрелял последнего из ее товарищей. Проклятье, да лучше бы расстрелял…
Анна закрыла лицо руками.
— Уходите, — глухо произнесла она. — Пожалуйста.
— Простите, фройляйн, — повторил он.
Она тихонько всхлипнула.
Хаген, не оглядываясь, вышел из каюты.
— Командор, у вас такое лицо, как будто кто-то умер, — заметил охранник у дверей. — Что-то узнали от нее?
— Нет, ничего, — он покачал головой. — Проследите, чтобы никто сюда не входил ближайшие несколько часов. Это приказ.
[Анна. Не хватило секунды.
…За спиной расцвел пышным бутоном огня последний крейсер. Теперь сесть некуда.
— Сойка, Павлин! Теперь… — сглотнула, — до конца!
— До конца! — прорвалось сквозь помехи.
— До кон… — вскрик. Шипение.
— Сойка! Сойка!
Тишина.
— Павлин, у тебя на хвосте! — потом буду скорбеть. Если буду.
— За своим хвостом следи, мелкая! У самой двое!
Белые пальцы вцепились в управление до боли. Вираж, почти на пределе возможностей "спартанца". Выстрел. Одна из "валькирий" исчезла во взрыве.
— Павлин, ты где? Павлин?!
— …ать, — донеслось. — Не трещи, отвлекаешь!
Вверх, вниз, снова вверх… хотя где здесь какая сторона света — неясно уже…
— …ить-колотить! — в наушнике.
— Павлин?
— Анна, у меня боезапас швах! Не поминай лихом!
— Павлин!!
Серо-синий крейсер Рейха промелькнул мимо… и тут же вспух клубом пламени. Разлетелись обломки.
Я теперь одна…
— …сдайтесь! — и как они только настроились на мою волну?
Из губ сами собой вылетают ругательства. Сдаться?!
Перед глазами встали руки Эльзы, длинные, тонкие, с изящными пальцами… и с странными шрамами на светлой коже. Как от ожогов. Капитан замечает мой взгляд, одергивает рукав.
— Это не то, на что стоит смотреть, Анни.
Она так меня называет — Анни, со смешным акцентом.
Я потом только узнала от старших пилотов… Эльза попала в плен еще при Гольденбаумах. Один из офицеров попытался облапать красивую девушку в летном комбинезоне… руку ему потом собирали по кусочкам.
А саму Эльзу пытали. Высоковольтным шокером. За "оскорбление благородного офицера".
Вытащили ее чудом. Месяц даже на ноги не вставала. А шрамы и по сей день остались…
И мне — добровольно сдаваться?! В такое?!
Да идите вы…
Ой, мама… Что это?!
Фл-лагман?!
Был.
Ну все… теперь точно не пощадят.
А все-таки, Ласточка, хороша ты! Рассказать кому, что истребитель в одиночку может флагман уделать — не поверят же!
Крейсер. Перед носом. Мааааамаааа!!!
Фью-у. Про-не-сло.
Так, сколько сегодня? Пять… Из них один крейсер, один флагман… Неплохо, да?
Красным вспыхнул датчик топлива. …ать…ить, как говорит Павлин. Говорил…
— Мы опять предлага… — кулаком по приборной панели — отключить передатчик. Нечего тут меня в гости зазывать, обойдусь!
Щелк. "Боезапас израсходован". Ксо!
Топлива… и на таран не хватит…
Спартанец повис в пространстве. Вот сейчас они пристреляются…
Почему не стреляют? Хотят взять живой?! Ну нет!!
Рука повисла над приборкой. Щелчок тумблером — и кабина разгерметизируется. Смерть мгновенная, почти без боли…
В груди перехватывает. Болит-то как…
Ну же, Анна! Одно движение…
А жить хочется, девочка, не лги себе… Не лги…
Ну же!!!
Меркнет все.
Последнее, что замечаю — громаду корабля-носителя.
Рука падает мимо тумблера.
Обморок.
Мне не хватило секунды…]
— 3 —
(6 марта 800 г.)
…— Добрый вечер, фройляйн, — он опять вошел не постучавшись.
— А что, уже вечер? — спросила Анна вместо приветствия. Она лежала на койке, закинув руки за голову, и почти не шевельнулась при его появлении — только голову повернула. — И зачем вы опять явились?
— Вечер, — коротко кивнул Хаген. — Зачем… допустим, хотел узнать, как вы здесь.
— А то вам не докладывают, — фыркнула девушка.
— Докладывают, — не стал спорить он. — Но мало, в основном в пределах «пока живая». А меня интересуют… другие аспекты.
— Это какие же? — теперь она сидела, поджав под себя ноги; в настороженном взгляде мелькали проблески заинтересованности. — Скажите уж честно, что вам просто нечего делать и захотелось со мной поговорить…
— Ну, и это тоже, — усмехнулся Хаген, придвигая стул и усаживаясь напротив. — Впрочем, насчет «нечего делать» — явное преувеличение, но неважно… Если у вас есть какие-нибудь просьбы — высказывайте.
— Просьба у меня одна, но она невыполнимая… — вздохнула она. — Вы же все равно меня не отпустите… Лучше скажите: нам долго еще лететь?
— Недели две. Или три, это как повезет…
— Ого. Мы что, прямо на Один?
— На Сив, — уточнил он, — там центральная военная база. Нас на перераспределение, а вас… — он осекся.
Анна отвела взгляд. Проговорила тихо, почти неслышно:
— Нет, ну что вам стоило сбить меня еще тогда…
— Не надо, фройляйн. И потом, у вас ведь есть выбор…
— В гробу я видала такой выбор! — вскинулась она. Запоздало прибавила: — И не называйте меня «фройляйн», просила же…
— Простите. А все-таки — подумайте еще раз. Пока есть время…
— Да уж, времени у меня хоть отбавляй, — мрачно заметила она. — Только и остается, что думать, заняться-то больше нечем… Слушайте, — похоже, ее осенило идеей, — а у вас тут книг никаких нет?
— Здесь, конечно, не императорская библиотека, — развел руками Хаген, — но что-нибудь я найду. История Гольденбаумов в надцати томах точно есть…
— Мне и Гольденбаумы сгодятся, — махнула рукой она. — Хоть посмеюсь. История в отредактированном виде — такая забавная вещь…
— Ну, посмотрим… — он поднялся. — Пожалуй, мне пора. До встречи, фройляйн.
— Вы что же, намереваетесь еще прийти? — вопрос нагнал его уже у дверей.
— А почему бы и нет? — обернулся он. — Или вы против?
— Да нет… — она пожала плечами. — До встречи, командор.
[Анна. Воспоминания.
Анна Рондине. Ласточка.
Прозвище совпало с фамилией — видимо, судьба…
Девочка идет из школы. Пинает рыжие листья.
Уж лучше бы жердью и звали — все одно, морда подходящая… Тощая, высокая — выше даже красавицы Лидии, когда та на каблуках… А Анне и каблуки противопоказаны — вообще непонятно что будет…
Анне вообще много чего противопоказано. Каблуки, платья, танцы… Кто на нее посмотрит, недорыжую, с резкими чертами лица, вечно взъерошенную, как непонятно кто? Волосы снова отросли, челка лезет в глаза, опять где-то потерялась заколка…
Вокруг запястья — шнурок с подвеской. Деревянная птичка. Сколько лет фигурке, а она еще пахнет каким-то терпким хвойным запахом.
Последний подарок отца…
Девочка смотрит на подруг, которые хихикают в уголке. Везет им.
Девочка возвращается в школу. Там в пустом зале ждет тренажер полета.
Когда-нибудь и у меня будет собственный корабль… Ласточка.
Анна, младший лейтенант…
Звездочек на твоей Ласточке — за десяток. Много для такого возраста. Очень много.
А на рукаве — забавный набор нашивок. Младшелейтенантская, пилота, самошивная с ласточкой… И круглая — с розой.
Не берут в розенриттеры девушек, и что с того? Быть дочерью полка — тем паче такого — честь.
Честь, которую не отвергнуть.
Девчонке семнадцать. Высокая, тощая — "жердь заборная". Рыжевато-русые волосы смешно лохматятся, лезут в глаза. Надо бы обрезать покороче — да руки не доходят…
На запястье, на шнурке, талисманчик — деревянная птичка. Дерево от времени потемнело, но все еще пахнет странным терпким запахом.
Одна сережка в левом ухе.
Любовно красит "спартанца", над номером — белая ласточка с розой в клюве. И звездочки.
Одиннадцать штук.
Новый вылет.
Двенадцатая…
Ты смеешься с другими пилотами, называя их по привычным позывным. Сойка, Воробей, Павлин, Ястреб, Чижик…
Ты играешь на гитаре, а Ястреб поет.
И ты еще не знаешь, что через полтора месяца твоя Ласточка закувыркается пустым хламом среди звезд.
И ты так и не дорисуешь на нее пять новых звезд и одно солнышко… ]
— 4 —
(9 марта 800 г.)
— Вечер добрый, фройляйн, — на этот раз Хаген обошелся без обычного салюта. И руки почему-то держал за спиной. — Не скучаете?
— Не-а, — отозвалась Анна, выныривая из очередной книги. На ощупь потянулась за подушкой: — Я предупреждала насчет обращений…
— Я бы на вашем месте не спешил открывать огонь.
— А что на этот раз может послужить вам оправданием? — насмешливо поинтересовалась она.
— Помните, вы кое-что просили… Мелочь, но все же. Хотя бы эту просьбу я могу исполнить.
Он достал из-за спины гитару — старую, потрепанную, но относительно целую. Как минимум, струны были на месте.
Анна вскочила, поперхнувшись заготовленным язвительным ответом.
— Ой, спасибо… — улыбка — до ушей, глаза все еще удивленно распахнуты. — Вот уж спасибо так спасибо… Да, за такое я вам и "фройляйн" прощу сегодня…
— Только вы с ней осторожнее, — Хаген и сам не смог удержаться от улыбки, передавая ей инструмент. — Запасных струн, сами понимаете, нет, да и эти дрова я у пилотов еле выпросил…
— Чтобы я гитару убила? — фыркнула она. — Я же розенриттер!
— О способностях розенриттеров к хоровому пению я наслышан. А вот насчет музицирования — не в курсе…
— Проверим? — в глазах загорелся азарт. — Только потом не жалуйтесь, если что. Пою я, честно признаюсь, отвратительно…
— Не страшно. Я все равно в музыке слабо разбираюсь, так что оценка у меня будет… субъективная.
Анна хихикнула — мол, музыкального критика в вас обнаружить никто и не ожидал. Уселась, уперев инструмент боком в колено. Пробежалась пальцами по струнам, чуть нахмурилась, подтянула колки.
Третий день у нас веселье — что творим, не разберем:
То ли песни под прицелом, то ли пляски на ноже…
Хаген приготовился было слушать просто из вежливого интереса. Не получилось.
Его заворожили тонкие пальцы на струнах, их быстрые, уверенные движения. Петь она, похоже, и вправду не умела, но зато слова… Злое отчаяние, насмешка и надежда. Изерлонцы…
Может, скажут, что напрасно, что идея, мол, не та,
Для бредового мультфильма пригодится, мол, сюжет.
А пока что — есть надежда, приготовьтесь, от винта!
Если здесь никто не спятил — значит, некуда уже! *
Выдохнула, доигрывая перебор.
— Вот такие… песенки. А что у вас лицо такое? Не нравится?
— Да если бы не нравилось… — вздохнул Хаген. — Плохо то, что я вас понимаю. И понимаю, почему вы, фройляйн, будучи на той стороне — ни за что не соглашаетесь сторону сменить…
— Вы опять?
— Опять. Я по-прежнему надеюсь, что вы передумаете.
— Не передумаю. Никогда. И не будем об этом. Пожалуйста…
Снова пауза, уже обычная в их беседах.
— А почему вы всегда приходите ночью? Как призрак из старых легенд… — Анна улыбнулась.
— Не ночью, а вечером, — поправил Хаген. — Как время выдается, так и прихожу… А что, я похож на призрака? — приподнял бровь.
— Бледный вы всегда, ну точно привидение.
— На полноценное привидение я все равно не тяну, — он усмехнулся. — Для этого нужна еще родословная и красивая легенда. А я не способен придумать ни того, ни другого.
— Ну, легенду вам и придумать можно… А родословная… вы же и так аристократ?
— С той родословной, которая у меня есть, что-то подходящее для легенды можно только сочинить. Единственное, что мы имеем с нашего дворянства — невнятное понятие "аристократической чести" и приставку "фон" к фамилии.
— Вот как… — задумалась она. — А я уже собиралась сочинить новую версию еще земной легенды про летающий корабль-призрак…
— Я смотрю, вы любите сочинять. То сказки, то легенды… Еще земная? Это вы не о "Летучем Голландце", часом?
— О нем, — кивнула Анна. — Только название подзабыла… Разве что на Ван Дейка вы не похожи, тот бы меня сразу за борт…
— Ну нет, вас за борт нельзя, фройляйн. Вы слишком ценный груз.
— Да разве ж я ценный… Ну вам видней, конечно…
Она пожала плечами, откидываясь назад… и резко выпрямилась, припечатав Хагена подушкой. Среагировать он не успел — только мимолетно подумать, что еще повезло, могло бы прилететь чем-нибудь потяжелее…
Примирительным жестом поднял руки:
— Хорошо, хорошо, я понял. Мне теперь каждый раз за неподобающее обращение так доставаться будет?
— Не вынесла душа пилота… — преувеличенно трагично вздохнула она. — Думаю, что через раз.
— Значит, буду вести подсчет… И стараться попадать так, чтобы у вас под рукой не было ничего опасного. А то реакции у вас, фройляйн, непредсказуемые… — улыбнулся.
Анна от души, по-детски расхохоталась. Отсмеявшись, снова потянулась к гитаре:
— Сыграть вам еще? Или сыграть, но не петь?
— Я бы с удовольствием послушал… Но, увы, уже не сегодня.
Он встал, на мгновение задержался в дверном проеме:
— Светлых вам снов, фройляйн.
— И вам… Эй! Это второй раз! — она потянулась за подушкой.
— Кажется, я начинаю привыкать к такому стилю общения… Хотите проверить, попадете ли на этот раз?
— Дверь закроется раньше, да? Ничего, я запомню… — вздохнув, она вернула метательный снаряд на место.
— Я увернусь. На неожиданность вы меня уже не поймаете, — улыбнулся Хаген. — До встречи, о прекраснейшая из валькирий.
Дверь захлопнулась, оставив ее обдумывать странный и неожиданный… комплимент? насмешку? или что это было…
— 5 —
(10 марта 800 г.)
…— Фройляйн, позвольте бестактный вопрос?
— Н-ну? — недоверчиво глянула Анна.
— Сколько вам лет? Я ведь о вас так ничего и не знаю, кроме имени, звания и флота…
— А вы как думаете? — усмехнулась она.
— Двадцать? Девятнадцать? — рискнул предположить Хаген.
— Семнадцать, — и пояснила, глядя в изумленные глаза: — Летаю я с пятнадцати.
— И уже лейтенант… быстро вы.
— Это не достижение, — она дернула плечом. — Вернее, достижение, но не мое.
— А вы скромница…
Девушка вспыхнула:
— Это заслуга ис-клю-чи-тель-но моих учителей.
— Повезло же вам с учителями... И кстати, я думал, в полк розенриттеров не берут женщин.
— Не берут. Но знак Розы я ношу по праву, — усмехнулась, глядя прямо в глаза командора: — Я дочь полка.
— Вот как… — он отвел глаза. Кто были ее родители? Как они погибли? И… где?
— Я вообще с Феззана. В четырнадцать сбежала из дома. Потому и не называю фамилии… Все равно, фамилия и прозвище у меня одинаковы.
— Ласточка?
— Как поняли?
— Так вы называли ваш корабль… да и если учесть, как вы летаете…
— Да. Анна Рондине, Анна-Ласточка. Рондине — фамилия моего отца. Фамилию отчима, когда мать за него вышла, я так и не приняла, хоть по документам она у меня именно его. Потому я и сбежала из дома — мать вышла за имперского торговца, имеющего немалое состояние на Феззане. И мне принялись навязывать брак по расчету. Не дождутся! — Анна яростно сжала кулаки.
— Рон-ди-не… — произнес Хаген, будто пробуя на вкус. — Запомню.
— В отчете тоже укажите именно эту, — сухо добавила она. — Как Ротберг меня не знают вообще нигде. Тоже мне… — зло, — нашлась «фон».
— Ваша мать вышла за аристократа?
— Скорее, за торговца, купившего себе титул, — ее губы изогнулись в презрительной гримасе.
— А как вас к розенриттерам занесло?
— Долгая история, — Анна отпила из чашки остывшего чая. — На Изерлон я попала, еще когда мой отец был Александр Рондине. Он — механик. Был механиком… Он был намного старше матери. Я даже не знаю, любила ли она его… — вздох, по лицу скользнула тень. — Там я впервые познакомилась с изерлонскими пилотами. Выяснилось, что среди них даже есть мои родственники… — тряхнула головой. — Все свободное от работы время я торчала у ангаров. Меня взяли на примету… и разрешили учиться. Мать была в ярости. А через полгода она забрала меня на Феззан, разведясь с отцом. Мол, нечего девочке… — вздох. — Еще месяц я пожила в доме отчима… а потом продала жемчужное ожерелье, подаренное мне на четырнадцатилетие, и купила билет на Хайнессен. Как я бежала… долго рассказывать. Оттуда меня забрала Лебедь… то есть, Эльза Кирик. Мой капитан. На Изерлон. Лебедем ее прозвали она за косы… эх, не видели вы ее кос. Я до сих пор не знаю, как они у нее под шлемом помещаются — белые, как снег, толстые — в руку… и длиной до… эээ… по пояс.
Она чуть смутилась. Но имперец будто и не заметил оговорки.
— У нас в эскадрильи все «птичьи» имена. Традиция. В нашей имена птичьи, у Эвелины — кошачьи, у рыжей сво… эээ… Поплана — спиртные напитки… — она фыркнула, видя лицо Хагена. — Да, шутить мы умеем! — с вызовом. — Вы не знаете, какие легенды мы про Рейх слагаем…
— Да уж догадываюсь. Ваша сказка про Оберштайна мне еще долго помниться будет…
— Это еще что… вот если…
— А вот оскорбления в адрес кайзера я бы попросил держать при себе, — нахмурился Хаген. — Будьте так любезны.
— Что, по мне уже видно, какую гадость я намерена сказать? — едко поинтересовалась Анна.
— Нет, просто я уже достаточно изучил запас ваших шуточек…
— Кайзера вашего я оскорблять и не буду. Но подшутить — это же святое.
— Это и есть оскорбление, — сухо.
— Что ж, считайте, я нарываюсь. На расстрел.
— Что?
— А какая разница, расстрел по приговору на военной базе или… здесь, как в бою?
— Для расстрела нужны основания посерьезней. И вряд ли трибунал приговорит вас к смертной казни.
— Уж лучше бы приговорили. До обмена пленными — если он вообще состоится — я вряд ли доживу…
— Фройляйн!
— А что? Урановые, полониевые рудники… губят за год-два. Необратимые изменения... Наши сбегали с ваших фронтиров… это тот же расстрел, только медленный и ядовитыми пулями, а не лучевым оружием. Если меня отправят на фронтир… я покончу с собой.
— И даже такая перспектива не заставляет вас… передумать?
— А вы бы передумали? Ну вот и все. Я решила, командор. Спасибо вам и вашему кайзеру хотя бы за одно…
— За что еще?
— За то, что вы честный человек.
Пояснила, видя его недоуменное молчание:
— Когда вы меня поймали, мне не хватило нескольких секунд — ввести код подтверждения команды на разгерметизацию кабины. Я… достаточно наслушалась про порядки в армии Гольденбаумов. Лебедь прошла через плен… шрамы от пыток до сих пор видны. Ее чудом вытащили, и чудом сумели вылечить. Три ребра сломаны, побои, электрошокер…
— Но… за что ее… так?
— Отказалась ублажать офицера из аристократов, — жестко. — Теперь я знаю, что за такое у вас ждет расстрел. Теперь — ждет. Тогда же с ней забавлялся чуть не весь командующий состав! Ей повезло, что корабль имперцев наткнулся на наших! Откупились, гниды, пленными!
Заметила, что сорвалась на крик. Выдохнула.
— Простите. Что-то я слишком разговорилась. Забудьте, что я вам сказала. Забудьте.
— Не забуду. Так я вас немного лучше понимаю.
— И нужно вам меня понимать… — отвернулась, взяла гитару, беспорядочно пощипала струны.
— Нужно. Сыграйте мне?
— Не сегодня.
— Нет настроения?
— Спокойной ночи, командор.
— И вам светлых снов, фройляйн. Несмотря ни на что.
— 6 —
(11 марта 800 г.)
… — Командор, а расскажите о себе? — нарушила очередное молчание Анна. — А то я вам в прошлый раз чуть ли не всю биографию выложила…
— И имеете право ожидать ответной любезности, — кивнул Хаген. — Конечно. Впрочем, в моей биографии не так много интересного. Официальная — и вовсе три строчки: родился в семье рейхсриттера на одной из дальних планет, поступил в военную академию, служил в десанте, потом на флоте… Как видите — все банально, фройляйн.
— А вы расскажите что-нибудь… неофициальное. Про свою планету, например.
— Сигрдрива… — он задумался: с чего начать? — Сигрдрива — окраинный мир. Мир вечной зимы. Почти вечной — там бывает лето, но короткое, месяца два… А планетарный год — почти полтора стандартных. Озера подо льдом, снег повсюду…
— Брр, — вздрогнула она. — Как вы там живете, в этом вечном холоде?
— Как-то живем. Из чистого упрямства, полагаю — какой бы ни была эта планета, она остается нашим домом. Мы привыкли. И еще… знаете, там очень красиво. Если бы вы только видели нашу зеленую зарю — знамена света в полнеба… Никакая голограмма не способна передать. Это как застывшая песня, как воплощенная в сиянии музыка…
— У вас сейчас взгляд такой… — тихо сказала Анна. — Мечтательный. Нездешний. Я и не думала, что вы так умеете…
— Вообще-то мне так расслабляться по уставу не положено, — усмехнулся Хаген. — Но пока никто не видит — можно.
— Настолько мне доверяете?
— А почему бы и нет? Или вы считаете, что в вашем присутствии терять бдительность не стоит? — он неожиданно посерьезнел. — Это вы зря, фройляйн. Помните — я ведь, может быть, единственный ваш союзник здесь.
— Вы — союзник? — она недоверчиво прищурилась. — С чего бы вдруг?
— Во всяком случае, я вам не враг. А дальше — решайте.
— Мы по разные стороны фронта, командор. Не забывайте об этом.
— Об этом, — Хаген резко поднялся, — я не забываю. Ни на секунду. Мне пора, фройляйн. До завтра.
— За "фройляйн" я вас точно стукну… — кажется, она попыталась скрыть неловкость. — Но не сегодня.
— Простите, — он чуть заметно улыбнулся. — И… светлых снов вам. Если не возражаете.
— Вам тоже… светлых. До завтра, командор.
— 7 —
(12 марта 800 г.)
…Раньше ему казалось, будто он знает, что такое безнадежность. За двенадцать лет войны, несомненно, можно было это узнать… Ничего подобного. Истинное значение этого слова он понял только сейчас.
Безнадежность — это не ситуация, когда нет выхода. Это когда выходы видишь — и не можешь принять ни один из них. И действие и бездействие равно ведут к отрицательному результату…
А ведь все начиналось так просто, так невинно. Когда он понял, что его тянет к этой девочке, как тянет комету, попавшую в гравитационное поле звезды? Слишком поздно… Узы притяжения не разорвать, не выбраться, и остается только наблюдать, как сужаются круги орбиты, приближая падение…
Ну что в ней такого, что заставило бы сходить с ума? Объективно — может, и ничего; ему было с чем сравнивать. Просто… рядом с ней было тепло. И когда она улыбалась — отступала бесконечная пустота космоса.
«…не потому, что от нее светло, а потому, что с ней не надо света…» — всплыли в голове строчки полузабытого древнего поэта. Аристократическое воспитание порой выдавало себя такими вот завалявшимися цитатами и склонностью к вычурным метафорам. В Хель метафоры, ты не о том должен сейчас думать.
У тебя две недели. Если повезет — чуть больше. А теперь скажи трезво, командор — ты сумеешь за это время найти выход из безнадежной ситуации? Или попросту свихнешься? Кажется, второе куда как вероятней…
Вечерние визиты, входящие уже в привычку, безуспешные попытки переубедить ее, ночи без сна, в размышлениях о неизбежном… Короткие, обрывочные сны под утро, которые он не променял бы на гарантированную отключку снотворного или беспамятство капсулы — потому что в этих снах была она. Он давно разучился запоминать свои сны, и теперь приходилось овладевать этим искусством заново — трудно и мучительно. Но оно того стоило. Возможность лишний раз видеть ее — пусть даже в снах — ее небо и ее крылья. Птичка-ласточка, птица вольная…
— 8 —
(13 марта 800 г.)
…Очередная пауза — уже привычная в их ежевечерних беседах. Странно, но с ней было так легко вместе молчать… Не пытаться мучительно подобрать тему для обсуждения, а просто ждать, когда что-нибудь всплывет само. Словно молчание было не препятствием в разговоре, а частью его…
— А помните, командор, — Анна вскинула глаза, хитро улыбнулась, — вы вчера обещали рассказать мне ваш… секрет?
— Какой секрет? — переспросил Хаген, притворяясь, будто не понимает, хотя все было ясно…
— Ну как же, — она со всей серьезностью пустилась в объяснения. — Я вчера спросила, о чем вы думаете, когда у вас такое странное лицо, а вы ответили, что не можете сказать, но что это касается меня. И еще вы обещали, что когда-нибудь скажете…
— «Когда-нибудь» не означает «сегодня».
— Не сегодня, не завтра и никогда… — вздохнула она. — Нет, так дело не пойдет.
Анна неожиданно поднялась. Два шага — и вот она уже стоит в дверном проеме, спиной к закрытой двери, руки скрещены на груди.
— Пока не скажете — я вас отсюда не выпущу, — а в уголках губ — чуть заметная усмешка, ей все-таки весело. — Вот просто не выпущу, и все.
— Фройляйн, вы это всерьез? — насмешливо прищурился Хаген. — И как вы себе это представляете?
— А вы попробуйте мимо меня пройти. Спорим, это не так просто, как вам кажется?
Он подошел к ней почти вплотную, смерил взглядом — сверху вниз:
— Давайте лучше не будем проверять…
Она смотрела прямо в глаза — упрямо и отчаянно:
— Если это касается меня — я имею право знать. Разве не так?
В поединке взглядов он сдался первым. Глухо произнес, уставившись в пол:
— Хорошо же, если вам это так необходимо… — глубоко вздохнул. — Все просто, фройляйн… Анна. Все предельно просто. Я… слишком привязался к вам. И не знаю теперь, как смогу вас отпустить…
Она беспомощно уронила руки. На негнущихся ногах добрела до койки, опустилась на край — почти рухнула.
— Простите, фройляйн. Я не должен был…
— Это вы меня простите, — сдавленно выговорила девушка.
— Вы-то в чем виноваты? — с горечью спросил он.
«В том, что появилась в вашей жизни» — зависло в воздухе несказанным. Помешал непонятно откуда взявшийся ком в горле. Анна еще старалась держаться — не хватало только, чтобы он опять видел ее слабость! — но сил почти не оставалось.
Хаген растерянно смотрел, как она глотает слезы. Решился — присел рядом, осторожно обнял за плечи.
— Не плачьте, фройляйн. Не стоит.
В ответ — тихий, почти беззвучный всхлип.
— Не стоит, — повторил он. — Или — плачьте, если вам будет легче от этого — плачьте…
Она придвинулась чуть ближе, странно доверчивым жестом склонила голову ему на плечо. Повторила срывающимся шепотом:
— Простите…
«Проклятье. Как безнадежно. Ну зачем все это… — обрывки мыслей упорно не желали собираться в одно целое, не говоря уже о словах. — Как бы я хотел вытащить тебя отсюда, девочка. Но ты никогда не согласишься. Без-на-деж-но…»
Она затихла — кажется, успокоилась. Вот теперь можно и уходить… Хаген неохотно встал:
— Мне, пожалуй, пора. Хватит на сегодня.
— Да уж… поговорили, называется, — невесело вздохнула Анна. — Простите, я не хотела… так. Я не думала…
— Перестаньте. Вы не виноваты.
Она только покачала головой, но спорить уже не стала.
Подойдя к дверям, он вдруг обернулся.
— Знаете что… раз у нас сегодня вечер откровений… Можно задать вам один бестактный вопрос?
— Задавайте, — безжизненным голосом отозвалась она.
— Если бы… нет, я не смею даже предполагать, но если бы у нас было больше времени… — а, терять уже нечего. — Смогли бы вы ответить на мои чувства? Хотя бы когда-нибудь?
— Может быть. Я не знаю… Наверное.
— Спасибо.
Попрощаться — спокойно, будто ничего не произошло:
— Светлых снов вам, фройляйн.
— И вам… светлых.
— 9 —
(14 марта 800 г.)
— Добрый вечер, фройляйн! — Хаген улыбался. Не вполне естественно.
— Что-то вы странно веселы сегодня, командор, — заметила Анна. — Праздник, что ли?
— Ну еще бы. День рожденья Его Величества кайзера — государственный праздник в Империи. Соответственно, долг не позволяет нам, его верным подданным, этот день не отметить…
— У меня такое впечатление, что вы уже отметили. А сюда пришли продолжить. Хотя непонятно, с чего бы, я-то к Империи никаким образом не отношусь…
— А может, я соскучился по вашему обществу, фройляйн.
— Между прочим, насчет обращений я предупреждала. Неоднократно. Сейчас получите, — угрожающим жестом потянулась за подушкой.
— Пользуетесь очевидной слабостью противника? Правильно, так и надо. У вас сейчас даже есть шанс попасть, координация у меня… в общем, я за нее не ручаюсь.
Вопреки собственным словам, к привычному своему месту он проследовал вполне уверенно.
— Пользоваться слабостью противника — это, знаете ли, недостойно, — хмыкнула Анна. — Я лучше подожду. А то с этим вашим праздником…
— Как вам будет угодно, — махнул рукой Хаген. — Кстати, о празднике. Кофе-то со мной выпьете? Ничего более подобающего на этом корабле нет, увы…
— Что, вы уже все выпили? — хихикнула она.
— Кажется, еще не все… но то, что мы пили, мне честь не позволит предлагать даме.
— Неужели технический спирт? Меня таким не напугать, я вообще-то с розенриттерами пила.
— Хуже. Я не знаю, где механики это взяли и из чего они это гонят, но судя по ощущениям — прямо из топливных элементов…
— Да вы герой, однако. Чего не сделают имперцы ради кайзера… — она покачала головой. — А вот и ваш кофе, кстати.
Неслышно вошедший адъютант поставил на стол поднос. С двумя чашками.
— Вы что, заранее знали, что я соглашусь?
— Нет, конечно. Но я предусмотрительный.
— За кайзера! — она подняла чашку. — И не смотрите так удивленно. Врагов ведь тоже можно уважать. А ваш кайзер — враг более чем достойный… Да и мне лично есть за что быть ему благодарной… Стоп. Это что — коньяк в кофе? Споить меня решили?
— Я такого не приказывал, — запротестовал Хаген. — М-да, действительно, кажется, коньяк…
— Значит, личная инициатива. Кто там вам кофе варит, адъютант? Вот его и спрашивайте.
— Да уж, я спрошу… инициативный нашелся… Во имя всех богов Асгарда, где можно было достать коньяк на этом корабле?
— Только не обижайте его, он же наверняка из лучших побуждений.
— Ничего себе лучшие побуждения… Ну да ладно.
Как обычно — пауза. Совместное молчание.
— А знаете… — Анна смотрела куда-то в пол. — Я и не думала, что вы придете… после вчерашнего.
— Я тоже думал, что не решусь. Но… — он вздохнул, — у нас не так много времени, чтобы терять его попусту.
Кажется, она слегка изменилась в лице от этого «у нас». Впрочем, Хаген не был уверен.
— К вопросу о времени, которое не стоит терять… — его взгляд упал на стоящую в углу гитару. — Спойте мне что-нибудь, фройляйн. Если не сложно.
— Нет, все-таки за это «фройляйн» я вас точно стукну… Признавайтесь, вы нарочно?
— Я по привычке. А чем стукнете, гитарой? Тоже ведь ударный инструмент при правильном применении…
— Гитару жалко. У вас же в имперской армии головы дубовые, — хихикнула она, — поломается… Ой. Извините.
— Не надо извиняться — не за что, — он улыбался. — Лучше все-таки спойте.
Анна взяла гитару, подтянула расстроенные струны.
— А может, я все-таки просто сыграю? — спросила она чуть смущенно. — Вы же знаете, как я пою…
— Мне бы хотелось слышать ваш голос. Пожалуйста.
— Ну хорошо… — вздохнула она.
В задумчивости пробежала пальцами по струнам, нахмурилась, вспоминая аккорды. Вздохнула еще раз.
Это в будущем было и будет вчера
В сотне лет от усталой Земли.
Через звездные россыпи шли крейсера…
Песня оказалась длинная. Хаген, не собиравшийся поначалу даже вникать в текст, поймал себя на том, что слушает предельно внимательно.
…Хватит петь — не бывает хороших концов
На Земле или в звездной дали…**
Последний аккорд повис в воздухе, постепенно истончаясь и затихая.
— Ну, что скажете? Как вам наше изерлонское творчество? Видите, мы не только хулиганские частушки сочинять умеем…
— «Не бывает хороших концов»… — пробормотал Хаген. — Вот именно что. Не бывает.
— Только не вздумайте в меланхолию впадать. Незачем.
— Может, и незачем… В любом случае — спасибо вам. — Глянул на часы: — Пойду я. Отбой давно уже был…
— Не будем давать повода для слухов? — улыбнулась она.
— Слухи и так давно уже ходят по всему кораблю. Но пока никто не осмеливается сказать хоть что-то мне в лицо — меня это не волнует, — отрезал он.
— Сурово вы…
— А как иначе? — Хаген пожал плечами.
Обернулся от дверей, собираясь прощаться — и не успел, потому что Анна неожиданно шагнула к нему, поднялась на цыпочки и поцеловала. Неумело и отчаянно.
Ни о чем не думая, он обнял ее, ответил… Время замерло. Промежутки между ударами сердца растягивались, как застывающая смола. Не отпускать бы — ни-ко-гда…
Нет. Хаген знал — захоти он сейчас остаться, и она, скорее всего, не откажется… Но нет. Не так должно быть. Не из сострадания и безнадежности… Не так.
Он мягко отстранил ее на длину вытянутых рук. Покачал головой.
— Светлых снов вам, фройляйн, — почти ровным голосом.
— С-светлых… и вам… — отозвалась она, не глядя ему в лицо.
Все. Закрыть дверь и уходить как можно быстрее. И не оглядываться.
[Анна. Слежка.
…Гитара грустно отозвалась расстроенной струной. Девушка ругнулась и подкрутила колок. Ослабевала всегда одна и та же — третья струна. Даже странно.
Играть не хотелось, на душе было мерзко.
Анна отставила инструмент. Задумалась.
Вчерашнее предложение бежать… Бежать — и подставить человека, который ради нее рискует собой. Нет, не дело это. Как бы ни был велик соблазн.
К тому же, после того, что было между ними…
Нет, так нельзя. Но и выхода другого нет. Он не согласится покинуть корабль вместе с ней — он офицер своей армии, он обязан…
Так нельзя.
А как можно?
Подошла к столу, хлебнула остывший кофе. Грустно усмехнулась. Кофе… ага, без коньяка. Ну конечно, не всегда же повторять тот вечер…
Вот и еще одно спасибо их кайзеру… за праздник.
Взгляд упал на недочитанную "Историю правления Гольденбаумов". "Веселая книжка", говорила она. И впрямь, веселая…не будь она такой грустной. Надо хотя бы шестой том осилить… чтоб к прибытию дочитать.
Потом читать вряд ли придется…
Слишком сильно откинулась назад, забыв, что здесь — не любимое кресло… стул поехал и упал. Вместе с Ласточкой, отчаянно ругающейся на всю имперскую историю стулостроения…
Вместе с книгой. Ну вот, корешок порвался… надо бы заклеить, да где я тут клей отыщу… Придется так отдавать. Стыдно…
Вот и украшение с обложки отвалилось… какое еще украшение? Она же гладкая была!
Серебристая приплюснутая горошинка — в разрыве корешка. "Жучок", ну конечно.
Ничего ж себе, цензурных слов на них нет… мало им камеры, которая, я знаю, работает все время?!
Хаген… — прошиб холодный пот. Он же, когда вчера побег предлагал… книга на столе лежала!
Идиот имперский… идиот!!!
Что делать?!
Выход один… и даже понятно, какой.
А вот теперь я точно его заставлю уходить вместе! ]
— 10 —
(16 марта 800 г.)
…Вот и все.
Хаген вернулся в свою каюту, но не мог уснуть, хотя завтра и ждал тяжелый день.
Вот и все. Было легко, так странно легко.
Впрочем, ничего странного — просто теперь он принял решение. Выбрал, на чьей стороне. Теперь хотя бы не придется разрываться надвое… Конфликт между чувством и долгом, классическая литературная коллизия, о да. Вот только в классической литературе конфликт обычно разрешался трагедией. Такой исход его не устраивал.
Предательство? Здесь любое решение было бы предательством. Вопрос только в том, кого предавать…
Ну что ж. Он свой выбор сделал.
Тебе ведь не в первый раз менять стороны, верно? — напомнил внутренний голос. Тогда, после поражения Липпштадского союза — ведь каждому давали выбор. Можно было остаться верным присяге, уйти на Феззан или в Альянс… Ты предпочел последовать за своим адмиралом и присягнуть Лоэнграмму — но тогда было проще. В конце концов, ты же клялся служить Империи, а что интересы аристократии не имеют ничего общего с интересами государства — никаких сомнений уже быть не могло…
Теперь оправдываться нечем. Брось, Хаген, называй вещи своими именами: ты собираешься дезертировать из действующей армии, да еще и осуществить побег вражеского пленного. Если план провалится — вас наверняка расстреляют. Обоих. А она говорила, что лучше умереть, чем на фронтир… Может, и вправду — лучше…
Нет. Все получится, не может не получиться. Он не имеет права на неудачу… Ее он вытащит. Любой ценой.
…А все-таки — как легко. Легко и пусто внутри. Терять нечего, отступать некуда — чувствуешь лопатками холод каменной стены за спиной? Попрощайся с прошлой жизнью, и с новой заодно попрощайся — на всякий случай, ее ведь может и не быть…
Все решено. Пусть будет, как должно быть, судьба не ошибается.
[Анна. Домой.
…Можно свернуться в кресле и немного подремать. Автопилот при первом же отклонении подаст сигнал, а сплю я достаточно чутко…
Как же голова болит от этих стимуляторов. Еще немного, и я пожалею, что медик остался жив. Впрочем, после шокера у него и так все болеть будет… Нет, я не злая. Но в голове у меня явно гуляет не то что розенриттерский полк, а он же вкупе со всеми пилотами Изерлона. Настроение — соответствующее. Нет, не праздничное.
Как все вышло… самый, наверное бредовый побег за всю историю побегов. "Попытка самоубийства", медблок, ругающийся врач… Хаген с шокером. Потом хаотичная сеть коридоров — запомнить и осознать не успела… да и зачем? Выберемся — начерта не надо, а не выберемся… тем более.
Только взлетели — взвыла сирена. Вернее, я так ее и не услышала — увидела только вспышку красного сигнализатора. Ага, как же. "Тревога, несанкционированный вылет"… А вот сейчас будет жарко.
Нет… даже на связь не вышли. Странно.
Впрочем, думать сил нет… Сейчас упасть в кресло — и спать, спать…
Хотя нет.
Маяк…
— Командор?
— О, вы очнулись, фройляйн?
— Пользуетесь моментом, пока мы еще не на Изерлоне?
— Именно. И пока вам нечем меня стукнуть…
Хаген, зараза же ты…
А еще ты очень красивый. Очень-очень.
И за что мне такое счастье?
Хаген разобрался с маячком быстро.
Можно немного пошутить. Оба краснеем — одинаково пунцовые…
А потом можно опустить голову ему на плечо… и уснуть. До самой планеты… ]
— 11 —
(23 марта 800 г.)
Диск Изерлона стремительно вырастал на обзорном экране — темная блестящая поверхность с отражениями звезд… Зрелище было знакомым: Хаген не раз бывал в крепости, еще когда она принадлежала Империи. Интересно, многое ли там изменилось?.. Судя по рассказам Анны — наверняка многое. Для имперских войск, приходящих и уходящих, крепость была всего лишь крепостью — опорный пункт, стратегический объект на линии фронта. Для флота Яна Изерлон стал домом. Последним домом, ведь им больше некуда отступать…
Не им, напомнил он себе. Нам. Теперь эта крепость — и твоя тоже. Если не дом, то по крайней мере пристанище. И в любом случае — последнее…
Анна уже отстукивала на приборной панели коды связи. Кажется, он еще ни разу не видел ее такой счастливой. Улыбается, глаза горят… Ну еще бы, для нее-то все уже позади.
Экран мигнул, поверх изображения крепости развернулось лицо дежурного — молодое, в этом их берете набекрень:
— Запрос доступа… — голубые глаза под беретиком удивленно расширились. — Ласточка, ты?!
— Я, я, — рассмеялась Анна. — И даже живая, как ни странно. Стеф, челюсть подбери, а то отвалится совсем — ищи ее потом под пультом… Ты нас в крепость пускать собираешься или нет?
— Вас? Кто это там с тобой — имперец?
— Бывший. Теперь — тоже наш. Потом все объясню, ладно?
— Ладно, не болтаться же вам на орбите…
— Ну, готовься, — шепнула она Хагену, выключая связь. — Встречать нас будут, Стеф сейчас по всему Изерлону раззвонит…
В причальном доке их уже ждали. Не весь Изерлон, конечно, но с десяток человек точно. Розенриттерские нашивки, пилотские, еще какие-то… Из толпы встречающих вперед вышел один — рыжий, с наглыми зелеными глазами и по-пижонски повязанным форменным шарфом:
— Ну ты даешь, птичка перелетная. Вернулась, значит?
— Вернулась! И даже не одна.
— Вижу, что не одна, — он покосился на Хагена. — А это что за хмырь имперский?
— Сами вы хмырь, капитан, — вскинулась Анна. — Извините. А без него меня бы здесь вообще не было. И…
— Фройляйн, — тихо сказал Хаген, — давайте без оправдательных речей. — Выпрямился, глядя изерлонцу в глаза: — Со мной все просто. В Империю мне теперь возврата нет. Возможно, то, что я сделал — было безумием. Но я не сожалею о нем.
— Стало быть, вы нам подходите. Здесь все такие — ненормальные, — рыжий улыбнулся, на этот раз открыто и искренне. — Добро пожаловать на Изерлон, командор.
Фандом: ЛоГГ
Дисклеймер: мир - Танакин, персонажи - наши
Стихи - *Айриэн, **AnnetCat
приблизительно 6500 слов
Время листает страницы военной хроники,
Низкое небо в огне…
Тонет любовь в диссонансах тревожной симфонии -
Мы теряем друг друга на этой войне…
(c) Fleur
Низкое небо в огне…
Тонет любовь в диссонансах тревожной симфонии -
Мы теряем друг друга на этой войне…
(c) Fleur
— 1 —
(4 марта 800 г.)
…Захваченный «спартанец» стоял в ангаре. Наспех вскрытый корпус скалился зазубринами развороченного металла; обмякшее тело пилота, так и не ответившего на призывы сдаться, только что извлекли из кабины. Стянули шлем… и замерли в изумлении.
Потому что пилот оказался девушкой.
«Вашу ж мать, вот только этого еще не хватало…» — мрачно подумал Хаген.
— Ну ни хрена себе! — наконец высказался кто-то из пилотов. — И вот эта соплячка сбила мой крейсер?
— Рихард, — голос командора Вайсбурга был холоден как лед. — Эта, как вы выражаетесь, соплячка сбила еще и наш флагман. В одиночку. Не кажется ли вам, что хотя бы за это она заслуживает уважения?
Рихард проворчал что-то неразборчивое, но от прямого ответа воздержался. Хаген наклонился к пленной, проверяя пульс. Видимых повреждений нет, похоже, просто без сознания… И в самом деле, сколько ей лет? — подумал он, вглядываясь в острые, резкие черты лица. Девятнадцать, двадцать? Уж никак не больше…
Машинально скользнул взглядом по россыпи нашивок на рукаве оранжевого летного комбинезона. Пилотская, изерлонская… ого, уже младший лейтенант… впрочем, если она всегда так летает, ничего удивительного… Белая ласточка — что-то незнакомое… И роза в круге. Эмблема розенриттеров, ее ни с чем не перепутаешь. А вот это странно. Очень странно. Надо будет расспросить, когда придет в себя…
Кивнул подошедшему медику:
— Позаботьтесь о ней. Как только очнется — доложите мне. Пока не допрашивайте.
— 2 —
Дверь в каюту с чуть слышным шипением раздвинулась. Пленная лежала на койке, отвернувшись лицом к стене — Хаген видел только растрепанные рыжевато-русые волосы и узкие плечи под белой рубашкой.
— Я вижу, вы уже пришли в себя? — осведомился он. Она не ответила, даже головы не повернула. — Добро пожаловать в имперский флот, фройляйн.
— Я вам не фройляйн! — вскинулась она. — Рейховских своих так называйте…
— Позволю напомнить, что вы уже на территории Рейха.
— А мне плевать, — упрямо сжала губы. — Вы что-то хотели или просто так поболтать пришли?
— Для начала — позвольте представиться. Командор Хаген фон Вайсбург, флот адмирала Фаренхайта, — он привычным жестом отдал честь. — А вы, фройляйн?..
Она по той же привычке вскинула было руку к виску, но тут же спохватилась — перед кем еще тут…
— Вам для рапорта? Так и пишите: «отвечать отказалась».
— Нет. Просто хотелось бы знать, как к вам обращаться.
Девушка выпрямилась.
— Старший лейтенант Анна, — отчеканила она с плохо скрываемой гордостью. — Фамилию, раз вам не для рапорта, не называю… по личным причинам.
— Старший? — Хаген покосился на нашивки.
— Именно. Думаю, за то, что я сделала в последнем бою, меня повысят… и на два звания.
— На два звания живых не повышают.
— А вы рассчитываете, что я выживу? — она обхватила колени руками, хмуро глядя исподлобья.
— Собственно, я затем и пришел, чтобы предложить вам выбор. Вы можете принять присягу Империи — у нас умеют ценить хороших пилотов. Или… вас отправят на фронтир.
Договаривать он не стал. Об имперских лагерях для военнопленных обоим было прекрасно известно. И о том, какие там условия — тоже.
— Присягу Империи? — зло переспросила Анна. — Вы издеваетесь, командор?
— Я предлагаю вам шанс выжить.
«Я просто не хочу, чтобы ты гробила свою жизнь ни за что, девочка. Ты этого не заслуживаешь… никто не заслуживает, но у тебя-то все еще впереди…»
— Спасти собственную шкуру ценой предательства? За кого вы меня принимаете?
Хаген опустил голову. Ну конечно, чего еще ожидать…
— Я должен был спросить, — он пожал плечами. — Но… я понимаю ваш выбор, фройляйн. Я и сам не поступил бы иначе.
— Я же сказала, не называйте меня «фройляйн». Как угодно — по имени, по званию, но только не так.
— Простите. Я постараюсь.
Молчание. Долгая, тяжелая пауза.
— У вас есть какие-нибудь еще… вопросы или просьбы? — наконец спросил Хаген.
— Нет… Хотя вообще-то есть, — она вдруг улыбнулась. — Можно мне к моей «Ласточке»? Ну, к истребителю? Звездочки дорисовать…
— Простите, фройляйн, — Хаген помрачнел. — Это невозможно. Ваш истребитель… остался там же, где и весь флот.
Она ахнула, неверяще глядя на него широко раскрытыми глазами.
— То есть… как?
— Нам лишний груз ни к чему, — сухо пояснил он. — А вам… он тем более уже не пригодится.
Чувствовал он себя так, словно только что своими руками расстрелял последнего из ее товарищей. Проклятье, да лучше бы расстрелял…
Анна закрыла лицо руками.
— Уходите, — глухо произнесла она. — Пожалуйста.
— Простите, фройляйн, — повторил он.
Она тихонько всхлипнула.
Хаген, не оглядываясь, вышел из каюты.
— Командор, у вас такое лицо, как будто кто-то умер, — заметил охранник у дверей. — Что-то узнали от нее?
— Нет, ничего, — он покачал головой. — Проследите, чтобы никто сюда не входил ближайшие несколько часов. Это приказ.
[Анна. Не хватило секунды.
…За спиной расцвел пышным бутоном огня последний крейсер. Теперь сесть некуда.
— Сойка, Павлин! Теперь… — сглотнула, — до конца!
— До конца! — прорвалось сквозь помехи.
— До кон… — вскрик. Шипение.
— Сойка! Сойка!
Тишина.
— Павлин, у тебя на хвосте! — потом буду скорбеть. Если буду.
— За своим хвостом следи, мелкая! У самой двое!
Белые пальцы вцепились в управление до боли. Вираж, почти на пределе возможностей "спартанца". Выстрел. Одна из "валькирий" исчезла во взрыве.
— Павлин, ты где? Павлин?!
— …ать, — донеслось. — Не трещи, отвлекаешь!
Вверх, вниз, снова вверх… хотя где здесь какая сторона света — неясно уже…
— …ить-колотить! — в наушнике.
— Павлин?
— Анна, у меня боезапас швах! Не поминай лихом!
— Павлин!!
Серо-синий крейсер Рейха промелькнул мимо… и тут же вспух клубом пламени. Разлетелись обломки.
Я теперь одна…
— …сдайтесь! — и как они только настроились на мою волну?
Из губ сами собой вылетают ругательства. Сдаться?!
Перед глазами встали руки Эльзы, длинные, тонкие, с изящными пальцами… и с странными шрамами на светлой коже. Как от ожогов. Капитан замечает мой взгляд, одергивает рукав.
— Это не то, на что стоит смотреть, Анни.
Она так меня называет — Анни, со смешным акцентом.
Я потом только узнала от старших пилотов… Эльза попала в плен еще при Гольденбаумах. Один из офицеров попытался облапать красивую девушку в летном комбинезоне… руку ему потом собирали по кусочкам.
А саму Эльзу пытали. Высоковольтным шокером. За "оскорбление благородного офицера".
Вытащили ее чудом. Месяц даже на ноги не вставала. А шрамы и по сей день остались…
И мне — добровольно сдаваться?! В такое?!
Да идите вы…
Ой, мама… Что это?!
Фл-лагман?!
Был.
Ну все… теперь точно не пощадят.
А все-таки, Ласточка, хороша ты! Рассказать кому, что истребитель в одиночку может флагман уделать — не поверят же!
Крейсер. Перед носом. Мааааамаааа!!!
Фью-у. Про-не-сло.
Так, сколько сегодня? Пять… Из них один крейсер, один флагман… Неплохо, да?
Красным вспыхнул датчик топлива. …ать…ить, как говорит Павлин. Говорил…
— Мы опять предлага… — кулаком по приборной панели — отключить передатчик. Нечего тут меня в гости зазывать, обойдусь!
Щелк. "Боезапас израсходован". Ксо!
Топлива… и на таран не хватит…
Спартанец повис в пространстве. Вот сейчас они пристреляются…
Почему не стреляют? Хотят взять живой?! Ну нет!!
Рука повисла над приборкой. Щелчок тумблером — и кабина разгерметизируется. Смерть мгновенная, почти без боли…
В груди перехватывает. Болит-то как…
Ну же, Анна! Одно движение…
А жить хочется, девочка, не лги себе… Не лги…
Ну же!!!
Меркнет все.
Последнее, что замечаю — громаду корабля-носителя.
Рука падает мимо тумблера.
Обморок.
Мне не хватило секунды…]
— 3 —
(6 марта 800 г.)
…— Добрый вечер, фройляйн, — он опять вошел не постучавшись.
— А что, уже вечер? — спросила Анна вместо приветствия. Она лежала на койке, закинув руки за голову, и почти не шевельнулась при его появлении — только голову повернула. — И зачем вы опять явились?
— Вечер, — коротко кивнул Хаген. — Зачем… допустим, хотел узнать, как вы здесь.
— А то вам не докладывают, — фыркнула девушка.
— Докладывают, — не стал спорить он. — Но мало, в основном в пределах «пока живая». А меня интересуют… другие аспекты.
— Это какие же? — теперь она сидела, поджав под себя ноги; в настороженном взгляде мелькали проблески заинтересованности. — Скажите уж честно, что вам просто нечего делать и захотелось со мной поговорить…
— Ну, и это тоже, — усмехнулся Хаген, придвигая стул и усаживаясь напротив. — Впрочем, насчет «нечего делать» — явное преувеличение, но неважно… Если у вас есть какие-нибудь просьбы — высказывайте.
— Просьба у меня одна, но она невыполнимая… — вздохнула она. — Вы же все равно меня не отпустите… Лучше скажите: нам долго еще лететь?
— Недели две. Или три, это как повезет…
— Ого. Мы что, прямо на Один?
— На Сив, — уточнил он, — там центральная военная база. Нас на перераспределение, а вас… — он осекся.
Анна отвела взгляд. Проговорила тихо, почти неслышно:
— Нет, ну что вам стоило сбить меня еще тогда…
— Не надо, фройляйн. И потом, у вас ведь есть выбор…
— В гробу я видала такой выбор! — вскинулась она. Запоздало прибавила: — И не называйте меня «фройляйн», просила же…
— Простите. А все-таки — подумайте еще раз. Пока есть время…
— Да уж, времени у меня хоть отбавляй, — мрачно заметила она. — Только и остается, что думать, заняться-то больше нечем… Слушайте, — похоже, ее осенило идеей, — а у вас тут книг никаких нет?
— Здесь, конечно, не императорская библиотека, — развел руками Хаген, — но что-нибудь я найду. История Гольденбаумов в надцати томах точно есть…
— Мне и Гольденбаумы сгодятся, — махнула рукой она. — Хоть посмеюсь. История в отредактированном виде — такая забавная вещь…
— Ну, посмотрим… — он поднялся. — Пожалуй, мне пора. До встречи, фройляйн.
— Вы что же, намереваетесь еще прийти? — вопрос нагнал его уже у дверей.
— А почему бы и нет? — обернулся он. — Или вы против?
— Да нет… — она пожала плечами. — До встречи, командор.
[Анна. Воспоминания.
Анна Рондине. Ласточка.
Прозвище совпало с фамилией — видимо, судьба…
Девочка идет из школы. Пинает рыжие листья.
Уж лучше бы жердью и звали — все одно, морда подходящая… Тощая, высокая — выше даже красавицы Лидии, когда та на каблуках… А Анне и каблуки противопоказаны — вообще непонятно что будет…
Анне вообще много чего противопоказано. Каблуки, платья, танцы… Кто на нее посмотрит, недорыжую, с резкими чертами лица, вечно взъерошенную, как непонятно кто? Волосы снова отросли, челка лезет в глаза, опять где-то потерялась заколка…
Вокруг запястья — шнурок с подвеской. Деревянная птичка. Сколько лет фигурке, а она еще пахнет каким-то терпким хвойным запахом.
Последний подарок отца…
Девочка смотрит на подруг, которые хихикают в уголке. Везет им.
Девочка возвращается в школу. Там в пустом зале ждет тренажер полета.
Когда-нибудь и у меня будет собственный корабль… Ласточка.
Анна, младший лейтенант…
Звездочек на твоей Ласточке — за десяток. Много для такого возраста. Очень много.
А на рукаве — забавный набор нашивок. Младшелейтенантская, пилота, самошивная с ласточкой… И круглая — с розой.
Не берут в розенриттеры девушек, и что с того? Быть дочерью полка — тем паче такого — честь.
Честь, которую не отвергнуть.
Девчонке семнадцать. Высокая, тощая — "жердь заборная". Рыжевато-русые волосы смешно лохматятся, лезут в глаза. Надо бы обрезать покороче — да руки не доходят…
На запястье, на шнурке, талисманчик — деревянная птичка. Дерево от времени потемнело, но все еще пахнет странным терпким запахом.
Одна сережка в левом ухе.
Любовно красит "спартанца", над номером — белая ласточка с розой в клюве. И звездочки.
Одиннадцать штук.
Новый вылет.
Двенадцатая…
Ты смеешься с другими пилотами, называя их по привычным позывным. Сойка, Воробей, Павлин, Ястреб, Чижик…
Ты играешь на гитаре, а Ястреб поет.
И ты еще не знаешь, что через полтора месяца твоя Ласточка закувыркается пустым хламом среди звезд.
И ты так и не дорисуешь на нее пять новых звезд и одно солнышко… ]
— 4 —
(9 марта 800 г.)
— Вечер добрый, фройляйн, — на этот раз Хаген обошелся без обычного салюта. И руки почему-то держал за спиной. — Не скучаете?
— Не-а, — отозвалась Анна, выныривая из очередной книги. На ощупь потянулась за подушкой: — Я предупреждала насчет обращений…
— Я бы на вашем месте не спешил открывать огонь.
— А что на этот раз может послужить вам оправданием? — насмешливо поинтересовалась она.
— Помните, вы кое-что просили… Мелочь, но все же. Хотя бы эту просьбу я могу исполнить.
Он достал из-за спины гитару — старую, потрепанную, но относительно целую. Как минимум, струны были на месте.
Анна вскочила, поперхнувшись заготовленным язвительным ответом.
— Ой, спасибо… — улыбка — до ушей, глаза все еще удивленно распахнуты. — Вот уж спасибо так спасибо… Да, за такое я вам и "фройляйн" прощу сегодня…
— Только вы с ней осторожнее, — Хаген и сам не смог удержаться от улыбки, передавая ей инструмент. — Запасных струн, сами понимаете, нет, да и эти дрова я у пилотов еле выпросил…
— Чтобы я гитару убила? — фыркнула она. — Я же розенриттер!
— О способностях розенриттеров к хоровому пению я наслышан. А вот насчет музицирования — не в курсе…
— Проверим? — в глазах загорелся азарт. — Только потом не жалуйтесь, если что. Пою я, честно признаюсь, отвратительно…
— Не страшно. Я все равно в музыке слабо разбираюсь, так что оценка у меня будет… субъективная.
Анна хихикнула — мол, музыкального критика в вас обнаружить никто и не ожидал. Уселась, уперев инструмент боком в колено. Пробежалась пальцами по струнам, чуть нахмурилась, подтянула колки.
Третий день у нас веселье — что творим, не разберем:
То ли песни под прицелом, то ли пляски на ноже…
Хаген приготовился было слушать просто из вежливого интереса. Не получилось.
Его заворожили тонкие пальцы на струнах, их быстрые, уверенные движения. Петь она, похоже, и вправду не умела, но зато слова… Злое отчаяние, насмешка и надежда. Изерлонцы…
Может, скажут, что напрасно, что идея, мол, не та,
Для бредового мультфильма пригодится, мол, сюжет.
А пока что — есть надежда, приготовьтесь, от винта!
Если здесь никто не спятил — значит, некуда уже! *
Выдохнула, доигрывая перебор.
— Вот такие… песенки. А что у вас лицо такое? Не нравится?
— Да если бы не нравилось… — вздохнул Хаген. — Плохо то, что я вас понимаю. И понимаю, почему вы, фройляйн, будучи на той стороне — ни за что не соглашаетесь сторону сменить…
— Вы опять?
— Опять. Я по-прежнему надеюсь, что вы передумаете.
— Не передумаю. Никогда. И не будем об этом. Пожалуйста…
Снова пауза, уже обычная в их беседах.
— А почему вы всегда приходите ночью? Как призрак из старых легенд… — Анна улыбнулась.
— Не ночью, а вечером, — поправил Хаген. — Как время выдается, так и прихожу… А что, я похож на призрака? — приподнял бровь.
— Бледный вы всегда, ну точно привидение.
— На полноценное привидение я все равно не тяну, — он усмехнулся. — Для этого нужна еще родословная и красивая легенда. А я не способен придумать ни того, ни другого.
— Ну, легенду вам и придумать можно… А родословная… вы же и так аристократ?
— С той родословной, которая у меня есть, что-то подходящее для легенды можно только сочинить. Единственное, что мы имеем с нашего дворянства — невнятное понятие "аристократической чести" и приставку "фон" к фамилии.
— Вот как… — задумалась она. — А я уже собиралась сочинить новую версию еще земной легенды про летающий корабль-призрак…
— Я смотрю, вы любите сочинять. То сказки, то легенды… Еще земная? Это вы не о "Летучем Голландце", часом?
— О нем, — кивнула Анна. — Только название подзабыла… Разве что на Ван Дейка вы не похожи, тот бы меня сразу за борт…
— Ну нет, вас за борт нельзя, фройляйн. Вы слишком ценный груз.
— Да разве ж я ценный… Ну вам видней, конечно…
Она пожала плечами, откидываясь назад… и резко выпрямилась, припечатав Хагена подушкой. Среагировать он не успел — только мимолетно подумать, что еще повезло, могло бы прилететь чем-нибудь потяжелее…
Примирительным жестом поднял руки:
— Хорошо, хорошо, я понял. Мне теперь каждый раз за неподобающее обращение так доставаться будет?
— Не вынесла душа пилота… — преувеличенно трагично вздохнула она. — Думаю, что через раз.
— Значит, буду вести подсчет… И стараться попадать так, чтобы у вас под рукой не было ничего опасного. А то реакции у вас, фройляйн, непредсказуемые… — улыбнулся.
Анна от души, по-детски расхохоталась. Отсмеявшись, снова потянулась к гитаре:
— Сыграть вам еще? Или сыграть, но не петь?
— Я бы с удовольствием послушал… Но, увы, уже не сегодня.
Он встал, на мгновение задержался в дверном проеме:
— Светлых вам снов, фройляйн.
— И вам… Эй! Это второй раз! — она потянулась за подушкой.
— Кажется, я начинаю привыкать к такому стилю общения… Хотите проверить, попадете ли на этот раз?
— Дверь закроется раньше, да? Ничего, я запомню… — вздохнув, она вернула метательный снаряд на место.
— Я увернусь. На неожиданность вы меня уже не поймаете, — улыбнулся Хаген. — До встречи, о прекраснейшая из валькирий.
Дверь захлопнулась, оставив ее обдумывать странный и неожиданный… комплимент? насмешку? или что это было…
— 5 —
(10 марта 800 г.)
…— Фройляйн, позвольте бестактный вопрос?
— Н-ну? — недоверчиво глянула Анна.
— Сколько вам лет? Я ведь о вас так ничего и не знаю, кроме имени, звания и флота…
— А вы как думаете? — усмехнулась она.
— Двадцать? Девятнадцать? — рискнул предположить Хаген.
— Семнадцать, — и пояснила, глядя в изумленные глаза: — Летаю я с пятнадцати.
— И уже лейтенант… быстро вы.
— Это не достижение, — она дернула плечом. — Вернее, достижение, но не мое.
— А вы скромница…
Девушка вспыхнула:
— Это заслуга ис-клю-чи-тель-но моих учителей.
— Повезло же вам с учителями... И кстати, я думал, в полк розенриттеров не берут женщин.
— Не берут. Но знак Розы я ношу по праву, — усмехнулась, глядя прямо в глаза командора: — Я дочь полка.
— Вот как… — он отвел глаза. Кто были ее родители? Как они погибли? И… где?
— Я вообще с Феззана. В четырнадцать сбежала из дома. Потому и не называю фамилии… Все равно, фамилия и прозвище у меня одинаковы.
— Ласточка?
— Как поняли?
— Так вы называли ваш корабль… да и если учесть, как вы летаете…
— Да. Анна Рондине, Анна-Ласточка. Рондине — фамилия моего отца. Фамилию отчима, когда мать за него вышла, я так и не приняла, хоть по документам она у меня именно его. Потому я и сбежала из дома — мать вышла за имперского торговца, имеющего немалое состояние на Феззане. И мне принялись навязывать брак по расчету. Не дождутся! — Анна яростно сжала кулаки.
— Рон-ди-не… — произнес Хаген, будто пробуя на вкус. — Запомню.
— В отчете тоже укажите именно эту, — сухо добавила она. — Как Ротберг меня не знают вообще нигде. Тоже мне… — зло, — нашлась «фон».
— Ваша мать вышла за аристократа?
— Скорее, за торговца, купившего себе титул, — ее губы изогнулись в презрительной гримасе.
— А как вас к розенриттерам занесло?
— Долгая история, — Анна отпила из чашки остывшего чая. — На Изерлон я попала, еще когда мой отец был Александр Рондине. Он — механик. Был механиком… Он был намного старше матери. Я даже не знаю, любила ли она его… — вздох, по лицу скользнула тень. — Там я впервые познакомилась с изерлонскими пилотами. Выяснилось, что среди них даже есть мои родственники… — тряхнула головой. — Все свободное от работы время я торчала у ангаров. Меня взяли на примету… и разрешили учиться. Мать была в ярости. А через полгода она забрала меня на Феззан, разведясь с отцом. Мол, нечего девочке… — вздох. — Еще месяц я пожила в доме отчима… а потом продала жемчужное ожерелье, подаренное мне на четырнадцатилетие, и купила билет на Хайнессен. Как я бежала… долго рассказывать. Оттуда меня забрала Лебедь… то есть, Эльза Кирик. Мой капитан. На Изерлон. Лебедем ее прозвали она за косы… эх, не видели вы ее кос. Я до сих пор не знаю, как они у нее под шлемом помещаются — белые, как снег, толстые — в руку… и длиной до… эээ… по пояс.
Она чуть смутилась. Но имперец будто и не заметил оговорки.
— У нас в эскадрильи все «птичьи» имена. Традиция. В нашей имена птичьи, у Эвелины — кошачьи, у рыжей сво… эээ… Поплана — спиртные напитки… — она фыркнула, видя лицо Хагена. — Да, шутить мы умеем! — с вызовом. — Вы не знаете, какие легенды мы про Рейх слагаем…
— Да уж догадываюсь. Ваша сказка про Оберштайна мне еще долго помниться будет…
— Это еще что… вот если…
— А вот оскорбления в адрес кайзера я бы попросил держать при себе, — нахмурился Хаген. — Будьте так любезны.
— Что, по мне уже видно, какую гадость я намерена сказать? — едко поинтересовалась Анна.
— Нет, просто я уже достаточно изучил запас ваших шуточек…
— Кайзера вашего я оскорблять и не буду. Но подшутить — это же святое.
— Это и есть оскорбление, — сухо.
— Что ж, считайте, я нарываюсь. На расстрел.
— Что?
— А какая разница, расстрел по приговору на военной базе или… здесь, как в бою?
— Для расстрела нужны основания посерьезней. И вряд ли трибунал приговорит вас к смертной казни.
— Уж лучше бы приговорили. До обмена пленными — если он вообще состоится — я вряд ли доживу…
— Фройляйн!
— А что? Урановые, полониевые рудники… губят за год-два. Необратимые изменения... Наши сбегали с ваших фронтиров… это тот же расстрел, только медленный и ядовитыми пулями, а не лучевым оружием. Если меня отправят на фронтир… я покончу с собой.
— И даже такая перспектива не заставляет вас… передумать?
— А вы бы передумали? Ну вот и все. Я решила, командор. Спасибо вам и вашему кайзеру хотя бы за одно…
— За что еще?
— За то, что вы честный человек.
Пояснила, видя его недоуменное молчание:
— Когда вы меня поймали, мне не хватило нескольких секунд — ввести код подтверждения команды на разгерметизацию кабины. Я… достаточно наслушалась про порядки в армии Гольденбаумов. Лебедь прошла через плен… шрамы от пыток до сих пор видны. Ее чудом вытащили, и чудом сумели вылечить. Три ребра сломаны, побои, электрошокер…
— Но… за что ее… так?
— Отказалась ублажать офицера из аристократов, — жестко. — Теперь я знаю, что за такое у вас ждет расстрел. Теперь — ждет. Тогда же с ней забавлялся чуть не весь командующий состав! Ей повезло, что корабль имперцев наткнулся на наших! Откупились, гниды, пленными!
Заметила, что сорвалась на крик. Выдохнула.
— Простите. Что-то я слишком разговорилась. Забудьте, что я вам сказала. Забудьте.
— Не забуду. Так я вас немного лучше понимаю.
— И нужно вам меня понимать… — отвернулась, взяла гитару, беспорядочно пощипала струны.
— Нужно. Сыграйте мне?
— Не сегодня.
— Нет настроения?
— Спокойной ночи, командор.
— И вам светлых снов, фройляйн. Несмотря ни на что.
— 6 —
(11 марта 800 г.)
… — Командор, а расскажите о себе? — нарушила очередное молчание Анна. — А то я вам в прошлый раз чуть ли не всю биографию выложила…
— И имеете право ожидать ответной любезности, — кивнул Хаген. — Конечно. Впрочем, в моей биографии не так много интересного. Официальная — и вовсе три строчки: родился в семье рейхсриттера на одной из дальних планет, поступил в военную академию, служил в десанте, потом на флоте… Как видите — все банально, фройляйн.
— А вы расскажите что-нибудь… неофициальное. Про свою планету, например.
— Сигрдрива… — он задумался: с чего начать? — Сигрдрива — окраинный мир. Мир вечной зимы. Почти вечной — там бывает лето, но короткое, месяца два… А планетарный год — почти полтора стандартных. Озера подо льдом, снег повсюду…
— Брр, — вздрогнула она. — Как вы там живете, в этом вечном холоде?
— Как-то живем. Из чистого упрямства, полагаю — какой бы ни была эта планета, она остается нашим домом. Мы привыкли. И еще… знаете, там очень красиво. Если бы вы только видели нашу зеленую зарю — знамена света в полнеба… Никакая голограмма не способна передать. Это как застывшая песня, как воплощенная в сиянии музыка…
— У вас сейчас взгляд такой… — тихо сказала Анна. — Мечтательный. Нездешний. Я и не думала, что вы так умеете…
— Вообще-то мне так расслабляться по уставу не положено, — усмехнулся Хаген. — Но пока никто не видит — можно.
— Настолько мне доверяете?
— А почему бы и нет? Или вы считаете, что в вашем присутствии терять бдительность не стоит? — он неожиданно посерьезнел. — Это вы зря, фройляйн. Помните — я ведь, может быть, единственный ваш союзник здесь.
— Вы — союзник? — она недоверчиво прищурилась. — С чего бы вдруг?
— Во всяком случае, я вам не враг. А дальше — решайте.
— Мы по разные стороны фронта, командор. Не забывайте об этом.
— Об этом, — Хаген резко поднялся, — я не забываю. Ни на секунду. Мне пора, фройляйн. До завтра.
— За "фройляйн" я вас точно стукну… — кажется, она попыталась скрыть неловкость. — Но не сегодня.
— Простите, — он чуть заметно улыбнулся. — И… светлых снов вам. Если не возражаете.
— Вам тоже… светлых. До завтра, командор.
— 7 —
(12 марта 800 г.)
…Раньше ему казалось, будто он знает, что такое безнадежность. За двенадцать лет войны, несомненно, можно было это узнать… Ничего подобного. Истинное значение этого слова он понял только сейчас.
Безнадежность — это не ситуация, когда нет выхода. Это когда выходы видишь — и не можешь принять ни один из них. И действие и бездействие равно ведут к отрицательному результату…
А ведь все начиналось так просто, так невинно. Когда он понял, что его тянет к этой девочке, как тянет комету, попавшую в гравитационное поле звезды? Слишком поздно… Узы притяжения не разорвать, не выбраться, и остается только наблюдать, как сужаются круги орбиты, приближая падение…
Ну что в ней такого, что заставило бы сходить с ума? Объективно — может, и ничего; ему было с чем сравнивать. Просто… рядом с ней было тепло. И когда она улыбалась — отступала бесконечная пустота космоса.
«…не потому, что от нее светло, а потому, что с ней не надо света…» — всплыли в голове строчки полузабытого древнего поэта. Аристократическое воспитание порой выдавало себя такими вот завалявшимися цитатами и склонностью к вычурным метафорам. В Хель метафоры, ты не о том должен сейчас думать.
У тебя две недели. Если повезет — чуть больше. А теперь скажи трезво, командор — ты сумеешь за это время найти выход из безнадежной ситуации? Или попросту свихнешься? Кажется, второе куда как вероятней…
Вечерние визиты, входящие уже в привычку, безуспешные попытки переубедить ее, ночи без сна, в размышлениях о неизбежном… Короткие, обрывочные сны под утро, которые он не променял бы на гарантированную отключку снотворного или беспамятство капсулы — потому что в этих снах была она. Он давно разучился запоминать свои сны, и теперь приходилось овладевать этим искусством заново — трудно и мучительно. Но оно того стоило. Возможность лишний раз видеть ее — пусть даже в снах — ее небо и ее крылья. Птичка-ласточка, птица вольная…
— 8 —
(13 марта 800 г.)
…Очередная пауза — уже привычная в их ежевечерних беседах. Странно, но с ней было так легко вместе молчать… Не пытаться мучительно подобрать тему для обсуждения, а просто ждать, когда что-нибудь всплывет само. Словно молчание было не препятствием в разговоре, а частью его…
— А помните, командор, — Анна вскинула глаза, хитро улыбнулась, — вы вчера обещали рассказать мне ваш… секрет?
— Какой секрет? — переспросил Хаген, притворяясь, будто не понимает, хотя все было ясно…
— Ну как же, — она со всей серьезностью пустилась в объяснения. — Я вчера спросила, о чем вы думаете, когда у вас такое странное лицо, а вы ответили, что не можете сказать, но что это касается меня. И еще вы обещали, что когда-нибудь скажете…
— «Когда-нибудь» не означает «сегодня».
— Не сегодня, не завтра и никогда… — вздохнула она. — Нет, так дело не пойдет.
Анна неожиданно поднялась. Два шага — и вот она уже стоит в дверном проеме, спиной к закрытой двери, руки скрещены на груди.
— Пока не скажете — я вас отсюда не выпущу, — а в уголках губ — чуть заметная усмешка, ей все-таки весело. — Вот просто не выпущу, и все.
— Фройляйн, вы это всерьез? — насмешливо прищурился Хаген. — И как вы себе это представляете?
— А вы попробуйте мимо меня пройти. Спорим, это не так просто, как вам кажется?
Он подошел к ней почти вплотную, смерил взглядом — сверху вниз:
— Давайте лучше не будем проверять…
Она смотрела прямо в глаза — упрямо и отчаянно:
— Если это касается меня — я имею право знать. Разве не так?
В поединке взглядов он сдался первым. Глухо произнес, уставившись в пол:
— Хорошо же, если вам это так необходимо… — глубоко вздохнул. — Все просто, фройляйн… Анна. Все предельно просто. Я… слишком привязался к вам. И не знаю теперь, как смогу вас отпустить…
Она беспомощно уронила руки. На негнущихся ногах добрела до койки, опустилась на край — почти рухнула.
— Простите, фройляйн. Я не должен был…
— Это вы меня простите, — сдавленно выговорила девушка.
— Вы-то в чем виноваты? — с горечью спросил он.
«В том, что появилась в вашей жизни» — зависло в воздухе несказанным. Помешал непонятно откуда взявшийся ком в горле. Анна еще старалась держаться — не хватало только, чтобы он опять видел ее слабость! — но сил почти не оставалось.
Хаген растерянно смотрел, как она глотает слезы. Решился — присел рядом, осторожно обнял за плечи.
— Не плачьте, фройляйн. Не стоит.
В ответ — тихий, почти беззвучный всхлип.
— Не стоит, — повторил он. — Или — плачьте, если вам будет легче от этого — плачьте…
Она придвинулась чуть ближе, странно доверчивым жестом склонила голову ему на плечо. Повторила срывающимся шепотом:
— Простите…
«Проклятье. Как безнадежно. Ну зачем все это… — обрывки мыслей упорно не желали собираться в одно целое, не говоря уже о словах. — Как бы я хотел вытащить тебя отсюда, девочка. Но ты никогда не согласишься. Без-на-деж-но…»
Она затихла — кажется, успокоилась. Вот теперь можно и уходить… Хаген неохотно встал:
— Мне, пожалуй, пора. Хватит на сегодня.
— Да уж… поговорили, называется, — невесело вздохнула Анна. — Простите, я не хотела… так. Я не думала…
— Перестаньте. Вы не виноваты.
Она только покачала головой, но спорить уже не стала.
Подойдя к дверям, он вдруг обернулся.
— Знаете что… раз у нас сегодня вечер откровений… Можно задать вам один бестактный вопрос?
— Задавайте, — безжизненным голосом отозвалась она.
— Если бы… нет, я не смею даже предполагать, но если бы у нас было больше времени… — а, терять уже нечего. — Смогли бы вы ответить на мои чувства? Хотя бы когда-нибудь?
— Может быть. Я не знаю… Наверное.
— Спасибо.
Попрощаться — спокойно, будто ничего не произошло:
— Светлых снов вам, фройляйн.
— И вам… светлых.
— 9 —
(14 марта 800 г.)
— Добрый вечер, фройляйн! — Хаген улыбался. Не вполне естественно.
— Что-то вы странно веселы сегодня, командор, — заметила Анна. — Праздник, что ли?
— Ну еще бы. День рожденья Его Величества кайзера — государственный праздник в Империи. Соответственно, долг не позволяет нам, его верным подданным, этот день не отметить…
— У меня такое впечатление, что вы уже отметили. А сюда пришли продолжить. Хотя непонятно, с чего бы, я-то к Империи никаким образом не отношусь…
— А может, я соскучился по вашему обществу, фройляйн.
— Между прочим, насчет обращений я предупреждала. Неоднократно. Сейчас получите, — угрожающим жестом потянулась за подушкой.
— Пользуетесь очевидной слабостью противника? Правильно, так и надо. У вас сейчас даже есть шанс попасть, координация у меня… в общем, я за нее не ручаюсь.
Вопреки собственным словам, к привычному своему месту он проследовал вполне уверенно.
— Пользоваться слабостью противника — это, знаете ли, недостойно, — хмыкнула Анна. — Я лучше подожду. А то с этим вашим праздником…
— Как вам будет угодно, — махнул рукой Хаген. — Кстати, о празднике. Кофе-то со мной выпьете? Ничего более подобающего на этом корабле нет, увы…
— Что, вы уже все выпили? — хихикнула она.
— Кажется, еще не все… но то, что мы пили, мне честь не позволит предлагать даме.
— Неужели технический спирт? Меня таким не напугать, я вообще-то с розенриттерами пила.
— Хуже. Я не знаю, где механики это взяли и из чего они это гонят, но судя по ощущениям — прямо из топливных элементов…
— Да вы герой, однако. Чего не сделают имперцы ради кайзера… — она покачала головой. — А вот и ваш кофе, кстати.
Неслышно вошедший адъютант поставил на стол поднос. С двумя чашками.
— Вы что, заранее знали, что я соглашусь?
— Нет, конечно. Но я предусмотрительный.
— За кайзера! — она подняла чашку. — И не смотрите так удивленно. Врагов ведь тоже можно уважать. А ваш кайзер — враг более чем достойный… Да и мне лично есть за что быть ему благодарной… Стоп. Это что — коньяк в кофе? Споить меня решили?
— Я такого не приказывал, — запротестовал Хаген. — М-да, действительно, кажется, коньяк…
— Значит, личная инициатива. Кто там вам кофе варит, адъютант? Вот его и спрашивайте.
— Да уж, я спрошу… инициативный нашелся… Во имя всех богов Асгарда, где можно было достать коньяк на этом корабле?
— Только не обижайте его, он же наверняка из лучших побуждений.
— Ничего себе лучшие побуждения… Ну да ладно.
Как обычно — пауза. Совместное молчание.
— А знаете… — Анна смотрела куда-то в пол. — Я и не думала, что вы придете… после вчерашнего.
— Я тоже думал, что не решусь. Но… — он вздохнул, — у нас не так много времени, чтобы терять его попусту.
Кажется, она слегка изменилась в лице от этого «у нас». Впрочем, Хаген не был уверен.
— К вопросу о времени, которое не стоит терять… — его взгляд упал на стоящую в углу гитару. — Спойте мне что-нибудь, фройляйн. Если не сложно.
— Нет, все-таки за это «фройляйн» я вас точно стукну… Признавайтесь, вы нарочно?
— Я по привычке. А чем стукнете, гитарой? Тоже ведь ударный инструмент при правильном применении…
— Гитару жалко. У вас же в имперской армии головы дубовые, — хихикнула она, — поломается… Ой. Извините.
— Не надо извиняться — не за что, — он улыбался. — Лучше все-таки спойте.
Анна взяла гитару, подтянула расстроенные струны.
— А может, я все-таки просто сыграю? — спросила она чуть смущенно. — Вы же знаете, как я пою…
— Мне бы хотелось слышать ваш голос. Пожалуйста.
— Ну хорошо… — вздохнула она.
В задумчивости пробежала пальцами по струнам, нахмурилась, вспоминая аккорды. Вздохнула еще раз.
Это в будущем было и будет вчера
В сотне лет от усталой Земли.
Через звездные россыпи шли крейсера…
Песня оказалась длинная. Хаген, не собиравшийся поначалу даже вникать в текст, поймал себя на том, что слушает предельно внимательно.
…Хватит петь — не бывает хороших концов
На Земле или в звездной дали…**
Последний аккорд повис в воздухе, постепенно истончаясь и затихая.
— Ну, что скажете? Как вам наше изерлонское творчество? Видите, мы не только хулиганские частушки сочинять умеем…
— «Не бывает хороших концов»… — пробормотал Хаген. — Вот именно что. Не бывает.
— Только не вздумайте в меланхолию впадать. Незачем.
— Может, и незачем… В любом случае — спасибо вам. — Глянул на часы: — Пойду я. Отбой давно уже был…
— Не будем давать повода для слухов? — улыбнулась она.
— Слухи и так давно уже ходят по всему кораблю. Но пока никто не осмеливается сказать хоть что-то мне в лицо — меня это не волнует, — отрезал он.
— Сурово вы…
— А как иначе? — Хаген пожал плечами.
Обернулся от дверей, собираясь прощаться — и не успел, потому что Анна неожиданно шагнула к нему, поднялась на цыпочки и поцеловала. Неумело и отчаянно.
Ни о чем не думая, он обнял ее, ответил… Время замерло. Промежутки между ударами сердца растягивались, как застывающая смола. Не отпускать бы — ни-ко-гда…
Нет. Хаген знал — захоти он сейчас остаться, и она, скорее всего, не откажется… Но нет. Не так должно быть. Не из сострадания и безнадежности… Не так.
Он мягко отстранил ее на длину вытянутых рук. Покачал головой.
— Светлых снов вам, фройляйн, — почти ровным голосом.
— С-светлых… и вам… — отозвалась она, не глядя ему в лицо.
Все. Закрыть дверь и уходить как можно быстрее. И не оглядываться.
[Анна. Слежка.
…Гитара грустно отозвалась расстроенной струной. Девушка ругнулась и подкрутила колок. Ослабевала всегда одна и та же — третья струна. Даже странно.
Играть не хотелось, на душе было мерзко.
Анна отставила инструмент. Задумалась.
Вчерашнее предложение бежать… Бежать — и подставить человека, который ради нее рискует собой. Нет, не дело это. Как бы ни был велик соблазн.
К тому же, после того, что было между ними…
Нет, так нельзя. Но и выхода другого нет. Он не согласится покинуть корабль вместе с ней — он офицер своей армии, он обязан…
Так нельзя.
А как можно?
Подошла к столу, хлебнула остывший кофе. Грустно усмехнулась. Кофе… ага, без коньяка. Ну конечно, не всегда же повторять тот вечер…
Вот и еще одно спасибо их кайзеру… за праздник.
Взгляд упал на недочитанную "Историю правления Гольденбаумов". "Веселая книжка", говорила она. И впрямь, веселая…не будь она такой грустной. Надо хотя бы шестой том осилить… чтоб к прибытию дочитать.
Потом читать вряд ли придется…
Слишком сильно откинулась назад, забыв, что здесь — не любимое кресло… стул поехал и упал. Вместе с Ласточкой, отчаянно ругающейся на всю имперскую историю стулостроения…
Вместе с книгой. Ну вот, корешок порвался… надо бы заклеить, да где я тут клей отыщу… Придется так отдавать. Стыдно…
Вот и украшение с обложки отвалилось… какое еще украшение? Она же гладкая была!
Серебристая приплюснутая горошинка — в разрыве корешка. "Жучок", ну конечно.
Ничего ж себе, цензурных слов на них нет… мало им камеры, которая, я знаю, работает все время?!
Хаген… — прошиб холодный пот. Он же, когда вчера побег предлагал… книга на столе лежала!
Идиот имперский… идиот!!!
Что делать?!
Выход один… и даже понятно, какой.
А вот теперь я точно его заставлю уходить вместе! ]
— 10 —
(16 марта 800 г.)
…Вот и все.
Хаген вернулся в свою каюту, но не мог уснуть, хотя завтра и ждал тяжелый день.
Вот и все. Было легко, так странно легко.
Впрочем, ничего странного — просто теперь он принял решение. Выбрал, на чьей стороне. Теперь хотя бы не придется разрываться надвое… Конфликт между чувством и долгом, классическая литературная коллизия, о да. Вот только в классической литературе конфликт обычно разрешался трагедией. Такой исход его не устраивал.
Предательство? Здесь любое решение было бы предательством. Вопрос только в том, кого предавать…
Ну что ж. Он свой выбор сделал.
Тебе ведь не в первый раз менять стороны, верно? — напомнил внутренний голос. Тогда, после поражения Липпштадского союза — ведь каждому давали выбор. Можно было остаться верным присяге, уйти на Феззан или в Альянс… Ты предпочел последовать за своим адмиралом и присягнуть Лоэнграмму — но тогда было проще. В конце концов, ты же клялся служить Империи, а что интересы аристократии не имеют ничего общего с интересами государства — никаких сомнений уже быть не могло…
Теперь оправдываться нечем. Брось, Хаген, называй вещи своими именами: ты собираешься дезертировать из действующей армии, да еще и осуществить побег вражеского пленного. Если план провалится — вас наверняка расстреляют. Обоих. А она говорила, что лучше умереть, чем на фронтир… Может, и вправду — лучше…
Нет. Все получится, не может не получиться. Он не имеет права на неудачу… Ее он вытащит. Любой ценой.
…А все-таки — как легко. Легко и пусто внутри. Терять нечего, отступать некуда — чувствуешь лопатками холод каменной стены за спиной? Попрощайся с прошлой жизнью, и с новой заодно попрощайся — на всякий случай, ее ведь может и не быть…
Все решено. Пусть будет, как должно быть, судьба не ошибается.
[Анна. Домой.
…Можно свернуться в кресле и немного подремать. Автопилот при первом же отклонении подаст сигнал, а сплю я достаточно чутко…
Как же голова болит от этих стимуляторов. Еще немного, и я пожалею, что медик остался жив. Впрочем, после шокера у него и так все болеть будет… Нет, я не злая. Но в голове у меня явно гуляет не то что розенриттерский полк, а он же вкупе со всеми пилотами Изерлона. Настроение — соответствующее. Нет, не праздничное.
Как все вышло… самый, наверное бредовый побег за всю историю побегов. "Попытка самоубийства", медблок, ругающийся врач… Хаген с шокером. Потом хаотичная сеть коридоров — запомнить и осознать не успела… да и зачем? Выберемся — начерта не надо, а не выберемся… тем более.
Только взлетели — взвыла сирена. Вернее, я так ее и не услышала — увидела только вспышку красного сигнализатора. Ага, как же. "Тревога, несанкционированный вылет"… А вот сейчас будет жарко.
Нет… даже на связь не вышли. Странно.
Впрочем, думать сил нет… Сейчас упасть в кресло — и спать, спать…
Хотя нет.
Маяк…
— Командор?
— О, вы очнулись, фройляйн?
— Пользуетесь моментом, пока мы еще не на Изерлоне?
— Именно. И пока вам нечем меня стукнуть…
Хаген, зараза же ты…
А еще ты очень красивый. Очень-очень.
И за что мне такое счастье?
Хаген разобрался с маячком быстро.
Можно немного пошутить. Оба краснеем — одинаково пунцовые…
А потом можно опустить голову ему на плечо… и уснуть. До самой планеты… ]
— 11 —
(23 марта 800 г.)
Диск Изерлона стремительно вырастал на обзорном экране — темная блестящая поверхность с отражениями звезд… Зрелище было знакомым: Хаген не раз бывал в крепости, еще когда она принадлежала Империи. Интересно, многое ли там изменилось?.. Судя по рассказам Анны — наверняка многое. Для имперских войск, приходящих и уходящих, крепость была всего лишь крепостью — опорный пункт, стратегический объект на линии фронта. Для флота Яна Изерлон стал домом. Последним домом, ведь им больше некуда отступать…
Не им, напомнил он себе. Нам. Теперь эта крепость — и твоя тоже. Если не дом, то по крайней мере пристанище. И в любом случае — последнее…
Анна уже отстукивала на приборной панели коды связи. Кажется, он еще ни разу не видел ее такой счастливой. Улыбается, глаза горят… Ну еще бы, для нее-то все уже позади.
Экран мигнул, поверх изображения крепости развернулось лицо дежурного — молодое, в этом их берете набекрень:
— Запрос доступа… — голубые глаза под беретиком удивленно расширились. — Ласточка, ты?!
— Я, я, — рассмеялась Анна. — И даже живая, как ни странно. Стеф, челюсть подбери, а то отвалится совсем — ищи ее потом под пультом… Ты нас в крепость пускать собираешься или нет?
— Вас? Кто это там с тобой — имперец?
— Бывший. Теперь — тоже наш. Потом все объясню, ладно?
— Ладно, не болтаться же вам на орбите…
— Ну, готовься, — шепнула она Хагену, выключая связь. — Встречать нас будут, Стеф сейчас по всему Изерлону раззвонит…
В причальном доке их уже ждали. Не весь Изерлон, конечно, но с десяток человек точно. Розенриттерские нашивки, пилотские, еще какие-то… Из толпы встречающих вперед вышел один — рыжий, с наглыми зелеными глазами и по-пижонски повязанным форменным шарфом:
— Ну ты даешь, птичка перелетная. Вернулась, значит?
— Вернулась! И даже не одна.
— Вижу, что не одна, — он покосился на Хагена. — А это что за хмырь имперский?
— Сами вы хмырь, капитан, — вскинулась Анна. — Извините. А без него меня бы здесь вообще не было. И…
— Фройляйн, — тихо сказал Хаген, — давайте без оправдательных речей. — Выпрямился, глядя изерлонцу в глаза: — Со мной все просто. В Империю мне теперь возврата нет. Возможно, то, что я сделал — было безумием. Но я не сожалею о нем.
— Стало быть, вы нам подходите. Здесь все такие — ненормальные, — рыжий улыбнулся, на этот раз открыто и искренне. — Добро пожаловать на Изерлон, командор.
***
(вместо эпилога)
...Небо в огне, а ты говоришь мне,
что мы никогда не умрем...
(вместо эпилога)
...Небо в огне, а ты говоришь мне,
что мы никогда не умрем...
@темы: буквы руками, ЛоГГ
